Бирюзов Сергей Семенович
      Когда гремели пушки
      Аннотация издательства: Автор книги начал Великую Отечественную войну в должности командира 132-й стрелковой дивизии, героически сражавшейся в составе 13-й армии с танковыми полчищами Гудериана. Затем ему довелось служить начальником штаба 48-й и 2-й гвардейской армий. Последней в то время командовал Р. Я. Малиновский, и на ее долю выпала тяжелая миссия - отразить натиск группы Манштейна, рвавшейся на выручку гитлеровским войскам, окруженным под Сталинградом. Далее следуют бои за освобождение Донбасса и Крыма. С. С. Бирюзов - уже начальник штаба фронта. По долгу службы он встречается со многими видными советскими полководцами - представителями Ставки, с командирами прославленных дивизий и полков, партизанами, колхозниками и рабочими. Обо всем этом и рассказывается и книге "Когда гремели пушки". Ее с большим интересом прочтет каждый советский человек независимо от возраста и профессии.
      Содержание
      К моим читателям
      Глава первая. Начало войны
      Глава вторая. Сдерживая натиск Гудериана
      Глава третья. Под Орлом
      Глава четвертая. Разгром Манштейна
      Глава пятая. В низовьях Дона
      Глава шестая. Освобождение Донбасса
      Глава седьмая. Бои на реке Молочной
      Глава восьмая. У ворот Крыма
      Глава девятая. Флаг Родины над Севастополем
      Примечания
      К моим читателям
      Прошло уже более пятнадцати лет с той поры, как наш народ и его Вооруженные Силы под руководством Коммунистической партии одержали всемирно-историческую победу над германским фашизмом. Но никакие годы не должны стереть в сознании советских людей память о героях Великой Отечественной войны, особенно о тех из них, кто отдал жизнь, защищая Родину.
      Мне выпало на долю быть очевидцем и непосредственным участником многих событий на различных фронтах. И вот я решил взяться за перо, чтобы поведать о виденном и пережитом новому поколению советских людей (военных и невоенных), рассказать им о том, как сражались с гитлеровскими полчищами бойцы и командиры Советской Армии. В этом я вижу свою обязанность перед лицом моих товарищей по оружию.
      В основу книги положены личные воспоминания. Но в отдельных случаях я воспользовался и материалами, сообщенными мне в разное время моими прежними сослуживцами, за что выражаю им самую искреннюю признательность. Считаю также долгом от души поблагодарить моего ближайшего помощника М. Т. Чернышева, а также А. Д. Жарикова, Д. Д. Горбатенко за помощь в работе над книгой.
      Буду весьма признателен всем читателям за критику и отзывы о книге. Все пожелания и замечания постараюсь учесть в дальнейшей работе над своими воспоминаниями.
      С. Бирюзов
      Глава первая. Начало войны
      1
      Утро 22 июня 1941 года выдалось на Полтавщине солнечное, яркое и какое-то необыкновенно тихое. Спокойно нес свои воды мимо нарядных зеленых берегов голубой Псёл. День был выходной, но лагерь 132-й стрелковой дивизии, располагавшийся неподалеку от железнодорожной станции Ереськи, вблизи воспетого Гоголем Миргорода, ожил рано. Спортсмены всех частей дивизии собирались померяться силами на стадионе. Прибыли гости из Полтавы и Миргорода - представители местных партийных, советских и комсомольских организаций. Командиры пришли на спортивный праздник вместе с семьями.
      Играла музыка. У всех было радостное, приподнятое настроение.
      Глядя на оживленные, улыбающиеся лица сослуживцев, на принарядившихся командирских жен и веселых ребятишек, я тоже радовался. Меня переполняло чувство, какое бывает обычно, когда после долгой разлуки возвращаешься в родную семью, где все так знакомо и Дорого твоему сердцу. Исчезло напряжение и сознание неопределенности своего положения, которые не покидали меня с тех пор, как узнал, что, возможно, придется в скором времени расстаться с дивизией. А узнал я это еще в 1938 году, когда мне впервые предложили перейти на военно-дипломатическую работу за границей.
      Такая работа не привлекала меня. Я отказывался от нее, но в Генеральном штабе снова и снова возвращались к этому предложению.
      Последний раз меня вызвали в Москву для переговоров в середине июня 1941 года. Я был принят Народным Комиссаром Обороны Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко и настойчиво просил его отпустить меня в дивизию.
      - Какой же вы, однако, упрямый, - сказал Семен Константинович. - Хорошо, я подумаю, как быть с вами...
      И вот наконец 19 июня все выяснилось: просьбу мою нарком удовлетворил. Мне разрешили выехать домой, в дивизию, и 21 июня я уже был в Полтаве.
      В Генеральном штабе напомнили, что международная обстановка с каждым днем становится все напряженнее и не исключена возможность внезапного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Но в то же время поставили в известность, что Сталин категорически запретил открывать огонь по германским военным самолетам, которые с начала 1941 года безо всякого зазрения совести нарушали установленный режим, проникали вглубь советского воздушного пространства и, несомненно, вели аэрофоторазведку.
      Накануне войны в нашей армии существовала не совсем продуманная система обучения войск в летний период. Стрелковые дивизии рассредоточивались, личный состав их обучался разрозненно по родам войск в разных лагерях, зачастую разделенных значительным расстоянием. Артиллерийские полки находились в одном месте, инженерные подразделения - в другом, химические - в третьем, и лишь стрелковые части располагались в основном лагере во главе с командованием дивизии.
      По пути из Москвы в Полтаву я впервые подумал, как хорошо было бы сейчас собрать всю дивизию в кулак. Но для такого шага у меня явно не хватало полномочий и сколько-нибудь веских оснований. В то время как печать разных стран открыто писала о сосредоточении германских войск на нашей западной границе, у нас 14 июня 1941 года было опубликовав заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось: "Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы... Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными..."
      Нам разъясняли, что империалисты стремятся втянуть нашу страну в конфликт с Германией, но, если мы "не поддадимся на провокацию и не вызовем у немцев никаких подозрений относительно своих намерений, станем строго и последовательно соблюдать договор о ненападении, никакой войны не будет". Такие рассуждения, сопровождавшиеся, к тому же, категорическим запрещением предпринимать какие-либо меры, в которых фашистская Германия могла бы усмотреть военные приготовления, невольно усыпляли бдительность. Не удивительно, что по возвращении в дивизию я не только не отменил подготовленного спортивного праздника, а и сам всецело проникся хорошим праздничным настроением...
      Праздник удался. Многочисленные зрители с восхищением наблюдали за выступлениями наших лучших физкультурников, совсем не подозревая, что в соседних военных округах вот уже несколько часов советские войска ведут кровопролитные бои с гитлеровскими полчищами. Только в 12.00 по радио было передано правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Оно прозвучало как гром с ясного неба. На лицах людей, еще недавно радостно и беспечно улыбавшихся, можно было прочесть недоумение, растерянность и даже испуг...
      Нельзя было терять ни одной минуты. Не ожидая указаний из штаба Харьковского военного округа, я приказал объявить частям дивизии боевую тревогу.
      Энергично действовал и мой заместитель по политической части полковой комиссар Павел Иванович Луковкин. Это был обаятельнейший человек, которого в дивизии все любили и уважали за внимательное и чуткое отношение к людям, за большевистскую принципиальность. Он предложил немедленно провести в полках митинги. И такие митинги состоялись. Выступавшие на них командиры и красноармейцы говорили о своем возмущении вероломным нападением гитлеровской Германии на СССР, клялись оправдать доверие советского народа и с честью постоять за Отчизну.
      Я не сомневался в людях нашей дивизии. Мы располагали прекрасными кадрами. Опытны были командиры полков - Ф. М. Рухленко, Г.И. Мажурин, Г. Д. Михайлов. Умелыми партийными наставниками, способными мобилизовать личный состав на преодоление любых трудностей, являлись заместители командиров полков по политической части В. П. Алексеенко, Н. П. Петров и десятки других политработников. В каждом подразделении имелись красноармейцы, отмеченные почетной в то время наградой - нагрудным знаком "Отличник РККА". Я гордился ими и был уверен, что 132-я стрелковая дивизия сумеет выполнить любую задачу, которую поставит перед ней командование.
      После митингов части дивизии покинули лагерь и походным порядком двинулись к местам своего постоянного расквартирования - в Полтаву, Миргород, Красноград. Все имущество было погружено в эшелоны.
      Об этом я донес в штаб округа, и вскоре оттуда последовал вызов к телефону. Со мной разговаривал заместитель командующего войсками. Он, не стесняясь в выражениях, отругал меня за самоуправство и потребовал вернуть части дивизии в лагерь. Сдерживая себя, я доложил, что сделано это на основании мобплана, согласно которому дивизия должна всю мобилизационную работу проводить на зимних квартирах. Одновременно сообщил, что стрелковые полки уже подходят к Полтаве, а артиллеристы - к Миргороду, и попросил, чтобы командующий войсками округа санкционировал мое почти уже осуществленное решение. На этом наш разговор и закончился.
      По прибытии в Полтаву мы немедленно приступили к доукомплектованию частей дивизии до штата военного времени. Срок на это давался довольно жесткий - три дня.
      Жители Полтавы хорошо знали Красные казармы, в которых размещалась наша дивизия. Сюда и потянулись мобилизованные рабочие, колхозники. А отсюда выходили уже вновь сформированные роты, батальоны и направлялись во временные лагеря, где с ними проводились тактические занятия и боевые стрельбы.
      События на фронте подстегивали нас. Каждый день мы с тревогой слушали сообщения о все новых и новых городах, оставленных советскими войсками. В Полтаву стали прибывать первые поезда с женщинами, детьми и стариками, эвакуированными из западных областей.
      Я до сих пор помню тот день, когда мне сообщили о прибытии одного такого эшелона откуда-то из-подо Львова. В нем находились семьи командиров стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор Г. И. Шерстюк. Эта дивизия с первых часов войны вела тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника.
      Вместе с Павлом Ивановичем Луковкиным мы тотчас же поехали на станцию, хотя у каждого из нас было в то время много самых неотложных дел. Нашим глазам предстала печальная картина. Из вагонов выглядывали бледные, заплаканные лица. Многие из прибывших были в изодранной одежде. Некоторые еще не оправились от травм и контузий, полученных 22 июня, когда на рассвете на дома, где они жили, посыпались фашистские бомбы.
      Хотелось как-то обласкать и получше устроить семьи наших боевых товарищей. Посоветовавшись, мы предложили каждому офицеру взять себе в дом одну эвакуированную семью. Никому не потребовалось разъяснять необходимость такого шага. Наши женщины охотно взяли на себя все заботы о прибывших.
      В моей квартире поселилась семья генерала Шерстюка. Павел Иванович Луковкин привез к себе семью заместителя командира дивизии по политический части. И так спустя какой-нибудь час все люди были обеспечены жильем, питанием, минимальным уютом.
      Никто тогда не думал, что пройдет месяц-другой - и нашим семьям тоже придется так же вот, под обстрелом и бомбежками врага, эвакуироваться из Полтавы на восток.
      2
      По городу распространялись слухи о предательстве, о шпионах и диверсантах, забрасываемых немцами к нам в тыл на парашютах. Некоторая часть населения была охвачена паникой. Панические настроения передались даже отдельным работникам милиции и руководителям городских учреждений. Всюду им мерещились переодетые гитлеровские шпионы и фашистские десанты.
      Почти каждую ночь в штаб дивизии кто-нибудь звонил по телефону или приезжал с настойчивой просьбой принять срочные меры по уничтожению кем-то где-то обнаруженных немецких парашютистов. Выделяемые штабом дивизии истребительные группы (преимущественно из состава отдельного разведывательного батальона) мчались на машинах в указанный район и каждый раз возвращались ни с чем.
      Не обходилось и без курьезов. Однажды мне позвонил начальник областного управления НКВД и сообщил, что его работники захватили трех подозрительных лиц ("по всей видимости, диверсантов"), которые пытаются выдать себя за командиров запаса, направляющихся по мобилизации на сборный пункт в Полтаву. Стали разбираться, и выяснилось, что это действительно были... командиры запаса, приписанные к нашей дивизии и прибывшие откуда-то из Средней Азии. Задержали их только потому, что они недостаточно чисто говорили по-русски.
      Вскоре пришел приказ о включении 132-й стрелковой дивизии в состав действующей армии и об отправке ее на фронт. Началась погрузка в эшелоны, хотя никто (в том числе и я) не знал, куда и в чье распоряжение мы должны следовать. Командование округа тоже, по-видимому, не имело ясного представления об этом, но, выполняя директиву Ставки, оно стремилось поскорее отправить хотя бы первые из тридцати пяти наших эшелонов.
      Всего в дивизии насчитывалось тогда около 15 тысяч людей, более 3000 лошадей, сотни автомашин. В целом она представляла собой серьезную боевую силу, и я не сомневался, что, заняв отведенный ей рубеж, окажется в состоянии, прочно удерживать его.
      Вместе с нами на фронт направлялись и другие свежие соединения. Это на всех действовало ободряюще. Крепла уверенность в том, что положение скоро стабилизируется, наступит перелом в боевых действиях. Однако в действительности события разворачивались иначе.
      Сейчас, спустя двадцать лет, когда мы располагаем достоверными документами о сложившемся тогда соотношении сил на направлениях основных ударов противника, нетрудно понять, почему наша армия вынуждена была отходить. Но летом 1941 года это вызывало недоумение. Никого из нас, старших командиров, не могло, разумеется, удовлетворить сенсационное сообщение о предательстве руководства Западного особого военного округа.
      По опыту Харьковского военного округа я знал, что наши командиры и политработники настойчиво внушали личному составу своих подразделений и частей, что мы обязаны быть всегда начеку, держать порох сухим. Не приходилось сомневаться в том, что такая же точно работа велась и в приграничных округах. Недаром одной из самых популярных в то время была проникнутая духом боевой готовности песня "Если завтра война". И все же, даже в непосредственной близости к границе, в большинстве частей 22 июня планировалось провести как обычный выходной день, хотя признаки надвигавшейся грозы были уже налицо.
      Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что основной причиной этого, приведшей к столь тяжелым последствиям, является как раз то, о чем уже упоминалось выше, - чрезмерное наше доверие к заключенному с Германией договору о ненападении. С другой стороны, надо прямо признать, что наши тогдашние представления о характере боевой готовности войск не полностью отвечали требованиям времени. Переход от состояния мира к состоянию войны мы пытались мерить старой меркой, руководствовались классическими образцами, характерными для первой мировой войны.
      Но 1941 год не был повторением 1914. У гитлеровской Германии к моменту вероломного нападения на пашу страну уже имелась полностью отмобилизованная кадровая армия вторжения, сосредоточенная на границах Советского Союза. Германская военщина все свои расчеты строила на осуществлении внезапного нападения, неожиданного "молниеносного" удара, которым сразу были бы выведены из строя кадровые части Красной Армии, и в первую очередь наши Военно-воздушные силы и Военно-Морской Флот.
      В этих условиях, как показал опыт, меры, принятые Наркоматом Обороны, по повышению боевой готовности войск в приграничных округах оказались запоздалыми и явно недостаточными. Когда вторая мировая война была уже в полном разгаре и пламя ее бушевало в непосредственной близости от советских границ, требовалось по-иному готовить войска к отражению вражеского нашествия. Следовало учитывать, что развитие авиации к тому времени достигло такого уровня, когда внезапное и массированное применение ее агрессором давало ему значительные преимущества, особенно в начальный период войны.
      Теперь, по-моему, совершенно бесспорно, что в предвоенный период наши работники военно-теоретического фронта оказались не на высоте своего положения. Разбойничьи приемы фашистской Германии при вторжении в другие европейские страны у нас в должной мере не изучались, а самое главное, по ним не делались серьезные практические выводы, которые могли и должны были найти конкретное отражение в уставах армии и флота, а равно и во всех прочих руководящих документах для войск.
      Мне известно, что еще до вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну тогдашний начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников вносил очень ценные предложения о дислокации войск в западных пограничных округах. Он предлагал основные силы этих округов держать в рамках старой государственной границы за линией мощных укрепленных районов, а во вновь освобожденные области Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в Прибалтику выдвинуть лишь части прикрытия. способные обеспечить развертывание главных сил в случае внезапного нападения. Однако с этим разумным мнением опытного военачальника тогда не посчитались. В непосредственной близости от новой границы оказались даже те соединения, которые находились еще в стадии формирования и были не полностью укомплектованы личным составом и техникой.
      Мы уже в самом начале войны почувствовали, что это было роковой ошибкой, очевидным просчетом ряда военных руководителей, и потому в предательство как-то не верилось. Приказ, объявлявший изменниками Родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление. Трудно было представить, что боевой генерал, самоотверженно сражавшийся с германскими фашистами еще во время гражданской войны в Испании, переметнулся на их сторону. г Еще лучше я знал начальника штаба Западного особого военного округа генерала В. Е. Климовских. которого осудили вместе с Павловым. Тов. Климовских навсегда остался в моей памяти как стойкий, принципиальный коммунист, хороший организатор и глубокий знаток военного дела. С ним мне пришлось близко соприкасаться еще в бытность мою слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. В. Е. Климовских пользовался тогда репутацией наиболее одаренного преподавателя.
      Трагедия Западного особого военного округа состояла в том, что на него в первый же момент внезапно обрушились самые сильные удары авиации и бронетанковых соединений фашистской Германии. Беда, а не вина Павлова заключалась в том, что он, строго выполняя директивы Народного Комиссара Обороны, написанные по личному указанию Сталина, до самой последней минуты не отдавал распоряжения о приведении войск в боевую готовность, хотя был осведомлен о концентрации немецких дивизий у нашей границы.
      Гораздо большую долю вины за непринятие решительных мер по повышению боевой готовности войск в приграничных округах нужно отнести и на счет Генерального штаба. Новый начальник Генштаба Г. К. Жуков, пришедший незадолго до войны на смену Б. М. Шапошникову, не вник в глубокий смысл предложений своего предшественника и, зная отрицательное отношение к ним И.В. Сталина, видимо не настаивал на их осуществлении. Сам того желая, он укреплял у главы правительства уверенность в правильности предположений и расчетов, которые, как показала история, оказались явным просчетом.
      В то время слишком сильно проявлялся во всех областях нашей жизни, в том числе и в области военной, дух культа личности, который сковывал инициативу людей, подавлял у них волю, порождал безответственность у одних и бездеятельность у других. Все это, разумеется, усложняло огромную организаторскую работу партии по укреплению оборонной мощи Советского Союза в последние годы предвоенного периода. Однако, несмотря ни на что, такая работа велась и была плодотворной. Нам, военным, это было хорошо известно: на наших глазах формировались новые соединения, в войска поступало более совершенное вооружение, более мощная боевая техника, в частности тяжелый танк KB и средний Т-34, ускоренными темпами разрабатывались образцы реактивного оружия.
      Советскому народу, строящему социализм, война была не нужна. Наша партия и правительство вели решительную борьбу за мир, но в этой борьбе СССР был тогда одинок, мы не встречали поддержки от правительств Франции, Англии, США. И все же благодаря мудрой ленинской внешней политике нашей партии империалистам не удалось втянуть Советский Союз во вторую мировую войну в самом ее начале. Заключением в 1939 году договора с Германией о ненападении ликвидировалась угроза создания единого фронта империалистических сил против СССР, которая стала вырисовываться на горизонте сразу же после позорного Мюнхенского сговора фашистских государств с Англией и Францией.
      Коммунистическая партия умело использовала отсрочку военного столкновения советского народа с фашистскими захватчиками. К 1941 году наши Вооруженные Силы были подготовлены для отпора империалистам намного лучше, чем в 1939 году.
      3
      Итак, 132-я стрелковая дивизия выехала на фронт. Командование, штаб и некоторые специальные подразделения отправлялись с одним из головных эшелонов 8 июля. Когда паровоз дал гудок и состав тронулся, оставляя позади предместья Полтавы, я остро почувствовал, каким родным для меня стал этот город. Невольно подумалось: когда-то еще доведется быть здесь, сколько времени пройдет, пока части нашей дивизии опять соберутся вместе, и со всеми ли моими сослуживцами я встречусь вновь?..
      Эшелон двигался на северо-запад. Над нами высоко в небе то и дело появлялись одиночные фашистские самолеты. Вскоре стали попадаться разбитые станции, обгорелые, исковерканные вагоны на путях, разрушенные здания, черные, зияющие воронки от разрывов бомб. Ночами на горизонте поднималось багрово-кровавое зарево подожженных селений. По дорогам, навстречу нам, шли толпы запыленных, уставших, угрюмых людей. Редко кто помашет приветливо рукой. Но все провожают эшелон долгими взглядами, в которых и надежда, и боль, и тревога. Женщины несут или тащат за руки детей. На повозках - наспех связанные в узлы домашние вещи. Сердце сжималось от этих картин. Ранним утром мы прибыли на станцию Кричев. Развалины вокзальных построек еще дымились. Нас впервые словно обдало жарким дыханием войны. Люди стали сосредоточеннее. Смолкли песни.
      Необходимо было выяснить обстановку и порядок дальнейшего следования. Это оказалось трудным делом. Никто не мог объяснить мне толком, что делается впереди и даже позади нас. Представители службы военных сообщений не знали, где находятся остальные эшелоны дивизии.
      Какой-то железнодорожник объявил, что связь на линии давно прервана. От него же мы узнали, что эшелоны, направляющиеся к фронту, разгружаются, как правило, не доезжая Кричева. Однако наш эшелон двинулся дальше. Прогрохотали под колесами пролеты моста, и окутанный дымом Кричев остался позади...
      Добрались до станции Чаусы, которая также была объята пламенем. Паровоз стал замедлять ход, и как раз в этот момент показались фашистские самолеты.
      На платформах у нас были установлены малокалиберные 37-миллиметровые зенитные пушки. Возле них постоянно дежурили расчеты. Зенитчики своевременно заметили приближавшиеся на бреющем полете вражеские самолеты и тотчас поймали их в прицел. Огненные трассы прочертили воздух. Было видно, как один фашистский самолет задымил и рухнул на землю за ближним леском. Остальные скрылись, будто их ветром сдуло. Из вагонов раздалось дружное "ура". Это был наш первый боевой успех. Все восторгались четкой работой зенитчиков.
      Но радоваться было рано. Не успели бойцы успокоиться, как над головами засвистели снаряды. Метрах в восьмистах от эшелона из леса показались темные силуэты легких танков противника и, стреляя на ходу, устремились к железной дороге. На опушке леса замелькали фигурки мотоциклистов, затрещали автоматные очереди.
      Нами предусматривалась возможность вступления в бой непосредственно из вагонов. Все люди были заранее проинструктированы и знали, что им нужно в этом случае делать. Пушки и пулеметы могли вести огонь прямой наводкой прямо с платформ.
      Весь эшелон ощетинился. Два фашистских танка на наших глазах вспыхнули факелами. Уцелевшие повернули обратно. Наши бойцы перешли в контратаку и завершили разгром группы противника, захватив при этом несколько пленных.
      Ко мне привели немецкого офицера. Молодой, натренированный, с характерной прусской выправкой. На куцем и узком в талии мундирчике погоны лейтенанта. Гитлеровец держал себя надменно. Отвечать на вопросы категорически отказался.
      - Ошень скоро армия фюрера будет праздноват свой побед в Москау, - нагло заявил он.
      Я приказал взять этого матерого фашиста под надежную охрану. "Пусть немного поостынет, потом заговорит..."
      Другие оказались податливее. Путем допроса пленных нам удалось установить, что мы встретились с продвинувшимся далеко вперед разведывательным отрядом немецкой моторизованной дивизии, которая форсировала накануне Днепр и захватила на левом берегу плацдарм в районе города Быхова.
      Бойцы опять повеселели. Враг уже не казался им таким могущественным, как расписывали его в своих рассказах паникеры, по разным причинам отставшие от своих частей и околачивавшиеся на маленькой разбитой станции.
      Дальше следовать в эшелоне было уже нельзя: железную дорогу немцы разбомбили в нескольких местах. Коротко обменявшись мнениями с Павлом Ивановичем Луковкиным и начальником штаба Д. В. Бычковым, я распорядился, чтобы командиры прибывших частей и подразделений немедленно приступили к выгрузке, и указал им место сосредоточения - неподалеку от станции, в лесу. Сами же мы пустились на поиски какого-нибудь штаба: ведь где-то совсем рядом проходила линия фронта.
      Блуждали долго. Наконец кто-то из сопровождавших меня командиров обнаружил телефонный провод, натянутый, по всем признакам, военными связистами. Направились вдоль этой линии. Встретили лейтенанта. На петлицах его гимнастерки рядом с красными квадратами поблескивали эмблемы связиста. Я попытался расспросить его, куда идут провода и где находится штаб, но лейтенант наотрез отказался отвечать на такие вопросы.
      - Что же вы, за переодетых немцев нас принимаете?
      - Бывали тут такие случаи, - уклончиво ответил лейтенант.
      Но в конце концов он успокоился и, поверив, что мы - советские командиры, стал разговорчивее. Мне удалось уточнить у него, в расположении каких войск мы находимся, где надо искать штаб. Отпустив лейтенанта-связиста, наша группа направилась дальше.
      На пустынной дороге показалась окутанная облаком пыли легковая машина. Я приказал остановить ее. Из машины вылез рослый, краснощекий подполковник, с лихо торчащим из-под козырька фуражки чубом. На его пышущем здоровьем лице не было и следа усталости. Прежде чем ответить на наши вопросы, подполковник попросил предъявить ему документы. Произошла официальная церемония обмена удостоверениями личности, в результате которого было установлено, что мы встретились с начальником оперативного отдела штаба 13-й армии С. П. Ивановым.
      Не скрывая своего удивления, тов. Иванов заявил, что 132-я стрелковая дивизия по боевому расписанию Генерального штаба не входит в состав 13-й армии, но с улыбкой добавил:
      - И все-таки, товарищ генерал, мы примем вас к себе. Нам сейчас каждый штык дорог...
      Подполковник объяснил, что он торопится в район Быхова:
      - Хочу на месте выяснить, что там сейчас происходит. А вам, товарищ генерал, надо обратиться к начальнику штаба, от которого получите, очевидно, все необходимые указания.
      Штаб 13-й армии располагался в лесу восточное станции Чаусы. Здесь дежурный еще раз очень тщательно изучил мои документы и только после этого пропустил к начальнику штаба А. В. Петрушевскому. Выслушав мой доклад, тов. Петрушевский решительно отрезал:
      - Ваша дивизия в состав армии не входит, и потому никаких указаний я давать вам не могу...
      Положение осложнялось. Я попросил разрешения позвонить от него по телефону в оперативное управление Генерального штаба. Петрушевский сам стал помогать мне в этом, однако, как мы ни старались, дозвониться в Москву не смогли.
      Решил пойти прямо к командующему армией и просить его принять нашу дивизию. 13-й-армией командовал генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов. Он вначале обрадовался, узнав о прибытии свежих войск, но, как только выяснилось, что дивизии в полном смысле этого слова еще нет, помрачнел:
      - У меня штабов и без вас много, а вот войск-то нет... Где ваши части? Когда и где сосредоточится вся дивизия? Мне она нужна, а не штаб...
      В сложившейся обстановке я не мог дать четкого ответа на вопросы командарма. По существовавшим в то время правилам командование дивизии не несло ответственности за движение эшелонов по железной дороге. Мы знали только серию своих эшелонов, но, куда они направлены, где находятся в данный момент, ни я, ни мой штаб понятия не имели. Так чрезмерная "бдительность" товарищей из Генштаба оборачивалась в нелепость, перерастала в самое настоящее головотяпство, - столь дорого обходившееся нам в те крайне напряженные дни. Фактически железнодорожные перевозки осуществлялись тогда если не всюду, то, во всяком случае, в полосе южного участка Западного фронта, без какого-либо четкого плана. В результате была неимоверная путаница в сосредоточении и перегруппировках войск. Дивизии отступавших армий смешались с дивизиями, выдвигавшимися из тыловых районов. Определенная оперативными планами, дислокация частей и соединений нарушалась.
      Вот и мы прибыли не по назначению. Да к тому же еще без полков, в которых так здесь нуждались...
      Я хорошо понимал самочувствие тов. Ремезова. Он тоже, как видно, понял меня и послал в Генеральный штаб телеграфный запрос: что же делать с 132-й стрелковой дивизией и где находятся остальные ее эшелоны? Ответ пришел на другой день. Генеральный штаб распорядился о включении нашей дивизии в состав 13-й армии.