Дамеон - Владелец кинотеатра

Ближайший киоск оказался закрытым, и Борис проехал еще полтора квартала до супермаркета. Загрузив тележку бутылками с любимым сортом пива, он подвез ее к кассе и протянул деньги, не пересчитывая. Зачем пересчитывать, когда он дома все точно подсчитал…

Кассирша воззрилась на деньги в недоумении.

— Что вы мне суете?

— А что такое? — спросил Борис. — Цены опять выросли? Простите, я не посмотрел… Вот досада…

— Какие цены? Вы что, шутки шутите?

Она раздраженно вложила деньги в руку Бориса. Тот пересчитал их.

— По-моему, все правильно…

— Правильно! Было бы правильно при батюшке-царе…

Борис вновь посмотрел на деньги, и словно какой-то переключатель щелкнул в его сознании. Только что он их пересчитывал и ничего необычного не замечал. Теперь он видел: это не те деньги, которые он взял из ящика, это… Невообразимое что-то. Купюры намного больше по размеру, других цветов, с гербами Российской Империи и портретами Государя Императора, хотя номиналы и количество совпадают. Аналогичное превращение произошло и с монетами. Пять монет по рублю — больших, сияющих новизной, с коронованными двуглавыми орлами.

В растерянности Борис обшарил все карманы. Никаких других денег там не было.

— Простите, — пробормотал он, — простите. Я и не думал шутить, это… Ошибка… Устал очень. Работал всю ночь…

— Оно и видно, — кассирша хмыкнула. — Нормальными-то деньгами будете платить?

— Не беспокойтесь… Я сейчас поставлю пиво на место и зайду позже, хорошо?

Кассирша равнодушно дернула плечом. Разгрузив тележку, Борис пулей вылетел из супермаркета, сел в машину, захлопнул дверцу. Отдышавшись, он вынул из кармана деньги. Обратного превращения не случилось.

— Так, — сказал Борис вслух. — Этот номер будет почище, чем с запиской… Но со мной, со мной самим что происходит? Почему я не заметил этого сразу? И что же мне теперь делать?

Раздумывая над последним, далеко не риторическим вопросом, он пришел к выводу, что нужно позвонить Эдику Старцеву. Этот приятель Бориса был не то чтобы коллекционером (хотя и собирал бессистемно кое-какой антиквариат), но своего рода энциклопедистом. Если дело касалось российской истории, Эдик мог поведать многое, причем зачастую в весьма неожиданных аспектах. Вот к нему и нужно обратиться.

Борис достал мобильный телефон и набрал номер Эдика. Тот был дома и пригласил Бориса заехать.

Жил Эдик недалеко. Уже через пятнадцать минут они обменивались рукопожатиями, а через двадцать Борис выложил свои деньги на письменный стол Эдика, лишь монеты оставил пока в кармане.

— Я хочу, чтобы ты взглянул на эти банкноты, — сказал он.

— Банкноты? — Эдик прищурился издали, не подходя к столу. — Это не банкноты, а бумажные деньги.

— Разве это не одно и то же?

— Не совсем. Банкноты, ассигнации, кредитные билеты, купюры, бумажные деньги — обычно употребляется как синонимы, но разница есть. Впрочем, к чему нам эти тонкости? Банкноты так банкноты, называй как хочешь. Но если быть точным, то, что ты положил на стол — бумажные деньги Российской Империи, последняя четверть девятнадцатого века.

— Посмотри внимательнее, пожалуйста.

— А что конкретно тебя интересует?

— Просто хочу, чтобы ты посмотрел внимательнее. Может быть, тебя самого что-то заинтересует в них.

Покачав головой, Эдик сел к столу. С минуту он рассматривал деньги с непонимающим видом, потом удивленно цокнул языком, открыл ящик стола и достал мощную лупу. Вооружившись ею, он принялся вновь изучать деньги, теперь гораздо придирчивее, и наконец произнес.

— Понимаю…

— Что ты понимаешь?

— Понимаю, что тебя смущает. Им больше века, а они как новенькие, будто вчера отпечатаны…

— Правильно, — сказал Борис. — Странно, правда?

— Странно… Допустим, они хранились где-то в идеальных условиях… Но все равно… Где ты их взял?

— Принес один парень. Интересовался, не купят ли их коллекционеры. Он почему-то думает, что у меня связи в этих кругах.

— Купят? — Эдик отложил лупу. — Вряд ли. Это вовсе не редкость, таких полно сохранилось, кому они нужны… Хотя, в таком состоянии… Честно… Я озадачен.

— Может, современная подделка?

— На подделку не похоже. Да и зачем в наше время кто-то стал бы их подделывать?

— Чтобы продать коллекционерам.

— Борис, прежде чем возиться с подделкой, такой человек непременно выяснил бы, что пользуется наибольшим спросом. ЭТО спросом не пользуется. И потом, он искусственно состарил бы свои изделия, чтобы их новизна не бросалась в глаза, так?

— Да, пожалуй… Но, раз так…

— Подожди, — Эдик поднял руку. — Тебе нужен не я.

— А кто?

— Я свяжусь с Мишей Аверьяновым… Он бонист…

— Кто?

— Бонист. Так называют тех, кто коллекционирует старинные бумажные деньги. На эту тему он знает все и еще немного, но главное — он работает в лаборатории одного НИИ…

— Что за лаборатория?

— Толком не знаю, но что-то физически-аналитическое. К ним даже криминалисты обращаются в трудных случаях… А твой случай, я уверен, его заведет. Если ты оставишь мне эти денежки, я передам их Мише, он их просветит на своих спектроскопах-микроскопах и все-все-все нам расскажет…

— Если так… Тогда передай ему еще и это…

Борис протянул Эдику пять монет. Тот присвистнул.

— Ого! Рубли Российской Империи, и тоже как новенькие! Ну, если твой парень еще и монеты чеканит…

— Не думаю, что он сам что-нибудь чеканит, — проговорил Борис, — но разобраться, по-моему, не мешает. Когда тебе позвонить?

— Надеюсь, это не срочно?

— Лучше бы поскорее, пока хозяин не объявился.

— А… Ну ладно, попробую поскорее. Я сам тебе позвоню, как только, так сразу, о’кей?

— О’кей…

Поговорив с Эдиком о пустяках еще с четверть часа, Борис ушел. Уже сидя в машине, он вспомнил, что забыл одолжить у Эдика на пиво. Возвращаться или звонить еще кому-то не хотелось… Видно, не судьба выпить сегодня.

Дома Борис первым делом подобрал скомканную записку, расправил и разгладил листок. Остаток дня он провел у телевизора, бездумно и бессмысленно переключая каналы. Он лег спать поздно, и уснуть ему все же удалось. Сны его были рваными, путаными, но это были просто сны, и ничего больше.

10.

Борис ждал Олю. Она обещала прийти в десять. Но ее не было и в одиннадцать, и в половине двенадцатого… Позвонить ей по телефону Борису мешало какое-то не осознанное им суеверие, словно этот звонок мог разрушить что-то необычайно ценное и хрупкое.

Она пришла в двенадцать. На пороге, не захлопнув двери, Борис стиснул Олю в объятьях, и беспрерывные поцелуи мешали ей говорить. Она только смеялась и целовала его в ответ, а когда наконец исхитрилась произнести первые слова, они были такими.

— Ну, подожди же… Подожди хотя бы до комнаты…

— Я не могу до комнаты, — ответил Борис очень серьезно. — Я слишком долго ждал.

Но до комнаты они все-таки добрались, и конечно, Борис не спешил расспрашивать ее там, почему она опоздала. Он так и никогда и не узнал этого, потому что так и не спросил… В первые часы после встречи им было не до вопросов и ответов, а потом… Да разве это важно было потом?

Итак, он не спросил, а она опоздала и не позвонила вовсе не из-за каких-то неотложных дел. С ней произошло то, чего никогда не случалось раньше: приступ жесточайшей головной боли свалил ее, такой, что каждое движение вызывало опрокидывающий взрыв внутри черепной коробки. Она не могла даже встать и добрести до кухни, где в аптечке хранился аспирин…

А прошло все так же внезапно, как и началось. И спустя пять минут Оля уже не могла поверить, что умирала от страшной боли, не могла вспомнить, как это было… И было ли это? Странная аберрация памяти, будто что-то заставляло ее забыть… Черный провал. И сейчас, лежа в объятиях Бориса, утомленная, разомлевшая от ласк, она и не подумала рассказать ему. О чем рассказывать? Голова разболелась, вот тоже великое дело…

А Борису — ему было о чем рассказать Оле. Но с чего начать, как связать все воедино, и есть ли связь между последними событиями? А что-то и событием трудно назвать. Барон фон Ниманд, увиденный во сне. Это всего только сон! Пусть неправдоподобно последовательный и логичный, какими никогда не бывают сны, но все же только сон. И само это имя, «Ниманд», безусловно, продиктовано подсознательным воспоминанием о найденной когда-то в шкатулке записке…

Произнесенное мысленно слово «записка» подтолкнуло Бориса, и он сказал.

— Оля, знаешь, я тут получил одну записку…

— О! Хорошо, что напомнил! Ведь и я принесла тебе письмо…

Она легко вскочила, и он залюбовался невольно ее обнаженной фигуркой… Может быть, не столь изящной, как те, какие фотографируют для журнальных обложек. Но те, на снимках, всегда представлялись Борису сделанными из резины, пустыми внутри. Оля была не такой. Она вся была для любви… Она была настоящая. Не потому ли ей так не везло с любовью в этом мире, почти целиком синтетическом?

— Вот письмо, — сказала она, доставая конверт из кармана своей брошенной на стул белой курточки. — Увидела в твоем почтовом ящике и взяла. Он, правда, был заперт, но замок там у тебя…

— Да, — кивнул Борис, — видимость, а не замок. Я сам всегда без ключа открываю.

Он посмотрел на конверт. Без обратного адреса, без почтовых штемпелей… Адрес Бориса был напечатан на принтере. Борис открыл конверт, достал и развернул сложенный вдвое лист бумаги.

«Вы еще не решили пойти в кино? Подсказываю: хорошие фильмы идут в кинотеатре Dream Theater. Улица Льва Толстого, 12».

— Что там? — Оля увидела, как изменилось его лицо.

— Продолжение моей записки, — вздохнул Борис.

Взяв первую записку со стола, он протянул ее Оле.

— «Кто-то задает вопросы, кто-то отвечает на них, — прочла она вслух. — Не сходить ли вам в кино…».

— А теперь прочти это, — он передал ей вынутый из конверта листок, текст на котором был написан тем же почерком.

— Dream Theater? — она недоуменно подняла брови. — Я и не знала, что у нас в городе есть кинотеатр с английским названием.

— Обе записки без подписи, — проговорил Борис, вновь заглядывая в конверт, словно он надеялся обнаружить там еще что-то. — Первая появилась куда драматичнее, чем вторая. Понимаешь, я спал… А когда проснулся — она была здесь.

— Здесь?

— Вот здесь. На тумбочке.

— Но ведь у тебя было заперто?

— Конечно.

— Как же она могла сюда попасть?

— Я не знаю.

— И что ты думаешь делать? Принять приглашение?

— Не знаю, — задумчиво повторил Борис. — Для начала неплохо бы выяснить, что за кинотеатр такой. Дай, пожалуйста, справочник… Там, на полке сверху.

Пролистав телефонный справочник до «Культурных и зрелищных учреждений», Борис быстро убедился, что кинотеатра под названием Dream Theater там нет. Более того, ни одному кинотеатру не соответствовал адрес «Льва Толстого, 12».

Борис подтянул к себе телефон.

— Куда ты звонишь? — спросила Оля.

— В городскую справочную службу… Алло! Девушка, будьте добры, посмотрите номер телефона кинотеатра Dream Theater… Что? Это по-английски… Да я понимаю, что мы не в Лондоне, но… Ну, тогда посмотрите кинотеатр по адресу Льва Толстого, двенадцать… Не значится? Спасибо… — он положил трубку. — Интересно… Меня приглашают в кинотеатр, которого нет.

— Подожди, — Оля взяла телефонный аппарат и пристроила на коленях. — Льва Толстого, двенадцать… Там неподалеку живет мой учитель. Попробую ему позвонить.

— Что за учитель? — ревниво спросил Борис.

— Учитель английского, — улыбнулась Оля, набирая номер. — Уж он побыстрее поймет, что такое Dream Theater, чем девушка из справочной… Виктор Геннадьевич? Здравствуйте, это Оля Ракитина.

Она держала трубку не вплотную к уху, чтобы Борис мог слышать весь разговор, включая реплики ее собеседника.

— Здравствуй, Оля, — откликнулся приятный баритон в трубке. Судя по оттенкам тембра, он принадлежал пожилому человеку. — Вот хорошо, что ты позвонила. Я и сам собирался тебе звонить. Как твои дела, почему не навещаешь нас? Мария Сергеевна тоже по тебе скучает.

— Спасибо, Виктор Геннадьевич, привет ей огромный. Непременно загляну к вам на днях. Как здоровье ваше?

— Да ничего, в порядке пока…

— Виктор Геннадьевич, у меня тут такой… Случай, не случай… В общем, один мой знакомый услышал про какой-то кинотеатр по адресу Льва Толстого, двенадцать. А в справочниках его нет. Я подумала, вы там рядом… Может, мой знакомый ошибся? И может, вы знаете, что там, в доме двенадцать? Я вот там сто раз проходила к вам, да как-то внимания не обращала…

До Бориса донесся какой-то шелест в трубке, которой он принял за вздох.

— Знаю, Оля. Льва Толстого, двенадцать. Там действительно есть старый кинотеатр. Он построен еще до революции, назывался тогда «Олимпия». Принадлежал Павлу Ольхину, прокатчику, и как бы сейчас сказали, продюсеру, королю немого кино. Вот… В семнадцатом году Ольхин успел уехать за границу, а в кинотеатре устроили комсомольский клуб или что-то такое. Что там было дальше, я не знаю, я же не занимался специально историей кинотеатра «Олимпия»… В девяностых годах там точно был склад, а в новейшее время здание пустовало. Городские власти голову ломали, что с ним делать. Продать — покупателей не находилось, дом обветшал, был в очень плохом состоянии. Реставрировать — себе дороже. Снести — так это облик исторического центра, неприятностей не оберешься.

— И что же теперь? Он так и пустует?

— Да нет, нашелся все-таки покупатель.

— Кто?

— По слухам, весьма экстравагантный богач. Он отреставрировал кинотеатр — вернее, оборудовал заново — чтобы использовать по первоначальному назначению. Так говорят. Внутри я там не был, а снаружи, по-моему, мало что изменилось. На вывеске разве — «Dream Theater»…

— Большой оригинал этот богач.

— Не такой уж оригинал. Так называлось множество кинотеатров в Америке в тридцатые годы. И вообще, «театр грез» — это штамп… А вывеска довольно блеклая, малозаметная. Если он такой рекламой думает привлекать зрителей, прибыли не скоро дождется…

— Может, его кинотеатр еще не открылся?

— Думаю, открылся. Иногда появляются афиши.

— И что за фильмы?

— Ни одного знакомого названия.

— А может быть, у него там какой-нибудь элитарный киноклуб для гурманов?

— Может быть, Оля… Я тебе рассказал все, что мне известно об этом.

— Спасибо, Виктор Геннадьевич. Я передам своему знакомому. Он как раз и есть киногурман, это ему будет интересно.

— Рад был помочь, Оля. Заходи…

— Обязательно, Виктор Геннадьевич. Спасибо еще раз… До свидания!

— Оля!

— Да?

— Подожди минутку… Как бы это сказать… Понимаешь, мне не хотелось бы повторять досужие слухи, мы разумные люди… Но… Ты ведь не совсем равнодушна к этому своему знакомому?

— Вы угадали. Не совсем.

— Тогда… Лучше посоветуй ему сходить в какой-нибудь другой кинотеатр.

— Почему?

— Нет, Оля, нет… Ничего. Просто дурацкие слухи. Но ты умная девушка. До свидания… Береги себя.

Положив трубку, Оля взглянула на Бориса.

— Ты все слышал?

— Да… Что же мы имеем? Богач с причудами восстановил старый кинотеатр и показывает там какие-то фильмы. К рекламе он, видимо, совсем не стремится. Даже в справочниках его кинотеатра нет — а чтобы не попасть в справочники, надо еще и заплатить. Ясно, что он делает это не ради прибыли. Тогда зачем?

— И он приглашает тебя в свой кинотеатр.

— Думаешь, это он приглашает? — усомнился Борис.

— А кто же?

— Тогда непонятно, к чему вся эта канитель с записками. Если он хотел пригласить меня, чего проще — да подойти ко мне хоть в «Эллингтоне», или…

— И как ты объясняешь эти записки?

— Я их никак не объясняю. Но… Возможно, кому-то другому зачем-то нужно, чтобы я посетил Dream Theater.

— Ты пойдешь?

— Теперь обязательно.

— Я пойду с тобой.

— Оля… А вдруг это опасно? Тебя ведь предупредили.

— Опасно! — она фыркнула. — Пойти в кино в центре города! Ну, знаешь, выйти на лестницу тоже опасно. Можно упасть и шею свернуть. А какие-то там слухи… Плевать. Где ты — там и я. Подписано, запечатано, доставлено… И я так любопытна!

Борис обнял ее.

— Если бы я сказал, что не рад этому, сказал бы неправду.

— Надеюсь, мы не идем прямо сейчас? Кажется, у нас еще есть чем заняться…

Нежно, нежно она поцеловала его.

11.

Держась за руки, они стояли перед зданием старого кинотеатра. Дом был облицован серым гранитом, солидные полуколонны и массивные двери делали его похожим скорее на банк, чем на кинотеатр. Небольшая, около метра в длину, вывеска была укреплена не над центральным входом, а над скромной дверью с табличкой «Касса». Угловатые буквы надписи «Dream Theater» почти сливались с фоном, таким же серым, как и гранит фасада. Над парадным подъездом еще можно было различить часть высеченных букв прежнего названия: «ОЛ…МП…». Под буквами виднелся барельеф, что-то наподобие герба, но настолько стертый, что нельзя было и догадаться, как он выглядел когда-то. И буквы, и барельеф едва ли могли так пострадать от времени — по-видимому, от них пытались избавиться еще в бурную революционную эпоху.

Там, где мощные полуколонны уходили в асфальт, словно продавливая тротуар своей тяжестью, выбивались из трещин ростки жесткой травы. Витрины, схваченные потускневшими бронзовыми переплетами, похоже, никто не пытался отмыть со дня постройки «Олимпии». Часть стекол внизу была разбита, некогда помпезные двери парадного давно утратили лоск.

Касса находилась слева от парадного, а справа, прилепленная к стеклу витрины лентами скотча, висела большая черно-белая афиша. Без рисунков, без фотографий, только текст крупным шрифтом.

СЕГОДНЯ

«ВСЕ ГРЕХИ МИРА»

начало сеансов…

Правый нижний угол афиши был оторван, и о времени начала сеансов оставалось лишь гадать.

Борис и Оля переглянулись.

— Ты что-нибудь слышал о таком фильме? — спросила Оля.

— «Все грехи мира»? — Борис будто взвесил это название на языке. — Кажется, нет… Хотя, постой… По-моему, был фантастический рассказ… Не помню, чей… Может, по этому рассказу?

— Может быть… Но раз уж мы пришли сюда, давай зайдем в кассу, узнаем насчет начала и купим билеты, как все порядочные зрители?

Борис кивнул.

— Вряд ли там очередь… С такой рекламой… Ни имени режиссера, ни имен актеров, ничего… Нет даже страны, где снят фильм!

Он потянул за ручку двери с табличкой «Касса». Они вошли и оказались в тесном полутемном помещении с некрашеным деревянным полом. Кроме них, здесь никого не было. Обычных для касс кинотеатров анонсов и рекламных плакатов к фильмам не было тоже, просто серые стены и полукруглое окошко в противоположной от двери стене.

Подойдя к этому окошку, Борис наклонился — оно располагалось низко для его роста. За окошком сидел блеклый субъект с пепельными волосами, в круглых очках. Он считал мелочь в пластмассовой тарелочке; оторвавшись от своего занятия, он поднял ничего не выражающие глаза.

— Когда начинается ближайший сеанс? — спросил Борис, пытаясь уловить ускользающий взгляд субъекта за толстыми пыльными стеклами очков.

— Через пятнадцать минут, — бросил тот, не посмотрев на часы.

— Сколько стоят билеты?

— По-разному… На хорошие места, в центре зала — подороже, а ближе к экрану и совсем далеко — подешевле…

— Меня не интересуют, — рассердился Борис, — ваши «подороже» и «подешевле»! Я спрашиваю, сколько конкретно мы должны заплатить за два билета? В центре зала!

Оля уже расстегнула сумочку — Борис предупредил ее, что остался без денег, не вдаваясь, правда, ни в какие подробности. Но субъект в кассе ответил весьма неожиданным образом.

— Когда народу мало, мы и вовсе ничего не берем. Фильм в подарок. Вот сегодня, к примеру, пока только вы. И вот вам два билета. Бесплатно. На лучшие места. Примите в подарок от Константина Дмитриевича.

Растерянный Борис взял билеты, повертел в руках и передал Оле.

— Лучшие места для двух зрителей… Гм… А Константин Дмитриевич — это владелец кинотеатра?

— Да. Кремин Константин Дмитриевич.

— Он… Сейчас здесь?

— Не знаю. Он довольно редко здесь бывает. Но может, и здесь… В кабинете на втором этаже.

— Судя по тому, как у вас поставлено дело, — заметил Борис, — Константин Дмитриевич вряд ли получает большие доходы от этого кинотеатра…

— А это меня не касается. Я получаю свою зарплату, я билеты продаю.

— Или раздаете.

— Или раздаю… Согласно инструкции.

— Понятно. А что сегодня за фильм?

— «Все грехи мира». Вы афишу видели?

— Я спрашиваю о содержании фильма.

— Не знаю, я его не смотрел.

— Ну, а где он снят, кем, когда?

— Не знаю. Это меня не касается. Я билеты продаю…

С безнадежным вздохом Борис отвернулся от окошка.

— Пошли, Оля.

Они покинули помещение кассы. С усилием Борис открыл тяжелую дверь парадного, пропуская Олю вперед.

В фойе, как и в кассе, было совершенно безлюдно, чего, впрочем, и следовало ожидать. Пол был выложен разноцветной керамической плиткой, несложными геометрическими узорами. Кое-где уголки плиток были выщерблены. Освещалось фойе многочисленными бронзовыми канделябрами, в них горели небольшие лампочки, имитирующие свечи… Так подумали поначалу Борис и Оля, но приглядевшись, они с изумлением поняли, что свечи самые настоящие.

У стены, справа от входа в зал, возвышалась эстрада, где стояло старенькое обшарпанное фортепьяно за полуприкрытым бархатным занавесом. Перед эстрадой были в беспорядке расставлены венские стулья, штук тридцать или сорок. Глядя на эстраду, Борис без труда представил те далекие времена, когда пестрая публика в каретах и колясках, а то и на первых в городе автомобилях съезжалась в «Олимпию»… Перед сеансом раздвигался синий бархатный занавес в серебряных звездах из фольги. За фортепьяно садился пианист, и выходила певица в белом атласном платье до пола. Дамы угощались лимонадом, купленным кавалерами в буфете (вот там, слева за колоннами), а певица исполняла что-то сентиментально-томное, какие-нибудь романсы… И пианист налегал на чувствительные пассажи, воспринимая эту музыку почти всерьез, как реквием по своей неудавшейся жизни. Он мечтал блистать, и вот играет перед сеансами в «Олимпии», аккомпанируя такой же неудачнице, как и он сам. А потом он пойдет в зрительный зал, и когда засветится в темноте луч стрекочущего проектора, превратится в тапера. Под звуки его дребезжащего фортепьяно — уже другого, перед экраном — будут падать комики, злодействовать злодеи и страдать благородные героини.

Все это очень легко было представить себе здесь.

12.

Седенькая старушка у входа в зал проверила билеты Бориса и Оли так придирчиво, словно подозревала подделку. Она аккуратно оторвала корешки и кивнула, разрешая пройти.

Зал выглядел так, как должен был выглядеть зал «Олимпии» во времена Павла Ольхина. Ряды лакированных деревянных кресел, аляповатая гипсовая лепка на потолке, фортепьяно для тапера, бархатный занавес — не синий, как в фойе, а темно-бордовый. Борис и Оля, разумеется, могли сесть где угодно, но под бдительным взором контролерши они предпочли занять места, указанные в билетах — двенадцатый ряд, кресла десять и одиннадцать.

Свет медленно гас. Раздвинулся занавес, обнажая небольшой квадратный экран. Вспыхнул белый луч проектора, и на экране засветилась надпись.

«ЕДИНСТВЕННАЯ КОПИЯ ЭТОЙ ЛЕНТЫ БЫЛА ОБНАРУЖЕНА В АРХИВАХ. АДМИНИСТРАЦИЯ КИНОТЕАТРА ПРИНОСИТ ИЗВИНЕНИЯ ЗА НЕИСПРАВИМЫЕ ДЕФЕКТЫ ПЛЕНКИ И ЗА ТО, ЧТО РЯД ФРАГМЕНТОВ УТРАЧЕН».

— Что за архивы? — шепнула Оля.

— Смотри, — сказал Борис.

Фильм начался сразу, без титров. Он был цветным, но качество цветопередачи оставляло желать лучшего, как и звук. Во многих местах диалоги вообще невозможно было расслышать из-за сплошного шума и треска. На экране то и дело мелькали пятна, царапины. И без вступительной надписи было очевидно, что некоторых эпизодов недостает. Действие то обрывалось на полуслове, то возобновлялось откуда-то с середины фрагмента. Уследить за фабулой было нелегко, многое приходилось домысливать.

Насколько Борис мог разобраться, сюжет строился вокруг фигуры семнадцатилетнего скрипача по имени Николай (называвшего себя Николо с намеком на Паганини), гордого, честолюбивого и завистливого. Другими заметными персонажами были молодой композитор Станислав, пятнадцатилетняя девушка Марина и ее старший брат — священник, студент духовной академии. Этот последний, именуемый отцом Иоанном, чувственный аристократичный скептик, тем не менее, веровал искренне и столь же искренне увлекался демонологией.

Одна из первых относительно неплохо сохранившихся сцен представляла вечеринку в квартире Марины. Дело происходило летом, в вечерних сумерках. Среди прочих присутствовали Николо и Станислав. Композитор курил длинную тонкую сигару, дегустировал вино из фужера и красноречиво описывал впечатление от съеденного им накануне торта.

— Ты был бы велик, если бы музыку так писал, как о торте рассказываешь, — лениво заметил скрипач. — Тогда и в гости тебя приглашали бы не к таким бездарным ублюдкам, как эти, а…

— К тебе, что ли?

Эта реплика осталась без ответа.

Вошел священник, в черной, тщательно выглаженной рясе, с ухоженной бородкой, в очках в тонкой золотой оправе, с атташе-кейсом в руках.

— Содом и Гоморра! — возгласил он, оглядев собравшихся.

— Присоединяйся, — сказала Марина, — мы тебя искушать будем.

Священник исчез в соседней комнате и появился вновь, переодетый в джинсы и черную водолазку. Знакомясь с теми, кого он еще не знал в компании, он представился скрипачу.

— Отец Иоанн.

— Чей отец?

— Духовный, — отрезал священник.

— Почему без рясы?

— Во Христа крестимся, да не во Христа рядимся…

— Николо, — назвал себя скрипач, сверкнув демонической улыбкой.

Отец Иоанн протянул ему руку, держа ее, как для поцелуя, но скрипач небрежно пожал ее.

Далее шел сумбурный всеобщий разговор, из которого выделилось чье-то отчетливое:

— Бога нет!

Наступила тишина, замешательство.

— А кто же есть? — тихо спросил отец Иоанн.

— Сатана, — ответил тот же голос.

После этого в фильме был явно пропущен эпизод, и следующая сцена уже изображала гостей Марины сидящими вокруг телевизора с подключенным видеоплеером. Они смотрели порнографическую кассету, причем в полумраке Станислав пытался чуть ли не раздеть Марину. Она не слишком сопротивлялась, но в свою очередь по возможности активно приставала к Николо, ускользая от Станислава.

Кассета кончилась. Кто-то включил свет, отец Иоанн выключил и зажег свечи.

Еще пропуск. Теперь Николо пренебрежительно говорил о каком-то скрипаче, судя по всему, признанном мастере, чье имя милосердно съела склейка.

— Его привлекают трудности, как самоцель… Опасность его возбуждает. Ну да, самые сложные места, двойные ноты, октавы флажолетами, он играет быстро и точно, как снайпер, но и только. А в начале, когда кульминация далеко впереди, опасность еще не скоро, он позволяет себе фальшиво разогреваться… Страдает интонация на струне соль… Скрипку!

Кто-то из-за спины Николо вложил в его руку скрипку и смычок.

— Вот, послушайте. Сейчас я его скопирую.

Он сыграл короткий отрывок из какого-то классического произведения.

— А вот как нужно играть правильно.

— Правильно? — повторил вопросительно отец Иоанн.

— Я хотел сказать — гениально, — поправился Николо и заиграл снова.

Та же музыка зазвучала совершенно иначе. Она не стала более красивой… Или менее. Ни одна нота не изменилась, но в музыке появились глубина, цель, смысл…

— Примерно вот так, — сказал Николо, опуская скрипку.

— А вы неплохо играете, — произнес отец Иоанн.

— Спасибо, — Николо с иронией поклонился.

— Сыграйте еще что-нибудь.

— А как насчет кагору, падре?

— Лучше сыграйте, синьор.

— Что ж, хорошо… Вот эта вещь Паганини. С его времен ее ни разу никто не исполнял, я имею в виду — не исполнял так, как нужно. Многие пытались, но… Я подготовил ее для Гамбурга, там был конкурс, призовой фонд сумасшедший… Но когда я узнал, что большую часть съедят налоги и чиновничьи конторы, я отказался ехать. Кстати, гран-при на том конкурсе не присудили никому.

— Вот как? — удивился священник. — Разве вы играете только ради денег?

— Музыка тогда хороша, когда за нее хорошо платят.

— Но вы не купите за деньги мастерство.

— О, я знаю, что гений — это еще не совершенство… За это я бы душу продал, да вот кому? Ваш-то ведь не купит по бедности…

— Ну, была бы душа, — обронил сидевший в сторонке композитор.

— Сыграйте, — снова попросил отец Иоанн.

Началась музыка. Борис был далек от изысканных тонкостей скрипичного искусства, но он был музыкантом, и это исполнение захватило его полностью. Сказать, что музыка давно не вызывала у него такого благоговейного, темного, запретного восторга, значило не сказать ничего. Он никогда не испытывал подобных чувств, слушая музыку. Он отделялся от своего тела, он летел, внизу оставались старый кинотеатр, город, планета Земля…

Он вернулся лишь с последним звуком скрипки. Кто же, подумал он, записывал фонограмму для этого фильма? Кто бы он ни был, это большой мастер. Великий мастер.

На экране отец Иоанн предложил благословение. Все кинулись к нему, лишь Николо горделиво отказался.

Камера переместилась в соседнюю комнату, где Станислав укладывал Марину в постель. Сцена была долгой, болезненной, подчеркнуто натуралистичной, и даже либерал Борис вздохнул с облегчением, когда она оборвалась.

Дальше состояние пленки резко ухудшилось. Короткие отрезки без начала и конца мельтешили, теснили друг друга, суматоха царапин порой сплошь завоевывала экран, чередуясь с полными затемнениями, сопровождавшимися пропажей звука.