Гульчатай, закрой личико!

      – Что-нибудь придумаю, – произнесла Медуза и решительно нахмурила тонкие брови.
      – Поехали пока с нами, может, в дороге кто и подскажет, как твою проблему решить. А я вот к сыну в гости еду. Королем он у меня стал. Судьба у него такая запутанная. Один раз он королем вместо Альберта Полухайкина был, а теперь вот оказалось, что его жена – королева оборотней. Ему судьбу несколько раз переписали, вот его и мотает по жизни – то король, то нищий цыган, то снова король!
      – Если судьбу перепишешь, по переписанной и жить будешь, – сказала Медуза. Она вдруг вспомнила трех старух, с которыми, наверное, была когда-то знакома. Они ткали ткань и рассуждали о судьбе. Почему-то эти рассуждения запомнились девушке, и она поделилась ими с Бароном. – А все потому, что меняются нити и узор другим становится. У одних нитки судьбы так запутаны, что и не расплести никогда. Так и маются всю жизнь. У других все просто, как на ткацком станке – нити продольные и нити поперечные. Они и живут соответственно – очень просто, и каждый их день похож на другой. А у третьих нити в три слоя натянуты – и вдоль, и поперек, и крест-накрест. Этих людей судьба такими препятствиями награждает, что не каждый выдерживает. Но если человек преодолел все, распутал все узлы, разобрался в пересечениях, то он находит счастье. А некоторые еще и узор умудряются вышить поверх переплетения ниток судьбы, да такой, что веками в памяти остается.
      – Правильно говоришь, девушка, – сказал цыган, одобрительно качая головой. – Только вот когда все совсем просто – оно неинтересно.
      – Зато спокойно. И счастье такие люди быстро находят. Оно у них от красивых вещей случается, от вкусной еды, от веселых песен. Они не понимают и тем счастливы.
      – И здесь ты права, – согласился цыган.
      Кибитки быстро промчались по чистым дорогам королевства хозяйственной Марты. Медуза исподтишка разглядывала аккуратные домики, пышные сады и домашних животных. Она сначала боялась встретиться взглядом с каким-нибудь живым существом, но потом забыла об этом, поглощенная непривычным состоянием покоя и новыми впечатлениями.
      – Смотри, Барон! – воскликнула она, увидев большую ворону, которая сидела на заборе около одного из домов и делала вид, что ее ничто не интересует.
      Мимо прошел пес, который, кажется, этот забор считал своей собственностью. С вороны сразу спала сонливость, она встрепенулась и громко мяукнула. Получилось очень похоже. Пес зарычал, подпрыгнул, пытаясь схватить провокаторшу, но та сидела высоко и, пользуясь выгодным положением, продолжала изводить пса.
      Девушка рассмеялась и ответила на приветствие маленького старичка, который, проходя мимо, поднял шляпу.
      В лесу цыгане сделали остановку, разожгли костры и, пообедав простой пищей, устроили танцы. Девушка не смотрела на них, опасаясь, что нечаянно превратит их в каменные изваяния. Она стояла около кибитки и притопывала ножкой в такт яркой, как сами цыгане, мелодии.
      Миновав лес, караван кибиток быстро помчался по широкому тракту. У избушки отшельника змеей извивалась огромная очередь.
      Сам отшельник – старик с длинной, ниже пояса, бородой, в сером, давно не стиранном балахоне – стоял на крыльце и, недовольно ворча, принимал посетителей.
      – Что тебе, болезный? – спрашивал он старого горного гнома, который был первым в длинной веренице людей и нелюдей.
      – Скрутило что-то, святой Аминат, спину сводит, – ответил тот, потирая поясницу.
      – Климат меняй, – буркнул старик и вынес из избы бутылочку. – Натирать будешь три раза в день, через неделю как рукой снимет. И смотри у меня, если, как в прошлый раз, выпьешь, то промывание желудка делать не буду, помирай себе на здоровье!
      – Спасибо, святой Аминат. – Гном поклонился и, забыв о боли в спине, понесся к тоннелю.
      – Все равно выпьет, – сказал Джулиус, поздоровавшись с цыганами. Он сидел в ларьке, уставленном всевозможными бутылками, закусками и разной мелочью, которая может пригодиться в дороге. – Гномы скуповаты, уважаемый Барон. Вместо того чтобы у меня купить, они притворяются больными и выпрашивают лекарство у уважаемого Амината. Лучше отравятся средством для наружного применения, чем сольдик потратят!
      – Что, не первый раз уже? – спросил Барон и рассмеялся, увидев, как гном, не утерпев, отхлебнул из горлышка и закашлялся, а Аминат, от которого это не ускользнуло, крикнул:
      – Ах ты мошенник! Чтобы я тебя больше не видел!
      – Здравствуй, старый Аминат! – прокричал Барон, пользуясь тем, что отшельник смотрит в их сторону.
      – И ты здравствуй, Барон, – ответил старик.
      – Ты не знаешь случайно, где сейчас твоя башня стоит?
      – Не знаю и знать не хочу, – проворчал Аминат, перекидывая через плечо длинную нечесаную бороду.
      – Я знаю! – воскликнул лесной оборотень, что стоял в очереди. – Она за нашим лесом стоит и не двигается с места.
      – А что это с ней вдруг случилось? Бегать устала? – поинтересовался Барон.
      – Нет, просто за лесом Акавы страна низких туч находится, – ответил лесной житель. – Там всегда дождь и тучи так низко над землей висят, что, кажется, их можно рукой достать! Вот башня и остановилась, – объяснил святой Аминат.
      – Что ж ты не в ней живешь? – спросил цыган, который сочувствовал старику в его скитаниях по Иномирью. Не потому, что старик часто менял место жительства, а потому, что при этом приходилось перетаскивать с места на место избушку. Он прекрасно знал, как переживает отшельник за свой механизм по производству водок и вин хмельных. Каждый переезд укладывал почтенного самогонщика в постель как минимум на неделю.
      – Большая радость в такой сырости жить, – ответил отшельник и обратился к следующему в очереди: – Ну а тебе что надо?
      – Вот и выяснили, где башня находится, – сказал Барон, повернувшись к Медузе, которая не пропустила ни слова из разговора. – Так что не грусти, девушка, найдешь ты там своего прекрасного юношу!
      И вереница повозок потянулась к тоннелю. Барон немного поторговался с гномами, сбивая плату за проезд, потом отдал деньги, и шлагбаум поднялся.
      Тоннель был сделан на славу – просторный и с высоким потолком. На потолке роились светлячки, слабо освещая подземную дорогу. На другой стороне был такой же пост горных гномов при шлагбауме.
      – Плату за выезд! – потребовал сборщик самовольно установленной дорожной пошлины.
      – Держи. – Барон подал карлику деньги и рассмеялся. Медуза заметила, что это те самые монеты, которыми цыган рассчитался на въезде.
      – Ой, – прошептала она, когда выехали из недр горы на свет, – ты волшебник?
      – Каждый из нас немного волшебник, только вот не каждый знает об этом, – ответил цыган с ухмылкой.
      Табор въехал в Последний Приют, который стал еще грязнее за последние годы. Ничего в нем не изменилось – все те же кособокие домики и горы мусора вокруг них. Потом, миновав пустошь, цыгане проехали каменный завал, который остался напоминанием о вспыльчивости Тыгдынского коня. Когда-то давно Тыгдын был жителем Забытых Земель и прославился своим буйным нравом. Он развлекался тем, что отгадывал загадки и отвечал на вопросы. Тыгдын знал все, но несмотря на это всегда находились желающие задать неуравновешенному жеребцу пару вопросов. Только вот конь ставил условие – тот, кто проиграет в этой словесной схватке, будет возить победителя на себе. И возили Тыгдынского коня, потому что он выигрывал всегда. Проиграл Тыгдын один раз – и, как оказалось, навсегда. Маленький Аполлоша задал ему простой, с детской, конечно, точки зрения, вопрос – и многомудрый Тыгдын не смог ответить. Тогда жеребец взъярился и, потеряв над собой контроль, разбил камень, который, как оказалось, на самом деле скреплял два конца этого мира. Собственно, это Тыгдынскому коню надо сказать спасибо за то, что Иномирье наводнили волшебные существа. Сейчас Тыгдын стал королевским советником и воспитателем принцев и принцесс, но груда каменных осколков напоминала о тех давних событиях.
      – Это надо ж было – копытами волшебный камень разворотил! – Барон рассказывал девушке о событиях пятилетней давности, обращая ее внимание на местные достопримечательности.
      Медуза слушала его, не переставая удивляться. Столько интересного вокруг! Она так увлеклась, что даже не заметила, как подняла глаза, разглядывая всех и вся.
      А посмотреть было на что! Медуза взвизгнула, когда из Мутных колодцев, мимо которых двигались кибитки, миновав каменный завал, выглянули тролли и принялись корчить забавные рожицы. Взвизгнула от неожиданности, а не от страха, и сама же рассмеялась над собой. Тролли перестали строить рожи и впервые в жизни разулыбались, слушая хрустальный смех девушки. А Барон, который был прирожденным рассказчиком, тут же поведал о том, как однажды кто-то перепутал указатели и тролли потеряли дорогу домой. Как потом они сунулись наугад в колодцы и попали в тот, в котором плескалась живая вода. Как было стыдно похорошевшим троллям, как они переживали из-за того, что навсегда останутся красивыми и никогда не пострашнеют. Но все кончилось благополучно, не для Гризеллы, конечно! Тут Барон рассмеялся и, теребя ус, рассказал, как Гризелла рухнула вместе с метлой в колодец, полный живой воды.
      – Да вон, смотри, там на двух колодцах буквы нарисованы – «М» и «Ж». Это Гуча волшебным жезлом прямо в камне выжег. Чтобы тролли больше не плутали.
      И Медуза смотрела. Она смотрела на мир округлившимися глазами, удивляясь тому, что мир этот не только густонаселен, но и необычно дружелюбен. На плечо сел маленький эльф. Девушка взглянула на малыша, любуясь радужными крылышками. Эльф подмигнул ей и взлетел, переливаясь в солнечных лучах всеми цветами радуги.
      – Барон, смотри, какой красивый лес! – воскликнула Медуза, когда табор подъехал к владениям Акавы. – Смотри, трава фиолетовая, а цветы зеленые, – и она взглянула в разноцветные глаза Барона.
      – Глаза у тебя тоже красивые, – улыбнулся Барон, разглядывая девушку.
      Медуза сначала не придала значения его словам, а потом, осознав, что произошло, испугалась. Она зажмурилась, по ее щекам потекли слезы. Впервые ей предложили помощь, впервые в жизни согрели, накормили и помогли. Барон был первым существом, которое о ней позаботилось, а она!
      – А что ты слезы льешь, девушка? Старый цыган тебя обидел?
      Медуза распахнула глаза, открыла рот и изумленно уставилась на попутчика. Цыган продолжал улыбаться, но в глазах его читалась тревога.
      Она всхлипнула и вдруг поняла, что совсем не боится его, и что тревожится он из-за нее, и что ему не все равно, что с ней будет. А еще поняла, что никто больше не превратится в камень и она может спокойно смотреть в глаза всем живым существам.
      – Барон, скажи, что ты делаешь, когда встречаешь на пути что-то неизвестное? – тихо произнесла девушка, вспомнив разговор с Мексикой. Малышка оказалась права. Только собственный страх представляет опасность. Оказывается, мир ничем не угрожает.
      – Радуюсь, – ответил Барон.
      – И тебе совсем не страшно?
      – А почему должно быть страшно? Скорее интересно. Цыгане – народ любопытный. Им на одном месте не сидится. А неизвестное совсем не страшно, напротив, оно разнообразит жизнь, наполняет душу радостью и манит к себе.
      – Зачем?
      – Чтобы его узнать и испытать восторг, – ответил опытный путешественник.
      – А разве можно восторгаться тем, что незнакомо тебе? – с сомнением спросила Медуза.
      – Можно, в неизвестном есть и чудо новизны, и радость открытия, и прелесть узнавания. Вот тебе были неизвестны и камень, и Мутные колодцы, и фиолетовую траву в прекрасном лесу Акавы ты тоже прежде никогда не видела. Зато сколько восторга ты испытала, девочка!
      – Я поняла, – тихо прошептала Медуза. – И ты никогда не кинешься с мечом на неизвестное?
      – А зачем? – удивился Барон.
      – Потому что испугался неизвестного.
      – Что может испугать старого бродягу, девочка? – рассмеялся цыган и посмотрел вокруг.
      Они проезжали по тихому лесу. Несмотря на густые кроны, в Зачарованном лесу было солнечно. Над головами на разные голоса пели птицы. Иногда с ветки на ветку перепрыгивали белки или из листвы выглядывала хитрая рожица древесного гнома, притаившегося в густой кроне дерева. В траве распускались цветы невиданной красоты, наполняя воздух таким ароматом, что хотелось вдохнуть полной грудью. Что и сделал Барон, с удовольствием вдыхая лесной, напоенный запахами трав и цветов воздух.
      – Я так рад всему, что вижу, всему, что приходит в мою жизнь, всему, что происходит вокруг, что забываю бояться, – с улыбкой сказал он, прекрасно понимая, чем вызван вопрос. Уж кто-кто, а цыгане-то точно знали обо всем, что происходит в мире. Барон был прекрасно осведомлен, кого он пригласил в попутчики. Он знал и о том, что под взглядом девушки все живое превращается в камень, и об обмене волосами со старой Гризеллой, и даже о разговоре Медузы с Мексикой на ведьминой полянке. Вездесущие эльфы были отъявленными сплетниками, благодаря этому информация быстро доходила до тех, кто умел слушать. А слушать Барон умел. Он был единственным, кто понял, что нужно сделать, чтобы девушка стала счастливой, и специально провел табор мимо Рубельштадта, надеясь встретить ее. Он даже знал, кто ее прекрасный юноша и что с ним стало. Но хитрый цыган не рассказал девушке о Бенедикте, считая, что каждый сам должен найти свое счастье. – Все неизвестное очень интересно и совершенно не страшно, как многие думают, – добавил он. – Мне интересна даже смерть! Когда он придет, я с большим интересом встречусь с ним!
      – С кем?
      – С Господином Смертью. Говорят, что это высокий мужчина в темной одежде, а вовсе не старуха с косой на плече. Я с нетерпением жду этой встречи!
      – Почему? – удивилась девушка.
      – Потому что состояние смерти неизвестно мне, а значит, интересно. А еще говорят, что Господин Смерть очень азартен и любит в картишки перекинуться. Я бы с ним сыграл.
      – Я раньше смотрела на людей, а они сразу в камень превращались, – вздохнула Медуза, – я их убивала.
      – Значит, тебе предстоит испытать большое счастье, – сказал цыган, спокойно приняв столь неожиданное для самой Медузы признание.
      – Как это? – Медуза вытаращила глаза.
      – Если ты взглядом убивать можешь, да так, что все каменеют, то ты взглядом и жизнь можешь подарить. Все в этом мире имеет две стороны. Черное потому и черное, что белое есть. Если есть добро, то, значит, есть и зло. Без него мы бы не знали, что такое добро, не могли бы правильно оценить его.
      – А у меня есть знакомый, у которого сердце каменное.
      – Значит, его сердце способно очень сильно любить, – сказал Барон. – Если человек может заставить свое сердце ничего не испытывать, значит, он сможет и очень сильные чувства испытать. Пройдет время, и сердце из каменного станет нежным и горячим.
      – А разве нельзя, чтобы весь этот мир был добрым? – воскликнула девушка и тоже посмотрела вокруг. – Почему нельзя сделать так, чтобы все были честными и добрыми? Чтобы забыли о жадности, о злости?! Чтобы не обижали маленьких и слабых?! Любили бы страшное и неизвестное и перестали стараться его уничтожить, бросаясь на него с мечом в руке?!
      – Ты сама о судьбе рассуждала. – Барон прижал плачущую девушку к груди и гладил по голове, утешая, словно ребенка.
      Медуза рыдала, оплакивая себя и свою любовь к прекрасному окаменевшему юноше. А мудрый цыган говорил, успокаивая ее:
      – Если весь мир будет хорошим, то обязательно найдется один злодей, чья злоба будет равна всей доброте мира. А знаешь почему?
      – Почему? – всхлипнула девушка, успокаиваясь.
      – Потому что без этого злодея мир станет серым и из него уйдет радость. Ведь в природе все находится в равновесии – и добро со злом тоже. Если что-то перетянет, – безразлично, добро или зло, – то весь мир перевернется и скрутится в петлю. Запутается. Такое здесь уже было однажды. В Иномирье скопилось очень много ненависти, и началась война. Люди очень боялись всего неизвестного и отделились от него, и знаешь, что произошло?
      – Что?
      – Этот мир стал серым, из него исчезло чудо. Каждый день стал похож на другой, и наш табор колесил по четырем королевствам, точно зная, где лежит каждый камешек. Было скучно, одно и то же, а значит – неинтересно.
      – Но, наверное, вам было спокойно?
      – Спокойствие – это когда ты сначала теряешь покой, тебя закручивает водоворот событий, а потом приходит победа, а с ней – ощущение радостного отдыха. А если покою такого водоворота событий не предшествовало, то тогда спокойствие знаешь как называется?
      – Как?
      – Тоска. А когда она изо дня в день, на протяжении всей жизни не проходит, люди начинают придумывать себе какую-нибудь радость. Они копят деньги, устраивают войны и много чего другого, чтобы это самое неподвижное спокойствие хоть как-то разогнать.
      – А причина всему – страх перед неизвестностью! – догадалась Медуза.
      – Точно, – улыбнулся цыган, но в разноцветных глазах его стояла такая боль, что девушка поняла, как он болеет душой за этот мир, как любит его. – Ты правильно назвала причину, девочка. А еще люди боятся жить, потому что боятся умереть.
      – Как так?
      – А так, что теряется смысл этой жизни из-за страха перед смертью. Вот наши старики – долгожители, они уже знакомы с состоянием перехода в другую реальность и не спешат в другой мир.
      – Почему?
      – Потому что они там уже были. И не один раз. Я говорил с отшельником Аминатом. Да и ведьма Гризелла может многое рассказать. Им нравится жить, и они находят радость в самой этой жизни. Даже ссорятся они с удовольствием, наслаждаясь каждой секундой. Они знают, что радость, любовь, спокойствие зависят только от самого человека. Дело в том, что во всем есть радость, и ты найдешь ее. Если, конечно, она тебе нужна. А если не нужна, то в том же самом ты найдешь горе. И радость настолько велика, насколько ты сама можешь позволить своему сердцу радоваться. Вот ты сегодня счастлива…
      – Очень, Барон! – воскликнула Медуза и доверчиво обняла старика.
      – А потому я могу заключить, что ты сильно горевала. – Барон ласково прижал девушку к себе.
      – Я была одинока, – шептала Медуза, уткнувшись носом в алый шелк рубахи цыгана, – а теперь мне это не нравится. Я очень хочу быть рядом с людьми. И если я не буду бояться, то, значит, никто не сможет меня испугать?
      – Да, девушка. А знаешь почему? – улыбнулся Барон.
      – Почему?
      – Потому что бояться нечего. В этой жизни нет вреда, девочка. Природа устроила все правильно! Ведь ты вот почему боишься? Потому что считаешь что-то очень важным в своей жизни. И когда думаешь, что это важное сейчас у тебя отнимут, стараешься сохранить его любыми путями. А если ты готова отдать, то и отнять у тебя не смогут. Ты просто поделишься и испытаешь радость. Потому что хорошо станет не только тебе, но и всем остальным, и все вокруг тебя будут рады. Вот мы, цыгане, почему так много поем и танцуем? Потому что радость свою под замком не прячем, а громко заявляем о ней. И все, кто на нас смотрит, все, кто слышит нас, тоже радуются. И от этого наши песни становятся еще громче, а танцы – еще горячее. И душа так счастлива, что снова хочется петь и танцевать.
      – Значит, я должна была отдать свое сердце тому человеку, у которого оно было каменным? А как же я сама? Как я буду жить, ничего не чувствуя?
      – С чего ты решила, что у тебя не останется чувств? Они никогда не кончаются, и твое маленькое сердечко способно проявлять такую силу, что ее хватит, чтобы оживить десяток каменных сердец и растопить сотню ледяных! Н-но!
      Лошадки побежали быстрее, к большому холму с вкраплениями зеркал на склонах. Табор приближался к замку Акавы.
      Медуза задумалась над словами цыгана и о том, где сейчас каменный юноша с горячим сердцем внутри и Бельведерский, такой живой, но совершенно бездушный. Что с ними случилось?

Глава 10
ОТДАЙ МЕТЛУ, ВРАЖИНА!

      Случилось так, что ангел, воспрянув духом, на крыльях любви понесся по улицам Рубельштадта.
      Бельведерский бежал вслед за Бенедиктом. Его стройные ноги легко переступали, и тучные жители города любовались бегуном – красивым, атлетически сложенным мужчиной, одетым почему-то в короткую женскую юбочку.
      Бельведерскому так нравилось двигаться, что он даже не заметил, как обогнал Бенедикта.
      – Стой! – прокричал тот в спину, не узнав бегуна.
      – Зачем это я буду останавливаться? – отозвался бегущий легкой трусцой атлет.
      – Ты не видел прекрасную девушку? – крикнул влюбленный.
      – В этом городе нет прекрасных девушек, – высокомерно ответил красавец, притормаживая возле трактира Джулиуса.
      На крылечко вышла Басенька и ласково улыбнулась. Она была высока, стройна и совсем не похожа на крепких, приземистых женщин Рубельштадта. Басенька была очень красива – синие глаза смотрели из-под длинных ресниц кокетливо и, казалось, зазывали, золотистые волосы блестящим водопадом струились по стройной и гибкой спине, губы алели, словно роза, а зубки напоминали жемчуг. И одевалась Басенька не в привычную в Рубельштадте коричневую одежду – ее наряды поражали воображение сочетанием ярких цветов и немыслимыми фасонами. Но даже солидные матроны никогда не отзывались о Басеньке неодобрительно – в городе ее любили за доброту и легкий, веселый нрав, а уважали за то, что все ее сыновья были отлично воспитаны. И не просто отлично, а так, что любая мать могла бы гордиться такими детьми. Что красавица Басенька нашла в краснолицем и низкорослом толстяке Джулиусе, почему она вышла за трактирщика замуж, не знал никто. Весь Рубельштадт недоумевал по этому поводу. Если забыть о скандалах, которые миролюбивый трактирщик называл мелкими недоразумениями, то можно сказать, что супруги жили в мире и согласии. Собственно, эти самые «маленькие недоразумения» случались только тогда, когда трактирщик ненадолго приезжал домой. Из дверей трактира высыпала толпа мальчишек разного возраста. Старший был совсем взрослым мужчиной, а младшего – годовалого ребенка – Басенька держала на руках. Дети трактирщика Джулиуса были похожи на кого угодно, только не на заботящегося об их благосостоянии отца.
      Бенедикт поздоровался.
      – И тебе доброго здоровья, – ответила любвеобильная супруга вечно отсутствующего трактирщика. – А ты, господин в женской юбке, что не здороваешься?
      – Я не слышал вздохов восхищения мной, – чванливо ответил красавец.
      – А чем восхищаться? – возмутилась Басенька. – Ты же некрасивый!
      – Почему? – Бельведерский так опешил, что даже остановился.
      – Да потому, что ты человек невежливый, а значит, и недобрый.
      – Глупая женщина, при чем здесь красота? – С этими словами красавец пошел прочь. Он гордо поднял голову и приосанился, но на душе стало как-то тяжело.
      – Она права, – сказал Бенедикт, догоняя его.
      – И ты туда же? – возмутился Бельведерский.
      – Нет, я не критикую вашу внешность, она, конечно, очень даже интересна, но вот по поводу доброты женщина была права. Доброта окрашивает лицо и до старости, до самых глубоких морщин делает его красивым. Точно так же как обилие негативных мыслей в голове и отрицательных чувств в душе делают некрасивыми даже самые идеальные черты.
      – Ты-то откуда это знаешь? – усомнился Бельведерский, свысока поглядывая на ангела.
      – Я много читал, и знания у меня не только книжные, но и подкрепленные личным опытом, – ответил ангел.
      Бельведерский замолчал, почувствовав неприятное царапанье в груди: он сам нигде не учился и не знал ничего. Он просто в один прекрасный день появился в прекрасно обставленной комнате. И все. Пока старая ведьма не оживила его, он не видел ничего, кроме Гучиной спальни. Собственно, и спальню он тоже не видел – его каменные глаза не были приспособлены для этого.
      – Куда мы направляемся? – спросил атлет, чтобы отвлечься от неприятных и непривычных дум.
      – К ведьме, – ответил Бенедикт, поворачивая с мощеной дороги на тропу, что вела к лесу. Кромка леса росла, загораживая горизонт.
      – Она же страшная и старая! – возмутился эстет.
      – Ну и что? Что страшного может быть в старости? – удивился Бенедикт. – Старость прекрасна уже тем, что мудра и опытна. И тем, что за ней стоит долгая и прекрасная жизнь.
      – Зачем она нужна? – настаивал на своем Бельведерский – слова ангела отскакивали от его сознания, как горох от стены. – Много радости – видеть ее уродливое лицо!
      – Она долго жила, – повторил ангел, входя под гостеприимную сень леса, ухоженного, как, впрочем, и все в Рубельштадте. – Она много знает и, может быть, сможет дать хороший совет.
      – Мне не хочется, – помрачнел Бельведерский. – Я уже утром с ней поругался.
      – Немудрено! – рассмеялся Бенедикт и, вспомнив утреннее происшествие, добавил: – Тем более что утром у Гризеллы была веская причина, чтобы раздражаться. Да и вообще, ведьма любит ворчать.
      – Она не ворчала. Она орала.
      И Бельведерский почувствовал себя совсем плохо. Дело в том, что когда он вернулся к лесной избе, то долго не мог попасть на крыльцо: избушка на курьих ножках демонстративно поворачивалась задом к красавцу. Он пытался обмануть строптивое жилище, забегал то справа, то слева, то резко менял направление – но неизменно оказывался перед глухой стеной, на которой веселенькой синей краской было написано: «Зад. Место для поцелуя!» Наконец Бельведерскому надоело это занятие, и он, немного отойдя в сторону, присел. Изба тут же развернулась к нему передом и, словно издеваясь, подошла поближе. Но Аполлон Бельведерский посчитал ниже своего достоинства снова ввязываться в эту примитивную игру. Он продолжал сидеть.
      Зато откуда-то из-под гостеприимно выставленного крыльца вылетел огромный черный кот и, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь с полянки. У Приблуды от утреннего танца избы было темно в глазах, а мир словно сошел с ума – он кружился вокруг несчастного кота с такой скоростью, что различить, где верх, а где низ, не представлялось возможным. Несчастный котик шел, не выбирая направления. Он бы просто свалился в траву и лежал, пока головокружение не прошло, но где-то в голове билась мысль: «Убирайся с поляны, и поскорее». Приблуда вдруг подумал: если ему так плохо после верчения избы, то что же чувствует Гризелла? И еще он понял, что сейчас его хозяйка устроит грандиозный скандал. Осознав это, котяра плюнул на головокружение и пулей унесся с поляны. Он позволил себе жалобно мяукнуть только тогда, когда забрался на самую высокую ветку самого высокого дерева из тех, что окружали полянку. Еще он вдруг заметил человека, по вине которого избушка на курьих ножках затеяла такую свистопляску, и почувствовал себя совсем уж хорошо. Приблуда снова мяукнул – на этот раз злорадно. Ему просто не терпелось увидеть, в каком состоянии выползет из избы его хозяйка и какой разнос она устроит этому «фулюгану».
      Гризелла не заставила себя ждать. Избушка немного наклонилась вперед, будто приглашала Бельведерского продолжить так понравившуюся ей игру. Дверь распахнулась – и к ногам изумленного красавца, гремя костями, выкатилось что-то орущее, шипящее и в кружевных оборках.
      – Фулюган! – кричал этот змеиный клубок резким, скрипучим, словно несмазанные петли, голосом.
      Гризелла попыталась встать на ноги, но потерпела фиаско. Со второй попытки ведьме удалось встать на четвереньки – в таком положении она напомнила Бельведерскому огромного кота. Ведьма точно так же покачивалась, и мир вокруг нее никак не мог принять устойчивое положение. Наконец с третьей попытки ей удалось встать – и незваного гостя едва не вывернуло наизнанку при виде страшной картины, что предстала его глазам. Перед Бельведерским стояла маленькая, сухонькая старушонка, одетая в кружевную ночную рубашку, из рукавов торчали костлявые, длинные руки, а коротенькие ножки высовывались кривыми лодыжками и огромными ступнями из-под подола с оборками. Ведьма покачивалась, обводя поляну мутным взором маленьких, слезящихся глазок. Глазки эти лепились на самой переносице огромного, загнутого крючком носа. Лохматые брови козырьком торчали над глазками, бросая причудливую тень на изборожденное морщинами лицо. Острый подбородок загибался вперед, к носу, а тонкогубый рот приоткрылся, явив взору эстета длинные, давно не чищенные клыки. Но самой страшной деталью в облике ведьмы была прическа. На голове ее вместо волос росли длинные тонкие змейки. Эти разноцветные змейки торчали в разные стороны и покачивались, точно пьяные, взирая на мир такими же мутными, как у хозяйки, глазками – судя по всему, страдали головокружением. Вот они скрутились в толстый жгут, раскрутились – и опали вниз, прикрыв лицо ведьмы словно занавеской.
      Гризелла замерла, потом медленно подняла руку, отводя змей с лица. Она, видимо, только что проснулась, ничем другим заторможенность обычно импульсивной ведьмы объяснить невозможно. Ну и верчение избы вокруг собственной оси тоже не прошло даром. Гризелла взяла одну змейку и тупо посмотрела на разинутую пасть, из которой высовывался раздвоенный язычок. Потом подняла другую руку и потрогала голову – под пальцами шевелились гладкие змеиные тела. И тут ведьма поняла, что произошло. Ярость затопила ее душу и вырвалась наружу – а именно на олицетворение вопиющей несправедливости, каковым являлся взирающий на нее с брезгливым отвращением Аполлон Бельведерский. Схватив метлу, ведьма обрушила ее на голову ни в чем не повинного красавца со всем своим прославленным на Иномирье темпераментом.
      Бельведерский сморщился, пытаясь вспомнить, как он оказался на дереве рядом с вцепившимся всеми когтями в кору котом, но не смог. Голова, испытавшая на себе крепость бабкиной метлы и остроту кулаков, до сих пор болела. Потом, когда старуха немного побесновалась под деревом и наконец-то слегка успокоилась, он приказным тоном потребовал, чтобы она превратила его обратно в мраморную статую. Гризелла молча показала красавцу знаменитую дулю и, резко развернувшись, скрылась в избушке. Через мгновение, облаченная в свое обычное рванье, которое недостойно было называться одеждой, она вылетела из двери, оседлала метлу и поднялась в воздух. Бельведерский похолодел – куда ему податься? Но, на его счастье, ведьма пролетела мимо того дерева, на которое он взобрался, спасаясь от ее гнева. И Бельведерский не растерялся – прыгнул прямо на ручку метлы, позади ведьмы. Это уже в полете ведьма рассказала ему, как он сможет вернуться в прежнее состояние.