Обольщение по-королевски - Стрела в сердце

Она медленно обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Вся запылав от гнева, сказала:

— Вы имеете в виду… после всего примириться с его желаниями?

— Это было бы так ужасно? — Затаив дыхание, он ждал ее ответа.

На бледном от возмущения лице ее глаза казались огромными и темными. Она подняла руки, покрывало соскользнуло с плеч и упало на пол рядом с Рованом. Улыбка восхищения пробежала по его лицу.

— Я вижу, вам эта идея не подходит.

Кэтрин обернулась.

— Мне пойти на это из-за страха? Пожертвовать всем, во что я верю, но ради чего?

— Но ведь башня — настоящая тюрьма. Я поразился ее возможностями еще при первом знакомстве. Мы можем пробыть здесь очень долго.

Рован с усилием встал. Все болело, будто его избили. Без сомнения, так оно и было, да еще этот твердый пол. Стиснув зубы, он начал работать ногами, пытаясь освободиться от ковра и не обращая никакого внимания на свою полнейшую наготу.

— Можете прикрыться. — Кэтрин поспешно показала на лежащее рядом с ним покрывало. Рован и бровью не повел.

— Конечно, если бы смог дотянуться до него. — Его явно забавляло ее смущение, и он продолжал выпутываться из ковра.

— Наверное, все-таки придется просить вас о помощи. Не могу освободить ноги, да все еще болит плечо.

Она стояла, скрестив руки и обняв себя за плечи. Как в омут, бросилась к нему, но вдруг остановилась: перед ней лежал обнаженный Рован. Он невинно улыбнулся ей и натянул на себя покрывало. Она нахмурилась, пытаясь потуже затянуть вокруг себя простыню. Смущенная, покрасневшая, она выглядела чудесно.

— Сейчас вам смешно, но будет не до смеха, когда Жиль попытается вас убить.

— Это вполне возможно? — Он встал под покрывалом, пытаясь развязать веревку на ногах.

— Он практически намекал на это, так как ему взбрело в голову, что вы будете всем рассказывать об этом…

— Он вообразил, что я стану распространяться насчет моих привилегий быть в деликатных отношениях с его женой? Его мнение о моих манерах поразительно, не говоря уже о том, что он не имеет представления о моих пристрастиях в светских беседах.

— Не хочет оказаться в дурацком положении и боится разговоров, как мы с вами его обманываем.

— А быть рогоносцем по своему велению? Извините, но чем же одно лучше другого? — Он сказал это довольно резко, но намеренно не смягчил тона.

Она замерзла, так как в комнате стало совсем холодно.

— Да, в этом случае все бессмысленно. Но я представляю себе ход его мыслей: если бы мы согласились с его приказом, вам бы была сохранена жизнь. А уж когда… бы появился ребенок, он бы успокоился, поскольку вы бы ради него… ребенка, молчали.

Рован отбросил связывавшую ноги веревку, завернулся в покрывало и стал похож на индийского раджу.

Он сделал величественное выражение лица и гордо произнес:

— Вы предлагаете пожертвовать своей жизнью в обмен на сохранение моей?

— Ну что же здесь смешного? А вы предлагаете свою честь ради моего спокойствия и только?

— Это не одно и то же, — отчетливо произнес он.

— Почему же? Разве вас не заставили лечь в мою постель?

То, что он вспомнил, одновременно отозвалось вновь возникшим желанием и ударом по его самолюбию.

— Не совсем так. Но я бы не отказался от соблазна. Только по вашей просьбе я согласился воздержаться от того, чего от нас ждали. Я не мог не подчиниться желаниям леди.

Он с каким-то болезненным удовольствием наблюдал за ее смущением.

— Если для вас это не бесчестно и, можно сказать, желательно, тогда только мои сомнения удерживают вас от…

— От того, чтобы вот сейчас, прямо здесь, любить вас? Да и моя гордость тоже.

— Гордость?

— Я отказываюсь, видите ли, взять на себя ответственность за такую жертву.

Она вздернула подбородок.

— За все будет нести ответственность Жиль, вы ведь только пешка в его игре.

— Я протестую, — сухо ответил он.

— Но сначала, кажется, вас это не волновало. — Она нахмурилась.

— Да, я поступил по своему выбору. Мне никто не угрожал и ни к чему не принуждал.

Кэтрин сжала губы. А он с таким интересом и нежностью смотрел на это ее возмущенное движение. Казалось, он все еще чувствовал сладость ее губ, помнил нежность ее рта и тот робкий пыл, с каким она прошлой ночью приняла его поцелуй. А ее великолепная грудь, затвердевший сосок под его рукой! Она позволила ему то, о чем он и мечтать не смел. Ее поведение легко объяснить, но все равно не следовало ей быть такой податливой, а то…

Причины. Господи, он начинает ненавидеть это слово! А не схватить ли ее в охапку и унести отсюда? Забыть смерть брата, забыть ее мужа, забыть то странное обстоятельство, которое привело их в одну комнату и то соглашение, что держит их на расстоянии друг от друга.

Он мог бы отвезти ее на плантацию к матери под Новый Орлеан или в Англию. Но поедет ли она? Если он позовет, бросит ли она все здесь и уедет ли с ним?

Он, только он был сумасшедшим. La belle dame sans mersi — еще немного, и он забудет слова брата.

— Итак, у нас с вами договор: не уступать Жилю. И что?

Он как-то, словно очнувшись, посмотрел на нее и улыбнулся.

— Я голосую за то, чтобы отыскать что-то из одежды. В вашем костюме просматривается несомненная элегантность, а мой, надо сказать, ужасен.

Шкаф был пуст, многочисленные ящики и сундуки — тоже. В башне не было ничего, что могло пригодиться в качестве одежды, за исключением нескольких кусков турецкого материала для полотенец. Отказавшись от поисков, они сосредоточились на более существенном. В сундуке рядом с камином хранились запасы дров на тот случай, если пара снизу будет недостаточно. Кувшины в спальне и туалетной были полны, но если воды не хватит, есть ведь фонтан. В кабинете на столе стояла ваза с фруктами и орехами, тарелка с хлебом и сыром, жареные пирожки с яблоками, накрытые влажной салфеткой для сохранности. В общем, они не замерзнут и не умрут от холода и жажды.

И все же они были в тюрьме. Входная дверь была заперта, даже массивный засов был задвинут за железную ручку. В длинные, узкие окна не мог пролезть даже ребенок.

Рован со свечой в руке исследовал оранжерею и особенно ее стеклянный купол. Стекло было вставлено в маленькие квадратные рамы, которые не открывались. Даже если и можно было их открыть, купол находился на высоте сорока футов от основания и двадцати пяти над галереей, а каменные стены были слишком гладкими.

Их исследования прервал звонок. Когда Кэтрин услышала его мелодию, она уже знала, откуда она и что означает. В буфетной, рядом с кабинетом был прикреплен движущийся стол. Система из веревок и блоков поднимала на нем еду и питье Жилю, понапрасну его не беспокоя. Он был спрятан за панелью и закрыт небольшой, только для нагруженного подноса, крышкой. А звонок возвещал о том, что что-то необходимо поднять. Прибыл их обед. Кэтрин взяла поднос, накрытый серебряной крышкой. Наклонившись, подала голос. Молчание, затем ответил женский голос, эхом прозвучавший внизу. Это была Дельфия.

— Слава господи! — сказала Кэтрин. — Что случилось? Где остальные?

— Все уехали, мадам Кэтрин.

— Тогда ты нас можешь выпустить. Пойди найди кого-нибудь, чтобы сломали дверь.

Кэтрин с нетерпением ждала ответа.

— Я не могу. Мистер Жиль приказал не выпускать вас, пока он не возвратится. Я принесу вам все, что хотите — поесть, развлечься, но это все.

— Я настаиваю, Дельфия, ты должна помочь нам.

— Я не могу, мадам Кэтрин, правда, не могу. Мистер Жиль приказывал мне даже не разговаривать с вами.

«Какой коварный», — подумала Кэтрин.

Он знал, что она попытается заставить служанку выполнить ее приказы. Рован дотронулся до ее плеча, и она вопросительно на него посмотрела. В руке он держал свечу, наклонился в проем и спросил:

— Дельфия, где Омар?

— Он здесь, в тюрьме, мистер Рован, шесть человек отволокли его туда.

— Они ему ничего не повредили?

— Несколько синяков и все! У него прекрасный аппетит, он сегодня ел шесть раз и выпил два галлона кофе. Он взаперти, поэтому не может вам помочь.

Рован поднял голову и выпрямился так резко, что свеча чуть не погасла. Сейчас в своем покрывале он был похож на римского императора. Кэтрин опять попыталась договориться с Дельфией.

— Ну почему, Дельфия? Почему вдруг ты выполняешь приказы мужа, а не мои?

Дельфия даже повысила голос:

— Вы же знаете, он шкуру с меня спустит, если я ослушаюсь его.

— Да нет же.

Рабов в Аркадии не наказывали, единственное, чего они боялись, это быть посланными на поля. Все же раньше было несколько случаев, когда Жиль приказывал наказать нескольких рабочих, и сам проследил за исполнением. Она, естественно, не могла обвинять Дельфию за то, что та боится.

— Мистер Жиль поклялся, что никакого вреда от этого вам не будет. И он даже упомянул о свободе для меня, если я прослежу за вами до его возвращения. Извините, мадам Кэтрин.

Это было предательство, но как можно ее винить?

Вдруг ее осенило.

— Дельфия, одежду, нужно же нам что-то одеть.

— Мистер Жиль был очень строг насчет этого. Я не осмелюсь, нет.

Дельфия собиралась уходить. Кэтрин повысила голос.

— Ну хоть что-то. Пеньюар, пару брюк.

— Гитару, — добавил Рован. — Ваше шитье, книги, бумагу, перо?

— Ты слышала? — Кэтрин уже кричала в проем.

— Посмотрю, что я могу сделать… Я ухожу и закрываю панель.

Они слышали лязг замка, Дельфия ушла.

Кэтрин застыла. Дельфия. Она считала, что они были близки с ней, как сестры. Так было много общих радостей и воспоминаний, боли. Когда все изменилось? И как могло это случиться, а она не знала? Как все кажущееся постоянным перевернулось за одну ночь.

— Мы же можем поесть, — сказал Рован. — Конечно же, в голоде есть что-то привлекательное, но это так неудобно.

В ее темных глазах стояли боль и унижение.

— Я не хочу есть.

— Я тоже. Но это поможет убить время.

Кэтрин в знак согласия взяла поднос и показала Ровану идти со свечой вперед, прокладывая путь в соседнюю комнату. Он было заколебался, глядя на тяжелый поднос, но в одной руке у него была свеча, а другой приходилось придерживать покрывало. Поэтому он с горькой иронией улыбнулся и пошел вперед.

В камине горел огонь. Рован вставил свечу в подсвечник, они поставили еду на стол и сели в кресла, спинки которых были похожи на крылья. Кэтрин рассмотрела, что им принесли. Картофельный суп, заправленный маслом и посыпанный перцем, жареный цыпленок, горячий хлеб с маслом, фрукты и вино. Она вертела в руках ложку.

— Я хотела попросить у вас прощения за то, что сомневалась в Дельфии.

— Да не за что, — просто ответил он.

— Если бы я вас послушала, мы бы не оказались, здесь.

— Я предпочитаю видеть вас оскорбленной, бросающей вызов, но только не кающейся.

— Я просто пытаюсь сказать вам, что вы были правы, — раздраженно произнесла она.

— Так как я и сам знаю это, то не хочу услышать еще раз, особенно если это превращает вас в скучную женскую особь, болтающую ложкой в супе.

Благородство ли это или просто снисхождение? Пока она размышляла, он продолжал:

— Сколько продлится эта охота?

— Зависит от того, как пойдет. Обычно три-четыре дня, если она неудачна, а если все хорошо, то и неделю.

— Неделю, — повторил он, рассматривая медную с орнаментом решетку, закрывающую отверстия для пара.

— Ну разве не удача, что мы не там, с ними?

— Не поняла, — она начала есть и ждала его ответа.

— Быть на пароходе с людьми, которых я едва знаю, сновать взад-вперед в ночи и уделять внимание жене моего хозяина? Я два дня придумывал причину, чтобы не ехать.

— Разве? Ведь подобный образ жизни общепринят в высоких кругах Англии.

— То другое дело. Там очень хорошо знают друг друга. — Его глаза как-то странно улыбались: то ли осуждающе, то ли просяще.

Понемногу он начал обед, наполняя бокалы, подавая ей тарелку с хлебом, и покрывало постепенно сползло до талии. Огонь свечи падал на мужественные черты его лица, оставляя при этом припухший глаз в тени. Он освещал обнаженные плечи, повязку, темные волосы на груди и плоский живот. Она видела, как играли мускулы на его руках. Обычно такая быстрая и уверенная хватка бывает у мастера, режущего по мрамору и камню.

Она обедала с обнаженным мужчиной. В другое время женская деликатность заставила бы ее ужаснуться от подобного соседства. Но не сейчас. Даже странно, как быстро она ко многому привыкла за столь короткое время. Как трудно заставить себя не смотреть на эту дерзкую, небрежную наготу. Более того, нестерпимо хотелось дотронуться до его груди, рук, купающихся в отблесках огня, и убедиться, были ли они такими приятными и теплыми, какими казались. И какими она их помнила.

Они покончили с цыпленком и отставили тарелки в сторону. Рован предложил ей фрукты, себе тоже взял большую грушу, и оба одновременно потянулись к серебряному фруктовому ножу. Кэтрин коснулась его руки и, словно обожглась, отдернула свою. Он молча наблюдал за ее реакцией и выдержал ее испуганный взгляд.

В камине трещали дрова, свеча на столике оплыла. Рован откинулся в кресле и сложил руки на краю стола.

— Все идет сносно. Мы начинаем принимать друг друга и привыкать. Но хочу сказать, что сойдем с ума, если постоянно будем избегать каждого прикосновения, взгляда, каждого необдуманного слова или жеста.

— Все это хорошо, но если у нас так не получится?

— От нас требуется лишь естественное поведение.

— Естественное… — глухо повторила она.

— Словно мы друзья, или, если хотите, брат с сестрой. И если уж мы в тюрьме, то надо сказать — тюрьма неплохая. У нас есть вода, питье, удобства. Ведь время, которое мы здесь проведем, имеет предел и за нами некому подсматривать.

— На это и рассчитывал Жиль — на нашу близость с иллюзией свободы, чтобы мы… естественно себя вели.

— Все зависит от нас — разочаровать его или… — просто сказал он.

А пока они были одни в темной башне, без одежды. Дождь стучал по стеклянной крыше купола, а за ними, в открытой двери спальни была видна огромная кровать. Он покачал головой.

— Во-первых, вы должны мне доверять.

— Я доверяю вам.

— Я имею в виду другое.

А в этом она не была уверена, она только знала, как это было трудно. Она знала, что должна что-то сказать, и когда открыла рот, у нее получилось только:

— Мы не будем класть между нами меч.

— Нет, — осторожно ответил он. — Но не думаю, что он особенно помог.

Она уставилась на него. Он не спал утром? Неужели он знал, что какую-то часть ночи они спали, прижавшись друг к другу? И после всего может так безмятежно смотреть ей в глаза?

Пальцы Рована впились в стол, словно хотели оставить на нем свои отпечатки. Она не ведала, что сейчас было написано у нее на лице — воспоминание об утре и страх, что потеряла над собой контроль. Как ей хотелось сбросить с плеч этот груз! Она боялась, что теперь совершенно беззащитна перед ним. А хотела ли она быть от него защищенной?

Кэтрин не знала.

Глава 11

Покончив с едой, они поставили посуду на поднос, и Рован пошел с ним к подъемнику отослать всех вниз и проверить, приготовила ли Дельфия вещи, которые они просили. А в это время Кэтрин, пользуясь его отсутствием, вымыла руки и лицо водой из кувшина. Использованную воду она отнесла в темную оранжерею и вылила в водосток, которым пользовались при мытье мраморных полов.

Она стояла и смотрела вверх, через купол на небо. Дождь почти перестал, да его и не было слышно, его заглушали всплески и журчание фонтана. В башне холоднее, это было видно по тому, как над фонтаном, где циркулировала теплая вода, поднимался пар, А кто же разжег огонь в бойлерной? Дельфия или кто-то другой, кому разрешался доступ туда. Обычно главный садовник поливал цветы, зажигал свечи, следил за обогревом башни, поддерживал огонь в холодную погоду. Но это в обычные времена.

Так приятно было стоять в теплой, влажной, с запахом земли и зелени, оранжерее. Темнота обняла ее, успокоила, сняла напряжение, накопившееся в душе. Ей так вдруг захотелось остаться здесь, спрятаться, как в обители. Но она понимала, что это малодушно, да и невозможно, так как человек, от которого она хотела убежать, был заперт вместе с ней.

Поднявшись, она оставила таз в туалетной. Когда пришел Рован, она стояла спиной к камину.

— Одежда! — воскликнула она, увидев принесенное им. Он усмехнулся.

— Сильно сказано, — и развернул что-то мягкое и белое.

Она сообразила, что Дельфия прислала ей ночную сорочку, которую она давным-давно приказала выбросить. Лент, завязывающихся у шеи, не было, кромка оборвана, да и сам материал, муслин, стал очень тонким и просвечивался от стирки. Хорошо что свет в башне никогда не был ярким.

Рован раскладывал остальное: какой-то музыкальный инструмент, не гитару, нет, скорее, мандолину, узелок с ее берлинской вышивкой, которую она собиралась взять с собой на пароход, наконец, одежду для себя. Дельфия умудрилась прислать старомодную рубашку с оборками и длинными рукавами и дырками в тех местах, где должны быть пуговицы, а также пару допотопных бридж, которые едва ли смогут прикрыть колени.

Кэтрин дотронулась до рубашки.

— Я знаю, откуда это, из корзины с лохмотьями. Узнаю рубашку Жиля — в прошлом году Като делал уборку в старом шкафу.

— Ну хоть что-то. Мой багаж, должно быть, на пароходе.

— Мой тоже, но не весь же гардероб, — довольно едко ответила Кэтрин. Рован изучал ее сорочку.

— Мне кажется, у Дельфии все-таки добрые намерения.

— Хотелось бы, чтобы это было так, но они могут оказаться и плохими для нас обоих.

— В этом случае она будет ужасно удивлена нерезультативностью всей аферы. — Он вытащил из мешка две расчески — черепаховый гребень и вторую, из слоновой кости, — два куска мыла с запахом лаванды, пакетик с иголками, запасную струну для мандолины.

— Не женщина, а целое состояние.

— Если бы она была сокровищем, она бы открыла дверь.

— Вы слишком многого хотите. — Он задумчиво разглядывал свою одежду. — Не знаю, как вы, а мне хотелось бы принять ванну после этого мерзкого ковра. Я усмотрел в туалетной ванну, а в буфетной ведро. И мог бы принести теплой воды из фонтана, если хотите.

— Не беспокойтесь, я сама.

Он вышел, она слышала его шаги и поняла, что окончательно разозлила его. Вскоре он вернулся. На нем были бриджи, рубашка, расстегнутая до пояса, а нес он деревянное ведро с водой. Он вылил его в маленькую ванну и ушел опять. Он молча пять раз поднимался и спускался по ступенькам, игнорируя протесты. Наконец, когда ванна была наполнена, он поставил ведро и ушел в сторону оранжереи.

Кэтрин подождала, убедилась, что он не вернется, зашла в туалетную комнату, закрыла дверь и стала раскручивать свою простыню.

Едва она легла в ванну, раздался гром, одна за другой засверкали молнии. Она вымылась с мылом, которое нашла рядом, и стала вытираться приготовленным заранее полотенцем. Сорочка в нескольких местах прилипла к еще сырому телу, но чувствовала она себя намного лучше, хотя и не очень уверенно, и пыталась расчесать распущенные волосы. Она вдруг зажмурилась от яркой вспышки молнии, сверкнувшей сквозь купол, потом раздался раскат грома. Испуганная, она поспешила к галерее, находившейся за комнатой. Дождь лил, как из ведра, стучал по стеклу, и молнии освещали серо-голубую завесу над головой. Она даже немного сжалась от напряжения, так как лилось прямо над головой, и настолько сильно, что трещало стекло. Казалось, что крыша вот-вот рухнет на оранжерею. Она посмотрела вниз, на пальмы и деревья в кадушках, которые безмятежно стояли, как призраки, широко раскинув свои ветви навстречу дождю. Она подумала, что им было бы лучше в сырой ночи, а не быть заключенными в этой тюрьме.

Снова сверкнула молния, среди зелени она увидела чью-то фигуру и испугалась. Это был Рован. Он стоял прямо в фонтане под струей воды, лившейся из кувшина, который двумя руками держала нимфа, а также из дудочки, на которой играл сидящий сатир, и изо ртов лебедей и ягнят. Глаза его были закрыты, руки опущены. Вода, стекавшая по его телу, во время вспышек молний блестела, а его совершенной формы тело отливало серебром. Среди нимф он стоял, подобно Меркурию, во всей своей мужской красоте, а пар, клубившийся вокруг него, напоминал волнообразные облака на Олимпе.

Что-то сильно тронуло Кэтрин, она по-иному посмотрела на себя, она стала за короткое время совсем другой, ведь никогда ранее мужское тело не восхищало ее, и она не знала, что им можно восхищаться. Когда ей в книгах попадались гравюры с греческими или римскими статуями, она не задерживалась на них взглядом, считая, что даже с эстетической точки зрения рассуждения о них не должны быть уделом леди. А внимание, которое уделяла Мюзетта мужским фигурам, например, на поединках фехтовальщиков, приводило ее в замешательство. Она совсем не хотела признавать в мужчинах физическое начало.

Но сейчас все было иначе. Сейчас Кэтрин честно признала красоту тела Рована и то, что он самый привлекательный мужчина, она оценила многостороннее развитие его ума, управляющего телом. До сих пор она не задумывалась над его проницательностью, дальновидностью и как-то не сопоставляла вместе эти достоинства. Она сопротивлялась этому, как могла. Признать это — значит потерять покой. А на самом деле он оказался намного значительней и сложней, чем в первые дни знакомства. А сама-то она какова! Была бы она нормальной, ни за что бы не стояла и не смотрела на голого мужчину.

Кэтрин сделала шаг назад, в спальню. Шум дождя, а может, перемещение свечи привлекло внимание Рована. Он открыл глаза, и взгляд его упал именно на то место, где она стояла. Он был совершенно неподвижен, но внутри уже разгорался невидимый пожар. Молнии, освещавшие его лицо и плечи то голубовато-золотым, то серебряным светом, были подобны стрелам, посылаемым с небес. Гром, от которого сотрясалась даже башня, казалось, шевелил воду вокруг его ног. Он не сделал ни одного движения: ни отвернулся, ни прикрылся. Только его взгляд, пронзительный даже через сумерки и наполненное паром пространство, казалось, опалял воздух.

Кэтрин почувствовала, как краска залила ее лицо, а внутри она вдруг запылала от возбуждения. Оно сосредоточилось где-то внизу, и тело сразу стало томным и тяжелым. Ей нестерпимо захотелось сбежать вниз по ступенькам, броситься навстречу ему и скинуть с себя сорочку. Усилием воли она заставила себя не делать этого. Испарина выступила у нее на лице, она глубоко вздохнула, повернулась и убежала.

Уже в комнате она стояла и прислушивалась к своему запаниковавшему сердцу, спрашивала себя, что же она, ради всех святых, скажет ему, когда он поднимется наверх. И вдруг, в тот же миг, оно же и подсказало ей очень простой ответ: ничего она ему не скажет, ничего, если, конечно, сможет.

Конечно, это слишком бесхарактерно, но как перенести встречу с тем, кто так смутил ее, а возможно, он еще и вздумает делать не совсем вежливые замечания насчет того, что случилось?

Она взобралась на постель, легла к самой стене лицом, спиной к свету, и решительно закрыла глаза.

Кэтрин не слышала, когда он лег. Долгий день, лекарство, подмешанное в вино и еще бродившее по венам, а также сильные эмоции сразили ее, как стрелой. И когда она снова открыла глаза, то увидела, что в комнату пробивается яркий солнечный свет, прокладывая по полу длинные желтые полосы. Рован лежал рядом, заложив руку за голову, и смотрел, как она спит. Кэтрин почувствовала на себе его настойчивый взгляд, тут же отославший ее снова к стене, где она засыпала.

Рован вдруг легко и нежно протянул к ней руку и задержал ее. От неожиданности волосы рассыпались и упали ей на лицо, а губы задрожали и побледнели. Но он тут же разжал пальцы и отпустил ее, а потом посмотрел на свою руку, как бы удивляясь, и спрятал ее под одеяло. Он нахмурился и произнес:

— Приношу свои извинения. Я не хотел сделать вам больно.

Кэтрин поверила ему, и это рассеяло ее страх, способность думать вернулась к ней.

— Вы хотели остановить меня, и вы сделали это. Зачем?

— Насколько я сам способен это понять, — ответил он, созерцая ее копну волос, которую она откинула с лица, — мне показалось, что вы убегаете от меня, словно обнаружили в своей постели чудовище.

Она уже не боялась поднять на него глаза, как будто он разрешил ей эту привилегию.

— Я… была поражена. Ведь сейчас за нами никто не шпионит, поэтому я не думала, что мы будем здесь вместе.

— Но ведь кровать только одна, а я уже достаточно належался на полу. Поэтому ничего странного в том, что я рядом. Давайте попробуем вновь.

— Да, нужна всего лишь ночь или, на худой конец, две, чтобы привыкнуть просыпаться рядом с мужчиной, особенно незнакомым.

— Но вы же не пытались убежать от меня вчера утром.

— То было другое дело, — она с трудом проговорила эти слова.

— Почему же? Потому что вы проснулись первой и не обезумели от моей неприкрытой наготы?

Что-то ей подсказало, что он знал о том, что она спала в его объятиях. Не успев как следует обдумать это, — смысл последних слов поразил ее.

— Неправда! — немедленно отозвалась она.

— Неужели? Тогда почему же вы не присоединились ко мне в фонтане?

— Я уже приняла ванну. — Это был не ответ, и Кэтрин прекрасно осознавала это.

— И кроме всего прочего, это глупо и невоспитанно? — Она не удивилась ноткам раздражения з его голосе.

— Вы опускаете вопрос желания. — Она в ужасе закрыла глаза, поняв, что этим словом заманила себя в ловушку.

— Очень рад, что вы упомянули об этом. Если бы вы не хотели присоединиться ко мне и, вообще, если подобные мысли не возникали в вашей голове, вы бы не выскакивали из постели, как испуганная девица.

— Хорошо, я вас боюсь, но не потому, что вы можете совершить то, чего я страшусь, а только потому, что к этому могут привести мои капризные порывы, пока мы с вами так близко друг от друга. Это вы хотели услышать?

— Нет, — раздраженно ответил Рован, проникая в ее глаза своим изумрудным взглядом.

— Незачем было спрашивать, — в ней вспыхнуло ответное раздражение.

— Ни за какое золото королевы Виктории я бы не отказался услышать это. Но сейчас будет еще труднее.

— Что? — Теперь ей легче было перестать дышать, чем спрашивать.

— Держать дистанцию.

Он откинул одеяло и быстро встал, даже не пытаясь скрыть, что и сегодня спал в своем обычном костюме, своей коже. Подошел к креслу, где лежала одежда, и только когда заправил рубашку в плотно прилегающие бриджи, взглянул на нее.

Кэтрин лежала и изучала свои ногти, не осме-лясь поднять на него глаза. Но и без этого она ясно помнила всего его в отблесках молнии.

Сегодня Рован выглядел значительно лучше. Синяк на лице был почти не виден, припухлость исчезла. Повязку с плеча он снял, чтобы не намокла. На ноге, правда, была рана от сабли, но и она почти затянулась. Несомненно, он восстановил свою необыкновенную силу.

Он вообще был каким-то необыкновенным. Какой другой мужчина оставил бы ее одну в постели после такого только что сделанного ею признания? Какой другой мужчина, запертый в башне, не ругал бы ее за то, что она виновата во всем? Кого бы еще можно было порубить саблей, сбросить с лошади, напоить таблетками и избить из-за нее и не дождаться в ответ ни слова упрека?

Кэтрин знала, что у него были свои причины на все, к ней имевшие мало отношения, но все же он платит за них слишком высокую цену. Она чувствовала вину за его молчание.

Звонок прервал ее мысли. Рован, собиравшийся подбросить в камин дров, сказал:

— Наконец-то, надеюсь, что кофе горячий.

Проходил день. Они все время сидели у камина, так как стало не по сезону холодно. Им было уютно, хотя и слышалось завывание ветра. Катрин вышивала. Рован немного почитал, потом взял мандолину, настроил ее, сыграл несколько баллад и отложил инструмент в сторону. Потом, заложив руки за голову и вытянув перед собой ноги, сидел и смотрел на пламя, лизавшее своими языками дрова.

Наконец как-то неуверенно попросил:

— Расскажите мне, как вы решились выйти замуж за Жиля Каслрая?

— Не догадываетесь сами? — спросила она, не отрывая глаз от шитья.

— Несколько дней назад я высказал вам свое предположение, но не уверен в нем. Расскажите.

— Совсем не интересная история, — ответила она, опуская работу на колени. — Моя мать вышла замуж за человека, которого любила с детства. Он был несколько безрассуден, необуздан в порывах. Шесть недель спустя после свадьбы он верхом приехал домой, будучи пьяным и промокшим под проливным дождем. Через четыре дня он умер от пневмонии. Через год мать вышла замуж за моего отца, наверное, пытаясь все забыть. Когда я родилась, она умерла от лихорадки, так все говорили. Но моя старая нянька сказала, что причиной смерти было разбитое сердце, ей не смогло помочь даже второе замужество.

Она ждала его ответной реплики, но ее не было, он просто очень внимательно смотрел на нее своими темными глазами.

— У меня всегда было чувство, что отец считал себя обманутым и что мать обездолила нас обоих. Мне всегда хотелось возместить его горе. Я была послушной и любящей дочерью, но всегда знала, что этого недостаточно. Я — не мама и не сын, который смог бы продолжить его фамилию. Отца послали в Англию получить образование. В Оксфорде он встретил Жиля, и они стали близкими друзьями. Долгое время потом они переписывались: отец скучал по Англии, а Жиль был заворожен слухами про Фелициану. И когда он был вынужден покинуть Англию, то купил здесь землю, рядом с владениями отца. Они часто говорили об их объединении. Жиль оказался удачлив, унаследовав из Англии состояние. Когда я повзрослела, сыграли свадьбу.

— Вы же могли отказаться.

— Может, и могла. Но кроме Жиля я совсем не знала мужчин, ни С одним не разговаривала, а о свадьбе всегда говорили, как о свершившемся факте. Я ясно помню, когда мне исполнилось тринадцать, няня рассказывала мне, как я выйду за него замуж и какой великолепный дом он строит для меня в Аркадии. И, кроме того, отец был не тем, кто принял бы мой отказ. И если бы я ушла из дома, то куда?