Когда гремели пушки

      Очень добрые отношения сразу же установились у меня с членом Военного совета К. А. Гуровым. Это был типично русский человек - добродушный и волевой, терпеливый и настойчивый. Плотно сложенный, хорошо физически развитый, он страдал, однако, тяжелым недугом: у него пошаливало сердце. Видимо, давала себя знать напряженная работа в период обороны Сталинграда... Уже при первой встрече я рассказал ему, как, будучи на Брянском фронте, следили мы, затаив дыхание, за героическими действиями 62-й армии, оставшейся в осажденном Сталинграде, и с каким уважением произносились тогда имена ее командующего В. И. Чуйкова и члена Военного совета - К. А. Гурова. Кузьма Акимович смущенно улыбнулся, провел по стриженой голове ладонью и ответил:
      - Да, служба в шестьдесят второй армии вместе с Василием Ивановичем Чуйковым является лучшим периодом в моей жизни и не забудется никогда. Но это уже прошлое, а мы обязаны побольше смотреть вперед - в будущее.
      И он действительно умел смотреть в будущее. Но еще лучше черные глаза Гурова заглядывали в душу человека. Любого, с кем ему приходилось беседовать! А беседовал он со многими. Все дела Кузьма Акимович начинал с людей. Сначала познакомится с человеком, а потом уж с его делами. Этот правильный, партийный подход я всегда вспоминаю, когда вижу, как некоторые начальники за хорошими делами подчас не замечают их творцов.
      Я с чувством глубокого уважения пишу об этом замечательном во всех отношениях коммунисте. Мне лично он оказал исключительно большую помощь в работе - и советом, и делом, и тем, что мог зажигать сердца людей, настраивать их на решение больших задач в самых сложных условиях!
      К глубокому сожалению, нам с ним пришлось поработать немного. Надорванное здоровье Кузьмы Акимовича не выдержало постоянного напряжения. Он скоропостижно скончался на боевом посту в сентябре 1943 года, когда войска Южного фронта вели ожесточенные бой на реке Молочная, и был похоронен на Центральной площади в городе Сталине...
      Под стать Гурову был и начальник политического управления фронта Михаил Михайлович Пронин Это тоже человек богатой души, ума и благородства, чудесный организатор. У нас в штабе не было работника, который не уважал бы генерала Пронина за его чуткость, принципиальность, справедливость и человеческую теплоту. Он отличался каким-то особенным, я бы сказал профессиональным политическим чутьем - умел распознать людей с первого взгляда, а важные события угадывать задолго до их развития. До сего времени я глубоко благодарен этому скромному и проницательному партийному руководителю за все хорошее, что он сделал для меня в моей. службе. А сделал он многое. Политуправление и штаб фронта работали всегда дружно, согласованно и потому плодотворно.
      Хорошая память осталась у меня и о многих других товарищах по Южному фронту. Часть из них поныне продолжает свою плодотворную деятельность в Вооруженных Силах, а некоторых уже нет в живых.
      В 1954 году умер известный артиллерист, генерал-полковник Семен Александрович Краснопевцев, бывший командующий артиллерией Южного фронта. Я знал его еще в то время, когда учился в академии. Он преподавал нам курс артиллерии и по праву считался большим мастером своего дела.
      В период совместной службы на Южном фронте мне довелось еще раз убедиться в этом, а также в изумительной храбрости Семена Александровича. Но не любил он по-настоящему заниматься штабными делами, вникать в документы. Помнится, спрашиваю я его однажды:
      - Как у вас планируется артиллерийское наступление?
      Он только плечами пожал:
      - Там, в штабе, что-то делается. Вам доложит начальник штаба артиллерии, а я, прошу извинить, тороплюсь в войска...
      Ф. И. Толбухин не раз сетовал:
      - Что это у нас за командующий артиллерией? Уедет в полки, да еще в противотанковые, и живет там днями. Когда бы его ни вызывал, все нет на месте. Такая непоседливость для начальника артиллерии фронта не всегда уместна.
      По-своему оригинален был командующий 8-й воздушной армией Т. Т. Хрюкин. Лет ему было чуть больше тридцати, и мы в шутку называли его комсомольцем. Хрюкину это не нравилось.
      - Ну, как у вас, комсомолец, дела? - обратился к нему однажды один из генералов, значительно выше его по званию.
      - Я член партии и командующий армией, а комсомольцем был несколько лет назад, - резко ответил Хрюкин. - Если вам не нравится мой теперешний возраст, давайте встретимся и поговорим лет через десяток...
      Но через десяток лет его уже не было в живых. Замечательный летчик и талантливый авиационный генерал, дважды Герой Советского Союза Т. Т. Хрюкин умер в расцвете сил в 1951 году.
      Из начальников штаба воздушной армии, которых на моей памяти сменилось несколько, больше всего запомнился генерал И. М. Белов. Он отличался своими организаторскими способностями и исключительно ревностным отношением к службе. При нем я был всегда уверен, что всё приказания, отданные авиации, будут выполнены точно и в срок.
      Не могу не помянуть здесь добрым словом и нашего начальника тыла генерала Н. П. Анисимова. На войне, как и всегда, люди хотят есть, нуждаются в одежде, в обуви. Кроме того, солдату там каждый день нужны патроны, для орудий требуются снаряды, для машин - горючее. И все это исчисляется не тоннами, а часто сотнями тысяч тонн! Суточная норма продовольствия для фронта равна объему продуктов, потребляемых населением крупного города. А горючего, расходуемого фронтом на одну операцию, хватило бы на посевную кампанию двум трем областям.
      Начальник тыла должен быть хорошим организатором и разносторонним специалистом. Очень много ему нужно знать, чтобы быть на высоте предъявляемых фронтовому тылу требований. И мало знать, надо еще уметь применить свои знания на практике, по-настоящему понимать существо каждой операции, каждого боя. Н. П. Анисимов в полной мере обладал всеми этими качествами. Теперь он уже генерал-полковник и так же старательно и умело, как на фронте, продолжает службу в центральном аппарате Министерства обороны.
      Незаурядным специалистом своего дела был и начальник войск связи Южного фронта генерал И. Ф. Королев. Его очень ценил и любил командующий за хозяйскую расчетливость и умение в самых сложных условиях обеспечивать связь с войсками. Иногда это казалось делом совершенно безнадежным, думалось, что управление каким-то важным боем, а то и всей операцией вот-вот выскользнет из наших рук. Но вдруг все налаживается, и связь с войсками снова в отличном состоянии. Тов. Королев не подводил нас никогда.
      А вот с начальником инженерной службы нам не повезло. Дело свое он, может быть, и знал, но инициативу проявить не умел. Основательно мешали ему и частые выпивки. В силу именно этого у него сложились очень Затянутые отношения с командующим, и они, как мне кажется, избегали даже деловых встреч. Спросишь, бывало, начинжа:
      - Почему вы пришли в штаб, а не к командующему?
      - Знаете, с вами у меня как-то проще решаются все вопросы.
      - А мне кажется, вы просто боитесь Федора Ивановича.
      - Признаться, боюсь... Не любит он меня. Я тоже не очень жаловал этого начальника, спуску ему не давал. Но заниматься с ним все же приходилось преимущественно мне. Даже в тех случаях, когда я заставлял начальника инженерных войск доложить тот или иной вопрос командующему лично, Толбухин сейчас же связывался со мной по телефону и не то приказывал, не то просил:
      - С инженером подработайте все сами...
      Пристрастием к спиртному страдал и мой заместитель по вспомогательному пункту управления, человек с редкостной симпатичной внешностью, безусловно, опытный и храбрый генерал. Я долго не мог решить, как с ним поступить. Но в конце концов поставил вопрос о его замене.
      - Что вы?! - удивился Ф. И. Толбухин. - Эго же замечательный генерал. Если и выпивает немного, такому можно простить.
      - Если бы немного... О нем говорят, что даже на необитаемом острове он может найти водку и при любых обстоятельствах выпьет столько, сколько душа запросит. А она у него меры не знает.
      - Это вам наговорили, - не сдавался командующий. - Присмотритесь-ка получше сами, изучите его. С течением времени, я в этом уверен, вы измените о нем свое мнение.
      Однако не прошло и недели, как командующий сам изменил мнение об этом генерале. Нами проводилась тогда частная операция в полосе 44-й армии. Федор Иванович, выехав на место, прихватил с собой и моего заместителя по ВПУ.
      Через сутки, при очередном телефонном разговоре со мной, Толбухин с некоторым смущением говорит:
      - А вы знаете, что-то ваш заместитель неустойчиво держится на ногах и плохо мне помогает. Видимо, надо будет заменить его.
      - А может быть, товарищ командующий, надо еще присмотреться к человеку, изучить его? - съязвил я.
      - Ну, знаете!.. - повысил голос Федор Иванович. - Уберите от меня этого пьяницу немедленно. И чтобы я больше не видел его в штабе фронта.
      Желание командующего совпало с моим. Мы очень быстро расстались с этим генералом, и на его место пришел энергичный, знающий свое дело В. А. Коровиков.
      Не сошлись мы, как говорится, характерами и с начальником оперативного отдела. Очень уж заботился он о сохранении своего здоровья и личной безопасности. Ниже штаба армии не спускался и потому об обстановке в войсках представление имел только по сводкам и донесениям.
      На мой взгляд, в высших штабах не может быть слабых офицеров. И не личным отношением к этому человеку, а только служебной необходимостью руководствовался я, потребовав заменить его.
      Прошло некоторое время, и я убедился также, что мне необходимо заменить адъютанта. Хотелось иметь на этой должности офицера, который при моих довольно частых выездах в войска мог бы выполнять поручения оперативного характера, а не заниматься делами, входящими в круг обязанностей обычного ординарца. Нужен был человек, хорошо знающий природу боя различных родов войск, умеющий разбираться в боевой обстановке, смелый, инициативный и, конечно, с навыками строевого командира.
      С этой целью я попросил начальника отдела кадров отобрать несколько офицеров, обладающих такими качествами, и прислать их ко мне на беседу Из всех отобранных больше всех понравился молодой коммунист лейтенант И. Д" Долина. И я в нем не ошибся. Он оказался исключительно смелым, вдумчивым, во всех отношениях дельным офицером Мы не разлучались с ним длительное время.
      Словом, я даже не заметил, как постепенно вжился в новый для меня коллектив управления Южного фронта, сработался, сроднился с его замечательными людьми и почувствовал себя здесь ничуть не хуже, чем во 2-й гвардейской армии. Запомнилась лишь одна неприятность.
      Как-то вечером мы с начальником оперативного отдела срочно готовили для командующего план перегруппировки 28-й армии. Раздался телефонный звонок. Я взял трубку:
      - Слушаю вас.
      Ответа не последовало. Я положил трубку и возвратился к прерванному делу. Но тут снова зазвонил телефон, и на этот раз в трубке раздался не знакомый мне раздраженный голос:
      - Я требую начальника штаба!
      - Начальник штаба слушает.
      - Почему вы до сих пор не представились мне? Потрудитесь явиться. Это говорит Кириченко...
      Меня несколько смутил и этот тон, и незаслуженный упрек. Я знал, что генерал-майор интендантской службы А. И. Кириченко является вторым членом Военного совета фронта, и в его функциональные обязанности входят прежде всего вопросы тыла. Кроме того, мне хорошо было известно, что все время, истекшее после моего вступления в новую должность, он находился в командировке. Почему же у него такие претензии?
      Не желая, однако, начинать наши отношения ссорой, я, как говорится, взял себя в руки и сдержанно ответил:
      - Мне очень приятно познакомиться с вами, но сделан, это сейчас не могу: исполняю срочную оперативную работу. Зайду, как только закончу ее...
      По вот проект оперативной директивы подготовлен.
      Я отправляюсь на доклад к командующему и застаю там Гурова. Они молча просматривают документ, согласно подписывают его. Я собираюсь уходить, чтобы сразу же распорядиться о доведении директивы до войск, но командующий останавливает меня вопросом:
      - Что там у вас, Сергей Семенович, получилось с товарищем Кириченко?
      Я постарался как можно короче объяснить, почему до сих пор не имел возможности встретиться со вторым членом Военного совета. Доложил и о нашем недавнем разговоре по телефону.
      - Сходи к нему, уважь, - сказал Гуров и улыбнулся добродушно.
      Кириченко встретил меня неприветливо. Опять заговорил в довольно раздраженном тоне. Это наложило свой отпечаток на всю нашу беседу, и мы расстались, потратив совершенно бесполезно минут двадцать дорогого времени.
      А часа два спустя мне позвонил Федор Иванович Толбухин и попросил зайти к нему. Я не обманулся в причинах этого вызова. Чувствовал, что он имеет прямую связь с моим "визитом" к Кириченко.
      Б минуту моего появления в помещении, занимаемом командующим, воцарилась тишина. Федор Иванович сидел, как обычно, со стаканом воды. Рядом с ним находился заметно встревоженный тов. Гуров. Несколько в стороне - насупившийся тов. Кириченко.
      Гуров заговорил первым. Он коротко изложил существо только что утвержденного Центральные Комитетам партии Положения о военных советах. Обстоятельно пересказал сформулированные в этом документе обязанности и права членов Военного совета. А закончил все тем, что "теперь недоразумений быть не должно - каждому нужно четко выполнять свои функциональные обязанности".
      На некоторое время все опять замолчали. Потом заговорил Федор Иванович. Начал он со своего обычного "Вот так..."
      - Вот так... - Толбухин повернулся в мою сторону. - Впредь все докладывать только мне и Гурову. A вас, товарищ Кириченко, информировать о делах штаба и оперативной обстановке будет один из офицеров по назначению товарища Бирюзова. Вопросами тыла и снабжения нельзя, конечно, заниматься, не зная оперативной обстановки...
      После этого объяснения все стало на свое место. У меня с тов. Кириченко установились нормальные, деловые, а позднее, я бы сказал, даже дружеские отношения.
      6
      Южный фронт в то время представлял собой большой и сложный военный организм, объединявший сотни тысяч людей, значительное количество разнообразной боевой техники, множество различных вспомогательных служб и предприятий, двигавшихся вслед за войсками по обширной территории Приазовья и Донбасса. Во афронте насчитывалось двадцать восемь стрелковых дивизий, два механизированных и один кавалерийский корпус, три танковые бригады, воздушная армия.
      Наземные войска также объединялись в армии. Была 2-я гвардейская армия, которой командовал генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер. Была 5-я ударная, возглавлявшаяся генерал-лейтенантом В. Д. Цветаевым. Была 26-я армия под командованием хорошо знакомого мне по Брянскому фронту генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко. 44-й армией командовал генерал-майор В. А. Хоменко, 51-й генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров.
      Освободив Ростов и Новочеркасск, мы вступили в пределы Советской Украины на территорию Сталинской и Ворошиловградской (ныне Луганской) областей. Задержка произошла только на рубеже реки Миус, где противник оказал нам упорное сопротивление. Немецкое верховное командование именно здесь рассчитывало стабилизировать положение южного крыла советско-германского фронта.
      Носче нескольких безуспешных попыток сломить упорство врага наши войска вынуждены были перейти к временной обороне. Но и в обороне боевая инициатива оставалась в наших руках. Установившееся на фронте затишье было весьма относительным. Мы все время совершали огневые налеты на позиции противника, проводили разведку боем, а самоё главное, тщательно изучали врага и всесторонне готовились к предстоящим боям.
      Однако и гитлеровцы не сидели сложа руки. По всем данным, они тоже готовились к активным действиям. Чувствовалось, что противник не хочет мириться с потерей Ростова и тем более не собирается пускать нас дальше реки Миус. Гитлеровское командование понимало, что с потерей этого рубежа создалась бы реальная угроза коммуникациям и тылу всей донбасской группировки немецких войск. Прорыв вражеской обороны на реке Миус означал изгнание оккупантов из Донбасса, который они считали "вторым Руром". Однажды в полосе 44-й армии был схвачен немецкий унтер-офицер. Он пришел в расположение наших войск сам, но не сдаваться, а тоже достать "языка". Гитлеровское командование тонко играло на чувствах своих солдат. Солдатам хотелось домой. Война им надоела. За право получить отпуск в Германию они готовы были идти на любой риск. И фашистские офицеры с присущим им вероломством использовали это естественное желание своих солдат: отпуск в Германию стал обычным вознаграждением добровольцам, вызвавшимся на выполнение особо опасного задания. Он полагался, в частности, и тем, кто достанет "языка". И вот этот унтер-офицер тоже решил, как говорится, попытать счастья. Сутки полз он к нашему парному посту. Выждал, когда один из часовых отлучился, набросился на второго и пытался его тащить. Но силы у них оказались равными. Завязалась борьба. А тут вскоре возвратился второй наш боец, пырнул штыком гитлеровца, и искатель счастья потерпел неудачу.
      Пленный рассказал все, что знал о расположении своих войск и огневых средствах. Но при допросе выяснилось также, что ему известны многие подробности о нашей обороне. Это настораживало. И к вечеру я подготовил проект приказа о строжайшей маскировке и создании дополнительных траншей, чтобы ввести противника в заблуждение. Командующий одобрил и подписал этот документ. Кроме того, по указанию Ф. И. Толбухина штаб фронта разработал реальный, на случай перехода противника в наступление, очень конкретный план оборонительных действий с использованием вторых эшелонов и противотанковых резервов. Особое внимание уделялось противотанковым бригадам; их у нас было мало, а танкоопасных направлений - много.
      Предусмотренные планом многочисленные варианты оборонительных действий были проиграны на учениях. Учения проводились с боевыми стрельбами, в тесном взаимодействии с авиацией. Одновременно авиация несла и боевую службу, прикрывая скопления наших войск в районах учений от бомбовых ударов противника. И эта предосторожность оказалась нелишней. Однажды гитлеровцы действительно предприняли попытку атаковать с воздуха наши обучавшиеся войска. Но в воздушном бою они потеряли несколько самолетов, и после этого вражеская авиация над районами учений почт не появлялась.
      Однако, готовя войска к отражению возможного нападения со стороны противника, мы не ослабили своих забот о возобновлении наступательных действий.
      Во втором эшелоне у нас находились 2-я гвардейская армия, 4-й механизированный корпус, 4-й кавалерийский корпус. Резерв солидный! И все это предназначалось для развития успеха в глубине обороны противника.
      Нужно было решить, как лучше пропустить эту огромную массу войск и боевой техники через боевые порядки дивизий первого эшелона и обеспечить снабжение их всеми необходимыми материальными средствами в ходе наступления. С этой целью на наших учениях отрабатывались действия крупных механизированных групп в различных условиях: когда оборона противника прорвана не полностью, когда бой идет за овладение второй полосой обороны, когда противник ввел в бой значительные резервы.
      Артиллеристы, танкисты и пехотинцы проверяли мощь своих огневых средств, стреляя по реальным целям Для этого в район учений подтягивались захваченные у противника "пантеры", "тигры" и прочие бронированные "звери".
      Широко практиковалась и так называемая "обкатка" пехоты, т. е. свои танки пропускались через свои же окопы, в которых продолжали оставаться стрелки, автоматчики, пулеметчики и минометные расчеты. Бойцы убеждались на практике, что танк совсем не страшен, когда он идет над окопом. Наоборот, окоп и траншея опасны для самого танка, так как оттуда в любой момент может вылететь связка гранат.
      Полезность таких учений состояла еще и в том, что на них проходили хорошую школу наши штабные офицеры и командиры частей. Здесь совершенствовались методы управления войсками и тщательно отрабатывались вопросы взаимодействия.
      Не обходилось и без досадных оплошностей. Однажды вдруг наша фронтовая газета опубликовала пространную статью с фотографиями о боевой подготовке кавалеристов. По этому выступлению газеты даже самый неискушенный разведчик мог составить довольно верное представление о наших замыслах и даже о средствах, какими мы для этого располагаем. Пришлось сделать внушение редактору полковнику Ю. М. Кокореву. Тот был немало удивлен таким оборотом дела. Ведь незадолго до того газету критиковали на собрании партийного актива за то, что она мало уделяет внимания боевой учебе. Тов. Кокореву хотелось "исправить недочет", но он впал при этом в иную крайность.
      Были и другие неприятности. И о них тоже следует сказать, чтобы у читателя не создавалось впечатления, будто автор выставляет напоказ только хорошее. Закончив одно большое учение, я пригласил командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина ехать в штаб со мной и на моей машине. Он попытался отказаться - ему почему-то очень хотелось поехать вместе с командующим гвардейскими минометными частями генералом А. Д. Зубановым. Но мне нужно было решить с Танасчишиным какие-то неотложные вопросы, и я настоял на своем.
      Через несколько минут после нас выехал и генерал Зубанов. Он любил водить машину сам и в пути потерпел катастрофу.
      Едва мы приехали в штаб, как меня вызвали к командующему. Федор Иванович встретил взволнованным вопросом:
      - Разве вы не вместе ехали?
      - С кем?
      - С Зубановым.
      - Нет, я выехал раньше.
      - А знаете, что он погиб?..
      Для меня это сообщение оказалось совершенно неожиданным. Хороший был генерал, все его уважали за храбрость, решительность, ум, человечность, и вот так нелепо расстался с жизнью.
      Этот печальный случай лишний раз убедил меня, что незачем нашему брату без крайней необходимости брать в собственные руки руль автомобиля. За рулем водитель должен все мысли сосредоточить на управлении машиной, а разве генерал, обремененный многочисленными заботами, может сделать это?
      Уметь водить автомобиль мы обязаны все. Но это не самоцель. Вождению следует уделять внимания никак не больше, чем, скажем, тренировке в стрельбе из личного оружия.
      7
      В конце мая вернулся из очередной поездки в Москву представитель Ставки А. М. Василевский. В тот же день он пригласил к себе Толбухина, Гурова и меня для - ознакомления с планами на ближайшее будущее.
      Начал он с оценки военно-политической обстановки. И тут я, кажется, впервые услышал, что победы, одержанные Советской Армией в зимнюю кампанию 1942/43 года, положили начало коренному перелому не только в ходе Великой Отечественной войны, но и всей второй мировой войны.
      - Становится все более и более ясным, - говорил Александр Михайлович, что фашистская Германия заметно ослабевает, а Советский Союз, развертывая свои резервы, становится все сильнее и могущественнее. Наши войска превосходят сейчас противника и в количественном и в качественном отношении, что создает весьма благоприятные условия для развертывания активных наступательных действий летом 1943 года. К тому же мы располагаем теперь солидным опытом ведения наступательных операций крупного масштаба. Генералы и офицеры научились лучше управлять войсками. Повсеместно наблюдается укрепление дисциплины и порядка, заметно повысилась организованность.
      Тов. Василевский отметил также, что в результате разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом еще больше укрепился моральный дух всего советского народа, возрос авторитет нашей партии как на фронте, так и в тылу. При этом была названа поразившая нас всех цифра: в 1942 году в партию влилось мощное пополнение - 1 340 000 человек. Упрочилось и международное положение Советского Союза. Поражение гитлеровцев под Сталинградом эхом откликнулось во всем мире. Не только в Европе, но и во многих странах Азии все шире стало развиваться национально-освободительное движение.
      Всесторонне учитывая сложившуюся обстановку, Ставка планировала на лето 1943 года ряд новых сокрушительных ударов прежде всего по наиболее крупным группировкам гитлеровских войск на орловском и белгородско-харьковском направлениях. Наше Верховное Главнокомандование уже располагало достаточно проверенными данными о том, что именно там противник намеревается сам осуществить крупное наступление. На основе этих данных было принято решение: измотать его в оборонительном сражении, а затем ввести в действие стратегические резервы и перейти в контрнаступление. [Схема 5]
      - В этих условиях, - сказал в заключение А. М. Василевский, - войска Южного фронта должны приложить максимум усилий, чтобы побольше сковать вражеских дивизий на Миусе.
      Прогнозы и планы Ставки, с которыми мы тогда познакомились, очень скоро стали воплощаться в реальную действительность.
      5 июля 1943 года враг предпринял наступление под Курском. Войска Центрального и Воронежского фронтов, занимавшие там оборону, нанесли огромный урон его ударным группировкам и 12 июля сами перешли в контрнаступление.
      Тут, как говорят, "приспел и наш черед". Начало наступления войск Южного фронта было спланировано на 16 июля. Мы заранее разработали несколько вариантов фронтовой операции.
      У нас, по существу, не было численного превосходства над противником. А ведь он занимал исключительно сильные позиции. Вражеская оборона на реке Миус начала создаваться еще в октябре 1941 года, когда 1-я немецкая танковая армия под командованием генерала Клейста вынуждена была остановиться здесь для перегруппировки и пополнения своих потрепанных частей. После неудавшегося в ноябре того же года наступления противника на Ростов его оборонительные сооружения на этом рубеже подверглись дальнейшему совершенствованию. Но особенно интенсивные инженерные работы. развернулись на Миусе после поражения немцев под Сталинградом.
      Миусский оборонительный рубеж, или "Миусфронт", как его называли немцы, состоял из трех полос. Первая (главная) полоса обороны, глубиной до 11 километров, проходила непосредственно по западному берегу реки Миус. По всему переднему краю здесь тянулась сплошная линия траншей с вынесенными вперед ячейками для стрелков и пулеметными площадками. В ряде мест за первой траншеей, на удалении 200 - 400 метров, была отрыта вторая, а кое-где имелись и третьи траншеи.
      Как по переднему краю, так и в глубине обороны было построено много дзотов и дотов с железобетонными колпаками. Подступы к главной полосе обороны прикрывались проволочными заграждениями в два-три, местами даже в десять рядов, а также противопехотными и противотанковыми минными полями. Глубина минных полей доходила до 200 метров, а плотность - до 1800, мин на километр фронта.
      Вторая полоса обороны была подготовлена по линии Красный Кут, Мануйлово, река Крынка и далее по реке Мокрый Еланчик до Таганрогского залива. Между первой и второй полосами имелась промежуточная оборонительная позиция, состоявшая из системы опорных пунктов. На подступах к каждому из таких пунктов, если отсутствовали естественные препятствия, создавались противотанковые рвы, эскарпы и другие инженерные заграждения. Между промежуточной позицией и второй полосой обороны были оборудованы отсечные позиции. Третья полоса проходила восточнее города Сталине и далее на юг по реке Кальмиус, на удалении 40 - 50 километров от западного берега Миуса.
      16 июля 1943 года стоял жаркий, совершенно безветренный день. К назначенному сроку командующий и я прибыли на наблюдательный пункт.
      Все приготовления к наступлению были закончены. Возвращались с боевого задания последние эшелоны ночных бомбардировщиков. Почти тотчас же началась артиллерийская подготовка. Передний край обороны противника окутали черные тучи дыма и пыли. А у нас над головами уже гудели наши пикирующие бомбардировщики и штурмовики. Они устремились туда же!
      Немецкое командование, конечно, знало о подготовке войск Южного фронта к наступлению, однако определить точно место, время и направление нашего удара враг не сумел. Больше того, гитлеровцы все еще тешили себя надеждой, что мы, пожалуй, даже не рискнем предпринять прорыв на реке Миус. Они были уверены, что никакая артиллерия не сможет разрушить их укреплений. Развитая система траншей и хорошо оборудованные прочные убежища должны были, по их мнению, надежно укрыть немецкую пехоту от снарядов и авиабомб.
      Нам действительно пришлось нелегко. Несмотря на героизм войск, наступление развивалось очень медленно. Наиболее сильное сопротивление оказывали опорные пункты противника, расположенные западнее Дмитриевки и в районе Мариновки. Здесь остались не пораженными артиллерией прочные железобетонные укрепления, и наступавшие части несли большие потери.
      Во второй половине дня, несколько оправившись от потрясения, немецкие войска на некоторых направлениях стали предпринимать контратаки. Из ближайшего тыла к ним подходили танковые резервы. Ожили многие из разрушенных огневых точек. Однако на направлении главного удара - в районе Ясиновского и Алексеевки - нам удалось прорвать первую линию вражеских траншей.
      Чтобы задержать дальнейшее продвижение наших войск, немецкое командование перебросило к месту прорыва 16i-JO моторизованную дивизию, готовившуюся к отправке под Курск, и с ходу ввело ее в бой. С юга сюда же торопились на автомашинах подразделения 111-й и 336-й пехотных дивизий, с севера - 32-я дивизия и унтер-офицерская школа 6-й армии. А 19 июля наша разведка установила, что возвращена с пути следования на харьковское направление 23-я танковая дивизия.
      - Это уже половина победы, - констатировал Александр Михайлович.
      Его оптимизм передавался и нам. Но в то же время мы чувствовали, что наши 5-я ударная и 28-я армии начинают выдыхаться. Для развития наступления решено было ввести второй эшелон фронта - 2-ю гвардейскую армию.
      Красиво выдвигалась она вперед, под прикрытием самолетов с воздуха и зенитчиков - с земли. Однако в дальнейшем действия ее оказались недостаточно энергичными, и решительного перелома, в ходе нашего наступления не произошло.