Глава 7

Жиль, когда Кэтрин подошла к нему на поле для скачек, держался с ней холодно. Рот его был крепко сжат, бледное лицо — одутловато, и он так сжал ее локоть, когда вел к трибуне, что там обязательно должен был появиться синяк. Она могла предположить, что он ревнует, если бы в этом был хоть какой-то смысл.

Арена была преобразована в трэк для скачек очень просто: известью проложили широкие полосы. По британской традиции скачки обычно проводились по торфяному покрытию, а не по грунту, а трэк имел V-образную форму с возвышенностями и впадинами. Возвышенность для большей сложности была ближе к финишу, только лишь старт и финиш имели ровную поверхность и находились как раз перед трибуной. Скачки включали несколько номеров: от заезда на короткую дистанцию в четверть мили и полного пробега в полторы мили до трехмильного заезда, который дважды обойдет трассу. Предполагалось, что будут выступать лошади как из близлежащих конюшен, так и из дальних мест Луизианы и Миссисипи. Все знали, что огромная конкуренция будет между лошадьми Жиля и Бэрроу, да и еще несколько плантаторов были готовы бросить им вызов. За последние несколько дней, когда прибывали лошади, добывалась информация о состоянии их конюшен дома, о содержании лошадей, о жокеях, родословных и прежних выступлениях.

В последнее десятилетие скачки в Луизиане стали страстью, по всему округу были построены трэки. В Новом Орлеане были Metairie и Eclipse, в Батон Руже — Магнолия Корс и Фэшон Корс в Клинтоне. В Св. Фрэнсисвилле был городской трэк, и говорили, что он так же хорошо приспособлен для заездов, как и Юнион Коре в Лонг-Айленде, штате Нью-Йорк. Жиль же, с его авторитетом, какой имели плантаторы с большим состоянием, для удобства предпочитал свой, построенный в Аркадии.

Самый большой интерес обычно вызывают заезды с участием владельцев лошадей, а не с жокеями. Чтобы привлечь зрителей, эти заезды проводятся последними. Эти скачки будет открывать Рован на своем Саладине.

Первые заезды не заинтересовали Кэтрин, она была несколько рассеянной, ни на чем не могла сконцентрировать внимание. Трудно было заставить себя улыбаться, разговаривать и двигаться, сознавая, что, фактически, малознакомый человек провел в ее комнатах ночь и собирается снова делить с ней постель с наступлением темноты.

Сегодня она чувствовала себя порочной — уже знала свое тело, его формы, реакции, движения — все это раньше ей было неведомо. Но в глубине души, под слоем страха и стыда, она ликовала. Ей нравилось это новое чувство, хотя она знала, что не должна иметь его.

Жиль разговаривал с соседом, требовавшим пойти посмотреть на серого чемпиона, предположительно привезенного со скачек на трэке Eclipse. Жиль ушел, а через несколько минут появился Рован. Он прохаживался по полю, потом легко и грациозно поднялся по лестнице, занеся ногу на верхнюю ступеньку, наклонился к Кэтрин, обло-котясь рукой о колено. Его глаза излучали тепло, а взгляд буквально отдыхал, глядя на нее.

На Кэтрин был ансамбль из зеленого бархата, отделанного тесьмой, а шляпа из соломки завязывалась такого же цвета длинными узкими лентами. Он приветствовал ее так, словно они расстались очень давно, а не утром.

— Надеюсь, с вашей лошадью все в порядке? — спросила Кэтрин.

— Да, — рассеянно ответил он, потом, понизив голос, спросил:

— Я хотел кое-что узнать у вас. Вы случайно не посылали, проснувшись, служанку в комнату Жиля?

— Утром? Зачем?

— Она там была. Омар видел, когда она уходила через дверь, ведущую в коридор.

— Она ничего не сказала мне.

— Ваш муж никогда за ней не посылает? — прямо глядя ей в глаза, спросил Рован.

— Нет, никогда.

Она не знала, злиться или принять как шутку его предположение, что Жиль мог использовать Дельфию в роли свидетеля. У Дельфии был любовник, состоятельный джентльмен, Кэтрин знала его. Время от времени были отлучки, неожиданные подарки — духи и одежда, кое-что из украшений, происхождение которых было ясно. Да Кэтрин и не требовала открыть ей имя любовника, справедливо полагая, что всем будет спокойнее, если оно останется в тайне. Во всяком случае, это уж точно не Жиль.

— Но тогда ваш муж мог спрашивать ее о вашей уступчивости и вообще о вашем поведении.

Кэтрин широко открыла глаза, затем покачала головой.

— Я думаю, он не падет так низко, но если это и так, я не поверю, что Дельфия будет ему что-либо рассказывать.

— Он пришел к вам после разговора с ней, правда? — терпеливо расспрашивал ее Рован.

— Наверное, ему надо было все знать, как вы сказали, — размышляя, она покусывала губу.

— В любом случае мы должны быть осторожны. Думаю, что Омару надо воспылать страстью к Дельфии, он может попытаться выведать, что у нее на уме. Кстати, у него будет причина ходить туда-сюда и быть все время рядом.

Мысль о величественном Омаре, снующем повсюду, даже рассмешила Кэтрин. Но не надолго. Она сказала:

— Мне не хочется обижать Дельфию.

— Вы думаете, Омар ее обидит? Не беспокойтесь, он умеет обращаться с женщинами.

Он посмотрел на ее голову.

— Вы знаете, что у вас на шляпе пчела? Стойте смирно, я ее сниму.

Кэтрин не заметила пчелы, но сидела неподвижно, когда он встал перед ней. В нем было нечто, парализующее ее волю. Она отчетливо чувствовала, что с ней «обращались». Он покорил ее своим спокойным мужеством и мужским обаянием, притягивающим как магнит. Его влияние на нее было так велико, что она запаниковала. Лишь почувствовав легкое прикосновение к шляпе, она заторопилась что-то произнести, в попытке выстроить в ряд свои мысли.

— Как Омар рассказал вам о Дельфии? Я думала, он не умеет говорить.

Рован отступил от нее.

— Ну, теперь все в порядке, — сказал он, засунув руки в карманы, и продолжал: — А что касается Омара, то когда-то он был посыльным у шейха Алжира. Вот ему и отрезали язык, чтобы он не мог выдать то, что ему доверяли. Он все же произносит несколько звуков, но знает язык жестов, ему он выучился у торговца, индейца из племени чероки.

Кэтрин поблагодарила за помощь, но вдруг нахмурилась.

— А вы его правильно поняли?

— Да. Было бы ошибкой считать его ненадежным и неинтеллигентным только потому, что он немой. Ни в коем случае.

— У меня и в мыслях этого не было, — запротестовала она.

— Нет-нет, — он внимательно посмотрел на нее. — Я просто хотел, чтобы вы в случае необходимости знали.

Какая может случиться необходимость, она себе не представляла, но и спорить по этому поводу ей не хотелось.

— Да, насчет того. Я поговорю с Дельфией.

Он подумал, потом все-таки сказал:

— Будет лучше, если вы ей ничего не скажете.

— Почему? Мы же не можем изменить наши отношения, и совсем нежелательно, если Дельфия не будет знать правды.

— Вы можете просто намекнуть, что за вами следят.

— Тогда это прекратится?

— Может быть. Поступайте, как знаете.

Он ушел, направляясь к конюшням. Она знала, что не должна смотреть ему вслед, но не могла оторвать взгляда от его непринужденной манеры носить шляпу, от его стройных ног, широких плеч, красивой походки. Мысли о нем начинали возбуждать. Конечно, на то были причины — Рован был человеком неотразимого обаяния. Было бы противоестественным, если бы она не размышляла, не перебирала бы в памяти мельчайшие подробности их взаимоотношений, не разгадывала бы черты характера, манеры поведения человека, брошенного ей в постель. Она должна определить, какой он, можно ли ему довериться, каковы его намерения. Многое в нем было необычно, и прежде всего законы, по которым он жил. Она лишь надеялась, что они достаточно строги и не позволят ему воспользоваться теми особыми обстоятельствами, что связали их. В то же время она осознавала, что гарантии ни на что не было.

Рован возвратился к трибуне перед началом первого заезда. Он бережно вел под руку даму в бледно-голубом. Это была Мюзетта. Младшая сестра Жиля что-то болтала, открыто смеялась ему в лицо и так размахивала своими широкими юбками, что они касались ног спутника. За ними, свирепо сверля глазами Рована, тащился Перегрин. Мюзетта шаловливо помахала пальчиками Кэтрин. Она производила впечатление женщины, очень довольной и собой, и всем миром. Голубые глаза блестели от удовольствия, когда она посадила Рована с одной стороны, а Перри с другой. Кэтрин перевела взгляд на мужа Мюзетты, Брэн-тли Хэннона, стоявшего внизу и огрызком карандаша выстраивавшего в ряд какие-то цифры в маленькой книжке.

Он посмотрел в сторону жены, лицо его нахмурилось, и он еще ниже опустил голову над книжкой. Не только Брэнтли был раздосадован победой Мюзетты. Шарлотта, сидящая с Жоржеттой и Льюисом, наблюдала за ними, уныло опустив плечи. Было больно видеть ее взгляд, устремленный на Рована. Платье цвета бледной лаванды делало ее еще более хрупкой. Шикарные темные волосы, подобранные кверху и уложенные локонами на макушке, казались слишком тяжелыми для ее тонкой, как стебелек, шеи. Под глазами были заметны темные тени, словно она плохо спала или была больна. Кэтрин почувствовала угрызения совести. Она обязательно должна найти время и поговорить с девушкой до окончания праздника. Льюис, напротив, был бодр, надменен и, как обычно, наготове со своими плоскими шутками. Ему было жарко: время от времени он снимал шляпу и обмахивался ею, а рукой приглаживал свои торчащие волосы. Он не будет участвовать в финальном заезде. Он не смог найти, так он сказал, со времени приезда в Св. Фрэнсисвилль подходящую лошадь. Все стоящие лошади принадлежали его дяде, и не имело смысла покупать то, чем можно было бесплатно пользоваться каждый день. По мнению Кэтрин, искренность такого рода была одной из черт характера Льюиса. Она подумала, но не сказала вслух, что племянник Жиля был счастлив придумать причину, чтобы не состязаться с Рованом. Превосходство конюшен Жиля над остальными было доказано. Его лошади выиграли забег на короткую дистанцию и взяли серебряный приз в полуторамильном. Кэтрин подумала — он бы даже не так радовался, если бы пробежал всю трассу на своих ногах. Во время обеда он был в прекрасном настроении и даже выпил несколько рюмок вина с продолжительными тостами, сопровождавшими обильное пиршество.

Но после обеда ему стало плохо, он лег на диван в кабинете, дамы отдыхали у себя в комнате наверху, а джентльмены вели разговоры о хлопке и политике на задней террасе дома. Когда же Жиль появился на последнем, самом любимом всеми заезде, вид у него был изможденный.

Когда же все снова появились на трибуне, солнце уже садилось, освещая луг и деревья длинными косыми лучами. Заунывный сигнал рожка, зовущий участников к старту, эхом отозвался у леса. Стая уток покружила вокруг купола башни и опустилась на берег озера. Шум голосов постепенно затих, и с последней нотой рожка послеполуденную тишину нарушали лишь сверчки и лягушки.

В предстартовом параде лошадей была своеобразная прелесть, несколько неофициальная, чего не было в предыдущих заездах. Наездники сидели на своих лошадях непринужденно и раскованно. За каждым участником ехала свита, что оживляло общий вид процессии. Когда они проезжали мимо трибуны, зрители оживленно обсуждали качества лошадей, их родословную, упряжь, недостатки, а также яростно спорили и делали ставки.

Рован мимо трибуны ехал в числе последних. Седло было военного образца, с более длинным стременем, выправку наездника также можно было назвать военной. Все стальные части снаряжения и медные шпоры сверкали. Он переоделся в форму наездника — кожаные бриджи, черный сюртук и темно-зеленый галстук. На правой руке развевалась зеленая лента цвета болотного мха.

Кэтрин чуть не вскрикнула, увидев ленту. Она потрогала верх шляпки. Лента, украшавшая шляпку, исчезла. И это он назвал пчелой!

Проезжая мимо, он приветствовал ее наклоном головы. Она бросила недовольный взгляд, а в ответ получила улыбку.

Жиль повернул голову и уставился на Кэтрин, неодобрительно глядя своими выцветшими глазами.

— Я думал, что я тебе говорил… — начал он.

— Да, говорил, — ответила она, избегая нотаций. — Это, я думаю, шутка Рована. Он тайком снял ленту с моей шляпы.

Муж долго смотрел на ее покрасневшее лицо, потом все-таки вкрадчиво спросил:

— Итак, ты называешь его Рованом?

— А что, после того, что ты с нами сделал, мне называть его мистером де Блан?

— А, ты уже говоришь «с нами».

Ей вдруг стало так горько на душе. Она отвернулась от мужа. Уставшим голосом спросила:

— Чего же вы ждали?

— Я не знаю, — ответил он, скорее, себе, — я ни в чем не уверен.

Наездники выстраивались на старте — где-то около двадцати джентльменов на каких угодно лошадях: здесь были жеребцы, одна или две кобылы, мерины, некоторые с хорошей родословной, но большинство без них. Только одно их объединяло — среди них не было пони.

Наконец они выстроились. Выстрелил стартовый пистолет, и все помчались. То была дикая погоня с развевающимися хвостами и топотом лошадиных копыт. Через минуту лидеры начали отрываться от остальных. Кнуты свистели, из-под лошадиных ног летели комья земли, несколько наездников вырвались вперед. Когда они достигли равнины, лошади растянулись — нос к хвосту — на сотню ярдов. Лидеры летели вниз по склону. И вот они уже скакали к трибуне. Лидировал Рован, но Алан преследовал его, а Перри мчался где-то в середине группы из восьми лошадей и не мог заставить своего белого жеребца вырваться вперед. Сэтчел замыкал шествие на своей гнедой, скорее, предназначенной для перевозки

грузов, нежели для скачек.

Аплодисменты, восклицания, рев заполнили трибуну. Хрупкая деревянная постройка затрещала. Когда раздался громоподобный топот копыт, люди повскакивали с мест, приветствуя наездников. Под рев и крики зрителей они пошли по второму кругу. По кромке поля стояли рабочие с плантаций, пришедшие поддержать своих любимцев. Мальчишки бегали по полю, стараясь не выпускать из виду скачку, а за ними носились дворовые собаки, а одна даже помчалась вслед за лошадьми.

Когда участники скрылись из виду, Жиль снова плюхнулся в кресло и покачал головой.

— Де Блан ведет свою серую, стараясь идти впереди. Но я думаю, что результаты будут не очень. Даже Сэтчел может его обойти.

— Может. А может, и нет, — ответила Кэтрин.

— Ты хочешь, чтобы он выиграл.

Осуждение в голосе мужа отозвалось немедленным протестом в ее душе, а вместе с этим пришло ясное сознание того, что он прав.

— Я только хочу, чтобы выиграли достойные.

— А если это будет де Блан?

Она спокойно посмотрела на него.

— В этом случае я буду только рада, что он взял мой амулет, мое расположение к нему.

Когда Жиль побагровел, только тогда Кэтрин поняла, какой смысл она вложила случайно в свое последнее слово. Нет, она не будет от них отрекаться. Ее смутные отношения с Рованом сложились не по ее выбору.

Где-то вдали, в низине, раздался визг. Это, без сомнения, была убежавшая и попавшая под копыто собака. Кэтрин повернулась на звук, а в это время снова показались лошади. Все в пене, с горящими глазами, они приближались к финишу. Рован все еще был впереди, но Алан подтягивался к нему, яростно работая кнутом. Остальные же были далеко позади.

Все случилось на подходе к финалу. Рован наклонился к голове Саладина, губы его шевелились, словно он ему что-то говорил, потом как-то изогнулся и в следующую секунду рухнул на землю. Он сильно ударился, но затем вскочил, чтобы освободить трассу несущимся лошадям. Седло подпрыгнуло и упало прямо под ноги скакунам. Несущаяся следом лошадь споткнулась о седло, подбросила его и понеслась вперед. Следующая сильно ушибла ноги, запутавшись в седле. Наездники перескочили через головы лошадей и грохнулись на землю. Перри пытался свернуть, но не смог, его конь упал и ударил его, выпавшего из седла, копытом. Он попытался встать на ноги, но рухнул и остался лежать неподвижно. Алан, к счастью, избежавший этой свалки, обернулся, резко натянул вожжи и остановил лошадь. Выскочив из седла, он подбежал, чтобы схватить вожжи вставшего на дыбы жеребца Перри.

Рован был уже там. Он поймал бегавшего по полю Саладина и передал его подбежавшему Омару.

К этому времени люди с трибуны бросились на помощь. Поднялась суматоха, кричали все: женщины от ужаса, конюхи, работники плантаций, подростки. Упавших отнесли в безопасное место, а лошадей успокоили. Через несколько минут все было закончено.

Кэтрин одной из первых прибежала на помощь. Она поискала глазами кого-нибудь из слуг и послала одного в Св. Фрэнсисвилль за доктором, другого — к Като, чтобы снять две пары ставен с окон, которые будут использованы как носилки для раненых, а еще одного — в местную больницу за бинтами и деревянными палками для наложения шин, а также за ее аптечкой из дома.

Доктор прибыл уже после того, как стемнело. У пяти упавших наездников были две сломанных руки и ключица, вывихнутое плечо, ушиб колена, поцарапанная щека и легкое сотрясение мозга. Тем не менее доктору делать было нечего. Омар, расположившись в нижней гостиной, деликатно, но решительно взял из рук Кэтрин сумку с лекарствами и занялся ранеными, которых уложили здесь. Он хотел осмотреть Рована первым, но хозяин показал рукой в сторону остальных, позволив ему только вправить после помощи другим вывихнутое плечо.

Мистеру Грэфтону, маленькому, но энергичному, похожему на важного петушка человеку, очень не понравилось, что его привезли издалека только затем, чтобы посмотреть на обедающих пациентов. Тем не менее он их осмотрел, ошибок в оказании первой помощи не нашел и смягчился только тогда, когда Жиль увел его угостить выпивкой и обговорить гонорар. Ну, а после того, как доктор попробовал суп из черепахи, салат из аспарагуса и жареного каплуна в винном соусе, то был уже довольно игрив и общителен.

За обедом все обсуждали происшедшее. Фатальный исход, которого они чудом избежали, заставил всех серьезно задуматься. К счастью, оставшись в живых, они за все слишком дорого заплатили. Очень жаль было и лошадей: одну пришлось пристрелить, вторую перевязали и сделали припарки, а третья никогда не сможет участвовать в бегах, а сгодится только для обучения детей.

Прошел слух, правда, не подтвержденный, что подпруга Рована была подрезана. Все переглядывались, размышляя, кто мог так сильно хотеть победы, рискуя убить человека, претендовавшего на нее, и подвергая опасности всех остальных.

За десертом Алан откинулся на спинку стула и заканчивал последний стакан вина, обозревая присутствующих. Его взгляд скользил по Жилю, во главе стола, Кэтрин и, с правой стороны от нее, Ровану. Он смотрел на Перри, сидевшего с завязанной головой, и на остальных раненых, на Сэт-чела, поглядывавшего на заварной крем из жженого сахара, который поставили перед ним. Алан сидел, слегка улыбаясь, дождался, когда ушли слуги, и обратился к Мюзетте:

— Вы знаете, этот стол должен быть круглым.

Мюзетта, будучи всегда готовой к удовольствиям, ласково улыбнулась ему.

— Вы имеете в виду так, как у короля Артура?

Алан, спокойный, темноволосый, улыбнулся ей.

— Конечно, Аркадия — наш Камелот, Жиль — наш Артур, а Кэтрин — его Гунивера.

— Как здорово! — Мюзетта захлопала в ладоши. — А кем будет Перри?

— Конечно же, сэром Персивалем.

Перри, благодаря ране на голове наслаждавшийся нежным вниманием этой дамы, иронично посмотрел на Алана.

— А вы, я полагаю, будете Галахадом, постоянно спасающим светловолосых дам, не упоминая о Персивале?

— Я слишком прост для него, — сказал Алан. — Но, без сомнения, Рован — наш Ланселот. В нем не только течет французская кровь, но он и победил всех нас.

Кэтрин видела, как муж сделал резкое движение головой, как бы пытаясь прервать его. Нахмурившись, он смотрел то на Рована, то на Алана. Проследив за взглядом мужа, она заметила, что Рован очень внимательно смотрит на Алана. Жиль какое-то время наблюдал за ними, но она так и не поняла, что у него было на уме.

Льюис, сидевший далеко от начала стола, резко засмеялся.

— Скажите пожалуйста, а что же вы оставили мне? Должен сказать, мой дорогой Алан, я совершенно не хочу быть Модредом и плести интриги против моего дяди.

— Конечно, нет, — резко сказал Жиль с нотками осуждения в голосе. — Ваша идея смешна. Если следовать ей, то Кэтрин скоро предаст меня.

— Вот-вот, — пробормотал Льюис, — совершенно непродуманно.

— Действительно, — Жиль выпрямился на стуле. Он взглядом прошелся по гостям и остановился на Шарлотте. — Вместо всего этого давайте хорошенько подумаем, чем бы себя развлечь, пока гости не съехались на бал победы. Не порадуете ли вы нас еще своим прекрасным голосом, дитя?

Шарлотта очень растерялась, что ее выделили, бросила взгляд на Рована и залепетала: «Нет, нет, сэр, я бы не хотела, если вы не возражаете».

Хозяин наклонил голову.

— Как пожелаете, — цинично улыбнулся краешком рта. — Тогда, может быть, раз мы вернулись к рыцарским временам, леди могут развлечься, задавая вопросы о чести и романтике любви.

На этом он поставил точку. Кэтрин не возражала. У нее совсем не было желания сидеть тут и улыбаться, пока кто-нибудь не вспомнит об истории любви Гуниверы и Ланселота. Сейчас это было бы уже слишком. В то же время ей все это надоело. Тон ее мужа, когда он задавал и отвечал на вопросы, участвуя в игре, был оскорбительно равнодушен. Ей самой раньше и в голову не приходило, что они обсуждали очень важные вопросы. Развлекая себя, они на самом деле исследовали идеалы и отношения мужчин и женщин. Так что преуменьшать значение такого развлечения было нельзя.

Высказав свое мнение по довольно щекотливому вопросу, заданному Мюзеттой, спустя некоторое время все уютно расположились в гостиной и, казалось, были всем довольны.

— Каков долг мужа перед женой? — спросила ее золовка. — Церковь требует, чтобы мы любили, уважали, повиновались. А мы даны своим мужьям, которые принимают обладание за любовь, оставляют нам слишком мало места для чести, подавляют нас вместо того, чтобы лелеять. Так вот, когда обет теряет свое значение?

Кэтрин пригладила черные кружевные оборки на золотистом шелковом платье.

— Во «Дворце любви», написанном Элеонорой Аквитанской, говорилось, что любовь между мужем и женой невозможна. Женитьба была просто контрактом, по которому муж присваивал все, чем она владела, включая и ее. А женщина в этой ситуации не могла любить человека, у которого была в рабстве, да и он тоже. С тех пор мало что изменилось.

— Некоторые супружества основаны на деньгах, но не все, — сказал Рован, стоявший за спиной Кэтрин. Она повернула голову, посмотрела на него и согласилась.

— Нет, не все, но все еще многие. Какое же значение имеет обет, данный при женитьбе? С какой точки зрения на него смотреть, чтобы сделать жизнь хоть немного сносной?

Перри, расположившийся в кресле с крылообразной спинкой, обитом парчой голубого цвета, прокашлявшись, сказал:

— Кажется, это начинается с отсутствием любви.

— Почему вы так говорите? — удивленно посмотрела на него Мюзетта.

Перри нахмурился, пытаясь собраться с мыслями.

— Если нет любви, тогда все остальное — честь, обязательства, ласка — все невозможно. Это мое мнение.

— Ого! Посмотрите-ка! — вступил Сэтчел. — Если следовать таким суждениям, в Св. Фрэнсисвилле не наберете и дюжины достойных супружеских пар.

— Печально, но справедливо, — сказала Мюзетта. Льюис фыркнул.

— Прекрасное оправдание для амурных страстей.

Мюзетта повернулась к нему.

— Льюис, пожалуйста, не кажись грубее, чем ты есть на самом деле.

— Конечно, некоторые не нуждаются в оправдании, — продолжал почти без паузы Льюис, — а некоторым их навязывают силой.

Слова были адресованы Мюзетте, но смотрел он во все глаза на Кэтрин. Доказательства в пользу женитьбы, выстроенные з ее голове, исчезли. Она не смогла удержаться от взгляда в сторону Рована.

— Если отбросить цинизм в сторону, — сказал Рован в раздумье, — хороший брак должен быть основан на содружестве, доверии и уважении. А если союз основан на любви, то в этом есть заслуга обоих. И мужа, и жены.

— Подумать только, — сухо произнесла Мюзетта. — Вы будете исключительным мужем, если когда-либо решитесь жениться.

Рован пристально посмотрел на нее.

— Я женюсь только тогда, когда найду женщину с сердцем, достаточно сильным, чтобы сопротивляться той любви, которую я дам ей.

— Ну-ну, — Мюзетта широко раскрыла глаза и сардонически улыбнулась. Она посмотрела на Кэтрин, приглашая ее разделить удивление. Кэтрин встретила взгляд Мюзетты, но ее лицо ничего не выражало. Это было лучшее, что она могла сделать, дабы скрыть внезапную сердечную боль.

Бал прошел без своего обычного блеска.

Наверное, из-за дневного происшествия свечи, казалось, не горели ярко, натертые воском полы быстро потускнели, музыканты играли не так живо, а цветы завяли рано вечером. Но гостей собралось также много, все смеялись, разговаривали и вскоре подняли такой шум, что могли заглушить рев океана.

Кэтрин танцевала, пока не устали ноги, смеялась, пока не почувствовала, что вот-вот разболится голова. Она уже не могла ждать окончания вечера, но в то же время боялась этого.

Когда она танцевала с Аланом, то видела Рована, вальсировавшего с Шарлоттой.