- Кто такие? - грубо спросил он. Портье с растерянным видом протянул эсэсовцу наши паспорта.
      - Им здесь нечего делать, - рявкнул эсэсовец. - Пусть убираются!..
      Обернувшись к нему, я спокойно сказал:
      - Могли бы быть повежливее. Вы, кажется, забыли, что между нашими странами существуют нормальные отношения...
      Короткая шея эсэсовца налилась кровью. Он, казалось, готов был броситься на меня с кулаками. Однако сдержался и прошипел:
      - Вы скоро узнаете, какие у нас отношения, мы вам еще покажем...
      Резко повернувшись на каблуках, он зашагал прочь.
      Портье извиняющимся тоном принялся объяснять, что сейчас в Бад-Годесберге происходит слет какой-то эсэсовской части, гостиница переполнена, и он сожалеет, что вышло недоразумение. Впрочем, он тут же дал нам адрес расположенного неподалеку частного дома, где сдаются комнаты. Там мы и переночевали.
      Позавтракав утром в соседнем кафе, отправились бродить по холмистым берегам Рейна. По пути нам несколько раз встречались молодые офицеры на породистых, ухоженных лошадях в безукоризненно сшитой униформе, в кокетливо надетых фуражках и замшевых перчатках. Они гарцевали, соревнуясь в ловкости друг с другом, радостные и беззаботные. Видно было, что из-за вынужденного безделья на протяжении более чем полугода их энергия переливается через край. В отеле "Петерсберг", где мы обедали, тоже встретили немало таких же веселых молодых офицеров. Их сопровождали девушки в модных тогда цветастых платьях, что делало круглые столы, которые они занимали, похожими на пестрые клумбы. Никто из них, видимо, не задумывался о том, что их ждет впереди. Они еще находились во власти романтики молниеносных походов. А шестилетняя кровавая война только начиналась.
      С террасы ресторана открывался замечательный вид на реку, на скрывавшийся в туманной дымке ничем особым тогда не примечательный маленький городок Бонн. Мы спускались по извилистой тропинке, окруженные спокойным зеленым полумраком.
      Внезапно тишину и торжественность леса нарушили громкие выкрики: к нам приближалась ватага солдат вермахта. Их сопровождали две девицы. Все - пьяные вдрызг. Один из солдат на ходу пил из бутылки, пиво лилось по подбородку и гимнастерке. Девица тыкала ему в грудь пальцем и глупо хохотала. Мы посторонились.
      Селецкий, посмотрев им вслед, мрачно произнес:
      - Неужели такая пьяная банда когда-нибудь ворвется в нашу страну?..
      Мы не подозревали, что это "когда-нибудь" окажется столь близко.
      Вилла "Хюгель"
      После проведенного Тевосяном совещания администрация крупповского завода несколько раздвинула площадку, на которой мы работали: брезентовые полотнища перевесили подальше. Разговор же о задержке комплектующих узлов орудийной башни состоялся у Тевосяна в поместье семьи Крупна - на вилле "X га-гель".
      В назначенный час нас ждали у подъезда гостиницы "Эсснер Хоф" два черных "мерседеса" с флажками на крыльях. Одетые в черную форму, в фуражках с лакированным козырьком, водители распахнули дверцы с подчеркнутой вежливостью. Мы с Тевосяном разместились в первой машине, Устинов и Селецкий - во второй.
      Выехав за черту города, мы вскоре оказались на довольно узкой дороге, которая, петляя по холмистой местности, привела к усадьбе главы фирмы. У входа во дворец застыли лакеи в расшитых золотом ливреях.
      По мраморным ступенькам мы поднялись в просторный холл, где нам навстречу вышел худощавый старик с пергаментным лицом и жестким взглядом. Это и был Густав Крупп фон Болен унд Хальбах - пушечный король Германии. В прошлом он считался противником Гитлера и до его назначения рейхсканцлером в 1933 году даже предостерегал Гинденбурга против "такой глупости". Но позже, увидев, какие барыши несет ему гитлеровская программа перевооружения Германии, перешел на сторону нацистов и стал одним из вдохновенных сторонников фюрера. Гитлер же, очень нуждавшийся в поддержке промышленников, осыпал Густава Крупна почестями и даже присвоил ему звание Героя труда.
      Поздоровавшись с советскими гостями, Крупп взял Тевосяна под локоть и повел в большую, ярко освещенную залу. Мы последовали за ними и оказались в роскошном помещении со старинными гобеленами во всю стену, с картинами в золоченых рамах, высокими горками с фарфором и бронзой. Тут уже было немало гостей - руководители фирмы "Крупп", военные, в том числе несколько генералов, чины СС.
      Хозяин представил нас собравшейся публике, пояснив, что министр Тевосян занимает высокое положение в партийной иерархии Москвы и к тому же сам является металлургом, проходившим в свое время практику в Германии, в том числе и на заводах фирмы "Крупп". В ответ послышались редкие аплодисменты.
      Появились лакеи с подносами, уставленными бокалами с шампанским. Густав Крупп поднял тост за "сотрудничество между Германией и Россией", не преминув упомянуть, что новые отношения двух стран приносят заметную выгоду и его фирме. Тост вызвал оживление и благожелательный смешок в зале. Затем несколько приветственных слов произнес Тевосян, закончив здравицей в честь советско-германского сотрудничества.
      Всех пригласили в соседнюю залу, где на длинных столах были расставлены всевозможные закуски и сладости. Публика заметно оживилась, стало шумно и жарко. Через некоторое время я заметил, что к Тевосяну подошел хозяин дома. Я сразу же поспешил к ним. Густав Крупп предложил советскому гостю пройти в соседний кабинет, где будет тише и спокойнее.
      Это было небольшое, слабо освещенное помещение с глубокими креслами, обитыми темно-бордовой кожей. Стены, отделанные дубовыми панелями, тускло поблескивали, отражая пламя камина. На низком столике сверкали серебряные кофейные приборы, сахарницы и молочники. Тут же несколько хрустальных граненых графинов с напитками.
      - Надеюсь, ваши коллеги довольны сотрудничеством с нашей фирмой? поинтересовался Густав Крупп, когда мы разместились вокруг столика. Он, конечно, не мог не знать о нашем недовольстве, но решил начать разговор в мажорной тональности.
      Тевосян также не сразу перешел к претензиям.
      - Мы высоко ценим, - сказал он, - совместную работу с такой прославленной фирмой, как ваша. Это целое понятие - эффективность, качество, современная техника. Для нас очень важны и системы, которые мы у вас закупаем. - Тевосян отхлебнул кофе и испытующе посмотрел на собеседника.
      После некоторой паузы Крупп заметил, что такое сотрудничество - дело новое и, как во всем новом, могут быть трения и сложности.
      Тевосян улыбнулся, он был доволен, что хозяин фирмы первым заговорил о трудностях.
      - Вы правы, - подхватил нарком. - Трудности и трения в таком деле неизбежны. Но существуют определенные договоренности, есть график поставок, который обе стороны должны соблюдать.
      - Что вы имеете в виду? - в голосе Круппа послышалась жесткость.
      - Крейсер "Лютцов", который мы купили у Германии, скоро будет отбуксирован в один из балтийских портов. Но пока это только корпус, без вооружения.
      Мы рассчитывали получить в самое ближайшее время хотя бы одну из четырех орудийных башен. Ее опытная сборка начата несколько недель назад. Но дело движется очень медленно. График поставки комплектующих частей нарушается вашей фирмой.
      Вошел лакей. Он наполнил рюмки ликером, налил в чашки кофе и, поклонившись, исчез.
      - Давайте все же сначала выпьем за наше сотрудничество, - примирительно сказал Крупп.
      Подняли рюмки, пригубили сладковато-терпкий напиток.
      - Обязательства, разумеется, надо выполнять, - продолжал Густав Крупп. Такова наша традиция. Но тут причастны силы, над которыми мы не властны. Несмотря на все усилия нашего любимого фюрера, да и на поддержку в этом господина Сталина, попытки убедить англичан и французов покончить с войной, прийти к примирению отвергаются. В Лондоне и Париже продолжают придерживаться воинственного курса. Казалось бы, проблемы Восточной Европы благополучно урегулированы. Польский вопрос, будораживший мир, решен, и обе наши страны договорились о поддержании порядка и спокойствия в этой части континента. Что им еще нужно, этим англичанам? Они хотят уничтожить Германию, а заодно и Россию. Они ненавидят нас. Положение в Европе остается напряженным. В любой момент могут вспыхнуть новые вооруженные столкновения. Поэтому Германия должна поддерживать вермахт на должном уровне. Фюрер призывает нас приложить к этому все усилия. И мы выполняем свой патриотический долг.
      - Все это верно, - возразил Тевосян, - но вы должны понять и нас. Мы выполняем свои обязательства, поставляя Германии зерно, нефть, стратегические металлы, помогаем вам обходить английскую блокаду. Однако и у нас имеются обязательства перед нашим народом, мы не можем не заботиться о нашей национальной безопасности. В обмен на наши поставки мы приобрели крейсер. Это важный элемент нашей обороны. Я настоятельно прошу вас, господин президент, принять меры к тому, чтобы обязательства вашей стороны выполнялись точно по предусмотренному графику.
      Опять повторилась процедура с появлением лакея.
      Может быть, так было специально задумано, чтобы дать время Круппу продумать свои аргументы.
      - Хорошо, - сказал он после небольшой паузы. -, Я поинтересуюсь этим делом. Но надо иметь в виду, что именно сейчас заканчивается оснащение аналогичного крейсера "Принц Евгений", предназначенного для германского военно-морского флота. После того как эта работа будет закончена, мы ускорим поставку орудийных башен для "Лютцова".
      Тевосян поблагодарил и посмотрел на часы. Крупп перехватил его взгляд и заметил:
      - Становится поздно, а у меня еще есть дела на сегодня.
      Мы вышли в большую залу, где к нам присоединились Устинов и Селецкий. Распрощались с Густавом Крупном и, сделав общий поклон, вышли на крыльцо, перед которым рядом с лимузинами стояли неподвижные фигуры шоферов.
      Ярко светила луна, освещая дорожки, посыпанные галькой. Тихая, мирная ночь, казалось, не предвещала новых кровавых событий, которые уже притаились у ворот апреля 1940 года.
      Спустя много лет после окончания войны мне довелось побывать на острове Капри. Советских людей влечет туда "Красная вилла" Максима Горького. Я тоже отдал дань этому пристанищу "пролетарского классика с неаполитанским загаром". Но меня не меньше заинтересовала усадьба с укрепленной на глухой стене, отгораживающей значительную часть южного побережья острова, бронзовой табличкой с надписью "Вилла Круппа". Это поместье семья Крупна передала после войны муниципалитету Капри. Но долгое время оно представляло собой запретную зону, недоступную никому, кроме самых доверенных лиц пушечного короля. Будучи гомосексуалистом, он искал уединенный уголок и счел, что нет ничего более подходящего, чем изолированный скалистый склон острова Капри. Его отгородили высокой стеной, тщательно охраняемой днем и ночью. А с юга вертикально уходит в море неприступная скала. В ней вырублены крутые ступеньки, ведущие к небольшой площадке искусственной пристани. Сюда верные люди привозили интересовавших Круппа молодых людей, и никто не знал ни их лиц, ни их имен. В те времена гомосексуализм был равнозначен порочной болезни, и Крупп тщательно охранял свою тайну, хотя о ней шептались повсюду...
      Густав Крупп в какой-то мере сдержал слово: сборка орудийного комплекса ускорилась. К концу 1940 года обе передние башни удалось установить на крейсере. Но потом все застопорилось. Корабль так и не был до конца оснащен, когда на СССР напала гитлеровская Германия. В первые же дни войны его потопила "люфтваффе".
      В аргументации Густава Крупна была и доля правды. В первые месяцы 1940 года Гитлер действительно готовился к военным действиям на Западе, рассчитывая, разгромив Францию, вторгнуться на Британские острова. Но было и другое. Фюрер и тогда не изменил своей навязчивой идее "уничтожить большевизм". Вынужденный обстоятельствами согласиться на поставки Советскому Союзу современного оружия, он старался под разными предлогами затянуть его доставку по назначению. Тем более он не хотел допустить завершения строительства крейсера "Лютцов".
      Как это было
      В октябре 1923 года я пошел в первый класс находившейся по соседству с "Большевиком" школы, а вечерами, дважды в неделю, занимался немецким и английским языками с приходящим репетитором. Я противился этим занятиям, не подозревая, какую важную роль знание иностранных языков сыграет в моей судьбе. Но родители твердо держали меня в узде, будучи убеждены, что, кем бы я ни стал, это мне в жизни пригодится. Пришлось смириться, но в качестве компенсации за хорошее поведение мне обещали поездки в город.
      Когда мама планировала большие закупки, отец разрешал брать выезд, и дядя Иван доставлял нас в центр, а затем дожидался в условленном месте. Помимо частных лавчонок на Крещатике и на прилегающих улицах было много крупных магазинов с красивыми витринами. Наиболее фешенебельные принадлежали иностранным концессиям. Писчебумажный и канцелярских принадлежностей на Фундуклеевской все знали как хаммеровский. Тут были не только отличные карандаши, ручки и перья, дневники и школьные тетради, ватман и готовальни, но и множество другого добра: альбомы для открыток и записи стихов, пестрые ленточки-закладки с приделанным к ним тисненым цветочком или зверьком. Были здесь и глянцевая бумага всех цветов радуги, ластики в виде забавных фигурок, акварельные и масляные краски - словом, все что угодно. Привлекали любителей кино и прекрасно отпечатанные фотографии кинозвезд, в основном голливудских, В австрийском магазине Альтмана имелись всевозможные вязаные шерстяные изделия пуловеры, свитера, кофты, носки, а также обувь. Карандаши чешского Кохинора соперничали с хаммеровскими. И нигде никаких очередей.
      Вместе с тем в то время было и немало безработных. У биржи труда всегда стояла очередь, и трудоустройство шло медленно. Однако, выполнив какую-либо эпизодическую работу, можно было заработать на пропитание. Тяжело было смотреть на беспризорных. Но почему-то они мне вспоминаются как неунывающие ребята. Почти все чем-то торговали, предлагали поднести покупки, но и шарили по карманам зазевавшихся. После гражданской войны город благоустраивался. Мостили улицы, приводили в порядок тротуары. Повсюду стояли огромные чаны, в которых растапливали асфальт. Здесь бездомные грелись в холодную погоду, устраивались на ночь. Это была обычная картина. Милиция их не тревожила, и утром они разбредались кто куда.
      Нередко, закончив покупки в центре, мы заезжали на Подол. В этой части города, расположенной на берегу Днепра, когда-то находилось гетто. В последующем черта оседлости фактически перестала действовать, и многие евреи, особенно более состоятельные, перебрались в верхнюю часть Киева. Некоторые из них владели довольно крупными предприятиями, строительными фирмами. Миллионер Гинзбург соорудил неподалеку от Крещатика первый в Киеве высотный комплекс с роскошными квартирами. Уже давно исчез владелец, а его здание, все еще доминирующее в силуэте города, по-прежнему называют "домом Гинзбурга". Известна всем и бывшая улица Меринга, построившего незадолго до революции несколько кварталов красивых доходных домов. Рядом с ними находился заполненный магазинами и кафе Пассаж, сооруженный страховым обществом "Россия". Все эти строения украшали центр Киева.
      С установлением советской власти никакой дискриминации по национальному признаку и вовсе не существовало. Напротив, в городе действовали еврейские школы, театр, синагога, выходила газета на идиш. Но Подол по-прежнему оставался преимущественно еврейским районом. Здесь было много всевозможных мастерских: швейных, сапожных, ювелирных, часовых, слесарных, кожевенных. Клиентов встречали очень любезно, заказ либо тут же выполняли, либо были готовы доставить с посыльным. На бойких перекрестках и у крупных магазинов предлагали свои услуги так называемые "красные шапки" - люди разного возраста в малиновых фуражках, отлично знавшие город и готовые доставить по указанному адресу письмо, цветы, торт и даже более крупную посылку. Кроме того, действовала пневматическая почта. Телеграмму, срочное письмо или небольшой сверток укладывали в капсулу, которая по трубам, под давлением воздуха, почти мгновенно попадала в любую часть города, а затем через посыльного к адресату.
      Подол славился богатым рыбным привозом и обилием фруктов и овощей. У причалов с раннего утра стояли огромные плоскодонки, или "дубы", как их называли со времен Запорожской Сечи. Каждая такая лодка имела от восьми до десяти гребцов и, на случай попутного ветра, косой турецкий парус. Но обычно большую часть пути ее тащили волоком. Здесь были свои "ряды": только что выловленная рыба плескалась в чанах, установленных на днище лодок, фрукты и овощи высились почти до бортов. Аромат антоновок, янтарных, без единого пятнышка, заглушал все другие запахи. Огромные арбузы с Херсонщины горой высились над стоявшими поодаль баржами. Дальше, в сторону здания Контрактовой ярмарки, шли вереницы ларьков, заполненных всякой снедью. За деревянными расписными прилавками стояли пышные розовощекие украинки в цветных плахтах вокруг бедер, в расшитых кофтах, в монистах, составленных из множества коралловых и стеклянных бус. У девчат на голове был неизменный венок из свежих цветов, у женщин постарше - плотно облегающий чепец. Они наперебой зазывали прохожих:
      - Панич, дивчина... любеть наше сало, нашу ковбасу, наши галушки, наши вареники...
      Действительно, домашние колбасы, ряженка, топленое сало с чесноком, вареники с вишнями в сметане могли соблазнить любого аскета.
      В дни контрактовых ярмарок, проходивших каждую осень, на Подоле царила невероятная толчея. Сюда съезжались оптовые торговцы и покупатели со всей страны и из-за границы, так же как и на Нижегородскую ярмарку. Участвовали в торгах как частные, так и государственные предприятия. Предлагалось все что угодно - от зерна, мяса и фруктов до промышленных изделий, потребительских товаров, мебели, предметов домашнего обихода. Но и отдельный посетитель мог приобрести в специально отведенных местах любой товар и в любом количестве, скажем, чайный сервиз, ковер, велосипед, музыкальные инструменты. Продавалось не только оптом, но и в розницу также и оружие: охотничьи ружья, малокалиберные винтовки, финские ножи, патроны. Хотя гражданская война закончилась совсем недавно, свободная продажа оружия никого не смущала... Охотничьи ружья регистрировали в любительских обществах, а малокалиберные винтовки вообще никого не интересовали. Отец подарил мне такую винтовку, называлась она "Монте-Кристо", и я с ней в пригородном лесу подстреливал птиц, делая из них чучела, которыми украшал свою комнату.
      В 1929 году мой школьный товарищ Кока Юшков отправлялся с матерью в Анапу - детский черноморский курорт. Они пригласили и меня. Родители сперва не соглашались. Но в конце концов уступили моим настойчивым просьбам. Путешествие поездом до станции Тихорецкой, откуда курортников вез автобус, мне хорошо запомнилось. Поражало обилие продуктов, которые на остановках предлагали местные жители. Вдоль перрона на вышитых петухами рушниках и соломенных подстилках стояли горшочки с топленым молоком, покрытым коричневой корочкой, были разложены домашняя колбаса, сало. В чугунках дымилась горячая картошка, на тарелках знаменитые малороссийские гречаники - блинчики из гречихи. Тут же копченый рыбец, множество ягод и фруктов. Поляницы
      ЮЗ теплого домашнего хлеба, пряники и бублики брали к чаю, а кипяток всегда имелся на каждой станции в титанах прямо на перроне. Милиция не разгоняла самодеятельных продавцов, как это стало обычным после начала коллективизации.
      Мы прогуливались с Кокой вдоль поезда с кульками, полными спелой душистой вишни, лихо выплевывали косточки.
      - Знаешь, - говорил я ему, - мне не приходилось ездить на поезде с тех. пор, как мы с родителями в гражданскую войну добирались из Петрограда в Киев. Тогда в вагонах было не протолкнуться. На полу и на всех полках, даже под самым потолком, где складывают багаж, лежали люди. Во время остановок никто не решался выходить, опасаясь потерять место или вообще не втиснуться снова в вагон. Да и на станциях было пусто, хоть шаром покати.
      - Ну, теперь все это позади, больше такого быть не может.
      Я соглашался с Кокой, не подозревая, что оба мы ошибаемся. Не пройдет и года, как все это изобилие исчезнет. Толпы раскулаченных крестьян, репрессированных ремесленников, кустарей снова будут виснуть на подножках вагонов, кочуя по опустошенной, голодной стране в поисках пищи и крова.
      В Анапе жизнь оказалась не хуже, чем в Киеве. Кокина мама сняла у греческой семьи флигель из трех комнат с кухней. У них был хорошо ухоженный фруктовый сад и всякая живность, копошившаяся под домом, стоявшим на бетонных сваях. У них мы брали козье молоко, яйца, овощи, фрукты. Таких груш, как у этих трудолюбивых садоводов, ныне у нас не сыщешь. В городских лавках продавали мясо всех сортов, свежую рыбу, на лов которой с вечера отправлялись в своих фелюгах рыбаки-турки. Больше всего в сети попадалась барабулька маленькая рыбешка с красной чешуей, очень вкусная, если ее поджарить с картошкой и луком. Впервые увидел я тут и креветки. Тогда властей не беспокоило, что рыбаки, находясь ночью в море, могут сбежать в Турцию: они неизменно возвращались домой, привозя свежие дары моря. На Кавказе и в Крыму этого было вдоволь.
      Коллективизация затронула не только землепашцев, но и тружеников моря. Границу заперли на замок не столько от внешних лазутчиков, сколько от своих граждан, чтобы они не сбежали из советской страны. Лодки с заходом солнца стали запирать в загон из колючей проволоки. Сети реквизировали. Рыбаки-турки остались без дела, да скоро и их самих, так же как греков, татар и многих других, переселили бог весть куда. Свежевыловленной рыбы не стало. Нет ее и поныне. (Все удивлялись, почему в Ленинграде не купишь ни одной живой рыбешки, а рядом, в хельсинкском порту, глаза разбегаются при виде даров моря.) Погибли сады и огороды, зачахли ремесла.. Да и вся Анапа пришла в запустение...
      Проведя утро на великолепном песчаном пляже, мы - Кока, его мама и я отправлялись обедать в ресторан Курзала. То была воистину торжественная трапеза. Обеденный зал поражал своими размерами так же, как и открытая веранда, где стояли столики под цветными зонтами. Сохранили старорежимную осанку и официанты в кремовых люстриновых костюмах, пикейных жилетах, с бабочкой в горошек и крахмальной салфеткой, перекинутой через руку. Хотя отдыхающих понаехало немало, всегда находились свободные столики. Меню было разнообразным, обслуживание безукоризненным. Справа от входа находился бар, и мы с завистью поглядывали на молодых людей, угощавших там модных девиц аперитивами.
      Вечерами в Курзале показывали кинофильмы и устраивали танцы. Мы с Кокой тоже болтались там, восторгаясь изяществом танцующих и ощущая себя бесконечно одинокими. Впрочем, вскоре на пляже мы познакомились с двумя сестренками. Одна из них - белокурая Нина - была нашего возраста, вторая - черноволосая Вера лет шестнадцати. Почему-то она проявила благосклонность именно ко мне, а Коке понравилась Нина. Со стороны наши две пары выглядели, надо полагать, весьма забавно: Кока, вымахавший не по возрасту и потому нескладный, и Нина миниатюрная и юркая. Моя же девушка оказалась не только на три года старше, но и ростом повыше. Как я ни пыжился, оставался ей по плечо. Вера вообще была вполне оформившейся девушкой и, как вскоре выяснилось, уже имела некоторый опыт в обращении с мальчиками. Она замечательно плавала и выглядела особенно привлекательно в черном купальном костюме, облегавшем ее точеную фигурку. Кока и Нина больше плескались на мелководье, а мы заплывали далеко, испытывая особое чувство близости среди морской пучины. Порой к нам, играя, подплывали дельфины. Совсем ручные, они выпрыгивали из волн, сверкая на солнце гладкой кожей.
      Потом, понежившись на горячем песке, мы с Верой прогуливались по отмели, тянувшейся на пару километров к Лысой горе. Пляж нигде не был разделен, не существовало и так называемых медицинских соляриев. Люди располагались, где хотели.
      Я повторял Вере рассказы моего отца, совершившего после окончания морского инженерного училища плавание вокруг Европы - из Петербурга в Одессу. Красочно описывал Гибралтар и Золотой рог Стамбула, его Голубую мечеть и византийскую Айя-Софию. Спустя много лет, бывая в Стамбуле и на островах югославской Адриатики, так схожих с гриновскими пейзажами, я всякий раз вспоминал наши с Верой детские мечты в благословенное лето в Анапе 1929 года...
      Все это изобилие, весь этот образ жизни сохранялись вплоть до начала коллективизации. В любой деревне в жаркий летний день, во всяком случае на Украине, можно было постучаться в первую попавшуюся хату, попросить попить, и тебе выносили кувшин холодного, из погреба, молока, краюху черного домашнего хлеба, а к тому же еще и кусок сала или брикетик сотового меда. Угощали от "широго сердца", от души, и отказывались принимать деньги... И в этом крае, где все дышало изобилием, спустя два года насильственная коллективизация привела к страшному голоду, унесшему миллионы жизней!..
      Некоторые наши экономисты, даже те, кто критикует драконовские методы коллективизации, рассуждают о том, что в конце 20-х годов наша страна в условиях индивидуального крестьянского хозяйства не могла получить достаточно зерна, чтобы, экспортируя его, заработать валюту, необходимую для осуществления планов индустриализации. И потому, дескать, надо было как-то обобществить сельское хозяйство. Возможно, они и правы, хотя дело ведь было не в одном зерне. Индивидуальные хозяйства давали стране мясо, молоко, фрукты, овощи. Индивидуальная деятельность охватывала сферу обслуживания, производство продовольственных товаров, кустарных изделий, портных и часовщиков, сапожников и кондитеров. Но я, не собираюсь вступать здесь в теоретические споры. Я просто хотел показать, как это было. И что произошло в результате сплошной коллективизации хотя бы на примере Киева, где я все видел своими глазами. Оказалась разрушенной целая инфраструктура сферы услуг, исчезли кустари, мелкие лавочники, сапожники, портные, часовщики, закрыли Контрактовую ярмарку, сломали ларьки на Подоле и рассеяли по свету розовощеких "дивчат", угощавших прохожих домашними варениками. Конфисковали плоскодонки, сгнившие вскоре на безлюдных берегах Днепра. Концессионерам предложили убраться восвояси. И ничего в городе не стало, словно смерч пронесся над ним.
      И еще одна мысль не дает покоя. Сколько лет идет у нас перестройка, а жизнь в нашей огромной, богатой талантами, природными ресурсами и плодородной землей стране становится все хуже. Как же тогда, в начале 20-х годов, после трех лет первой мировой бойни, после четырех лет братоубийственной гражданской войны и интервенции, после безжалостных реквизиций "военного коммунизма", потребовалось всего каких-нибудь полтора-два года, чтобы не только "накормить народ", о чем мы уже давно мечтаем, но и воссоздать неплохо устроенную жизнь и обеспечить так и не виденное с тех пор изобилие?
      Тогда, в 20-х годах, не было такой гласности, как ныне. Существовали довольно строгие правила поведения граждан. Бразды правления крепко держала в руках центральная власть. Но как-то это не беспокоило основную массу населения. После многих лет жестокой гражданской войны, неустроенности, голода люди стремились к спокойной, упорядоченной и, главное, сытой жизни. Все это дал им нэп. Дал почти молниеносно, и народ успокоился и занялся делом. Все произошло в короткие сроки, мне думается, потому, что был налицо нужный для этого человеческий материал. Крестьянские дети, измученные многолетней бойней, отказывались воевать в окопах мировой войны, братались с врагом, бежали с фронта. Но, поверив обещанию большевиков дать землю, готовы были четыре года переносить лишения и ужасы гражданской войны и обеспечили победу советской власти. Когда с началом нэпа появилась возможность свободно трудиться на своей земле, крестьянство одним урожаем накормило страну. Ждали возможности беспрепятственно развернуть производство и ремесленники, люди, занятые в прошлом в сфере услуг. Важно и то, что оставшиеся позади тяготы не успели исковеркать психологию людей. Огромные массы изголодались по труду, приносящему удовлетворение и достаток. Появившийся в нужный момент червонец и наличие продуктов и товаров наглядно продемонстрировали, что имеет смысл хорошо трудиться.
      Конечно, и тогда имело место сопротивление партийного аппарата. Мы знаем, как решительно с этим явлением боролся Ленин. Он взял верх потому, что авторитет его был непререкаем, а влияние аппаратчиков не успело укрепиться. Нэп просуществовал неполных восемь лет. А насильственное и жестокое лишение крестьян земли, о которой они мечтали на протяжении веков, нанесло страшную травму, кровоточащую и поныне.
      Что же в современной ситуации не позволяет повторить опыт начала 20-х годов? Сперва многие полагали, что, используя элементы нэпа в современных условиях, удастся быстро выправить положение. Сколько было выдвинуто с апреля 1985 года смелых идей, сколько, на самом высоком уровне, принято постановлений - а дело не двигалось с места.
      Помимо всего известного нам об источниках торможения перестройки главное сводится к двум факторам: сохранившимся нетронутыми на разных уровнях структурам командно-административной системы, препятствующим раскрепощению труда, и деформированному сталинским режимом образу мышления значительной части населения. Запретительные механизмы и психология уравниловки, отрицательное отношение к тем, кто готов трудиться, но и хорошо зарабатывать, низкий уровень требований к качеству жизни, инертность и безразличие - все это усугубляется отсутствием в свободной продаже продовольственных продуктов и товаров первой необходимости и падающей покупательной способностью рубля.
      Можно ли было рассчитывать на перемены к лучшему, если у крестьянина нет уверенности, что на предоставленной ему земле смогут трудиться его дети, внуки и правнуки? Если руководитель колхоза или совхоза может под тем или иным предлогом отобрать индивидуальную ферму? Если чиновники имеют возможность в любой момент ввести новые разорительные правила налогообложения? Если кооператоры, работающие честно, зависят от произвола властей? Если индивидуальный предприниматель, как и фермер, лишен возможности нанять нужное ему количество временных работников? Если отсутствуют посредники, готовые взять у производителя продукцию и доставить ее туда, где в ней нуждаются?