12

— Так вот, эта старуха буквально орет на нее, в глаза обзывает проституткой и дешевкой, а бедняжка Лорен, не поднимая глаз, лепечет что-то вроде: «Не виноватая я, он сам пришел!» — увлеченно рассказывал Адам.

Дорси выслушивала эту историю уже в третий раз.

Первый был в воскресенье вечером. Тогда они ужинали в ресторане, потом танцевали, а потом самозабвенно целовались на крыльце. На крыльце ее дома, разумеется. К Адаму Дорси, несмотря на все его уговоры, не поехала, сославшись на усталость.

Второй раз она выслушала историю своего унижения два дня назад, когда Адам вводил в курс дела Линди Обри. Линди слушала с интересом, чем немало удивила Дорси — ей-то казалось, что хозяйка «Дрейка» ничем, кроме своей персоны и своего драгоценного клуба, не интересуется. Когда же Линди удовлетворенно заметила: «Так этой шлюхе и надо!», Дорси почувствовала, себя так, словно начальница ее предала.

Теперь же историю падения Лорен Грабл-Монро слушал Лукас Конвей. И слушал, надо сказать, с большим энтузиазмом.

В джинсах, в белой оксфордской рубашке, с ярким платком на шее, Лукас сидел на своем обычном месте и лениво потягивал неизменный «Танкерей» с тоником. Их с Адамом рабочий день закончился — а у Дорси он только начинался. Что в последнее время безумно ее раздражало. Надоело все работать и работать, не видя никакого просвета.

— Начала объяснять, что не отвечает за мужей, решивших погулять на стороне, — продолжал Адам. — А сама одета — ты бы только видел! Красная короткая юбка, совершенно ничего не скрывающая, от одного взгляда на которую сердце…

Дорси, не выдержав, громко прокашлялась.

— В самом деле? — поинтересовалась она, вопросительно изогнув бровь. — Ты заметил, что на ней надето? Я думала, мужчины никогда не обращают внимание на женские наряды!

Адам явно смутился:

— Э-э… м-да…

— Точно, — поддержал Лукас. — Не замечают. За одним-единственным исключением: если на тебе красная мини-юбка, совершенно ничего не скрывающая, от одного взгляда на которую… Ну вы сами понимаете…

— Кстати, Мак, — запоздало вставил Адам, — на тебе сегодня очень милый галстук

— Правда? Ну спасибо. Надеюсь, у тебя сердце падает, когда на него смотришь?

— В самом деле, замечательный галстук, — подтвердил Адам и снова повернулся к Лукасу:

— А эта миссис Харрисон Энрайт, должен тебе сказать, выражений не выбирала!

— Неудивительно, — откликнулся Лукас. — Ты что, не знаешь, кто такая эта миссис Харрисон Энрайт?

Адам нахмурился:

— Нет. А кто она?

— И еще называешь себя журналистом? — Лукас возвел глаза к потолку. — Дружище, последние дни все только о ней и говорят!

Дорси заметила, что Адам метнул быстрый жаркий взгляд в ее сторону.

— Видишь ли, Лукас, — объяснил он, — в последние дни я был занят… э-э… другими делами.

«Точнее, одним-единственным делом, — поправила про себя Дорси. — Старался затащить меня в постель».

Воскресным вечером Адам не делал секрета из своих намерений — и был очень разочарован, когда Дорси твердо попросила отвезти ее домой. Всю неделю она поддерживала статус-кво, отговариваясь от свиданий то занятиями в «Северне», то работой в «Дрейке». Адам понимал и не настаивал. Но приближались выходные, когда и Дорси Макгиннес, и буфетчице Мак положено наслаждаться отдыхом. Да что там — даже Лорен Грабл-Монро выпала редкая возможность отдохнуть!

Хотя, если вдуматься, ничего хорошего в этом не было. Встреча с читателями в большом книжном магазине была отменена в последний момент, поскольку группа местных церковных активистов пригрозила устроить у дверей пикет с плакатами типа: «Блудница и прелюбодейка Лорен Грабл-Монро растлевает наших детей!»

Как видно; сердитая миссис Харрисон Энрайт — не единственная, кто испытывает к Лорен недобрые чувства. Это всерьез беспокоило Дорси; но хуже всего, она не понимала, откуда эта ненависть.

— Миссис Харрисон Энрайт, — продолжал тем временем Лукас, — основательница и бессменная председательница НАЖИМа.

— Что такое НАЖИМ? — поинтересовалась Дорси, хотя Лукас обращался вовсе не к ней.

— Сокращение «Независимая Ассоциация Жен И Матерей». Борются с тяжелым роком, порнографией и прочими «сатанинскими» штучками. А теперь переключились на Лорен Грабл-Монро. Эта миссис Энрайт умело взялась за дело — уже провела несколько передач на радио и телевидении и привлекла на свою сторону немало людей.

Дорси слушала, открыв рот, не в силах произнести ни слова

— Не только блюстители нравственности нападают на Лорен, — продолжал Лукас. — Ребята из «Гарвардского обозрения» написали пародию на ее книжку. Называется: «Как сделать конфетку из дерьма». Я читал — прикольная штука! Так что, похоже, слава Лорен Грабл-Монро близится к закату.

Дорси зажмурилась и замотала головой. Во рту стоял отвратительный привкус страха. И раньше ей приходилось слышать насмешки и упреки в адрес Лорен Грабл-Монро, но откуда вдруг столько Лорено-ненавистников?

Последние несколько дней она не читала газет и не смотрела телевизор. И неудивительно — вымотавшись на двух работах, она приходила домой и без сил падала в постель. Поэтому и не знала, что против Лорен уже развернута целая кампания и множество людей жаждет ее крови.

— А ты читал статью в последнем выпуске «Роллинглбтоун»? — не унимался Лукас. — Называется «Королева макулатуры». Ух, как они проехались и по ее книжке, и по ней самой!

— Я не понимаю, — не выдержав, дрожащим голосом заговорила Дорси, — что, всем этим людям заняться больше нечем? Мало ли на свете занятий, чтобы убить время, — можно вышивать крестиком, или расписывать фарфор, или искать следы пришельцев… Что им всем сделала Лорен Грабл-Монро?

— Это еще что! — с энтузиазмом откликнулся Лукас. — Ты в Интернет загляни и почитай, как ее там кроют! Эти ребята в выражениях не стесняются: самое мягкое…

— И слушать не хочу! — отрезала Дорси.

— Типичный парадокс американской массовой культуры, — вступил Адам. — Сначала создаем себе героев из воздуха, а потом начинаем втаптывать их в грязь.

— Точно, — согласился Лукас. — Затаптываем так, чтобы человек больше не поднялся, а потом пинаем еще пару раз, для верности. Надеюсь, я не открываю для тебя секрета? — обернулся он к Дорси.

— Конечно, не открываешь, — вздохнула она. — Не понимаю только, почему все так набросились на Лорен Грабл-Монро.

— Она — яркая личность, — объяснил Лукас. — В одночасье прославилась. Заработала кучу денег. Представляешь, как завидуют ей обыкновенные серенькие людишки?

— Не думаю, что все американцы такие, — проговорила Дорси. — Конечно, озлобленные крикуны всегда на виду, но…

Лукас язвительно рассмеялся — от его смеха по спине у нее пробежал холодок.

— Думай как хочешь. Одно тебе скажу: будь я на месте Лорен Грабл-Монро, я бы не расставался с огнеметом. Кто знает, что взбредет в голову взбудораженной толпе?

В тот вечер Адам оставался в «Дрейке» почти до закрытия. Не мог заставить себя уйти. Всю неделю он так редко видел Мак, и с каждым днем ему все сильнее ее не хватало. От насыщения голод лишь возрос: с того самого воскресного утра Адам не чувствовал себя удовлетворенным (во всех смыслах, не только в сексуальном). Чего он только не делал, чтобы направить мысли в иное русло! Но испытанные средства — часовая утренняя пробежка, занятия на тренажерах, плавание в бассейне — не помогали: он по-прежнему думал только о Мак, только ее желал.

Однако Адам понимал, что Мак — женщина занятая, и уважал ее занятия. В конце концов, в числе прочего он любит в ней и эту преданность своему делу…

Стоп! Перекрутим-ка назад!

В числе прочего он любит в ней и эту преданность своему делу… Он любит в ней… любит…

«Возможно ли это?» — спрашивал себя Адам, прихлебывая кофе и наблюдая, как Мак запирает бар. Неужели он в нее влюбился?

До сих пор Адам любил, а скорее, полагал, что любит, лишь свою бывшую жену. Да и ее он почти забыл. А может, их брак был обречен на гибель оттого, что оба они по-настоящему не любили друг друга? Или любили, но не настолько, чтобы прожить вместе всю жизнь? Вот почему, узнав о ее измене, Адам не захотел ее простить. И она не попыталась загладить вину, добиться его прощения. Они разошлись без объяснений, без надрыва и двинулись каждый своим путем.

Тогда-то Адам и решил, что попросту не способен любить. Что чистое, глубокое, самоотверженное чувство — не для него. А значит, ему суждено остаться холостяком — что, впрочем, до сих пор его нимало не угнетало.

Почему же чувства его к Мак не похожи ни на что, что случалось испытывать в прошлом? Что, если он действительно в нее влюбился? Влюбился… Или полюбил?..

Что ж, это не так уж страшно. Ну, влюбился — и что? Во всяком случае, пугаться тут нечего. И удивляться тоже не стоит. С самого начала у него с Мак сложились приятельские отношения, несомненно, их влекло друг к другу, а когда они поняли, что ничто не мешает им быть вместе, сделали следующий шаг и стали любовниками.

И, боже, какими любовниками! Такого глубокого, всепоглощающего наслаждения Адам не знал еще ни с однй женщиной. Возможно, думал он, дело в том, что в Мак он видит не только возлюбленную, а подругу. Секс и скрепляет их отношения, и придает им новое измерение. Еще до всякого секса Адам научился любить Мак и доверять ей — доверять, как ни одной женщине в жизни.

Ни с одной женщиной он не делился своими задушевными мыслями! Даже с женой. Почему-то ему казалось: заговорив о том, что его волнует, он потеряет часть себя. Так было всегда, со всеми, но только не с Мак

С первого дня он почувствовал, что с Мак можно говорить обо всем. В чем тут причина — в том ли, что она была замужней женщиной и потому безопасной, то ли в разделяющей их стойке и клубной униформе, но ей он не боялся довериться, с ней не боялся потерять себя. Что-то в ней привлекло его с первого дня знакомства — и какой смысл теперь думать да гадать, что именно?

Какая разница, откуда пришло это чувство? Главное, что оно пришло и остается с ним. Важно, что Адам любит Мак, она нужна ему. Он не мыслит себе жизни без нее. Стоит день или два ее не видеть — и его охватывает невыносимая тоска одиночества. Да, надо признать — он хочет быть с ней.

Как можно чаще. И как можно дольше.

— Еще кофе? — отвлекая его от размышлений, послышался рядом ее чувственный низкий голос.

Он поднял взгляд — лишь для того, чтобы утонуть в ее бездонных зеленых глазах, а сейчас еще и очень грустных. Да и сама Мак выглядела измотанной. Хотел бы он знать, зачем, черт побери, она надрывается на двух работах?

— Поедем сегодня ко мне! — предложил он вдруг. — Проведем выходные вместе.

Приоткрыв рот от изумления, Мак торопливо огляделась кругом — не слышал ли кто? Но бар уже опустел, и даже Линди уже часа два не выходила из своего кабинета, где, вероятно, подсчитывала недельную выручку. Разоблачение им не грозило; и все же на лице Мак отразилась тревога.

— Адам, я очень хотела бы, но не могу, — тихо ответила она.

— Почему? Тебе не нравится мое предложение?

Мак молчала, подыскивая подходящий предлог — предлог, которому он поверит.

«Так-так! — сказал себе Адам. — Значит, ее ничто не удерживает — ничто, кроме страха и неуверенности. Что ж, могу себе представить. Если ее чувства хоть немного походят на мои — ей сейчас нелегко приходится».

Мак удрученно покачала головой.

— Не могу, Адам. За эти выходные мне нужно много всего сделать, позаниматься.

— Возьми книги с собой, — предложил он, не желая смиряться с провалом такого прекрасного плана.

— И еще мне надо отоспаться, — заметила она со значением.

— Что? А у меня в кровати ты спать не сможешь?

Мак выразительно вздернула брови.

— Понимаю, понимаю! — рассмеялся Адам. — До сих пор тебе в моей кровати много спать не приходилось. Но послушай, Мак… — Он потер виски напряженными пальцами, словно отваживаясь на серьезное признание. — Я очень хочу, чтобы ты была рядом. Всю неделю мы почти не виделись, и теперь я хочу побыть с тобой. Неважно, чем ты будешь заниматься. Пока ты читаешь, я могу просматривать материалы для журнала. Захочешь спать — я лягу в другой комнате. Нам ведь необязательно… ну, ты понимаешь. Не пойми меня неверно, — поторопился он добавить, — я очень хочу… ты понимаешь — чего. Очень! — И пожал плечами. — Но, если ты устала, я просто побуду рядом с тобой. Только ты и я — больше никого. По-моему, будет здорово. Пожалуйста, соглашайся!

Несколько секунд она внимательно смотрела на него, но на ее лице Адам, всегда гордившийся своей проницательностью, ничегошеньки не мог прочесть. Наконец Мак нерешительно улыбнулась.

— Ты прав, это будет здорово! Я закончу через пятнадцать минут. Встретимся на первом этаже, у лифта. Только сначала давай заедем ко мне, я захвачу кое-какие вещи.

Прошедшие выходные Дорси вспоминала долго. Два дня и три ночи, вопреки его обещаниям, они с Адамом ровно ничего не делали, только наслаждались друг другом.

Впрочем, Дорси все же удалось просмотреть некоторые из взятых книг. Хотя нет, это не совсем верно. Кое-чем они, конечно, занимались. Дорси читала, Адам делал вид, что редактирует статьи для «Жизни мужчины». И, как ни удивительно, им даже удалось немного поспать. И все время они были вместе — отдыхали, просто радовались друг другу.

И, конечно, занимались любовью. Каждый вечер. Каждое утро. И после обеда. Просто не могли удержаться.

Словом, уик-энд прошел потрясающе, и Дорси вспоминала эти дни с благоговейным трепетом, словно до сих пор не могла поверить, что все это происходит с ней — Дорси Макгиннес, младшей преподавательницей из «Северна».

Хоть говорят, что понедельник — день тяжелый, но и утро понедельника оставило у Дорси самые приятные воспоминания. Будильник зазвенел без четверти шесть: они с Адамом проснулись в объятиях друг друга, улыбнулись — и переставили будильник на десять минут позже. Просто удивительно, что можно успеть за каких-нибудь десять минут! Когда снова раздался звонок, Дорси и Адам со стонами разочарования отстранились друг от друга и бросились в ванные. В разные ванные: окажись они в одной, на работу попали бы только к вечеру. Приняв душ, одевшись и торопливо опрокинув в себя пару чашечек кофе, спустились они в подземный гараж, где стояла машина Адама. Он отвез ее в колледж, а затем, помахав на прощание, поехал к себе в офис. И все это было так по-домашнему, по-семейному, что Дорси впервые подумала: может быть, семейная жизнь не так уж плоха?

Лишь одно омрачало ее счастье: за три ночи и два дня Дорси так и не решилась рассказать Адаму правду про Лорен Грабл-Монро. Но в остальном все было просто сказочно!

Бог свидетель, она пыталась! Несколько раз открывала рот, чтобы сказать: «Адам, нам надо поговорить»; или: «Адам, я должна тебе кое в чем признаться»; или: «Адам, настало время тебя узнать мою тайну…»

Но всякий раз либо сама она решала повременить, либо Адам каким-нибудь соблазнительным предложением отвлекал ее от признания. И с каждым разом снова подступить к разговору становилось все труднее.

А с понедельника все пошло по-другому. Перед тем, как поцеловать Дорси на прощание и расстаться, Адам сказал, что хочет (о господи!) познакомить ее со своими родителями. Нет, конечно, так прямо он не выразился — просто пригласил ее на прием в доме Дариенов-старших. Каждый год в начале декабря родители Адама устраивали в своем особняке на Золотом Берегу торжественную встречу зимы; и на этот раз Адам захотел, чтобы Дорси отправилась с ним.

Вот почему теперь она стоит в холле размером с небольшое суверенное государство, с ужасом думая: «Боже мой, и Адам здесь вырос?!» Взгляд ее скользит по дубовым панелям на стенах, лепному потолку, электрическим свечам в канделябрах. Господи помилуй, да это настоящий дворец! Все вокруг: росписи на потолке, ковер на полу, цветные стекла в окнах, роскошная мебель, смелая цветовая гамма — просто кричит о богатстве и аристократизме. Как здесь вообще можно жить нормальной, обыденной жизнью?!

Но если верить Адаму, здесь жили, любили и умирали пять поколений Дариенов. Дорси не удивилась бы, узнав, что призраки их до сих пор бродят по мрачным коридорам. При всем богатстве и роскоши семейного особняка, было в нем что-то зловещее, отчего у нее сжималось сердце и неприятно сосало под ложечкой. В таком доме, думала она, и должны водиться привидения.

А может быть, все дело в том, что она здесь чужая и в таком шикарном доме ей не место. В материнском изумрудном платье без бретелек, материнском жемчужном ожерелье и жемчужных серьгах Дорси чувствовала себя так, словно она превратилась в Карлотту. И в этом образе она просто не знала, как вести себя.

Как будто и без того мало проблем!

С тех пор как Дорси стала достаточно взрослой, чтобы понять, чем Карлотта зарабатывает на жизнь, она прилагала все силы, чтоб ни в чем не быть похожей на мать. И не потому, что презирала Карлотту или осуждала ее поведение, — о нет! Дорси любила мать и, хоть никогда не понимала ее решений, не позволяла себе ее судить. Она вообще не считала себя вправе кого-то судить. Карлотта — взрослый человек и сама за себя отвечает. Каждый человек сам отвечает за себя, за свои поступки и их последствия — это исповедовала и Карлотта и всегда внушала эти принципы дочери. Поэтому Дорси никогда и не пыталась переделать мать. Да, не понимала ее — но принимала такой, какая она есть.

И много раз клялась себе, что никогда, никогда не повторит ее путь.

С самого детства Дорси, как и учила ее Карлотта, сама за себя отвечала. Главным в жизни для нее стала независимость: страшнее смерти казалась ей ситуация, когда твое благополучие зависит от кого-то другого. Вот почему она не жалела сил, чтобы занять прочное место в научном мире. Она, словно в противовес матери, была абсолютно равнодушна к своей внешности и была чужда женского кокетства. Свела к минимуму романтические отношения. Во всем Дорси привыкла полагаться только на себя. Собственным умом и решимостью собиралась она создать свое счастье, свое будущее — всю свою жизнь.

И никто другой для осуществления этих планов ей не нужен!

Но в глубине души Дорси не оставлял страх. Страх стать такой же, как мать. Как ни любила она Карлотту, но закончить так же не хотела. Не хотела бояться новых морщин, седых волос, не хотела под старость лет остаться одна и со страхом ждать, что же принесет ей будущее. А ведь для Дорси — при ее-то образе жизни — такое было очень вероятно. Что ж, пусть она останется одинокой и несчастливой, но на своих условиях. Потому что сама так решила, а не потому, что кто-то ее отверг.

К сожалению, это не слишком утешало.

Вдруг, словно дух, вызванный ее невеселыми мыслями, в глубине холла облачком алого шифона промелькнула Карлотта. Красивая, элегантная, уверенная в себе… кажется, она даже смеялась.

Грустная улыбка тронула губы Дорси. Да, она совсем не похожа на свою мать! Карлотта среди богатства и роскоши всегда чувствовала себя естественно, а вот Дорси в элегантном платье, посреди родового гнезда миллионеров, кажется себе жалкой притворщицей. Снова она стала кем-то иным — не Дорси, не Лорен и, уж разумеется, не Мак

Где ты, любимая фланелевая рубаха?

— Не бойся. Обещаю, они тебя не укусят.

Это, конечно, Адам. От его шепота, от теплого дыхания над ухом по телу Дорси прошла жаркая волна. А он, как всегда, прочел ее мысли. Хорошо, что Адам рядом — от одного его присутствия ей легче. Да нет, не просто «легче»: от одного взгляда на его статную фигуру в безукоризненном черном смокинге все сомнения и страхи забываются, сменяясь самыми безумными фантазиями…

— Ты уверен? — Дорси кивнула в сторону разноцветной гудящей толпы гостей. — Кажется, среди гостей я заметила свою мать. Может быть, мне не стоит там появляться?

Улыбнувшись, Адам помог ей снять плащ. Кстати, свой плащ ей тоже дала Карлотта.

— Ничуть не удивлюсь, если она в самом деле здесь, — ответил он. — На ежегодный прием у моих родителей собираются сотни людей. Кого только здесь не бывает! Но никто из них не кусается, — снова заверил он. — Они совсем безвредные и даже милые.

Дорси предпочла промолчать. Молча смотрела она, как Адам передает оба плаща — ее и свой собственный — женщине, которая в ответ сделала книксен (господи, самый настоящий книксен!).

«С ума сойти!» — изумлялась Дорси. Никогда в жизни ей не делали книксена, и она понятия не имела, как надо ответить в этом случае.

— Э-э… спасибо, — пробормотала она, с трудом подавив в себе желание сделать в ответ глубокий поклон. И прошептала Адаму:

— Слушай, а номерков или чего-нибудь в этом роде она нам не даст?

Он от души рассмеялся:

— Нет. Марисса помнит все. Это ее работа.

Ничего себе: служанка, чья единственная обязанность — запоминать, какое пальто кому принадлежит! Интересно, каково ее место в служебной иерархии дома Дариенов? Выше или ниже главного дегустатора блюд?

Адам протянул Дорси руку. Сердце ее отстукивало бешеную мамбу, но, собравшись с храбростью, она коснулась холодными пальцами его ладони и двинулась вперед, на покорение неизведанной территории.

Шаг за шагом. Ноги, казалось, не слушались ее, походка была деревянной. Раз, два — кругом голова. Три, четыре — нет мне места в этом мире… Спокойно, спокойно. Дыши глубже. У тебя все получится.

Должно быть, почувствовав волнение Дорси, Адам сжал ее похолодевшую руку в своей и повел по бальной зале, переходя от одной группки гостей к другой и представляя всем свою спутницу.

Он называл ее сегодня по имени. И не добавлял: Официантка из нашего клуба» или: «Моя единственная любовь». Просто говорил, улыбаясь: «Это Дорси Макгиннес» — и при звуках теплого, нежного голоса, каким произносил он ее имя, в груди у нее словно били крыльями пестрые бабочки.

Почему он так редко называет ее по имени? Не то чтобы Дорси не нравилось прозвище Мак в его устах оно звучит весело и нежно, особенно теперь, когда они с Адамом стали любовниками. Но Дорси хотелось бы, чтобы Адам видел в ней не только девушку из клуба Мак. Не только подружку и собеседницу. И даже — не только любовницу. Она хочет, чтобы Адам видел в ней человека. Женщину, начинающего ученого, преподавательницу, любительницу фланелевых рубах. Дорси Макгиннес во всей полноте ее личности.

Прием продолжался, и постепенно Дорси немного расслабилась. Адам оказался прав: никто здесь не кусался, и даже его родители оказались очень симпатичными людьми. Невероятно богатыми и тем не менее симпатичными. Фигурой и чертами лица Адам пошел в отца, а вот цвет волос и глаз унаследовал от матери. Аманда и Нат были приветливы и гостеприимны, и Дорси даже позволила себе помечтать о том, как когда-нибудь войдет в их мир…

Но, разумеется, тут же отринула дурацкие фантазии. В этот мир она едва ли войдет на равных, даже несмотря на свою наследственность. Да, Карлотта здесь как дома, а ее отец вообще в этом мире родился и вырос, но к Дорси это не относится. Она — незаконный ребенок. Самозванка. И не избавится от этого груза, пока не откроет Адаму всю правду о Лорен Грабл-Монро.

Что в этом блистающем мире ей делать нечего, Дорси поняла, едва вошла в бальную залу. Ибо в первый же миг она наткнулась на своего отца. Он стоял в каких-то десяти футах от нее — высокий, подтянутый, в, смокинге, погруженный в беседу с еще одним смокингоносцем. У Дорси подогнулись колени: она смотрела на него и не могла отвести взгляд. Должно быть, Адам заметил ее смятение; остановившись, он взглянул в ту же сторону, затем перевел взгляд на Дорси:

— Что такое, милая?

Она молчала, не отрывая глаз от Реджинальда. Отец, как видно, что-то почувствовал: он обернулся, расширил глаза, приоткрыв рот от удивления, и даже двинулся к ней, но тут же опомнился, поколебавшись, отвернулся и с неохотой продолжил прерванный разговор. Все продолжалось не дольше нескольких секунд, но Дорси показалось, что прошла целая вечность.

— Ты знаешь Реджинальда Дорси? — с нескрываемым удивлением спросил Адам, когда она обернулась. — Он друг моего отца. Довольно известный человек. Очень…

Осекшись на полуслове, вдруг повернулся к Реджинальду, каким-то новым взглядом окинул его седеющие рыжие волосы и ярко-зеленые глаза…

— Дорси! — тихо сказал он. На этот раз в том, как он произносил ее имя, не было нежности — только глубокое изумление.

— Да? — ответила она, не слыша собственного голоса — его заглушало биение сердца.

— Нет, я хочу сказать… Дорси. Тебя зовут Дорси — как его.

— Верно, — подтвердила она.

— Он… он твой отец.

Это был не вопрос, а утверждение: Адаму понадобились секунды, чтобы прийти к верному выводу. Что ж такого — он ведь умный парень. Знает, что почем. Удивительно, как Лорен Грабл-Монро до сих пор ухитрялась обвести его вокруг пальца.

— Да, — ответила она. — Реджинальд Дорси — мой отец. Бывший любовник моей матери. Бывший благодетель моей матери, — поспешно поправилась она.

Адам молча смотрел на нее — смотрел так, словно с трудом переваривал эту новость. «А чего ты ждал? — сердито подумала Дорси. — Ты знаешь, кто я и откуда. Что изменилось оттого, что теперь тебе известно имя моего отца?»

— Хочешь поговорить с ним? — полушепотом спросил Адам.

— Нет, — поспешно ответила она. Адам с любопытством взглянул на нее.

— Уверена?

— Абсолютно. — Жесткий ответ — без размышлений, без колебаний.

Но Адам не сводил с нее пристального задумчивого взгляда.

— Знаешь, его жена умерла в прошлом году.

— Знаю, — коротко ответила Дорси.

— Дети выросли и живут своей жизнью.

— Тоже знаю.

— Не будет ничего страшного, если они узнают о тебе…

— Они ничего обо мне не узнают, — прервала она. — Он никогда им не расскажет.

— А что, если ты…

— И я не расскажу. Никогда!

— Но…

— Адам, пожалуйста, пойдем.

Поколебавшись секунду («Не настаивай!» — мысленно умоляла его Дорси), Адам подчинился

— Хорошо. Как хочешь.

По совести сказать, сейчас Дорси хотела одного — уехать домой. И уже приготовилась озвучить это желание, как вдруг перед ними в облаке алого шифона материализовалась Карлотта и, обняв Дорси, быстро чмокнула в щеку.

— Дорси, дорогая, потрясающе выглядишь! Я же говорила; что это зеленое платье создано для тебя!

Это еще вопрос, уныло подумала Дорси. Конечно, оно маленькое (даже слишком!) и облегает тело, как вторая кожа; но беда в том, что в этом платье Дорси не чувствует себя собой. Хотя в этом, быть может, и не платье виновато. Просто за последние дни она совершенно перестала понимать, кто же она на самом деле.

— Спасибо, Карлотта, — без особого энтузиазма ответила она. — Как… интересно… тебя здесь встретить.

Мать беззаботно помахала рукой.

— Ничего удивительного: на приемах у Дариенов собирается весь город. Добрый вечер, Адам, как поживаете?

И, приподнявшись на цыпочки, запечатлела у него на щеке быстрый поцелуй. Абсолютно родственный поцелуй, черт бы его побрал!

— Разве я не права? — прощебетала она. — Весь Чикаго бывает на ежегодных приемах у ваших родителей!

Адам кивнул.

— То же самое я говорил Дорси, когда мы вошли. Вот почему я не удивлен, что и вы здесь. Карлотта просияла.

— Какой вы милый! Будьте душкой, принесите мне коктейль. Я где-то потеряла своего спутника.

Адам почтительно склонил голову, готовый лететь по ее приказу. Удивительно, думала Дорси, как удается Карлотте так командовать мужчинами? Она целую книгу об этом написала, но так и не смогла понять, почему они летят к матери, словно бабочки на огонь. И, как видно, даже Адам — не исключение. И дело не в красоте, не в сексуальной привлекательности, даже не в обаянии: просто в Карлотте было это. Что именно — бог его знает. То, что Дорси всегда презирала. То, от чего упорно отрекалась. Что сумела совершенно в себе истребить. И теперь с изумлением понимала, что завидует матери, потому что та обладает этой загадочной силой, которой у дочери нет и, наверно, никогда не будет.

— Есть принести коктейль! — отрапортовал он. — Дорси, тебе что-нибудь взять?

— Бокал вина, пожалуйста, — попросила она. Адам кивнул и исчез.