– Это самый лучший вид на Рокфеллеровский центр и на новые стеклянные небоскребы центра города, который мы можем вам предложить. Отличное зрелище, не так ли? В особенности, когда город омыт дождем и так весь и сияет на полуденном солнце. Бьюсь об заклад, вы сейчас рады, что не отказались от этой прогулки! Даже и не спорьте! Теиз вас, кто смотрит в сторону Джерси, могут взглянуть на юг и увидеть Хобокен, где родился Фрэнк Синатра. А со стороны Манхэттена, и тоже к югу, вы можете увидеть позолоченную пирамиду, венчающую здание нью-йоркской страховой компании, что может напомнить вам о древнем Египте... или о Юкатане, если среди вас есть представители племени майя. Когда мы отправлялись в путь, я уже это вам показывал, а следовательно, мы сделали круг и завершили плавание вокруг крупнейшего в мире скопления финансовых, культурных, галантерейных и, если угодно, гастрономических богатств. Сейчас слева, напротив нас, еще один небоскреб с позолоченной пирамидой наверху, здание Залияна. При таком освещении создается впечатление, будто оно тонет и опрокидывается. Пирамида Залияна показывает, что архитектура движется по кругу, совсем как наш прогулочный катер кольцевой линии. Разумеется, оно не на самом деле тонет и опрокидывается... или... или на самом деле? О мой Бог, да неужели? Леди и джентльмены, я... Боже мой, это невозможно... я думаю, что мы с вами наблюдаем... Бога ради, это же... я...

Шестьдесят туристов судорожно глотали воздух, а здание Залияна медленно клонилось на восток. Когда его верхние этажи столкнулись со стоящим позади него зданием, раздался величественный раскат грома, а крохотные огоньки, рожденные солнечными бликами в падающих осколках стекла, напоминали град из тысячи золотых монеток.

Из окон квартиры в башне Галакси на джерсийском берегу Коретте Кантрелл тоже открывался отличный вид на центр города. Равно как и шоферу такси, стоявшему рядом с ней с двумя чемоданами в руках, которые она только что закончила упаковывать. Они стояли, не в силах оторваться от окна, наблюдая, как здание милях в двух от них медленно оседает и скрывается из виду, словно шест, воткнутый в зыбучий песок. В ошеломленном молчании они смотрели, как на их глазах меняется силуэт города. Это было невероятно, но привычный ориентир куда-то улетучивался, будто существовал только в их воображении. Он исчезал, словно отлетающая наклейка, словно сорняк, утягиваемый сусликом в свою нору.

Чемоданы выскользнули из рук таксиста и грохнулись на пол.

– Спятил я, что ли? Или выжил из ума, черт побери?

Коретта медленно опустилась на колени.

– Кажется, я только что потеряла работу.

– О, ну это... О Господи! Вы представляете, что теперь станет с уличным движением?

Грибовидная туча пыли поднялась над горизонтом.

Направление крена объяснило Митчеллу, что нижние этажи, не способные выдержать угловые нагрузки, рушились сами на себя. Как та дымовая труба, подумал он, они опускались, когда крошилось основание. Сначала Митчелл замедлил шаг, потом остановился, обхватив рукой талию Кэрол. Даже если бы они мчались сломя голову, то смогли бы спуститься еще на два-три этажа, прежде чем здание перейдет в свободное падение, и, возможно, прибежали бы прямо к тому разрушению, которое пожирало здание внизу.

– Что... что случилось? – спросила Кэрол.

Ее голос тонул в грохоте, но он разобрал это по губам.

– Дальше мы не сможем идти.

– А где мы?

– На одиннадцатом этаже.

Этаж-то был 11-й, но если его предположение верно, то, возможно, на самом деле оставалось всего четыре-пять этажей до земли, и это расстояние все время сокращалось. Он подумал об измерительной аппаратуре внутри той обвалившейся дымовой трубы, которая почти не была повреждена, потому что находилась близко к оси вращения. Они с Кэрол тоже воспользуются этим.

Пол уже накренился градусов на двадцать – двадцать пять. Митчелл повел Кэрол вниз по склону, к восточной стене. Когда здание ударится о землю, восточная стена станет полом, и их бросит на него. Но воздействие удара будет сильно уменьшено из-за сокращения расстояния до нуля. Он снял с себя куртку и сделал из нее что-то вроде подушки, а потом помог Кэрол сделать то же самое. Он отдал ей свой носовой платок и велел дышать через него, чтобы защитить легкие от пыли, которая, безусловно, окутает их.

Когда они прижались к стене, уткнувшись головами в свои самодельные подушки, вращение усилилось. Митчелл прикрыл голову Кэролл руками и плечами насколько смог: если при ударе о землю обрушится противоположная стена и упадет на их спины, то, возможно, ей удастся выжить.

– Держись покрепче, – сказал он, – мы уже поехали!

И почувствовал, как пальцы Кэрол сжали его руку.

Обхватив руками и ногами шпиль на верхушке пирамиды и плотно закрыв глаза, Рон Ярагоски прислушивался к свисту ветра в ушах. С головокружительной скоростью его несло куда-то на восток. Когда здание Залияна столкнулось с башней Гарнера, Рона катапультировало в пространство, словно камень из рогатки. По траектории, направленной под углом вниз, он пролетел над более низким зданием, потом над театром Гершвина и врезался в стену здания кинокомпании «Парамаунт» на уровне 38-го этажа. Выбив телом стекло, он заскользил по полу с силой пушечного ядра, оставляя за собой прямую, как стрела, полоску крови и разбрасывая конторскую мебель во всех направлениях. И тем не менее сила инерции оказалась так велика, что, пролетев всю комнату насквозь, он вылетел в окно на противоположной стороне. И теперь его тело парило на высоте 35-го этажа над театром «Зимний сад», занимавшим коротенький отрезок квартала между Бродвеем и 7-й авеню. Упав, он пробил крышу и рухнул прямо на сцену. Если измерять только по горизонтали, то комок плоти и раздробленных костей, который когда-то был Роном Ярагоски, проделал путь в 900 футов.

Столкновение двух зданий, разрушившее верхние этажи обоих и заставившее здание Залияна слегка повернуться вокруг своей оси, катапультировало в пространство не только Рона Ярагоски: в полет ушла и цистерна с водой на 10 тысяч галлонов, находившаяся на крыше. Этот стальной сосуд диаметром двадцать футов и высотой пять прорвал оболочку пирамиды, словно папиросную бумагу, и теперь громоздкий, нескладный и неуправляемый летательный аппарат падал на землю. Цистерна кувыркалась, как камень, брошенный в воду, пока не рухнула в середине квартала.

Старик, стоя с распростертыми руками, словно распятый на невидимом кресте, по-прежнему обращался к толпе, бежавшей мимо него через перекресток Бродвея и 50-й улицы.

– Будьте же мужчинами, проявите твердость! – кричал он, и слезы счастья потоками лились из его глаз. – От Божьего суда нет спасения! Из воды мы вышли и в воду должны вернуться!

Гигантская тень нависла над ним, увеличиваясь одновременно с усилением громовых раскатов, заполнивших воздух. Ветер устремился сквозь образовавшееся ущелье, кусая его распухшие ноги и ударяя в спину с такой силой, что ему стоило больших усилий удержаться на месте. Ветер становился все сильнее и сильнее, сметая и гоня перед собой все подряд: комья грязи, обрывки газет, обломки и осколки здания. Нет, это был вовсе не простой ветер, это был какой-то ураган, посланный Господом, перед концом света, как будто Он намеревался вычистить землю до самых глубин, прежде чем отправить ее на дно морское. Гигантская, устремленная в небеса волна кружащихся в вихре обломков пронеслась мимо старика, оторвала его от земли... а цистерна с водой налетела на него сзади и прокатилась над ним. Долгие годы он знал, что этот потоп придет, и вот он поднял его вверх, опрокинул и навсегда сомкнулся над его головой. Он был прав! Он был прав! Ну, так кто же на самом деле оказался клоуном, сумасшедшим, а, кретины? Чтобы сказать все это, он открыл рот, и его легкие наполнились водой.

Здание Залияна падало прямо на северо-западный угол башни Гарнера, сорокашестиэтажного небоскреба, стоявшего к нему фасадом на противоположной стороне 8-й авеню. Медленное тяжелое соприкосновение двух крыш было почти величественным, словно столкновение супертанкеров или встреча двух китов. И будто пытаясь уклониться от удара, башня Гарнера в верхней своей части отклонилась назад футов на пятнадцать и согнулась градусов на десять, а потом медленно двинулась обратно. Это изломанное движение привело к тому, что стальной каркас здания отделился от своей облицовки, которая упала на землю, словно серебряный занавес. Со всех четырех сторон вертикальными каскадами посыпалось цветное стекло.

Аннет Вайман, от ужаса сжавшаяся в комочек на восточной стороне 40-го этажа, была уверена, что это столкновение сшибет ее здание, как вторую костяшку домино в падающем ряду. Ее швырнуло на четвереньки, и она почувствовала, что скользит вниз по внезапно круто наклонившемуся полу в сторону внешней стены, которой больше не существовало. Сумев ухватиться за дверной косяк, она повисла на нем и стала ждать самого худшего. Это был жуткий момент колебания, когда небоскреб, словно океанский лайнер, сбитый набок гигантской волной, балансировал в неизвестности: то ли сумеет выровняться, то ли опрокинется совсем.

Сопротивляться соскальзыванию вниз по этой горке на высоте сорока этажей было невозможно. В течение следующих тридцати секунд, когда здание раскачивалось и изгибалось, отчаянно стараясь восстановить равновесие, миссис Вайман довольно сильно изранилась. Пол коридора, словно гигантские качели, вернулся на прежний уровень и даже чуть выше него, поднимаясь так быстро, что ее подбросило почти до потолка. Даже стоя на четвереньках, Аннет не могла удержать равновесия: сначала пол уходил вниз, потом поднимался, одновременно сгибаясь и разгибаясь, а ее швыряло от одной стены к другой.

Наконец качка прекратилась, и она обнаружила, что находится в здании, лишившемся трети своего пола. Падая, здание Залияна, как клешня, распороло башню Гарнера сверху донизу, выдирая из ее нутра лифты и лестницы с той же уверенностью, с какой мясник удаляет кость из куска мяса. Беспомощная женщина оказалась на высоте четырехсот восьмидесяти футов в здании, которое без особого преувеличения можно было назвать грудой костей без кожи и позвоночника.

Она пролежала, сжавшись в комочек, несколько часов, прежде чем нашла в себе силы доползти до края пропасти, откуда ее можно было увидеть.

Отступая назад через центр перекрестка 51-й улицы, Лузетти, не отводя глаз, смотрел на столкновение в вышине. Он видел, как два небоскреба сдирали друг с друга кожу, как угол башни Гарнера был сокрушен устремившимся вниз зданием Залияна, как Чарльз Кэстльман безмятежно стоял на самой середине улицы, ожидая, пока заполнившая небо громада стекла и бетона обрушится на него. Лузетти надо было бы бежать на восток или на запад по 51-й улице и попытаться спрятаться от смертельного дождя рикошетом летящих обломков под каким-нибудь другим зданием, но он никак не мог оторвать глаз от зрелища опрокидывавшегося восьмисотфутового небоскреба, падавшего, падавшего, падавшего, словно громадный топор.

Когда здание Залияна обрушилось на улицу, его мгновенно окутала кипящая туча пыли. Всем телом Лузетти почувствовал страшный удар насыщенного песком ветра, заставивший его зажмуриться и прикрыть голову руками. Еще прежде, чем он услышал грохот падения, он ощутил какое-то волнообразное движение под ногами. Если бы он не закрыл глаза, то, возможно, сумел бы как-то подготовиться к тому, что за этим последовало: мощный толчок буквально вздыбил мостовую, выгнув ее дугой. Как и припаркованные поблизости автомобили, его подбросило в воздух футов на пять и швырнуло на кучу гранитных обломков. Он поднялся на ноги и был сбит снова, на этот раз сильной звуковой волной. Грохот достиг такой невыразимой силы, что Лузетти захлопал руками по ушам и закричал. Внутри собственной головы он услышал какие-то хлопающие звуки и ощутил двойной удар боли, после которого уже вообще ничего не слышал. Лузетти вновь попытался встать, но ноги подогнулись, и он упал лицом вниз. Приподнявшись на локтях, он увидел картину продолжающегося разрушения. Из зданий выпадали окна, обрушивались карнизы, улицы были заполнены водой и клубящимся паром, а люди, наполовину ослепленные поднимающейся пылью, бежали, обезумев от ужаса.

Где-то далеко впереди квадрат света, обозначавший станцию «50-я улица», увеличивался по мере приближения к нему поезда. Мануэль Роза прищурился. Что-то там было не в порядке. Огни светофора, который он только что миновал, вообще не горели, а когда он взялся за радиомикрофон, чтобы доложить об этом, вагон начал вибрировать так сильно, что ему пришлось положить микрофон обратно и сосредоточиться на контрольных приборах. Рельсовая колея казалась волнообразной, и пелена пыли просачивалась вниз из темного устья туннеля. Передний вагон вдруг стал взбрыкивать, словно молодой бычок на бойне.

Боясь, как бы поезд не сошел с рельсов, Роза сначала притормозил, а потом и почти совсем остановил поезд. Он уже подъехал к станции достаточно близко и мог кое-что разглядеть: стальные колонны у края платформы отклонились в направлении какой-то неясной точки в четырехстах футах от него. Бог мой, да там же, в туннеле, люди! Они шли, держась за стены, а поезд медленно приближался к ним.

– Что это с вами такое? – прокричал им Роза, проезжая мимо. – Вы что, рехнулись? Убирайтесь отсюда!

– Стойте! Стоп! – закричали они в ответ.

– Почему мы останавливаемся? – услышал Роза из громкоговорителя голос кондуктора, находившегося в середине состава.

– Тут люди...

Человек из транспортной полиции бежал к нему вдоль края платформы, размахивая руками над головой. Поезд остановился, втащив на станцию только два передних вагона, словно змея, высунувшая голову из норы. Для середины дня платформа, как ни странно, была пустынной. Роза видел, как несколько неясных фигур спрыгнули с платформы прямо на пути и побежали в туннель, к южному концу станции. Вагон подземки трясся на своих рессорах, а в воздухе стоял приглушенный гул.

– Назад! – прокричал полицейский, поравнявшись с кабиной машиниста. Уводи поезд назад...

– А что случилось-то? – Роза нажал на кнопку своего радиопередатчика, чтобы кондуктор мог слышать их разговор.

– Там какое-то здание падает... Давай, пускай его задним ходом... в туннеле будет безопаснее...

– Задним ходом? Да там же другие поезда на подходе, ты понимаешь!

– Их остановили... возвращайся в туннель... это самый надежный способ, чтобы...

Громкий треск заставил их повернуть головы. В сотне ярдов от них от третьего рельса полыхнул град голубых искр. Казалось, что вся станция пришла в движение. Искры тут же были накрыты камнями, падавшими сверху. Роза попытался сдвинуть поезд с места, но не смог.

– Издох! Тока нет!

– Пусть люди идут через вагоны состава. – Гром стал таким сильным, что полицейскому пришлось кричать, чтобы Роза услышал его. – Они могут дойти пешком до Пятьдесят седьмой улицы.

И, к изумлению Розы, полицейский спрыгнул с платформы и бросился бежать вдоль состава, прямо в глубь туннеля. Роза продел большой палец под золотую цепочку на своем жилете и, вытащив часы, взял их в руку. Точное время может пригодиться для отчета, который ему придется представить. Выбираясь из кабины, он нажал на крошечную запорную петельку. Крышка часов с легким щелчком поднялась так же плавно и негромко, как делала это всегда. Ручная работа высочайшего уровня. В прежние времена знали, как надо делать вещи.

Пассажиры уже вскочили на ноги. Одни уставились на него со страхом и смятением на лицах, а другие уже ожесточенно проталкивались к концу вагона. Один мужчина ухитрился раздвинуть двери настолько, что смог наполовину протиснуться в них.

– Дамы и господа, нас просят покинуть поезд в организованном порядке через задний вагон. Не бегите. Если все мы просто проявим хладнокровие...

Он замолчал, осознав, что никто не слышит его голоса, как и голоса кондуктора из громкоговорителя. Все перекрывал приближающийся рев.

Повернувшись, он посмотрел через дверь вниз, на пути. Рельсы изогнулись влево, словно спагетти, а с потолка сползал пласт старинной кладки. Огни на платформе потускнели и погасли, но он еще успел увидеть, как дальний конец станции, секция длиной по меньшей мере в сто футов, исчезает, словно его расплющивает кузнечный молот. В темноте он слышал грохот обрушивающихся сводов и обваливающихся стен – сначала в отдалении, а потом совсем рядом. Вагон, тускло освещенный автономными батареями, швырнуло сначала в одну сторону, потом в другую, прежде чем окончательно погрести под общим обвалом.

Тело Розы было обнаружено спустя четыре дня, последним из всех. Его пальцы с трудом оторвали от часов, которые показывали 11.35. Точно по расписанию.