Если отказаться от соглашения, то где гарантия, что СССР не станет следующим объектом нацистской агрессии? Франция, а еще раньше Польша заключили с Германией пакты о ненападении. Чемберлен, вернувшись из Мюнхена, провозгласил мир для целого поколения и заявил, что с Гитлером можно сотрудничать. Теперь пакт о ненападении Берлин предложил Москве. Отказ, конечно же, позволит Гитлеру? объявить на всю планету, что только большевики: грубо оттолкнули его руку, протянутую с пальмовой ветвью. Отвергнув идею ненападения, коммунисты показали, что готовят агрессию. Над европейской цивилизацией нависла страшная угроза. Все народы континента? должны сплотиться, чтобы ее отразить, и Германия! готова взять на себя бремя уничтожения "большевистской заразы"! В условиях, когда мюнхенцы все еще: сидели в правительственных креслах Англии и Франции,, подобные призывы, несомненно, нашли бы у них сочувствие. И Советскому Союзу нечего было бы рассчитывать на их помощь. Ибо они только и мечтали,, как столкнуть Германию с СССР.
      В то же время подписание пакта о ненападении, могло отвратить войну Германии против Советского) Союза, по крайней мере на какое-то время. Сталин не: исключал, что в конце концов ему придется столкнуться с Гитлером. Но он хотел как можно дальше оттянуть конфликт. Пакт, казалось, открывал такую возможность. Более того, он мог привести к длительному периоду советско-германского сотрудничества. Может быть, об этом же думает и Гитлер, указывая в телеграмме, что отныне Германия "принимает политическую" линию, которая на протяжении столетий была благотворна для обоих государств"? Во всяком случае, полагал Сталин, подписывая пакт, правительство Германии, очевидно, решило нанести удар не на Востоке, а на Западе. И борьба там может быть длительной, что позволит Советскому Союзу остаться в стороне от конфликта до тех пор, пока Сталин сам не решит вмешаться. Для понятий того периода подобный ход мыслей был вполне логичен. Каждая из держав - потенциальных объектов нацистской агрессии - рассуждала примерно таким же образом.
      В свете этого и секретный дополнительный протокол представляется не таким уж дьявольским замыслом, каким видится нам сегодня. Из послания Гитлера с предельной ясностью вытекало, что нападение на Польшу предрешено. Не могло быть сомнений, что польская армия не выдержит удара танковых корпусов вермахта. Тогда германские войска выйдут на нашу границу, проходившую в непосредственной близости от Минска и Киева, а население Западной Белоруссии и Западной Украины окажется под германским господством. Существовавшую границу с Польшей Сталин, как и вообще многие тогда в Советском Союзе, считал несправедливой и навязанной нам в трудное для страны время. В немалой степени сам Сталин нес ответственность за возникновение этой "несправедливой" границы. Когда после Октябрьской революции возникло независимое польское государство, его граница с Советской Россией была установлена в 1919 году решением Верховного союзнического совета Антанты и вошла в историю как "линия Керзона" (по имени тогдашнего министра иностранных дел Великобритании лорда Керзона). Эта линия основывалась на этническом принципе: районы, населенные преимущественно украинцами и белорусами, отходили к советской стороне. Развернувшиеся вскоре военные действия между Советской Россией и Польшей первоначально принесли успех Красной Армии. Ее части под командованием Тухачевского осадили Варшаву. Ленин придавал этой кампании первостепенное значение, считая, что поражение панской Польши разрушит всю версальскую систему. Поэтому он потребовал, чтобы красные дивизии, наступавшие на Львов и находившиеся под руководством Егорова, повернули в сторону польской столицы и присоединились к войскам Тухачевского. Тем самым было бы обеспечено взятие Варшавы. Однако "политкомиссар" Юго-Западного фронта Сталин настоял на том, чтобы сперва занять Львов. Он ослушался Ленина. В итоге польские войска, укрепленные французскими советниками и оснащенные Антантой современным оружием, нанесли сокрушительный удар армии Тухачевского, которая откатилась далеко на Восток. Одновременно пришлось отступать и частям, действовавшим в районе Львова. Оккупировав большие пространства Белоруссии и Украины, заняв Киев и другие крупные города, поляки вынудили советское правительство подписать в 1921 году Рижский договор, навязав нам новую границу, проходившую значительно восточнее "линии Керзона". Еще и в этой связи договоренность с Гитлером была особенно мила сердцу Сталина. Она давала ему возможность как бы реабилитироваться в собственных глазах и вновь провести западную границу страны примерно по "линии Керзона".
      Но договоренность с Гитлером открывала и другие перспективы. Если в вышедшем в 1991 году сборнике "Сто сорок бесед с Молотовым" правильно воспроизведены слова этого соратника Сталина, то многие события 1939-1945 годов предстают в новом свете. При встрече с публицистом Ф. Чуевым 29 ноября 1974 г. Молотов, уже много лет находившийся на покое, признал: "Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширять пределы нашего Отечества. И, кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей..."
      После войны Сталин мог быть доволен своими приобретениями. Как-то к нему на дачу привезли только что напечатанную школьную карту СССР в новых границах. По своему обыкновению "вождь всех времен и народов" прикрепил ее кнопками к стене и самодовольно произнес:
      - Посмотрим, что у нас получилось... На Севере все в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика - это исконно русские земли! - снова наша. Белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы - вместе, молдоване - вместе. На Западе нормально... - Проведя трубкой у восточных границ своей империи, продолжал: Что у нас здесь?.. Курильские острова теперь наши, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш, и КВЖД наша. Китай, Монголия - все в порядке...
      А потом, проведя трубкой южнее Кавказа, добавил:
      - Вот здесь мне наша граница не нравится...
      Вернуть Карc, отданный Лениным Турции в 1921 году, Сталину не удалось.
      Упомянутые же им приобретения он получил частично благодаря сговору с Гитлером, частично в результате победоносной, хотя и кровопролитной, войны, добившись согласия союзников по антигитлеровской коалиции...
      Сталина обуревали имперские амбиции. Он хотел вернуть все территории, которые ранее входили в состав царской России. На этот счет есть и его публичные высказывания. После победы над Японией он говорил о том, что люди его поколения 40 лет ждали возвращения Родине Порт-Артура, Дальнего Востока, Южного Сахалина. Бессарабия на наших географических картах перед войной заштриховывалась как "спорная территория". Присоединение к Советскому Союзу Прибалтики также было его мечтой. Дополнительный протокол открывал возможность осуществления таких замыслов. Они, пожалуй, также вписывались в менталитет межвоенного периода. Но даже если их оценить с современных позиций как аморальные, захватнические, все же нельзя не признать, что дополнительный протокол от 23 августа, так же как и протокол от 28 сентября 1939 г., объективно можно рассматривать и как документы, способствовавшие возникновению будущей линии фронта, с которой начался германо-советский вооруженный конфликт. Создалось предполье, отдалившее этот фронт от Ленинграда, Минска, Киева, Одессы на 200-300 километров. Нетрудно предположить, какая судьба ожидала бы Ленинград, если бы вторжение началось не за Выборгом, а почти у черты города. Быть может, сейчас на месте этой Северной Венеции плескались бы волны, которыми Гитлер планировал затопить "колыбель Октябрьской революции". Так что к историческим реалиям следует подходить более взвешенно. Ведь в период между двумя мировыми войнами силовое решение международных проблем все еще считалось "законным" политическим инструментом. Формула Клаузевица о войне как продолжении дипломатии иными средствами мало кем оспаривалась.
      Вечером 21 августа Шуленбургу был вручен ответ Сталина Гитлеру: Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру
      21 августа 1939 г.
      Благодарю за письмо.
      Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.
      Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие Германского Правительства на заключение пакта о ненападении создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами.
      Советское Правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г-на Риббентропа 23 августа.
      И. СТАЛИН
      Той же ночью, вскоре после 23 часов по среднеевропейскому времени, германское радио прервало свои передачи, и диктор торжественным голосом зачитал следующее сообщение: "Имперское Правительство и Советское Правительство договорились заключить пакт о ненападении. Рейхсминистр иностранных дел прибудет в Москву 23 августа для завершения переговоров".
      Гитлер торопился объявить миру о достигнутой со Сталиным договоренности. Он хотел отрезать все пути к отступлению...
      Сваричевка
      На Спасской башне снова бьют куранты, напоминая о неумолимом беге времени. Надо заканчивать сверку протокола. Но мои мысли улетают в далекое прошлое, туда, где начинается тропинка, приведшая меня в конце концов в эту маленькую комнату в Кремле.
      ...Мы заранее приготовились к высадке в Станецком. Вынесли вещи на нижнюю палубу и ждали, пока нос судна не уперся в песчаный берег. Непредусмотренная расписанием остановка заставляет спешить. Но поскольку, кроме нас, тут никто не сходит, вся операция занимает не более пяти минут.
      Нас ждет у сходни тетя Люба. При всей тогдашней разрухе отцу каким-то образом удалось предупредить ее о нашем приезде. Она, по-моему, настолько не походит на отца, что трудно поверить в их прямое родство. Вся какая-то черная, сухопарая, с нервным вытянутым лицом, замкнутая и, как мне показалось, не очень обрадованная тем, что мы вдруг свалились на ее голову. Впрочем, это первое впечатление оказалось не совсем верным. Она проявила к нам - беженцам из Петрограда - материнскую заботу, всячески стараясь облегчить нашу жизнь на новом месте.. Ее суровый вид, как мне теперь представляется, был связан с тем, что она считала себя оскорбленной покинувшим ее мужем и что ей, оставшейся одной с ребенком, было действительно тяжело в такие трудные времена. Главное же - ее точил червь ревности: бывший муж женился на другой, значительно более молодой женщине, которую она не упускала случая обозвать коварной и бесчестной соблазнительницей. Отец еще с дореволюционных времен знал бывшего мужа тети Любы. Тот жил в Чернигове и несколько раз приезжал к нам в Сваричевку со своей новой супругой, очень красивой блондинкой. Тетя Люба в таких случаях запиралась у себя в комнате и за занавеской показывала сопернице кукиш...
      На телеге, запряженной парой лошадей, сидел, держа вожжи, мой двоюродный брат Сергей, лет десяти от роду. Я слыхал о его существовании, но видел, конечно, впервые. У него был озорной вид - всклокоченные рыжие волосы над веснушчатой физиономией. Но сразу возникло ощущение, что мы с ним подружимся.
      Родители расцеловались с тетей. Она потрепала меня по голове, и мы принялись рассаживаться на телеге, уложив предварительно наши вещи.
      Дорога вела сперва через густой сосновый бор, а затем по картофельному полю. Вдали показался ровный ряд пирамидальных тополей.
      - Это Сваричевка, - сказала тетя Люба. - Раньше вся больничная усадьба была обсажена такими тополями. Пришлось часть вырубить, чтобы отапливать палаты и наше жилье...
      Через деревню Грековку выехали на широкую аллею, обсаженную вековыми вербами, прогромыхали по бревенчатому мосту над небольшой речкой и оказались перед открытыми воротами во внутренний двор, поросший густой травой. Справа высились два трехэтажных корпуса из красного кирпича. Тетя пояснила, что это поликлиника и стационар на 40 коек. Земская, или, как ее теперь называли, сельская, больница Сваричевка, по имени ее создателя, местного просвещенного помещика Сваричева, была открыта здесь в конце прошлого века. Рассчитанная на обслуживание жителей пяти окрестных сел, она по тем временам могла считаться образцовой. Гражданская война и интервенция обошли ее стороной, и она все еще оставалась почти в первозданном виде. Сохранился и основной медицинский персонал: главный врач Константин Константинович Васильев, акушерка тетя Люба, фельдшер Прокофий Федорович Ушач. Почти не сменился и обслуживающий персонал.
      За больничными корпусами, вдоль двора располагались конюшня и каретник. Там помимо телеги, на которой нас привезли, имелись еще коляска и сани. Коровник теперь был пуст, но раньше там держали больничных и принадлежавших персоналу животных. Тем самым обеспечивались молочными продуктами и персонал, и находившиеся в стационаре пациенты. Поодаль стояли сарай с сеновалом и свинарник. На противоположной стороне двора находились жилые помещения: дом главного врача и флигель с квартирами акушерки и фельдшера. В здании стационара имелись комнаты обслуги. За жилыми корпусами раскинулся фруктовый сад, а рядом с ним - огородный участок. Территорию сада окаймляла быстрая речушка, по берегам поросшая ивами. В заводи, достаточно глубокой, была оборудована купальня. Сад, видимо, существовал тут задолго до появления больницы. Ветки антоновок раскинулись над флигелем, и, забравшись на крышу, мы могли рвать яблоки с самой верхушки. А грушевые деревья были столь огромны, что походили на вековые дубы.
      Сперва мы поселились у тети Любы, но вскоре поняли, что стесняем ее. В общем-то ей с Сергеем в двухкомнатной квартире было привольно. Однако наш приезд осложнил их жизнь. Ей пришлось спать в одной комнате с сыном. Да и нам троим в малюсенькой спальне негде было повернуться. К тому же в сложных случаях тетя Люба оставляла рожениц у себя дома.
      Почти каждую неделю появлялась какая-либо пациентка. Ее укладывали в кухне. Ночью, при схватках, раздавались стоны и крики. Тетя вскакивала с постели,, бежала в кухню, в доме возникал переполох. А тут еще мы!
      Надо было искать другое жилье. Отец ходил по деревням, но ничего подходящего не попадалось. Выручил фельдшер - Прокофий Федорович. Он, холостяк, жил в трехкомнатной квартире один и предложил перебраться к нему. Мы въехали в две смежные комнаты, питались все вместе в большой кухне с русской печью. Кроме того, имелся чулан с окном, где отец позднее оборудовал свою сапожную мастерскую.
      Фельдшер Прокофий оказался на редкость добрым и деликатным человеком. Мы с ним очень быстро сблизились и фактически стали жить одной семьей. Потом, когда мы вернулись в Киев, дядя Проша, как мы все его называли, приехал к нам на три года для завершения учебы в медицинском институте.
      Отец принялся искать какую-либо работу, но ничего не подворачивалось. Первое время приходилось жить за счет того, что мама обменивала у сельских девушек свои платья на продукты. Но вскоре отец, проявив свою природную предприимчивость, принялся за дела, в которых нуждались деревенские жители: стал варить мыло из рыбьего жира, золы и еще каких-то примесей. Запах у мыла был не очень-то приятный, но свою функцию моющего средства оно выполняло неплохо. Затем съездил на свою родину в Чернигов, находившийся примерно в ста километрах от Сваричевки. Привез оттуда сапожный инструмент, а для меня сказки братьев Гримм, несколько томиков Карла Мая на немецком и Вальтера Скотта на английском языке с чудесными иллюстрациями. Это пробудило во мне интерес к иностранным языкам.
      Вскоре отец отлично освоил искусство сапожника. С кожей проблемы не возникло. Его завалили заказами на сапоги, а для сельских модниц - и на более элегантную обувь. Он стачал для меня чудесные сапожки из красного сафьяна, так мне полюбившиеся, что я отказывался снимать их, даже ложась спать.
      Наши дела, естественно, поправились. Несмотря на жесткую метлу "военного коммунизма", деревенским жителям, по крайней мере в нашей округе, удавалось кое-что припрятывать. У нас появились на столе яйца, крупы, молоко, творог, домашняя украинская колбаса, а порой и мясо. К Пасхе отец очень искусно раскрашивал яйца, что тоже пользовалось у соседей успехом. В деревнях тогда был распространен древний обычай "стукаться" пасхальными яйцами. Тот, чье яйцо раскалывалось, проигрывал и должен был отдать его победителю. Чтобы куры несли яйца с крепкой скорлупой, в корм добавляли всякие примеси. Но требуемый результат не всегда достигался.
      Отец придумал более надежный, хотя, пожалуй, и недозволенный метод. Из творога, известки, яичного белка он приготовлял массу, которую наносил на острый носик яйца. Затем обработанные таким образом заготовки красил в разные цвета, что полностью скрывало искусственный слой. Эти яйца были абсолютно неуязвимы, и мы с Сергеем, пользуясь ими при игре в "стукалки", приносили домой немало трофеев, дополнявших праздничный стол.
      В больничной усадьбе все жили дружно. Такие же оазисы местной и бежавшей из голодных краев интеллигенции группировались вокруг лесничества, расположенного в большом зеленом массиве в нескольких километрах от Сваричевки, и в церковном приходе в Станецком, на берегу Днепра. Главный лесничий дядя Егор и несколько объездчиков и егерей жили в большой усадьбе, окруженной вековыми соснами. У каждого была семья и дети примерно нашего с Сергеем возраста. Мы очень любили праздники, которые там устраивали на Пасху, Троицу, Рождество и под Новый год. На них съезжалось множество гостей, среди них немало талантов. Все начиналось с любительского концерта. Играли на пианино, гитаре, мандолине, скрипке. Потом подавали ужин и всякие сладости. Дети бежали в лес играть в прятки, а зимой кататься на санках. Взрослые танцевали под граммофон. Атмосфера таких праздников позволяла на какое-то время забыть о нужде, взаимной ненависти и братоубийственных, кровавых конфликтах.
      Жаркие летние свободные дни проводили на Днепре такой же шумной и веселой компанией. Рано утром запрягали телегу, нагружали ее всякой снедью и отправлялись в место сбора на проселочной дороге, ведущей в Капачев. Тут до революции находился большой конный завод графа Милорадовича. Теперь от завода остались только заброшенные конюшни с проваленными крышами и бескрайние луга, простирающиеся вдоль реки. Милорадовичи сбежали, коней конфисковали сменявшиеся на Украине правители, и огромное поместье осталось бесхозным. В высокой траве были россыпи поразительно душистой ярко-красной земляники. Ее аромат, смешанный с запахом цветущих трав, разносился над полем. А дальше, в крутую излучину реки, вдавалась отмель поразительно мелкого песка, в котором утопали ноги. Небольшая возвышенность, поросшая лозой и кустами шиповника, как бы разделяла косу на два отдельных пляжа. По одну сторону купались женщины, по другую - мужчины. Это позволяло и тем и другим раздеваться догола. Те, кто постарше, окунувшись, возвращались к стоянке, где разжигали костер, готовили трапезу. А молодежь продолжала загорать и плескаться в реке.
      В первый же такой пикник нас с Сергеем подозвал старший сын дяди Егора Володя. Ему уже было лет семнадцать. Вокруг стояли его друзья.
      - Ребята, - обратился к нам Володя, - сбегайте на женскую половину, посмотрите, как выглядят девчата. Вы малыши, они на вас не обратят внимания!. А нам потом все расскажете.
      Я отнекивался, памятуя о предостережении взрослых: если посмотришь на голую женщину - ослепнешь.
      - Ну вы рискните на один глаз, - продолжал настаивать Володя. - Вот увидите, вам самим будет интересно...
      Поскольку я всегда видел женщин только в длинных платьях, у меня сложилось представление, что у них должны быть совсем короткие ноги, чуть длиннее той части, что видна из-под подола. А дальше идет длинное туловище. Теперь представлялся случай убедиться, так ли это. В конце концов мы согласились выполнить поручение. Впрочем, Сергей, который был года на три старше меня, особенно и не сопротивлялся.
      Исцарапанные шиповником, мы перебрались на другую сторону пляжа и подошли к воде. Искоса поглядывая на прекрасное зрелище обнаженных граций, я убедился, что имел абсолютно неправильное представление о женских формах. Хотелось посмотреть повнимательней, и мы стали прогуливаться взад-вперед по кромке воды, бросая взгляды на девушек. Сперва они не обращали на нас внимания, но видя, что мы продолжаем фланировать, одна из них, развернувшись всем корпусом, презрительно выкрикнула:
      - Малыши, перестаньте мутить здесь воду. Марш отсюда!..
      Посрамленные, мы побежали обратно, где нас подробнейшим образом стали выспрашивать дожидавшиеся за кустами парни...
      В Станецком создали базу для ремонта речных судов. Там же реконструировались пароходы для красной днепровской военной флотилии. Узнав об этом, отец предложил свои услуги. Он использовал свои знания, определяя прочность палуб, на которые устанавливались артиллерийские орудия. За эту работу ему выдавали в месяц два мешка овса. Тогда это считалось богатством. Крестьяне предлагали за овес что угодно.
      В деревне Грековка жил глубокий старик - дедушка Оныщук. Он оказался большим мастером по изготовлению лодок на манер старинных челнов, какими пользовались испокон века запорожцы. Из толстого ствола вербы выдалбливалось суденышко е заостренным носом и тупой кормой. Затем нежно-кремовое дерево густо обмазывалось снаружи и внутри несколькими слоями специальной массы, делавшей лодку водонепроницаемой и долговечной. Такие челны могли служить сотню лет, и на Днепре их можно было тогда встретить немало. Своеобразным было и приготовление массы, напоминающей нынешний пластик. Из коры березы вываривали деготь. К нему добавляли смолу, мелкий песок, золу и растертый уголь. Все это тщательно размешивали, пока не получалась тягучая паста. Засохнув, она превращалась в несмываемую корку, крепкую, словно кремень. Внутри в корпус вставлялись скамеечки. Такой челн был невероятно легок, и, сидя на корме, можно было одним веслом запросто добиваться большой скорости. Запорожцы, как шмели, атаковывали в таких челнах большие корабли, а в случае опасности мгновенно скрывались в мелких протоках.
      Отец как корабел заинтересовался этими суденышками. Вместе с дедушкой Оныщуком они изготовили небольшой челночок для меня. Сколько радости он мне доставил! Быстрый, подвижный, настолько неглубокий, что преодолевал любые отмели. Сидя на корме, так что нос высоко задирался вверх, я уплывал по нашей речушке на край света. Без усилия работая веслом, как бы скользил между белыми и желтыми водяными лилиями и огромными лопухами. Пропадал на речке целыми днями. У какой-либо заводи приставал к поросшему камышом берегу, плавал, нежился на разогретых солнцем зеленых лужайках. Никаких игрушек у меня по-прежнему не было. Я сам мастерил из прутиков, водорослей, ракушек и коры сосен целые армады парусников, населяя их пиратами, похищенными принцессами и рыцарями, отправляющимися на их поиски или в очередной крестовый поход. Когда я научился читать, местный священник подарил мне томик "Ветхого завета", ставший моей любимой книгой. В своих странствиях в челноке я разыгрывал библейские сюжеты, становясь то сыном фараона, обнаружившим в зарослях тростника корзинку с Моисеем, то Ноем, плывущим в ковчеге по водам Всемирного потопа...
      Распространились слухи о новой экономической политике. Отец отправился в Киев и вскоре сообщил нам, что положение меняется к лучшему. Ему обещали хорошую должность на одном из заводов, и он ждал нас к себе. Мама очень обрадовалась, и мы стали готовиться к отъезду.
      "Среди старых партийных товарищей"
      Риббентроп, как и намечалось, прибыл в Москву 23 августа 1939 г. и сразу же направился в Кремль. Имея директиву Гитлера поскорее оформить договор о ненападении и дополнительный секретный протокол, рейхсминистр долго не торговался. Фактически он принял все основные советские требования, и в ту же ночь состоялось торжественное подписание документов в присутствии Сталина. Все же эта процедура и последовавшее затем застолье затянулись до рассвета. Только после этого Риббентроп смог сообщить Гитлеру о полном успехе своей миссии.
      Все это время фюрер не смыкал глаз. Он как зверь в клетке метался по балкону своей виллы в Берхтесгадене, боясь верить, что все сложится, как он запланировал. Молчание Риббентропа становилось невыносимым. Гитлер даже заявил своему окружению, что, если его министр не договорится со Сталиным, он сам немедленно отправится в Москву...
      Тем временем в Кремле Молотов и Риббентроп подписали и скрепили печатями согласованные документы. Официанты вносят шампанское. Тосты со взаимными любезностями, звон бокалов, улыбки и шутки - все это подогревает атмосферу. Присутствующие осматривают развернутую тут же выставку проектов новых помпезных сооружений для столицы "третьего рейха". Они разработаны непревзойденным мастером величественных ансамблей и световых эффектов, поражающих воображение толпы, любимцем фюрера архитектором Альбертом Шпеером. Риббентроп благоговейно поясняет, что идеи этих сооружений подсказаны лично Гитлером, собственноручные наброски которого демонстрируются на отдельных стендах.
      Выставка нравится Сталину. Она вполне созвучна его представлениям об архитектуре эпохи "великих свершений". После войны по воле Сталина в Москве возведут очень схожие со шпееровскими замыслами высотные здания - те же шпили, и классические колонны. Но что особенно символично: для цоколя этих сооружений будет использован гранит, взятый с развалин гитлеровской имперской канцелярии...
      Банкет, устроенный в честь Риббентропа, продолжается. Оживленная беседа сближает гостей и хозяев. Сообщая потом о ней Гитлеру, рейхсминистр, пораженный гостеприимством "вождя народов", благодушно добавляет: "Сталин и Молотов очень милы. Я чувствовал себя как среди старых партийных товарищей".
      Партии, конечно, были разные, но как быстро их лидеры нашли общий язык! Несомненно, Сталин мобилизовал в эту ночь весь свой дар очарования. В возникшей "товарищеской" атмосфере Риббентроп решил как бы невзначай отмахнуться от "антикоминтерновского пакта". Он помнил, что Молотов сослался на этот пакт, как несовместимый с новыми отношениями между Германией и СССР. Обращаясь к Сталину, рейхсминистр полушутя заметил, что "антикоминтерновский пакт, в сущности, направлен не против Советского Союза, а против западных демократий". Как ни нелепо звучало подобное утверждение, Сталин подхватил эту версию и в тон Риббентропу ответил:
      - Антикоминтерновский пакт на деле напугал главным образом лондонское Сити и мелких английских лавочников...
      Обрадованный неожиданным единодушием, рейхсминистр поспешил присоединиться к мнению собеседника:
      - Господин Сталин, конечно, меньше был напуган антикоминтерновским пактом, чем лондонское Сити и английские лавочники.
      Этот мимолетный обмен суждениями явился своеобразным прологом к последующим переговорам о присоединении Советского Союза к трехстороннему договору, заключенному вскоре участниками "антикоминтерновского пакта" Германией, Италией и Японией.
      Банкет продолжается. Сталин поднимает бокал в" честь Гитлера. Молотов провозглашает тост за здоровье Риббентропа и Шуленбурга. Все вместе пьют за "новую эру" в германо-советских отношениях. Прощаясь, Сталин заверяет рейхсминистра:
      - Советский Союз очень серьезно относится к новому пакту. Я ручаюсь своим честным словом, что Советский Союз не обманет своего партнера...
      Того же ожидал Сталин и от Гитлера.
      После польского похода и встречи Красной Армии с вермахтом на согласованной в дополнительном секретном протоколе от 23 августа 1939 г. линии возникла необходимость оформить новую ситуацию. Риббентроп снова приезжает в Москву. В данном случае вполне можно было ограничиться пограничной конвенцией или просто договориться о демаркационной линии. Но Сталин, стремившийся к дальнейшему развитию отношений с Германией, пошел гораздо дальше. 28 сентября 1939 г. Молотов и Риббентроп подписали Договор о дружбе и границе, который также сопровождался секретными протоколами. В первом из них каждая из сторон обязалась не допускать "польской агитации". Это обязательство привело к фактическому сотрудничеству спецслужб Советского Союза и гитлеровской Германии. Они не только обменивались информацией о "польской агитации", но и выдавали друг другу лиц, которых та или другая сторона хотела по разным причинам заполучить. До лета 1941 года советскими органами было переправлено в Германию около четырех тысяч человек, среди них семьи арестованных в Советском Союзе и расстрелянных германских коммунистов (всего в СССР в сталинские годы было расстреляно 242 германских коммуниста, среди них немало членов ЦК КПГ), а также немецких рабочих, которые в годы экономического кризиса на Западе перебрались в СССР. Большинство из них гестапо сразу же отправило в концлагеря, где многие погибли от истощения или были убиты. В свою очередь, нацисты депортировали в СССР лиц, которых разыскивало НКВД.
      Второй секретный дополнительный протокол содержал положение, согласно которому в пункт 1 секретного протокола от 23 августа вносились изменения. Тогда советская сфера интересов включала Финляндию, Эстонию и Латвию. Теперь и Литва отходила в сферу интересов СССР. Одновременно Люблинское и часть Варшавского воеводства передавались в сферу интересов Германии с внесением соответствующих поправок в разграничительную линию. Устанавливалось также, что действующие экономические отношения между Германией и Литвой не будут затронуты мероприятиями Советского Союза в данном регионе.
      Снова было подано шампанское. Начались тосты. Сталин не скрывал своего удовлетворения новыми соглашениями с Гитлером. Он сказал:
      - Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Поэтому я хочу выпить за его здоровье.
      Когда принесли карту с только что согласованной новой границей между германскими владениями и Советским Союзом, Сталин разложил ее на столе, взял один из своих больших синих карандашей и, дав волю эмоциям, расписался на ней огромными буквами с завитком, перекрывшим вновь приобретенные территории Западную Белоруссию и Западную Украину. Свою подпись красным сталинским карандашом поставил и Риббентроп.
      (В ходе происходивших в 1989 г. в Москве дебатов вокруг секретного протокола от 23 августа 1939 г. многие участники этой дискуссии почему-то упустили из виду протокол от 28 сентября того же, 1939 года. Это привело к путанице, из-за которой оказался дезинформирован и президент Горбачев. В одном из своих выступлений он, видимо с подсказки каких-то