Дамеон (№3) - Империя Дамеона

«Американский орел», легальное прикрытие организации «Сириус», Бронкс, Саутерн Парклейн, 202.

Уильям Хартман, конгрессмен.

Абнер Сарджент, ответственный секретарь «Орла», руководитель Нью-Йоркского отделения «Сириуса».

Против имен Хартмана и Сарджента указывались домашние адреса (в Вашингтоне и Нью-Йорке) и телефоны, а дальше следовала стрелочка, обозначающая конец файла.

Итак, Хойланду было ясно, что это та самая дискета, которую передал Страттону информатор. Несомненно, Страттон знал больше, а это было уточняющим штрихом… Но что именно узнал Страттон, уже никогда не узнает Хойланд.

Гибель Страттона и его информатора, исчезновение Хранителя Блейза — этого было достаточно, чтобы понять, как далеко продвинулся Дамеон в действиях против Ордена. Может быть, времени совсем нет…

После долгих раздумий, после пачки выкуренных сигарет Хойланд принял решение.

Он решил проникнуть в самое сердце «Сириуса»…

А для этого прежде всего нужно умереть.

Ибо если он будет считаться живым, Дамеон рано или поздно (скорее рано) найдет и уничтожит его, потому что и Страттон, и Блейз были его каналами. Страшно не то, что он может погибнуть, — опасность подразумевалась его осознанным жизненным выбором. Страшно, что он не выполнит своей миссии. Он — Магистр и подчиняется Проводнику Тигг Илиари, но прежде всего он Хранитель и подчиняется Установлению Ордена и воле Ока Илиари. В этих рамках он может (нет, он ОБЯЗАН) принимать самостоятельные решения. В этом смысл Установления и воля Ока Илиари, секрет эффективности Ордена.

Несмотря на то что видимые знаки принадлежности к Ордену — характерные шрамы — удалены, ему не удастся внедриться в «Сириус» и избежать разоблачения, если имя Джона Хойланда будет числиться среди имен живых людей. Возможно, ОНИ уже сумели многое узнать от Блейза… И даже не только от него… Магистр Хойланд должен быть мертвым и похороненным, для всех или почти всех. Лишь это разобьет о несокрушимую скалу подозрения Дамеона.

Умереть для всех… Непросто, но выполнимо. Гораздо сложнее проникнуть в «Сириус». Ключи? Только три фамилии: Пейтон, Хартман, Сарджент. Третий отпадает, к нему-то и надо подобрать ключ. А предыдущие два? Кто такой Пейтон, убийца Страттона? Простой наемник? Непохоже Наемнику могли поручить ликвидацию журналиста и его информатора, но обыск в корпункте и изъятие дискеты не доверили бы никогда. Наемники ненадежны. Очевидно, что Пейтон — не последняя спица в колеснице «Сириуса».

Особенно уязвимо выглядит Уильям Хартман. Он конгрессмен и как таковой принужден поглубже упрятывать контакты с экстремистскими формированиями. Знает ли он о Дамеоне или полагает, что служит неонацистам? Все равно: если эта сторона его жизни попадет под луч света, он потеряет все. Изгнанный из конгресса, он станет ненужным, а пожалуй, и небезопасным для «Сириуса». На этом можно сыграть. Выйти на Хартмана, воспользовавшись Пейтоном, как отмычкой. Это дает шанс, но только в том случае, если Хартман был знаком с Пейтоном или хотя бы слышал о нем.

Начальный этап необходимо провести безошибочно. Малейшая оплошность — и конец, повторной возможности не будет. И так мало данных… А умножить их нельзя, нельзя теперь и краешком засвечиваться возле других людей и событий, связанных с «Сириусом». Потому что Хойланд ступает на лезвие меча. Он может потерпеть поражение?

Да. Но это не означает поражения Ордена. Он — просто один из Хранителей, делающий то, что должен делать.

Но пока нужно сделать еще одно — сменить эту квартиру, чтобы не подвергать опасности Еву и Джейн.

14

— Чакамае? — переспросил Флетчера полковник Стивен Эмерсон. — Почему вас это интересует?

Они сидели друг против друга за низким столиком в кабинете полковника. Близкими друзьями они не были, но относились друг к другу с большим уважением, и Флетчер не стал лукавить:

— Мой сын заболел редкой тропической болезнью, и я считаю, что слово «чакамае» имеет отношение к местности, где эту болезнь умеют лечить. Есть и второе слово — Коадари, но мы уже знаем, что это такое.

— Понятно, — кивнул Эмерсон. — А что по поводу чакамае говорят ваши всезнающие помощники?

— Ничего.

— Это меня мало удивляет. Даже я впервые слышу это слово, а мне известно о Бразилии и конкретно о городе Коадари побольше многих других.

— Впервые слышите, Стивен? О нет… Неужели и вы не в состоянии помочь…

— Подождите, — поднял руку Эмерсон. — Этого я не сказал. Слово достаточно примечательное, попробуем его раскусить. Вы уверены, что оно связано с Коадари?

— Не знаю. Эти два слова произнес умирающий человек, словно хотел подсказать или напомнить что-то…

— В конце шестидесятых и в начале семидесятых, — заговорил Эмерсон, — я провел немало времени в центральных районах Бразилии, в том числе в Алтамире, Сантарене, Итайтубе, Коадари… Это преимущественно небольшие городки, окруженные сельвой, и прокладка Трансамазонской магистрали мало что изменила. Там полно индейских племен, многие из которых очень редко видят

белых людей и почти не контактируют с цивилизацией. А другие вполне интегрированы. Так вот, вторая часть вашего слова — «мае» — встречается в названиях индейских племен. Сам я участвовал в экспедиции, где проводниками служили индейцы из племени алтамае. Так что я с уверенностью процентов в шестьдесят рискнул бы утверждать, что чакамае — название индейского племени или индейской деревушки, а скорее всего и того и другого.

— И это племя может обитать невдалеке от Коадари? — спросил Флетчер, слушавший очень внимательно. Эмерсон развел руками:

— Тут я ничего не могу предполагать. Как тогда, так и сейчас никто не знает, на что можно наткнуться в окрестностях Коадари. Там неисследованная сельва, мало кто посмеет туда сунуться, да и зачем…

— Спасибо, Стивен, — сказал Флетчер искренне.

— За что? От моей консультации никакой практической пользы нет. Не собираетесь же вы пускаться на поиски чакамае.

— Как знать… Возможно, я полечу в Коадари.

— Что?! — Эмерсон выглядел потрясенным. — Вы?!

— Да. А кто мне запретит? Каждый гражданин США имеет право в отпуске совершать туристские вояжи куда ему заблагорассудится. Коадари — не такая уж глушь, там есть даже аэропорт…

— Аэропорт! — фыркнул Эмерсон. — Да вы не представляете, о чем говорите! Едва в Амазонии открывают новый золотой прииск, гаримп, там первым делом прокладывают посадочную полосу для теко-теко, маленьких самолетиков. Вот и весь аэропорт! Богу ведомо, как они там летают. Карты составлены на глазок, доверять им смешно, ориентируются по рекам, водопадам, озерам, хронометрируют время перелета от опушки до поляны… Аэропорт! Конечно, Коадари не гаримп, город основан давно, население по тамошним меркам приличное. Но поверьте мне, Дик, так называемый аэропорт в Коадари мало отличается от того, что я вам только что описал.

— Пусть так, — ответил Флетчер, — но там есть еще и речной порт… В общем, добраться туда можно.

— Угу, — саркастически ухмыльнулся Эмерсон, — доберетесь, а потом пойдете в сельву искать чакамае. Интересно, на каком по счету шаге придется искать вас самого, точнее, то, что от вас останется?

— Стивен, я не…

— Минуту, Дик! Вы пришли ко мне как к специалисту по Бразилии, и вот как специалист я советую вам: откажитесь от этого безумия, иначе в Америке никогда не будет президента по имени Ричард Флетчер.

15

Специальный отдел ЦРУ США «С-16» был создан в тысяча девятьсот девяносто девятом году, и с тех пор его бессменно возглавлял Донован Маклэген. Задачей этого отдела, или «тайной полиции Маклэгена», как его с мрачноватым юмором называли в ЦРУ, формально являлся контроль за законностью проводимых разведывательных операций и их соответствием конституции США. Фактически же люди Маклэгена стали разведкой в разведке, шпионили за всеми и каждым, собирали досье на сотрудников, прослушивали разговоры и таким образом забрали в свои руки немалую власть. Поговаривали, что Маклэгена побаивается сам директор ЦРУ.

Положение Маклэгена было неуязвимым. Внутри ЦРУ он мог творить что угодно, оправдывая это заботой о соблюдении конституционных норм, а в администрации не возникало идеи заменить его кем-то другим, потому что Маклэген отлично владел обстановкой и мог дать исчерпывающий ответ на любой вопрос, касавшийся ЦРУ. А так как именно это составляло круг его служебных обязанностей, им были довольны.

Кто-то однажды заметил, что власть разлагает, а абсолютная власть разлагает абсолютно. Не преувеличивая силу и влияние Маклэгена, чья власть от абсолютной была все же очень далека, к нему вполне можно было отнести эти слова. За годы практически бесконтрольной полицейской активности в ЦРУ он изменился, и не в лучшую сторону. Чем старше и могущественнее он становился, тем ярче проявлялись его бисексуальные наклонности и пристрастие к азартным играм. Всевозможные пороки — не редкость в высших эшелонах, но только добродетель бесплатна, а пороки требуют денег, и еще больших денег требует сохранение их в секрете. Чтобы добыть эти деньги, Маклэген не брезговал ничем.

Сначала организация «Сириус» искала подходы к нему осмотрительно, подсылая подкупленных проституток обоего пола, делая компрометирующие фотографии. Но позже оказалось, что шантаж не нужен. Маклэген охотно пошел на сотрудничество, единственный вопрос, который его интересовал, — сколько ему заплатят.

Однако «Сириус» недооценил Маклэгена. Вооруженный новейшей аппаратурой для слежки, подслушивания и подглядывания, располагающий штатом опытных, преданных сотрудников, Донован Маклэген глубоко влез в тайны самого «Сириуса», собрав немало информации. Правда, тут была одна загвоздка: он не знал, кому эту информацию продать. Его планы на будущее выглядели так: пока он нужен «Сириусу», пока эта организация прилично платит за сведения о том, что происходит внутри ЦРУ, Маклэген будет с ними. А потом, когда он почувствует, что этот источник иссякает, он свяжется… Ну, например, с русскими, они вполне могут не пожалеть круглой суммы за координаты разыскиваемых ими военных преступников. Да и вообще, давно пора нащупывать контакты с русскими. И помимо «Сириуса» у Маклэгена есть что им предложить.

Обычно взаимодействие Донована Маклэгена и «Сириуса» осуществлялось следующим образом. Организация ставила конкретные вопросы (чаще всего о действиях ЦРУ в Латинской Америке и против неонацистских организаций в США). Маклэген давал ответы и получал деньги. Но на сей раз шахматная доска перевернулась, белые достались Маклэгену. Прослушивая запись беседы Флетчера и Эмерсона (в ряду десятков и сотен записей различных разговоров), Маклэген отметил стремление сенатора попасть в Коадари. А по данным Маклэгена, в районе Коадари располагалась некая база нацистов, называемая ими Фортресс. Толком о Фортрессе Маклэген ничего не знал, но резонно решил, что за пленку может получить хорошие деньги. Загвоздка заключалась в том, что Маклэгену о существовании Фортресса и догадываться не полагалось. Как же продать нацистам информацию, не раскрыв своей игры?

Хитрейший сыскной лис придумал великолепный ход. Он сообщит эмиссару «Сириуса» о том, что имеющаяся у него запись — лишь часть беседы, которую полностью зафиксировать не удалось. А в другой части Флетчер и Эмерсон якобы говорили о своих подозрениях по поводу базы близ Коадари. И, соответственно, Маклэген счел своим долгом предупредить друзей.

Так лента оказалась у Альфреда Либецайта (а счет Маклэгена ощутимо пополнился).

Либецайт бушевал.

— Как, — кричал он на своих ближайших помощников Рэнда и Гравитца, молотя кулаком по столу, — как этот пройдоха сенатор мог пронюхать о Фортрессе? Как?!

В его воплях было много театрального подражания кумиру по имени Адольф.

— Но, сэр, — робко возразил Гравитц, — ничего еще не случилось. Никакого шевеления по этому поводу ли в ЦРУ, ни в администрации, по сведениям Хартмана, мы не наблюдаем. Подтверждением служит и то, что сенатор собирается лично вылететь в Коадари. Все говорит не об официальном расследовании, а о каких-то частных догадках Флетчера. Так же считает и Маклэген. Эмерсону же и вовсе ничего не известно. Маклэген подробно передал на словах незаписанную часть их беседы. В сущности, у них есть только два слова — Коадари и чакамае.

— Ладно. — Гнев Либецайта несколько улегся. — Приказ будет таким. Не спускать глаз с Флетчера, использовать все имеющиеся технические средства. Докладывать лично мне. Я вскоре возвращаюсь в Нью-Йорк, там еще остались дела, а потом в Луизиану, в Редвилл… Когда у нас будет больше информации, решим, как поступить. Хорошо, если бы вы оказались правы, Гравитц. И не забывайте, что Флетчер — не Кении Вестайн.

16

— Видимо, мне все же не удастся убедить вас, сенатор, — сказал Моддард, — но снова прошу вас отказаться от поездки в Бразилию. Предоставьте это Ордену. Предоставьте это нам.

Флетчер постукивал авторучкой по подлокотнику кресла.

— Какие же силы, — спросил он по-военному, — вы собираетесь туда направить?

— Силы? — удивился Проводник. — Вы имеете в виду что-то вроде десанта9 Сенатор, я ведь не президент США

— Но…

— Прошло много лет, мистер Флетчер, с тех пор, как вы услышали два слова. Возможно, тогда они и указывали путь, но теперь… Вероятнее всего, там уже ничего нет.

— А если есть?

— Тогда появление в Коадари более или менее значительной группы лишь насторожит Дамеон, и мы проиграем. Оптимальным вариантом будет поручить это двоим, но тем, кто стоит многих. С одним из них вы знакомы, это Хранитель Рэнди Стил.

— А второй?

— Магистр Фил Эванс. Один из лучших наших людей

— Трое, — сказал Флетчер. — Они и я. Это касается не только моего сына, но и моей страны, и всего мира. Я единственный из облеченных доверием нации людей, кто знает правду о страшной опасности, о Дамеоне. Как могу я остаться в стороне?

Моддард тяжело вздохнул:

— К сожалению, я не могу приказать вам, сенатор.

17

В квартире конгрессмена Уильяма Хартмана заверещал телефон.

Приезду Хойланда в Вашингтон и этому звонку предшествовал нелегкий разговор с вернувшейся из Европы Джейн. Уже в новой снятой квартире Хойланд рассказал ей все о Мэтте Сграттоне и Еве. и Джейн поддержача Хойланда, когда он изложил ей свои планы добиться разрешения на опеку над Евой. Первым шагом тут могла стать поездка в частную школу и беседа с ее директором Полом Кларком. Но Хойланд пока ничего не сказал Джейн о том, что собирается предпринять против «Сириуса». Ей, Хранителю, он мог сказать… Но еще не решил, как и что именно.

А сейчас Хойланд звонил Хартману. В трубке громыхнул сочный бас:

— Уильям Хартман слушает.

— Дэниел Пейтон, — сказал Хойланд.

Такую минимальную формулировку он избрал неспроста. Если конгрессмен недостаточно хорошо знаком с Пейтоном, чтобы узнать его голос по телефону, он примет Хойланда за самого Пейтона (конечно, если еще не осведомлен о его смерти). В противном случае имя «Дэниел Пейтон» послужит паролем.

Сработал первый вариант.

— Вы в Вашингтоне, Дэниел? Меня не предупреждали, — настороженно ответил Хартман.

— Неприятности, конгрессмен. Мы должны увидеться немедленно.

— Мм… — Хартман помолчал, очевидно что-то прикидывая. — Хорошо, приезжайте. Смогу уделить вам минут двадцать. Вы далеко?

— Напротив вашего дома. Надеюсь, свидетелей не будет?

— Не волнуйтесь… Позвоните три раза.

Хойланд положил трубку, пересек улицу, вошел в подъезд Мидленд Билдинга, где обосновался конгрессмен, и поднялся на лифте. На тройной звонок открыл сам Хартман, которого Хойланд узнал по фотографиям в газетах и телевизионным выступлениям, — грузный немолодой мужчина, похожий на Лучано Паваротти. Увидев Хойланда, он отпрянул и попытался захлопнуть дверь, но не тут-то было. Под давлением руки Хойланда дверь широко распахнулась. Конгрессмен попятился в просторную, стильно обставленную прихожую.

— Добрый день, мистер Хартман, — произнес Хойланд, проходя мимо конгрессмена в квартиру, где все дышало комфортом и богатством. — Вы неплохо устроились.

— Кто вы такой? — опомнился наконец Хартман.

— Ваш друг, — отозвался Хойланд, разглядывая превосходные репродукции (а может быть, и подлинники) Матисса на стенах. — Я пришел, чтобы поговорить с вами о Сардженте, Пейтоне и других.

Конгрессмен опустился в кресло.

— Я вас не знаю, — заявил он.

— Неужели? — удивился Хойланд. — Ну, это не беда, достаточно того, что я знаю вас. Вы тут ведете записи разговоров?

— Конечно нет. — Это прозвучало у Хартмана как-то слишком поспешно.

— В самом деле? — Хойланд достал из кармана пистолет Пейтона. — Видите ли, для вас было бы лучше, если бы вы говорили правду. Дэниел Пейтон мертв — если не верите, позвоните Сардженту, — и убил его я. Не заставляйте меня повторять эту малоприятную процедуру.

Конгрессмен побелел, потом покраснел:

— Это ограбление? — Маскируя страх кривой ухмылкой, Хартман старался не потерять лицо. — Но у меня дома мало наличных денег. Похищение с целью выкупа вас бы больше устроило.

— Не валяйте дурака, — отрезал Хойланд. — Речь идет о ваших связях с Сарджентом. Вы ведь не хотите, чтобы это стало предметом слушаний в комиссии Конгресса?

— Что за чушь вы несете! Моя поддержка «Американского орла» никогда и ни для кого не была секретом. Почитайте мои выступления. В нашей стране не запрещено содействовать легальным организациям.

— Нет, — улыбнулся Хойланд многозначительно. — «Американский орел» тут ни при чем. Я имею в виду «Сириус».

Теперь конгрессмен испугался по-настоящему. Он вскочил, поспешил к телефону, перевернул аппарат и вытащил из его недр миниатюрное звукозаписывающее устройство. Сильные толстые пальцы Хартмана разломили корпус плоской кассеты и смяли тонкую пленку.

— Только это. — Он приложил руку к сердцу. — Клянусь, я же не враг себе!

— Ваши друзья могли разместить здесь и другие сюрпризы, — заметил Хойланд.

— Нет, нет. Я не идиот и хочу жить. Этот магнитофон устанавливал я сам, на всякий случай. Больше ничего нет, если вы доверяете гарантиям «Эм энд Ти Электронике».

Хойланд подумал о том, что доверять чьим бы то ни было гарантиям оснований мало. Но разговаривай он с конгрессменом на улице, в машине, в ресторане — везде прослушивание не исключается, современные методы безупречны. А значит, либо говорить здесь, либо молчать.

— Вот мои предложения вкратце, — сказал Хойланд. — Лично вы меня не интересуете, мне нужен «Сириус». Либо вы представляете меня Сардженту как вашего старого друга, сочувствующего национал-социализму, рвущегося в бой и полезного, либо я представляю вас конгрессу в вашем подлинном качестве. А чтобы у вас не возникло соблазна сдать меня «Сириусу», сразу или впоследствии, поясню: доказательства ваших преступных связей отправятся в конгресс и в ФБР сразу же, как только со мной случится какая-нибудь неприятность. Даже если я просто попаду под машину без всякого вашего участия… Вам ясно?

— Более чем, — сокрушенно признал Хартман. — У меня голова идет кругом… Мне надо выпить.

Он метнул на Хойланда затравленный взгляд, вынул из бара бутылку виски, налил полстакана, залпом проглотил.

— Не так просто выполнить ваше требование. — Конгрессмен перевел дыхание

— У вас получится.

— Какой же вы мой старый друг, если я не знаю о вас ничего?! Надо согласовать биографию, историю нашего знакомства…

— Этим я займусь сам. — Хойланд убрал пистолет в карман и плеснул виски себе. — Где вы родились, где жили до переезда в Вашингтон?

— В городе Маллен, штат Небраска…

— И, очевидно, начинали там путь в большую политику? Разъезжали по штату, произносили речи, хотели стать губернатором?

— Вроде того.

— Вот и отлично, в Небраске мы и познакомились… Хартман, сейчас берите перо и бумагу и пишите все, но без вранья. В том числе и о «Сириусе», конечно. Я заберу ваше сочинение и подумаю, что с ним делать. А примерно через неделю мы с вами встретимся снова и вы получите уточненные распоряжения.

— Но такое сочинение… Оно же погубит меня!

— Да вы и так по уши в дерьме, Хартман. Ваша писанина ничего не убавит и не прибавит.

Уильям Хартман исподлобья посмотрел на Хойланда. Он отдал бы половину состояния за то, чтобы получить возможность броситься на этого человека и задушить его. Но отныне жизнь Хартмана напрямую зависела от жизни Хойланда. Сопротивляться — значило погибнуть, подчиниться — обрести шанс на спасение.

Конгрессмен уныло поплелся за бумагой и ручкой.

18

Доктор Джордж Яновски (потомок иммигрантов из России, прибывших в Америку в самом начале двадцатого века) возглавлял в Нью-Йорке психиатрическую клинику и научно-исследовательский институт и по праву считался светилом. В это ясное прохладное утро он, как всегда, прибыл в свою клинику в темно-синей скромной машине, приветливо здоровался с врачами и персоналом, осведомлялся о выполнении тех или иных назначений. Подходя к своему кабинету, он увидел ожидающего в приемной человека средних лет в неброском костюме, но никакое шестое или седьмое чувство не подсказало доктору, со сколь странной просьбой обратится к нему незнакомец.

Посетитель с приветливой улыбкой встал навстречу доктору:

— Доктор Яновски, я полагаю? Меня зовут Джон Хойланд. Я хотел бы поговорить с вами.

— Очень рад, — машинально ответил доктор, — но, видите ли, я…

— Я понимаю, как вы заняты. Я не пациент. Я постараюсь отнять у вас всего несколько минут.

Теряясь в догадках, Яновски отпер дверь кабинета и вежливо пригласил посетителя войти.

В кабинете доктор расположился под портретом Фрейда (которого не слишком-то уважал как ученого, но профессиональная солидарность не позволяла убрать повешенный предшественником портрет) и указал Хойланду на стул напротив.

— Итак, чем обязан, мистер Хойланд?

— Вы меня не помните, доктор?

— На память не жалуюсь, — с оттенком гордости сказал Яновски. — Если бы я видел вас хоть однажды, не забыл бы.

— А вы меня и не видели, — объяснил Хойланд. — Меня видел ваш брат, Марк Яновски, в Риме пять лет назад. И не только видел. Я спас ему жизнь.

Тут Хойланд слегка преувеличил. В Риме ему удалось предотвратить покушение не на самого Марка Яновски, а на одного из ехавших с ним вместе в автобусе людей. Однако если в автобус врывается вооруженный персонаж, кто знает, в кого он может выпалить… После этого именно Марк Яновски горячо восхищался мужеством Хойланда. Они разговорились тогда…

— Погодите, погодите… — Припоминая, Джордж Яновски приложил палец ко лбу. — Джон Хойланд! Ну конечно! Ведь брат так подробно писал о чуть не случившейся трагедии, о вас… Не понимаю, почему я не сразу вспомнил. Старею… Имя, описание внешности — тут он художник, Марк… Да, это вы. Я искренне, искренне рад, мистер Хойланд. Какая жалость, что я не держу в кабинете спиртного! Разве что медицинский спирт? Выпить с вами — для меня большая честь.

— Спасибо, доктор, и простите, что я отказываюсь. Действительно не хочу отнимать у вас лишнее время.

— Что я могу сделать для вас, мистер Хойланд? — насыщенным теплотой голосом пророкотал Яновски. — Никакая услуга не сравнится с тем, что вы спасли брата… Эта сцена стоит у меня перед глазами. Автобус, тип с пистолетом…

— Мне необходимы две вещи, доктор. Мне нужен псих, и мне нужен труп.

— Что? — Джорджу Яновски показалось, что он ослышался.

Хойланд невольно усмехнулся:

— Сейчас я все объясню. Но сначала просветите меня, доктор. Что происходит с собственностью людей, попавших в вашу клинику? Безнадежных больных, шизофреников, которые никогда не выйдут отсюда?

Сбитый было с толку Яновски почувствовал себя увереннее на привычной почве.

— Во-первых, — начал он, — очень трудно сказать, кто и когда выйдет. Психиатрия — наука неточная, и ментальные заболевания — совсем не то, что соматические. А собственность… Если у больного нет родственников, которые добиваются признания его недееспособности через суд, она так и остается принадлежащей ему до самой смерти, а потом переходит к федеральным властям согласно закону.

— Замечательно. Моя просьба такова, доктор. Подберите мне больного, который попал к вам не позже четырех-пяти лет назад и который не будет выписан в ближайший год. Внешне и по возрасту он должен походить на меня — человек, до болезни живший в штате Небраска, желательно в городе Мадден, но можно и Норфолк, Аллайанс, Валентайн, Крофорд. Еще лучше — не в самом городе, а на отшибе, уединенно, замкнуто. Его профессия особого значения не имеет, но плотник или пекарь нам не подойдет. Нужно что-нибудь странное и не связанное с общением с людьми: непризнанный писатель, изобретатель-одиночка… Чудак, одним словом, нелюдимый чудак. Никаких родственников — его дом должен быть заперт, законсервирован. Яновски слушал речь Хойланда с возрастающим изумлением:

— Но зачем вам все это?

— Я хочу выдать себя за него, — пояснил Хойланд. — Он останется у вас в клинике, а вы оформите фальшивую выписку. Его заменю я, как выписавшийся отсюда. И в случае расспросов, предъявления фотографий для опознания и тому подобного вы будете категорически утверждать: да, этот человек из Небраски находился здесь до полного излечения. А так как он отшельник, соседи в Небраске не смогут через четыре-пять лет с точностью различить по наделенной сходством фотографии, тот это человек или нет…

— Постойте! — воскликнул Яновски. — Вы хотите, чтобы я помог вам обманным путем присвоить чужую собственность?!

— Да нет, — поморщился Хойланд. — В Небраске я и не появлюсь. Помимо всего прочего, это для меня и небезопасно, живой человек — не фотография.

— Но тогда почему, ради всего святого, вы хотите выдать себя за другого?

Хойланд с минуту молчал.

— Потому что, — медленно заговорил он, — в Америке и по всему миру действует неонацистская организация, готовящая удар. Потому, что они убили моего друга, а его маленькая дочь осталась в живых только благодаря моему вмешательству. Потому, что я хочу уничтожить их. а если моя смерть не будет документирована, они вычислят меня в одно мгновение. Я навел о вас справки, доктор. Ваш отец, не в добрый час оказавшийся в Европе, погиб в нацистском концлагере. Вы можете отказаться нарушать закон, помогая мне, но тогда с каким чувством вы будете думать о его судьбе?

Хойланд бил в самое больное место, и доктор заколебался:

— С какой стати я должен верить вам? Откуда я знаю, что вы не преступник?

— Я не преступник, — тихо ответил Хойланд. — Если вы не верите мне, позвоните в ЦРУ или в ФБР, нужные номера телефонов я дам. Попросите о встрече, если опасаетесь подвоха. Вам расскажут обо мне, сколько смогут. Наконец, вспомните о вашем брате…

Хойланд блефовал: он не мог направить Яновски к людям Ордена в ФБР и ЦРУ, не раскрывая своего замысла. Но что-то придумать, наверное, можно, если…

— Хорошо, хорошо. — Доктор сдался под его напором. — Я верю. Но, коль скоро вы близко связаны с ЦРУ и ФБР, почему бы вам не обратиться к ним?

— По четырем причинам. Первая — не так уж близко я с ними связан. Вторая — у меня нет доказательств. Третья — меня не устраивает расследование в рамках закона, когда главные виновники уйдут от ответственности или отделаются символическим наказанием. А четвертая… Довольно и трех.

— Мне кажется, я знаю четвертую причину, — произнес Яновски, глядя в глаза Хойланда. — Ваш друг и девочка. Вы считаете это личной обязанностью. Выслушайте меня, старого врача, опытного, много пережившего человека. Не впадайте в распространенное заблуждение. Вы полагаете, что только вы сумеете победить. Простите, но это так же нелепо, как если бы моих больных взялся лечить человек с улицы, у которого заболел друг или сын.

— Мне ясна ваша позиция, доктор, — сказал Хойланд. — Так вы поможете мне? Яновски вздохнул:

— Помогу. И сделаю больше, чем вы просите. После того как мы найдем нужного человека, я свяжусь с полицией штата Небраска и выбранного нами города. Я сообщу, что во время пребывания в клинике пациенту по медицинским показаниям была сделана пластическая операция, а следовательно, необходима замена фотографий в дорожно-транспортном отделе или где у них там еще хранятся сведения… И пошлю им… Нет, отвезу лично ВАШИ фотографии, понимаете?!

— Блестяще, доктор!

— Это не все. Сомнительно, чтобы полиция вдавалась в подробности при чьем-то запросе, но мы сделаем что-то вроде небольшой пластической операции ВАМ. Изменить вас до неузнаваемости — это было бы слишком сложно и долго, но… Всего два-три штриха для убедительности, чтобы стало ясно, что операция БЫЛА. При том, что вы задумали, вы едва ли откажетесь?

— Доктор, — проговорил Хойланд, — до неузнаваемости — это совершенно лишнее, будь это даже и просто. Один из них уже видел меня, и я рассчитываю на его содействие, потому что я его прижал… Но он может и выдать меня в любом облике. А если они каким-то другим путем докопаются до истины, значит, докопаются, как бы я ни выглядел. Трюк с фотографиями — отличная идея. Нет, я не ошибся, обратившись к вам.

— Да уж скорее всего не ошиблись… Итак, больным мы займемся, я уже думаю о нескольких. Теперь — труп. Что вы говорили о трупе?

19

Полковник Эмерсон вновь встретился с Ричардом Флетчером под надуманным предлогом, а на самом деле — чтобы еще раз попытаться отговорить сенатора от поездки в Бразилию. Эмерсону и Флетчеру, углубившимся в аллеи парка, не была видна серая машина, скрытая за оградой из металлических прутьев и декоративными кустарниками, а из этой машины в их сторону хищно протянулся ствол. Не огнестрельного оружия, а дистанционного сверхчувствительного микрофона, бесстрастно и четко фиксировавшего каждое слово их беседы.

— Все это бесполезно, Стивен, — говорил сенатор, — я ценю вашу заботу обо мне, но…

— Об Америке!