Отправив драгоценности в карман, грабитель повернулся к отцу, все еще державшему руки вверх. Это и спасло его старинный сафьяновый бумажник с документами и деньгами. Расстегнутый пиджак под плащом как бы подался назад, и когда бандит ощупывал грудь, то ничего не обнаружил. В кармане плаща лежало несколько купюр, что его и удовлетворило. Пятясь и по-прежнему направляя на нас пистолеты, они стали отходить к развалинам. Внезапно мама, к которой вернулось ее прирожденное самообладание, выкрикнула:
      - Гражданин, прошу вас, верните только два кольца. Обручальное и то, что с рубином. Это память о бабушке. Оно мне очень дорого...
      И пошла к ним прямо на дула наганов. Не успели мы с отцом окликнуть ее, как случилось невероятное. Тот, что брал драгоценности, опустил пистолет. Сунул руку в карман и, вытащив пригоршню колец, цепочек, браслетов, протянул открытую ладонь.
      - За смелость возьмите, мадам. Какие ваши?.. Мама подошла к нему вплотную и двумя пальцами выудила из кучи золотых вещей свои кольца.
      - Спасибо, - спокойно сказала она и вернулась к нам.
      Я не верил глазам своим. Бандит - и вдруг проявил благородство...
      - Теперь не двигайтесь с места десять минут, - прозвучал тот же хриплый голос, и грабители скрылись в развалинах.
      Отец укорял маму за безумный поступок, но она, поглаживая кольца, возвращенные таким чудесным образом, его не слышала.
      Этот эпизод я вспоминал всякий раз, когда со мной происходили подобные истории. А было их немало. Попадал я и под дула бандитских пистолетов. Последний случай произошел совсем недавно, в начале 80-х, причем не где-либо в темном переулке или в старых развалинах, а в самом центре Вашингтона, напротив Белого дома, в фешенебельном отеле "Хэй Адаме" на 16-й улице.
      Я работал тогда в советском посольстве в Соединенных Штатах, представляя Институт США и Канады Академии наук СССР. Директор нашего института академик Арбатов, приезжая в Вашингтон, обычно останавливался в "Хэй Адамсе". Как-то мы с ним провели вечер за городом в доме конгрессмена Соларза. Вернулись около полуночи. Обычно я доставлял гостя, которого опекал, к подъезду отеля и, распрощавшись, отправлялся домой. Но на сей раз Арбатов пригласил зайти к нему в номер:
      - Что-то не хочется спать. У меня сохранилась бутылка армянского. Посидим, поговорим, если не очень устал...
      Я охотно согласился.
      Спустя час мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я вышел в пустынный коридор, нажал кнопку лифта. Когда кабина остановилась и дверь открылась, передо мной предстала странная сцена. Четверо чернокожих юношей в весьма потертой одежде, никак не вязавшейся с богатым убранством холла, застыли в разных его концах. Ночной портье неестественно пригнулся у стойки. Сперва я подумал, что произошла какая-то авария и вызвана ремонтная бригада. Но почему они в таком напряжении и как-то странно на меня смотрят?
      - Хэлло, ребята, что здесь происходит? - обратился я ко всем сразу, направляясь к выходу.
      Никто не ответил, но один из негров подскочил ко мне. Тут я увидел зажатый в его ладони пистолет. Совсем маленький. Дуло едва заметно. В сознании промелькнуло: пресса недавно сообщала о таких "игрушках": под видом детских конструкторов их в разобранном виде какие-то дельцы завозят из Германии, а в США собирают и продают по дешевке. Оружие - смертельное. Им и пользуются в американских трущобах: стоит гроши и легко спрятать...
      Черный парень, держа пистолет в левой руке, правой стал обшаривать меня. Хотел удостовериться, нет ли оружия. Известно, что многие американцы с ним не расстаются. У меня, разумеется, его не оказалось. Но в заднем кармане брюк находился бумажник. Грабитель вытащил его и стал медленно отходить, направляя на меня дуло.
      - Бери деньги, - предложил я, - но бумажник отдай. Там документы...
      Не хотелось лишаться шоферских прав, кредитной карточки на бензин, госдеповского дипломатического удостоверения. Без них, как без рук. А сколько завтра времени уйдет на получение дубликатов!..
      Мысль о том, что для меня "завтра" может не быть, как-то не пришла мне в голову. Я громко требовал возвращения документов. Но негр как бы* ничего не слышал. Все другие тоже стояли молча. Не находятся ли они под воздействием наркотиков, подумалось мне. У них какая-то замедленная реакция. Не заботясь о возможных последствиях, я приблизился к грабителю и выхватил бумажник. Он опешил - не ждал от меня такого безрассудства. Но в следующее мгновение размахнулся и ударил меня рукояткой пистолета по голове. Я все же успел раскрыть бумажник и показать зеленые банкноты - там было немногим более двухсот долларов.
      - Бери деньги, - протянул я раскрытый бумажник. Он схватил всю пачку, а я, довольный столь успешно проделанной операцией, вернул бумажник в карман. Негр скомандовал:
      - Ложись на пол лицом вниз!
      Отойдя в сторону, я увидел, что между диваном и креслом лежат, лицом к ковру, двое в форме швейцаров отеля. Мне показалось недостойной такая поза. Я просто опустился на колени, положив голову на подлокотник кресла. И только тут почувствовал, что по щеке струится кровь. Видимо, оказался рассеченным какой-то сосуд. Кровотечение усиливалось. На рубашке и на кресле появились красные потеки.
      Поглядывая искоса в сторону стойки, увидел, что двое грабителей пытаются взломать сейф. Кровь залила глаз, и я хотел протереть его носовым платком. Стоявший рядом парень сразу же нервно прореагировал, подошел ближе и заметил у меня на руке часы. Держа пистолет у моего виска, принялся открывать металлический браслет. К счастью, защелка очень тугая, и ему никак не удавалось снять часы. В этот момент со скрежетом сорвалась с петель дверца сейфа. Негр, отскочив от меня, подбежал к стойке. Воспользовавшись этим, я быстро снял часы и спрятал в карман. Мне они дороги как память, терять их не хотелось. Но тут был и риск. Вернувшись, черный парень нашел меня в той же позе, но уже без часов. Зло поморщился. Я ждал нового удара. Но он, хлопнув себя по карману куртки, где что-то звякнуло, отошел в сторонку. Видимо, решил, что сам успел их снять и бросить в карман.
      Что же дальше, размышлял я. Известны случаи, когда грабители, перед тем как скрыться, пристреливали потенциальных свидетелей. Потому и заставляли ложиться лицом вниз. Так проще пустить пулю в затылок. Если они такое проделают с нами, то о будущем беспокоиться бессмысленно. А если нет? Тут я стал прикидывать, как могут развернуться события. Несомненно, газеты распишут нападение на "Хэй Адаме". Во всех подробностях расскажут и проиллюстрируют фотоснимками. Воображение уже рисовало мое окровавленное лицо на газетной полосе и подпись: "Ранен советский дипломат". Этого только не хватало. И так отношения с США у нас достаточно скверные, а тут нападение на дипломата. Может, еще приплетут и версию о "неудавшемся покушении" на академика Арбатова, члена ЦК КПСС, депутата, деятеля, близкого к... и так далее. Чего доброго, получится нечто вроде выстрела в Сараево...
      У меня не было ни малейшего сомнения, что произошло случайное совпадение. Грабили кассу отеля, а я, как на зло, вышел из лифта именно в этот момент. Раздался выкрик:
      - Не двигайтесь пятнадцать минут. Если кто шевельнется - пристрелим. Мы будем наблюдать...
      Захватив содержимое сейфа, один за другим, спиной к двери, держа наготове пистолеты, четверка покинула гостиницу. Все вздохнули с облегчением. Нам крупно повезло. Грабители решили не делать излишнего шума. Все-таки поблизости Белый дом. Прошло пять, десять минут. Все тихо. Я поинтересовался:
      - Не пора ли вызвать полицию?
      - Что вы! - послышался шепот. - Не шевелитесь. Еще не время...
      Немного переждав, мы поднялись на ноги. Портье набрал номер. Буквально через пару минут послышался сигнал полицейской сирены, визг тормозов. За окном засверкали вспышки фотоаппарата. Криминальный репортер спешил запечатлеть вход в отель. У меня оставались считанные секунды. Пока ночной портье и швейцары теснились у двери, я незаметно подошел к лифту, нажал кнопку. Дверь открылась и сразу же бесшумно закрылась за моей спиной. Через мгновение я вышел на пятом этаже. Подойдя к номеру Арбатова, позвонил.
      - Кто там?
      - Это я, Юра, открой, пожалуйста, тут одно дело... з Дверь немного приоткрылась. Ее удерживали две цепочки. Арбатов смотрел на меня и не узнавал. Немудрено: лицо в запекшейся крови, рубашка и светлый пиджак - в бурых пятнах.
      - Это действительно я...
      - Какой ужас! Что случилось?
      - Сейчас все расскажу...
      В двух словах я изложил происшедшее, сказал, что решил избежать встречи с полицией в таком виде. Потом пошел в ванную, умылся, простирнул рубашку, смыл потеки с пиджака. Все это мы развесили сушиться на торшерах. Арбатов никак не мог примириться с тем, что такое возможно в самом центре американской столицы. Минут через сорок я выглянул в окно, увидел, что полицейские покидают отель. Только на противоположной стороне улицы осталась патрульная машина. Рана больше не кровоточила. Высохла и одежда. Мы договорились о программе следующего дня и распрощались. Спустившись в холл, я как ни в чем не бывало вышел на улицу. Портье, беседовавший с репортером, не обратил на меня внимания. Моя машина стояла рядом, и через двадцать минут я был дома.
      Хотя я и привел себя в порядок, Лера, моя жена, сразу поняла: что-то стряслось. Пришлось рассказать. Привыкшая к тому, что со мной периодически происходят всякие передряги, она успокоилась, промыла ранку, наложила пластырь.
      Утром, в 8 часов, я уже подъехал к отелю, и мы с Арбатовым отправились на рабочий завтрак в Капитолий. По телевидению и в "Вашингтон пост" скупо сообщили об ограблении отеля "Хэй Адаме" и о том, что "никто не пострадал"...
      Но вернемся в далекий 1934 год.
      Мы решили не объяснять Биллу причину нашей тревоги за женщин, легкомысленно отправленных им в чужой машине. Уже ничего нельзя было изменить. Стали устраиваться на ночь. Опустили шторки, прикрыли ковриками переднее и заднее стекла. Мы с Биллом расположились на заднем сиденье, Степан - впереди. Сколько мне удалось поспать - не знаю. Чуть приоткрыл шторку, вокруг полная темнота. Дождь прекратился, немного подморозило. Я тронул за плечо Степана:
      - Надо, пожалуй, включить двигатель и печку... Не успел он это сделать, как послышались голоса. Я перегнулся к Степану:
      - Сюда идут. Давай тихо сидеть. Пусть подумают, что никого нет.
      Шевельнулся Билл. Я предостерег его:
      - Прошу вас, молчите...
      Он понимающе пожал мне руку. Мы легли на сиденья. Голоса приблизились. Разговаривали двое. Вдруг все стихло, а затем послышалось:
      - Посмотри-ка, что тут!
      - Откуда оно здесь взялось?
      - Видать, загрузло...
      По обе стороны, совсем рядом, осторожные шаги. Слышалось их тяжелое дыхание. Мы затаились, стараясь не шелохнуться. Вдруг - удар. Стукнули ломом, а может, обрезом? Тогда дело худо. Стали дергать за ручку передней дверцы. И тут Степан понял, что дальше таиться нельзя.
      - Отойди, стрелять буду! - заорал он во все горло.
      Этого они не ожидали и пустились наутек.
      Быть может, к нам подошли не злоумышленники. Но лучше было перестраховаться. Конечно, у Степана не было пистолета, но психологически он рассчитал правильно. Мы больше не спали. Биллу я объяснил, что это могли быть пьяные хулиганы.
      - У нас в Америке таких сколько угодно. Надо от них держаться подальше, добродушно согласился Билл.
      Дождавшись рассвета, вышли из машины. Удар пришелся по заднему бамперу, но повреждение оказалось незначительным: лишь немного промялся металл. Заперев "линкольн", отправились на поиски ближайшего жилья. Вдоль широкого шляха, обсаженного вербами, тянулась деревня. Первые две хаты с заколоченными окнами, в них не было признаков жизни. Видимо, их бросили "раскулаченные". В третьей из трубы шел дым. Постучали. Дверь открыла пожилая женщина в черном чепце и накинутом на плечи дырявом платке. Мы поздоровались. Я извинился, что потревожил так рано, и попросил разрешения войти.
      - Заходьте, - сказала она после некоторой паузы. В горнице за столом сидели двое, видимо, ее муж и сын. На тарелке лежала краюха черного хлеба. В русской печи виднелся чугунок с картошкой. Я объяснил, откуда мы тут взялись, и добавил, что с нами американский турист.
      - Сидайте до столу, - по-украински сказал тот, что постарше, ничуть не удивившись.
      Мы основательно проголодались и не заставили себя упрашивать. Хозяйка поставила на край стола чугунок, разложила по тарелкам вареную картошку, полила подсолнечным маслом. Разлила чай из морковки по алюминиевым кружкам. Я подумал, что для приехавшего по первой интуристовской категории Билла этот завтрак несколько скудноват. И вообще после знакомства с такой незапланированной заранее трапезой у него останется не очень-то хорошее впечатление о питании колхозников. Попадет же мне за это от Файнберга! Уже за то, что мы допустили такую ночевку американца, нам несдобровать! Но Билл не только не жаловался, но даже похвалил "вкусную и питательную" пищу.
      Из разговора с хозяином выяснилось, что мы попали не в тот колхоз, который посетили вчера. Этот был вовсе не "показательный". Еще один мой прокол! Зато тут помогли. Перекусив, отправились в правление, где на выручку вывели пару волов.
      - Да разве они вытянут такую махину? - засомневался Степан.
      - Вытянут, они у нас сильные...
      Огромные, песочного цвета в черных пятнах, волы с раскинутыми вширь рогами и кольцами в ноздрях с любопытством рассматривают заокеанское, тоже песочно-черное, чудище. К сбруе приладили канаты. Мы со Степаном привязали концы к передним рессорам "линкольна". Билл сел за руль, включил мотор. Мы подталкивали машину сзади. Раздался окрик "цоб-цобе", волы напряглись, машина вздрогнула, медленно выбралась из вырытой накануне колесами траншеи и двинулась по подмерзшему полю. Мне тут увиделась какая-то символика: украинские волы возвращают к жизни чудо американской техники!..
      Билл крикнул, приоткрыв дверцу:
      - Эта машина сама по себе мертва. Она никуда не годится без автострад и всякой инфраструктуры. Я же вам говорил: надо скорее строить дороги с твердым покрытием!..
      Когда теперь показывают по телевидению подмосковные деревни, где в бездорожье, в вязкой жиже застревают даже трактора, я всякий раз вспоминаю эту сценку. С тех пор прошло больше полувека, а дорог с твердым покрытием вокруг деревень и полей у нас как не было, так и нет.
      "Красная капелла"
      У подъезда резиденции Риббентропа в роковое утро 22 июня 1941 г. нас Деканозова и меня - ожидал "мерседес" рейхсминистра, чтобы доставить обратно в посольство. Повернув с Вильгельмштрассе на Унтер-ден-Линден, мы увидели вдоль фасада посольского здания цепочку эсэсовцев. Фактически мы были отрезаны от внешнего мира. Телефоны бездействовали. Выходить в город запрещено. Ничего не оставалось, как ждать дальнейшего развития событий.
      Около двух часов дня в канцелярии зазвонил телефон. Работник протокольного отдела германского МИД Эрих Зоммер сообщил, что впредь до выяснения вопроса о том, какая страна возьмет на себя защиту интересов Советского Союза, посольству предлагается назначить дипломата для связи с Вильгельмштрассе. Посол Деканозов поручил эту функцию мне, о чем я и проинформировал протокольный отдел, когда мне вновь позвонили.
      - Должен вас предупредить, - разъяснили мне, - что представителя посольства при поездках в министерство иностранных дел будет сопровождать начальник охраны, установленной вокруг посольства, хауптштурмфюрер СС Хейнеман. Через него вы можете связаться, если понадобится, с протокольным отделом...
      Итак, мне разрешили ездить только на Вильгельм-штрассе и лишь в сопровождении Хейнемана. Между тем важно было проинформировать Москву о ситуации, сложившейся вокруг посольства, так же как и о предложениях германской стороны относительно эвакуации советского персонала. Они сводились к тому, чтобы произвести обмен равного числа, что мы считали абсолютно неприемлемым. Правительство рейха, которое на протяжении последних месяцев отозвало из СССР большую часть своих сотрудников и всех членов семей, имело в Москве лишь сто с небольшим своих граждан. Между тем наших людей в Германии насчитывалось около тысячи. Сталин, опасаясь вызвать у Гитлера подозрения, запретил сокращать количество наших работников в Германии. Более того, в посольство до последнего дня прибывали все новые сотрудники и их семьи. Теперь по немецкой схеме получалось, что только сто наших граждан могут быть обменены, а почти 900 советских людей должны остаться в Германии. Важно было предостеречь Москву, чтобы германское посольство задержали до тех пор, пока проблема обмена не будет удовлетворительным образом урегулирована. Попытка отправить телеграмму не увенчалась успехом. Радиосвязью дипломатические представительства тогда не пользовались.
      Посол Деканозов, обеспокоенный сложившейся ситуацией, счел нужным обсудить возможный вариант действий. 24 июня он вызвал к себе в кабинет военного атташе генерала Туликова, атташе посольства Короткова - тот заменял находившегося в Москве резидента госбезопасности Кобулова, меня, единственного дипломата, регулярно выезжающего в город и ведущего переговоры с германским МИД.
      - Давайте еще раз выясним, - начал посол, - имеется ли возможность кому-нибудь незаметно выбраться за пределы посольства? Тогда можно было бы связаться с нашими друзьями-подпольщиками и через них информировать Москву.
      - Мои люди, - доложил Тупиков, - тщательно проверили такую возможность. Весь посольский квартал оцеплен. Ночью часовые патрулируют с собаками.
      - Может, Бережков попробует оторваться от Хейнемана?
      - Хейнеман не отпускает меня ни на шаг, - заметил я.
      - А что он вообще за человек, этот Хейнеман?
      - В общем у меня с ним вполне корректные отношения. Он человек пожилой, уравновешенный, не то что молодые эсэсовские фанатики.
      - Нельзя ли его прощупать, найти к нему подход?
      Я предложил организовать нам с Хейнеманрм обед кли ужин в посольстве. Эту идею поддержали.
      - Но тут есть проблема, - вступил в разговор Короткое. - С друзьями поддерживаю связь только я. Они не пойдут на контакт ни с кем иным, особенно в такое время, как сейчас. Кроме того, как вы знаете, у них вышел из строя радиопередатчик. Мы на днях получили из Москвы новый. Но как его передать? Это самая неотложная задача.
      - Следовательно, - подытожил Деканозов, - при любых вариантах наша цель организовать встречу Короткова с друзьями. Будет непростительно, если это не удастся...
      Хочу подчеркнуть, речь шла не о каких-то платных агентах. Наши друзья, с которыми поддерживал связь опытный советский разведчик Александр Михайлович Короткое, являлись убежденными борцами против фашизма. Их подпольная организация, включавшая около 200 человек, в течение ряда лет считала своим патриотическим долгом передавать ценную секретную информацию Советскому Союзу, видя в нем силу, способную противостоять гитлеровским планам порабощения народов. Руководители этой организации Шульце-Бойзен и Харнак имели доступ к наиболее охраняемым государственным тайнам.
      Старший лейтенант "люфтваффе" Харро Шульце-Бойзен происходил из прусской офицерской фамилии и находился в близких родственных отношениях с гроссадмиралом Тирпицем. Шульце-Бойзен пользовался полным доверием гитлеровского командования. Однако, будучи студентом, он поддерживал связь с левыми группами и германскими коммунистами. В начале 30-х годов редактировал антифашистский молодежный журнал "Der Gegner". После прихода Гитлера к власти штурмовики разгромили редакцию, а Шульце-Бойзен оказался за решеткой. Вмешательство высокопоставленных родственников вызволило его из тюрьмы, а участие в антифашистском движении списали за счет "ошибок молодости".
      Однако выйдя из тюрьмы, Шульце-Бойзен не прекратил борьбы против фашизма. Он понял, что теперь ее методы следует изменить. Еще во время гражданской войны в Испании он установил контакт с советским посольством в Берлине и продолжал его дискретно поддерживать. Одновременно он подружился с рейхсмаршалом Германом Герингом, которому импонировал молодой офицер из аристократической семьи. Геринг даже согласился быть шафером на свадьбе Шульце-Бойзена, что поставило репутацию последнего вне всяких подозрений. Благосклонность одного из высших руководителей "третьего рейха" открыла Шульце-Бойзену дверь в министерство авиации, где он возглавил разведывательный отдел. Но блестящая карьера не вскружила ему голову и не отвлекла от главной цели - свержения нацистского режима. Организация, которой руководил Шульце-Бойзен, продолжала действовать в глубоком подполье.
      Другой убежденный противник нацизма - Арвид Харнак. Доктор философии и права, он еще до захвата Гитлером власти создал в Берлине сеть кружков по изучению научного социализма. В лекциях и на семинарах призывал к дружбе с Советским Союзом и предупреждал немецкий народ о нависшей над ним угрозе фашизма. После прихода к власти нацистов руководимая им группа ушла в подполье. Харнак же, в целях конспирации, вступил в национал-социалистическую партию и поступил на работу в министерство экономики, где вскоре стал директором одного из департаментов. Он установил контакт с Шульце-Бойзеном, и они решили слить две свои группы в одну организацию.
      Обладая доступом к секретной военной и экономической информации, Шульце-Бойзен и Харнак пришли к выводу о неизбежности в скором времени нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Предупреждая об этом Москву (чему Сталин также не хотел верить), они особенно заботились о том, чтобы сохранить имевшуюся связь и после начала военных действий. Поэтому с нетерпением и ждали замены вышедшего из строя передатчика.
      Старший лейтенант - хауптштурмфюрер СС Хейнеман оказался на редкость разговорчивым. На второй день нашего знакомства я уже знал, что у него больная жена, что брат его служит в охране имперской канцелярии, а сын Эрих заканчивает офицерскую школу, после чего должен отправиться на фронт. Несколько неожиданным для меня было признание Хейнемана, что он просил брата пристроить Эриха где-нибудь в тылу. Такие разговоры эсэсовского офицера, к тому же еще начальника отряда, караулящего большевиков, с советским дипломатом в обстановке войны с СССР несколько настораживали. Не хотел ли он спровоцировать меня на доверительную беседу? А может, в глубине души он не относился к нам враждебно и даже готов помочь? Во всяком случае, стоило к нему повнимательнее присмотреться. После нашего совещания с Деканозовым я решил попытаться установить с Хейнеманом "дружеские" отношения.
      Как-то вечером, когда Хейнеман, обойдя вверенный ему караул, зашел в посольство спросить, не хотим ли мы что-либо передать на Вильгельмштрассе, я пригласил его немного отдохнуть и выпить по рюмочке. Мы расположились в гостиной в глубоких креслах за низеньким стеклянным столиком.
      - Не согласитесь ли немного перекусить? - обратился я к гостю после того, как мы пропустили пару рюмок водки. - За день вы, верно, устали, да и после обеда прошло много времени...
      Хейнеман сперва отказывался, ссылаясь на то, что это не положено при несении службы. Но в конце концов согласился.
      В тот вечер у нас завязалась довольно откровенная беседа. После нескольких рюмок Хейнеман стал рассказывать, что, по сведениям его брата, в имперской канцелярии весьма озабочены тем неожиданным сопротивлением, на которое германские войска наталкиваются в Советском Союзе. Во многих местах советские солдаты обороняются до последнего патрона, а затем идут врукопашную. Нигде еще за время этой войны германские войска не встречали такого отпора и не несли таких потерь.
      - В имперской канцелярии, - сказал Хейнеман, - некоторые даже сомневаются, стоило ли начинать войну против Советского Союза.
      Это уже походило на оппозицию, чего я никак не ожидал от эсэсовского офицера.
      Будучи все еще не уверен в Хейнемане, я молча слушал. Лишь когда он вновь заговорил о своем сыне, я сказал, что этой войны могло вообще не быть и что тогда был бы в безопасности не только его Эрих, но сохранились бы жизни многих немцев и русских.
      - Вы совершенно правы, - воскликнул Хейнеман, - зачем эта война?..
      На следующий день я пригласил Хейнемана позавтракать. Он сразу согласился без лишних церемоний. Мне же было важно выяснить, насколько он нам может быть полезен. Нужно, размышлял я, осторожно подойти к этой теме, чтобы в случае отрицательной реакции обратить все в шутку. Прежде всего я задал себе вопрос: что может побудить его помочь нам? Если, несмотря на принадлежность к СС и офицерский ранг, он не является убежденным нацистом и служит Гитлеру из конъюнктурных соображений, то тут можно опереться на его отрицательное отношение к войне и опасения за сына. Скажем, обещать, что, если его Эрих окажется в плену, к нему отнесутся с особым вниманием. Если же Хейнеман просто циник и хочет подзаработать, оказав нам услугу, то тут проблемы нет. А вдруг он попытается нас спровоцировать на "подкуп" офицера СС и выдать гестапо? Но какой ему смысл это делать? Его может, конечно, соблазнить выбор: выгоднее, кто больше даст. Но тут, думаю, Деканозов торговаться не будет.
      Хейнеман явился в назначенное время. Порассуждав по поводу сообщений с фронта, он снова коснулся больной для него темы - о своем сыне.
      - В ближайшие дни, - продолжал он, - Эрих закончит офицерскую школу, а по существующему в Германии обычаю мне придется за свой счет заказать ему парадную форму и личное оружие. А тут еще болезнь жены. Пришлось истратить почти все сбережения...
      Не знаю, существовал ли действительно такой обычай насчет покупки парадной формы и личного оружия, но то, что Хейнеман заговорил о деньгах, выглядело как шаг в направлении, которое представляло интерес. Я решил этим воспользоваться.
      - Был бы рад вам помочь, - заметил я небрежным тоном. - Я довольно долго работаю в Германии и откладывал деньги на крупную покупку. Но теперь это потеряло смысл, и деньги все равно пропадут. Нам не разрешили ничего вывозить, кроме одного чемодана с личными вещами и небольшой суммы на карманные расходы. Мне неловко делать такое предложение, но, если хотите, я могу дать вам тысячу марок...
      Тогда это были немалые деньги. В пансионе, где я жил, когда в 1940 году приезжал из Эссена в торговое представительство в Берлине, просторная комната, правда, с общей ванной, стоила всего 5 марок в сутки.
      Хейнеман задумался, пристально посмотрел на меня и долго молчал. Несомненно, он размышлял о том, не слишком ли рискованно делать следующий шаг. Я как ни в чем не бывало потягивал кофе из чашечки. Наконец Хейнеман заговорил:
      - Очень благодарен вам за это предложение. Но как же я могу так, запросто, взять столь крупную сумму? Это невозможно...
      - Ну что ж, ваше дело. Я вам сказал, что деньги эти все равно пропадут. Вывезти их не разрешат. Просто конфискует ваше правительство вместе с другими суммами, находящимися в посольстве. Для "третьего рейха" какая-то тысяча марок не имеет никакого значения, а вам она может пригодиться. Впрочем, решайте сами, мне все равно, кому достанутся эти деньги...
      Я подлил ему кофе, наполнил рюмку коньяком. Хейнеман закурил и, откинувшись на спинку кресла, несколько раз глубоко затянулся. Чувствовалось, что в нем происходит внутренняя борьба.
      - Что ж, пожалуй, я соглашусь, - сказал он наконец. - Но вы понимаете, что ни одна живая душа не должна об этом знать!
      - Не беспокойтесь. Это мои личные сбережения. Никто не знает, что они у меня есть. Я их вам дам - и дело с концом.
      Я вынул бумажник и, отсчитав тысячу марок, положил их на стол. Хейнеман медленно потянулся за купюрами. Он вынул из заднего кармана брюк большое портмоне и, аккуратно расправив банкноты, спрятал их в одно из отделений. Положив портмоне снова в карман, тяжело вздохнул.
      Итак, дело сдвинулось.
      Хейнеман сказал:
      - Еще раз хочу поблагодарить вас за эту услугу. Я был бы рад, если бы имел возможность быть вам чем-либо полезным...
      Можно было тут же воспользоваться этим предложением, но, подумав, я решил, что на сегодня хватит. Лучше сейчас оставить все как есть.
      - Мне ничего не нужно, - ответил я. - Вы просто мне симпатичны, и я рад вам помочь. Мне это ничего не стоит. Деньги эти я все равно использовать не могу.
      Мы еще посидели немного, а когда Хейнеман стал прощаться, я пригласил его зайти днем, чтобы вместе пообедать.
      Посольский повар Лакомов, по личному указанию Деканозова, приготовил нам изысканный ланч. Икра, лососина из представительских запасов, консоме, котлеты по-киевски, мороженое, кофе и, конечно, водка, грузинское вино, армянский коньяк, ликеры. Лакомов же нас и обслуживал, надев смокинг и бабочку.
      К приходу Хейнемана все было готово: я мог его хорошо угостить и сделать соответствующее предложение. Мы заранее договорились с послом и Коротковым, наметив ход действий. Когда за десертом Хейнеман вернулся к утреннему разговору и вновь высказал пожелание оказать мне какую-либо услугу, я ответил:
      - Видите ли, господин Хейнеман, как я вам говорил, мне лично ничего не нужно. Но один работник посольства, мой приятель, просил меня об одном деле. Это чисто личный вопрос, и я даже не обещал, что поговорю с вами. Он, конечно, ничего не знает о наших отношениях, - успокоил я Хейнемана.
      - А о чем идет речь? - поинтересовался Хейнеман. - Может, мы вместе подумаем, как помочь вашему другу?
      - Он подружился тут с одной немецкой девушкой, а война началась так внезапно, что он даже не успел с ней попрощаться. Ему очень хочется получить возможность хотя бы на часок выбраться из посольства, чтобы увидеть ее в последний раз. Ведь вы сами понимаете, что означает война. Они, возможно, больше никогда не увидятся. Вот он и просил меня помочь. Но ведь всем нам строго запрещено покидать посольство. Видимо, придется его разочаровать...
      - Надо подумать, - возразил Хейнеман. - Мне кажется, дело обстоит не так уж безнадежно.
      Лакомов принес коробки с сигарами. Закурив, Хейнеман задумался. Долго молчал. Затем, как бы рассуждая вслух, сказал:
      - Мои ребята, охраняющие посольство, знают, что я выезжаю вместе с вами, когда надо отправляться на Вильгельмштрассе. Они уже привыкли к тому, что мы с вами выезжаем вместе. Это для них обычное дело. Вряд ли они обратят внимание, если мы посадим сзади вашего приятеля, выедем в город и где-либо высадим его. Через час мы его подберем в условленном месте и возвратимся в посольство. Пожалуй, такой вариант вполне реален. Как вы находите?