ГЛАВА 18

Драфа. Неужели боги могли считать это место своим убежищем? Здесь жарче и суше, чем во всей остальной пустыне. Святой город, сказал Гаспар, любимый город богов, которые успели состариться прежде, чем Атос поселился между звезд, богов, которые создали мир из песка, воды и огня.

Сам город, разумеется, тоже был построен из песчаника в те далекие времена, когда вода здесь еще была. Старик сказал, что одно время здесь жило не меньше десяти тысяч человек. Драфа действительно была сердцем Азахстана еще тогда, когда король дерзийцев ютился в шатре из кож, за тысячи лет до того, как дерзийский Император приказал выстроить розовые арки Загада. Здесь цвели лимоны, миндаль, гранат и ореховые деревья, несметные стада бродили по зеленым холмам, за которыми начиналась пустыня.

Теперь невозможно даже понять, были ли дворцы в сердце Азахстана действительно прекрасны, — от города остались только лабиринты разрушенных стен и куски разбитых мостовых. Высокие колонны и поваленные статуи львов сохранились на небольшом возвышении в центре города. Лимонные и миндальные деревья ушли в небытие вместе с зелеными холмами. Остался только неутомимый ветер, со свистом несущийся над песками, засыпающий и вновь обнажающий разрушающиеся стены и осыпающиеся башни, каждым своим дуновением срывающий еще немного плоти с костей древнего города. Единственное запыленное лимонное дерево сохранилось у стены двора, где мы оставили лошадей и часту Гаспара, чтобы уберечь их от прожорливых зайдегов и койотов. У восточной границы города сохранился ряд пышных сине-зеленых тамарисков, в тени которых когда-то отдыхали подъезжающие к городу путники. Сейчас деревья сдерживали дюны, не позволяя им окончательно завоевать город. Небольшая рощица вездесущих и всегда полезных пальм нагер росла возле полуразвалившейся стены. Там мы положили Александра.

Было сложно поверить, что люди действительно могли поселиться в таком месте. Стервятники кружили над дюнами, к нашему костру пытались приблизиться огромные скорпионы, ящерицы и шакалы. Однако старый Гаспар и мальчик Квеб были только двумя из пяти обитателей руин, живших благодаря источнику, деревьям и нескольким козам. Остальные трое, Сарья, Манот и Фесса, были женщинами преклонных лет, они казались старше Гаспара. Меня больше всего интересовал мальчик. Если он раб, то его рабство было добровольным. На нем не было ни клейма, ни кандалов. Четверо стариков явно обожали его. Черты лица и цвет волос мальчика говорили о дерзийских или базранийских предках.

Переход из нашей части вазиля сюда был долгим. Путешествие на носилках не могло не повредить Александру, и к тому моменту, когда мы добрались до Драфы, он горел в лихорадке. Как только мы положили его в тени нагер, три старухи налетели на нас, словно мухи на гниющее мясо.

— Не трогайте его! — рыкнул Совари на маленькую старушку, которую Гаспар назвал Сарьей. Ее кожа была цвета обгоревшей земли, вся в рубцах и морщинах, во рту виднелись всего три зуба, да и те были готовы отправиться вслед за своими ушедшими товарищами. — Ни один из грязных пустынников не коснется его. — Весь ночной переход капитан не убирал руки с рукояти меча, готовый выхватить его при первом подозрении. Опытный воин, он прекрасно знал, что такое гангрена. Я молился всем богам, чтобы до этого не дошло.

— У вас есть какие-нибудь лекарства? — спросил я у Сарьи, пока Совари омывал лицо принца и старался напоить его. — У нас ничего нет, а те средства, что я знаю, встречаются только в лесах. — Здесь нет ни дубов, ни трав, ни корешков, которыми лечат раны в Эззарии.

— Манот отличная знахарка. А Фесса знает еще больше, — ответила старуха, кивая головой на своих товарок. Высокая седая женщина стояла рядом с Александром, ее тонкие ноздри подрагивали, она вдыхала запах, чтобы, как я догадался, понять, не загнила ли рана. Третья старуха, круглолицая и широкая, ходила вокруг Совари и Александра, горестно цокая языком. — Но они должны осмотреть рану и прочистить ее, чтобы нога начала заживать. И делать это нужно быстро.

Гаспар с мальчиком медленно подошли по вытоптанной в песке тропинке.

— Ваш третий друг присматривает за лошадьми, — произнес старик. — Как раненый воин?

— Очень страдает, — ответил я, отводя его в сторону. — А эти женщины?..

— Они знают, что делать. И в пустыне есть необходимые снадобья, — он подмигнул мне и заговорщицки улыбнулся, — от любых ран.

У меня осталось неприятное ощущение, что его незрячие глаза проникают гораздо глубже, чем мне хотелось бы. Я не забыл его слова. …один из света и один из тьмы… последняя битва… А как он сумел рассказать женщинам, что Александр ранен, еще до того, как нашел нас?

Когда солнце немного поднялось над дюнами, я подошел к капитану. Совари сидел, опустив подбородок на руки, и с тоской глядел на спящего принца.

— Мы должны позволить этим женщинам осмотреть его, капитан. Они не императорские лекари, но зато знают, какие лекарства можно достать в пустыне. У нас с тобой есть только один способ помочь ему, и он не скажет нам за это спасибо.

Совари угрюмо поглядел на меня, потом отвел глаза.

— Мой долг защищать его жизнь. Кто знает, каким ядом напичкают его эти оборванки? — Фесса подошла ближе, и Совари замахал на нее руками. — Что эти нищие понимают в целительстве? Не больше, чем местные шакалы или ведьмы из Трида. Если ногу оставить, гангрена убьет его.

Я собирался возразить ему, но меня перебил слабый голос:

— Вы не отрежете ее. Не отрежете. — Александр не открывал глаз, но его кулаки сжались, он был готов умереть, но не сдаться.

— Конечно нет, мой господин, — заверил принца Совари. — Только в том случае…

— Ни… в… каком… — Слова падали тяжелыми камнями. — Нет.

— Как прикажете, мой господин. Разумеется.

Я поднял глаза на капитана, он неохотно пожал плечами. Совари не успел произнести и слова, а женщины уже были здесь, отодвинув нас в сторону. Прежде чем мы успели опомниться, задымился костер, появились шерстяные подстилки и корзины с различными корешками и сушеными листьями. Они разрезали наложенную нами повязку, — нога Александра выглядела еще хуже, чем накануне. Я не думал, что такое возможно. Принц не пошевелился. Он потратил на несколько сказанных нам слов все свои силы.

— Квеб, — позвала Сарья. — Нам нужна свежая кошона. — Мальчик кивнул и умчался, оставив старика сидеть у стены, где он вскоре и задремал.

Сарья перетерла сухие корни дурно пахнущей молочной травы, растущей под стенами, вскипятила серый порошок, слегка остудила, разложила дымящуюся массу на грубом холсте, потом снова опустила в кипящую воду. Пока Манот смывала горячим отваром грязь и кровь с раны, Фесса нагревала масло нагеры в глиняном горшке, добавляя в него какие-то листья. Она помешивала массу два часа, вдыхая ее запах и пробуя кончиком языка капли с ладони.

Солнце поднялось выше, прогнав ночную прохладу. Квеб принес Сарье какие-то серо-зеленые сорняки, потом подошел к старику и сказал, что готов проводить его в постель, где тот сможет досмотреть свои сны. Гаспар сонно протестовал, пытаясь сесть прямо.

— К нам уже столько времени никто не заходил. Как только с раной будет покончено, я буду беседовать с гостями. — Он оттолкнул от себя козу, заинтересовавшуюся репейником за его спиной.

— Как только с раной будет покончено, Квеб сходит за тобой, — вмешалась Сарья, отрываясь от растирания сосновой коры. — Еще успеешь наговориться. — Она с трудом сдерживала улыбку.

— У меня не так много времени. — Старик поскреб бороду. — Нет. Совсем немного.

Веселость Сарьи пропала, она перевела взгляд на мальчика. Квеб тоже посерьезнел. Он помог старику подняться и осторожно повел его по пескам. Через некоторое время мальчик вернулся и стал помогать старухам.

Мне тоже нашлось занятие. Я нарезал луковицы из корзины Манот, пока Фесса процеживала свое варево в другой горшок. Пришли Совари с Малвером, и круглолицая Фесса приказала им держать Александра за плечи. Затем она вылила свое снадобье прямо на открытую рану. Крик Александра разнесся по пустыне.

— Ты, ведьма! — заорал Совари. — Эззариец, нужно послать за настоящим врачом…

— Боль необходима, — произнесла Сарья, похлопывая меня по руке. — Мы должны убить гниль, прежде чем начнем лечить ногу.

В Дерзи такие раны прижигали раскаленным железом, а потом туго забинтовывали, ожидая выздоровления или гибели. Даже в самых успешных случаях человек оставался хромым. То, что они делают, в любом случае не опаснее дерзийских способов врачевания. Я перевел дух и вернулся к своим луковицам.

— Он не простой человек, — произнес я.

— Знаю.

Я посмотрел на нее, но Сарья уже вернулась к костру и поставила на огонь воду, в которой она собиралась кипятить принесенные Квебом серые сорняки. Прошел еще час, они наложили на рану припарку из лука и прикрыли ее листьями. Сосновая кора была уварена и смешана с маслом нагеры. Получилась липкая мазь. Теперь надо подождать.

Манот следила за состоянием Александра, ее светлые глаза почти не мигали. Через несколько часов ее сменила Сарья, а неугомонная Фесса принесла нам еду: несколько розоватых плодов нагеры, чашку козьего молока, лепешку, приготовленную из перемолотого миндаля и ароматного масла все той же нагеры. После этого великодушного подношения Малвер с Совари отправились на разведку, чтобы осмотреть город и понять, где лучше устроить пост. Следующие два часа я сидел в тени и наблюдал, как усиливается лихорадка принца. Его щеки пылали, дыхание со свистом вырывалось из груди, он начал метаться, сидящей рядом с ним женщине приходилось прижимать ладонь к его груди, чтобы хоть немного успокоить его. Нам не понадобится согревать его, когда наступит ночь.

Настала очередь Фессы сидеть рядом с Александром. Я больше не мог оставаться бездеятельным. Когда безжалостное солнце двинулось на закат, я вышел из-под деревьев и принялся бродить, разглядывая столь любимые Александром дюны. Пустыня немного изменилась. На ее поверхности появились синие тени. Песок слабо шевелился от ветра. Я вырос среди лесов, для меня не было ничего прекраснее запаха весенней земли после дождя, ощущения ласкового осеннего солнца на щеке, цвета золотисто-рыжей листвы над головой и под ногами. Но сейчас созерцание вечерней пустыни оказалось как нельзя более полезным. Я не думал ни о чем, на меня снизошли умиротворение и пустота.

— Это святое место, — услышал я шепот Гаспара. Солнце ушло, ночь набросила на пески свой плащ, и Квеб привел старика.

— Я чувствую это, — ответил я.

— Было время, когда все дерзийские воины совершали паломничество в Драфу, — продолжал Гаспар. — После того, как они получали право заплести косу, они приходили сюда за видениями. Молодой воин, впервые проливший чью-то кровь, должен был обрести душевное равновесие.

— Иногда это необходимо и не молодым.

Старик остановился рядом со мной. Он был почти моего роста, а рядом с ним стоял грациозный тонкий мальчик, на его серебряных браслетах еще догорал последний солнечный луч. Над ними обоими висел сладкий запах незнакомых мне трав.

— Мы можем помочь тебе, воин. Нас осталось совсем немного, но мы еще не утратили знания.

— Почему вы живете в этих руинах?

— Такие, как мы, жили в Драфе, когда она еще была прекрасным городом, недавно возведенным в песках. Мы будем здесь, пока существуют воины.

Значит, Гаспар что-то вроде древнего шамана. Они были у всех народов: мудрые мужчины или женщины, которые наблюдали за звездами или погружались в видения. Они читали будущее по форме облаков, внутренностям животных или выделениям гусениц. Тогда мне ясно, что это за мальчик. Наверное, Гаспар нашел его в какой-нибудь доживающей свой век деревеньке и сделал своим учеником. Он готовил его занять место жреца, помогающего дерзийцам, которые больше не приходили в Драфу за душевным равновесием. Прежде чем я успел задать еще один вопрос, до меня донеслись хриплые стоны.

Я поспешил обратно к Александру. Сарья как раз снимала с огня отвар кошоны, а Манот и Фесса держали Александра за руки. Янтарные глаза принца были широко распахнуты, но он ничего не видел и не узнавал меня.

— Прочь, демон! Я не приму тебя! О Атос всемогущий! Он горит… — Его бред состоял из обрывков воспоминаний тех времен, когда Повелитель Демонов пытался захватить его душу.

— Подними ему голову и придержи, — скомандовала Сарья, держа в руках дымящуюся чашку. — Мы надеялись, что жар уничтожит сам себя, но он слишком силен. — Осторожно, чтобы не пролить горячую жидкость на обнаженную грудь принца, она поднесла отвратительно пахнущую микстуру к его губам. Он отворачивался, плевался, называл нас демонами и предателями и угрожал всеми мыслимыми казнями. Когда нам удалось влить в него чашку, Сарья принесла еще одну. И еще, и еще, пока горшок не опустел. Принц сдался и затих. Мы уложили его обратно, и он начал потеть. Сарья, удовлетворенно кивая, обтирала ему лицо и тело чистой тканью, а Манот тем временем сменила припарку на ноге.

Еще два дня он метался в лихорадке, еще два дня его заставляли потеть. Мы с Совари по очереди удерживали Александра, пока женщины вливали в него свои отвары. Потом мы сменяли Малвера, стоящего на часах, заботились о лошадях и ходили на охоту, чтобы пополнить запасы продовольствия. Спали по очереди. К началу третьего дня в Драфе наши силы были на исходе. Глаза открывались с трудом. Проведя все утро в безуспешных попытках найти что-нибудь съедобное, я швырнул на песок лук Малвера и упал на песок рядом с Совари, уснув раньше, чем мой пустой желудок возобновил свои жалобы. Малвер стоял на часах.

Солнце ослепило меня, когда я с треском открыл глаза. Именно с треском, потому что в моей голове что-то трещало.

Солнце висело прямо надо мной. Глупец. Как меня угораздило заснуть посреди пустыни? Этого не может быть. Я прекрасно помнил, что укладывался спать на шерстяной подстилке под деревьями, в двух шагах от Совари и принца.

— …оставить его здесь. Не думаю, что веревки его удержат, хотя хороший удар его успокоил. — В голосе говорящего звучала тревога. — Не знаю, можно ли его вообще убить. То, что он натворил, никак не согласуется с тем, что он до того сделал.

— Пусть женщины осмотрят твою руку. Я послушаю, что он говорит. — Оба собеседника заметно нервничали.

— Будь осторожен, капитан.

Только попытавшись отвернуться от палящего солнца, я сообразил, что слова про веревки и удары относились ко мне… Я лежал на боку, с руками связанными за спиной и притянутыми к связанным ногам. Тело было выгнуто дугой, отчего в правом боку тоже начало трещать, как и в голове. Но все эти неудобства были ничем по сравнению с теми чувствами, что поднялись во мне, когда я понял, почему оказался в таком положении.

— Все прошло, — выдохнул я. — Я не причиню вам вреда.

— Скажи это Малверу.

— Что случилось? Я правда не знаю. — Разумеется, я догадывался, но подробностей не помнил.

— Малвер говорит, что ты примчался, завывая от ярости, обещал перебить «этих проклятых людишек». В руке у тебя был нож, и, кажется, тебе было все равно, в кого его всадить. Он спрятался за колонной. Когда ты подошел ближе, он запустил тебе в голову кирпич. Когда он связывал тебя, ты едва не откромсал ему руку, и Малверу пришлось ударить тебя еще раз.

— Боги… — Как бы ни были беспокойны мои сны, раньше они всегда служили надежным укрытием от безумия. — Простите меня. Скажи Малверу… — Что он скажет ему?

Чтобы он не боялся? — …я прошу прощения. — Никуда не годится. — Пожалуйста, отойди, капитан. Я собираюсь освободиться но, обещаю никому не причинять вреда.

Поколебавшись, Совари отошел достаточно далеко, чтобы я мог не опасаться за свою шею. Но меч он держал наготове, и я понимал его.

Когда веревки упали, я застонал от наслаждения.

— А как остальные?.. Больше я никого не ударил? — Я медленно сел, прижимая руку к ноющему боку и стараясь выглядеть как можно более миролюбиво.

Совари покачал головой, не сводя глаз с веревок, которые я поджег одним словом. Его ответ обрадовал меня еще больше, чем освобождение от пут.

Я потер запястья и ноющую голову, стараясь не обращать внимания на бок.

— Временами я не могу себя контролировать, — сказал я почти равнодушно. — Эта болезнь не имеет никакого отношения ни к Малверу, ни к тебе. Следовало, конечно, предупредить вас…

Нужно держаться подальше от людей… Людишек, как я сказал. Что происходит? Я всегда думал об эззарийцах как о людях. Но мои неожиданные яростные припадки ни разу не были направлены против эззарийцев, ни разу не касались тех, в ком жил демон. Горден, трое нищих из Вайяполиса, друг Блеза Диан, намхира… все они люди.

— …я думал только о спасении принца, — говорил я Совари. — И я еще нужен вам. Но я уйду сразу, как только он сможет сесть на коня. Если вы с Малвером снова заметите признаки начинающегося припадка, делайте со мной все, что сочтете нужным.

— Мы будем следить.

Совари выглядел озадаченным. Полагаю, он больше не считает меня посланником Атоса, разве только если боги совсем не такие, какими он представлял их. Кончик его меча упирался в разбитый кирпич.

— Не церемоньтесь со мной, если это повторится, Совари. Ты уже видел, что я все делаю как следует.

— Да уж. Я видел. — Он протянул мне руку, помогая подняться с земли.

Я с благодарностью ухватился за него. Мы дошли до источника, рядом с которым росло одинокое гранатовое дерево. Там я мог попить и умыться, Совари ушел вперед поговорить с Малвером и остальными.

Проглотив несколько пригоршней теплой мутной воды и с трудом удержавшись, чтобы не осушить весь родник, я лег на подстилку из прошлогодних листьев и попытался не думать. Без толку. Нужно уходить, я не могу защитить Александра даже от самого себя. Я закрыл глаза и прижал мокрые ладони к лицу. Если бы я мог до краев наполнить этим тихим вечером в пустыне свою душу!

И словно в ответ на мой крик души послышались медленные шаги Гаспара. Он остановился рядом со мной. Мальчика с ним не было.

— Ты не боишься? — спросил я, когда он сел под дерево. Листья тихо зашуршали.

— Не так сильно, как ты. — Его голос звучал иначе, чем до сих пор. Резко и властно. — Я не держу в своих руках жизнь и смерть мира.

Я сел и уставился на него. Жаркий день мгновенно сменился ледяной звездной ночью, такой холодной, что я уже сожалел об уходе безжалостного светила.

— Кто ты, Гаспар?

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос. — Он поднял на меня свои незрячие глаза. Хотя его голос звучал ровно, его заметно пугало то, что видел его мысленный взор. — Но ты уже знаешь, кто ты. Я назвал тебя.

— Тот, что из тьмы.

Он не стал соглашаться или опровергать свои слова.

— Непросто поселить страх в сердца тех, кого ты любишь. Это почти самое сложное. А сложнее всего обнять тьму из своих снов. Дать имя Безымянному и отделить себя от света.

— Это не я. — Мое сердце упало. Я не стал спрашивать, как он узнал и почему так уверен. Не стал думать, как глупо умолять мир изменить то, о чем я знал все это время. — Пожалуйста, это не я.

— Это твой путь, тот, что ты выбрал. Добро или зло, смерть или жизнь.

— Нет. Назови что-нибудь еще. — Словно его слова могут что-то изменить.

— Я не могу вернуть произнесенное, не могу солгать. Защитить душу от сиюминутного зла иногда означает обречь ее на жизнь в вечном зле.

Но если я не могу защитить тех, кого люблю, тех, кого я поклялся защищать, — к чему тогда все? Если я действительно рожден разрушить мир, не лучше ли начать с уничтожения себя? Больше всего на свете я ненавидел самоубийство, действие, отрицающее ценность жизни.

— Помоги мне понять. Я не знаю, что делать.

— Ты идешь по избранному тобой пути. Перед рассветом темнее всего.

Его таинственность ничем не помогла мне. Откуда бы он ни черпал свои знания, от богов, из пророчеств или преданий, события сами вели меня по тому пути, на который я однажды ступил. Я знал, куда он ведет. Через ряд колонн к сочащейся кровью крепости, к человеку с крыльями… к человеку с моим лицом… готовому разрушить мир.

— Мы поможем тебе обрести равновесие, воин. Прежде чем ты вступишь в последнюю битву, тебе необходимо завершить войну с самим собой.

Я больше не хотел слушать его. Закрыл голову руками и проверил возведенные мной барьеры, за которыми находился мой демон. Если я смогу остаться самим собой, удержать демона, оставить его за воротами, не пустить его в Кир-Наваррин, с миром ничего не произойдет. Это не я. Я не стану. Это не я.

Когда я очнулся, уже наступил вечер, рядом со мной никого не было. В воздухе вился призрачный аромат душистых курений. Наверное, я заснул или перегрелся на солнце. Гаспар был просто старым слепым человеком. Никакой гадатель на костях, никакой звездочет не сможет ответить на мой вопрос.

— Он зовет тебя, эззариец! — Совари махал мне из-под пальм нагер. Я поднял руку в знак того, что услышал его, и поспешил к принцу.

ГЛАВА 19

Александр сидел, опираясь спиной на седло, и морщился каждый раз, когда Сарья подносила к его губам деревянную ложку, наполненную густым коричневым варевом.

— Огонь демонов, женщина! Неужели у тебя нет ничего, кроме этого навоза? Если уж мне пришлось остаться в этом проклятом мире, более или менее сносная пища могла бы примирить меня с ним.

— Кассива насытит тебя, воин. Она лучше мяса, если человек ранен. Она врачует кости. — Женщина снова поднесла ложку к его рту, прежде чем он успел запротестовать. Несмотря на недовольство принца, у него едва бы достало сил оттолкнуть ее руку. Он только яростно сверкал глазами.

Я прислонился к развалинам одной из стен, образовывающих укромный угол, и стал ждать. Совари куда-то исчез, Малвера тоже нигде не было. Наверное, он не станет попадаться мне на глаза, пока не убедится, что я не собираюсь прикончить его при первой же возможности.

Когда плошка опустела, Сарья отошла в сторону и указала на большой глиняный сосуд, стоявший рядом с принцем.

— Теперь, когда ты очнулся, следует ли мне помогать тебе, или ты предпочтешь помощь своего друга, или просто напустишь лужу?

— Я неплохо справлялся с этим делом не один десяток лет. Для этого мне не нужна ни старая карга, ни трусливый эззариец.

— Похоже, что он ожил. — Сарья усмехнулась, продемонстрировав мне три коричневых зуба. — Когда у него была лихорадка, он ни разу не назвал меня старой каргой. Манот скоро придет сменить повязку.

Александр пробормотал, обращаясь к ее удаляющейся спине:

— Какой лекарь оставит своего пациента благоухать как навозная куча? В следующий раз они приложат к моей ноге козлиную печенку или гнилую капусту. — Он завозился с горшком и подолом своей грязной, запятнанной кровью рубахи и неудачным движением потревожил ногу, туго забинтованную от бедра до ступни. Его голова упала на подстилку, глаза закатились. — Атос кровавый, — прошептал он, его порозовевшее было лицо снова стало серым.

— Ты хотел меня видеть? — поинтересовался я, подхватывая ногу и осторожно перекатывая его на бок, чтобы он все-таки добрался до предложенного Сарьей горшка.

Даже в такой щекотливый момент, когда его челюсти сжимались от напряжения и боли, он сумел заговорить с достоинством дерзийского принца.

— Я хотел объявить тебе, что ты свободен. Выпусти свои крылья, улетай, или что ты там собирался.

— Очень опрометчивое заявление для того, кто в данный момент не может даже помочиться без посторонней помощи.

— У тебя больше нет обязательств. Ты всегда говорил, что не собираешься защищать мою Империю. Вот и уходи. Наверное, это поможет восстановить доверие ко мне моих дворян после того, как я покинул поле боя, как трусливый огородник. — Он морщился и чертыхался, пока я перекатывал его обратно на спину и подсовывал ему под голову седло, чтобы устроить поудобнее.

— Ты шел на гибель, а это само по себе не вызывает доверия.

В его глазах отразилась боль, не имеющая ничего общего с его раной.

— Ты связал меня по рукам и ногам, заставил видеть мир таким, каким его видишь ты. Я старался, и что из этого вышло? Ты знаешь, на что мне придется теперь согласиться, чтобы приобрести союзников?

Какая разница. Что пользы спорить об утерянных возможностях, если выбора ни у одного из нас все равно нет?

Я позволил ему кричать на меня, пока у него были силы. Он сообщил мне, как мало я понимаю в дерзийском военном искусстве, как глупо с моей стороны было решить, что если Хамраши окружили его войско и перебили половину людей, то он непременно проиграет битву. Потом он поведал мне, как именно он собирается наказывать предателей, оставивших Императора.

Только когда он замолчал и откинулся на седло, закрыв глаза, я заговорил снова.

— И что вы станете делать теперь, мой повелитель?

— Унижаться, надо думать. Ползать на брюхе перед Горушами и бубнить, что это не я убил своего отца. Умолять Фонтези принять в дар половину моих лошадей, земель и моего первенца, если таковой случится, чтобы они вернулись к выполнению своего долга. Уверять Набоззи, что я просто погорячился и что они снова могут обращать в рабов кого угодно, выкалывать глаза своим врагам и продавать их детей, все, что угодно, лишь бы их первый лорд был доволен. Возможно, я смогу заставить их прирезать Эдека, прежде чем он получит в свое распоряжение Империю. Но пока что я валяюсь здесь, как попавший в капкан койот, а эта змея спит в моей постели. Рога Друйи, неужели есть кто-то неудачливее меня?!

— Мне кажется, вам стоит немного поспать, прежде чем отправляться с поклонами. — Я накрыл его ноги грязным плащом.

— Недели… пройдет не одна проклятая неделя, пока я смогу сесть на коня.

— Если вы хотите, чтобы нога осталась прямой, вы не должны вставать, пока кости совсем не срастутся.

— В Загаде есть мастер, который делает сапоги для сломанных ног… вставляет в них металлические пластины от ступни до бедра. Я пошлю Малвера заказать мне такой сапог. Он возьмет мой старый башмак для образца.

— Мой господин, вы не должны рисковать…

— Малвер всегда осторожен. Они с Совари будут развозить письма от меня, пока я не поправлюсь. Я должен узнать, кто остался мне верен.

Пока мы беседовали, наступила ночь. Луна после новолуния поднималась поздно, и вскоре лицо Александра превратилось в едва заметное в темноте светлое пятно. Разговор иссяк сам собой, я задумался, вспоминая странную полночь, которую видел среди бела дня, когда Гаспар говорил о свете и тьме, о судьбе и выборе. Я всматривался в сияющие небеса над деревьями и мечтал оказаться среди звезд, холодных и нечувствительных ко всей боли земли. Пора было расстаться со своей нынешней жизнью. Но меня вечно что-то отвлекало, я никак не мог выбрать подходящий момент. Если Александр начнет отправлять Совари и Малвера с поручениями, он останется здесь один, без защиты…

— Малвер рассказал мне, что с тобой было днем, — донесся до меня приглушенный голос Александра. Сначала я решил, что он разговаривает во сне. — Это то, о чем ты мне рассказывал, приступы безумия, которые находят на тебя? Твой демон?

Мне бы следовало догадаться. Разумеется, он запомнил все, что я рассказывал ему, пока Совари с Малвером обрабатывали его ногу.

— Я должен убраться из Драфы, прежде чем опять впаду в безумие и перережу вам глотки. — Горечь сочилась из моих слов.

— Поэтому ты и отказался отправиться на битву вместе со мной? Ты боялся перебить своих?

— Было много причин.

— Расскажи мне, Сейонн. Я верил, что ты будешь рядом со мной, если я попрошу. Ради меня, ради моего отца. Почему ты не пришел на помощь, до того как битва была проиграна?

Его вопрос был порожден любовью ко мне, ибо его гордость никогда не позволила бы ему произнести вслух подобные слова. Поэтому я наступил на собственную гордость и ответил ему, я рассказал ему то, чего не рассказал бы никому ни за что на свете.

— Да, меня беспокоил этот проклятый демон и моя готовность уничтожать всех, до кого можно добраться в данный момент. Но кроме того… Я больше не могу поднять меч, не испытывая боли. А если меня ударить в правый бок, я вообще не смогу поднять руки, не говоря уже об оружии. — Воину сложно признаться в подобном, особенно Другу, который всегда верил в его силы.

— Ах, проклятье… рана от ножа. — Александр видел работу Исанны. Он, Блез и Фиона спасли меня в тот день от верной гибели.