Офелия ахнула и открыла рот, словно бы получила удар в солнечное сплетение. Корделия побледнела как мел.
      – Письма? – прошептала она.
      – Из Йоркшира? – переспросила Офелия.
      – Да, мисс, – подтвердила служанка, глядя на них как на умалишенных.
      Офелия пришла в себя и сказала, беря письма у служанки:
      – Благодарю вас, Бесс, Мы прочтем их в спальне.
      Экономка поклонилась и ушла. Девушки поднялись по лестнице на второй, этаж, гадая, что написал им отец, оскорбленный их коварным исчезновением. Они нарушили все правила приличного поведения, не только обманув своего папочку, но вдобавок переодевшись в дорожное платье и устроив настоящий маскарад. Где это видано, чтобы благородная юная леди изображала старушку с бородавкой на носу?
      Закрывшись в одной из отведенных им комнат, девушки вскрыли печать на первом письме, развернули его и стали читать. Письмо было написано Мэдлин и адресовалось им обеим, Корделии Антонии и Офелии Куинси Эпплгейт.
      – Прочти его вслух ты, – сказала сестре Офелия. – У меня совершенно нет сил. Уже только одно официальное обращение к нам в самом его начале не предвещает ничего хорошего.
      – Да уж, – согласилась с ней Корделия и начала читать.
 
      « Я не могу назвать вас своими сестрами, потому что вы лишились права называться ими, совершив неслыханный поступок. Более того, я даже не уверена, что буду когда-нибудь вновь испытывать к вам сестринскую привязанность».
 
      Голос Корделии дрогнул.
      Офелия ахнула, на глаза у нее навернулись слезы.
      Корделия сделал глубокий вдох и продолжала:
 
      « Как вы посмели так напугать нашего бедного папочку! Как смогли решиться на подобный шаг! Когда, получив письмо от Лорин, я не нашла в нем даже упоминания о вас, то подумала, что вы ее чем-то рассердили, чего и следовало, впрочем, ожидать. Она в подробностях рассказывала, как сушила и засаливала фасоль и горох, как делала припасы на зиму из плодов деревьев в своем саду, но ни словечком не обмолвилась о вас. Отец, встревожившийся не менее, чем я, отправил сквайру письмо, а получив от него ответ, упал в кресло и закатил к потолку глаза. Я решила, что он скончался, и сама едва не умерла от разрыва сердца. Если бы только вы знали, негодницы, какие ужасные мысли промелькнули в тот момент в моей голове! Мне представилось, что, осиротев, мы лишимся крова и будем нищенствовать до конца своих дней. Вас же обвинят в отцеубийстве и перестанут произносить вслух ваши имена. Всем нам придется носить траур до самой смерти. А если мне доведется случайно увидеть вас, то я своими руками повыдергиваю все волосы на ваших головах!»
 
      Корделия сделала паузу, чтобы перевести дух. Глаза ее готовы были вылезти из орбит. Офелия содрогнулась и прикрыла ладонью лицо. Да поможет им Бог! Мэдлин была не просто разъярена, она была доведена до белого каления.
      Скорчив болезненную гримасу, Корделия с мрачным видом и загробным голосом продолжала читать:
 
      « Я велела служанке подать ароматическую соль, но она, не обнаружив ее нигде, запалила куриное перо и сунула его папочке под нос. Он тотчас же пришел в чувство, рассердился, выгнал нас обеих вон и велел Томасу запрягать лошадь. Он был полон решимости лично отправиться в Лондон и разыскать вас там, хотя такое утомительное путешествие наверняка убило бы его. Офелия, это твоя затея, только такой коварной эгоистке, как ты, могла прийти в голову идея тайком сбежать в Лондон…»
 
      Корделия умолкла и сочувственно посмотрела на сестру.
      Офелия сглотнула ком, подкативший к горлу, но только пожала плечами, вынужденная признать себя виновницей всех бед своих родственников. Это действительно была ее идея, венчавшая давно вынашиваемый ею план стать столичной знаменитостью и блистать на лондонской театральной сцене.
      « В случае безвременной кончины нашего дорогого отца вся вина за это падет на тебя, Офелия! Я отправила Томаса на двуколке за доктором с надеждой, что тот отговорит отца от его безумной затеи отправиться на поиски своих беспутных дочерей в Лондон. К счастью, пока мы спорили, доставили ваши письма».
 
      Офелия зажмурилась, представив, что могло бы произойти, если бы они с сестрой не вняли уговорам викария и не послали своим родным весточку. Как эгоистично и легкомысленно она себя вела! Отчего она не дала себе труда хорошенько задуматься о возможных последствиях своего безумного побега в Лондон? Почему не предвидела, что родственники быстро хватятся их?
      Корделия пробежала текст до конца и сказала:
      – Дальше все примерно в этом духе. Разве что она все-таки упомянула о том, что отец выздоравливает. И на том спасибо! Так что я, пожалуй, лучше прочту, что пишет нам отец.
      Она вскрыла второе письмо. Внутри сложенного вчетверо листа бумаги находились еще две записки. Одна из них адресовалась Офелии, вторая. – Корделии.
      Дрожащими руками Офелия взяла у сестры отцовское послание и начала его читать. Там говорилось:
 
      « Моя дорогая дочь!
       Я потрясен и опечален твоим небрежением своим дочерним долгом и внезапным бегством из дома, от своих близких, которые окружил и тебя искренней любовью и сердечной заботой. Ты поступила в отношении их неблагородно и коварно. Будь жива твоя мать, она бы огорчилась, узнав, что ты не следуешь моим указаниям и не прислушиваешься к моим наставлениям, предпочитая игнорировать все мои предостережения относительно опасностей, грозящих девушке в чужом большом городе, где она лишена опеки и защиты. Мое сердце обливается кровью при мысли, какому риску ты себя подвергаешь, находясь в Лондоне, этом средоточии греха и порока. Но еще больнее меня уязвляет осознание того, что я был недостаточно внимателен и заботлив в отношении тебя и не сумел вырастить такую дочь, которая бы во всем слушалась своего отца».
 
      И он еще корит себя за недостаточное внимание к ней?
      Слезы ручьями хлынули из глаз Офелии. Ей живо представилось, как их калеку отца выносят на носилках из дома, и усаживают в экипаж, с тем чтобы бедняга отправился в долгое и мучительное для него путешествие. Как же она могла позволить себе быть такой безмозглой, эгоистичной, бессердечной, слепой и бездушной?! Да, ее старшая сестра права, обвиняя ее в чрезмерном себялюбии и порочности. Офелия выронила письмо отца и разрыдалась, закрыв обеими руками лицо, мокрое от слез.
      Корделия обняла ее за плечи и стала утешать.
      Ее лицо тоже было влажным, в руке она сжимала мокрый носовой платок.
      – Папа никогда не простит нас, – срывающимся голосом промолвила Офелия.
      – Нет, простит, я в этом уверена, – сказала Корделия.
      – Но Мэдлин уж точно нас не простит, – сказала Офелия.
      Корделия помолчала и сказала:
      – И она нас простит, но со временем.
      Сестры обнялись. Офелия вздохнула и вдруг вскочила с кровати, намереваясь выйти из комнаты; Корделия спросила:
      – Куда ты? Что ты задумала?
      – Пойду расскажу викарию всю правду! О том, что мы с тобой тайком сбежали из дому и все это-время пользовались его доверчивостью и добросердечием. Я больше не стану лгать никому!
      – Боже, но он ведь может разгневаться и выставить нас за порог! Что тогда мы будем делать?! – воскликнула Корделия.
      – Если такое случится, то и поделом нам! Другого мы не заслуживаем, вернее, я не заслуживаю. Я попрошу его пощадить тебя и не выгонять на улицу.
      Корделия похлопала глазами, усомнившись в разумности такого плана, однако спорить с сестрой не стала.
      Офелия потерла ладонью щеку и, собравшись окончательно с духом, сбежала по лестнице вниз, где спросила у перепуганной ее видом экономки:
      – Как мне найти викария?
      – Он в саду, мисс, – ответила служанка.
      Молодой священник действительно находился в саду, где приводил в порядок цветочную клумбу. Завидев Офелию, он встал, отряхнул с колен землю и спросил:
      – Что с вами стряслось, мисс Эпплгейт?
      – Я хочу вам покаяться кое в чем, святой отец!
      – Хорошо, я с радостью вам помогу. Вы желаете соблюсти все формальности? Тогда я готов совершить обряд по всем правилам англиканской церкви. Пройдемте в исповедальню, там я вас и выслушаю, правда, ее давно не убирали, там пыльно, вы можете расчихаться. Вас это не смущает?
      Охваченная сомнениями, Офелия ответила ему не сразу. Конечно, церемония покаяния казалась ей весьма привлекательной. Однако в исповедальне она лишилась бы возможности видеть добрые глаза викария, светящиеся теплотой и пониманием. Как же ей лучше поступить?
      Видя, что она колеблется, викарий пришел ей на помощь:
      – Может быть, вы бы предпочли поговорить со мной как со своим другом? Тогда давайте присядем вон на ту каменную скамейку, и вы поделитесь со мной всем, что вас тревожит. Я же дам вам добрый совет, если смогу, и отпущу вам грехи.
      – Ах, как это мило с вашей стороны! – воскликнула Офелия, надеясь, что викарий будет и впредь относиться к ней по-дружески, даже услышав ее покаяние.
      – Так в каких же смертных грехах вы намерены покаяться, мисс Эпплгейт? – угадав ее мысли, спросил викарий.
      Она заметила смешинки в его глазах и выпалила:
      – Я солгала своему отцу и вам, святой отец. Я убежала в Лондон из дому, не предупредив папу о своем намерении. Умоляю вас, пощадите мою сестру! Она ни в чем не виновата, разве только в том, что пошла у меня на поводу…
      Лицо викария стало серьезным.
      – Это тяжелое прегрешение, мисс Эпплгейт, – промолвил он. – Разве вам не приходило в голову, что ваш поступок может иметь печальные последствия? Как для вас самой, так и для ваших родственников.
      – Теперь я все осознала, – прошептала грешница, кусая губы и пряча глаза.
      – Как сказал мне мой кузен, вы чуть было не… – Священник осекся. – Благодарите Бога за то, что он спас вам жизнь и честь. Нельзя же быть такой безрассудной!
      Вспомнив, что похитители тащили в бордель не ее, а Корделию, Офелия едва не разрыдалась. Сделав судорожный вздох, она торопливо сказала:
      – Мы бесконечно признательны вашему кузену за его своевременную помощь! Я смею заверить вас, что после того случая, поселившись в вашем гостеприимном доме, мы ведем себя благочестиво и осмотрительно. Причина всех наших с Корделией злоключений в том, что я с детства мечтала стать известной актрисой и эта мечта затмила на какое-то время мой разум.
      Выражение лица викария смягчилось, он взглянул на нее с неподдельным сочувствием и сказал:
      – К сожалению, многие находят профессию актера постыдной и непристойной, особенно для молодой леди из благородной семьи.
      – Это вздор! – в сердцах воскликнула Офелия, позабыв на мгновение, что ей следует продолжать играть роль кроткой овечки. Но, тотчас же спохватившись, она вновь скромно потупилась. Изобразить кротость оказалось не так просто, как она думала. – Правда, кое в чем, возможно, осуждающие актрис люди и правы. Взять, к примеру, мою нынешнюю роль. Уже сам костюм, в котором я появлюсь перед зрителями, может кое-кому показаться вызывающим. Так, в первом действии на мне надето платье с глубоким декольте и коротковатой юбкой. Вот такое! – Она подобрала подол юбки, надетой на ней, и продемонстрировала викарию свои икры. – Но ведь это не так уж и чудовищно, не правда ли?
      Викарий внезапно встал и отошел от скамейки на несколько шагов, глядя в сторону и сложив руки за спиной.
      – Простите, ради Бога, святой отец, я слишком вошла в роль! – опустив задранный подол, пролепетала виновато Офелия. – Я не хотела вас оскорбить, просто я пыталась доказать, что…
      – Послушайте, мисс Эпплгейт, я на вас не сержусь. Однако…
      – Я вас внимательно слушаю, – сказала она, пристально глядя на него. Он повернулся к ней лицом, его голубые глаза сверкали.
      – Вам необходимо помнить одно: будь я викарием или же просто вашим другом, я все равно остаюсь мужчиной. Поэтому не надо демонстрировать мне свои очаровательные стройные ножки, пожалуйста. – Он умолк, вскинув брови, и укоризненно покачал головой.
      Офелия невольно отметила, то он очень похож на своего распутного кузена Рэнсома, и густо покраснела. Что она могла ответить ему на его упрек? Он был прав, она забыла, что он еще молодой мужчина, а не дряхлый старик, как их приходской священник в Йоркшире, давно уже не обремененный плотскими соблазнами. Но пока Офелия лихорадочно соображала, что ей лучше сказать викарию в свое оправдание, он поклонился ей и молча ушел.
      Офелия вскочила и побежала к дому. Она не пошла в гостиную, а стремительно поднялась по лестнице на второй этаж и, распахнув в коридоре окно, выходившее в сад, стала наблюдать за Джайлзом Шеффилдом.
      Он миновал клумбу, подошел к поленнице, снял сюртук и, взяв в руки топор, принялся рубить дубовые поленья с таким воодушевлением, словно бы им грозила арктическая стужа.
      Под его мощными ударами поленья с громким треском расщеплялись на несколько тонких деревяшек. Викарий ловко складывал их в штабель и раскалывал другой кусок распиленного бревна. Он был гибок, жилист и прекрасно сложен, и Офелия невольно залюбовалась его руками и торсом.
      – Ну и что он сказал? – спросила у нее Корделия, подойдя к ней сзади. – Ты слышишь меня? Я спрашиваю, что тебе сказал викарий! Ты покаялась ему в том, что мы сбежали из дому, не получив отцовского разрешения?
      – Он сказал, что это была дурацкая затея, достойная порицания, – не оборачиваясь, ответила Офелия.
      – Он прочитал тебе проповедь?
      Отвечать сестре Офелии не хотелось. На землю спустились сумерки. Приближалось время ужина, за которым ей снова предстояло встретиться с Джайлзом Шеффилдом. Сможет ли она смотреть ему в глаза? Свыкнется ли с мыслью, что он, священнослужитель, еще и мужчина? Забавно, что до сегодняшнего дня она не задумывалась об этом! Станет ли он рисовать в своем воображении ее лодыжки, сидя за столом? И будет ли она представлять себе его мускулистые руки и гибкий торс?
      Интересно, что бы она почувствовала, если бы они потанцевали? Офелия мечтательно вздохнула.
      – Так он не грозился выгнать нас из дому? – спросила Корделия.
      – Нет, – ответила Офелия, обернувшись. – Он принялся колоть дрова.
      Сестра смерила ее странным взглядом. Но Офелия ничего объяснять ей не стала.

* * *

      Ужин прошел в молчании. Но Офелию это не огорчило, она наслаждалась присутствием за столом симпатичного викария и сравнивала его с другими Шеффилдами. Всех их отличали горделивая осанка, широкие плечи, живость движений, выразительный взгляд. Разумеется, наиболее привлекательным ей казался Джайлз, голубоглазый блондин с кротким лицом и стройной фигурой. Будь Офелия одной из его прихожанок, она бы вряд ли сумела спокойно внимать его проповедям и думать о спасении души, глядя на такого ангела во плоти.
      Она покраснела и не осмелилась поднять глаза, когда хозяин дома вежливо предложил ей отведать еще подливы к брюссельской капусте, а только кивнула. В эту ночь ей не спалось, ей мешали уснуть воспоминания о письмах из Йоркшира и боль в мышцах после лихой скачки верхом на корове по городу. Она сочинила своим родным жалостливые письма, в которых выражала сожаление о своем поступке и умоляла простить ее. Корделия тоже написала отцу покаянное письмо. Сестры искренне надеялись получить от самых близких им людей прощение.
      Тем не менее Офелия не обещала, что в скором времени вернется в родной дом. Она намеревалась продолжить свою театральную карьеру в Лондоне и попытать удачи на других сценах. Не теряла она надежды и на то, что когда-нибудь отец смирится с ее выбором профессии. Пока же она сообщила отцу, что не может подвести управляющего театром, предоставившего ей возможность проявить свое дарование в новом спектакле. Она также заверила папочку, что в доме викария они с сестрой в полной безопасности, а кузен священника даже присматривает за ними в театре, куда отвозит их ежедневно в экипаже. Завершив письмо просьбой к отцу проявить снисходительность и терпение к своим недостойным дочерям, Офелия запечатала его и на другое утро отдала служанке для скорейшей отправки.
      В столовой, куда она спустилась, охваченная трепетом перед встречей с викарием, Офелия застала только Рэнсома Шеффилда и Корделию, которые пили чай с гренками.
      – Доброе утро! – пролепетала Офелия, положила себе на тарелку кусок ростбифа и гренок и спросила у служанки: – А разве святой отец еще не встал?
      – Он ранняя пташка, мисс! И уже давно на ногах, – с любезной улыбкой ответила девушка. – Он пошел проведать одну свою прихожанку, страдающую водянкой. Бедняжка долго не протянет. Не желаете ли чашку чаю, мисс?
      Офелия кивнула, устыдившись своих суетных мыслей. Разумеется, викарий исполнял свою миссию. Тем не менее ей было досадно видеть его стул во главе стола пустым. Чай она пила без всякого удовольствия, размышляя над тем, как глупо с ее стороны было не видеть разницы между Джайлзом Шеффилдом и милым, но старым, немощным приходским священником в Йоркшире.
      После завтрака сестры вместе с Рэнсомом отправились в наемном экипаже в театр. Привратник Нобби как-то странно взглянул на них, когда они проходили мимо него через служебный вход, отвесил поклон и хрипло произнес:
      – Доброе утро, барышни!
      – Доброе утро, Нобби! – разом воскликнули девушки.
      – Сегодня у тебя светятся глаза, – заметил с ухмылкой Рэнсом Шеффилд. – Наверное, вчера удачно сыграл в кости?
      – С чего это вы решили, что я заядлый игрок? – нахохлившись, спросил у него, в свою очередь, привратник.
      – Я пошутил, старина, – успокоил его Рэнсом и кинул ему монетку.
      Нобби ловко поймал ее на лету и сунул в карман.
      Когда сестры разошлись по своим рабочим местам, Рэнсом Шеффилд решил воспользоваться удачным моментом и попытаться проникнуть в апартаменты мистера Неттлса. Сам управляющий выслушивал жалобу ведущей актрисы в своем кабинете. Она громко возмущалась по поводу недостатка в сценическом платье, ее звучный голос разносился эхом по всему зданию. Рассудив, что раньше чем через полчаса она не умолкнет, Рэнсом поднялся на второй этаж и в очередной раз попробовал вскрыть замок. Но тот опять не поддался. Сожалея, что у него маловато практики в таком нелегком деле, как взлом замков, Рэнсом на цыпочках спустился на первый этаж и поразился воцарившейся в театре тишине.
      Вопреки его ожиданиям сцена оказалась пустой. Рэнсом заглянул в раздевалку для молоденьких актрис и, к своему величайшему удивлению, застал там двух девиц, оживленно обсуждающих костюм, в котором выходит на сцену Офелия.
      – Оставьте платье мисс Лили в покое, – сказал им он, входя в комнату. – Иначе она задаст вам трепку.
      – Вряд ли они с сестрой скоро сюда вернутся, – с ухмылкой ответила одна из актрис.
      – Это почему же? – с тревогой поинтересовался Рэнсом.
      Вторая актриса убрала с нарумяненной щечки локон белокурых волос и произнесла с легкой хрипотцой:
      – А разве ты сам не знаешь, красавчик? Она тебе ничего не сказала? Очень жаль. Что ж, готова побиться об заклад, что теперь у нее появится шанс подцепить более состоятельного покровителя.
      Девицы прыснули со смеху. Рэнсом вышел из раздевалки, охваченный недобрым предчувствием. Куда же подевалась Офелия? И почему она не предупредила его о своем внезапном уходе из театра?
      В коридоре он столкнулся со светловолосой подружкой Офелии по имени Венеция.
      – Где же вы были?! – вскричала она, – Сестер увез маркиз!
      – Что? – прорычал Рэнсом. – Какой такой маркиз?
      – Высокий и солидный. Он дождался мисс Лили у раздевалки, окинул ее оценивающим взглядом, схватил за руку и куда-то увез вместе с ее сестрой. Возможно, он один из тех извращенцев, которым нравится развлекаться сразу с двумя красотками. Они упирались, но он уволок их силой. Бедняжки! Вы должны им помочь. Мистер Неттлс даже не вступился за них.
      – Иного от него и не следовало ожидать, – сказал Рэнсом. – А как зовут этого человека? Ну, того, что забрал сестер?
      – Маркиз Уортигтон или как-то вроде этого. – Венеция чихнула и приложила к глазам носовой платок. – Старый развратник он, вот и все!
      Фамилия Уортигтон ни о чем Рэнсому не говорила. Он почувствовал приступ ужаса, но поборол его. Разговаривать с управляющим театром было бессмысленно, он наверняка притворится ничего не знающим. Куда же мог отвезти этот маркиз девушек? И дернул же его черт оставить их на полчаса без присмотра!
      Рэнсом побежал к служебному входу. Старый привратник Нобби сидел, как обычно, на шатком стуле; прислонившись спиной к стене. Рэнсом схватил его за грудки, рывком поставил на ноги и грозно спросил:
      – Ты почему позволил ему увезти близняшек?
      Лицо привратника стало синеть. Он хватал ртом воздух и тряс головой. Рэнсом опомнился и посадил старика на стул. Нобби перевел дух и произнес:
      – Но я не заметил ничего необычного в их поведении!
      – Ты знаешь, как зовут их похитителя? – спросил Рэнсом.
      – Я впервые его увидел сегодня! Клянусь! – ответил Нобби.
      Рэнсом чертыхнулся, пинком открыл дверь и вышел наружу. Смеркалось. Где же, черт побери, ему искать сестер? Переулок был пуст. Внезапно он услышал у себя за спиной звук чьих-то шагов и, обернувшись, увидел идущего к нему тщедушного фокусника. Он выглядел удрученным.
      – Я слышал, что с Лили и ее сестрой стряслась беда, – сказал он, подойдя к Рэнсому. – Может быть, я смогу вам помочь их разыскать.
      – Это как же? – спросил Рэнсом.
      – Я знаю многих уличных мальчишек, мистер Шеффилд. Они могут знать что-то об экипаже, в котором прикатил в театр тот господин, – сказал Друид.
      В душе Рэнсома шевельнулась надежда.
      – Что ж, да поможет нам Бог! – воскликнул он. – Действуй.
      Фокусник немедленно устроил на улице маленькое представление, и вскоре его окружила толпа сорванцов и зевак.
      – Привет, Джемми! – обратился к одному из них Друид, ловко жонглируя мячиками. – Ты, случайно, не видел возле театра чью-то роскошную карету недавно? Нет? А ты, Коротышка? Тоже нет?
      Наконец один из бродяжек – паренек в голубой курточке и со шрамом на щеке – воскликнул:
      – Я видел эту карету. Она была с латунными фонарями, сверкающими, как солнце, и запряжена парой роскошных лошадей, стоящих целое состояние. На них можно было бы смело поставить крупную сумму на скачках и сорвать хороший куш. Беспроигрышный вариант, скажу я вам.
      – Понятно, – произнес фокусник и подбросил высоко в воздух один из своих разноцветных мячиков.
      Детвора с восторженными воплями бросилась его ловить.
      Когда Друид получил мячик назад и возобновил выступление, он безмятежно спросил:
      – И куда же, любопытно, поехала та роскошная карета?
      – В направлении западной части Лондона, разумеется! – ответил паренек в голубой куртке. – Туда, где живут все знатные люди. В один из тех красивых больших домов. Кстати, на дверце кареты имелся герб. Сколько вы мне заплатите, если я вам его опишу?
      – Два пенса, – сказал Друид.
      – Маловато, – сказал нахальный пострел.
      Рэнсом сжал кулаки, готовый схватить мальчишку за шиворот и вытрясти из него нужные сведения. Но тот мог с испугу проглотить язык. Поэтому Рэнсом стал терпеливо ждать, пока фокусник и парнишка договорятся. Они сошлись на половине шиллинга. И мальчишка подробно описал герб, который он видел на той карете. Рэнсом рассчитался с ним и даже добавил несколько монет в качестве поощрения. Довольный и удивленный, паренек сжал монетки в кулаке и стремглав умчался прочь.
      Фокусник убрал мячики в карман.
      – Ты молодец! – похвалил его Рэнсом.
      – Надеюсь, что вам удастся их разыскать, сэр, – сказал Друид. – Они славные девушки, помогли мне в трудную минуту. Но я боюсь, что… – Он умолк, достал носовой платок и стал вытирать им вспотевшее лицо.
      Рэнсом заметил, что у него дрожат губы. Что ж, подумал он, нельзя тратить ни минуты. Он попрощался с Друидом, сел в наемный экипаж и велел кучеру ехать в западную часть города. Там он надеялся найти дом с таким же гербом, какой был на увезшей девушек карете. Всю дорогу Рэнсом молился, чтобы ему повезло.

      Расставшись в театре с Рэнсомом и Корделией. Офелия пошла в раздевалку. Проходя по коридору, она обратила внимание на то, что личная гримерная мадам Татины заперта, и подумала, что она принимает кого-то из своих состоятельных поклонников. Однако спустя мгновение звучный голос примадонны донесся до Офелии со стороны кабинета мистера Неттлса. Ведущая актриса устраивала управляющему очередной скандал. Офелия улыбнулась и вошла в раздевалку. Другие актрисы уже были одеты для репетиции и теперь подрумянивали щеки и подкрашивали брови. Офелию несколько удивило, что сегодня они не хохочут и не делятся последними закулисными сплетнями. Причина необычной тишины тотчас же выяснилась.
      На одном из стульев сидел незнакомец.
      Он был внушительного телосложения, широкоплеч и крепок. Одет он был с иголочки, но не в английский костюм. В одной руке этот господин держал широкополую шляпу, тоже иностранную, другой похлопывал себя по колену.
      Заинтригованная импозантной внешностью мужчины, Офелия предположила, что он один из тех богатых обожателей молоденьких актрис, которые частенько наведываются за кулисы, чтобы выразить приглянувшейся им девице свое восхищение и пригласить на ужин в клуб. Однако новую пьесу еще не показывали публике, так откуда же было взяться поклоннику? И кого он здесь ждет? Актрисы бросали на странного посетителя обеспокоенные взгляды. Он же сидел с невозмутимым видом и не обращал на них ни малейшего внимания.
      Внезапно мужчина обернулся и взглянул на Офелию.
      Она оцепенела. Лицо незнакомца было покрыто оспинками, давно побледневшими, но все еще заметными. Карие глаза его светились мудростью и жизненным опытом. Офелия чуть было не попятилась к двери, однако поборола тревогу и, поклонившись незнакомцу, вежливо спросила:
      – Что вам угодно, сэр?
      Венеция толкнула ее в бок и прошептала:
      – Он маркиз!
      – Извините, ваша светлость! – поспешила исправить свою ошибку Офелия. Ей никогда прежде не доводилось разговаривать с титулованной особой, занимающей в табели о рангах престижную позицию между титулами графа и герцога. – Чем я могу быть вам полезна?
      Маркиз неожиданно улыбнулся, отвесил ей поклон и представился:
      – Джон Синклер, маркиз Гиллингэм. Но для вас я просто Джон, поскольку мы с вами не чужие люди…
      Покраснев от смущения, Офелия промолвила:
      – Позволю себе заметить, что это весьма спорно… – Она прикусила язык, сообразив, что рассуждать в присутствии посторонних о степени их родства неблагоразумно. Джон Синклер был для нее совершенно чужим человеком, а вот его младший брат Гейбриел являлся незаконнорожденным сыном ее папочки, плодом его давнего тайного романа с матерью Гейбриела.
      Джон Синклер едва заметно кивнул, давая ей знать, что он все прекрасно понял, и сказал:
      – Ваш уважаемый отец отправил срочное письмо моему брату Гейбриелу по его лондонскому адресу, а также другое, для подстраховки, в его имение в Кенте. К сожалению, мой брат в данный момент отдыхает на юге Франции вместе со своей не совсем здоровой супругой и серьезно больной сестрой, недавно переболевшей корью. Тем не менее слуги в его особняке направили посыльного ко мне, и я немедленно принял надлежащие меры.
      Офелия ахнула, пораженная услышанным.
      – Моя сестра недавно родила еще одного младенца, и мы с моей женой Марианной как раз гостили в ее усадьбе, когда посыльный доставил туда письмо вашего отца. Я счел своим долгом заменить своего отсутствующего младшего брата и, выполняя просьбу вашего отца, тотчас же отправился за вами в Лондон, – пояснил маркиз.