Йен Бэнкс
      Взгляд с наветренной стороны
      (Культура-7)
      Пер. с англ. В. Рохмистрова
      Йен М. Бэнкс - один из признанных мастеров "интеллектуальной космической оперы", писатель, создавший свою собственную Вселенную.
      Вселенную, в которой идет ВОЙНА...
      Война двух крупнейших галактических цивилизаций - республиканской культуры и Идиранской империи.
      Война, в которую Культура втянулась, только чтобы спасти свой душевный покой - самое ценное, что имела.
      Война, которую идиране начали, потому что понимали: джихад должен расширяться, чтобы не стать бессмысленным.
      Война, которая растянулась на сорок восемь лет и один месяц. Общее число павших - 851,4 миллиарда. Потери кораблей - 91 215 660. Количество уничтоженных планет - 53.
      Ученые считали эту войну самым значительным конфликтом за последние пятьдесят тысяч лет Галактической истории.
      Перед вами - один из самых СТРАННЫХ эпизодов этой войны Эпизод, в котором судьбу миллионов "чужих" суждено решить не армиям и не полководцам, а просто одному-единственному человеку - убийце-"камикадзе" Тибайло Квилану.
      ПРОЛОГ
      Уже приближалось время, когда, как мы оба прекрасно понимали, мне придется уйти. И трудно было определить, чем освещается горизонт вспышками молний или взрывами энергетического оружия Невидимых.
      Вот к небу взметнулся очередной лепесток сине-белого света, озаривший рваные тучи, а под ними сквозь струи дождя - жуткий пейзаж внизу: в отдалении руины зданий, разрушенных еще раньше, на вершине кратера торчали искореженные столбы, вывернутые наружу остатки труб и туннелей. И громоздилось массивное изуродованное тело земельного разрушителя, который валялся на дне гигантской ямы, утонув наполовину в грязной луже... Вспышка погасла, оставив лишь мимолетную память в сетчатке глаза и печальные следы пожара на корпусе разрушителя.
      Квилан сильнее сжал мне руку:
      - Пора. И прямо сейчас, Уороси:
      Другая, не яркая, вспышка осветила его лицо и потеки машинного масла там, где его тело уходило прямо под изуродованную военную машину.
      Я сделала вид, что сверяюсь с компьютером на шлеме. Флаер возвращался и возвращался один. Экран показывал, что с ним не было никакого груза, а отсутствие связи по открытому каналу говорило о том, что нас не ждет ничего хорошего. Шансов на спасение оставалось мало. Я переключила экран на ближний тактический обзор, но и там не было ничего нового. Пульсирующие линии свидетельствовали лишь об абсолютной неясности и неуверенности. А на первый взгляд казалось, что мы на правильном пути и скоро опрокинем Невидимых. Наверное, осталось уже минут десять. Или пятнадцать. Или пять. До победы. Но и в этом не было уверенности. И все же я улыбнулась и заставила себя сказать как можно равнодушней:
      - Пока флаер здесь, мне никуда не деться. Никому из нас никуда не деться. - И я оперлась на грязный склон, стараясь найти более надежную опору ногам.
      Снова раздалось несколько взрывов. Я упала прямо на незащищенную голову Квилана и услышала, как несколько осколков вонзилось в склон неподалеку, а затем что-то плюхнулось в воду. В следующий момент, открыв глаза, я заметила, как грязные волны лизнули узкий бронированный нос разрушителя. Потом вода совсем успокоилась.
      - Уороси, - позвал он, - я и не собираюсь никуда идти. Особенно с этой штуковиной на себе. Я вовсе не собираюсь выглядеть героем, как, впрочем, и ты. Но... Прошу тебя, уходи отсюда. Уходи сейчас же.
      - Время еще есть, - остановила его я. - Мы вытащим тебя отсюда. Ты просто слишком нетерпелив, как всегда.
      Над нами снова запульсировали вспышки, высвечивая каждую каплю дождя.
      - А ты...
      Его слова утонули в грохоте очередного взрыва; нас, как шатром, накрыла ревущая волна, создавая впечатление, будто сам воздух рвется в клочья.
      - Громовая ночка, - заметила я, снова наваливаясь на Квилана. В ушах звенело, и я увидела в его глазах боль. - Даже погода против нас, Квилан. Чертовский сегодня гром!
      - Это не гром.
      - Гром, гром. Слышишь? А вот и молния, - я все теснее прижималась к нему.
      - Иди. Иди отсюда немедленно, Уороси, - прошептал он. - Ты делаешь глупости.
      - Я... - начала было я, но тут моя винтовка соскользнула с плеча и стукнула Квилана по лбу.
      - Ох, - выдохнул он.
      - Извини, - я поддернула ремень.
      - Я знаю, что виноват. Я потерял шлем.
      - Но ведь ты добил разрушителя, - напомнила я, похлопав по траку, подобно скале нависавшему над нами.
      Он попытался рассмеяться, но только скривился. Потом положил руку на поверхность ведущего колеса и прошептал:
      - Забавно. А ведь я даже не уверен, действительно ли это сделали мы или они сами его разрушили.
      - Неправда. Ты знаешь. И я знаю. - Я посмотрела на изувеченный каркас разрушителя. Пожар внутри, кажется, разгорался сильней; через пробоину на месте главной турели показались тоненькие сине-желтые язычки.
      Подбитый разрушитель застрял на склоне, один его бок провалился в кратер. Разбитые гусеницы лежали на холме, напоминая гигантский эскалатор для подхода к отверстию кратера. Прямо перед нами зависли огромные ведущие колеса, неуклюже вылезавшие из-под обшивки. Квилан попал под них, и его затерло в грязь, оставив на свободе лишь верхнюю часть тела.
      Все другие наши товарищи погибли. Остались только мы двое и пилот легкого флаера, вернувшийся подобрать нас. Но корабль, зависший в паре сотен километров наверху, помочь ничем не мог. Я попыталась вытащить Квилана, не слушая его приглушенные стоны, но застрял он крепко. Потом на траках я сожгла свою форму в слабой надежде, что от температуры они станут податливей и я смогу его вытащить. И долго проклинала наше оружие энного поколения, столь быстро убивающее живое и пробивающее броню, но оказавшееся столь бесполезным при необходимости разрезать толстый металл.
      Где-то рядом послышалось шипение - это искры, вылетавшие из горевшего разрушителя, гасли под дождем. Земля вздрагивала от взрывов, а вместе с ней и мы, и сломанная машина.
      - Давай-давай, двигай, - уже сурово приказал Квилан. - Время уходит.
      - Нет. Думаю, еще можно что-то сделать, чтобы...
      - А я не думаю. Тут скоро все само сделается. Иди.
      - Не пойду. Мне здесь вполне уютно.
      - Что?
      - Уютно.
      - Это уже идиотизм.
      - Вовсе нет. И прекрати пытаться избавиться от меня.
      - Почему, если ты на глазах становишься идиоткой?
      - И перестань называть меня так, слышишь? Ты, старый любитель препираться.
      - Я не препираюсь. Я только стараюсь заставить тебя вести себя разумно.
      - Я именно так и делаю.
      - Мне твое благородство по фигу, ты же знаешь. Твой долг - спасти себя.
      - А твой - не отчаиваться.
      - Не отчаиваться!? Мой товарищ и однополчанин ведет себя, как дебил, а я, значит... - Квилан широко распахнул глаза. - Обернись! - вдруг прошипел он, указав мне за спину.
      - Что? - Я резко повернулась, схватив винтовку, и замерла. На верхушке кратера лежал солдат Невидимых и внимательно всматривался в искореженную машину. На нем было некое подобие шлема, который не закрывал глаз и, кажется, не отличался особенной сложностью. Я до боли всматривалась в него через пелену дождя. Солдата, вооруженного одной винтовкой, освещало пламя горящего разрушителя, мы же оставались в тени. Я лежала, не шевелясь.
      Тут он поднес что-то к глазам, стал внимательно оглядывать нашу сторону и, наконец, замер, глядя прямо на нас. Я подняла винтовку и выстрелила как раз в тот момент, когда он только начал целиться. Солдат распался на клочки света, смешавшись с другими вспышками на лиловом небе. Остатки соскользнули по склону прямо на нас: это оказались ошметки руки и голова.
      - А ты не промах,- заметил Квилан.
      - Я такой всегда и была, мой милый, - ответила я, похлопав его по плечу. - Только всегда таила это в секрете, чтобы тебя не расстраивать.
      - Уороси, но ведь это не последний, - прошептал он, снова сжимая мою руку. Действительно, пришло время уходить.
      - Я... - но я не успела закончить, потому что обшивка разрушителя и весь кратер затряслись, как от подземного взрыва, и над нашими головами засвистела шрапнель, летевшая, казалось, из места, где находилась турель машины. Квилан аж задохнулся от боли. Нас забрызгало комьями грязи, и останки Невидимого подкатились еще ближе. Рука в бронированной перчатке все еще сжимала оружие. Я снова посмотрела на экран шлема. Флаер висел почти над нами. Действительно, пора уходить.
      Я повернулась, чтобы хоть что-то сказать ему.
      - Не надо, - остановил он меня. - Лучше дай-ка мне винтовочку этого ублюдка. - Он махнул рукой в сторону останков: - Будь уверена, я успею прихлопнуть парочку-другую.
      - Хорошо. - Я проползла среди осколков по грязи и взяла винтовку убитого.
      - Посмотри, не было ли с ним еще чего! - крикнул Квилан. - Гранат там или...
      Я соскользнула обратно, перезарядила винтовку и подала ее Квилану. Ботинки мои были полны воды.
      - Все, что есть.
      - И так сойдет. - Он проверил оружие и, приложив приклад к плечу, попытался повертеться в разные стороны, насколько позволяло ему придавленное туловище. В конце концов, ему удалось выбрать две или три удобные позиции. - А теперь ступай, а не то я сам тебя пристрелю! Последние слова Квилану пришлось почти прокричать из-за вновь усилившегося обстрела.
      Я наклонилась и поцеловала его.
      - Увидимся на Небесах, - едва слышно прошептала я.
      Квилан неожиданно нежно посмотрел на меня, губы что-то прошептали, все заглушил мощный взрыв. Я попросила его повторить. Эхо умирало где-то вдали, и над нами медленно угасал столб желтоватого света. Сигнал на экране шлема настойчиво мигал, давая понять, что флаер уже над головой.
      - Я сказал, нечего расстраиваться, Уороси, - улыбаясь, повторил он. Просто живи. Живи за меня. За нас обоих. Обещай.
      - Обещаю.
      Он махнул рукой:
      - Удачи, Уороси.
      Я хотела хоть что-то ответить, хотя бы просто "пока", но не сумела произнести ни звука, а только безнадежно поглядела на моего мужа в последний раз, отвернулась и заставила себя лезть наверх, скользя и падая, по этой ужасной грязи, туда, через труп убитого Невидимого, вдоль разбитого разрушителя, чтобы укрыться под его задней турелью от участившихся взрывов среди дождливого неба и быстро поднимающейся воды.
      Склоны кратера были скользкими не только от грязи, но и от пролившегося масла, и казалось, что мне уже никогда отсюда не выбраться. Я почти отчаялась, но в этот момент добралась до широкой металлической ленты гусеницы. И то, что убило мою любовь, теперь спасло меня. Используя траки в качестве ступеней, я в конце концов добралась до вершины.
      Оттуда в дымном свете разрушенных горящих зданий через мутную пелену дождя я увидела двигающуюся в нашу сторону еще одну огромную машину, а за ней крошечные пригнувшиеся фигурки.
      Из-за тучи вынырнул флаер, я прыгнула на борт, и мы мгновенно взмыли. В последний момент пыталась обернуться, посмотреть назад... Но дверцы оказались плотно закрытыми, очень плотно, а меня просто швырнуло на кучу груза. Маленькое наше суденышко, уворачиваясь от прожекторов и осколков, направилось к ожидавшей его "Зимней буре".
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      ОТСВЕТ ДРЕВНИХ ОШИБОК
      Баржи покоились в темноте застывшего канала. Укрывший их перинами снег неузнаваемо смягчал линии. Вся поверхность самого канала, пирсов, причальных кнехтов и подъемных мостов тоже несла нежный груз снега, а высокие здания по берегам с разнообразными окнами, балконами и водосточными желобами мягко светились белизной.
      Кэйб знал, что канал - это, наверное, самый спокойный район города во все времена, но сегодня даже он казался неправдоподобно застывшим. Он отчетливо слышал свои шаги в нетронутой белизне - тихий скрип, тишина, тихий скрип и вновь тишина. Он остановился, поднял голову и принюхался. Воздух ничем не пах. Кэйб впервые наблюдал город при такой тишине, густой снег гасил всякий звук и запах. К тому же был полный штиль, и канал, еще и не скованный льдом, стоял неподвижно, без единого плеска.
      Ни один огонек не отражался в черной воде, и потому казалось, что ее не существовало вовсе, этакое абсолютное ничто, в котором летят ничем не поддерживаемые баржи. Это тоже было непривычным, ведь весь остальной город, весь мир сияли сейчас огнями.
      Кэйб задрал голову. Снегопад прекратился, тучи над городом и дальними горами бледнели и таяли, открывая яркие звезды. В вышине начинала светиться дымная, едва заметная линия, становившаяся все шире и шире по мере того, как медленно исчезали тучи. В небе не было видно ни одного судна, ни грузового, ни пассажирского. Птицы, казалось, притаились в своих гнездах.
      Не было слышно и музыки. Обычно в городе Акьюме музыка если прислушаться (а Кэйб умел очень хорошо слышать), лилась отовсюду. Но этим вечером даже он ничего не слышал.
      Приглушенность - нашлось подходящее слово. Город был приглушен этой необычной, редкой ночью ("Сегодня вы танцуете при свете древних ошибок!" сказал утром в одном из интервью Циллер, и в словах почувствовалось любование красивой фразой). Это состояние почувствовалось на всей территории Ксаравва, а может, и на всей Орбите Мэйсак.
      Но все же казалось, что этой приглушенностью город обязан лишь снегу. Кэйб постоял еще немного, гадая, чем еще можно объяснить эту тишь. Существовало что-то таинственное, что он и раньше видел, но никогда еще он не попытался понять как следует, в чем тут соль. Чтобы иметь дело с самим снегом...
      Он обернулся, посмотрел на свои следы в глубоком снегу и неожиданно увидел не одну, а три цепочки. Кто, какое четвероногое могло сделать вторую тропинку? Конечно, он подозревал, и Хаб, без сомнения, подтвердил бы его подозрения, - что это были следы нашего уважаемого гостя хомомдана, посла Кэйба Ишлоера.
      Ах, как мало тайн в эти дни! Кэйб огляделся, затем неожиданно подпрыгнул в каком-то странном танце и принялся изучать следы с грацией, которую невозможно предположить в таком большом теле. Он делал это очень внимательно, явно стараясь остаться незамеченным. Следы шли, в точности следуя его маршруту. Так-то лучше. И о чем он думал? Только о снеге и снежном безмолвии.
      Следы складывались в некое подобие звука, аккомпанировавшего погоде; в нем слышались вздохи и рев ветра, шипенье и барабанная дробь дождя, туман и свет, капли и струи. Но сам снег падал бесшумно, как с экрана телевизора с отключенным звуком, словно Кэйб внезапно оглох. Да, все было именно так.
      Удовлетворенный, Кэйб упал на тропу, как глыба снега падает с высокий крыши, и посмотрел на длинную белую линию барж, на миниатюрную лавину падающих снежинок - и засмеялся.
      Тихо, чтобы не потревожить тишины.
      Наконец, на плавном изгибе канала появилось несколько огней большой баржи и одновременно намек на какую-то музыку. Мягкую, нетребовательную, но все же несомненно музыку - предчувствие музыки, как порой это называлось. Не сам концерт, но лишь только звук настраиваемых инструментов.
      Концерт. Кэйб удивился, зачем его пригласили. Посольский дрон И. X. Терсоно в послании, врученном сегодня в полдень, требовал его присутствия. Послание было написано чернилами на плотной бумаге и вручено маленьким дроном, вернее, летающим серебряным подносиком, да. Обычно Кэйб и так всегда являлся на концерты Терсоно, происходившие каждый восьмой день. Особое приглашение нечто означало. Хотели ли ему дать понять, что, приходя раньше на концерты один и не приглашенным, он был слишком самонадеян?
      Но это странно - теоретически концерты были открыты для всех. Неужели только теоретически? Культурные привычки дронов, особенно таких старых, как И. X. Терсоно, не переставали удивлять Кэйба. Никаких правил и писаных законов, но... слишком много нюансов, ритуалов, способов выражения вежливости. И моды. Она проявлялась в стольких деталях, от тривиальных до самых важных.
      Тривиальные: это последнее письмо было вручено на серебряном подносе. Означало ли это, что теперь все получают такие "подвижные" сообщения ежедневно вместо того, чтобы делать это обычным путем, через знакомых дронов, компьютеры или имплантанты? Что за странная и утомительная идея! И все же - это непременно станет ретроспективной модой на сезон, а то и больше.
      Да, они живут и умирают по капризу! Некоторые из известных людей заявляли, что жить будут однажды, а умирать вечно, и миллиарды последовали такому примеру. Потом пошло другое поветрие - полностью обновлять или даже заново выращивать тела. Или превращаться в андроидов, если не во что-нибудь похлеще. Или... впрочем, достаточно, воистину фантазиям нет предела. Нет сомнения лишь в том, что и эту штучку с подносом переймут миллиарды, это станет модным.
      Неужели именно так и должно вести себя зрелое общество? Смерть как выбор стиля жизни? Кэйб знал, как ответили на этот вопрос люди его собственной страны - сумасшествие, детские сады, неуважение к личности и к жизни вообще, ересь. Сам он, впрочем, отнюдь не был в этом уверен, что говорило и о том, что он уже слишком много времени провел здесь, и о том, что он просто-напросто выказывает к культуре, которая помогла ему занять здесь столь важное место, недопустимую симпатию.
      Таким образом, размышляя о тишине, церемониях, моде и своем собственном месте в этом обществе, Кэйб, наконец, добрался до затейливо украшенного входа в старинную церемониальную баржу "Уединение", экстравагантное помещение резного дерева. Снег был притоптан множеством ног, бесчисленные тропинки вели к близлежащим домам. Кэйб по-прежнему радовался снегу, но ведь он не жил в этом горном городе, а его собственного дома в этой стране никогда не касались ни снег, ни лед. Словом, снег был ему в новинку. И перед тем как подняться на борт, хомомдан посмотрел на ночное небо, чтобы увидеть прямо над головой большой клин снежно-белых больших птиц, пролетавших над мачтами, держа путь в глубь страны, подальше от Соленого моря. Когда они скрылись за домами, он почистил пальто, стряхнул снег со шляпы и вошел.
      - Похоже на каникулы.
      - На каникулы?
      - Да, на каникулы. Раньше это слово означало нечто совершенно противоположное нынешнему своему значению. Почти абсолютно противоположное.
      - Что вы имеете в виду?
      - Послушайте, это вообще съедобно?
      - Что?
      - А вот это.
      - Не знаю, попробуйте и поймете.
      - Но оно все еще шевелится.
      - Шевелится? То есть двигается по своей воле?
      - Думаю, да.
      - Но, послушайте, это же вещь, полученная от настоящего хищника, типа нашего друга Циллера, и естественно было бы сказать "да", но...
      - Так что насчет каникул?
      - Циллер был...
      - Он утверждал нечто о противоположном значении этого слова. Когда-то каникулы означали время, когда ты куда-то уезжал.
      - Неужели?
      - Да, я когда-то слышал об этом. Древние времена, век лишений. Люди были вынуждены работать беспрерывно, создавая богатства для себя и общества, а потому не могли роскошествовать со временем. Короче, они работали половину дня большую часть года, и потом им за это давали определенное время, которое можно было потратить на себя, используя некий обменный эквивалент...
      - Деньги, у них был такой технический термин.
      - Вот именно. И тогда на это время они уезжали.
      - Простите, вы съедобны?
      - Вы, что, действительно пытаетесь разговаривать с нищей?
      - Не знаю. То есть не знаю, пища ли это?
      - Но в самых примитивных обществах не было и того: свободными оставались всего лишь несколько дней в году!
      - Но я полагаю, что примитивные общества могли быть вполне...
      - Он имеет в виду примитивизм в индустриальном смысле. Не обращайте внимания. И не прекратите ли вы тыкать в это? Испортите!
      - Но вы-то сами можете это есть?
      - Вы можете съесть все, что угодно, если только сумеете донести это до рта и проглотить.
      - Вы прекрасно понимаете, о чем я.
      - Так спрашивайте, идиот!
      - Именно это я и делаю.
      - Нет, не это! Гриф, что вы делаете? Перестаньте сейчас же! Где ваш майндер* [Майндер (от англ. mind - разум) - прибор, исполняющий функции мозга. (Прим. переводчика).], где комп, наконец?
      - Но я вовсе не хотел...
      - Вижу. Так что? Они уезжали все разом?
      - Как это возможно? Все бы остановилось, если бы все они так уехали.
      - М-да, разумеется.
      - Но иногда бывало, что инфраструктурой занимались подсобные команды. Словом, они все-таки уезжали и ездили с места на место время от времени.
      - А!
      - А ведь теперь каникулы - это время, когда мы остаемся дома, ведь иначе у нас не было бы возможности вот так собираться вместе, и ты никогда не узнал бы, кто твой сосед.
      - На самом деле, я и сейчас точно в этом не уверен.
      - Это потому что вы столь легкомысленны.
      - Ах, если бы были только одни длинные каникулы!
      - В старом смысле, конечно?
      - В гедонистическом* [Гедонистический (от греч. hedone - удовольствие) - имеющий отношение к наслаждению. (Прим. редактора).].
      - Шило у вас в заднице.
      - И в заднице, и в руках, и в ногах, и везде...
      - Хаб, так можно это есть или нет?
      - ...и в крыльях, и в ребрах, и в печенках...
      - Хорошо, мне кажется, есть идея.
      - ...и в коленках, и в копытах, и в рогах...
      - Так что же, Хаб?
      - ...и в панцирях, и в мускулах, и в голове...
      - Заткнешься ты, наконец?
      - Хаб, а, Хаб? Черт, мой комп не работает! Или Хаб просто не отвечает.
      - Может быть, он на каникулах?
      - ...и в плавниках, и в волосах, и еще где? М-м-м... Где же? В зубах ничего нет?
      - Предлагаю его все-таки заткнуть.
      - Одобряю.
      - Хаб! Хаб! Никогда еще ничего подобного не случалось!
      - Ишлоер?
      - Извините? - Наконец произнесено его имя. Кэйб вынужден был признаться, что все-таки втянут в один из тех странных, напоминающих транс разговоров, в которые попадал на подобных сборищах. В таких случаях диалог - или же несколько диалогов разом - тянулся каким-то головокружительным, доводящим до тошноты образом и действовал на него так, что он совершенно терял нить разговора, не понимая, кто, что, кому и зачем говорит.
      Правда, в следующий момент он легко вспоминал все сказанные слова, но уловить связывающие их эмоции так и не мог. И сейчас он пребывал в каком-то странном дурмане, пока в разговоре не образовалась брешь, пробитая обращением непосредственно к нему. Он находился в верхней бальной зале церемониальной баржи "Уединение" вместе с сотней других людей, большинство которых были действительно людьми, хотя и не в собственно человеческом обличий. Концерт композитора Циллера - античная челгрианская мозаика закончился полчаса тому назад. Настроение царило тихое и спокойное, несмотря на то что финал слушатели встретили взрывом аплодисментов. Теперь все занимались едой и выпивкой. И, конечно, беседой.
      Кэйб вместе с группой мужчин и женщин стоял посередине зала у буфетного столика. Воздух был теплым, полным ароматов и тихой музыки. Над головами сгибались деревянные и стеклянные светильники, сделанные на какой-то старинный манер так, что, хотя и не давали полного спектра, озаряли все вокруг уютным ласковым светом.
      В носу его тихо позвякивало кольцо. Когда Кэйб впервые прибыл сюда, ему совсем не понравилась идея имплантации компьютера прямо под черепную коробку (да и вообще куда бы то ни было). Единственной вещью, с которой он действительно не расставался, было это фамильное кольцо в носу, поэтому компьютер вживили ему именно туда.
      - Прошу прощения за беспокойство, господин посол. Это Хаб. Вы оказались ко мне ближе всех и потому передайте господину Олсьюлу, что он пытался говорить не по компу, а по обыкновенной брошке.
      - Хорошо. - Кэйб обернулся к молодому человеку в белом костюме, державшему в руках какую-то драгоценность и с большим удивлением на нее взиравшему. - Это вы господин Олсьюл?
      - Слушаю вас, - молодой человек отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть хомомдана. Лицо отражало такую растерянность, что Кэйб понял: он действительно введен в заблуждение этой скульптуркой, или монументальной бижутерией. Здесь это часто случалось. Молодой человек, прищурившись, изучал свою крупную брошь. - А ведь я мог это испортить...
      - Еще раз простите, господин посол, благодарю за помощь, - пропищало кольцо.
      - Не стоит благодарности.
      Сверкающий пустой поднос подплыл прямо к молодому человеку и, качнувшись, произнес:
      - Хай! Это снова Хаб. То, что вы держите в руках, господин Олсьюл, это драгоценный камень в форме двадцатигранника, оправленный в платину и саммитиум. Изделие студии господина Ксоссина Наббарда, последователя школы Кварафид. Настоящий шедевр, сделанный с настоящим мастерством. Но, к сожалению, не компьютер.
      - Черт побери! А где же тогда мой компьютер?
      - Вы позволили ему остаться дома.
      - Но почему вы мне не сказали об этом раньше?
      - Вы просили меня не делать этого.
      - Когда?
      - Сто два...
      - Ах, неважно! Но тогда смените инструкции. В следующий раз я отправлюсь из дома без компьютера и...
      - Хорошо, так и сделаем.
      Господин Олсьюл, наконец, оторвал взгляд от брошки:
      - Может быть, мне надо было взять тот шнурок или что-нибудь другое из этих имплантированных штук?
      - Может быть. Главное, не забывайте дома голову, это может привести к серьезным затруднениям. А теперь я рад сказать вам, что готов сопровождать вас весь остаток вечера, если вам будет угодно.
      - Разумеется, мне это угодно. - Молодой человек прицепил брошь к лацкану пиджака и повернулся к буфету, где чего только не было. - Но все-таки - могу я это есть или... О, господи, оно уходит!
      - Ах, шило в заднице! - ухмыльнулся проплывающий мимо поднос.
      - Что?
      - Кэйб, дружище, вот вы где! Спасибо, что пришли! Кэйб обернулся и обнаружил рядом с собой хозяина, дрона И. X. Терсоно, подплывшего к нему на уровне головы человека, но немного ниже хомомдана. Дрон был чуть меньше метра в высоту и около полуметра в ширину и длину. Его округлые формы из нежного розового фарфора украшали мягко сиявшие синие камни. Сквозь прозрачный фарфор - тонкую керамическую кожу - прекрасно просматривалось все внутреннее устройство дрона. Его аура, как раз под гладким основанием, вспыхивала глубоким лилово-красным светом. Это означало, если Кэйб правильно помнил, что дрон занят. Занят разговором с ним?
      - Терсоно, ведь вы меня пригласили!
      - Разумеется, пригласил. Представляете, до меня только потом дошло, что вы сможете неверно истолковать такое приглашение - как вызов или даже требование. Конечно, если приходит послание...
      - Да-да. Вы хотите сказать, что это не было требованием?
      - Скорее, просьба. Видите ли, у меня к вам действительно есть просьба.
      - Вот как? - Такое случилось впервые.
      - Да. И теперь я думаю, как бы нам с вами побеседовать приватно?
      "Приватно", - удивился Кэйб: это слово редко употреблялось здесь. А если и употреблялось, то, скорее, в сексуальном плане, да и то редко.
      - Конечно, - поспешил, однако, согласиться он, - пойдемте.
      - Благодарю, - ответил дрон, поднимаясь под потолок и оглядывая толпу, словно ища в ней что-то. Или кого-то. - Пожалуй, полного уединения не найти... Ага, вот здесь. Прошу вас сюда, господин Ишлоер.
      Они приблизились к группе людей во главе с Махраем Циллером. Челгрианец был почти так же высок, как сам Кэйб, и полностью зарос шерстью, очень светлой вокруг лица и темно-коричневой на спине. Он явно имел вид хищника, с большими, близко посаженными глазами на широкоскулом лице. Ноги были длинными и мощными, а между ними, украшенный серебряной цепью, изгибался сильный хвост. Но если его далекие предки имели по две средних ноги, то Циллер обладал лишь одной, зато широкой и чуть ли не полностью прикрытой темным жилетом. Его руки, очень напоминавшие человеческие, заросли золотистой шерстью и заканчивались шестипалыми кистями, больше похожими на лапы.
      Едва только они присоединились к группе Циллера, Кэйб почувствовал, как снова его уносит волна другого, столь же сводящего с ума разговора:
      - ...Разумеется, вы не имеете понятия, о чем я говорю. Вы не знаете контекста.
      - Удивительно! Неужели у каждого есть свой контекст!?
      - Отнюдь нет. Чаще всего есть ситуация, так сказать, окружение, - а это не контекст. Вы, конечно же, существуете, и отрицать этого я не могу.
      - Ну, спасибо.
      - Не за что. В противном случае вы разговаривали бы сам с собой.
      - Так вы утверждаете, что реально мы все-таки не существуем?
      - Это зависит от того, что подразумевать под словом "существование". Но давайте все же согласимся, что мы не существуем...
      - Прелестно, прелестно, мой милый Циллер, - вмешался И. X. Терсоно: Я полагаю...
      - ...ибо мы не страдаем.
      - Не страдаем, потому что едва ли наделены способностью к страданию.
      - Отлично сказано! А теперь, Циллер...
      - О, это слишком старый аргумент.
      - Но только способность к страданию...
      - Эге! А я вот страдаю! Лемил Кимп разбил мое сердце.
      - Заткнись, Тьюлай.
      - ...вы прекрасно знаете, что вынуждает вас "страдать" - это не страдание в прямом смысле.
      - Но я страдаю!
      - Так вы сказали, что это старый аргумент, миссис Сиппенс?
      - Да.
      - Старый означает плохой?
      - Старый означает дискредитированный.
      - Дискредитированный? Кем?
      - Никем. Чем.
      - То есть?
      - Статистикой.
      - Ах, вот как! Статистикой... Ну, а теперь, Циллер, дружище...
      - Это несерьезно.
      - Я думаю, она считает себя более серьезной, чем вы, Цил.
      - Страдание облагораживает.
      - И это утверждение тоже почерпнуто из статистики?
      - Нет. Но я полагаю, что здесь требуется найти моральную разумность:
      - А-а-а, вы имеете в виду необходимость вежливого общества? В таком случае, мы все согласимся. А теперь, Циллер...
      - Моральная разумность говорит нам, что любое страдание есть зло.