Марлен снова тихо усмехнулась, высвобождая руку, чтобы стереть слезу.

– Так почему же мы обе на миг ослепли... особенно после шоу в Филадельфии? Это пугает меня, детка. И с тех пор мы не настроены в резонанс.

Дамали уставилась на нее.

– Как будто мой дар слабеет, когда твой крепчает... и то же самое для всей группы. Но твои дары так еще новы, еще не проверены в деле, что от нас предупреждения сыплются лихорадочно – и я все тревожусь, что будет, когда твои сенсоры откажут... понимаешь?

– Я истощаю вас? – Ужаснувшись этому предположению, Дамали встала и забегала по комнате. – Я высасываю энергию из группы?

– Нет, – быстро ответила Марлен. – Таков естественный порядок вещей. Ты становишься сильнее, и наше восприятие затуманивается – не потому, что ты его истощаешь, а потому что ты становишься способной сама принимать решения, приходить к выводам. Нашей работой всегда было защищать и направлять тебя до достижения зрелости. Мы сохраним и дальше свои способности, но пока ты совершаешь этот тонкий переход, мы не можем возобладать над твоим восприятием, твоими реалиями... твоим духом. Ты должна сама себя вести.

Марлен встала, отошла к окну.

– Все мы гадали: усвоила она наши уроки? Передали мы ей достаточно знаний, воспринял ли ее ум эти понятия, чему мы ее забыли научить... что усвоилось, что отсеялось? В панике мы начали повторять свои шаги, возвращаться к основам – к тому, что ты уже знаешь, – не потому что ты не уверена, но потому что не уверены мы. И я знаю, что это тебя злит. Но мы занудствуем, потому что видим надвигающийся шторм и просто хотим знать, что наша девочка с ним справится, сможет охотиться сама – но если встретит она смертельную опасность, сделает ли она правильный выбор?

Марлен повернулась к Дамали, глядя твердо и с любовью.

– Детка, все родители на этой планете задают себе эти вопросы, и все они тихо линяют, когда наступает пора выпустить ребенка на волю божию. Не только стражи истребителя так поступают. Это тот невидимый крест служения и защиты, что взваливают на свои плечи все родители. Но в конце концов мы должны отпустить дитя. И тогда мы делаем это затаив дыхание. Все мы психуем, что наш любимый ребенок споткнется и упадет... все мы переживаем наше человеческое несовершенство, гадая, не избежал ли бы наш ребенок падения, будь мы совершеннее и праведнее.

– Круто...

Голос Дамали пресекся при мысли о тяжести этого бремени, которое вдруг стало ей ясно. Она думала, что все эти драмы связаны с тем, что она – истребитель, но сейчас вдруг поняла, что в основном здесь дело только в любви – и не было бы особой разницы, будь она просто обычной молодой девчонкой. Запустив пальцы в дреды, она с трудом выдохнула.

Марлен откликнулась таким же тихим вздохом.

– По правде сказать, мы не можем знать. – Марлен снова всмотрелась в лицо Дамали. – Детка, я не знаю, не перейдут ли к тебе по наследству мои ошибки. Не знаю, могла ли я что-нибудь сделать лучше. Я – человек, несовершенный, у меня свои трудности... и помоги мне Бог, никогда не хотела я это грузить на тебя и потому старалась их скрыть. Ты это просто знай, ладно? Как бы ни повернулось дело.

Марлен отвернулась, всхлипнув. Она закрыла рот рукой и зажмурилась.

– Что я могла сделать? Что осталось несделанным? Вот эти вопросы доводят до сумасшествия любую мать. Что я сделала не так?

Дамали подошла к ней, обняла крепко и положила подбородок на плечо Марлен.

– Мам... Марлен! Ты мне дала все, что могла. А теперь мне надо соображать самой.

Рука Марлен нашла руку Дамали и стиснула.

– Ты меня назвала мамой, – шепнула она.

Повернув Марлен лицом к себе, Дамали стерла слезы с ее щек.

– Потому что ты мне и есть мама – в любом смысле. Ты мне дала все, что могла дать, вплоть до места в своем сердце. Думаешь, я не знаю, чего ты боишься больше всего? Что меня покусают.

Марлен улыбнулась:

– Конечно, знаешь. У тебя же тоже глаза есть. Я только не хочу, чтобы ты ненавидела меня за тот выбор, что я делала или что мне приходилось делать.

– Я знаю, что ты мне не враг, – нежно произнесла Дамали. – И я тоже боюсь того, что там, снаружи. Я же не дура.

Они засмеялись, держась за руки.

– Давай начнем сначала, – тихо сказала Дамали, глядя на внимательное лицо Марлен. – Мы с тобой в одной команде. Я не обещаю делать все, что ты скажешь, – но как насчет того, чтобы я сегодня слушала, чему ты будешь учить меня?

И снова Марлен засмеялась. На этот раз громче, свободнее.

– Ты хочешь знать, как узнать когда, – сказала она с улыбкой. – Если бы я знала ответ, я бы взяла на себя шоу Опры и покончила с музыкой. Она ведь уходит на покой в две тысячи шестом.

Они обе захихикали, покачали головой и сели на кровать Дамали.

– Ты думаешь, я невыносима? Подожди, пока у тебя свои дети будут, – поддразнила Марлен. – Мамочка, которая все слышит, все чует, видит в темноте и ходит с мечом – ох как мне заранее их жалко! Вот погоди.

Дамали громко расхохоталась вместе с Марлен. Мысль о том, что через несколько лет она окажется на ее месте, прервала ее смех. Черт, непросто ведь будет!

– Знаешь, Марлен, я ведь об этом не думала. Может, ты будешь навещать меня в тюрьме, куда я попаду за то, что проткну колом какого-нибудь беднягу, который попытается приставать к моей дочке.

– Видишь? Не так уж это смешно.

– Да, – признала Дамали. – Ни капельки. Тяжелое предсказание.

Взгляд Дамали обратился к ванной, и Марлен по-матерински нежно погладила ее по бедру.

– В тебе торчит Карлос, – тихо сказала она. – Я знаю. Тут не надо быть семи пядей во лбу – достаточно быть женщиной. Знаю, и все. Но я бы никогда, никогда не вторглась бы в этот участок твоей души. Чтобы ты знала. Потому что это личное, и я не хотела бы, чтобы так поступили со мной... или с кем-нибудь из ребят.

Дамали тут же обратила взгляд к Марлен:

– Откуда ты знала, что меня это заботит?

– Я ведь мама... и женщина. Кроме того, я вижу то, что написано на твоем лице, когда поминают его имя.

Дамали ощутила, что улыбается, а лицо горит от смущения.

– Я хочу, чтобы ты каждую ночь принимала белую ванну. И давай я вокруг твоей кровати насыплю круг соли и шалфея... и чеснок повешу даже над душем. – Марлен подмигнула. – Это я просто догадалась. Я не шпионю.

Дамали согласилась кивком, отвернулась. Ей стыдно было даже говорить на эту тему.

– Когда ты решишь быть с кем-то, то трудно будет – но не невозможно – устоять перед тягой. Тебе придется найти такое место, где твой разум и дух будут держать тело под арестом, – резонно объяснила Марлен. – Тогда твои глаза будут видеть то, что необходимо видеть перед тем, как начать действовать, и ты обретешь силу воли, рождающую терпение, и в своем решении достигнешь такого уровня истины, который уберет огонь... но жечь будет всегда. Такова жизнь. – Марлен улыбнулась. – Можешь спросить, откуда я знаю.

Дамали внимательно рассматривала узор покрывала, потом заговорила, не поднимая глаз:

– Иногда оно... ну...

– Знаю. Ты горишь слишком жарко, чтобы даже думать. Мозг испаряется. Послушай, даже если это не будет тяга вампира, есть в мире много такого, что может тебя убить. Будь целомудренна вопреки огню. Всегда нужно остыть и вспомнить главное. Как было всегда.

– Но, Map... если честно, по-настоящему... Я хочу спросить, как... как ты умеешь просто остыть, заставить это уйти, действовать, не думая об этом? И гадать... гадать, не будет ли это для тебя плохо?

Глядя на собственный палец, она провела им по извилистому узору покрывала. Как она сможет просто это сказать – да еще той, что заменила ей маму? Как можно сказать матери, что у тебя в голове мужчина, в твоих снах, что стоит о нем подумать, как в трусах становится мокро, и каждый раз, когда закроешь глаза, хочется с ним быть? Как объяснить, что именно этот инстинкт для тебя и есть в тот момент главное, и о чем бы ты ни думала, он всегда у тебя в голове, и что бы ты ни делала, он никуда не девается... как привычка? Не найдя слов, она тяжело вздохнула. Карлос – не вампир, но тянет к себе не слабее.

Марлен сидела молча, глядя, как Дамали рисует пальцем невидимые узоры.

– Я знаю, как это тяжело, и не буду тебе лгать. У меня нет от этого тайного зелья. – Марлен усмехнулась. – Это должна сделать ты сама. Ты сама знаешь, какую жизнь он ведет, ты знаешь, чем она кончается. Если ты думаешь, что тяга к Карлосу – это плохо, так погоди, пока мастер вампиров не влезет к тебе в голову во время поиска логова. Вот что меня волнует, детка. Если ты не можешь выкинуть из головы тягу к простому человеку, когда ты знаешь, что ничего хорошего в этом для тебя нет, то моя тревога имеет все основания. Карлос – он просто мужик, – добавила она со вздохом. – Мог быть вполне положительным, все у него есть, чтобы быть ценным членом общества, даже очень ценным... когда-то он даже был тем материалом, из которого делаются стражи. Но, каковы бы ни были причины, а рассказывать долго, он пошел по неверной дороге. По той, которая уводит далеко от тебя. Дошло?

Дамали подняла на Марлен траурный взгляд, и та засмеялась.

– Если так все плохо, может, я чего-нибудь состряпаю?

Дамали хмыкнула и затрясла головой, прогоняя внезапные слезы, которых сама не могла бы объяснить.

– Все путем.

– Ага, как же! – фыркнула Марлен. – Сама вижу. Так вот, слушай. Я хочу, чтобы у тебя в голове нашелся очень спокойный уголок. Хочу, чтобы ты через первобытные инстинкты, физический уровень, прошла на уровень мысли о будущем. Чего ты хочешь – в жизни? Что для тебя важно – в жизни? Что позитивного ты для себя видишь?

Марлен вздохнула и осторожно подняла лицо Дамали за подбородок.

– Если это давит на твою душу, на разум, на дух, то ты должна бороться с этим, отойти в сторону, используя все то, чему мы тебя успели научить. Без разницы, тянет тебя к человеку или к чему-то другому. Вот что главное, юная леди. И я верю, что ты сможешь, хотя даже от мысли о том, чтобы стоять в сторонке и смотреть, как ты решаешь сама, у меня кулаки сжимаются. – Марлен грустно усмехнулась. – У меня аж крапивница началась от этой ерунды.

Марлен, продолжая посмеиваться, встала и пошла по кругу.

– Понимаешь, если бы нам надо было тревожиться по поводу всего лишь человека на твоем следу или просто хулигана, мы бы реагировали так же! Тот факт, что Карлос – хищник общества, пусть он даже не вамп, все равно препятствие. У Шабазза руки чешутся с ним поговорить по душам.

И Марлен приняла боевую стойку, изобразив голос Шабазза, а Дамали захохотала от души.

– Можешь себе представить, как твой старший брат наседает на Риверу: "Эй, пацан, если ищешь себе телку, обратись в "Спящую красавицу". А к моей сестренке руки не тяни. Усвоил?"

Марлен прошла по комнате, покачиваясь, с невидимым "глоком" в руке. Дамали снова расхохоталась, падая на кровать. Когда Марлен подбоченилась, Дамали замахала на нее руками, чтобы перестать смеяться.

– Да, Шабазз не стал бы шутить.

– Ага, и представь себе, что они с Большим Майком встретили бы hombre в темном переулке. А?

– Хватит, хватит, – выговорила Дамали. – Ладно, жокей, поняла, к чему ты. У этого друга свои заморочки. Знаю, – усмехнулась она. – Но он же такой красивый... А, черт, почему он просто не выбрал правильную дорогу?

– Он хотел денег и власти, а пойти другим путем у него не хватало терпения – так что найди себе другого парня. Мне все равно, что у него нет клыков и что он такой вот классный – красавец, сексуальный южный голос, чувственность, что хочешь. Его образ жизни опасен, как у вампа. Карлос Ривера – неподходящий вариант и неразумный. Для тебя.

– Я понимаю... начинаю понимать. Но... – Дамали затрясла головой. Веселье стало сменяться отчаянием. – Но я думала, что это мой выбор.

– Так и есть – но ты не можешь осудить нас за то, что мы пытались подтасовать колоду в твою пользу... то есть отвернуть тебя в сторону от подобных парней.

Дамали вздохнула и кивнула.

– Подтасовать колоду можете, только не забудьте, что карты держу я. Жокей?

– Ладно, – согласилась Марлен. – Но все мужчины – психи.

– Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

Они переглянулись и рассмеялись.

– Думаешь, я вру, девушка? – Марлен цыкнула зубом. – Теперешние молодые люди никого не уважают, не умеют себя вести, не знают, как содержать дом, – и запросто тебя могут поймать, завалить и трахнуть. Вот так. У меня к миру серьезные претензии, дочка, и я без малейших проблем могу собрать народ, чтобы защитить мои вложения – тебя то есть – от чего угодно и кого угодно, что может лишить тебя радости, загасить искры в твоих глазах, что может сломать тебе душу и сердце. И мужик не обязан быть вампиром, чтобы это сделать, – достаточно быть эмоциональным хищником. И так оно и есть, дочь моя. Если он тебя обидит, я всю его естественную морду разворочу. Вот почему я сегодня собираюсь тебя миропомазывать.

– Жокей, жокей! – Дамали рассмеялась, и Марлен тоже усмехнулась. – Пойди приготовь мне это барахло для белой ванны.

– Ха! Ребята там, в оружейной, понятия не имеют о материнских заботах. Шабазз и Большой Майк и все прочие ни черта в этом не понимают. – Марлен засуетилась и пошла к двери. – Я тебя еще побриться заставлю. И хны принесу.

– Побриться? – Дамали захохотала так, что даже прослезилась и заглянула себе под мышки – где было голым-голо. – Это на фиг, Марлен! Даже не думай. Этот вудуистский пояс целомудрия из хны ты на меня не натянешь. Слишком далеко хватила.

– Не дурачься, девушка. Ты знаешь, о чем я говорю. Когда я закончу помазание и нанесу символы защиты, любому мужчине, живому или мертвому, понадобится таран, чтобы пробиться через мою работу. – Она подмигнула. – Ладно, если ты так уперлась, обойдемся без хны. Но всем нам пригодится обновленная печать защиты от белой ванны. Только не мешай мне. Напусти горячую ванну и перестань так на меня смотреть. И хватит ржать!

Он поднял голову от горла Рейвен и оттолкнулся от нее с внезапным отвращением, сплюнув последний глоток крови.

– В чем дело, ласковый? – нежно спросила она озабоченным голосом. – Ешь еще. Я опять поем, и ты сможешь еще попить. Или пойдем вместе на охоту и найдем свежую дичь, лапонька.

– Заткнись!

Карлос отодвинулся, запахивая разодранные штаны. Руки его скользили по разрывам и закрывали рваные края чистой силой мысли. При этом вдруг у него на руке появилось массивное шестиконечное кольцо. Забавно. Как только он поел, так оно и возникло.

Он отошел в сторону и попытался стащить кольцо, застрявшее на безымянном пальце левой руки. Это не вышло, и тогда он закрыл ладонями уши. Африканские заклинания, колокола, барабаны терзали слух. Его душил густой дым – ладан, мирра, розы, шалфей, чеснок забивали ноздри. Дыхание стало неровным, и он отбил в сторону руку Рейвен, легшую к нему на плечо, а потом двинулся дальше в лес, злясь, что она идет за ним.

Карлос закрыл глаза и наклонил голову набок, пытаясь услышать что-то за барабанами и флейтами.

– Оставь меня! – коротко бросил он, обернувшись. – Они сказали, что будут тебя содержать и кормить. Так договорились. Теперь оставь меня в покое.

– Когда ты захочешь, чтобы я вернулась, – шепнула она, чуть порыкивая разочарованно, – тебе надо только позвать в ночь.

Ноги ее превратились в густой черный дым, и она исчезла, оставив там, где стояла, серный туман.

Карлос углублялся в лес. Краем сознания он все еще воспринимал шум мотора "лексуса". Запахи, звуки, сера – все эта тянуло на рвоту. Он закрыл глаза, и новый страх овладел им вместе с осознанием. Он проклят. Да поможет ему небо.

С последней мыслью тошнота внезапно отступила. Не открывая глаз, Карлос привалился к ближайшему дереву – ноги не хотели держать. Что теперь делать? Что он сотворил с собой? Его обдурили – отчасти – и теперь возврата нет.

Дамали... как он теперь защитит ее от себя? Он видел ее закрытыми глазами. Обнаженная, мирная, но отлично защищенная белым светом. Карлос впился когтями в толстую кору, и прежний голод овладел им вместе с видением. Он тяжело вдохнул и от запаха чуть не сошел с ума. Кожа ее была влажной, теплой бронзово-золотой при свечах. Лицо безмятежно, музыка и слова в голове ее и в сердце. Рот Карлоса наполнился слюной, и он сглотнул ее, ощутив на губах вкус Дамали. Он слышал ее дыхание, видел, как поднимаются и опускаются груди. Биение человеческого сердца эхом отдавалось в черепе, и темные кончики холмов затвердели под ударами струек воздуха... там, где воздух их касался. При этой мысли Карлоса пробрала дрожь.

Это ощущение заставило его склонить голову, и снова он вдохнул тот же запах, мучающий его. Дыша отрывисто, он прижался головой к дереву, отпустил ствол, чтобы схватить ее призрачными объятиями, но тут же отдернул руки. Его обожгло ее ментальное касание. Ярость обуяла его, и он одним рывком выдрал из дерева кусок. Они ее окружили, и даже мысли его теперь не пробьются!

– Эй, мужик! Обломился? – послышался поодаль чей-то голос.

Карлос резко обернулся к кому-то высокому в черном капюшоне. Только пылающие красные щели виднелись из пещеры под клобуком – даже со своими новыми способностями Карлос не мог рассмотреть лица. У этой твари лица не было – только пылающие глазницы под капюшоном. Скрюченный костяной палец согнулся, приказывая подойти. Тварь терпеливо ждала, как высокий и тощий вестник смерти. Не будь это так трагично, Карлос бы засмеялся. Эта тварь пришла поздно – он уже и так мертв.

Насторожась, Карлос обошел угрозу и зарычал, показав клыки.

– Кто ты? Если ты пришел за живыми, то опоздал. Я – ходячий мертвец.

Существо засмеялось:

– Тебе еще столько надо узнать... скоро ты научишься говорить на древнем языке.

– Откуда ты? Кто ты?

– Оттуда, где ты недавно был. Из ада.

Почти неодолимый порыв убить это, что бы оно ни было, заставил содрогнуться мышцы.

– Если ты не уберешься, я тебя с удовольствием отправлю обратно – по частям.

– А почему бы не пойти вместе, мой новый брат? – прошипела тварь. – Совет Вампиров старых времен хотел бы перемолвиться с тобой словом. Я всего лишь гонец – свои претензии можешь изложить тем, кто меня послал.