Глава 21

До Шантосе было далеко, целый день – и даже дольше, если пускаешься в путь, когда развезло дороги, – вдоль неровного берега реки, где тут и там из склонов холмов торчат голые корни деревьев. Казалось, что прокладывать дорогу в такой опасной близости к реке, а не в лесу, где земля жестче, не было никакого смысла, но стоило остановиться и посмотреть на юго-восток, да еще в ясный день, как у тебя захватывало дух от ослепительного вида Луары. Путешествуя в прежние времена между Шантосе и Машекулем, я знала, что на этой дороге существует опасность оползней, особенно после сильных дождей, но сейчас стояла прекрасная погода.

Мы упрямо двигались к цели и успели проделать приличный путь, но даже самому целеустремленному путнику нужно иногда отдыхать. Брат Демьен отошел к краю дороги, чтобы справить нужду, а я углубилась в лес. Под ногами у меня то и дело трещали ветки, жужжали насекомые, птицы предупреждали друг друга о моем приближении. Сквозь зеленую листву на землю упал луч солнца, и я подумала, что эта картина мне до боли знакома. Неожиданно на меня накатили воспоминания о моей жизни до монастыря. Ощущения и образы прогулок в этом лесу оказались такими сильными и яркими, что я без сил опустилась на колени.

Его рука на моей, он меня тянет за собой, уговаривает, улыбается, весело смеется, я знаю, что он что-то затеял...

– Идем, Жильметта, моя красавица, моя жена, я кое-что тебе покажу, тебе понравится.

Мы были так молоды, Этьен и я, только что поженились, обоих переполняло сладостное желание. Я охотно исполнила его смелую просьбу, но лишь после того, как, краснея, немного покапризничала. Клянусь, именно тогда, в этом самом лесу, на мягкой постели из мха, мы зачали нашего первого сына, Жана.

Я улыбаюсь, вспоминая наши игры.

О Господи, разве любовь – это грех?

В те дни мы часто отправлялись в Машекуль, а иногда к замку де ла Суз, расположенному в другом конце Нанта. Он был таким же уютным, как и все остальные владения милорда, особенно зимой. И что самое удивительное, по какой-то необъяснимой причине в короткие январские дни здесь почти не разгуливали сквозняки.

Однако дорога назад, в Шантосе, всегда была намного приятнее, потому что мы с Этьеном стали считать его своим домом. Самые большие радости и самую страшную боль я пережила именно там. С моей стороны было глупо так сильно привязаться к этому месту, хотя я не имела на него никаких прав.

После полудня мы с братом Демьеном прошли через деревню Шантосе, где была таверна, в которую я часто заходила с мужем, он был готов с утра до ночи слушать любых музыкантов, даже самых бездарных. Он часто обнимал меня за талию и начинал кружить под музыку, а мои юбки развевались самым вульгарным образом, но его такие вещи совершенно не беспокоили – он любил веселье и отдавался ему всей душой.

Неожиданно я поняла, что ужасно хочу снова оказаться в этой таверне.

– Возможно, нам расскажут здесь что-нибудь интересное, – произнесла я вслух.

– Тут повсюду ходят самые разные истории.

– Брат, давайте немного отдохнем и поедим.

Он не стал спорить, и мы привязали наших животных около старого заведения, где деревянная вывеска всего с одним словом «ТАВЕРНА» болталась слегка косо на железном штандарте, как и в первый раз, когда я ее увидела.

Как только мы вошли внутрь, я поняла, что здесь ничего не изменилось, включая хозяина и его пухленькую жену, которая расхаживала взад и вперед, словно владелица роскошной гостиницы. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что оба стали раза в два толще.

Мы сняли плащи и сели друг напротив друга на деревянные скамьи за одним из столов. Хозяин тут же подошел нас обслужить; он внимательно посмотрел мне в глаза, но не узнал, и не удивительно, я ведь не слишком часто бывала в его заведении, поскольку жила не в Шантосе. Однако я все равно испытала разочарование и даже подумала, что, наверное, нам не следовало сюда заходить.

– Да благословит вас Бог, матушка, – сказал хозяин и слегка мне поклонился.– И вас, брат, – добавил он, обращаясь к брату Демьену, – Чем могу помочь?

– Кувшином эля, – сказал брат Демьен.

– И парой слов, – добавила я.

– И о чем же вы хотите поговорить?

– О том, что здесь происходит, – ответила я.– Я довольно давно тут не была, хотя раньше заходила частенько.

Он хитро улыбнулся и ненадолго нас оставил, а я принялась разглядывать других посетителей. В одном углу сидел пожилой мужчина, чьего лица я не видела, он показался мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где его встречала. Он был крупным, с совершенно седыми волосами, но больше всего меня поразили его огромные руки; нож, которым он стругал кусок дерева, казался крошечным. Его пальцы двигались с удивительной быстротой и ловкостью, и мне стало интересно, что он делает. На столе рядом с ним лежала куча стружки. Всякий раз, проходя мимо него, хозяйка смахивала стружку на пол, где она впитывала пролитый эль.

Хозяин вскоре вернулся с большим кувшином эля и двумя кружками, которые поставил перед нами.

Мы пили, а он говорил.

– Так, дайте-ка подумать, что у нас тут произошло...

Он изложил нам короткий список самых обычных событий: корова родила теленка, кто-то купил прялку, урожай вишни погиб, потому что на деревья напала какая-то болезнь. Рассказал про толстую жену, которая отколотила своего тощего мужа, решив, что он ей изменил. Затем он снова посмотрел мне в глаза и проговорил:

– Но, разумеется, нет нужды рассказывать вам, что у нас исчезли дети.

Меня наполнила необъяснимая радость от того, что он меня знает, хотя и не как давнюю посетительницу, а как аббатису, которая задавала вопросы про детей.

Увидев, что я никак не реагирую, он спросил:

– Разве вы не матушка аббатиса?

– Да, я аббатиса.

Мне показалось, что он от меня чего-то ждет, и я попыталась его не разочаровать.

– Ну, и сколько детей у вас пропало? Он покачал головой и тихо сказал:

– Мы сбились со счета.

Когда брат Демьен попытался заплатить за эль, хозяин категорически отказался взять у него деньги. Еще несколько мгновений после того, как он отправился по своим делам, я просто сидела и смотрела перед собой. А когда снова подняла глаза и поискала седого мужчину, оказалось, что он уже ушел.

К тому времени, как мы добрались до Ансени – последнего настоящего города перед границей Шантосе, – я довела себя до состояния лихорадочного ожидания. Там жило столько воспоминаний! Почему я стремилась сорвать корку с уже зажившей раны, сколько ни пыталась, понять так и не могла. Жан де Малеструа, единственный в мире человек, который мог бы убедить меня не делать этого, решил не вмешиваться.

Мы подъехали к крепости по главной дороге, которая шла по широкому, равнинному лугу. Дозорный на крепостной стене не мог нас не заметить – мы были беспомощны, точно мышь перед совой. Но мы не услышали ни предупреждающих сигналов, ни даже требования назвать себя. Думаю, солдата так удивил вид монахини на осле и священника на лошади, что он лишился дара речи.

Постепенно я начала различать знакомые детали: сначала узкие бойницы южной башни, расположенные чуть ниже парапета, затем флаг, развевающийся на ветру, – уже не флаг милорда. Одному Богу было известно, кому сейчас принадлежала крепость, так часто она меняла хозяев за последнее время, хотя нам сказали, что Рене де ла Сузу удалось вернуть титул, отобрав его у одного из кредиторов брата, уж не знаю, кто это был. Мне показалось, что у основания стены появилось больше зелени, чем в прошлый раз, когда я здесь побывала. Да и вообще местность за рвом выглядела слишком заросшей и неухоженной – вполне предсказуемый результат отсутствия одного хозяина. В массивной внешней стене не хватало нескольких камней, да и сама крепость выглядела какой-то запущенной.

Однако, несмотря на все это, она по-прежнему оставалась величественной. Наконец один из стражей посигналил нам, и мы помахали в ответ, показывая, что приехали с добрыми намерениями. Когда мы приблизились к подъемному мосту, решетка поползла наверх – как же хорошо я помнила этот скрип веревок! Сердце мое наполнилось ликованием, ужасом, неуверенностью, надеждой и множеством других чувств, определить которые мне не дано.

Найду ли я то, что надеюсь отыскать?

После стольких лет это казалось маловероятным.

Брат Демьен видел, как я взволнована.

– Не беспокойтесь, сестра, – заверил он меня.– Он там будет.

На каком основании, кроме собственного оптимизма, он сделал это необоснованное заявление, не могу сказать, но я попыталась успокоиться.

– Мне бы вашу уверенность, брат.

– Этот человек был хорошим смотрителем замка, вы сами так сказали.

– Но у него нет родственников ни в одной из аристократических семей, так что его вполне могли оттуда прогнать – уж мне-то хорошо это известно.

– Какой дурак, пусть и аристократ, согласится добровольно расстаться с отличным смотрителем замка, чтобы заменить его на того, кто не знаком с особенностями его собственности, исключительно ради того, чтобы заполучить союзника.

– Среди высокородных господ встречается немало полных дураков, брат мой, а союз – это могучая сила.

– Ну, не такая могучая, какой была раньше, сестра, кроме того, она не настолько привлекательна, как мудрость, за которую не нужно платить.

На плащах стражей у ворот мы увидели герб Рене де ла Суза, так что слухи оказались верны. А новый хозяин показал, что он ценит мудрость, по крайней мере в том, что касалось смотрителя замка Марселя, который по-прежнему жил на его территории.

– Мне следовало заключить с вами пари, – с улыбкой сказал брат Демьен.

– Ваша победа не была бы безоговорочной, – заметила я.

– Но результат все равно принес бы мне награду, хоть это вы готовы признать?

– Но не полную. Ни один из нас не оказался до конца прав.

Марсель действительно продолжал жить на территории замка, хотя его официальные обязанности перешли к более молодому человеку, выбранному Рене де л а Сузом. Однако разумный младший брат Жиля де Ре назначил пожилого смотрителя постоянным советником своего не слишком опытного союзника, который несомненно выиграет от такого решения. С другой стороны, старый смотритель получил награду за верную службу, что было исключительно справедливо.

Энергичный мужчина средних лет, каким был Ги Марсель, когда я жила в Шантосе, еще угадывался в старике, которым он стал. Его глаза по-прежнему сияли радостью жизни; походка оставалась уверенной, а осанка гордой. И, как прежде, он был необычайно учтив.

– Здравствуйте, брат, – поздоровался он с братом Демьеном.– A votre service[50].

– Merci bien[51], но с вами хочет поговорить моя сестра во Христе, а не я, – ответил молодой монах.

Ги Марсель повернулся и посмотрел на меня, не узнавая.

– Рад встрече, сестра.

– Ах, месье, неужели прошло так много времени? – тихонько рассмеявшись, ответила я.

– Прошу прощения?

– Когда-то вы называли меня мадам ла Драпье, – сказала я.

– Бог мой, мадам, вы вернулись! – вскричал он.

Я знала, что ему, возможно, и не рассказали о том, как со мной поступили после смерти мужа. Женщины наверняка знали, поскольку такая же судьба могла ждать любую из них. Но я не дружила с женой смотрителя, когда жила в замке, – она отличалась вздорным нравом, и я старалась ее избегать. Мне стало интересно, жива ли она еще.

Он подошел ко мне, раскинув руки в приветственном жесте.

– Мадам, я так рад видеть вас снова после стольких лет.

Я представила ему брата Демьена, а затем вежливо поинтересовалась, как его жена. Он ответил, что она отправилась на вечный покой несколько лет назад.

Этот разговор происходил еще до того, как мы спешились.

– Давайте я позову конюха для ваших... э-э-э, животных, – сказал Марсель.

Затем, избавив меня от неловкости, он помог мне спуститься на землю. Когда животных увели, нас проводили в те же комнаты около внешних ворот, в которых прежде жил Марсель. Новый смотритель решил поселиться внутри крепости, возможно, из соображений безопасности, что вполне понятно; первое сооружение, которое подвергнется нападению врага, будет именно это, такое беззащитное, словно живот замка, – так, по крайней мере, говорил мой Этьен. Но старый смотритель, видимо, привык к чувству опасности и скучал бы по нему, если бы пришлось перебраться в другое место.

Он усадил нас за длинный стол и предложил подкрепиться, чему мы очень обрадовались. Мы сидели друг напротив друга со стаканами сладкого вина в руках. На столе перед нами стояла тарелка с только что сорванными грушами. Брат Демьен повертел одну и с восхищением вздохнул.

– Tres belle, – прошептал он.– Magnifique![52] Ги Марсель улыбнулся.

– Не моя заслуга. У нас великолепный садовник, который присматривает за фруктовыми деревьями. Я ничего в этих вещах не смыслю, только наслаждаюсь плодами чужого труда. Но мне говорили, что здесь идеальная почва для грушевых деревьев, вот и весь секрет.

– Я бы хотел осмотреть сад и взглянуть на почву, если можно, – сказал брат Демьен.

– Я легко это устрою, – пообещал Марсель и повернулся ко мне.– А вы, мадам, как ваши дела? – Он показал на крест у меня на груди.– Я вижу, вы стали служительницей Господа...

Я рассказала ему о своей жизни после того, как покинула Шантосе, что заняло совсем немного времени. Он выслушал меня с интересом и даже поздравил с тем, как удачно сложилась моя жизнь.

– Думаю, хорошо быть уверенным в своем хозяине.

– Вы это знаете лучше других.

– А что ваш сын, мадам? Если Бог не окончательно отнял у меня память, его зовут...

– Жан, – помогла я ему.– Он служит его святейшеству в Авиньоне. А мне приходится постоянно каяться в грехе гордыни по этому поводу.

Мы дружно рассмеялись. А потом я поняла, что причин тянуть больше нет.

– Я бы хотела задать вам несколько вопросов, месье, про другого моего сына, Мишеля.

Когда я произнесла имя Мишеля, Ги Марсель, казалось, как-то сразу усох.

– Мадам, с тех пор как произошла трагедия, миновало столько лет, – запротестовал он.

– У меня самой в последнее время не слишком хорошо с памятью, и я не стану вас винить, если вы не сможете вспомнить каких-нибудь подробностей.

– Вы еще слишком молоды, чтобы жаловаться на память, – ласково улыбнувшись, сказал он.– Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Его комплименты и попытка сменить тему не уменьшили моей решимости и не увели с намеченного пути. Но я не хотела ставить его в неловкое положение, поэтому мы несколько минут просто сидели молча, словно решили почтить память моего ушедшего сына. Я терпеливо ждала, пока не решила, что пришло время вернуться к моим вопросам.

– Я всего лишь хочу попросить вас вспомнить все, что сможете, о случившемся тогда.

Несчастный принялся елозить на своем стуле.

– Мадам, что еще вам рассказать? Мальчик просто исчез – мы не знаем почему. Возможно, стал жертвой дикого кабана, как сказал нам милорд Жиль. Никто не знает наверняка.– Он перевел взгляд с меня на брата Демьена, а потом сделал большой глоток из своего стакана.– Я искренне надеюсь, что Господь качает вашего сына на руках и что он благосклонно посмотрит и на меня тоже. Думаю, ждать осталось недолго.

– Когда милорд вернулся в замок в тот день, что он вам сказал – дословно?

– Мадам, прошу вас... Я не могу вспомнить подробностей после стольких лет.

Хотя с тех пор, как умер Этьен, прошло больше десяти лет, я отчетливо помнила вид его гниющей ноги, и мне отчаянно хотелось изгнать эту картину из своей памяти, но таких чудес не бывает. Я много лет пыталась забыть его почерневшую ногу, которая медленно разлагалась, пока не отняла у него жизнь. Я потерпела поражение, несмотря на то что старалась изо всех сил. Страшные воспоминания остаются со мной, словно тяжелый камень, и мне не дано сдвинуть его с места.

Где-то в глубине памяти Ги Марселя остались слова, произнесенные Жилем де Ре, когда он вернулся с прогулки, которая отняла у меня сына. Я хотела вызвать их к жизни.

Именно это я ему и сказала.

– Месье, вещи, сказанные в тот день, не могут забыться. Я уверена, что вам нужно только подумать немного, и все слова всплывут в вашей памяти.

Он встал и начал расхаживать по комнате, не скрывая волнения, затем снова сел и взял меня за руку.

– Мадам, прошу вас, я уже стар. Я не могу вспомнить, что произошло, ведь с тех пор утекло столько времени.– Он погладил мои пальцы.

Я мягко высвободила пальцы и тихонько похлопала его по руке.

– Со всем уважением, месье, должна сказать, что вы ненамного старше меня. И хочу вам напомнить, что именно вы сделали все, чтобы я не могла поговорить с милордом, так что мне приходится полагаться на ваши воспоминания. Прошу вас, успокойте меня, попытайтесь вспомнить, что он вам сказал.

Ги Марсель множество раз смотрел на раненых и искалеченных в сражениях солдат; он первым увидел распоротый живот Ги де Лаваля. Ему удавалось сохранять твердость и спокойствие во всех подобных ситуациях. Теперь же моя просьба всего лишь вспомнить слова отняла у него мужество. Не думаю, что его огорчала неспособность восстановить их в памяти, скорее дело было в самой природе тех слов. Он потер лоб, словно у него вдруг разболелась голова.

– Хорошо, я попытаюсь, – устало проговорил он. Казалось, его окутала черная тень, когда он заговорил.

– Стражники услышали вдалеке крики, поэтому я отправил на башню нескольких человек, посмотреть, что происходит. Когда показался милорд Жиль, мы увидели, что он быстро бежит к замку и чем-то очень взволнован. Я приказал немедленно открыть ворота. Он промчался в них – один – и буквально упал мне в руки. Он так тяжело дышал, что сначала не мог произнести ни звука. Потом немного пришел в себя и рассказал, что кабан снова вернулся и он бросился бежать. Он думал, что Мишель следует за ним, но, обернувшись, увидел, что мальчика нет.

Я все это слышала и раньше, в день, когда пропал сын. Я хотела подробностей.

– Он больше ничего не сказал? Наверное, он был очень расстроен.

– Мне он ничего не сказал. Дед сразу увел его, чтобы мальчик немного успокоился, а потом доложил подробно, что случилось, – так он заявил. Я больше не разговаривал на эту тему ни с милордом Жилем, ни с Жаном де Краоном. И, насколько мне известно, никто другой тоже.

Смотритель замка отвернулся, его глаза были прикованы к рукам, которые лежали на столе, словно он рассчитывал, что они помогут ему удержаться на месте.

– Он очень тяжело дышал, мадам. Он почти ничего не сказал, кроме того, что обнаружил пропажу Мишеля. Так что я не знаю точно, в каком состоянии он находился в тот момент. Но Жан де Краон утверждал, что он был очень расстроен.

По выражению лица Марселя я видела, что в глубине души у него прячутся какие-то темные мысли, он хотел что-то мне сказать, но не мог.

– Месье, вы можете говорить со мной совершенно откровенно. Я больше не служу милорду Жилю, теперь моя душа и верность отданы Богу. Не бойтесь, что я вас выдам.

– Мадам...– проговорил он.

– Что бы вы мне ни сказали, вашей вины в случившемся нет.

Его взгляд на несколько мгновений обратился в пустоту, а потом снова повернулся ко мне.

– Простите меня, мадам, но мне показалось, что я видел, как милорд мимолетно – на короткую долю секунды – улыбнулся.

– Улыбнулся? В каком смысле?

– Ну, словно он... счастлив или чем-то доволен.

Об этом я ничего не знала, ведь в тот момент горе и страх захватили все мое существо.

– Я помню, что подумал о двух вещах в тот день, – услышала я голос смотрителя.– И обе меня удивили. Во-первых, мне показалось странным, что милорд обернулся и не увидел у себя за спиной ни мальчика, ни кабана. Логично было бы предположить, что кто-то там находился. Но никого... Маловероятно.

– А вторая вещь?

Он нервно откашлялся.

– Я помню, мне показалось, будто милорд, скорее... возбужден, чем расстроен. Тогда становится понятной его улыбка.

Я достала платок и, не смущаясь, принялась вытирать слезы.

– А вы не заметили на одежде милорда крови?

Он помолчал, пытаясь вспомнить, и через несколько мгновений сказал:

– Заметил. На плаще, где-то в районе живота. Впрочем, вся его одежда была в беспорядке; я решил, что он упал и поранился, а потом вытер руки о плащ. На руках у него тоже была кровь, но я видел, что они порезаны и разбиты. Он сказал, что бежал через лес, не разбирая дороги и не обращая внимания на ветки. Мне его объяснение показалось разумным. Он сам это сказал, не дожидаясь вопросов.

Когда я увидела его руки несколько дней спустя, все ладони были в корках. Повитуха наложила повязку с мазью, чтобы они быстрее зажили, но милорду сначала не удавалось сжать руку в кулак из-за одного особенно глубокого пореза на правой ладони. И он ни за что не хотел показать мне свои раны; говорил, что разжимать кулак ему больно, а у меня не осталось сил протестовать, так глубоко я погрузилась в свое горе.

Я откинулась на спинку стула и попыталась вспомнить, во что был одет Мишель в тот день; подробности, запрятанные глубоко в моей собственной памяти. На поверхность всплыло изображение синего плаща и желтой туники. И то и другое наверняка отдали какому-нибудь бедному родственнику, если кровь не удалось отстирать. Никто из прачек про это не говорил, и мне стало интересно, попала ли к ним в руки эта одежда.

– И никто из лесников, находившихся в тот день поблизости, не слышал никаких необычных звуков. Все знали, что случилось в лесу, но никто не пришел, чтобы рассказать об этом.

Да, я ничего не слышала ни про каких свидетелей. Мой сын был храбрым мальчиком для своих лет, обожал приключения и обладал силой воли – он не сдался бы просто, встретившись с диким кабаном. Он бы бросился бежать, кричал бы, попытался отбиться. Он не умер бы без сопротивления. Я не сомневалась, что он стал бы звать на помощь, и кто-то должен был его услышать.

Может быть, милорд слышал его крики, но бросил на произвол судьбы?

– Месье, дикие кабаны часто пожирают свою добычу? Марсель отвернулся, чтобы не встречаться со мной глазами.

– Месье?

– Нет, мадам. Они злобные существа, но убивают, как правило, чтобы защитить себя.

В тысячный раз я задала себе вопрос, который мучил меня с того самого злополучного дня. Я не сдержалась и произнесла его вслух:

– Тогда почему, Боже, почему тело Мишеля так и не было найдено?

– Это остается для всех загадкой, мадам.

Из замка сразу же вышел отряд, и Этьен среди них, на поиски нашего сына. Из конюшен взяли всех лошадей. С солдатами отправилась и наша повитуха, мадам Катрин Карли, которая должна была позаботиться о Мишеле, если его найдут раненым.

Они вернулись невероятно взволнованные, когда уже начало темнеть. Но мадам Карли, которая обожала звук собственного голоса, показалась мне на удивление тихой и молчаливой и оставалась такой около двух недель.

Когда я рассказала смотрителю об этой замеченной мною странности, он ответил:

– Да, я помню, она и мне казалась на редкость мрачной в те дни.

Когда наш тяжелый разговор исчерпал себя, он умер естественной смертью. Мы попытались исправить настроение отличным ужином из перепелок и escargots[53], с репой и прекрасным хрустящим хлебом, оттенявшим вкус мяса. Вино с корицей лилось, словно вода, из кувшина, который Марсель поставил на стол. Старик с удовольствием рассказывал о своих приключениях в годы, прошедшие с тех пор, как я уехала, и на сердце у нас стало немного легче, когда мы слушали истории, не имевшие никакого отношения к исчезновению детей.

Наше путешествие назад, в Нант, должно было занять много времени; предполагалось, что мы проведем ночь в Шантосе, и бывший смотритель замка великодушно разместил нас в своих комнатах. Меня это обрадовало, и, думаю, он все прекрасно понял: в самом замке я оставила множество призраков, и мне совсем не хотелось с ними встречаться, а также становиться предметом пристального внимания обитателей замка – что неминуемо произошло бы, если бы я туда вошла. Хозяин исполнил все наши желания, и я отправилась спать, слегка перебрав вина и забыв помолиться на ночь.

В ответ на это Бог послал мне чудовищные сны и жуткую головную боль утром, с которой не смогла справиться даже холодная вода в тазике для умывания. Не помогли и теплые руки брата Демьена, который приложил их к моему лбу, сопроводив искренней и цветистой молитвой. С понимающей улыбкой наш хозяин пробормотал что-то про необходимость опохмелиться и заставил меня выпить чашку вина с корицей, которая возымела чудесный и неожиданный эффект – мне сразу же стало значительно лучше. И что самое удивительное, я не почувствовала никакого опьянения.

– Теперь, когда вы меня вылечили, – проговорила я, – мне хотелось бы попросить вас еще об одном одолжении.

Вид у него сделался не слишком довольный, но он был человеком воспитанным.

– Слушаю вас, мадам.

– Когда мы пойдем взглянуть на ваш сад, я бы хотела, чтобы вы отвели нас на место, где, по словам милорда, он в последний раз видел Мишеля.

Моя просьба совсем ему не понравилась, и он нахмурился.

– Зачем вам это нужно, мадам?

– Понятия не имею. Но хочу там побывать.

Он не смог придумать ни одной уважительной причины, чтобы мне отказать, и потому ему пришлось согласиться. Мы собрали свои немногочисленные вещи, привязали их к седлам наших скакунов и направились в сторону сада под нескончаемые рассуждения брата Демьена о том, как следует ухаживать за фруктовыми деревьями. Ему удалось заполучить горсть земли, которую мой спутник сначала понюхал, потом попробовал на вкус, размял пальцами, смешал с собственной слюной – и все ради того, чтобы проникнуть в ее тайну. Его вывод прозвучал несколько неожиданно:

– Хм-м-м.

Мне стало интересно, что это означает, но я не стала задавать вопросов, потому что мои мысли были заняты другим.

Покинув сад, мы свернули на тропинку, ведущую на запад, и вскоре добрались до дубовой рощи, а затем по другой тропе подъехали к месту, где земля резко уходила вниз.

Чуть ниже вершины холма стоял маленький белый крест, установленный Этьеном, чтобы отметить место, где нас настигло горе, хотя мы так и не узнали точно, где это было. Он показал мне крест почти сразу после того, как поставил его, и, помню, я тогда еще подумала, что это единственное наследие моего сына, а вовсе не истории о мужестве и отваге, о которых он так мечтал.