4S экспертов, высказал сомнение насчет подлинности протокола от 23 августа, сославшись на то, что там Литва относится к сфере интересов Германии, а граница не соответствует той линии разграничения, которая фактически образовалась. Если бы эксперты заглянули в протокол от 28 сентября, не произошло бы такой прискорбной неловкости...)
      Хвала, которую Сталин на банкете в Кремле воздавал Гитлеру, не осталась без ответа. Во второй половине декабря фюрер направил "вождю народов" поздравление по случаю 60-летия со дня его рождения. В телеграмме выражались "наилучшие пожелания. благополучия и процветания дружественному Советскому Союзу". Сталин тут же ответил: "Дружба народов Германии и Советского Союза, цементированная кровью, имеет все шансы сохраняться и крепнуть".
      Странно звучит упоминание о "дружбе, цементированной кровью". Имелись ли в виду недавние события в Польше и демонстрация "братства по оружию" на совместных с немцами парадах в Бресте и других городах, после того как вермахт и Красная Армия встретились на заранее обусловленной линии? Или же то был намек на тяжелые потери советских войск в снежных просторах Финляндии? А может, Сталин думал уже о будущих совместных с Гитлером акциях по разделу глобальных сфер интересов?
      Нельзя исключать подобные амбиции "вождя народов". После того как Англия и Франция объявили Германии войну, Сталин вздохнул с облегчением. Теперь Гитлер втянулся в длительный конфликт на Западе. Он может продлиться годы. И если даже в конечном счете Германия победит, она будет ослаблена и для Москвы откроются большие возможности. Могут созреть условия и для "мировой пролетарской революции". Главным сейчас было сохранить сложившиеся с Гитлером отношения.
      Молниеносный поход нацистских полчищ в Западную Европу, неожиданно быстрый разгром Франции, неспособность английских войск задержать продвижение вермахта к Ла-Маншу и их паническое бегство из Дюнкерка - все это озадачило и напугало Сталина. Он стал еще больше бояться столкновения с Германией и готов был идти на любые уступки, чтобы задобрить Гитлера. Куда теперь двинется германская военная машина? Поездка Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, казалось, давала возможность прощупать намерения нацистского руководства.
      Понимал, что волнует Сталина, и Гитлер. Он развернул широкую кампанию дезинформации с целью убедить Москву, что серьезно готовит вторжение на Британские острова. Именно эту задачу преследовал Гитлер, когда в беседах с наркомом предложил принять участие в разделе "британского бесхозного имущества", то есть в разделе между Германией, Италией, Японией и Россией колониальных владений Англии, уверяя, что в ближайшее время Британия будет оккупирована германскими войсками и перестанет существовать как великая держава. Одновременно он внес предложение, чтобы СССР присоединился к "пакту трех", который был заключен Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 г., то есть за полтора месяца до прибытия Молотова в Берлин. Нарком проявил осторожность и не дал втянуть себя в обсуждение этих предложений Гитлера. Он настаивал на том, чтобы от советской границы были отведены германские войска, которые подтягивались туда на протяжении последних месяцев.
      Пакт трех или четырех?
      Вечером 13 ноября, накануне отъезда советской делегации в Москву, советско-германские переговоры должен был по поручению фюрера завершить Риббентроп. Как и на встречах с Гитлером, я присутствовал на этой беседе в качестве переводчика.
      Роскошный кабинет, правда несколько меньший, чем у Гитлера. Старинная мебель с позолотой. На стенах - гобелены до потолка, картины в тяжелых рамах, по углам фарфоровые и бронзовые статуэтки на высоких подставках. Первые несколько минут предоставляются фоторепортерам. Риббентроп любезно улыбается, высоко держа голову, жмет руку советскому гостю. Он полон высокомерия и достоинства.
      (Пишу об этом и вспоминаю тот же кабинет, но другого Риббентропа, объявляющего в ночь на 22 июня 1941 г. о войне советскому послу в Германии Деканозову, которого я сопровождал. Рейхсминистр перед объявлением об этом гибельном для нацистского рейха шаге выпил, видимо, для храбрости. Хотя, возможно, просто в ставке Гитлера, откуда прибыл Риббентроп, праздновали начало нового "блицкрига". Лицо его пошло красными пятнами, руки дрожали.
      Выслушав заявление Риббентропа о том, что два часа назад германские войска пересекли советскую границу, посол резко поднялся и сказал, что германские руководители совершают преступную агрессию, за которую будут жестоко наказаны. Повернувшись спиной и не прощаясь, Деканозов направился к выходу. Я последовал за ним. И тут произошло неожиданное: Риббентроп поспешил за нами, стал шепотом уверять, будто лично был против решения фюрера о войне с Россией, даже отговаривал Гитлера от этого безумия, но тот не хотел слушать.
      - Передайте в Москве, что я был против нападения, - донеслись до меня последние слова Риббентропа, когда, миновав коридор, я уже спускался вслед за послом с лестницы.
      Что означало это поразительное признание министра иностранных дел государства, только что объявившего войну другой державе? Может быть, предчувствие позорного конца на виселице? На Нюрнбергском процессе Риббентроп пытался смягчить судей напоминанием, что известил советское правительство о своей оппозиции решению Гитлера напасть на СССР. Но это ему не помогло.)
      Наконец журналисты и фотографы удаляются. Начинается беседа двух министров за небольшим круглым столом, в центре которого лампа с абажуром из тонкой кожи, разукрашенной цветными гравюрами. Гобелены и картины старинных мастеров в кабинете рейхсминистра, - по-видимому, свежие трофеи из Франции. Но этот абажур? Теперь я думаю, не был ли то один из знаменитых подарков Гиммлера? Очень уж тонка кожа, словно человеческая.
      - В соответствии с пожеланиями фюрера, - начинает беседу Риббентроп, следует подвести итоги переговорам и достичь принципиальной договоренности...
      Рейхсминистр вынимает из кармана листок и продолжает:
      - Здесь высказаны некоторые предложения германского правительства...
      Начав излагать все ту же, сформулированную ранее Гитлером идею раздела после поражения Англии "бесхозного британского имущества" и сфер влияния на земном шаре, рейхсминистр так и не успевает закончить фразу. Раздается сигнал воздушной тревоги. Слышно, как поблизости рвутся бомбы, дребезжат стекла в высоких окнах министерского кабинета.
      Зная о прибытии Молотова в Берлин, английское командование собрало все наличные силы, чтобы ожесточенным налетом на столицу "третьего рейха" продемонстрировать, что у Британии есть еще порох в похоровницах. Потом Сталин шутя пожурит за это Черчилля:
      - Зачем вы бомбили моего Вячеслава?..
      Но нам, разумеется, было тогда не до шуток.
      - Оставаться здесь небезопасно, - произнес Риббентроп. - Давайте спустимся в бункер, там спокойнее...
      Он повел нас по длинному коридору к лифту. Спустившись глубоко под землю, прошли в просторный кабинет, тоже убранный достаточно богато.
      Когда Риббентроп принялся снова развивать мысль о скором крушении Англии и необходимости распорядиться ее имуществом, Молотов прервал его своей знаменитой фразой:
      - Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?
      Как видим, не совсем правы те, кто утверждает, что Молотов был начисто лишен чувства юмора. Он порой был очень остр на язык. Однако в присутствии Сталина больше помалкивал, чем и заслужил репутацию молчальника.
      Риббентроп несколько смутился, но вскоре овладел собой и безапелляционно заявил, что англичане все равно так или иначе потерпят поражение.
      - По мнению германского правительства, - продолжал рейхсминистр, приближается время, когда необходимо будет предпринять практические шаги для раздела бывшей британской империи. Поэтому Советскому Союзу было бы важно своевременно присоединиться к "пакту трех", в котором участвуют Германия, Италия и Япония, и превратить его в "пакт четырех"...
      Представленный Берлином проект договора между Германией, Италией и Японией, с одной стороны, и Советским Союзом - с другой, провозглашал совместное желание четырех держав осуществить сотрудничество в целях обеспечения их "естественных сфер интересов в Европе, Азии и Африке". При этом Германия, Италия, Япония и Советский Союз должны были "взаимно уважать естественные интересы друг друга". Договор вступал в силу с момента подписания сроком на десять лет с возможным его продлением по согласию сторон. Предусматривались также два секретных протокола. Один из них определял преимущественные сферы интересов участников, причем для СССР намечалось южное направление "в сторону Индийского океана". Второй протокол касался отношений с Турцией и замены режима по Конвенции Монтрё новым режимом проливов, с учетом интересов Советского Союза.
      Встреча с Шуленбургом
      После возвращения в Москву Молотов, докладывая на политбюро о результатах переговоров с Гитлером и Риббентропом, сделал вывод, что в ближайшее время можно не опасаться нападения Германии. Не думаю, что Молотов поверил объяснениям Гитлера, будто германские войска, сконцентрированные на советской границе, отдыхают там перед вторжением на Британские острова. Он ведь не раз решительно требовал их отвода. Однако предложения насчет "пакта четырех" и весьма детально разработанные немецкой стороной в этой связи условия, казалось, свидетельствовали о намерении правительства "третьего рейха" еще какое-то время развивать германо-советское сотрудничество. Но главное было, пожалуй, в другом. В том, о чем Молотов поведал только лично Сталину: в готовности Гитлера с ним встретиться.
      Сталин всегда считал Гитлера ловким и расчетливым политиком. Он полагал, что в состоянии проникнуть в ход мыслей фюрера, разгадать его планы. Теперь предложение Берлина о "пакте четырех" представлялось ему вполне логичным развитием этих планов. Гитлер убедился, что советская сторона скрупулезно выполняет торговые обязательства, причем даже в условиях, когда немцы значительно сократили свои поставки. Советский Союз позволил Германии не опасаться британской морской блокады, закупал и переправлял в Германию через свою территорию колониальные товары. Сталин дал честное слово, что не обманет своего партнера. И вот теперь Гитлер предлагает Москве присоединиться к "пакту трех" и готов учесть советские интересы, включая изменение режима черноморских проливов. Все это они обсудят с глазу на глаз при личной встрече, которую предложил провести Гитлер. Молотов, этот тугодум, уклонился от обсуждения столь интересного предложения и хочет потянуть. Но зачем тянуть? Конечно же, следует поскорее воспользоваться благоприятной ситуацией.
      Так или примерно так рассуждал "вождь народов".
      Ему понадобилось чуть больше недели, чтобы подготовить ответ Гитлеру.
      Утром 25 ноября, то есть всего через десять дней после возвращения Молотова из Берлина, нарком вызвал меня к себе.
      - Сегодня в девять вечера, - сказал он, как-то особенно пристально на меня глядя, - я принимаю Шуленбурга. Предупредите его заранее. Предстоит серьезный разговор. Будете переводить...
      Я позвонил в германское посольство и сообщил, что нарком ожидает посла в своем кабинете в Кремле сегодня вечером, в 21.00.
      Минут за десять я вышел к парадному подъезду здания Совнаркома, чтобы сопроводить посла к Молотову. Граф Вернер фон дер Шуленбург был мне уже знаком. Не раз приходилось сопровождать наркома внешней торговли Микояна в посольство Германии на улице Станиславского (бывший Леонтьевский переулок) и в личную резиденцию посла в Чистом переулке (там теперь обосновался патриарх Всея Руси). Последний раз я видел Шуленбурга на перроне Белорусского вокзала, где он приветствовал Молотова, вернувшегося из Берлина. Тогда посол был в сверкающем цилиндре, во фраке и накинутом на плечи плаще. Теперь же на нем были темно-серое длинное пальто и фетровая шляпа с едва загнутыми вверх полями, как предписывала новейшая мода. Вместе с послом из черного "мерседеса" вышел советник посольства Густав Хильгер, отлично владевший русским языком и исполнявший функции переводчика.
      Оставив верхнюю одежду в гардеробе, мы поднялись в отделанном красным деревом лифте на второй этаж и направились в апартаменты Председателя Совета Народных Комиссаров СССР. Посол всегда блистал элегантностью. Темный, в едва заметную полоску костюм, белоснежный платок в нагрудном кармане, туго накрахмаленные манжеты, скрепленные крупными золотыми запонками, такой же жесткий воротничок, заставлявший держать голову высоко поднятой. Поэтому хорошо был виден широкий черный галстук, завязанный свободным узлом и заколотый булавкой с голубоватой жемчужиной. Наголо бритая голова и смуглая кожа, обтягивавшая скулы, придавали лицу с ухоженными усиками ориентальный облик. Быть может, сказывалось длительное пребывание на Востоке. Шуленбург представлял Германию многие годы в Тегеране. Он явно питал симпатии к Ирану. В его резиденции бросались к глаза чудесные исфаханские ковры, прикрывавшие стены, старинное оружие, щиты с вычурной инкрустацией, сабли и кинжалы. Повсюду висели персидские миниатюры, многие на эротические сюжеты, что по тогдашним временам несколько шокировало, но и свидетельствовало о смелости и "широте взглядов" этого потомственного аристократа.
      Шуленбург уверенно шествовал впереди нас по кремлевскому коридору высокий, подтянутый, знающий себе цену. Кто мог подумать, что пройдет не так уж много времени и гестаповские палачи казнят его как участника неудавшегося покушения на Гитлера?..
      Кажется, перст судьбы отметил трагический конец каждого из двух послов: Шуленбурга - в Москве и Деканозова - в Берлине. Они представляли свои страны в канун страшного кровавого столкновения, и оба были впоследствии осуждены и расстреляны своими правительствами: Шуленбург - в 1944 году, Деканозов как участник группы Берии - в 1953-м...
      Поздоровавшись с гостями и предложив разместиться за стоявшим вдоль стены длинным столом, покрытым зеленым сукном, Молотов заявил:
      - Я пригласил вас, господин посол, чтобы сообщить следующее. Советское правительство внимательно рассмотрело предложение, сделанное 13 ноября министром иностранных дел Германии Риббентропом, и готово на определенных условиях положительно отнестись к заключению "пакта четырех" о политическом и экономическом сотрудничестве...
      Далее нарком перечислил упомянутые условия. Они сводились к следующему: немедленный вывод германских войск из Финляндии, обеспечение безопасности черноморских границ СССР путем заключения советско-болгарского договора о взаимопомощи, создание баз для военных и военно-морских сил СССР в районе Босфора и Дарданелл на основе долгосрочной аренды, признание советских преимущественных интересов в регионе южнее Батуми и Баку в направлении Персидского залива, отказ Японии от концессионных прав на уголь и нефть Северного Сахалина.
      - В соответствии с этими пожеланиями, - продолжал Молотов, - следует внести поправки в предложения господина Риббентропа относительно протоколов. Мы полагаем, что в случае возражений Турции против советских баз в проливах трем державам - Германии, Италии и Советскому Союзу - следует разработать и осуществить необходимые дипломатические и военные мероприятия. Поэтому советское правительство считает, что четырехсторонний договор должен сопровождаться не двумя, как предусматривает рейхсминистр, а пятью секретными протоколами...
      Кратко изложив содержание этих протоколов, нарком попросил посла срочно передать в Берлин советские соображения относительно "пакта четырех".
      - Мы надеемся на скорый ответ германского правительства, - заключил Молотов.
      Провожая Шуленбурга к выходу, я был весь во власти обуревавших меня чувств. Наши базы на Босфоре и в Дарданеллах! Это какая-то фантастика. Вспоминались слова из "Песни о вещем Олеге": "Твой щит на вратах Цареграда" Константинополя-Стамбула.
      Вспомнилось и то, что в годы первой мировой войны Англия и Франция обещали после поражения Турции, сражавшейся на стороне Германии, передать России Константинополь и проливы.
      Тогда этого не произошло. Теперь могло осуществиться.
      Неужели эту извечную мечту русских самодержцев осуществит Сталин? Действительно, будет за что величать его мудрым и великим. Меня охватил какой-то великодержавный угар. Я совершенно не задумывался над тем, сколько горя, слез и крови принесла бы реализация этих планов...
      Когда в 1988 году развернулась дискуссия вокруг секретного протокола от 23 августа 1939 г., я подумал, как бы согласие Сталина присоединиться к "пакту трех" и все, что с этим связано, не вызвало ненужной конфронтации и попыток скрыть или затуманить подлинные факты. Написал записку министру иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе, предлагая заранее изложить все, как было. Через некоторое время мне позвонил помощник заместителя министра Л.. Ф. Ильичева, которому переправили мое письмо. Суждение Ильичева сводилось к тому, что подобная публикация была бы несвоевременной. Ничего иного я от Леонида Федоровича, которого хорошо знал, и не ожидал. Его ответ был типичным образцом мышления периода "застоя". Я подготовил статью с изложением всей истории "пакта четырех" для журнала "Международная жизнь". Она была принята и опубликована в августовском номере за 1989 год.
      Сейчас некоторые наши историки высказывают мнение, что, согласившись на подписание "пакта четырех", Сталин хотел лишь прощупать Гитлера и никогда серьезно не намеревался вступать с ним в подобную "аморальную" сделку. Но если это так, то почему же его, такого подозрительного и хитрого, не насторожило молчание Гитлера, несмотря на переданное Молотовым Шуленбургу пожелание получить из Берлина скорый ответ? Не реагировали в Берлине и на повторные запросы советской стороны. Почему Сталин не сделал нужных выводов? Все дело, на мой взгляд, в том, что Сталин уверовал в свою умозрительную схему, согласно которой Гитлер, как и он сам, считал выгодным на данном этапе расширять сотрудничество с СССР.
      В последующие месяцы ничего существенного в советско-германских отношениях не происходило, если не считать сделки по поводу кусочка литовской территории, отошедшей к Германии по секретному протоколу от 28 сентября 1939 г. Между обоими правительствами было достигнуто соглашение относительно того, что Германия отказывается от своих притязаний на эту часть территории Литвы, а правительство СССР соглашается компенсировать правительству Германии, уплатив ему за эту территорию "сумму в 7 500 000 золотых долларов, равную 31 миллиону 500 тысячам германских марок". Секретный протокол об этом был подписан без особых торжеств в Москве 10 января 1941 г. Молотовым и Шуленбургом.
      "Жестокий роман"
      Начальник имперской канцелярии Отто Мейснер сразу же после прибытия в Берлин в декабре 1940 года нового советского посла Владимира Георгиевича Деканозова завел с ним дружбу. Ясно, что она была санкционирована самим Гитлером, который познакомился с посланцем Сталина, когда тот сопровождал Молотова в его поездке в столицу рейха и присутствовал при переговорах в кабинете фюрера. Деканозов - маленького роста, но плотного телосложения, с бочкообразной грудной клеткой, лысеющей головой и густыми рыжими бровями - при новом назначении сохранил свой пост заместителя наркома, что подчеркивало особое доверие, которым он пользовался у "вождя народов".
      Когда меня в конце декабря назначили первым секретарем посольства СССР в Германии и я приступил к своим обязанностям, Владимир Георгиевич встретил меня очень любезно. Часто приглашал на ужин, брал с собой на все важные переговоры, хотя в посольстве имелся специальный переводчик. Деканозов знакомил меня не только со всеми телеграммами, касавшимися отношений с Германией, но и с документами, которые ему присылали из Москвы как члену Центрального Комитета партии. За бутылкой грузинского вина он любил поговорить о том, что они со Сталиным земляки, ибо оба карталинцы (одна из кавказских народностей). Но прежде всего он был человеком Берии, да и перешел в Наркоминдел из органов безопасности. Видимо, все это учитывали в рейхсканцелярии, благословляя особые отношения между Деканозовым и Отто Мейснером.
      Регулярно, два раза в месяц, приходя к послу на ланч, Мейснер, такой же низкорослый и грузный, развалясь в кресле, за коньяком и кофе "конфиденциально" сообщал, что в имперской канцелярии разрабатываются важные предложения к предстоящей встрече между Гитлером и Сталиным. Эти предложения, дескать, направлены на расширение германо-советского сотрудничества и во многом учитывают пожелания, высказанные Молотовым в беседе с Шуленбургом в ноябре. То была чистейшей воды дезинформация. Но Деканозов, естественно, доносил о беседах с Мейснером в Москву, и Сталин, который все больше опасался столкновения с Германией и очень хотел сохранить с Гитлером "дружеские" отношения, верил им больше, чем поступавшим со всех сторон предостережениям о скором и неминуемом вторжении.
      Но по мере того как шло время и не появлялось никаких свидетельств подготовки к высадке "немцев на Британских островах, у Сталина возникло своеобразное толкование ситуации: Гитлер как опытный политик, конечно, остерегается ввязываться в конфликт с СССР, пока остается нерешенным вопрос с Великобританией. Продолжающуюся концентрацию германских войск на границах с Советским Союзом можно объяснить как стремление фюрера иметь "внушительный аргумент" при торге с советским правительством. Но нельзя исключать, что германский генералитет выступает за скорейшее нападение на СССР. Еще не подготовлены новые высшие кадры Красной Армии для замены репрессированных командиров, не налажен выпуск современной военной техники. Зимняя война с Финляндией показала неподготовленность Советского Союза. Исходя из этого, немецкий генштаб требует не откладывать вторжение. В высшем германском руководстве идет ожесточенная борьба. Чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону. Отсюда вывод Сталина: необходимо проявлять осторожность, не поддаваться на провокации, которые устраивает немецкая военщина, стремясь перетянуть Гитлера на свою сторону. Если соблюдать выдержку, не отвечать на вызов провокаторов, то Гитлер поймет, что Москва не хочет никаких осложнений с Германией, и он приструнит своих генералов. Придя к такому заключению, Сталин отверг все предложения о пресечении облетов немецкой авиацией советской территории, оставляя без внимания вопиющие факты нарушения германскими солдатами советской границы. Даже в случаях убийства немцами наших пограничников дело ограничивалось устными протестами посольства - Вейцзекеру, заместителю Риббентропа.
      Поход вермахта на Балканы, занявший более двух месяцев, и полет заместителя фюрера Рудольфа Гесса в Англию окончательно убедили Сталина, что войны в 1941 году не будет. Если уж в Берлине решат совершить нападение, то произойдет оно не раньше весны 1942 года. Ведь из-за операций в Югославии и Греции потеряно драгоценное время. Такой осторожный политик, как Гитлер, не начнет вторжение в Россию в середине лета, тем более что германская армия - и это известно Сталину - не готова к зимней кампании. Гессу, несомненно, поручено договориться с Лондоном. Но пока Черчилль у власти, рассчитывать на такой сговор не приходится. Потребуются месяцы на перестановку в английском правительстве. Если же миссия Гесса вообще сорвется, Гитлер, возможно, решит сперва осуществить операцию "Морской лев". Надо дать фюреру сигнал о поддержке его в споре с генералами.
      И вот 14 июня 1941 г., за неделю до вторжения нацистских полчищ на советскую территорию, в Москве публикуется заявление ТАСС. В нем говорится, что, "по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы".
      Публикуя подобное поразительное заявление, Сталин, видимо, рассчитывал услышать нечто подобное и от Гитлера. Но Берлин ответил полным молчанием. Заявление ТАСС не поколебало Гитлера. О советском демарше германская пресса даже не упомянула. Зато советские люди, Красная Армия оказались дезориентированными. А Сталин все еще старался вовлечь фюрера в переговоры.
      Во время одной из встреч с Феликсом Чуевым ("Сто сорок бесед с Молотовым", стр. 41-42) Молотов затронул вопрос о заявлении ТАСС от 14 июня 1941 г., как оно трактовалось в моей книге "С дипломатической миссией в Берлин".
      "Бережков упрекает Сталина, - сказал Молотов, - что для такого сообщения ТАСС не было оснований..."
      Молотов, оправдывая "вождя народов", пояснил, что это заявление было продумано Сталиным: "Это дипломатическая игра. Игра, конечно. Не вышло. Не всякая попытка дает хорошие результаты, но сама попытка ничего плохого не предвещала. Бережков пишет, будто это было явно наивно. Не наивность, а определенный дипломатический ход, политический ход. В данном случае из этого ничего не вышло, но ничего такого неприемлемого и недопустимого не было. И это не глупость, это, так сказать, попытка толкнуть на разъяснение вопроса. И то, что они отказались на это реагировать, только говорило о том, что они фальшивую линию ведут по отношению к нам..."
      Но если так, то почему же Сталин уже 15 или 16 июня, как только обнаружилось, что немцы не реагируют, не отдал приказ о боевой готовности наших войск, а до последнего дня отклонял любые предложения на этот счет советского командования? И почему высшие командиры Красной Армии сами не приняли мер к тому, чтобы хотя бы замаскировать в приграничной полосе наши танки, артиллерию, авиацию, и довели дело до того, что в ночь на 22 июня гитлеровцы уничтожили на аэродромах 1200 наших боевых самолетов и другую технику?
      Все были в нашей стране разоружены роковым заявлением ТАСС. Вот такая дипломатическая игра!
      С мая месяца начался массовый выезд из Москвы членов семей германского персонала. В посольстве остались лишь самые необходимые кадры. 19-20 июня германские суда покинули советские порты - некоторые из них ушли недогруженными. Обо всем этом Сталину докладывали. Но он продолжал цепляться за свою концепцию, став пленником упрямой веры в Гитлера.
      Состав советского посольства в Берлине не только не сокращали, но, напротив, к нам приезжали все новые семьи, многие из них с детьми. Ни одно советское судно также не было отозвано из германских портов. Более того, Сталин позаботился, чтобы поставки материалов в Германию шли бесперебойно. Последний эшелон с нефтью, марганцем, зерном пересек германскую границу за час до вторжения. Закамуфлировавшиеся и ждавшие с минуты на минуту сигнала к атаке немецкие офицеры и солдаты, наблюдая этот товарный состав, надо полагать, диву давались, поражаясь неосведомленности советских властей.
      Даже 21 июня, в канун вторжения, Сталин все еще надеялся, что сможет завязать диалог с Гитлером. В тот субботний день к нам в посольство в Берлине поступила из Москвы телеграмма, предписывавшая послу безотлагательно встретиться с Риббентропом, сообщив ему о готовности советского правительства вступить в переговоры с высшим руководством рейха и "выслушать возможные претензии Германии". Фактически это был намек на то, что советская сторона не только выслушает, но и удовлетворит германские требования.
      Однако Гитлера уже ничто не могло остановить.
      Сталин же по-прежнему верил в созданную им самим химеру. На рассвете 22 июня немецкие самолеты бомбят Минск, Брест, Львов, Ровно, рвутся бомбы на наших аэродромах и в танковых парках, превращая в железный лом боевую технику. Взлетают на воздух склады горючего и боеприпасов. От Балтийского моря до Черного гитлеровские полчища перешли советскую границу. Но Сталин и теперь колеблется. Отказывается подписать приказ об ответных действиях. Окружающим его маршалам и членам политбюро он говорит:
      - А может быть, все это провокации германской военщины? Пусть Молотов вызовет Шуленбурга. У него прямая связь с Гитлером. Пусть спросит, что происходит...
      Война бушует. В кабинете Сталина тишина. Все ждут результата разговора с германским послом. Молотов отправляется к себе, дает распоряжение позвонить Шуленбургу. Тот не торопится с прибытием в Кремль. Теряется драгоценное время. Наконец посол появляется и на вопрос Молотова отвечает:
      - Это война. Германские войска перешли границу СССР по приказу фюрера...
      - Мы этого не заслужили, - вот все, что может ответить послу нарком...
      Сообщение Молотова: "Это война!" воспринимается находившимися в кабинете Сталина как гром среди ясного неба.
      До последнего момента все верили Сталину. Зная обстановку, надеялись, что "вождю народов" известно нечто такое, что позволило ему отметать все предостережения. Теперь стало очевидным: "мудрый Сталин" просчитался. Война обрушилась на страну - ожидавшаяся и неожиданная.
      Шок, который испытал сам Сталин, лишил его дара речи. После долгой, тягостной паузы он подписывает приказ об отпоре агрессору. Члены политбюро просят его выступить по радио с обращением к народу.
      - Не могу, - отвечает он. - Пусть выступит Молотов...
      Вызвав автомобиль, Сталин, не проронив больше ни слова, уезжает на свою Ближнюю дачу в Кунцево, почти неделю ни с кем не общается: ему стыдно, что он позволил Гитлеру обвести себя вокруг пальца. Только 3 июля находит он силы выступить по радио.
      Любопытно, что и в годы войны Сталин в беседах с зарубежными деятелями, да и в публичных выступлениях, не упускает случая сказать что-то обидное о фюрере. Как-то сравнивая Наполеона с Гитлером, он назвал Бонапарта львом, а Гитлера - котенком. Он мог бы сказать "гиена" или "шакал" или еще какое-либо оскорбительное слово. Но почему - "котенок"? Наши карикатуристы мучились, пытаясь изобразить это ласковое домашнее животное страшным чудовищем. Сталин в достаточной мере чувствовал русский язык, чтобы не ошибиться в выборе выражения. Быть может, он хотел показать Гитлеру, что тот не достоин даже "шакала" и тем сильнее оскорбить его? А заодно и несколько облегчить горечь обиды?
      Впрочем, и Гитлер в течение войны не переставал интересоваться фигурой Сталина. Все, кто находился в близком окружении фюрера, свидетельствуют, что он обычно говорил с уважением о Сталине, особенно ценя его "выдержку" и "стойкость". Характерно одно из парадоксальных высказываний Гитлера в "застольной беседе": "После победы над Россией было бы лучше всего поручить управление страной Сталину, конечно, при германской гегемонии. Он лучше, чем кто-либо другой, способен справиться с русскими..."