Дамеон - Владелец кинотеатра

— Наверное, но ему нечего добавить. Не слишком воспламеняйся насчет сюжета! Все это может оказаться далеко не столь романтичным. Загадки волнуют, разгадки обычно разочаровывают.

— Ничего, я не расстроюсь… Мне пока хватает сюжетов! Тот роман, о котором я тебе рассказывал… Я набросал тут ночью кое-что для продолжения… Оригинальный поворот.

— Поздравляю! Но ты не покинешь меня в ближайшее время… По зову муз?

— Если я тебе не надоел…

— Напротив, ты мне очень нужен, — Ланге положил ладонь на плечо друга. — Через три дня приезжает мой брат, священник. О да, конечно, он мой родной брат, и я люблю его… Но он бывает таким сухарем и педантом! Ты абсолютно необходим, как противовес.

Горский кисло улыбнулся.

— Хорошенькую роль ты мне уготовил…

— Не унывай! Приезжают еще и мои соседи, владелец замка Нимандштайн и его сестра. И вот это гораздо веселее.

— Представляю, — поморщился писатель. — Столетний хозяин этих живописных развалин, его сестрица — старая дева…

— Баронесса юна и очаровательна, барон — настоящий авантюрист…

— Ну да? — Горский заметно оживился. — Подожди, что значит авантюрист? Все мы авантюристы, однако…

— Авантюрист в прямом смысле, как в твоих романах. Он даже в тюрьме сидел…

— Захватывающе! — писатель хлопнул в ладоши. — Теперь я ни за что не уеду, хоть прогоняй… А как же барон ухитрился пуститься во все тяжкие? Полагаю, он не беден? Нимандштайн выглядит не блестяще, но все же замок — это замок. У меня вот нет замка.

— Тут какая-то странная история…

— Еще одна странная история? Ты щедр на них сегодня.

— Так рассказать или пощадить?

— Рассказывай, не томи.

Ланге уселся в кресло и снова взял свой полный бокал.

— Имей в виду, то, что ты услышишь, я бы под присягой не подтвердил… Мне кое-что известно на уровне светских сплетен, но почти ничего — от самого Владимира Кордина.

— Так зовут барона-авантюриста?

— Да.

— Он очень скрытен?

— Думаю, он избегал подобных разговоров не из скрытности. Я могу его понять… Но вернемся к Нимандштайну. Ты видел где-нибудь в России похожую архитектуру?

Налив себе еще вина, Горский пожал плечами.

— Вблизи я замок не осматривал… Но издали… Он бы естественнее смотрелся в средневековой Германии, чем здесь.

— Вот, вот. Это копия старинного немецкого замка… Или имитация — не знаю, существует ли именно такой замок в Германии. Строил его, как уверяют, немецкий архитектор…. А первого владельца никто не видел.

— Как это — никто не видел? — удивился писатель.

— Да нет, кто-то его видел, конечно… Но в Нимандштайне он не жил, а если и приезжал сюда, то редко и словно бы тайком. Потом он продал Нимандштайн вместе с баронским титулом коммерсанту Андрею Кордину, отцу Владимира и его сестры.

— Получается, твой авантюрист — не такой уж и барон?

— Во втором поколении. Но самое занятное впереди… По завещанию старого Кордина, все деньги отходили дочери. Владимир получал только Нимандштайн, но прежде чем вступить в права наследства, он должен был подписать бумагу.

— Какую бумагу?

— Согласно ей, он не имеет права продать замок, заложить его или сдать в аренду.

— Вот так бумага! — воскликнул Горский. — Но, Александр, разве может быть такое завещание? Если Владимир Кордин получил замок, что помешает ему…

— За выполнением обязательства строго следит юридическая фирма, душеприказчики старого Кордина. Все документы у них, и Владимир бессилен что-либо предпринять, если бы он и вознамерился нарушить волю отца.

— Значит, у нового барона Кордина нет ни гроша?

— Сомневаюсь, что у него нет ни гроша, но от отца ему ни гроша не досталось. Он владелец замка, но… Как бы на правах пожизненного нанимателя. И знаешь что, Аркадий… Утверждают, что такое завещание было составлено Андреем Кординым по настоянию прежнего владельца Нимандштайна. Только на этом условии Кордин купил и замок, и титул за баснословно низкую цену.

— Но содержание такого замка, как Нимандштайн, должно стоить недешево?

— Насколько мне известно, учрежден особый фонд, из которого оплачивается содержание замка, жалованье слуг и прочее. Им управляет та же юридическая фирма, и эти деньги проходят мимо Владимира. Размеры же состояния, доставшегося его сестре… Очень значительны. Не берусь оценить, но едва ли ошибусь, если скажу, что по сравнению с Еленой Кординой я выгляжу бедняком.

— Не очень-то справедливое завещание по отношению к Владимиру! Но почему?

— Тут много «почему». Если и впрямь было такое условие приобретения замка, почему старик согласился? Почему он вообще решил купить Нимандштайн? И почему завещание не было изменено впоследствии?

— Да, почему же?

— Обьяснений можно придумать десятки. Ты беллетрист… Давай, придумывай.

— Так… — Горский упал в кресло и приложил палец ко лбу, карикатурно изображая напряженную работу мысли. — Может быть, он попал в какую-то зависимость от владельца Нимандштайна? Допустимо?

— И снимает все вопросы. Кроме одного: зачем самому владельцу понадобилось такое завещание?

— Оттолкнуться не от чего…

— Да, это придется оставить. Ну, а если не было зависимости?

Горский снова принял позу размышляющего романного сыщика.

— Тогда три варианта. Первый: скуповатый старик искал возможность приобрести поместье и титул подешевле. Подвернулся Нимандштайн, и он на радостях согласился на все условия. Изменить же завещание позже помешали или какие-нибудь крючкотворские параграфы, или понятия о чести… Второй: никаких условий не было, просто старик не ладил с сыном. Третий — он рассчитывал, что сын всего добьется в жизни сам, тем более что титул введет его в общество… А вот дочь, как менее приспособленную к жизненной борьбе, решил обеспечить. Пожалуй, есть еще и четвертый вариант…

— Какой же?

— Условие было, и старик принял его, потому что посчитал пустой формальностью. Полагал, что дети сами разделят и деньги, и замок… А как на самом деле, Александр? Сестра, по-видимому, не слишком щедра к брату, коль скоро ему приходится….

— Людей толкает на поиски приключений не только бедность… Но об их взаимоотношениях я мало знаю, особенно о теперешних. Мы давно не встречались. Я учился в Санкт-Петербурге, а Владимир…

— Это поистине странная история, — сказал писатель, поигрывая своим знаменитым золотым карандашиком. — Я бы не прочь взяться за расследование. Это, пожалуй, куда как забавнее лиджонга…

— Прошу тебя, никаких расследований, Аркадий! Владимир Кордин — мой друг, во всяком случае, он был им раньше. Надеюсь, останется им и теперь, и я не хочу ворошить эту историю. Никто ведь не знает, как все это может откликнуться.

Золотой карандаш исчез в кармане Горского — это был демонстративный жест.

— Обещаю… Но с прекрасной миллионершей ты меня познакомишь?

Граф Ланге не успел ответить, потому что на пороге появился садовник.

— Орхидеи прибыли, ваше сиятельство.

— Наконец-то… — Ланге допил вино и встал. — Идем, Аркадий. По пути мне нужно еще переговорить с инженером. Установка электрического освещения затягивается, будет ли готово к приезду брата?

12.

В Нимандштайне электричество даже и не думали проводить. Граф Александр Ланге и барон Кордин сидели в малой гостиной при свечах, наслаждаясь превосходным бургундским из погребов графа (четыре ящика были доставлены в Нимандштайн в подарок еще в день прибытия Кордина и Елены). Горский не приехал в этот вечер. Против своего ожидания, он быстро сблизился с отцом Павлом. Личность и суждения священника-ученого притягивали его, как магнит, отчасти потому, что были полной противоположностью его собственным. Вот и сегодня священник и писатель увлеклись острейшим теологическим спором.

Елене Кординой нездоровилось. Она отправилась в свою спальню, оставив мужчин вдвоем. Среди прочего они беседовали и о санкт-петербургском предприятии Кордина. Ранее Кордин поведал о нем графу лишь в общих чертах, теперь коснулся и некоторых подробностей.

— Ну вот, — продолжал он, — после того, как сто тридцать тысяч из денег Елены я поместил в банк, у меня оставалось еще двадцать тысяч. Вполне достаточно, чтобы в течение двух недель играть роль щедрого лорда Фитцроя… Этот спектакль доставил мне немалое удовольствие! Правда, пришлось потрудиться над банковским чеком. Полночи я размывал печать и обводил подпись, стараясь, чтобы чек выглядел как можно подозрительнее! И выйдя из магазина Зака, я вел себя тоже как можно подозрительнее…

— Однако, — заметил Ланге, с тонкой улыбкой слушавший друга, — могло и не сработать. Представь, что они все же не вызвали бы полицию! Тогда бы ты проиграл.

— Ничуть, — возразил Кордин. — Ведь у меня осталось бы колье. Я бы продал его и попробовал в другом месте. Но нет, не могло не получиться — и как видишь, получилось! Я отлично знаю эту публику…

— И сто пятьдесят тысяч — неплохой куш, да? — Ланге засмеялся. — Но ты не стесняешь себя в расходах. Что ты станешь делать, когда эти деньги закончатся?

Кордин беспечно махнул рукой.

— Придумаю еще что-нибудь… Вряд ли похожее, не люблю повторяться. Это искусство, а я — художник…

— А стартовый капитал? Ведь теперь тебе не приходится рассчитывать на деньги Елены.

— Почему? — насторожился Кордин.

— Как почему? Ты ничего не знаешь?

— А что я должен знать?

— Елена тебе ничего не рассказывала?

— О чем?

Граф Ланге прикусил губу.

— Вот как, — пробормотал он. — Я думал, ты знаешь… Я узнал от брата… Но так как Елена тебе ничего не говорила, имею ли я право… Нет. Она сама все расскажет тебе, когда сочтет нужным.

— Что происходит, Александр? — спросил Кордин в недоумении. — Ты должен, ты обязан все рассказать мне… Как друг!

Ланге вздохнул.

— Что ж, ты все равно рано или поздно узнаешь… Елена собирается принять постриг.

— Принять постриг ?!

— Да, уйти в обитель… И передать все деньги церкви.

Потрясенный, Кордин сидел неподвижно, глядя в пол. Ланге спрашивал его о чем-то, но он не слышал. Он был оглушен и ослеплен внезапно обрушившимся на него ударом. Ланге провел рукой перед его глазами. Никакой реакции.

— Отнесись к этому проще, — сочувственно проговорил граф. — Ты действительно художник своего искусства… Ты выкрутишься.

Кордин продолжал молчать.

— Напрасно я тебе сказал, — с искренним сожалением промолвил Ланге. — Елена сумела бы тебя подготовить… Мне лучше уйти сейчас.

— Да, — Кордин поднял на друга невидящий взгляд. — Мне надо остаться одному… Осмыслить это. Прости. Я приеду, как только…

— Ты прости меня, — коротко сказал Ланге и вышел.

Еще несколько минут Кордин сидел в оцепенении, потом вскочил, схватил канделябр с тремя свечами и помчался в спальню сестры. Он распахнул дверь с таким грохотом, что перепуганная Елена (она не спала, а читала в постели) уронила книгу на одеяло. Тут же Кордин подхватил пухлый том, захлопнул, посмотрел на обложку.

— А, наставления преподобных святош! Я знаю, кто подсунул тебе эту дрянь…. — он швырнул книгу в угол. — Лена… Это правда?

— Что… Правда?

— Что ты собираешься стать монахиней! — заорал Кордин, припечатывая канделябр к столу. — И отдать им все свое состояние!

— Тебе Ланге рассказал?

— Какая разница, кто мне рассказал! Это правда?

Опомнившаяся уже Елена твердо встретила бешеный взгляд брата.

— А если правда, тогда что?

Кордин весь как-то обмяк, словно воздушный шар, из которого выпустили воздух. Он без сил опустился на стул возле кровати.

— Тогда… Тогда ты сумасшедшая, вот что.

— Почему? По-твоему, все те, кто посвятил жизнь Богу — сумасшедшие?

— По-моему, да.

— А по-моему, ты сокрушаешься больше о том, что тебе негде будет брать деньги для твоих афер!

— Я знаю, знаю, знаю, — повторял Кордин, раскачиваясь на стуле, — я знаю, кто сбил тебя с толку… Вот эта его афера будет поразмашистей моих… Я убью этого негодяя!

Елена презрительно усмехнулась.

— Убьешь? Ну, так убей… Бери пистолет и иди убивать, чего же ты ждешь?! Немало мучеников положили жизни за святую церковь, создай еще одного… Но имей в виду — мученическая смерть отца Павла лишь укрепит меня в моем решении. Подумай об этом в камере, прежде чем тебя поволокут на виселицу!

— Лена, — Кордин умоляюще протянул к ней руки. — Лена, не делай этого. Ты попала в сети ловкого проходимца и его своры. Пойми, им дела нет до спасения твоей души. Им нужны твои капиталы!

— Владимир, чем скорее мы прекратим этот разговор, тем лучше для нас обоих.

Закрыв лицо руками, Кордин заплакал.

— Я люблю тебя, Лена… Я не хочу терять тебя навсегда…

— Уходи, — спокойно сказала она.

Когда он медленно брел к двери, а она смотрела на его согнутую спину и опущенные плечи, сердце ее замирало от жалости. Но она не остановила, не окликнула его.

13.

Ланге проваливался в небытие, в изначальную пустоту.

Ему было страшно, потому что здесь он был не один. Пустота — не как область пространства, где ничего нет, а пустота агрессивная, разнимающая сознание, дробящая его на бесчисленные элементы самой себя. Пустота, подменяющая разум и память, ибо здесь еще нечего осмысливать и нечего помнить…

Но здесь был еще кто-то.

Невидимый, могущественный.

Сквозь пелену, застилавшую его глаза, Ланге неясно видел колеблющееся пламя свечи, многократно отраженное в зеркалах. Одурманенный магическими снадобьями, он падал в бесконечный тоннель, в бездну. Свеча погасла; беспросветный мрак окружил его.

Потом он увидел звезды. Они мчались ему навстречу, снизу вверх, их было много, они сливались в головокружительные огненные спирали в темноте. Стремительность его падения соперничала со стремительностью восхождения звезд.

И все они погасли, как раньше свеча.

Он был в городе… И не был в нем. Какая-то часть его, разделенного, сознавала, что он находится невообразимо далеко от этого города, представшего перед ним смутными громадами домов-исполинов в туманном мареве. Но другая часть, отрешенная, была объята тоскливым ужасом необратимости происходящего. Он не вернется назад, отсюда нет дороги. Он обречен остаться в этом чуждом городе, которого не может быть.

Туман отступал. Ланге видел странные экипажи, плоские и быстрые, похожие на глубоководных рыб с ярко горящими глазами. Перед ним

/перед его внутренним взором? Нет, это было что-то другое/

торопливо проходили кричаще одетые люди. Но при всем этом разноцветье самодвижущихся экипажей, витрин и одеяний отнюдь не карнавальная атмосфера ощущалась в городе. Здесь царил страх. И в абсолютном безмолвии (Ланге не слышал звуков, он мог только смотреть) зловещая эманация страха становилась почти физически осязаемой.

Совсем рядом бесшумно вспыхнуло огненное облако взрыва. Люди падали, истекали кровью. Кто-то поднимался, пытался отбежать подальше, падал снова. В маленькую нишу в стене дома, возле которого полыхнул взрыв, забилась кошка. Рот ее раскрывался в неслышном крике, на белой шерсти расплывалось кровавое пятно.

Боль этих людей, и этой кошки, боль, разлитая над городом, переполняла Александра Ланге. Неодолимая сила выталкивала его прочь, снова в черную пустоту…

Которая стала горящей свечой, и зеркалами, и комнатой.

Он вернулся. Боль стучала в висках.

Над ним склонилась Зоя, нежно прижимая ладони к его голове.

— Что это было? — выдохнул он.

— Будущее.

— Я не хочу. Ты обманула меня. Ты обещала силу и власть… Там нет ни силы, ни власти. Там — только страх… Освободи меня. Не дай мне пропасть в этом ужасе. Я не хочу туда снова.

— Выпей, — Зоя поднесла ему стаканчик с какой-то золотистой жидкостью. — Я знаю, это больно. Тебе нужно отдохнуть.

Он отвел ее руку, но затем все же взял стаканчик и выпил.

— А то… Черное, пустое… И звезды?

— Тоже будущее, но самое близкое. Там, за черной завесой — то, что случится с нами самими. Завтра, через месяц, через год или годы. Никто не может увидеть этого.

— Почему?

— Потому что этого еще нет.

— Я не понимаю…

— Ты поймешь.

14.

Он видел.

Закрыв глаза, он грезил о Будущем — но это были не грезы, не порождение магических фантазий. Он видел Будущее таким, каким оно наступит, каким оно уже наступило, если смотреть издалека, из надмирной дали всеохватывающей протяженности Времени.

Уроки Зои давались ему нелегко. Он, граф Ланге, утонченный интеллектуал, образованнейший человек, порой мог с трудом усвоить то, что пыталась открыть ему девушка, выросшая в лесу. Они говорили на слишком разных языках. Он долго не мог понять, почему близкое тонет во мраке, а доступно лишь далекое, почему нельзя увидеть свою судьбу и судьбы его современников. Чтобы понять это, ему предстояло осознать самую сущность Времени, принять сложную концепцию многовариантности и единства Будущего. Ему было бы много легче, если бы Зоя могла изложить все это языком университетского профессора. Тут Ланге оказался бы в своей стихии. Но она не могла, ее уроки шли больше от сердца, чем от ума. Она сердилась, когда он жаловался на трудность очевидных, по ее мнению, вещей. Она не умела учить, но она учила его, и он продвигался упорно, как ползущий по травинке жук. Для нее это была просто магия. Он же поначалу старался найти объяснения, приемлемые для систематического ума… Но позже он смог уловить главное — то, что чистый рационализм беспомощен здесь, истина лежит ближе к глубинным пластам интуиции. И он перестал сопротивляться.

15.

— Мне нечему больше тебя учить, — сказала Зоя. — Теперь ты владеешь древним знанием.

— Владею древним знанием, — мечтательно повторил он.

— Частью его.

Ланге глубоко поразили и уязвили ее слова. Разве она не говорила, что отдала ему все?

— Всего лишь частью? — ревниво спросил он. — Значит ли это, что ты владеешь целым, в отличие от меня?

— Никто не владеет целым. Целое — это весь мир. Мне дано больше, чем тебе, потому что я потомок ламаджи, а ты — нет.

Приподнявшись на подушках (он лежал на кровати в охотничьем домике), Ланге погрузил руку в шелковый поток ее густых волос.

— Почему ты не хочешь рассказать мне о ламаджи?

— Потому что одно ведет за собой другое.

Зоя мягко отстранила его руку, поднялась, присела перед очагом и начала разводить огонь.

— Я очень устала сегодня, — пожаловалась она. — И ты устал. Я сделаю бодрящий чай. Такого ты не пробовал.

— Я многого не пробовал, пока не встретился с тобой, — заметил Ланге, вставая. — Но я могу не только получать, но и дарить.

Она обернулась. Огонек радостного предвкушения засветился в ее глазах.

— Ты хочешь подарить мне что-то?

— Отвернись, — сказал он, и Зоя с готовностью подчинилась. — Теперь смотри!

На его ладони лежала раскрытая коробочка, и в ней сверкало тремя бриллиантами золотое кольцо.

— О, Александр… — только и смогла вымолвить Зоя.

Очарованная и счастливая, она надела кольцо на палец.

— Тебе нравится? — улыбнулся Ланге.

— Нравится ли мне?! О, любимый мой… Как жаль, что бедной девушке нечего подарить тебе в ответ!

— Твои подарки гораздо ценнее, — произнес он, целуя ее.

— Нет, нет… Я говорила о какой-то вещице, которая осталась бы у тебя, как залог нашей помолвки…

— Помолвки?

— Да, конечно… Я знаю, что это значит, когда мужчина дарит девушке кольцо… Ты просишь меня стать твоей женой, и я… Я согласна…

Безмерно удивленный, Ланге смотрел на Зою, точно не понимая смысла ее слов. Он и в самом деле не понимал, как ей могла прийти в голову подобная нелепая мысль. Лишь постепенно он осознал, что эта мысль действительно была высказана, и не в шутку, а совершенно серьезно. Отступив на шаг, он громко расхохотался.

Растерянная девушка не сводила с него глаз.

— Почему ты смеешься?

— Почему? Ха-ха-ха-ха-ха… Потому что… Ха-ха! Послушай девочка, что с тобой? Я бы решил, что ты начиталась бульварных романов, но пристрастие к чтению — вряд ли свойственный тебе порок…

— Александр…

— Что «Александр»? Нет, как ты могла даже подумать, что граф Александр Ланге способен жениться на дочери своего лесничего? Помилуй! Аристократы не женятся на дочерях своих слуг. Люди с университетским образованием не женятся на девушках, не закончивших и церковно-приходской школы… Дитя леса! Да что бы я делал с тобой в обществе, милая?! Графиня Ланге, ха-ха-ха…

Зоя медленно опустилась на скамью возле окна. За плывущей завесой слез она видела размытую фигуру Ланге, и эта фигура вдруг представилась ей невероятно далекой и чуждой. Полубог из высшего мира милостиво снизошел до нее, а она вознамерилась с ним сравняться… И этим не сумела даже прогневить его. Только рассмешила.

Но она знала, что все было не так. Она сама никогда не осмелилась бы и намекнуть ему, он никогда не узнал бы о ее потаенной, сокровенной мечте. Но он подарил ей кольцо, мечта соприкоснулась с реальностью… И Зоя раскрылась ему навстречу. Она жестоко ошиблась.

В свою очередь Ланге уже жалел о том, что не сдержался, обо всем, что он ей говорил. То же самое можно было выразить и тактичнее. В конце концов, в чем виновата эта безгранично наивная девушка, кроме самой наивности?

Он сел рядом с ней.

— Прости меня, Зоя. Я не должен был… Это просто… От неожиданности. Пойми, я не мог предугадать, что ты так воспримешь мой подарок! Я всего лишь хотел тебя порадовать. Ну… Не плачь. Носи это колечко, и пусть все между нами остается по-прежнему. Чтобы любить друг друга, не обязательно быть мужем и женой. Очень многие люди обходятся без этого, и не потому, что кто-то ниже, а кто-то выше. Ну, успокойся. У тебя будет еще много подарков, много красивых вещей. А хочешь, поедем в Санкт-Петербург? У меня там большой дом. Ты увидишь столицу…

Зоя оттолкнула его и встала. Грозные молнии блеснули в глубине ее темных глаз.

— Граф Александр Ланге! Отвечать тебе — зачем? Для тебя ничего особенного не случилось. Но я отвечу, и это будет моим последним уроком. Я любила тебя… Теперь я знаю, кто ты есть. Я могла бы убить тебя, вышвырнуть из пространства и времени, и ты это знаешь. Но ты не отделаешься так легко. Нет, ты будешь страдать, граф Ланге. Мы не увидимся больше, но в минуты, когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни, ты вспомнишь бедную девушку, дитя леса, ты вспомнишь ее слезы. Прощай.

Она сорвала кольцо с пальца и бросила к ногам Ланге. Он с ужасом увидел, как вслед за кольцом метнулось с ее руки голубое пламя. Он смотрел на кольцо и не мог оторваться от сверкающего бриллиантового треугольника на полу… А когда он поднял взгляд, Зои уже не было в доме.

16.

Поздно вечером, в одиночестве, в своей богатейшей библиотеке, граф Александр Ланге пил коньяк. Его брат и Аркадий Горский уехали в Нимандштайн; Ланге остался, ссылаясь на плохое самочувствие.

В Нимандштайне между Кординым и его сестрой воцарился мир. Кордину понадобилось всего несколько дней, чтобы прийти в себя и успокоиться после того, как Ланге сообщил ему ошеломляющую новость о Елене. Казалось, он смирился. Более того, он как будто нашел общий язык с отцом Павлом, они стали если не приятелями, то частыми собеседниками. Графа Ланге радовало такое развитие событий, но сейчас, конечно, он думал не об этом. Он не мог думать ни о каких других событиях, кроме произошедших утром в охотничьем домике.

В дверь негромко постучали. Ланге пьяно откликнулся, и в библиотеку шагнул камердинер.

— Ваше сиятельство… Здесь лесничий, Иван Савельевич… Он просит его принять.

Граф Ланге молча воззрился на камердинера. Отец Зои здесь… Зачем? Он колебался, а камердинер истолковал его молчание по-своему и добавил.

— Я сказал ему, что вы нездоровы, ваше сиятельство, но он настаивает на встрече с вами. Говорит, что-то очень важное…

— Вот черт! Что у него может быть важного, лес горит? Ну хорошо, проси…

Иван Савельевич вошел в библиотеку робко, бочком, он не привык бывать в господском доме.

— Что случилось? — осведомился Ланге весьма нелюбезно.

— Ваше сиятельство… Тысяча извинений…

— Девятьсот девяносто девять оставьте себе, но чтобы я принял последнее, ваше дело должно быть действительно очень важным. Мне не до вас, друг мой.

— Еще раз простите, ваше сиятельство… Осмелюсь ли я спросить вас…

— Ну, ну! Смелее. Не отнимайте время.

Набравшись храбрости, Иван Савельевич выпалил.

— Вы видели сегодня мою дочь?

В ответ Ланге сделал неопределенный жест.

— Видел, не видел… Я что, должен перед вами отчитываться?

— Она пропала, ваше сиятельство.

— Как это пропала? — Ланге отставил бутылку и стакан. — Куда пропала?

Лесничий вынул из кармана серую бумажку, сложенную квадратиком.

— Оставила вот эту записку.

— Ах, она еще и писать умеет? Похвально… Дайте сюда.

Выхватив записку из пальцев Ивана Савельевича, Ланге развернул ее и вслух прочел карандашные строки, нацарапанные трогательным, крупным детским почерком.

— «Отец, не ищи меня. Найти меня нельзя. Я нигде. Прости. Зоя», — он осоловело уставился на бумагу. — Что это за бред?

— Я везде искал, ваше сиятельство. И в охотничьем домике… И в беседке у истоков ручья… И на озере… И в других ее любимых местах… Ее нигде нет.

— Гм… Вот так история… Но чего же вы от меня хотите? Я ее не прячу.

— Ваше сиятельство, я осмелился подумать… Если вы виделись, и может быть, поссорились… Она могла…

— Что могла? Ну, договаривайте! Наложить на себя руки, да? Вы обвиняете меня в том, что я довел вашу дочь до самоубийства?

— Ваше сиятельство! Я бы никогда…

Ланге остановил его движением руки.

— Помолчите, — поморщился он. — А этот ее урод… Карлик?

— Он тоже исчез.

— Вот видите… Не могли же они оба покончить с собой, обидевшись на графа Ланге!

Иван Савельевич, которому это соображение показалось убедительным, вздохнул с облегчением.

— Но где же они тогда?

— Не знаю, друг мой, не знаю…. Да, мы виделись утром, в охотничьем домике. Но никаких ссор не было… Она была весела, приветлива…

Он погрузился в глубокую задумчивость. Иван Савельевич, стоявший у стены, боялся и дышать.

А Ланге все смотрел на записку. «Найти меня нельзя, я нигде…». Это могло означать «я мертва». Но могло означать и другое… «Ты будешь страдать, граф Ланге». Что она хотела этим сказать? Имела ли она в виду — страдать от угрызений совести, вызванных ее самоубийством? Тогда сейчас, возможно, она на дне озера, с камнем на шее… А карлик? Трудно поверить, что он ничего не знает, хранитель сокровищницы Лейе. Он прячется, и он будет мстить…

Но она сказала еще — «когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни». Неплохая фраза для дочки лесничего! Что скрывалось за этой странной угрозой? Зоя, как и Ланге теперь, могла видеть будущее, могла вмешиваться в будущее — но отдаленное, а не ближайшее. Ланге просто не доживет до тех времен, в которых она могла бы увидеть крушение его гордыни, даже если он умрет дряхлым стариком. Или… «Мне дано больше, чем тебе». Насколько больше?

Ничего не понятно… Кроме одного: Ланге совершил роковую ошибку, быть может, самую страшную ошибку в жизни. Зоя опасна для него, живая или мертвая, и Лейе опасен. Их необходимо найти, а что дальше — будет видно…

Сокровищница! Они могут быть там, по крайней мере карлик, если девушки уже нет в живых. Ланге побывал в сокровищнице один-единственный раз, но… Это к западу от охотничьего домика, все время на запад. Только вот… Идти туда одному, ночью? А если взять с собой людей, и они обнаружат сокровищницу… Ну, и что тогда? Разве он дал обязательство охранять эту тайну или ее раскрытие чем-то угрожает ему?

Ланге залпом выпил полный бокал коньяка.

— Проклятая ведьма, — прошипел он.

— Ваше сиятельство?

Он вскинул голову. Иван Савельевич… Ланге совсем забыл о нем.

— Я не расслышал, что вы сказали, ваше сиятельство.

— Ничего… Теперь я догадываюсь… Да нет, знаю, что произошло… Матвей! — заорал он в открытую дверь.

На его зов тотчас явился камердинер.

— Поднять всех на ноги… Немедленно, всех! Зоя, дочь Ивана Савельевича, пропала. Мы отправляемся на поиски. Зажгите электрический свет вокруг дома. Протяните провода к лесу, насколько их хватит. Готовьте факелы, седлайте лошадей. Отрядите людей к озеру с баграми и сетями…

— Ваше сиятельство, озеро слишком велико и глубоко. Мы не сможем…

— Делайте, что можете! Не скрою, у меня мало надежды найти девушку живой… Ищите карлика! Уверен, это он расправился с ней! Когда найдете… Заковать его в цепи, бросить в подвал! При малейшем сопротивлении… Не церемониться!

Камердинер осклабился. Горбатый уродец не вызывал симпатий ни у кого. А попытки к сопротивлению можно широко толковать…

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— Так что ж ты стоишь? Исполнять!

В считанные минуты огромный дом засиял всеми огнями, наполнился криками и топотом множества людей. Граф Ланге сам возглавил один из поисковых отрядов. С ружьями и факелами, на лучших лошадях его отряд продвигался к охотничьему домику, чтобы устремиться оттуда дальше на запад. Ивану Савельевичу Ланге поручил вести другой отряд к озеру. Остальные, разделившись на группы по три-четыре человека, рыскали в лесу.

Ланге нещадно пришпоривал свою лошадь. Один за другим его люди отставали — чья-то лошадь застряла в зарослях, чья-то провалилась в болото. Факелы помогали плохо — за пределами небольших освещенных кругов сгущалась чернильно-беспросветная тьма.

В пылу безумной скачки Ланге вдруг обнаружил, что с ним никого нет. Ни справа, ни слева, ни позади он не видел ни единого факела, не слышал и голосов. А впереди, в кромешном мраке, злобно зарычал какой-то зверь…

Лошадь вздыбилась. Ланге с трудом укротил ее, наугад выстрелил в темноту с одной руки, спешился. Размахивая факелом, он зашагал туда, где услышал рычание. Если зверь не ранен и не убит, все равно: вряд ли дикое животное осмелится броситься на человека с факелом.