АРКАН 0

ШУТ

Повесть о жизненном пути начинается с изображения юноши, только что воплотившегося в этом мире, который выходит в путь светлым солнечным утром.

Этот Аркан имеет номер «ноль». Он означает «Начало нового», это период удивительных открытий, когда еще ничего не устоялось и эмоции очень сильны. Шут также обозначает того, кто обращается к Таро за советом.

Шут — это душа, родившаяся в новом теле, ребенок, новорожденный, воплощенный потенциал, избравший жизнь и встреченный ею радушно, как встречают принцев. Он — «ноль» по определению, ибо открыт всему и еще ничего не достиг.

Ценность Шута — в его нетронутости и чистоте. Это потенциал еще не растраченной энергии, запас сил и средств, ему самому еще неведомых, самое начало жизни. Его обычно изображают с котомкой за плечами. В ней-то и хранятся способности и таланты, которые он берет с собой в путь. Шут и сам не знает, что у него в котомке, потому что еще не знает себя и своих возможностей. А это значит, что есть и вероятность (возможность, опасность… ) оступиться. Пес, сопровождающий Шута, символизирует пробуждение инстинктов и играет роль посланника подсознания. Пес помогает Шуту стать взрослым.

Шут входит в мир, чтобы познать многое, совершенно новое для него. Он познает свое тело, свои функции и возможности, свое окружение. И постепенно переходит к принципу следующего Аркана — Мага.

Онно Доктерс ван Леувен

Роб Доктерс ван Леувен

«Восстановленное Таро»

Пролог

«Последние мгновения жизни человека редко бывают исполнены достоинства», — размышлял Акмаль Малик, глядя на возившегося за толстым пуленепробиваемым стеклом охранника. Охранник только что уронил на пол сладкий пирожок-самоса и теперь пытался нашарить его где-то под своим креслом. Вид у него при этом был откровенно дурацкий.

Акмаль постучал по стеклу согнутым указательным пальцем, привлекая внимание охранника. Тот быстро поднял голову — стали видны жирные желтые пятна вокруг рта. «Самоса с манговой начинкой», — машинально подумал Акмаль Малик и улыбнулся человеку за пуленепробиваемым стеклом.

Это стекло действительно было надежной преградой — оно выдерживало очередь из автомата Калашникова или удар стальным ломом. Но оно не было сплошным. Между стеклом и твердым пластиком стойки имелась щель — тонкая, только-только для того, чтобы просунуть в нее пластиковую карточку пропуска. Этого оказалось достаточно.

Продолжая улыбаться, Акмаль быстро поднес к щели белый пульверизатор, неотличимый от тех, что носят с собой больные астмой, и надавил на клапан. Пульверизатор зашипел, как рассерженная змея. Черные глаза охранника испуганно расширились, испачканная манговой начинкой рука метнулась к тревожной кнопке, но газ подействовал слишком быстро. Рука безвольно упала, взгляд человека за стеклом стал равнодушным и отсутствующим.

— Открой дверь, — негромко, но четко произнес Акмаль Малик. Подождал несколько секунд и, понимая, что охранник сейчас переживает настоящий шок, повторил: — Встань с кресла, подойди к двери и открой ее.

На этот раз охранник подчинился. Он двигался заторможенно и с явной неохотой, но исправно выполнил все распоряжения. Щелкнул замок бронированной двери. Акмаль потянул ее на себя и распахнул. Охранник застыл в дверях — грузный, начинающий седеть мужчина с перепачканным сладким пирожком ртом и остановившимся взглядом.

Акмаль Малик протянул руку, вынул из висевшей на боку охранника кобуры пистолет и выстрелил ему в сердце.

Перешагнул через осевшее на пол тело, аккуратно закрыл за собой бронированную дверь и, усевшись в кресло, нажал кнопку аппарата громкой связи.

— Эдди, у тебя опять четвертая камера барахлит, — с явным удовольствием проговорил Панчах Лал.

Эдвард Робинсон по прозвищу Эдди Руки-Ножницы раздраженно покосился на напарника. Панчах Лал восседал в своем крутящемся кресле, как магараджа на слоне. С таким же непрошибаемым сознанием собственного достоинства. Ослепительнобелая форма Панчаха Лала была накрахмалена до хруста и выглажена до состояния катка для фигурного катания. Роскошные усы Панчаха Лала казались настоящим произведением искусства — насколько было известно Эдди, напарник каждое утро посвящал уходу за своими усами полчаса украденного у сна времени. Рабочее место Панчаха Лала пребывало в идеальном порядке. Разумеется, ни одна камера в секторе Панчаха Лала не могла даже сделать вид, что с ней что-то не так. Не имела на это морального права.

— Посмотри, Эдди, что за ужасные помехи, — озабоченно произнес напарник, водя пятнышком световой указки по монитору четвертого блока. Там и вправду творилось что-то неясное: камера рыскала, показывая панели навесного потолка пропускного пункта номер четыре. Потолок можно было разглядеть в мельчайших подробностях, однако стоило камере развернуться объективом вниз, по монитору начинала ползти серая рябь. — Тебе немедленно следует включить резервную камеру. Четыре-бис.

— Спасибо за бесценный совет, сахиб, — ядовито сказал Эдди. — Безусловно, без вашей мудрой помощи я ни в жизнь не догадался бы, какую камеру мне следует включить. Включил бы пять-бис. Или, может быть, сразу семь-бис, восемь-бис и девять-бис. Тем более что девятка, кажется, тоже накрылась.

Панчах Лал проигнорировал его сарказм. Или сделал вид, что проигнорировал. Отравленные дротики, которые метал в него Руки-Ножницы, не долетали до восседавшего на слоне магараджи и бессильно падали на землю.

— Да, Эдвард, девять-бис я на твоем месте тоже включил бы.

«Fucking сикх, — подумал Эдди, включая резервную камеру на пропускном пункте номер четыре. — Угораздило же моего папочку встретить мамочку в этой fucking стране, где до сих пор процветает доисторическая кастовая fucking система! Папочка сделал свое дело и свалил в Австралию, а мы-то с мамочкой остались тут, damn it! И почему папочка выбрал для ублажения своего fucking Dick телку из самой низшей варны? Нет чтобы трахнуть дочку брахмана… или, на худой конец, кшатрия… Посмотрел бы я тогда на этого надутого motherfucker Лала… Черт, что за fucking shit?»

— Что за дерьмо? — пробормотал он, не сводя глаз с монитора, на котором наконец появилась картинка с камеры четыре-бис. — Что за fuck my ass там происходит?

— Эдди, — немедленно встрял Панчах Лал, — для человека с университетским образованием ты чересчур часто употребляешь обсценные выражения. Не следует ли…

— Заткнись! — рявкнул Руки-Ножницы. — Поверни свою тупую сикхскую башку и посмотри, что делается в четвертом блоке!

На мониторе был хорошо виден лежащий ничком человек в зеленой форме охранника. Эдди Руки-Ножницы знал этого человека. Его звали Захи Хавас, он обожал футбол и сладкие пирожки и никогда не докапывался до Эдди по поводу его происхождения. До выхода на пенсию Хавасу оставалось чуть меньше года. В первый момент Эдди подумал, что у старика отказало сердце, но практически сразу отмел это предположение. От сердечного приступа в спине не появляются дыры размером с детский кулак.

— Он мертвый! — завопил Эдди, тыча пальцем в монитор. — Его убили, Панчах! Старину Захи пристрелили, как fucking куропатку!

— Тревога, — очень спокойно и деловито сказал Панчах Лал. Обращался он явно не к напарнику, — Тревога в секторе четыре. Нападение на дежурного охранника. Повторяю: дежурный охранник четвертого сектора убит…

— Да опускайся же ты! — рявкнул Руки-Ножницы, пытаясь изменить угол обзора камеры четыре-бис. Безуспешно — объектив по-прежнему смотрел на распростертого на полу Захи Хаваса. У Эдди мелькнула безумная мысль, что убийца охранника каким-то образом влез в систему безопасности и переключил на себя управление камерами. — Да что ж за день такой сегодня!

— Эдди, включи девять-бис, — по-прежнему невозмутимо посоветовал Панчах Лал. — И пошли наконец сигнал тревоги со своего пульта.

Это был дельный совет. Что бы сейчас ни происходило в четвертом блоке, рано или поздно придет час разбора полетов. И тогда судьба двух диспетчеров атомной электростанции «Бахал» будет зависеть от каждой мелочи. Например, от того, кто из них нажал, а кто не нажал тревожную кнопку. Так что по справедливости Руки-Ножницы должен был сказать напарнику спасибо.

Однако сказал он нечто совсем другое:

— Засунь свои мудрые советы себе в задницу! На девятке — то же самое!

Как звали охранника с девятого пропускного пункта, Эдди не знал — тот вышел на работу совсем недавно. Но кровавая дыра в спине у него была в точности такой, как у Захи Хаваса.

Где-то под потолком истерично завыла сирена. За семь лет своей работы на АЭС Руки-Ножницы пережил несколько учебных тревог и одну настоящую — во время землетрясения в две тысячи десятом, когда сместились бетонные опоры одного из реакторов. Он хорошо представлял себе, что сейчас делается на станции — с грохотом опускаются толстенные металлические перекрытия, отделяющие «горячую зону» от административных блоков, коридоры заполняет топот сапог — парни из полицейского спецназа и команды радиозащиты торопятся первыми успеть на позиции, молясь про себя, чтобы и на этот раз пронесло.

«Что ж, ребята, — мрачно подумал Эдди, — я бы тоже помолился, если бы знал кому. Но поскольку я не только шудра по матери, но еще и fucking атеист, то мне остается только проклинать судьбу за то, что это дерьмо произошло в мою смену…»

Он прекратил тщетные попытки сместить камеры таким образом, чтобы в них попадало что-то еще, кроме трупов охранников, и нажал наконец тревожную кнопку. Целой минутой позже, чем Панчах Лал, но лучше поздно, чем никогда.

Результат оказался неожиданным: на четвертом мониторе сменилась картинка. Скорее всего, это было просто совпадение, но настолько поразительное, что Эдди даже вздрогнул.

На экране появилось лицо человека в белом тюрбане. Человек этот выглядел крайне благообразно и напоминал бы доброго дедушку, если бы не одна деталь. Глаза. Эдди Руки-Ножницы подумал, что дедушка с такими глазами наверняка ест своих внучат на ужин. А может, и на обед тоже.

— Ассалям алейкум, — произнес человек в тюрбане, с достоинством наклонив голову. — Я Акмаль Малик, Меч Аллаха. Я и мои люди захватили два из четырех энергоблоков атомной электростанции «Бахан» и контролируем все ее коммуникации. Предупреждаю: любая попытка захватить меня или моих воинов приведет к страшной катастрофе. Я не хочу крови. Движение «Зеленый Кашмир», которое возглавляет мой друг и учитель Сафир Шах, всегда придерживалось принципа мирного разрешения проблем. Я требую проведения переговоров. В течение суток сюда, на станцию «Бахан», должны прибыть полномочный представитель премьер-министра страны и губернатор Кашмира. Я буду вести переговоры только с ними. Если мои условия не будут выполнены, я сотру с лица земли станцию «Бахан» и погрязший в пороке город Раджабад.

Эдди Руки-Ножницы смотрел на человека в тюрбане как зачарованный. Взгляд змеиных глаз под густыми черными бровями гипнотизировал, лишал воли. Правда, на Панчаха Лала он, по-видимому, не действовал — во всяком случае, напарник продолжал разговаривать с кем-то по интеркому.

— Сати, — услышал Руки-Ножницы его озабоченный голос, — они действительно захватили четвертый и девятый сектора. Но в «горячую зону» они попасть не успели, у меня тут на экранах все чисто. Повторяю: на экранах все чисто. Конец связи.

«Да вы, ребята, блефуете, — подумал Эдди, впервые в жизни испытывая к напарнику что-то вроде нежности. — Четвертый и девятый сектора — это еще не сами энергоблоки. Техническое обеспечение и режим охлаждения… нет, черт, охлаждение — это все-таки важно. Если его отключить, реактор разлетится к чертям собачьим быстрее, чем я успею залезть в свой „Шеви“. Да нет, какой там „Шеви“, станция сейчас запечатана вернее, чем сейф Национального банка. Никто меня отсюда не выпустит… Мама, мамочка, и почему только я выбрал эту сволочную работу?»

— Мы не брали заложников, — продолжал между тем Акмаль Малик, — потому что это идет вразрез с принципами нашей борьбы. Мы не бандиты, не террористы. Мы сражаемся за свободу своей страны, Кашмира, под зеленым знаменем Пророка. Мы — воины, а не преступники.

Он на мгновение замолчал, как будто перекладывая на столе перед собой невидимые зрителю листочки. Эдди шумно сглотнул.

— Но это не должно вводить вас в заблуждение. У нас в руках самое мощное оружие, созданное человеческим разумом по воле Аллаха. Мы называем его «шкатулка Айши». Есть легенда о том, что святая женщина Айша нашла в пустыне шкатулку, в которой скрывались могущественные джинны. Они готовы были растерзать любого, кто бы ни встретился им на пути, но преклонились перед святостью Айши и стали верно служить ей. Надеюсь, вы поймете смысл этой притчи. Стоит мне открыть «шкатулку Айши», и скрытые в ней джинны и ифриты уничтожат эту станцию и город Раджабад. Однако, если премьер Гхош и губернатор Азиль проявят благоразумие, шкатулка останется закрытой.

Эдди с силой провел рукой по лицу, будто стряхивая липкую паутину.

— Что за бред? — громко спросил он, обращаясь к человеку в тюрбане. — Что за шкатулка, мать твою? Какие, на хрен, джинны и ифриты? Сейчас двадцать первый век, парень!

— Эдди, — очень вежливо сказал Панчах Лал, — с момента ЧП прошло уже три с половиной минуты. Могу я поинтересоваться, предпринял ли ты за это время какие-нибудь действия, предписанные инструкцией?

Руки-Ножницы открыл рот, чтобы объяснить зануде-напарнику, где именно он видел инструкцию, в которой ни слова не сказано о появлении на экране монитора человека в белом тюрбане, но в этот момент Акмаль Малик пропал с экрана. Вместо него там появилась широко известная эмблема движения «Зеленый Кашмир» — скрещенные сабля и полумесяц на фоне зеленой, как изумруд, розы. В нижней части экрана побежали, быстро сменяя друг друга, мерцающие цифры — 23.59, 23.58, 23.57.

— Ты прав, дружище, — буркнул Руки-Ножницы, на которого эти мигающие циферки подействовали неожиданно отрезвляюще. — Будем следовать инструкции, спасем мир!

— Чего они добиваются? — нервно спросил губернатор Арвад Азиль, листая распечатку доклада службы безопасности. — И почему, ради всего святого, Раджабад?

— На данный момент террористы не озвучили свои требования, — ответил майор Сонкх. Он всегда был очень осторожен в выражениях, может, поэтому и дослужился в неполные тридцать пять до завидной синекуры офицера по особым поручениям при его превосходительстве губернаторе. — Однако можно предположить, что список будет более или менее стандартным — независимость Кашмира или присоединение его к Пакистану, вывод регулярных частей с территории штата, ну и так далее.

«И отставка губернатора, разумеется, — подумал Арвад Азиль. — Только ты, братец, слишком дорожишь своим местом, чтобы говорить мне такое в лицо…»

— Что касается Раджабада как места проведения теракта, то преступники, скорее всего, выбирали крупный город по соседству с атомной электростанцией. Таких городов относительно немного, возможно, Раджабад просто показался им наиболее выигрышным вариантом.

— Ну да, — прервал рассуждения майора Азиль. — А еще Раджабад — родной город премьера Гхоша.

— Это обстоятельство не пришло мне в голову, — признался Сонкх. — Ваше превосходительство весьма проницательны.

Губернатор оттолкнул от себя распечатку и решительно поднялся из-за стола.

— Плохое время для лести, Сонкх. Немедленно свяжитесь с Дели и выясните, что намерен делать премьер-министр. Я не хочу ничего предпринимать без согласования с господином Гхошем.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — осторожно поинтересовался майор, — вы действительно собираетесь вылететь в Раджабад?

Азиль презрительно посмотрел на Сонкха. «Боится, — подумал он. — Вон как испугался, даже посерел весь… Да, это тебе не бумажки со стола на стол перекладывать!»

— В зависимости от решения премьера Гхоша, — отрезал он. — Выполняйте!

— Слушаюсь, — поскучневшим голосом ответил Сонкх.

До начала своей политической карьеры Ваджар Гхош был физиком-ядерщиком. Поэтому последствия теракта на атомной электростанции он представлял себе куда лучше, чем губернатор Кашмира. «Хуже, собственно, может быть только атомная война, — меланхолично подумал Гхош. — Ядерный пинг-понг с Пакистаном, мой давний кошмар… Но и взрыва АЭС под десятимиллионным Раджабадом мне тоже вполне хватит».

Из всех новостей, которые он получил за сегодняшний день, только одна могла считаться условно хорошей. С момента захвата двух энергоблоков станции «Бахан» прошло уже полтора часа, а террористы попрежнему ничего не взорвали. Кажется, они действительно были настроены на переговоры.

«Если бы они собирались просто взорвать бомбу, то потребовали бы, чтобы я прилетел лично, — в сотый раз повторил про себя Гхош. — А они согласны на полномочного представителя… значит, оставляют нам шанс. В конце концов, зачем им лишние жертвы? К тому же среди жителей Раджабада есть и мусульмане… хотя, конечно, их там куда меньше, чем в северных штатах».

— Кому пришло в голову строить атомную электростанцию рядом с огромным городом? — спросил он. — И, если уж на то пошло, почему ее так плохо охраняли?

Сидевший по другую сторону большого орехового стола худощавый блондин в твидовом пиджаке и вылинявших джинсах выразительно поднял бесцветные брови.

— Решение о строительстве АЭС «Бахан» принимали еще при вашем предшественнике, господине Сингхе. Я могу поднять материалы, но это займет некоторое время.

— Спасибо, Рамсей, обойдемся пока без них. Вопрос был скорее риторический.

Блондин коротко кивнул.

— Что касается проникновения на объект, то мои люди подозревают, что имел место сговор с кем-то из охраны. К тому же террористы, вероятно, пользовались качественно подделанными документами.

Ваджар Гхош тяжело вздохнул. Рамсей Ллойд был его лучшим специалистом по урегулированию кризисных ситуаций. На Ллойда работала целая команда профессионалов из числа бывших сотрудников МИ-6, ДСТ и МОССАДа. Премьер-министр не без основания полагал, что если кто-то из преданных ему людей и способен найти выход из тупика, то это именно Ллойд. И именно Ллойда он никак не мог послать на переговоры с террористами из «Зеленого Кашмира». Рамсей Ллойд был англичанином, он не имел права представлять правительство Индии там, где речь шла о жизнях десяти миллионов человек. Руководители спецслужб, подчинявшиеся премьеру, снисходительно смотрели на выскочку-британца, пока речь шла о тайных операциях, тихой войне за кулисами. Но никто не потерпит, чтобы Ллойд стал полномочным представителем премьер-министра на переговорах, за которыми, затаив дыхание, будет следить весь мир.

— Мне нужно найти посланника, — медленно проговорил Гхош. — Человека, который бы сделал все как надо. Понимаете меня, Рамсей?

— Полагаю, да, сэр. Я бы рискнул предложить кандидатуру Мохаммеда Винчи.

«Винчи, — подумал премьер-министр. — Второй человек в МВД. Мусульманин. Кашмирец, кстати. Исполнительный, неамбициозный. Серый. Почему именно Винчи?»

— У меня имеются веские основания предполагать, что мистер Винчи будет прислушиваться к моим советам, сэр. В том случае, если вы сочтете целесообразным послать в Раджабад меня и моих людей, разумеется.

— У вас на него что-то есть, Рамсей? Извините, я не должен задавать вам таких вопросов, а вы не обязаны на них отвечать. Нервы, нервы…

— Нужно собраться, сэр, — мягко посоветовал Ллойд. — Ситуация тяжелая, но не безвыходная. Имея достаточно взрывчатки, они, конечно, могут уничтожить захваченные сектора, но чтобы причинить вред реактору, ее понадобится очень много. Если бы не эта «шкатулка Айши»…

Премьер-министр вздрогнул и закусил губу.

— Что это за штука, Рамсей? Вы когда-нибудь слыхали о чем-то подобном?

Ллойд покачал головой.

— Нет, сэр. Видите ли, время от времени в прессу просачиваются смутные слухи о том, что в секретных лабораториях исламского мира ведется работа над неким сверхоружием… но на поверку они оказываются журналистскими утками или дезинформацией спецслужб. Однако моя работа приучила меня к тому, что бессмысленной информации не бывает. Возможно, мусульманам действительно удалось разработать такое оружие. И нельзя отрицать, что это оружие может называться «шкатулкой Айши».

Гхош с силой сплел пальцы рук,

— То есть вы допускаете, что люди, захватившие «Бахан», могут обладать супербомбой огромной мощности?

— Сэр, я могу ошибаться, и дай бог, чтобы я ошибался. Скорее всего, это просто блеф, и мы имеем дело с кучкой свихнувшихся экстремистов. Но наилучшей стратегией будет вести себя так, будто эти сумасшедшие и вправду способны стереть Раджабад с лица земли.

Некоторое время премьер молча смотрел на Ллойда, но тот не стал развивать свою мысль.

— Хорошо, — мрачно проговорил Гхош, когда стало ясно, что от собеседника больше ничего не добьешься. — С этого момента вы назначаетесь консультантом замминистра Винчи с самыми широкими полномочиями. Приготовьтесь вылететь в Раджабад в течение двух часов. И знаете что, Рамсей? Впервые в жизни я очень хочу, чтобы вы ошибались…

— Наши требования просты и справедливы, — заявил Акмаль Малик, позируя перед телекамерой. — Кашмир должен стать независимым исламским государством, островом Мохаммеда. Индия должна отказаться от претензий на его территориальную целостность и немедленно вывести из Кашмира свои войска. Арвад Азиль, нынешний незаконный правитель Кашмира, предстанет перед судом ислама за свои многочисленные преступления перед мусульманами этой страны.

Он сделал паузу, и белокурая корреспондентка CNN, интервьюировавшая лидера «Зеленого Кашмира» через прозрачную пуленепробиваемую перегородку, немедленно воспользовалась этим, чтобы задать новый вопрос:

— Это все ваши требования, господин Малик?

Акмаль благосклонно посмотрел на нее.

— Есть и еще одно. Соединенные Штаты должны немедленно прекратить все военные операции на территории исламских стран. Я имею в виду Ирак, Сирию, Афганистан и Ливию. Если этого не произойдет, на США обрушится такая катастрофа, по сравнению с которой 11 сентября 2001 года покажется детской забавой.

— Вы имеете в виду применение ядерного оружия? У движения «Зеленый Кашмир» есть атомная бомба?

— У нас есть кое-что получше, мадемуазель, — последнее слово Акмаль Малик произнес с очаровательным французским акцентом. — «Шкатулка Айши».

Он наклонился и извлек из-под стола металлический атташе-кейс, к верхней панели которого был прикреплен серебристый цилиндр размером с бутылку из-под кока-колы. Когда камера взяла крупный план, стало видно, что от цилиндра к задней панели кейса тянутся тонкие черные провода.

— Вот оружие, способное сокрушить врагов ислама, — с гордостью объявил Акмаль Малик. — Достаточно открыть ее, и город Раджабад вместе со всеми обитателями станет добычей смерти. То же случится и с великими городами Америки, если наши требования не будут выполнены.

Корреспондентка недоверчиво подняла тонкие брови.

— А не могли бы вы описать принцип действия этого чудо-оружия, господин Малик? Хотя бы в общих чертах?

Человек в белом тюрбане улыбнулся доброй улыбкой.

— Зачем спрашивать, мадемуазель? Если премьер Гхош и губернатор Азиль окажутся несговорчивыми, вы скоро увидите это сами…

— Именно этого я и опасался, джентльмены, — сказал Рамсей Ллойд, ставя запись интервью Акмаля Малика на паузу, — Если предположить, что господин с бородой говорит серьезно, то основной его целью является вовсе не независимость Кашмира.

Джентльмены — пятеро наиболее толковых его помощников — хранили мрачное молчание. А вот Мохаммед Винчи не удержался:

— Что же тогда, по-вашему? Неужели вы приняли всерьез эту эскападу насчет Соединенных Штатов? Это ведь то же самое, как если бы я взял в заложницы продавщицу в магазине и потребовал, чтобы «Эйр Индиа» отменил рейсы на Париж. Очевидно, что они выдвигают заведомо невыполнимые условия лишь для того, чтобы мы быстрее согласились на признание независимости!

Англичанин поднял на него свои прозрачные льдистые глаза, и заместитель министра замолчал.

— Это было бы справедливо, если бы не два обстоятельства. Во-первых, террористы не потребовали присутствия на переговорах премьер-министра Гхоша, явно опасаясь, что их заподозрят в намерении уничтожить главу правительства страны. Значит, они почти наверняка рассчитывают воспользоваться своим оружием.

Выражение лица Мохаммеда Винчи говорило о том, что эта логика вовсе не представляется ему бесспорной, но возразить он не осмелился.

— Второе: террористы вызывают сюда губернатора Азиля и тут же выдвигают требование о суде над ним. Зачем? Только для того, чтобы пополнить перечень невыполнимых условий? Да если бы они действительно хотели добиться независимости своей страны, им следовало бы, наоборот, гарантировать мистеру Азилю безопасность и судебный иммунитет. А так они явно идут на обострение отношений.

Винчи хмуро кивнул. Азиль, выходец из военной среды, был слишком популярен в армии, чтобы безропотно пойти под суд за те репрессии, которым он подвергал мусульманское население Кашмира во время религиозных волнений десятого года. Даже если на мгновение предположить, что премьер Гхош решится предоставить северо-западным территориям независимость, армия никогда не смирится с таким шагом.

— И, наконец, самое неприятное. — По бесстрастному обычно лицу Ллойда пробежала тень. — То, что я бы назвал беззастенчивой рекламой этого чемоданчика. Шкатулки Айши. Если бы это была атомная бомба, достаточно было бы просто сказать: «Господа, у меня в руках Бомба». Все знают, как работает атомная бомба. Все слышали про Хиросиму и Нагасаки. А вот как работает «шкатулка Айши», не видел никто. Когда некто захватывает атомную станцию и говорит: «Если вы не сделаете то-то и то-то, я скажу крекс-пекс-фекс, и вы все окажетесь в аду», это может означать только две вещи: либо он сумасшедший, либо хочет всем продемонстрировать, что случится, когда он скажет «крекс-пекс-фекс». — Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Мохаммеда Винчи. — Все это заставляет меня думать, что истинной целью этих парней является показать миру — и, в частности, Большому Шайтану — свое новое оружие. А нам с вами просто выпала сомнительная честь быть приглашенными на премьеру.

У заместителя министра дернулась щека.

— И что же вы предлагаете, мистер Ллойд, в сложившихся обстоятельствах?

Англичанин пожал плечами с таким великолепным равнодушием, что все присутствующие в комнате ощутили легкий приступ зависти.

— Во-первых, торговаться. Не сочтите меня циником, но присутствие здесь господина Азиля позволяет нам это делать. Во-вторых, разработать несколько вариантов силового решения проблемы. В-третьих, попросить премьер-министра Гхоша устроить «мозговой штурм» с участием лучших военных специалистов и ученых страны. Пусть определят, чем эта «шкатулка» может являться на самом деле.

Пальцы Ллойда пробежали по клавишам ноутбука, и на экране вновь возник атташе-кейс с прикрепленным к нему серебристым цилиндром.

— Все, что я могу сказать сейчас, — для атомной бомбы эта штука слишком мала. Возможно, это дает нам некоторую надежду. А может быть, наоборот.

Губернатор Арвад Азиль досмотрел запись интервью до конца и выключил видеоприставку, Руки его едва заметно подрагивали.

— Они требуют моей головы, Сонкх. Они хотят, чтобы я предстал перед их судом!

— Ваше превосходительство, — майор вытянулся в струну, — осмелюсь предположить, что премьер-министр никогда не пойдет на поводу у этих трусливых шакалов. Вам совершенно нечего опасаться…

Азиль поджал тонкие губы.

— Не забывайтесь, майор! Я ничего не боюсь. Но то, что мятежники пытаются использовать меня в качестве разменной фигуры для своих нечистоплотных игр, отвратительно.

— Разумеется, ваше превосходительство.

Азиль похрустел пальцами. Ему шестьдесят пять лет… из них сорок пять отдано армии. Он честно служил своей стране, всегда четко и с блеском выполнял полученные приказы. Когда в Кашмире вспыхнул исламский мятеж, он, не колеблясь, бросил на беснующиеся толпы танки. Таков был приказ главнокомандующего, и он, Азиль, всего лишь исполнял свой долг. «У него руки в крови по локоть», — говорили недоброжелатели. Может, и так, но это была кровь врагов, а не невинных женщин и детей, которых восставшие мусульмане вырезали, словно домашний скот.

«Он предаст меня, — сказал себе губернатор. — Этот белоручка, яйцеголовый выскочка Гхош сдаст меня, словно ненужную карту в покере. Я для него лишний балласт, колющее глаз воспоминание о том, как его предшественники разбирались с проблемой Кашмира… Не случайно меня с самого начала отстранили от переговоров. Можно подумать, слизняк Винчи сможет что-то выторговать у террористов…»

— Вот что, майор, — негромко произнес он, глядя куда-то за плечо Сонкха. — Свяжитесь с полковником Амришем, его часть базируется неподалеку, в пригороде Раджабада. Передайте ему, что он мне срочно нужен. Он и рота его лучших головорезов.

По гладко выбритому лицу Сонкха пробежала тень сомнения.

— Ваше превосходительство, неужели вы собираетесь действовать в обход полномочного представителя премьер-министра?

Арвад Азиль сплюнул в корзину для бумаг.

— А вот это, милейший Сонкх, абсолютно не ваше дело. Вы получили приказ? Потрудитесь выполнять.

Когда за майором закрылась дверь, он медленно разжал кулаки и посмотрел на свои ладони. На них отчетливо темнели глубокие следы от впившихся ногтей.

— Ну что, напарник, — невесело усмехнулся Эдди Руки-Ножницы, стягивая пиджак и поудобнее расстилая его на полу, — похоже, мы тут надолго застряли. Предлагаю превратить эту дыру в подходящее для жизни местечко.

Первый шок уже прошел, оставив на память обострившуюся болтливость. Последние часы Эдди болтал не переставая, чем, по-видимому, очень раздражал сохранявшего внешнюю невозмутимость Панчаха Лала. Сам гордый потомок брахманов говорил крайне мало, в основном по телефону, по которому ему время от времени звонили из кабинета начальника станции. Насколько можно было понять из этих разговоров, там развернулся штаб командования операцией. Прибывшие из Дели шишки изо всех сил пытались делать вид, что контролируют ситуацию. На самом деле они ни черта не контролировали — человек в тюрбане и его люди в переговоры не вступали, ограничились тем, что дали два интервью, после чего выдворили из захваченных секторов всех журналистов и больше на связь не выходили. На мониторах по-прежнему сменяли друг друга шустрые циферки: последний раз, когда Эдди поднял на них глаза, до истечения срока ультиматума оставалось шестнадцать часов двадцать четыре минуты сорок восемь секунд. После этого Руки-Ножницы уже не глядел на мониторы.

— Эдди, — неожиданно мягко сказал Панчах Лал, — у нас в кладовке есть подушечки. Там и одеяла есть, ты, верно, забыл.

— И правда! — нервно хохотнул Руки-Ножницы. — Совсем из головы вылетело!

В диспетчерской действительно были предусмотрены спальные комплекты для техперсонала. Ими пользовались очень редко, а Эдди — вообще никогда, но сейчас был как раз подходящий случай, Руки-Ножницы открыл кладовку и вытащил оттуда два надувных матраса и подушки.

— Будем спать по очереди, сахиб?

Панчах Лал покачал головой. Гладкое лицо его осунулось, темные глаза горели совсем уже нездоровым блеском.

— Я не буду спать, Эдди, спасибо, У меня много дел.

«У него много дел, — мысленно передразнил напарника Руки-Ножницы. — Все равно мониторы не показывают ничего, кроме этого идиотского отсчета времени…»

Он расстелил матрас на полу и улегся, укрывшись пиджаком.

— Разбудишь, если понадоблюсь, сахиб.

Конечно, он не понадобится. Если никто из начальства не вспомнил о существовании диспетчера Эдди Руки-Ножницы за прошедшие с начала кризиса семь часов, то вероятность того, что к нему проявят интерес теперь, равна нулю. Славному такому кругленькому нулю, придуманному, кстати, именно в Индии пару тысяч лет назад.

Он уснул сразу же, едва щека его коснулась подушки. Во сне он видел ослепительно белые башни Бахана, возвышающиеся над пышной зеленью окружающих станцию садов. Над башнями ярко сияло солнце, похожее на открытую в небесах круглую заслонку золотоплавильной печи. Почему-то он должен был, не отрываясь, глядеть на него, хотя от солнечных лучей болели и слезились глаза. В какой-то момент он не выдержал и моргнул — и солнце тотчас же вспыхнуло сверхновой звездой, обжигая глаза даже сквозь прикрытые веки. Белые башни дрогнули и начали плавиться, растекаясь, как будто были сделаны из сливочного мороженого. Свет, низвергавшийся с неба, становился все ярче — ослепший Эдди чувствовал это кожей. Потом что-то щелкнуло, и наступила абсолютная темнота. Руки-Ножницы вздрогнул и проснулся.

В диспетчерской действительно было полутемно — экономный Панчах Лал выключил верхний свет. Тускло светились экраны мониторов. Эдди поморгал, вглядываясь в мерцающие на экране цифры: 11. 18. 22. Значит, с момента захвата прошло уже почти пятнадцать часов… Больше половины срока, отпущенного террористами премьер-министру Гхошу.

«Интересно, — вяло подумал Эдди, — сумели они хоть о чем-то договориться?»

— Эй, сахиб, — громким шепотом позвал он, — какие новости?

Панчах Лал пошевелился в своем кресле — темный силуэт перед мерцающим разноцветными огоньками пультом.

— Тише, — прошипел он, не поворачивая головы. — Взгляни на седьмой монитор.

Руки-Ножницы приподнялся на локтях. Седьмой монитор передавал картинку из коридора, кольцом опоясывавшего административный корпус. По скудно освещенному пространству перед камерой двигались какие-то тени с большими, как у киношных инопланетян, головами. Они появлялись откуда-то из темноты, скользили вдоль стен коридора и исчезали в черном квадрате в полу. Пока Эдди силился понять, что же происходит на экране, перед ним прошла целая вереница этих большеголовых призраков.

— Это террористы? — выдавил он наконец. — Они уходят?

— Нет, — тихо ответил Панчах Лал. — Это армейский спецназ.

Он что-то сосредоточенно набирал на клавиатуре. По зеленому экрану монитора ползли длинные колонки цифр.

— Значит, будет штурм? — У Эдди мгновенно вспотели руки. Да что руки — он весь покрылся мерзким липким холодным потом. — А если те парни взорвут свою бомбу?

— Жизнь — иллюзия, Эдди, — спокойно ответил Панчах Лал. — Стоит ли бояться?

Руки-Ножницы застонал. Ну о чем говорить с таким идиотом?

— Сейчас полчетвертого ночи, — продолжал напарник. — Самое подходящее время для того, чтобы захватить террористов врасплох. Картинка, кстати, идет только по нашему каналу — в локальную сеть я повесил запись с пустым коридором.

— Очень предусмотрительно, — пробурчал Эдди. Поднялся с матраса и, пошатываясь, побрел за перегородку, к умывальнику. Плеснул себе в лицо холодной водой и тут же по нехитрой ассоциации вспомнил о системе охлаждения реактора. — Послушай, а Большой Джим еще работает?

— Работает, — мрачно ответил Панчах Лал. — Они запретили его выключать.

— Плохо, — озабоченно пробормотал Руки-Ножницы. — Как ты думаешь, эти парни умеют обращаться с системами охлаждения?

На этот раз напарник долго молчал, прежде чем ответить.

— Не знаю, — сказал он наконец. — Вообще-то вероятность того, что среди них окажутся дипломированные инженеры, невелика.

— Вот именно. А это значит, что мы сидим на пороховой бочке, сахиб.

— Эдди, — проговорил Панчах Лал, — я давно хотел тебя попросить… Прекрати называть меня «сахиб». Это очень, очень меня раздражает.

«Ничего себе, — подумал Руки-Ножницы. — Что это с ним? Неужели мистер Айсберг нервничает?»

— Ладно, — буркнул он. — Буду называть тебя просто Панч.

— Вот и отлично, — спокойно отозвался напарник. — И ради всего святого, выбрось из головы всю эту чушь насчет варн.

От неожиданности Руки-Ножницы даже лишился дара речи. Просто стоял и тупо пялился на невозмутимо восседавшего за пультом сикха.

— Перед лицом смерти, — торжественно произнес Панчах Лал, — нет занятия более глупого, чем беспокойство о мирской суете.

— Перед лицом чего? — переспросил Эдди.

— А ведь мы встречались, — заметил Рамсей Ллойд, разглядывая бесстрастное лицо человека в белом тюрбане. — В Бейруте, в девяносто восьмом.

Акмаль Малик медленно опустил веки. Посидел с закрытыми глазами, вспоминая.

— Расул Магомед? Да, я тебя помню. Тогда тебе удалось обмануть палестинцев, хотя я с самого начала говорил им, что ты не араб. Кое-кто из них заплатил за свою беспечность жизнью. А теперь, значит, ты работаешь на индюшек?

— Я работаю на премьера Гхоша. Фактически, разговаривая со мной, ты разговариваешь с ним.

— Значит, толстомордый баран, называющий себя мусульманином, просто ширма?

Ллойд пожал плечами.

— Называй как угодно. Договариваться тебе придется со мной.

Он взял с тихо звякнувшего блюдца тонкостенную чашечку с кофе и сделал небольшой глоток. «Отвратительный вкус, — подумал Ллойд. — Подумать только, в Индии, стране божественного кофе, я вынужден пить эту жидкую дрянь швейцарского производства… Вот она, изнанка глобализации…»

Выбора у него, однако, не было. У стены едва слышно гудел кулер, в небрежно распахнутом стенном шкафчике стояли в ряд три коричневые банки «Нескафе». При других обстоятельствах Ллойд вообще отказался бы от предложенного кофе, но в аппаратной было очень холодно. Террористы опасались применения паралитического газа: кондиционеры работали в полную силу, стоявшему под белой решеткой вытяжки охраннику поток воздуха шевелил волосы.

— Тебе не понять нас, англичанин, — сказал Акмаль Малик после некоторого молчания. — Ты не знаешь, что значит чтить закон Пророка в стране, которой правят мерзкие коровопоклонники. Тебя не было с нами в Айодии, когда проклятые индюшки сносили мечеть Бабура. Ты не терял родных во время резни в Ахмедабаде. И ты не видел, как гибли под траками танков проклятого Азиля женщины и дети Кашмира.

Рамсей Ллойд покачал головой.

— Это не имеет никакого значения, друг мой. Я прагматик и привык решать задачи независимо от своих личных предпочтений. Буду с тобой откровенен: моя главная цель вовсе не спасение станции «Бахан» и не противодействие мусульманскому экстремизму. Я здесь для того, чтобы не допустить падения кабинета моего работодателя, премьера Гхоша.

Человек в белом тюрбане протянул руку и погладил крышку лежавшего перед ним атташе-кейса.

— А я здесь для того, чтобы мир вздрогнул.

Он произнес это без малейшего пафоса, но Рамсей Ллойд сразу почувствовал прошуршавший по комнате ледяной ветерок.

— Миру плевать на то, что происходит в Индии. Ты же хочешь напугать Большого Шайтана, не правда ли? Тогда тебе нужно было захватить Тримайл-Айленд, друг мой. Послушай, Малик, ты же прекрасно понимаешь, что выполнить все твои условия невозможно. Американцы не станут слушать человека, захватившего в заложники каких-то индюшек. Давай сосредоточимся на тех вопросах, которые можно решить.

Акмаль Малик усмехнулся уголком тонких бескровных губ.

— И что ты можешь мне предложить, англичанин? Неужели ты хочешь, чтобы я поверил, будто Гхош готов отдать нам Кашмир?

— Кто же так торгуется, друг мой? — укоризненно проговорил Ллойд. — Для начала можно обсудить судьбу губернатора Азиля…

— Нет, — отрезал человек в белом тюрбане. — Судьбу военного преступника Азиля будет решать исламский суд независимого Кашмира. Только так и не иначе. Мы начнем с вывода индийских войск с территории моей страны.

Рамсей Ллойд тяжело вздохнул.

— Такие сложные вопросы не решаются за пять минут, — произнес он, чувствуя острое презрение к самому себе. Ни на какой конструктивный диалог с этим фанатиком рассчитывать не приходилось. Оставалось лишь тянуть время да посматривать по сторонам, прикидывая схему штурма. Перед тем как отправиться в логово террористов, Ллойд по защищенной линии связался с Дели и вызвал в Раджабад команду «Индра» — секретное подразделение министерства обороны. По его расчетам, самолет с «Индрой» должен был опуститься в аэропорту Раджабада через час. — Я могу только заверить тебя, что премьер Гхош открыт для диалога в этом направлении…

— Пустые слова, — прервал его Акмаль Малик. — Я знал, что ты не скажешь мне ничего путного, англичанин. А вот я тебе кое-что расскажу.

Он поднял руку, и один из террористов, чье лицо было скрыто под черной маской с узкими прорезями для глаз, быстро поклонившись, выскользнул за дверь. Теперь в аппаратной остался только один охранник, вооруженный компактным шведским «ингремом». Он стоял в шести метрах от сидевшего на крутящемся офисном стуле Ллойда, постоянно держа его на прицеле. Акмаль Малик расположился по другую сторону длинного стола для совещаний, явно перенесенного в аппаратную из какого-то административного помещения. Перед ним на полированной столешнице лежал большой черный пистолет, массивный ствол которого касался атташе-кейса.

— Сейчас сюда снова придут западные журналисты, англичанин. Ты повторишь перед ними то, что сказал минуту назад, и весь мир услышит, что власти Индии не способны сделать ничего, чтобы спасти своих граждан.

Рамсей Ллойд поднял брови.

— Мы так не договаривались, Малик. Я пришел сюда как тайный посланник премьера. Официально ты ведешь переговоры с Мохаммедом Винчей.

Человек в белом тюрбане поднял пистолет и направил его на собеседника.

— Правила меняются на ходу, англичанин. Я ни о чем тебя не прошу. Просто предупреждаю: если ты откажешься повторить свои слова, я убью тебя. А потом убью эту милую белокурую девочку из CNN.

Двери открылись, и в аппаратную вошли журналисты, сопровождаемые террористом в маске. Девчонка-корреспондент держалась молодцом, а вот оператор выглядел скверно. У него подергивался глаз и ощутимо тряслись руки.

— Дамы и господа, — сказал Акмаль Малик, любезно улыбаясь журналистам. Пистолет он спрятал под стол, но Ллойд знал, что ствол по-прежнему направлен на него. — Я собираюсь дать последнее интервью вашему каналу. После этого вы все будете свободны. Приготовьтесь снимать, пожалуйста.

— С вами Кэрол Чепмен, CNN, — волнуясь, заговорила девушка. — Только что нас снова позвали в комнату, где находится штаб вооруженных сторонников движения «Зеленый Кашмир», захвативших два корпуса атомной электростанции «Бахан».

«Самое время демонстрировать свою политкорректность, — усмехнулся про себя Ллойд. — Почему, черт возьми, эти журналисты никогда не называют кошку кошкой?»

— Сейчас здесь находится еще один человек, — продолжала белокурая Кэрол. — Это консультант представителя премьер-министра Гхоша мистер Рамсей Ллойд, с которым мы летели сюда из Дели. Рискну предположить, что договаривающиеся стороны добились определенного прогресса, иначе зачем бы нас сюда пригласили? По крайней мере, надеюсь, что это так…

Она шагнула к столу, выставив перед собой серый цилиндр микрофона. Человек в маске, стоявший чуть в стороне, мгновенно схватил ее за локоть и потянул назад.

— У вас достаточно чувствительная аппаратура, мадемуазель, — улыбнулся Акмаль Малик. — Нет необходимости приближаться ко мне или к этому джентльмену. Все, что я хочу сказать людям на Западе и на Востоке, я уже сказал. Наша борьба за освобождение Кашмира — только один маленький эпизод той войны, которую ведут угнетенные всего мира с Великим Белым Злом.

— Простите, мистер Малик, но что вы имеете в виду под Великим Белым Злом?

Человек в белом тюрбане снисходительно посмотрел на корреспондентку.

— Милая, это та цивилизация, откуда ты родом. Страны, считающие себя вправе сбрасывать бомбы на тех, кто не хочет поклоняться Христу или Иегове, на тех, кому не нужна ваша лживая демократия, «Золотой миллиард», девочка,

— Но при чем здесь проблема Кашмира? Разве вы с «золотым миллиардом» сейчас воюете?

Акмаль Малик поднял тонкий палец к губам, и журналистка замолчала.

— Я кашмирец. Я сражаюсь за независимость своей страны. У каждого из моих товарищей по борьбе есть родина — Палестина, Афганистан, Ирак, Сирия… Но это наша общая война, и противостоит нам один враг, скрывающийся под множеством масок. Ты спрашиваешь, при чем здесь золотой миллиард. Вот, посмотри, и пусть посмотрят все твои телезрители — кто сидит сейчас передо мной? Белый человек, англичанин. Видишь, девочка? Премьер Гхош прислал на переговоры со мной англичанина! Большой Белый брат опять все решает за грязных туземцев, как и во времена империи. И мы здесь для того, чтобы показать Белому брату — у нас есть оружие, которое заставит его дрогнуть и отступить. Тринадцать лет назад горстка наших отважных братьев уничтожила половину Нью-Йорка, имея в руках только ножи для разрезания бумаги! Теперь Аллах дал нам в руки оружие пострашнее атомной бомбы. Мы не хотели его использовать. Мы до последнего верили, что премьер Гхош проявит благоразумие и немедленно согласится на наши условия. Но надежды наши оказались тщетными. — Он повернулся к Ллойду и сделал приглашающий жест ладонью левой руки. Правая по-прежнему покоилась под столом. — Скажите им, мистер Ллойд, скажите вашим белым братьям, что вы ответили мне, когда я прямо спросил у вас, готов ли премьер Гхош выполнить наши требования.

Рамсей Ллойд вдруг испытал ни с чем не сравнимое, пьянящее чувство абсолютной свободы. Он взглянул на перепуганную Кэрол и улыбнулся ей.

— Разумеется, я мог бы пообещать мистеру Малику все, что угодно. И независимость Кашмира, и то, что Соединенные Штаты завтра же выведут свои войска из Афганистана. Но дураку ясно, что цена таким обещаниям не превышала бы ломаного гроша. Поэтому я ответил так, как, по моему глубокому убеждению, только и мог ответить: я сказал, что премьер Гхош полностью открыт для диалога. Но диалог нужно вести не под дулом пистолета…

И тут Акмаль Малик выстрелил.

Ллойд был отчасти готов к такому повороту событий и почти не испугался. Пуля попала ему в ногу выше колена — не самый худший вариант, он опасался, что Малик целится ему в пах. Но боль все-таки была адская, к тому же стул на колесиках, на котором сидел Ллойд, буквально выбило из-под него, и он грохнулся на пол, едва успев подставить ладони. Белокурая Чепмен завизжала.

— Не нужно шуметь, — прикрикнул на нее Акмаль Малик. — Я пока что никого не убил. Белый брат любит слова. Многословие — его излюбленное оружие, его политики и юристы опутывают простых людей сетями слов, заставляя их служить себе. Мой выстрел показал Белому брату, что мы больше не поддадимся на эту уловку.

Ллойд, преодолевая жгучую боль в ноге, медленно поднялся и шагнул к столу. Акмаль Малик улыбнулся и, отшвырнув пистолет, положил желтые ладони на крышку атташе-кейса.

— В этом маленьком чемоданчике — смерть миллионов людей, — проговорил он, не отрывая глаз от ковыляющего к нему Ллойда. — Это «шкатулка Айши», оружие, с помощью которого мы опрокинем мир «золотого миллиарда». Ультиматум, выдвинутый движением «Зеленый Кашмир» премьеру Ваджару Гхошу, истекает через шесть часов. У меня нет оснований предполагать, что я услышу от индийских властей что-то еще, кроме бессмысленных призывов к диалогу. Поэтому во имя нашей справедливой борьбы, я принимаю решение открыть «шкатулку Айши» немедленно.

Он быстрым, хорошо отработанным движением откинул замки атташе-кейса и поднял крышку с прикрепленным к ней серебристо-стальным цилиндром.

— Нет! — выкрикнул Ллойд, бросаясь вперед. Раненая нога немедленно подломилась, и он тяжело упал боком на стол. — Подождите! Не делайте этого!

Из-за поднятой крышки он не видел, что спрятано в чемоданчике, но почти не сомневался, что там должна быть панель управления. Возможно, для того чтобы активировать таинственное оружие, Малику достаточно нажать одну-единственную кнопку…

Человек в белом тюрбане поднял голову, и в этот бесконечный, растянувшийся на сотню лет миг Рамсей Ллойд понял, что он тоже боится, до безумия боится таящейся в чемоданчике смерти. Боится — и именно поэтому обязательно нажмет кнопку.

— Пожалуйста, — сказал Ллойд, протягивая пустые ладони по направлению к человеку в тюрбане. — Все еще можно исправить, правда. Вы не обязаны этого делать…

Потолок над головой Акмаля Малика треснул и посыпался вниз дождем пластиковых обломков. Из образовавшейся дыры сверкнули бесшумные вспышки выстрелов. Террорист, стоявший у двери, покачнулся и начал валиться лицом в пол. Второй, задрав короткий ствол «ингрема» к потолку, прыгнул в сторону, пытаясь укрыться за спиной оператора. Пуля срезала ему верхнюю часть черепа; на зеленую панель стены плеснуло кровавой кашей. Ллойд никак не мог понять, что происходит. Это не могли быть парни из «Индры» — те в лучшем случае подлетали сейчас к аэропорту Раджабада. Но кто же тогда?..

Из дыры в потолке один за другим спрыгивали затянутые в черные комбинезоны фигуры, молниеносно рассредотачиваясь по аппаратной. Белокурую журналистку и ее оператора уже положили лицом вниз, двое черных держали на прицеле распластавшегося на столе Ллойда. Акмаль Малик, белый как бумага, сидел с поднятыми вверх руками. В висок ему упирался тяжелый ствол армейского «кольта».

— Все кончено, сэр, — молодым веселым голосом крикнул один из черных, поднимая голову к потолку. — Мы его взяли, сэр! И прибор тоже…

— Оттащите его от чемоданчика, идиоты! — прохрипел Ллойд. Солдат, державший пистолет у виска Малика, удивленно посмотрел на него, и в этот момент человек в белом тюрбане ударил солдата локтем в пах. Это был мощный удар, явно хорошо отработанный и чисто проведенный; у Ллойда мелькнула мысль, что Акмаль Малик не понаслышке знаком с боевыми искусствами. Солдат отшатнулся, хотя и не переломился пополам, как можно было ожидать после такого удара. Но ствол «кольта» на несколько дюймов отклонился от виска главаря террористов.

Рука Акмаля Малика упала на клавиатуру спрятанной в чемоданчике панели управления.

Ллойд услышал сухой щелчок клавиши. Всего лишь один. Вокруг стоял жуткий шум — отрывисто перекрикивались командос, истошно вопила белокурая Кэрол — и все же Ллойд его услышал. Все произошло очень быстро. Грохнул выстрел, белый тюрбан разлетелся кровавыми клочьями, и тело Акмаля Малика стало мягко валиться на бок. «Слава господу, — подумал Ллойд, чувствуя, как отпускает чудовищное напряжение последних часов. — Он нажал не на ту кнопку…»

В следующий миг в середине комнаты вспыхнуло маленькое злое солнце.

Вспышка на экране монитора была такой яркой, что Эдди Руки-Ножницы непроизвольно откинулся на спинку кресла. Сразу же после ослепительно белого всплеска экран затянуло белесой рябью — это почти наверняка означало, что камера в аппаратной сдохла.

— Они взорвали бомбу, — дрожащим голосом проговорил Эдди.

— Однако мы все еще живы, — невозмутимо парировал Панчах Лал. — Если бы у них и вправду был ядерный заряд, нас с тобой уже распылило бы на атомы.

— Похоже на правду, — пробормотал Руки-Ножницы. Ему пришло в голову, что слова напарника уже не вызывают у него такого раздражения, как прежде. А за слова «нас с тобой» он почувствовал к Панчаху Лалу неподдельную благодарность. — Что в горячей зоне?

— Пока все спокойно. Датчики изменений не фиксируют. А вот в «девятке» творится что-то неладное…

Впервые Эдди уловил в голосе напарника что-то похожее на неуверенность. Что происходит в девятом секторе, оставалось для них загадкой — захватившая его команда террористов первым делом вырубила обе камеры, отрезав себя от мира. Наверняка бомба была и у них, и Эдди мог только надеяться, что спецназовцам повезло в «девятке» больше.

— А что там такое? — Руки-Ножницы с трудом вылез из кресла и подошел к напарнику. — Есть какая-то информация?

Панчах Лал ткнул пальцем в ползущую по экрану дисплея ломаную кривую.

— Похоже, они отключили установки охлаждения. Температура быстро растет.

— Погоди-ка, — пробормотал Эдди, — ты хочешь сказать, что через час Большой Джим взорвется к чертовой матери?

— Через семьдесят пять минут, — педантично поправил напарник. — И не взорвется, а выйдет из штатного режима эксплуатации. Но, в общем, для нас разница невелика.

Руки-Ножницы потряс головой, словно пытаясь освободиться от кошмарного видения.

— Его нужно остановить, — тихо проговорил он. — Слышишь, Панчах, мы обязаны его остановить!

— Как только поступит соответствующий приказ. Как ты, наверное, догадываешься, Эдди, я тоже не очень хочу умирать.

— А ты уверен, что он поступит? — неожиданно для самого себя заорал Руки-Ножницы. — Может, там, снаружи, все уже погибли? Может, в живых только мы одни и остались?

— Разумеется, это возможно, — согласился Панчах Лал. — И все-таки мы не можем так рисковать. Террористы обещали взорвать бомбу, если мы остановим реактор…

— Но они ее уже взорвали!

— А вот в этом я совсем не уверен. Точнее, не уверен на сто процентов. Что мы видели? Вспышку? Выключенные камеры? Это могло быть результатом действий спецназовцев. Успокойся, Эдди. У нас достаточно времени, чтобы предпринять те шаги, которые предписывает инструкция. Во-первых, следует наладить связь со штабом…

Шипение.

— Что ты сказал, Панчах?

— Я сказал, — терпеливо повторил напарник, — что нам следует наладить связь со штабом, получить всю необходимую информацию, и только потом…

Снова шипение. Как будто со всех сторон подползали рассерженные змеи.

— Ты слышишь? — спросил Руки-Ножницы внезапно осипшим голосом. — Слышишь этот звук? Это где-то… где-то в вентиляции…

Он вскинул голову и увидел парящее перед белой вентиляционной решеткой облачко зеленоватого дыма. Оно было едва заметным, просвечивающим насквозь. И оно таяло. Быстро, пожалуй, даже слишком быстро. Эдди подумал, что, взгляни он наверх сразу же, как только услышал странное шипение, он увидел бы куда больше.

— Панчах! — завопил он, хватая напарника за тугое плечо. — Смотри, там, в углу!

— Эдди, пожалуйста, успокойся! Ну, что еще? В каком углу?

Поздно. Никакого облачка у вентиляционной решетки уже не было. Почему-то это испугало Эдди куда больше, чем все увиденное им прежде. Он оттолкнул недоумевающего Панчаха Лала и со всех ног бросился к двери.

— Постой! — крикнул напарник ему вслед. — Мы же заблокированы, ты забыл?

Руки-Ножницы с разбегу врезался в белую дверь и отлетел назад.

— Панчах! Разблокируй двери! Надо бежать! Спасаться, слышишь?

— Да успокойся же! — прикрикнул с досадой напарник и вдруг закашлялся. За все время, что Эдди работал вместе с Панчахом Лалом, это был первый случай, когда тот позволил себе так громко и надрывно кашлять. Обычно он даже чихал вполголоса, плотно зажимая нос батистовым платочком.

Эдди заставил себя повернуться и немедленно пожалел об этом.

Напарника трясло так, будто в руках у него был невидимый отбойный молоток. Лицо его побагровело, по нему катились крупные капли пота. Звуки, которые вырывались изо рта Панчаха Лала, уже нельзя было назвать кашлем — они скорее напоминали треск разрываемой на куски плотной ткани. Руки-Ножницы представил себе, что это за ткань, и почувствовал, что его сейчас вырвет.

— Эдди, — выдохнул Панчах Лал, когда первый приступ страшного кашля прошел. — Газ… это какой-то газ…

Его пальцы вдруг дробно застучали по клавиатуре. «Дверь! — мысленно вопил Эдди. — Открой же эту чертову дверь!» Он плотно зажал нос и рот ладонями, но сладковатый запах неизвестного газа все равно просачивался между сомкнутыми пальцами. Было ясно, что долго он так не продержится, а Панчах Лал все стучал и стучал по клавишам. Скорее всего, просто не мог набрать нужную комбинацию. Собственно, ничто не мешало Эдди открыть дверь самому — для этого достаточно было вернуться к своему пульту и ввести команду на разблокирование дверей, но он хорошо знал, что не сумеет этого сделать. Страх одолел его. Руки-Ножницы ощущал себя сжавшимся в пароксизме ужаса комком горячих внутренностей, все, на что он был способен, — это зажимать себе нос и рот да еще тупо ломиться в закрытую дверь.

— Ох, — внезапно прекратив кашлять, сказал за его спиной Панчах Лал. — Как же больно…

Голос его оборвался. Эдди взвизгнул и снова ударил плечом в дверь. На этот раз дверь подалась, и он, не веря своему счастью, вывалился в коридор. Вероятно, перед тем, как замолчать навсегда, Панчах Лал все-таки успел ввести нужную команду.

Воздух входил в легкие Эдди с каким-то странным хлюпаньем. Он был плотным, словно наполненным мокрой туманной взвесью, как бывает ранним утром на море. Руки-Ножницы пробежал по коридору до поворота и упал на колени.

В груди разлилась свинцовая тяжесть. Эдди вдруг отчётливо понял, что воздух в коридоре ничем не отличается от того, которым Панчах Лал надышался в диспетчерской.

Вентиляционная система станции была замкнута на четвертый сектор.

В четвертом секторе взорвалась бомба:

«Мне крышка, — неожиданно спокойно сказал себе Руки-Ножницы. — Сейчас закашляюсь, как Панчах Лал, и выхаркаю легкие на пол…»

Но кашлять ему почему-то не хотелось. Хотелось просто лечь и закрыть глаза. «Может быть, у меня еще есть шанс, — жалобно подумал Эдди. — Может, я вдохнул несмертельную дозу… в конце концов, есть же система очистки воздуха…»

О том, что эта система тоже контролировалась из четвертого сектора, он предпочел не вспоминать.

Руки-Ножницы приказал себе подняться. Это было тяжело, потому что легкие теперь жгло, как огнем, и каждое движение давалось с большим трудом, но он собрал все силы и встал, цепляясь за стену. Медленно, как слепец, побрел вперед, тяжело переставляя ставшие толстыми и неповоротливыми ноги. Потом споткнулся обо что-то, лежавшее посреди коридора, и остановился.

Труп.

Труп человека в черном комбинезоне и сползшем набок малиновом берете. Короткий автомат лежал поодаль. Эдди присел рядом с трупом — не потому, что ему хотелось рассмотреть человека как следует, а просто не осталось сил переступить через такое большое тело.

Сначала ему показалось, что погибший был тамилом — лицо у него было темным, почти черным. Но, вглядевшись, Руки-Ножницы понял, что ошибся. Кожа солдата темнела и обугливалась прямо на глазах, словно его выжигал изнутри страшный невидимый жар, Преодолевая отвращение, Эдди протянул руку и осторожно дотронулся до щеки мертвеца. Под его пальцами кожа на лице лопнула, будто подгоревшая корка на пироге. Из трещин текла бурая, отвратительная на вид сукровица. Эдди согнулся пополам, и его вырвало прямо на труп.

Арвад Азиль стоял спиной к окну, и майор Сонкх не видел его лица.

— Операция провалилась, ваше превосходительство, — проговорил Сонкх прыгающим голосом. — Люди полковника Амриша опоздали. На несколько секунд, но опоздали. Террористы взорвали бомбы… непонятно, что это было. Реактор цел, но все, кто был на станции, погибли. Вероятно, какой-то газ. Связь со станцией потеряна.

Губернатор молчал. Майор тяжело вздохнул.

— Рамсей Ллойд мертв. Мохаммед Винчи не способен принимать решения. Ваше превосходительство, вам следует немедленно покинуть станцию.

Молчание. Сонкх мысленно проклял своего благодетеля. Как можно быть таким тупоголовым, как можно не видеть неотвратимо надвигающейся гибели?

— Простите, сэр?

— Чего вы от меня хотите, Сонкх? Вам не терпится улететь?

— Ваше превосходительство, — майор старался говорить с достоинством, но получалось не слишком убедительно, — дело не во мне… Вы нужны стране, нужны Кашмиру. Если вы останетесь здесь, террористы будут считать, что достигли своей цели…

— Вы полагаете? — равнодушно спросил губернатор.

Сонкх застонал — про себя.

— Реактор работает сейчас в аварийном режиме. Его некому остановить, автоматические системы контроля выведены из строя террористами. Через полчаса произойдет взрыв, и Раджабад превратится в радиоактивную пустыню. Ваше превосходительство, вы не должны приносить себя в жертву…

Арвад Азиль досадливо передернул широкими плечами.

— Хорошо, майор. Подготовьте мой вертолет.

— Есть, сэр! — просиял Сонкх и вдруг закашлялся. — Прошу прощения, сэр. Видимо, аллергия.

— Свяжитесь с Мохаммедом Винчи, — не слушая его, продолжал губернатор. — Сообщите, что я готов взять его на борт. И вот еще что, Сонкх…

— Да, ваше превосходительство?

— Ты мне никогда не нравился, майор. Ты мелкий, завистливый, трусливый и бездарный сукин сын. Я терпел тебя только в память о твоем дяде. Твой дядя был великим человеком, но ты, к сожалению, оказался недостоин его славы. Теперь ступай.

Когда за лишившимся дара речи Сонкхом захлопнулась дверь, губернатор бросил последний взгляд на белые башни станции «Бахан» — башни, которые через полчаса превратятся в дымящиеся руины, — и отошел от окна. Тяжело опустился в кресло, посидел, успокаивая ставшее учащенным и неровным дыхание. Потом уверенным движением расстегнул кобуру, вытащил массивный «стерлинг», примерился, обхватив толстыми губами холодный длинный ствол, закрыл глаза и нажал на спусковой крючок.

Глава 1

Ардиан

Где-то наверху у Ардиана Хачкая был свой покровитель.

В бога Ардиан не верил. Для албанца это естественно — еще сто лет назад Энвер Ходжа провозгласил атеизм официальной государственной идеологией Албании. После крушения коммунистического режима изменилось немногое — и мусульмане на севере, и православные греки на юге одинаково равнодушно относились к попыткам разнообразных зарубежных сект развернуть в нищей стране миссионерскую деятельность. Даже исламские боевики, герои сражений в Косове и Македонии, возвращаясь на свою историческую родину, чудесным образом теряли всякий интерес к религиозным вопросам и начинали пить ракию и есть свинину — когда было что есть и пить, разумеется.

Но молиться ведь можно, даже не веря в бога. Тем более что адресатом его нехитрых молитв был не Иисус и не Аллах — просто Сила: вечная, грозная, равнодушно наблюдающая с небес за муравьиной возней на земле. Сила, которая помогает тем, кто не просит у нее слишком многого и способен защитить себя сам.

Первый раз он обнаружил присутствие этой Силы в возрасте десяти лет. В стране шла бесконечная вялая «гражданская война» — на самом деле просто схватка нескольких мафиозных кланов. В Тиране стояли миротворческие войска Совета Наций, но пользы от них было мало — разве что приработок молодым девчонкам с окраин. На рруга Курри, где жила семья Ардиана, постоянно гремели выстрелы: шел раздел сфер влияния между бандами Хашима Тачи и грека Василиса Хризопулоса, предпочитавшего зваться гордым албанским именем Скандербег. Голубые каски не вмешивались: попробовали однажды, приперлись на трех бэтээрах, но отморозки Тачи саданули из гранатомета по дряхлой, еще коммунистических времен, пятиэтажке, торцом выходившей на улицу. Угол дома осыпался, будто слепленный из песка, и похоронил под собой новенький бронетранспортер Совета Наций. С тех пор про рруга Курри в штабе миротворцев старались не вспоминать.

Понятно, что жить в таком месте и оставаться в стороне от противостояния враждующих сторон никому не удавалось. Родители Ардиана, люди небогатые, старались сохранять хрупкий нейтралитет: подкармливали вечно голодных оборванцев из банды Тачи, а каждое воскресенье посылали кого-нибудь из детей к Скандербегу с подарком — канистрой домашней ракии. Вот с такой канистры и начались злоключения маленького Ардиана,

Он с превеликим трудом дотащил тяжеленную емкость до глухого бетонного забора, окружавшего резиденцию Хризопулоса. Постучал носком ботинка в высокие кованые ворота. Обычно на том все и заканчивалось — в воротах открывалась калитка, из нее высовывалась здоровенная волосатая лапа и хватала канистру. Но в этот раз вышло иначе: калитка распахнулась, и грубый голос с сильным черногорским акцентом скомандовал:

— Заходи, пацан.

Ардиан, ругаясь сквозь зубы, подчинился. Особняк стоял в глубине небольшой оливковой рощи. Между деревьев тут и там виднелись похожие на исполинские серые фурункулы растрескавшиеся бетонные доты — при коммунистах эти купола понатыкали по всей Албании, вроде бы готовились к защите от иноземного вторжения. Обычно в таких дотах хозяйственный народ хранил овощи, но Скандербег использовал коммунистическое наследство по прямому назначению. Из каждого купола торчало тонкое дуло самонаводящегося пулемета, называемого в просторечии «жнец».

Во дворе черногорец забрал у Ардиана канистру, но не отпустил, а, наоборот, велел идти за ним в дом. Ардиана обуревали мрачные предчувствия — в частности, он подозревал, что его будут бить, хотя и не очень понимал за что. Именно поэтому роскошное убранство особняка не произвело на него сильного впечатления — в отличие от внешности его хозяина.

Скандербег оказался огромным краснолицым человеком, похожим на великана из сказки. Лицо его тонуло в буйной черной бороде, в ухе сияло толстое золотое кольцо, придававшее «ночному королю» Тираны сходство со средневековым пиратом (позже Ардиан узнал, что это был сетевой имплант). Правая рука великана заканчивалась сервопротезом — пять гибких титановых пальцев, сжатых в огромный блестящий кулак.

Ардиан стоял, пораженный фантастическим обликом Скандербега, и не сразу понял, что тот задает ему какой-то вопрос. Сопровождавший мальчика охранник схватил его за плечо и несколько раз встряхнул, чтобы привести в чувство.

— Ты из семьи Хачкай? — В голосе Хризопулоса звучало раздражение — видимо, он не привык повторять дважды.

— Да, эфенди, — стряхнув тяжелую руку черногорца, ответил Ардиан. — Мой отец присылает вам домашнюю ракию.

— Я знаю, — перебил великан. — И думает, что этого достаточно. Но это не так!

Ардиан промолчал. Он не очень понял, что имеет в виду Скандербег. Может быть, одной канистры ему теперь мало?

— Тот, кто по-настоящему предан нации, не должен откупаться от ее защитников грошовыми подачками, — еще непонятнее продолжал Хризопулос. — Я требую от вашей семьи настоящей помощи. И ты, пацан, мне ее окажешь.

Впоследствии Ардиан много размышлял над тем, почему могущественный Скандербег снизошел до разговора с десятилетним мальчиком, вместо того чтобы поручить это кому-нибудь из своих шестерок. Единственное объяснение такой странности заключалось в том, что Хризопулос по каким-то причинам считал подчинение семьи Хачкай достаточно важным делом. Несколько лет спустя Ардиан узнал, что первым предложение вступить в отряд Скандербега получил его старший брат Раши. Но Раши был ушлым парнем — в свои восемнадцать он успел три года прокантоваться в Евросоюзе, промышляя мелким пушерством и магазинными кражами, отсидел несколько месяцев в тюрьме Неаполя и вернулся на родину в трюме одного из желтых санитарных кораблей ЕС. На угрозы людей Хризопулоса он ответил в том смысле, что уже отдал свой долг нации, выполняя задания сигурими в далеких странах, и чувствует себя абсолютно никому ничем не обязанным честным человеком. Если же уважаемый Скандербег будет настаивать, прибавил тертый калач Раши, и добиваться сотрудничества недипломатическими средствами, его' друзья из сигурими могут и вступиться за человека, оказавшего такие услуги родине. Блеф, конечно, и довольно наглый: какие государственные задания мог выполнять пятнадцатилетний сопляк, воровавший нижнее белье в больших супермаркетах? Но слово «сигурими», обозначавшее всесильную некогда госбезопасность Албании, произвело на людей Хризопулоса магическое действие. Даже если взаимоотношения Раши с госбезопасностью ограничивались элементарным стукачеством, связываться с таким фруктом все равно выходило себе дороже. Скандербег отступился и решил прибрать к рукам младшего из братьев.

Властный голос великана с золотым кольцом в носу на некоторое время лишил Ардиана способности размышлять. Он согласился с тем, что семья Хачкай не слишком активно участвует в борьбе за освобождение нации от гнета капиталистических бандитов, одним из которых является презренный Хашим Тачи. Он, как последний дурак, улыбнулся, когда чернобородый исполин похвалил его, сказав, что такие, как он, храбрые и смышленые мальчишки могут спасти Албанию. Ардиану даже в голову не пришло возразить, когда ему приказали отправиться в квартал Серра — территорию, контролировавшуюся бандой Тачи, — и разведать, сколько сейчас там бойцов и чем они вооружены. Он немного пришел в себя только после того, как Хризопулос пригрозил ему большими неприятностями, которые постигнут всю его семью в случае, если задание окажется невыполненным. Поздно. По знаку заросшего косматой бородой гиганта охранник сунул Ардиану бумажку в пять евро и выгнал на улицу.

Первой мыслью Ардиана было рассказать все старшему брату. Раши казался ему настоящим героем голливудской фата-морганы — он шикарно говорил на уличном сленге, классно дрался и постоянно менял красивых подружек. В отличие от тихого, раздавленного жизнью отца — техника на акведуке, учившегося когда-то в Париже, но вернувшегося в Албанию после того, как к власти во Франции пришел Национальный Фронт, — Раши наверняка мог защитить его от бандитов Скандербега. Но переложить свою проблему на плечи старшего брата Ардиану не позволила гордость. Если бы он раскрыл тогда свою тайну Раши, вся его последующая жизнь могла бы сложиться по-другому; но он промолчал. Промолчал и сделал первый шаг по дороге, ведущей к дому на рруга Бериши, встрече с майором Монтойя и лагерю Эль-Хатун.

Он вернулся домой, спрятал полученные от Хризопулоса деньги в тайник под половицей, переоделся, выбирая те вещи, о которых не пришлось бы потом жалеть, и отправился в квартал Серра.

На самой границе квартала, там, где рруга Курри упирается в раздолбанный многолетними упражнениями в стрельбе монумент Энверу Ходже, его остановил патруль — два четырнадцатилетних пацана с лицами дегенератов в третьем поколении. На плече у каждого синела грубо наколотая змея, свернувшаяся в кольцо, — эмблема банды Тачи. Ардиану несколько раз профилактически врезали по шее и повели к полуразрушенному зданию, служившему патрульным чем-то вроде караулки.

За изрытой шрамами кирпичной стеной горел уютный костер, над которым на длинных прутиках жарились кусочки мяса. Собачатина, скорее всего, но сидевшие вокруг костра гурманами не выглядели. Ардиан насчитал восемь человек — плюс те двое, что его поймали. Бежать невозможно, драться — глупо. Самый маленький из патрульных был выше его на голову. К тому же у троих он заметил пистолеты. Брат, конечно, раскидал бы этих придурков, как щенят, только вот Раши наверняка лежал сейчас в постели с одной из своих смазливых подружек. Что ж, оставалось лишь надеяться, что его не убьют.

Ардиана не убили. Отметелили, конечно, до потери сознания, но и только. К счастью, никому не пришло в голову, что он пришел шпионить — решили, что тупой малолетка случайно забрел за границу своего квартала. Не зря он надел старые штаны и рубашку — во-первых, на них никто не польстился, во-вторых, не жалко было выкидывать. А выкинуть все равно пришлось: острые кирпичи, по которым его катали ногами, превратили одежду в окровавленные лохмотья.

Ночью, лежа в постели, перебинтованный и заклеенный бактерицидными пластырями, Ардиан, морщась и скрипя зубами от боли, беззвучно прошептал в пространство просьбу о помощи — первый раз в своей жизни. Мама открыла окно, и ему был виден усеянный крупными звездами кусок темно-фиолетового неба. Он представил, что где-то там, среди далеких солнц иных миров, обитает Сила, которая может помочь ему решить все его проблемы. Ардиан чувствовал ее присутствие, чувствовал внимательный взгляд, которым нечто, затаившееся в межзвездной тьме, ощупывало его избитое тело, словно решая для себя, годится ли на что-нибудь этот кусок мяса. Его трясло от ощущения прямого мысленного контакта с непонятной Силой, как если бы он держался рукой за оголенные провода под током. Глотая соленую от крови слюну, вздрагивая от боли и обиды, он взмолился о помощи, призывая Силу ответить ему. И ответ пришел.

Ответ оказался очень простым. Ардиан лежал, глядя полными слез глазами в глубокое ночное небо, а ответ бился у него в голове, словно запертый в спичечный коробок шмель.

Назавтра Ардиан не смог выйти из дома — каждое движение причиняло ему боль. Раши позволил брату воспользоваться своим стареньким компьютером, и он провел несколько часов на сайтах Свободных Оружейников Эшера, раздобыв там всю необходимую информацию.

На следующий день, прихрамывая, он добрался до особняка Скандербега. Охрана, видимо, была предупреждена, потому что его пропустили, не задавая вопросов. Ардиан в сопровождении все того же черногорца прошел в комнату, где два дня назад встречался со Скандербегом, и принялся ждать, украдкой разглядывая в зеркальных дверях свои боевые шрамы и синяки.

Хризопулос появился спустя полчаса. Он не спросил Ардиана, что с ним произошло, — возможно, это его просто не интересовало. Первым вопросом его было:

— Сколько бойцов в квартале Серра?

— Я не знаю, эфенди, — ответил Ардиан, стараясь говорить внятно — несколько выбитых зубов и рассеченная носком чьего-то ботинка губа делали это настоящей проблемой. — Я видел только патрульных: десять человек.

— Мальчик, — в голосе Скандербега звенела сталь, — я предупреждал тебя, что случится с твоей семьей, если ты не выполнишь мой приказ. Скажи мне, только по совести, ты его выполнил?

— Нет, эфенди.

— Ты подвел свою семью! — рявкнул Хризопулос. — На первый раз я прощаю твоих родных, но не тебя. Ты получишь хорошую порку. Может быть, она научит тебя выполнять приказы командира. — Он наклонился над маленьким Ардианом, страшный, огромный, как поросший черным кустарником утес. — Я прикажу своим телохранителям всыпать тебе двадцать плетей. Надо бы все сорок, но ты такой хилый, что не выдержишь и половины.

— Эфенди Скандербег, — сказал Ардиан, удивляясь тому, как четко на этот раз прозвучали его слова. Хотя чему удивляться — это не он, это Сила, обитавшая между звезд, говорила сейчас с Хризопулосом. — Я не хочу и не умею шпионить. Но я могу сделать кое-что другое. Дайте мне оружие, и я убью людей Хашима Тачи.

Он ожидал, что великан засмеется, но тот, как ни странно, воспринял его слова как должное. Кивнул громиле-черногорцу:

— Петр, дай ему пушку.

Охранник, ухмыляясь, выщелкнул обойму из своего огромного пистолета и протянул его мальчику. Ардиан схватил пистолет обеими руками, но тот оказался таким тяжелым, что длинное черное дуло, не отрываясь, смотрело в пол.

— Как ты думаешь, мальчик, — спокойно спросил Скандербег, — сколько людей Тачи ты сможешь убить из этого пистолета?

— Нисколько, — честно ответил Ардиан. — Но я ведь не пистолет у вас просил, эфенди. Мне нужны гранаты, старые гранаты с пороховым капсюлем.

На этот раз Хризопулос все-таки удивился. Сервомоторчик, укрытый в протезе левой руки, зажужжал, как потревоженная пчела, титановые пальцы принялись сжиматься и разжиматься с легким пощелкиванием.

— Ты понимаешь, что, кинув даже одну гранату в бойцов Тачи, ты подпишешь приговор не только себе, но и всем обитателям твоей рруги?

— Понимаю, эфенди. Пожалуйста, не спрашивайте, как я собираюсь убить людей Тачи. Просто дайте мне гранаты.

— Упрямый щенок, — хмыкнул черногорец.

Скандербег осуждающе посмотрел на него.

— Петр, выдай ему две русские гранаты — у нас они должны где-то валяться. Поаккуратней с ними, парень, постарайся не взорваться, пока не выйдешь за пределы этого дома. И помни, что каждая из них стоит пятьдесят евро. Если ты не справишься, я спрошу не только с тебя, но и с твоей семьи.

Гранаты оказались что надо — старые, примитивной конструкции, как раз те, что описывались Свободными Оружейниками Эшера как опасное и ненадежное оружие, часто взрывающееся в неосторожных руках.

Ардиан готовился два дня. Немало времени ушло на испытания — кульки, набитые порохом из китайских петард, взрывались то слишком рано, то слишком слабо, не давая возможности определить оптимальную глубину закладки. Когда эту проблему наконец удалось решить, встал вопрос, когда проводить саму закладку. Рекогносцировка местности заняла еще сутки — все это время Ардиан появлялся дома лишь для того, чтобы перекусить, и больше всего опасался встретить кого-нибудь из людей Скандербега, которые со словами «Заждались тебя твои розги» потащат его в особняк за забором. К счастью, все обошлось, и холодным туманным утром Ардиан выскользнул из дома, бережно прижимая к груди брезентовый рюкзачок с завернутыми в старые газеты гранатами.

Он уже знал, что патруль напротив памятника Энверу Ходже дежурит далеко не круглосуточно. Конечно, большую часть дня кто-то из подростков там болтался; частенько жгли костер и ночью, но уже в начале четвертого утра последние стражи покидали руины дома, оставляя охрану границ квартала на произвол судьбы. В пять часов Ардиан тенью прокрался мимо изуродованного Ходжи, прополз через невидимый с улицы лаз под стеной и оказался перед остывшим кострищем, вокруг которого были разбросаны пустые консервные банки и бутылки из-под акваконцентрата. Вытащил из рюкзачка маленькую детскую лопатку и принялся за работу.

Тренировки с петардами позволили ему выкопать яму требуемых размеров меньше чем за десять минут. Пора было переходить к самой ответственной части операции, и тут у Ардиана начали бешено трястись руки. Он замотал головой, вцепился зубами в тыльную сторону ладони — тщетно. Откуда-то накатил черный, застилающий глаза страх. Он представил себе, что произойдет, если его обнаружит здесь кто-нибудь из людей Тачи. Ардиану захотелось отбросить подальше сумку с гранатами и бежать, бежать что есть сил и без оглядки.

В этот момент он вспомнил леденящее прикосновение Силы и устыдился своей трусости. Дрожь в руках прошла так же неожиданно, как и началась. Он аккуратно развернул газеты и уложил гранаты в ямку капсюлями друг к другу. Засыпал тонким слоем песка и остывших угольев, разровнял землю обгорелым прутиком из-под шашлыка, придирчиво осмотрел кострище. Убрал лопатку и газеты обратно в рюкзак и, стараясь ступать по битому кирпичу, чтобы не оставлять следов на песке, выбрался из разрушенного дома,

Он вернулся домой в предрассветных сумерках, никем не замеченный, проскользнул в свою комнату и забрался в кровать. Тут страх вновь настиг Ардиана — и на этот раз отделаться от него оказалось куда сложнее. Закрывая глаза, он видел бандитов Хашима Тачи, врывающихся в дом, палящих в потолок из огромных черных пистолетов, требующих выдать им убийцу своих товарищей. Родители пытались защитить его, но главарь бандитов наклонялся, вытаскивал из-под кровати брезентовый рюкзачок и вытряхивал на пол детскую лопатку со следами кирпичной крошки и золы от костра. А потом над Ардианом склонялись страшные, перемазанные кровью и копотью лица, вокруг него смыкалось кольцо плотных, одетых в камуфляж фигур, и тяжелые армейские ботинки начинали с хрустом крушить ему ребра…

Едва дождавшись ухода родителей — отец сутками дежурил на акведуке, а мать стирала белье в богатых кварталах Тираны, — он тщательно вымыл лопатку и спрятал ее в сарайчике для садового инвентаря. Избавившись таким образом от самой главной улики, Ардиан вдруг понял, что ему до смерти хочется увидеть, как взлетят на воздух патрульные Хашима Тачи. Он, конечно, не знал тогда, что его подсознание стремится таким образом компенсировать унижения последних дней. Просто сказал себе, что, пока не увидит своими глазами, как сработала его ловушка, не сможет до конца избавиться от страха. А страх — вот это он уже знал наверняка — мешал ему общаться с Силой.

Горький опыт первой вылазки в квартал Серра навсегда отучил Ардиана лезть напролом. Он спустился в один из заброшенных бетонных куполов — там жутко воняло сточными водами, поэтому никому не пришло в голову использовать его под овощехранилище — и по склизкому, заросшему отвратительной плесенью лазу пробрался в подвал того самого здания, стена которого в свое время обрушилась на БТР «голубых касок».

В разрушенной части дома никто не жил, и Ардиан без особых приключений преодолел четыре лестничных пролета от подвала до квартиры на втором этаже, откуда прекрасно просматривалась площадь с монументом. Устраиваясь на бетонном крошеве перед торчащими прямо из остатков стены прутьями арматуры, он подумал, что, будь он умнее, начал бы разведку вражеской территории именно отсюда. Что ж, на ошибках учатся.

Ждать пришлось долго. Парни из банды Тачи уже прохаживались по площади, заигрывая с девчонками и устраивая понарошечные поединки. Высокий тощий пацан с бритым лбом и длинной косой на затылке вертел перед собой велосипедную цепь, демонстрируя нешуточное мастерство. Цепь посверкивала на солнце, сплетая вокруг бритого замысловатый узор. Ардиану казалось, что он слышит свист рассекаемого воздуха. Костер никто не разжигал — несмотря на ранний час, в воздухе чувствовалась предгрозовая жара.

Гроза могла разрушить все планы Ардиана. Летом на восточном побережье Адриатики дожди шли не часто, но если такое все же случалось, то последствия бывали самыми неприятными. Отец как-то рассказывал ему, что далеко на юге, в Индии, произошла страшная катастрофа, отравившая и воду, и воздух. Почему воздух отравили в Индии, а ядовитые дожди шли у них, Ардиан так и не понял, но дела это не меняло. Попасть под дождь означало как минимум лишиться волос — из-за этого, кстати, половина детей Тираны круглый год ходила бритой налысо, — но случалось, что застигнутые ливнем где-нибудь на открытой местности заболевали куда серьезнее и даже умирали от злокачественного фурункулеза. Даже самые тупые быки из банды Тачи не стали бы рисковать своим здоровьем, неся вахту под проливным смертоносным дождем. Костер так и не разожгут, подумал Ардиан, дождь промочит землю и выведет из строя ненадежные пороховые капсюли. Ловушка не сработает, никто из патрульных не погибнет — что ж, может быть, это и к лучшему. Но Скандербег потребует объяснений, а потом прикажет выпороть его без всякой жалости и предъявит счет на сто евро, а это целая куча денег, куда больше, чем Ардиан видел за всю свою жизнь.

Он лежал в своем укрытии, смотрел то на раскаленное небо, то на площадь и страдал от невозможности повлиять на ход событий. Когда к вечеру жара немного спала, а прошедшая стороной грозовая туча так и не пролилась дождем, он испытал облегчение, но вместе с тем и странную обреченность. Его план, подсказанный Силой, близился к завершению, и ничто уже не могло остановить запущенный им маховик смерти. Ардиан завороженно смотрел на первые струйки дыма, поднимавшиеся над полуобвалившейся стеной дома на дальней стороне площади, и сердце его сжималось от страшного предвкушения.

Рвануло минут через двадцать — когда первые жаркие угли прогрели песок до температуры, достаточной для возгорания пороха в капсюлях русских гранат. Грохот взрыва раскатился по площади, звоном отразился в стеклах домов, молотом ударил в уши парализованного ужасом Ардиана. Сразу же за взрывом последовали крики — истошный женский визг, жуткая ругань бандитов, вопли раненых. Из-за разрушенной кирпичной стены выскочил парень с косой — но уже без цепи. Вместе с цепью он потерял и руку — из неправдоподобно короткой культи, заканчивавшейся почти у плеча, торчало что-то белое, и как из шланга хлестала кровь. Парень добежал до середины площади, споткнулся, упал и больше не шевелился. Песок вокруг него постепенно приобретал красивый розоватый оттенок.

Откуда-то примчался армейский джип с мощными галогеновыми прожекторами на высокой, приваренной к корпусу раме. Выскочившие из джипа люди — по виду такие же бандиты, что и патрульные, только постарше и пострашнее — бросились в разрушенный дом, на ходу вытаскивая из-за пояса огромные черные пистолеты. Обошлось, однако, без стрельбы — да и в кого там было стрелять? Из развалин вытащили два тела — мертвых или контуженых, Ардиан толком не разглядел. Еще трое парней вышли сами — один при этом выглядел совершенно сумасшедшим и время от времени кидался на приехавших на джипе, словно бойцовый петух. В конце концов его успокоили хорошим крюком в челюсть и затащили на заднее сиденье машины — приходить в чувство. Шофер джипа подошел к неподвижно лежащему в центре площади парню с косой, что-то ему сказал и, не дождавшись ответа, перевернул тело носком сапога. Секунду он всматривался в лицо парня, потом плюнул на розовый песок и зашагал обратно к машине.

Потом один из приехавших поднес к глазам небольшой бинокль и начал методично осматривать все выходящие на площадь здания. Ардиан, преодолевая мучительное желание мгновенно провалиться сквозь землю или, по крайней мере, скатиться по лестнице на первый этаж и оттуда в подвал, вжался в жесткий, засыпанный песком и обломками бетонной опалубки пол. Он знал, что никакой бинокль не поможет человеку на площади увидеть его худенькую, сливающуюся с полом фигурку, но страх не слушал доводов рассудка. Ему снова хотелось бежать, бежать, как можно быстрее и как можно дальше. Но Ардиан не побежал. Он прождал десять минут, отсчитывая про себя секунды и внимательно прислушиваясь к шагам внизу — не приближается ли кто-нибудь к дому. На счет «шестьсот» он осторожно приподнял голову и увидел, что человек с биноклем уже не высматривает таящихся в засаде врагов, а разговаривает с кем-то по допотопному сотовому телефону. Убедившись, что его укрытие не привлекает внимания бандитов, Ардиан змеей проскользнул к лестнице в подвал и через четверть часа был уже у себя дома.

Вечером, за ужином, все разговоры крутились вокруг взрыва в квартале Серра. Отец сказал, что при взрыве погибли двое бандитов Хашима Тачи и еще трое получили ранения и контузии. Сын одной женщины, которая работает у них на акведуке, сошел с ума, добавил отец. Ардиан подумал, что это наверняка тот самый парень, которого вырубили ударом в челюсть. Мама пожаловалась, что жить на рруга Курри стало совсем невозможно, и завела свою любимую песню о том, что надо бы переехать в центр города, где стоят батальоны Совета Наций и бандиты не осмеливаются появляться с оружием в руках, не говоря уже о том, чтобы кидать друг в друга гранатами. Раши сказал, что, по его глубокому убеждению, никто ни в кого ничем не кидал — просто малолетки, работающие на Хашима Тачи, не сумели прочитать инструкцию к взрывному устройству, украденному у «голубых касок». Ардиан отмалчивался и думал о том, что скажет назавтра Скандербегу.

Говорить, однако, почти ничего не пришлось. Скандербег вышел к нему сразу же, не заставив ожидать ни минуты, угостил солеными орешками и предложил пива. Орешки Ардиан взял, а от пива отказался — в свои десять лет он еще ни разу не пробовал спиртного и боялся оскандалиться перед таким уважаемым человеком.

— Молодец, парень, — сказал ему Скандербег. — Сам придумал этот фокус или подсказал кто?

Ардиан мог бы признаться, что закопать гранаты под кострищем посоветовала ему обитавшая меж звезд безымянная Сила, но почувствовал, что великан не поверит ему. Поэтому он ответил:

— Сам, эфенди.

— Очень хорошо. — Хризопулос выглядел довольным. — Ты вывел из строя пятерых солдат этого выродка Тачи. За каждого из них тебе причитается по тридцать евро — всего сто пятьдесят. Сто евро вычитаем — это стоимость гранат. Пятьдесят евро получишь у Петра.

Ардиан слушал его, не веря своим ушам. Пятьдесят евро платили отцу за месяц работы на акведуке. Огромные деньги. Он заработал их за три дня, заплатив за них несколькими выбитыми зубами, синяками на ребрах… и убийством пятерых человек. Нет, не пятерых — отец же говорил, что погибло всего двое. Но, видимо, оставшиеся в живых уже не годятся для службы в отряде Хашима Тачи, иначе с чего бы Скандербег стал платить за них как за убитых?

— Что, не ожидал? — расхохотался великан. — Каждая вещь имеет свою цену, голова врага — не исключение. Ты хорошо потрудился, парень, и я хочу, чтобы ты понял: помогая мне, ты не только защищаешь свою родину, но и можешь прилично подзаработать. Ну, согласен?

— Да, эфенди, — ответил Ардиан. Он уже понял, что взрыв в квартале Серра не поможет ему выйти из игры, которую вел Скандербег. Скорее наоборот: провали он акцию, его бы выпороли и почти наверняка отпустили, навсегда забыв о существовании мальчика по имени Ардиан Хачкай. А теперь Хризопулос смотрел на него по-другому. Определенно по-другому, хотя, хорошо это или плохо, Ардиан пока понять не мог. На всякий случай он решил придерживаться тактики выжидания — говорить мало, на вопросы отвечать односложно, лишнего не спрашивать.

— Петр будет давать тебе оружие, — продолжал Скандербег. — Показывать, кого нужно убрать, Ты думаешь, как это лучше сделать, идешь и убираешь того, чье имя тебе назовут. Всегда незаметно. Если попадешься — молчишь о том, кто тебя послал. Скажешь — твоя семья умрет. Мать, отец, брат. Будут умирать долго и страшно. Не скажешь — я заплачу им за твою голову. Твои родители станут обеспеченными людьми. Понял, парень?

— Да, эфенди, — повторил Ардиан. — Можно, я буду выбирать оружие сам?

— Иногда, — ответил Хризопулос. — Но чаще ты будешь пользоваться тем, что выберет для тебя Петр. Хороший воин должен уметь не только выбирать оружие, но и использовать то, что есть под рукой.

Ардиан подумал.

— Мои родители ничего не должны знать об этом, эфенди, — опустив глаза, твердо сказал он. — И брат тоже.

— Разумеется, — улыбнулся Скандербег. — Это будет только наша с тобою тайна. Ты, я и Петр — три человека на всей земле. Я даю тебе шанс, которого не может дать больше никто. Я вижу, у тебя есть способности. Если ты станешь выполнять все мои инструкции — и все инструкции Петра, — ты сделаешься лучшим убийцей в стране. Тебя станут бояться, малыш. Взрослые сильные мужчины будут трепетать при одном твоем имени. Тебе ведь понравится такая жизнь, а, Арди?

Ардиан промолчал, но в глубине души согласился со Скандербегом. Такая жизнь не могла не понравиться.

Глава 2

Мира

Прошло три года.

Самое смешное заключалось в том, что Скандербег не соврал. Ардиан действительно очень хотел стать лучшим. Он заучивал наизусть те инструкции, которые давали ему Хризопулос и Петр, проводил ночи напролет, разрабатывая планы ликвидаций, незаметно скачивал из сети информацию об оружии всех стран и народов. Через три года на его счету было больше двадцати жизней. Большую часть своих жертв Ардиан, памятуя об успехе первой операции, просто взорвал — кого-то в машине, кого-то в собственном доме, однажды заложил тротиловую шашку в стенку старого колодца, не зная, зачем, собственно, это понадобилось Скандербегу. Оказалось, что из колодца всегда набирает воду родная мать Хашима Тачи. С затеей этой, кстати, он оскандалился — большая часть ударной волны ушла вниз, вода выплеснулась из колодца и залила маму Тачи пенным холодным потоком. Старушка отделалась легким сотрясением мозга, но с того времени Хашим приставил к ней охрану — высокого, гибкого, как угорь, косовара и кряжистую, похожую на медведицу, северянку из Шкодера. Петр, страшно изругав его, прочел целую лекцию о различных видах взрывчатки; по всему выходило, что в колодец следовало закладывать противопехотную мину — тогда бы мать Тачи посекло бы осколками, Однако это был единственный за все время серьезный прокол Ардиана — прочие ликвидации проходили, как правило, быстро и гладко. Специально для него Петр раздобыл легкий пистолет «глок-17», почти целиком сделанный из пластика — на него не реагировали даже хитрые сканирующие арки «голубых касок», так что Ардиан свободно шатался с ним по всему городу. Из «глока» он убил троих — каждый раз стреляя в упор, глядя в удивленные лица тех, кто в последние мгновения своей жизни видел перед собой маленького тощего мальчишку, вытаскивающего из-за пазухи совсем не похожий на игрушку пистолет. Он был очень осторожен и постоянно менял маршруты и способы отхода с места акции. Если бы его спросили тогда, откуда ему известны все эти тонкости, которым, как правило, обучают в спецшколах или тренировочных лагерях, Ардиан, разумеется, не смог бы ответить. Когда он не знал, как лучше поступить в той или иной ситуации, он обращался за помощью к Силе. Иногда она отвечала, иногда нет. В последнем случае приходилось просто напрягать мозги. Непривычное занятие, но полезное. К счастью, у Скандербега не было слишком уж сложных заданий. Ардиана ни разу не ловили на месте преступления. Несколько раз полиция и люди Хашима Тачи брали его след, но он стряхивал их с хвоста, как старый опытный лис молоденьких гончих.

Однажды Петр поручил ему убрать моряка-итальянца, служившего на желтом санитарном корыте Евросоюза. В те дни депортация иммигрантов из единой Европы достигла своего апогея — желтые корабли курсировали между Италией и побережьем Албании с такой регулярностью, что по ним можно было сверять часы. Зачем Скандербегу понадобилось убивать итальянца, Ардиан не знал. Не то чтобы его это не интересовало, но интуиция подсказывала ему, что в данном случае лучше не проявлять излишнего любопытства. После неудачи с колодцем Петр, как правило, давал ему скупые пояснения — этого надо убить, потому что он сам пристрелил троих наших ребят, того — потому что украл деньги, предназначенные для освободительной борьбы; каждый раз причина оказывалась достаточно весомой для того, чтобы Ардиан не мучился угрызениями совести. Но тут все было по-другому. Петр показал ему голограммы — моряк, снятый спереди, моряк, снятый сзади, моряк, снятый на палубе своей желтой посудины (посудина носила издевательское имя «Либертад»), моряк за стойкой бара, лапающий девицу лет четырнадцати на вид. Назвал имя (Джеронимо) и цену (триста евро). За такие деньги не жалко съездить на побережье — по словам Петра, моряк все время ошивается в порту Дурреса, в баре «Касабланка». От Тираны до Дурреса два часа на автобусе, завтра «Либертад» приходит в порт, все дело займет полдня. Больше Петр не сказал ничего, и Ардиан понял, что ничего больше он и не скажет.

Хуже было другое — опыт, накопленный за три года работы на Скандербега, подсказывал Ардиану, что полдня — срок совершенно нереальный. Сначала нужно съездить в Дуррес осмотреться, побывать в «Касабланке», изучить все входы и выходы, решить, каким маршрутом лучше всего уходить после того, как дело будет сделано. Если Джеронимо появится в баре поздно вечером, в Дурресе придется оставаться до утра, потому что автобусы в темноте не ходят. А где ночевать, если не будет заранее подготовленной берлоги? Какие уж тут полдня! Но Петр настаивал, чтобы Ардиан отправлялся в Дуррес завтра же, и переубедить его не было никакой возможности.

Тогда Ардиан решил, что поедет на побережье не откладывая. Он заскочил домой и предупредил мать, что вернется только дня через два. Заглянул в комнату брата — Раши валялся на кровати с бутылкой дешевого красного вина. В последнее время он стал много пить, а когда отец пытался образумить его, только посмеивался. Отец рассказывал, что воду, которую используют для полива виноградников, запрещено подавать в питьевые резервуары из-за высокой концентрации вредных химических веществ; любая проверка выявит в твоем вине целый букет элементов таблицы Менделеева, говорил он, но Раши махал рукой и продолжал пить. Красавицы-подружки куда-то исчезли; последнее время Ардиан встречал его на улицах с девицами сомнительной внешности и еще более сомнительного поведения. Хотя Ардиан уже не представлял старшего брата в роли героя фата-морганы, он по-прежнему любил Раши.

— Я еду на побережье, — сказал он брату. — Наверное, придется там переночевать. У тебя в Дурресе знакомых нет?

— Полно, — усмехнулся Раши и пролил немного вина на подушку. — Бизнес, малыш?

Ардиан кивнул. Брат, конечно, догадывался, что он работает на каких-то серьезных людей, пытался несколько раз выпытать у него, на кого именно и в чем заключается работа, ничего не узнал и отступился. То же и родители: знали, что сын пропадает на улицах не просто так, а приносит в семью деньги, и лишних вопросов не задавали. Почти все дети Тираны добывали деньги теми или иными способами, порой зарабатывая куда больше взрослых. Ардиан отдавал матери половину всего, что зарабатывал у Скандербега, но не крупными суммами, что могло бы ее насторожить, а понемногу. Вторую половину он откладывал, мечтая о том, что однажды купит большую яхту и увезет всю свою семью далеко-далеко, в одну из тех дальних красивых стран, которые показывают по головизору.

— Есть девчонка, — сказал Раши, почесывая себе грудь. На губах его появилась туманная улыбка. — Мира Джеляльчи. Живет на рруга Бериши, у самого моря. Помню, когда я вернулся из Италии, мы с ней здорово повеселились… Не одолжишь мне десятку?

— У меня нет сейчас, — виновато ответил Ардиан. Он не хранил деньги дома — прятал в коробку из-под патронов, надежно укрытую в подполе одного из бетонных куполов. — Завтра, ладно? Когда вернусь из Дурреса.

— Ладно, — легко согласился Раши. — Записывай адрес: рруга Бериши, сто двадцать три, восемнадцать. Скажешь ей, что ты мой брат, этого будет достаточно. Записал?

— Я запомнил, — сказал Ардиан. Работа приучила его запоминать все с первого раза. — Спасибо, Раши.

— Удачи, Арди. — Раши снова приложился к бутылке. — Смотри, не влюбись в эту киску Джеляльчи!

В Дурресе Ардиан оказался уже под вечер. На набережной было полно народу: моряки, солдаты, патрули «голубых касок», портовые рабочие, девчонки в коротких шортах и юркие мальчишки со взрослыми злыми лицами. Большие оранжевые фонари, светившие сквозь густую листву, казались фантастическими плодами инопланетных деревьев. Война, опустошившая полстраны, обошла Дуррес стороной. Конечно, здесь тоже постреливали, но куда реже, чем в столице, не говоря уже о бандитской Влере или оплоте мусульманских экстремистов Шкодере. Вечерний Дуррес очаровал Ардиана. Ярко горели неоновые вывески баров, игровых залов и салонов фата-морган, крутились разноцветные гадательные колеса, из маленьких кафе под открытым небом плыли ароматы свежемолотого кофе и сладковатый дымок марихуаны. Ардиан, стараясь затеряться в пестрой толпе, прошелся по набережной взад и вперед, выискивая бар «Касабланка». Безрезультатно; заведение, видимо, не принадлежало к числу самых респектабельных в городе. Ардиан углубился в мрачноватые проулки, поднимавшиеся в гору от набережной. Здесь ничего не стоило нарваться на шпану или, что еще хуже, на полицейский патруль, и Ардиан занервничал. Вывеска «Касабланки» — мигающие синие буквы, стилизованный рисунок, изображающий бильярдиста с неестественно длинным кием — вынырнула из темноты внезапно. Он спустился по скользким каменным ступенькам (бар размещался в полуподвале какого-то торгового склада), толкнул тяжелую, обитую позеленевшим металлом дверь и вошел.

Два зала, разделенные длинной оцинкованной стойкой. Арочные кирпичные своды, опирающиеся на толстые приземистые колонны. Столы деревянные, грубые, в темных пятнах от пролитого пива. В углу несколько игральных автоматов — старье прошлого века. Бильярд, видимо, находился во втором зале, скрытый стойкой, — из глубины помещения раздавались звонкие удары и костяное щелканье шаров. Посетителей в баре было немного, половина столов пустовала. Ардиан подошел к стойке, чувствуя на себе испытующий взгляд бармена. Положил на отполированный тысячами рукавов цинк бумажку в пятьдесят лек и попросил кока-колы.

— Новенький? — непонятно, но довольно дружелюбно спросил бармен. Ардиан улыбнулся. Он давно уже знал, что улыбка способна заменить множество слов — особенно если еще не разобрался, что нужно говорить.

— Сегодня пусто, — продолжал бармен. — Сам видишь. Приходи завтра, здесь будет не протолкнуться. Ты сам откуда, не из Каваи?

Ардиан помотал головой. Взял крохотную бутылочку с кока-колой и направился в дальний зал. Там тоже хватало свободных мест, так что он забрался в самый темный угол и, прихлебывая свою кока-колу, принялся изучать обстановку.

Через полчаса он уже твердо знал, что «Касабланка» — бар для педиков. Все ее посетители были мужчинами, отличавшимися неестественностью манер, странной виляющей походкой, привычкой поглаживать руку собеседника во время разговора. Ардиан заметил, как один из мужчин подошел к пацану примерно его возраста, игравшему в допотопную японскую «сегу», приобнял за плечи и увлек куда-то в дальний угол зала, полускрытый клубами табачного дыма. Ему стало немного не по себе — до этого он никогда не видел «голубых», хотя много о них слышал. Понятно, почему бармен спрашивал, не из Каваи ли он: рассказывали, что в том городке педиков больше, чем нормальных людей, — вроде бы еще при коммунистах их ссылали туда со всей Албании строить подводную крепость. Крепость так и не достроили, а педики остались.

Он быстро допил кока-колу и двинулся на поиски туалета. Осмотр туалета был ключевым моментом сегодняшней рекогносцировки, но теперь, проникнув в тайну бара, Ардиан забеспокоился. Что, если кто-нибудь из «голубых» увидит, как он заходит в уборную, и решит последовать за ним? Конечно, «глок» придавал уверенности в своих силах, но устраивать сегодня стрельбу там, куда твой клиент должен прийти только завтра, означало сорвать операцию. К счастью, никто за ним не пошел. Ардиан спокойно пожурчал в кабинке, закрывавшейся на неожиданно мощный стальной засов, вышел, прошелся по туалету из конца в конец, внимательно изучил узкое окно, располагавшееся на уровне двух метров над полом, и решил, что один из маршрутов отхода будет пролегать именно через него. Рост Ардиана не позволял ему дотянуться до окна, но в противоположном углу стояла огромная мусорная корзина, которую только переверни — и получишь превосходную подставку для дальнейших акробатических упражнений. Ардиан проверил, запирается ли изнутри дверь туалета — оказалось, что запирается так же надежно, как и кабинки. Завсегдатаи «Касабланки», видно, высоко ценили возможность спокойно уединиться. Что ж, лучшего и желать нельзя.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он выскользнул из бара и, держась в тени, обогнул здание. Узкое оконце туалета выходило в выложенную кирпичом и накрытую решеткой нишу. Незадача, подумал Ардиан, эта дурацкая решетка все портит… Он присел на корточки, делая вид, что ищет в пыли оброненную монетку, и незаметно подергал проржавевшие железные прутья. Решетка подалась неожиданно легко, и Ардиан с облегчением понял, что она не закреплена, а просто положена сверху. Переулок казался узким и необитаемым; с обеих сторон тянулись глухие заборы каких-то складов, единственный фонарь, горевший на углу улицы, на которой располагался парадный вход в «Касабланку», только подчеркивал угольно-непроницаемую черноту лежавших на мостовой теней. Ардиан поднялся по переулку наверх — метрах в трехстах от ниши с решеткой тот упирался в высокую стену, идя вдоль которой можно было попасть на рруга Бериши. Опять везение. Он побрел по рруга Бериши, высматривая плохо различимые в темноте номера домов. Улица оказалась очень длинной, она тянулась по склону горы параллельно набережной и только в самом конце круто спускалась к морю. Дом, названный Раши, стоял на некотором удалении от дороги — море действительно плескалось совсем рядом, но его не было видно из-за огороженных металлической сеткой пакгаузов. «Портовые задворки, — подумал Ардиан. — Подходящее место для того, чтобы залечь на дно».

Он отыскал нужный подъезд — искать пришлось почти на ощупь, потому что все лампочки были вывернуты из патронов, — поднялся на третий этаж и позвонил в дверь квартиры номер восемнадцать.

Никакого результата. Он прождал три минуты, потом снова надавил на кнопку звонка. Без толку. Неудивительно: мало ли что может случиться с девушкой за четыре года, прошедших после проведенных вместе с Раши веселых деньков. Придется, видно, ночевать в пакгаузах, подумал Ардиан, и тут услышал за дверью шаги.

— Ты кто? — спросил женский голос. Приятный голос, низкий, немного хрипловатый, очень волнующий. — Что тебе здесь нужно?

— Я брат Раши Хачкая, — ответил Ардиан, немного смущенный своим волнением. — Я ищу Миру Джеляльчи…

— Ну, допустим, ты ее нашел. И что же велел передать мне Раши Хачкай?

— Он сказал, вы весело проводили время, когда он вернулся из Италии.

— Когда его вышвырнули из Италии, — с легким смешком уточнил голос. Раздался скрежет отпираемого замка, дверь открылась, и Ардиан увидел стоявшую на пороге девушку. — А перед этим вышвырнули из тюрьмы. Да уж, незабываемое было времечко. Привет, проходи.

Ардиан, робея, вошел. Его способность мгновенно срисовывать человека, определяя и запоминая особенности и приметы, дала осечку. Первое, что бросилось ему в глаза, — необыкновенно рыжие волосы девушки, похожие на застывшее над ее головой пламя. Пока она закрывала дверь, он, смущаясь, разглядывал ее со спины — высокая, ростом с Раши, гибкая, похожая на змею. Одета в джинсы и клетчатую рубашку — когда она повернулась, Ардиан увидел, что первые три пуговицы рубашки не застегнуты, и засмущался еще больше.

— Я Мира, — сказала она, глядя на него сверху вниз. — А у тебя имя есть, брат Раши Хачкая?

— Ардиан. Арди… — Вообще-то это было семейное имя, но сейчас ему внезапно захотелось, чтобы Мира тоже назвала его Арди — как мама. — Я… первый раз в Дурресе. Мне нужно где-то переночевать. Раши сказал, что у вас… что, может быть, вы мне поможете.

Она задумчиво посмотрела сквозь Ардиана — видно, припоминала что-то.

— Точно. — Лицо ее внезапно прояснилось, и Ардиан понял, что она потрясающе, неправдоподобно красива. — Раши рассказывал про тебя. Говорил, что у него есть младший братик, очень забавный. Но ты тогда был совсем маленький. Сколько тебе сейчас?

— Четырнадцать, — соврал Ардиан. На самом деле от четырнадцати лет его отделяло еще почти пять месяцев. — А тогда было десять. Совсем не маленький. Подумаешь — Раши самому тогда еще восемнадцати не исполнилось…

Мира протянула руку и взъерошила ему волосы. Ардиан почувствовал, как по позвоночнику взметнулась и ударила куда-то в шею горячая, обессиливающая волна.

— Не обижайся, — усмехнулась она. — Он же тебя три года не видел. Значит, помнит меня Раши? Как он там, расскажешь?

— Конечно. — Ардиан сглотнул вязкую слюну, — Он… с ним все в порядке.

— Пойдем. — Мира показала, где он может снять обувь, и кинула ему тапочки. Сама она была босиком — Ардиан с трудом оторвал взгляд от ее длинных и тонких пальчиков с накрашенными мерцающим лаком ноготками. — Ты голоден?

— Нет, — быстро отозвался он, но тут же испугался, что Мира обидится, и пробормотал: — Но если у вас найдется чашечка чаю…

— Смешной, — сказала Мира. — Я жутко голодная. Почти сутки сидела в фата-моргане, если б не ты, наверное, еще столько же там проторчала. Будешь мясо с овощами? У меня есть микроволновка, за пять минут приготовим.

Ардиан почувствовал себя совершенно счастливым. Он действительно был очень голоден, и мясо с овощами пришлось бы сейчас как нельзя более кстати. Но больше всего его поразило гостеприимство Миры. Ему казалось, что они знакомы давным-давно, как будто он, а не Раши веселился с этой рыжеволосой красавицей четыре года назад. Интересно, а сколько лет Мире? И как именно она веселится?..

Ардиан помог ей нарезать брикет замороженного мяса острым, как бритва, ножом. На лезвии он заметил маркировку — «золинген».

— Хорошая сталь, — сказал Ардиан. — Ничуть не хуже американской.

— Разбираешься, — похвалила его Мира. — Это мне немец один подарил.

Мясо с овощами оказалось потрясающе вкусным. Мира достала откуда-то бутылочку с темным пряным соусом — политые им кусочки мяса просто таяли во рту. Ардиан изо всех сил старался соблюдать приличия, но в результате все равно съел слишком много. От предложенного Мирой пива он отказался, но на чай набросился так, как будто не пил целую неделю — после соуса во рту полыхал настоящий пожар. За чаем он наконец смог рассказать Мире про Раши — как тот поживает, чем занимается, что собирается делать дальше. Ни про постоянно меняющихся подружек, ни про пристрастие брата к дешевому красному вину он упоминать не стал.

— Ну, а ты чем занимаешься, Арди? — спросила Мира, подкладывая ему в тарелку очередной кусок пахлавы. — И что привело тебя в Дуррес?

Ответ на этот вопрос он заготовил, еще трясясь в автобусе, но тогда Мира Джеляльчи была для него всего лишь именем, не лучше и не хуже других. А теперь Ардиан чувствовал, что по уши втрескался в Миру Джеляльчи, и не осмеливался оскорбить ее ложью. С другой стороны, правду он ей тоже сказать не мог и потому замялся.

— Я… я вроде курьера, — нашелся он наконец. — Должен найти тут кое-кого и кое-что ему передать.

— Это кое-что у тебя с собой? — неожиданно спросила она.

Ардиан напрягся. Ему совершенно не хотелось выходить из того счастливого транса, в который погрузила его эта чудесная девушка. Он почти забыл о предстоящей завтра ликвидации, почти отрешился от постоянно маячившего перед ним призрака бородатого пирата с золотым кольцом в носу. Вопрос Миры разрушал очарование вечера, возвращал его в грубую реальность темных пустынных улиц, прокуренных баров для педерастов, к миру, альфой и омегой которого были Заказ и Исполнение. Поэтому он ответил неожиданно грубо:

— А вам-то что за дело?

— Абсолютно не мой бизнес. — Мира, к счастью, не обиделась. — Просто если ты носишь это что-то с собой, тебе очень повезло, что ты застал меня дома. Наш город славится ворами. Ночуя в незнакомом месте, всегда клади то, что у тебя есть ценного, себе под голову. Тоже, конечно, не гарантия… но, если положишь просто рядом с собой, сопрут обязательно.

— Ладно. — Ардиан попытался улыбнуться так, чтобы Мира поняла: он извиняется за свою грубость. — Буду иметь в виду. Мне действительно можно переночевать у вас?

— Нет, будешь спать в порту, — фыркнула Мира. — Топай в ванную и умывайся. Воды немного, поэтому душ принять не получится, но зубы почистить хватит. Только не глотай — фильтр последнее время что-то барахлит.

В ванной Ардиан неслышно запер дверь на защелку и быстро разделся до пояса. «Глок» следовало где-то надежно спрятать — не под голову же его класть, в самом деле. Он расстегнул ремень и, замотав пистолет для верности в майку, засунул под ванну. Вряд ли Мире до завтрашнего утра придет в голову туда заглядывать, так что оружие будет там в безопасности. Ардиан поплескал водой себе в лицо, тщательно почистил зубы, действуя пальцем вместо щетки, вытерся роскошным махровым полотенцем, вдыхая хранимый им запах девичьего тела и замирая от туманных, завораживающих картин, которые рождал в его голове этот запах. Он мог бы еще час провести, уткнувшись носом в это полотенце, но тут Мира забарабанила в дверь, обвиняя его в том, что он поселился в ее ванной и совершенно не думает о том, что другим тоже нужно умыться.

— Иди в комнату, — сказала она, когда слегка обалдевший от переживаний Ардиан открыл наконец дверь. — Я тебе постелила на полу, уж извини. Ты не храпишь, часом?

— Не храплю, — с достоинством ответил Ардиан и отправился, куда она указала. Комната показалась ему огромной — длинная, вытянутая, с высоким потолком и плотно занавешенными шторами. В дальнем углу стояла широченная низкая кровать — он таких никогда в жизни не видел, хоть в теннис на ней играй. Напротив — головизор, квадросистема, стеллажи для компактов. В другом конце комнаты возвышалась установка домашней фата-морганы — новенькая, сверкающая зеркалами и хромом. Бешеных денег стоит, наверное. Свою постель он обнаружил между фата-морганой и квадросистемой — мягкий матрас, подушка, теплое армейское одеяло. По сравнению с ночевкой в пакгаузах — рай да и только, но на фоне теннисного корта в углу — сущее убожество. Он стянул брюки и носки, свернул все в узел и положил в ногах своей постели. Забрался под одеяло, отвернулся от роскошного ложа, дразнившего его воображение своими неохватными просторами, и попытался заснуть.

Как ни странно, это у него почти получилось, и получилось бы совсем, если бы не Мира. Вернувшись из ванной, она потушила верхний свет и включила ночники у кровати. Чутко реагирующий на любые изменения внешней среды, Ардиан мгновенно открыл глаза и увидел девушку прямо перед собой — ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он смотрит на отражение в зеркале фата-морганы.

Он попробовал заставить себя закрыть глаза — тщетно. Изгибающаяся в зеркале фигура притягивала его взгляд, не давала сосредоточиться на чем-нибудь другом. Мира раздевалась. Ардиан, не дыша, смотрел, как она стаскивает через голову рубашку с тремя незастегнутыми пуговками. То, что пуговки позволяли только угадывать, теперь отражалось в зеркале фата-морганы во всей своей бесстыдной красе — два молочно-белых купола, словно светящиеся изнутри, увенчанные темными ягодками сосков. Мира расстегнула «молнию» на джинсах и высвободилась из них одним длинным гибким движением, точно змея, сбрасывающая старую кожу. Ардиан сглотнул застрявший в горле комок и замер, испугавшись, что звук этот спугнет не подозревающую о его шпионстве рыжеволосую красавицу. Мира, конечно, ничего не услышала — продолжала спокойно переодеваться ко сну. Длинные, невероятно длинные ноги ее матово блестели в приглушенном свете ночников. Она подцепила пальчиком тоненькую черную полоску трусиков. Сердце Ардиана пропустило несколько тактов, когда трусики полетели куда-то в сторону квадросистемы и Мира предстала перед ним совершенно обнаженной. Чувства, захватившие Ардиана, были сродни тому ощущению, которое он испытал при первом своем контакте с межзвездной Силой. Только прикосновение Силы длилось какую-то долю секунды и наполнило его знанием, а сейчас он чувствовал себя растворяющимся в горячем терпком потоке, и ощущение это все длилось и длилось, не только не давая ему никакого знания, но и лишая последних остатков разума.

Прошла минута, а может быть, и час. Мира натянула короткие шелковые панталончики, простую белую маечку, забралась под одеяло и выключила ночники, погрузив комнату в темноту. Ардиан лежал на своем матрасе, скрипя зубами от одолевавшего его желания и от постыдного, смешного невежества. В свои тринадцать лет он несравнимо лучше разбирался в способах убийства, чем в способах любви. Раши не раз предлагал ему отправиться с ним к веселым подружкам, но сначала Ардиан был еще слишком мал и такое времяпрепровождение его не интересовало, а когда он вошел в возраст, веселые подружки его брата перестали казаться ему привлекательными. Кроме того, он избегал всего, что могло отвлечь его от работы, — к таким вещам, безусловно, относились и девчонки, и алкоголь. Поэтому никакого серьезного опыта у Ардиана не имелось — так, танцы-обжиманцы в подземных дискотеках Тираны с глупыми малолетками, ничего не соображавшими от мелькания огней, бешеных ритмов и ароматного дыма. Но ни разу вплоть до сегодняшнего вечера он не испытывал такого неодолимого желания перешагнуть эту черту. Рыжее пламя волос Миры танцевало у него перед глазами. Ардиан поминутно облизывал пересохший от волнения рот; ему казалось, что он дышит так тяжело и громко, что Мира просто обязана проснуться и спросить, что с ним случилось. Тогда он скажет, что у него пересохло во рту и попросит разрешения сходить на кухню за водой. На обратном пути он как бы случайно подойдет к ее кровати и спросит, не хочет ли она пить. Мира ответит, что просто умирает от жажды, тогда он поднесет чашку к ее губам, и она, запрокинув голову, станет пить. Капли воды будут стекать по ее губам и подбородку, по тонкой, словно вырезанной из алебастра шее и ниже, по этим чудесным, светящимся в темноте куполам, которые сейчас укрыты под маечкой… но она, конечно же, снимет маечку, стянет ее через голову тем же удивительным плавным движением, что так его поразило, и грудь ее раскроется перед ним, как прекрасный сказочный цветок.

Ардиан вынырнул из своих грез, обнаружив, что почти съехал с узкого матраса на пол. Сердце колотилось так, будто он только что пробежал десятикилометровую дистанцию. Или как будто он пытался вновь вступить в контакт с покровительствующей ему Силой, живущей своей бесстрастной жизнью среди холодных звезд.

«Что мне делать? — беззвучно прошептал Ардиан. — Помоги, подскажи, что мне делать? Я умру, если не пойму, что и как мне делать! Пожалуйста, подскажи!»

И Сила ответила.

Как всегда, он поразился простоте ответа. Полежал еще минуту, успокаиваясь, усмиряя сердцебиение. Потом поднялся, поддернул трусы и, неслышно ступая по густому ворсу ковра, приблизился к огромному ложу Миры.

Она спала посредине кровати, забросив одну руку за голову. Ардиан собрался, словно перед выстрелом из «глока», глубоко вздохнул, откинул тонкое невесомое одеяло и нырнул в теплые недра Мириной постели.

Когда он обнял ее и прижал к себе, умирая от невозможной близости великолепного, упругого, пахнущего розой и миртом тела, когда он зарылся губами в копну ее пламенеющих даже в ночи волос, целуя сначала затылок, потом лоб, спускаясь все ниже и дойдя наконец до горячего, влажного рта, она шепнула: «Ты что?», но он уже знал, что ответить, и ответил: «Я люблю тебя!», и это была правда, правда, подсказанная ему Силой. И Мира, ничуть не удивившись, а возможно, даже и не проснувшись, обняла его своими сильными, теплыми и мягкими руками, а потом приподнялась на локте и стянула маечку — в точности так, как грезилось Ардиану на его сиротском матрасе, и он утонул в молочно-белых волнах. Так сильна была его страсть, что в конце концов она все-таки разожгла ответный костер, и Мира показала Ардиану, что ему следует делать, и помогла ему в первый раз, а во второй они уже все делали вместе, и в третий, и в четвертый, и так до утра. И Сила, покровительствующая Ардиану, усмехалась, глядя на них со своих заоблачных высот.

— Ничего себе, — сказала Мира, когда они проснулись уже окончательно. — Ты ж еще ребенок, Арди. Это тебя Раши научил так с девушками обращаться?

— Нет, — ответил Ардиан. — Никто меня этому не учил. Я… это у меня в первый раз.

— Способный мальчик, — улыбнулась Мира и пощекотала его живот. — Похоже, у вас вся семья такая.

Несмотря на то что спать им пришлось недолго, Ардиан чувствовал себя словно родившимся во второй раз. Все вокруг стало необычайно ярким, цветным и объемным. Вкус крепкого кофе, негромкая мелодия, льющаяся откуда-то из крохотных серебристых колонок, синеватый дымок тонкой сигареты, которую Мира небрежно держала в тонких изящных пальчиках, — все это сливалось в одно ощущение безграничного счастья. Странно подумать, что еще вчера он даже не подозревал, каким может быть счастье.

— Ну, малыш, — сказала Мира, когда они допили наконец кофе, — с тобой было прямо чудесно, но мне нужно работать. Ты, кстати, не забыл, что у тебя дела в городе?

Ардиан смутился. Он, конечно, ни о чем не забыл — любовь любовью, но работа есть работа. Но вспоминать о спрятанном под ванной «глоке» почему-то не хотелось — казалось, что он обманывает Миру, пользуется ее доверчивостью и добротой.

— Да, я помню, — пробормотал он, краснея. Надо бы рассказать Мире про то счастье, которое он чувствует, глядя на нее, объяснить, какая она замечательная, но слова почему-то застряли у него в горле. От ночной смелости не осталось и следа. — А ты кем работаешь?

— Делаю фата-морганы, — Мира кивнула на сверкающую установку в углу. — В основном. И еще встречаюсь с кое-кем, забираю у них кое-что и иногда даю кое-что взамен.

— Понятно. — Ардиан понял, что ему ненавязчиво намекнули на его неуклюжую легенду про курьера, и устыдился. — Ну, я пойду…

Он юркнул в ванную, закрылся и полез за своим свертком. На мгновение ему показалось, что сверток исчез — пальцы натыкались на какие-то коробки и неприятные на ощупь холщовые тряпки. Но нет, вот она, майка с завернутым в нее пистолетом. Ардиан перевел дыхание и пообещал себе больше никогда не приносить оружие в дом Миры Джеляльчи.

В прихожей возникла крошечная заминка — они стояли друг против друга, и Ардиан чувствовал, что если уйдет сейчас, не сказав чего-то очень важного, все окажется безнадежно испорчено. Секунды ускользали одна за другой, а он все не мог найти слов.

— Ты еще вернешься? — спросила Мира, лукаво глядя на него.

Напряжение тут же отпустило Ардиана. Он кивнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не завопить от восторга.

— Если хочешь, приходи вечером. Я буду одна.

Ардиан слишком обрадовался тому, что Мира хочет снова с ним встретиться, чтобы обратить внимание на эти слова. Он затаил дыхание, когда девушка наклонилась и, обжигая пламенем своих волос, поцеловала его в уголок рта.

До обеда Ардиан слонялся по городу, стараясь сосредоточиться на предстоящей ликвидации, но думая в основном о Мире. Каким-то краешком сознания он понимал, что в таком состоянии на серьезное дело идти нельзя, но ждать, когда Джеронимо в следующий раз появится в Дурресе, было глупо. К тому же после достижений сегодняшней ночи ему и море казалось по колено.

В порту он перекусил жареной рыбой, прислушиваясь к разговорам моряков и прикидывая, где ему искать «Либертад». Санитарные корабли ЕС швартовались в особой зоне, огороженной тремя рядами колючей проволоки. Фильтрационные пункты, через которые прогоняли депортированных, охранялись и полицией, и патрулями «голубых касок»; других выходов из санитарной зоны Ардиан не заметил. В конце концов он решил, что выслеживать Джеронимо в порту слишком рискованно, и отправился в верхний город — еще раз пройтись по маршруту отхода.

Несколько раз его пытались остановить местные уличные мальчишки — с одними он, использовав свои познания в блатном арго, ухитрился решить дело миром, от других просто убежал. Отдышавшись после долгого бега, он почувствовал, что вымотался до предела — недосыпание и напряжение последних суток наконец дали о себе знать. На город уже спускались сумерки, и Ардиан, стараясь не обращать внимания на голос рассудка, предупреждавший, что он находится не в лучшей форме для запланированной ликвидации, направился к бару «Касабланка».

Бармен не обманул — сегодня в заведении было куда веселее, чем накануне. В зале с бильярдом все столики были заняты; дым стоял столбом, играла громкая, бьющая по ушам музыка, в темных углах обнимались пары. К счастью, в первом зале, под самой лестницей, пустовал маленький столик. Ардиан купил своей любимой кока-колы и чипсов и принялся ждать.

Минут через двадцать к нему подсел немолодой плотный субъект с густой шевелюрой серебряного цвета (крашеный, определил Ардиан) и толстым, багровым от многочисленных лопнувших сосудов носом. Субъект без всяких обиняков спросил, сколько мальчик хочет за то, чтобы отправиться с ним в кабинку и кое-чем там заняться. Ардиан, еще вчера покрасневший бы от такого вопроса, довольно грубо ответил, что он здесь не для того, чтобы ходить по кабинкам, а для того, чтобы дождаться приятеля. Субъект спросил, как зовут приятеля. Ардиан сказал, что это не его собачий бизнес, и посоветовал крашеному убираться к черту.

После того как крашеный отвалил, бурча под нос какие-то ругательства, Ардиана надолго оставили в покое. Он допил кока-колу, сходил к автоматам, поиграл в «Бои без правил» и «Последний этаж», но без всякого удовольствия. Вернулся к себе за столик и тут увидел Джеронимо.

Моряк облокотился на обитую цинком стойку и о чем-то беседовал с барменом. Сомнений не было — это был именно он, человек с голограмм, которые показывал Петр. Невысокий, крепкий, с загорелым, чисто выбритым лицом, немного оттопыренными ушами и коротко стриженными темными волосами. На «голубого» он вроде не смахивал; впрочем, Ардиан не знал, можно ли гарантированно определить педика по внешнему виду.

Джеронимо говорил с барменом довольно долго, при этом он то и дело оборачивался и обводил взглядом собравшуюся в зале публику, словно разыскивая кого-то. Ардиана он тоже удостоил взглядом, но тут же равнодушно отвернулся, из чего Ардиан сделал вывод, что моряк ищет не его. В конце концов он взял у бармена высокий стакан с прозрачной жидкостью, украшенный ломтиком лимона, и ушел во второй зал. Некоторое время Ардиан выжидал, пока он вернется обратно, но Джеронимо, видно, сумел где-то там приземлиться.

Что ж, сказал себе Ардиан, клиент на месте. Если я соберусь с силами и сделаю все как надо, то уже совсем скоро снова увижу Миру Джеляльчи…

Зря он о ней вспомнил. Желание как можно быстрее вернуться в дом на рруга Бериши вносило сумятицу в четкий план действий Ардиана. Во время ликвидации ни за что нельзя спешить — момент, когда нужно нажать на курок, всегда только один, его следует дожидаться со всем терпением, на которое способен человек. Интуиция подсказывала Ардиану, что торопиться с ликвидацией Джеронимо опасно; возможно, переполненная «Касабланка» вообще не самое лучшее место для этого и надежнее будет дождаться, пока моряк покинет бар, и настигнуть его где-нибудь на пустынной ночной улице. Возможно, он бы так и сделал, если бы не стремление увидеть Миру. Джеронимо мог проторчать в баре до утра; в конце концов он мог уйти из «Касабланки» не один, что, конечно, усложнило бы задачу Ардиана.

Примерно через час он увидел сквозь колышущиеся под кирпичными сводами пелены табачного дыма, что моряк покинул свою пристань в зале для бильярда и движется в направлении туалета. Ардиан приказал своей интуиции заткнуться, поднялся и неторопливо, стараясь не привлекать к себе внимания, направился вслед за итальянцем.

В туалете сегодня тоже чувствовалось некоторое оживление. За дверью одной из кабинок интенсивно общались: оттуда доносились сдавленные всхлипы и чье-то рычание, заглушаемые, впрочем, гремящей в зале музыкой. Джеронимо выбрал кабинку у самого окна; третья, расположенная напротив входной двери, была пуста. Ардиан бесшумно задвинул засовчик, обезопасив себя от появления непрошеных свидетелей, сунул руку под курточку и отработанным движением вытянул из-за пояса «глок».

Моряк стоял над писсуаром спиной к Ардиану. Закрыть дверь кабинки он не удосужился.

— Эй, синьор, — негромко позвал его Ардиан. Джеронимо повернул голову так быстро, словно ожидал, что его окликнут. Впрочем, если он и рассчитывал кого-то увидеть, то явно не Ардиана.

— Нет, мальчик, — сказал он по-албански. — Нет, уходи. Мне ничего не нужно…

Потом он увидел в руках Ардиана пистолет и открыл рот, чтобы закричать. Ардиан дважды нажал на спусковой крючок.

«Глок» стреляет мягко и достаточно негромко. К тому же гремевшая в зале музыка наверняка заглушила выстрелы. И все же в тот момент, когда голова моряка откинулась вбок и назад, ударившись о белый, исписанный яркими фломастерами кафель, Ардиан с необычайной ясностью почувствовал, что совершил ошибку.

Возня в соседней кабинке прекратилась. В этом не было ничего страшного — Ардиан мог побиться об заклад, что в ближайшие десять минут оттуда никто носа не высунет. Ошибка крылась не в том, что он ликвидировал клиента в присутствии посторонних — эти, в кабинке, все равно ничего не видели, — а в чем-то другом. Он посмотрел на сползающее на пол тело Джеронимо — мертвый моряк словно бы пытался присесть на край унитаза, но вместо этого бесформенным мешком оседал между ним и металлической стеной кабинки. Кровь медленно стекала по белому кафелю, скрывая под собой разноцветные граффити завсегдатаев «Касабланки». Скоро на полу образуется липкая красная лужица, возможно, что-то протечет в соседнюю кабинку, и тогда закрывшиеся там педики поднимут крик. Нужно было уходить, и быстро.

Он подхватил мусорную корзину, подтащил к окну, перевернул и ловко, как обезьяна, вскарабкался на нее. Теперь до окна оставалось буквально рукой подать — подтянуться, ввинтиться в форточку и выбраться в закрытую решеткой нишу. Ардиан приготовился исполнить обдуманный еще накануне акробатический трюк… и вдруг услышал голос.

Не делай этого.

Он замер, балансируя на неустойчивой корзине. Так могла бы говорить Сила… но Сила никогда не давала ему советов, если он не просил ее об этом. Что же тогда? Голос звучал у него в ушах так явственно, словно его обладатель стоял у него за спиной… и голос этот, без всякого сомнения, принадлежал девушке.

Ардиан затравленно огляделся, едва не свалившись при этом с корзины. Никого; перепуганные педики затаились в своей кабинке, тихие, как мыши, спрятавшиеся от кошки. Он еще раз бросил взгляд на спасительное окно.

Не делай этого.

Ардиан выругался, спрыгнул с корзины и пинком отшвырнул ее в угол. Конечно, ничего не стоит уйти через нормальный выход, как всегда поступают киллеры в голофильмах, но риск попасться возрастет многократно. Может быть, кто-нибудь уже стоит в ожидании перед запертой дверью туалета… хотя нет, в этом случае в дверь наверняка колотили бы. Ардиан в два прыжка преодолел расстояние до двери и потянулся к задвижке.

Избавься от пистолета.

Вот дьявольщина! Ардиан знал, конечно, что профессионалы часто оставляют свое оружие на месте преступления. Но «глок» был его любимым пистолетом, почти другом. Бросить его здесь, в грязном сортире бара для педиков, означало предать их дружбу. К тому же без оружия Ардиан уже давно чувствовал себя голым.

Избавься от пистолета. Быстро. И сотри отпечатки пальцев.

Если бы не звучавшая в этом голосе знакомая хрипотца, Ардиан ни за что не послушался бы его. Но так могла говорить только Мира, а Миру он любил сильнее, чем свой пистолет.

Он действовал молниеносно, не задумываясь над тем, что делает. Вырвал из заменявшего умывальник стального бочонка пропитанную спиртом салфетку, протер гладкую пластиковую поверхность «глока». Чуть не плача от обиды и жалости, бросил пистолет на громоздившееся в углу кабинки мертвое тело Джеронимо.

Теперь уходи. Немедля.

Долго уговаривать Ардиана не пришлось. Он выскочил в коридор и отшатнулся от надвигавшегося прямо на него человека с белыми, сверкавшими в свете ламп волосами. Человек протянул руку и крепко ухватил его за плечо.

— Ну что, дождалась своего приятеля, крошка?

Страх парализовал Ардиана. Если бы он не бросил «глок» в туалете, крашеный живо узнал бы, кто из них двоих девочка. Но безоружный, Ардиан был почти беспомощен. Крашеный весил под сто килограммов, здоровенный боров с красными, налитыми кровью глазами. Два часа назад глаза у него были нормальными, похоже, за это время он здорово надрался. Что ж, может быть, это шанс…

— Похоже, приятель твой нашел себе подружку посговорчивей, — хмыкнул крашеный, подталкивая Ардиана обратно к двери, из которой тот вышел. — Но дядя Сали не даст тебе умереть от горя, крошка. Пойдем-ка со мной, я покажу тебе, что такое настоящая любовь…

Ардиан попробовал лягнуть его коленом между ног, но дядя Сали, похоже, даже не почувствовал этого. Он легким движением завернул ему руку за спину и, распахнув ногой дверь, втолкнул в туалетную комнату.

Тут мало что изменилось. Центральная секция по-прежнему была закрыта, из дальней торчал черный ботинок Джеронимо. Крашеный, что-то довольно урча себе под нос, повлек Ардиана в ближайшую открытую кабинку.

Тогда Ардиан отчетливо осознал, что голос, который он слышал, предал его. Это не Мира говорила со мной, обреченно подумал он, Мира не стала бы мне лгать… Почему-то именно в этот момент он вспомнил ее слова, сказанные в миг расставания: «Если хочешь, приходи вечером. Я буду одна» — и понял, что они означали. Ему хотелось завыть — не звать на помощь, это было бесполезно, все равно грохот музыки заглушал любые вопли — просто завыть, как делают брошенные собаки. Спасение находилось совсем рядом, в каких-то пяти метрах, его верный «глок» с оставшимися шестью патронами в обойме ждал, когда Ардиан одумается и вернется за ним, но туша дяди Сали загораживала дверной проем кабинки, не оставляя ему другого выхода, кроме как пятиться назад, все глубже и глубже, и он пятился и пятился, пока наконец не уткнулся ногами в край унитаза. Крашеный легонько подтолкнул его жирным кулаком в грудь, Ардиан качнулся назад и сел на унитаз. Только теперь он почувствовал запах, царивший в туалетной комнате, — запах мочи, экскрементов, блевотины, страха, крови, порохового дыма… запах смерти. Дядя Сали, ухмыляясь, расстегивал штаны — его толстые волосатые пальцы возились с «молнией» в каких-то десяти сантиметрах перед лицом Ардиана. Невежество Ардиана в вопросах секса не было таким уж дремучим, чтобы намерения крашеного остались для него загадкой. Последний шанс, подумал он, это мой последний шанс…

Когда «молния» наконец уступила напору, Ардиан наклонил голову и резко рванулся вперед, пытаясь проскользнуть между ног дяди Сали. С полуспущенными штанами ловить худого и шустрого мальчишку не так-то просто — крашеный едва не упустил свою добычу, но в последний момент сграбастал Ардиана за край куртки. Ардиан не успел выпутаться из рукавов — его швырнули обратно на унитаз, потная волосатая ладонь с размаху ударила его по лицу, и глаза тут же заволокло пеленой слез. Сквозь слезы он смутно различил, как дядя Сали приспускает трусы, извлекая на свет бесформенный красно-фиолетовый огузок, и приготовился к самому худшему. Потом за спиной крашеного что-то мелькнуло, в него вцепились чьи-то руки в черных перчатках, и напрягшуюся в бесплодной попытке сопротивления тушу дяди Сали отбросило назад. Ардиан тут же кинулся в освободившийся просвет — кинулся неосознанно, не вполне понимая, что делает, подгоняемый лишь одним желанием — оказаться как можно дальше от туалетной комнаты бара «Касабланка». И угодил в железные тиски.

— Стоп, стоп, стоп, — произнес чей-то голос с сильным иностранным акцентом. — Погоди-ка, малыш, не торопись. И не дергайся так, тебе уже ничего не грозит.

Ардиан, все еще судорожно вздрагивая, проморгался и посмотрел на того, кто крепко держал его за предплечья. Перед ним сидел на корточках молодой офицер в форме миротворца Совета Наций — камуфляж «день-ночь», нагрудный шеврон с восходящим солнцем, лихо заломленный набок голубой берет. Короткие темные волосы, убегающий от брови к виску тонкий белый шрам, глаза цвета черного бархата, волевой подбородок. Взгляд офицера был цепким, но вполне доброжелательным. Ардиан глубоко вздохнул и вдруг, неожиданно для себя, заплакал.

— Ну-ну, — неожиданно мягко сказал офицер, ослабляя хватку. — Побереги воду для более торжественных случаев. Чего бы от тебя ни хотел этот тип, он свое уже получил.

Ардиан скосил глаза и увидел двоих дюжих миротворцев, вытаскивавших в коридор бесчувственную тушу дяди Сали. Еще двое стояли у кабинки с мертвым Джеронимо, щелкая голокамерами.

— Выходите, — позвал один из «голубых касок», обращаясь к центральной кабинке. — Все в порядке, здесь военная полиция Международных миротворческих сил.

За дверью кабинки послышалась какая-то возня, и слабый голос пролепетал по-английски:

— Святые небеса, миротворцы! Слава господу, вы получили мое сообщение…

— Пойдем отсюда, малыш. — Темноволосый выпрямился в полный рост и оказался очень высоким — никак не ниже Скандербега, хотя и не таким широким в плечах. — Пойдем, нам нужно тебя кое о чем расспросить.

Так судьба тринадцатилетнего киллера Ардиана Хачкая пересеклась с судьбой капитана Международных миротворческих сил Луиса Монтойи.

Глава 3

Монтойя. Пустой капкан

Если и есть в этом мире что-то, чего я не люблю больше, чем подгоревшие тосты с брынзой, которыми нас потчуют в столовой «Лепанто», то это бессмысленное ожидание.

Веселенькое дельце — четыре часа проторчать в машине, не сводя глаз с дверей этого поганого заведения, не решаясь лишний раз выйти на связь со штабом по защищенной линии, буквально затаив дыхание — и в итоге сорвать всю операцию из-за звонка ополоумевшего миссионера из Аризоны. Я едва сдерживаю ярость. Если бы не труп, который мы нашли в одной из туалетных кабинок, я бы, наверное, разорвал преподобного Этвуда на куски.

Но труп меня несколько отрезвляет.

Это наш клиент — синьор Джеронимо Патрини во всей своей сомнительной красе. Сомнительной, помимо всего прочего, еще и потому, что внешность его несколько портят два пулевых отверстия — одно в груди, другое в шее. То, что в шее, смотрится особенно отвратительно.

Пистолет лежит тут же, в корзине для мусора. Легкий пластиковый «глок» австрийского производства. Одноразовый инструмент, попользовался — выкинул. Почти наверняка чистый. Я уже не первый раз сталкиваюсь здесь с подобными вариантами и особых надежд на то, что по пушке удастся установить владельца, не питаю.

Из вещей у Патрини только сумочка на поясе. Впрочем, судя по данным наружки, он и в «Касабланку» зашел налегке. Я велю Томашу обыскать его, надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку, которая могла бы привести нас к таинственному грузу, но Томаш, как ни странно, ничего не находит. Синьор Патрини был человеком осторожным,

Но и осторожные люди порой ошибаются. Патрини явно ошибся.

Где-то здесь, в «Касабланке», скрывается загадочный эмиссар, которому Патрини должен был передать груз. Или по крайней мере сообщить, где этот груз находится. Скорее всего, именно он и застрелил итальянца. После того, как Патрини все ему рассказал, он автоматически потерял в глазах эмиссара какую-либо ценность. Больше того, превратился в источник опасности.

Но, черт возьми, как же Патрини мог так бездарно подставиться?

В действительности, конечно, подобное происходит сплошь и рядом. За те два года, что я служу в военной полиции миротворческих сил в Албании, мне доводилось видеть и пушеров, с которыми расплатились не деньгами, а свинцом, и воротил черного рынка, у которых все дыхательные пути были забиты черной икрой, и продажных стражей порядка, закатанных в цемент партнерами по бизнесу… Вы думаете, эти люди ожидали, что закончат свою жизнь таким печальным образом? Нет, каждый из них считал себя умнее и хитрее прочих. Ошибаются все — вот грустная мораль моей истории. Проблема в том, что некоторые ошибки обходятся дешевле, а некоторые — дороже.

Ошибка Джеронимо Патрини была из разряда «не расплатишься».

Мы вели его с того момента, как он пересек границу грузового терминала. Официально это называется «зона таможенного контроля», но контроль там весьма относительный. В Албанию можно ввезти что угодно, хоть стадо тайских слонов, если оно кому-нибудь здесь понадобится. Отчасти это связано с тем, что половина поставок по линии международных организаций осуществляется по серой схеме — в обход коррумпированной албанской администрации. Ну да, это незаконно, но никому не хочется платить огромный налог на гуманитарную помощь, который пойдет прямиком в бездонные карманы местных чиновников. Даже у бюджета Совета Наций есть свои рамки.

В общем, по-настоящему досматривают только то, что вывозится из страны. Прежде всего, конечно, ищут наркотики. Половина европейского трафика проходит через Албанию. Я не шучу — пятьдесят процентов! Оставшаяся половина как-то делится между странами Восточной Европы, но там своя специфика. Меры принимаются вполне серьезные, но трафик отнюдь не становится меньше. Разумеется, многое уходит через Косово и Македонию, однако я уверен, что и тут, в Дурресе, мимо нас каждый день проплывает немалое количество этой дряни.

Так или иначе, синьор Патрини миновал таможенный контроль безо всяких проблем. Я до сих пор не знаю, что он привез в страну, — мой босс не часто балует нас исчерпывающей информацией, на сей раз он ограничился определением «груз особой важности». Вполне возможно, что, кроме босса, в тайну груза был посвящен единственный человек на свете. Теперь, глядя на труп итальянца, я прихожу к неутешительному выводу, что этот единственный человек — тот самый таинственный эмиссар Хаддара, которого мы тщетно разыскиваем в Дурресе уже вторую неделю.

Все складывается как нельзя хуже. Клиент мертв, эмиссар исчез. Груз, чем бы он ни был, по-прежнему не найден. И хотя формально операцией руковожу не я, а комиссар Шеве, настроения мне этот факт не поднимает.

Преподобный Этвуд, которого мы вытащили из кабинки (вместе с ним там по странной случайности оказался пухлый албанский парнишка лет шестнадцати), долго не может прийти в себя от пережитого потрясения, но в конце концов берет себя в руки и рассказывает все, что слышал и видел. Подозреваю, что его рассказ неполон, потому что по-албански преподобный Этвуд почти не понимает. По словам преподобного, получается, что перед тем, как раздались выстрелы, итальянец с кем-то о чем-то разговаривал и вроде бы даже на повышенных тонах. О нет, слов он, разумеется, не запомнил. Это означало бы скатиться до подслушивания, а он, как верный слуга господа, никогда не стал бы… Но он готов поклясться, что между итальянцем и его предполагаемым убийцей произошла ссора.

Поклясться? — переспрашиваю я с некоторым сарказмом. А помнит ли преподобный, что сам Иисус говорил по этому поводу? «Не клянитесь» — вот что он говорил. Этвуд подозрительно на меня косится — эти баптисты за километр чуют человека, получившего первое образование в старом добром иезуитском колледже. Но мы с ним не на религиозном диспуте, а на импровизированном допросе, к тому же это он, а не я заперся в кабинке со смазливым албанским парнишкой. Так что праведный гнев пастору приходится попридержать.

Смазливых албанских парнишек, кстати, в туалете обнаруживается двое. Но если тот, что сидел в кабинке с пастором, несмотря на свой юный возраст, выглядит профессионалом, то второй, похоже, попал в «Касабланку» случайно. Когда мы ворвались в туалет (супербизоны Роджер и Томаш, как обычно, впереди, мы с комиссаром Шеве в центре, Гильермо и Пауль — арьергард), этого паренька как раз собирался употребить какой-то местный калигула. Роджер, не особенно задумываясь, ткнул калигулу станнером, и ничего не соображавший парнишка был спасен.

Поначалу-то мне совсем не до него — я плотно занимаюсь преподобным Этвудом, Но тот оказывается почти бесполезен — бормочет молитвы, пускается в длинные рассуждения о нелегкой судьбе миссионера в этой дикой и жестокой стране и даже не может толком вспомнить, на каком языке разговаривали между собой убийца и его жертва.

В конце концов мне это надоедает. Все выходы из притона надежно перекрыты, команда «Б» под бдительным надзором комиссара Шеве проверяет сидевших в зале, и меня просто лихорадит при мысли о том, что они могут схватить эмиссара, пока я тут теряю время в бессмысленных попытках выдоить полезную информацию из преподобного Этвуда. С другой стороны, если кто-то и способен указать на загадочного эмиссара, то только те, кто был в туалете. Ну, и еще, наверное, бармен, но барменом тоже занимается Шеве.

Одним словом, я передаю нервничающего Этвуда Томашу и велю прокачать его на косвенных. Пастор, конечно, не может быть эмиссаром, это я готов утверждать со стопроцентной уверенностью, но Томаш с его восточноевропейской паранойей впивается в бедного Этвуда как клещ. Учитывая тот факт, что Томаш — добрый католик, их общение обещает быть интересным. Сам же я поднимаюсь в кабинет хозяина и приступаю к допросу албанцев.

Пухлый дружок проповедника сразу же начинает косить под дурачка. Зовут его Леди — обычное албанское имя, но в сложившихся обстоятельствах несколько двусмысленное. Леди пускает слюни, время от времени утирает их рукавом, жалостно на меня смотрит и постоянно пытается поцеловать мне руку.

Мы беседуем с глазу на глаз в небольшой комнатке, примыкающей к кабинету. Я несколько раз бью Леди по ушам и вежливо прошу не демонстрировать свое актерское мастерство, которого он к тому же напрочь лишен. Он принимается хныкать и сообщает, что у него большая семья, двенадцать сестер и братьев, а отца, как назло, нет.

Не надо объяснять, почему ты решил зарабатывать на жизнь своей задницей, говорю я. Это меня не интересует. Расскажи о другом — что происходило перед тем, как в соседней кабинке раздался выстрел.

Леди с жаром принимается доказывать мне, что никакого выстрела он не слышал. Так, может быть, негромкий хлопок, словно открыли бутылку шампанского. Он и не подумал, что это выстрел, к тому же музыка в зале играла чересчур громко. Да и потом, добавляет он с отвратительной ухмылкой, занят я был очень, господин офицер, не подумайте плохого, я ведь в семье главный кормилец…

На тему о большой семье он сворачивает каждый раз, когда не хочет говорить о деле, это я уже понял. Так что я прерываю его и информирую о том, что преподобный Этвуд слышал некий разговор между убийцей и его жертвой. Выходит, ошибся твой пастор, дружелюбно добавляю я. А может, специально вводит полицию в заблуждение? И заговорщически подмигиваю.

Леди крепко задумывается. Подставлять пастора ему не хочется: видно, тот служит ему постоянным источником дохода. С другой стороны, откуда он может знать наверняка, что Этвуд действительно что-то слышал и, главное, действительно рассказал об этом мне? Недоверие к властям и полиции у албанцев в крови, впрочем, трудно ожидать другого от народа с такой историей. Албанцы открыты и общительны, но, как только дело доходит до необходимости дать свидетельские показания, становятся упрямее сицилийцев. Леди сопит и мнется и в конце концов припоминает, что да, кажется, кто-то с кем-то о чем-то говорил, но точнее сказать невозможно, потому что музыка, видите ли, играла чересчур громко. Все мои попытки хоть как-то конкретизировать разговор убийцы и его жертвы — ключевой для выявления эмиссара — разбиваются об эту дурацкую отговорку. По словам Леди выходит, что пастор поднял тревогу только после того, как увидел на полу кровь. До этого, мол, они и не догадывались, что в соседней кабинке произошло убийство.

Разговор с Леди меня здорово выматывает. Я уже начинаю догадываться, что никто из задержанных не скажет мне правды о том, что произошло сегодня вечером в туалете «Касабланки». Если Шеве не проявит чудеса проницательности, что при его склонности к простым и грубым методам кажется маловероятным, то сегодняшний налет на «Касабланку» окажется почти бессмысленным. Если, конечно, не считать его целью спасение преподобного педика и очередного малолетнего кормильца большой семьи.

Вот с такими мыслями я и вызываю к себе на допрос второго подростка, Ардиана.

То, что парнишка не «голубой», мне становится ясно сразу же. Не поймите меня неправильно. В иезуитском колледже нас учили, что содомиты — отродья сатаны, но в наше политкорректное время придерживаться столь ортодоксальных взглядов довольно сложно, поэтому все вокруг стараются делать вид, что ничего особенного в гомосексуальных отношениях нет. Парни, прибывшие к нам в корпус из Штатов, жалуются, что в тамошних школах пацанов с малолетства обучают играть в девичьи игры — куклы там, вышивка крестиком, хорошо хоть не заставляют пока ходить в юбках и колготках. Все это якобы направлено на подавление мужской агрессивности, а по-моему, в руководстве американских школ просто слишком много педиков и лесбиянок. Кроме того, я никак не могу взять в толк, зачем кому-то понадобилось подавлять эту самую агрессивность: преступность таким образом не победишь, а армия, состоящая из женоподобных слюнтяев, вряд ли защитит свою страну в случае серьезной заварухи. При том, что все только и кричат о грядущей войне Америки с Китаем, эти новые веяния в педагогике выглядят весьма странно. Впрочем, я сейчас не об этом.

Так вот, несмотря на всю двусмысленность обстоятельств, при которых состоялось наше знакомство, Ардиан педиком не выглядит. Больше всего он напоминает голодного, злого, загнанного в угол волчонка. Так и зыркает на меня своими черными глазищами — взгляд у него острый, цепкий, очень взрослый. Несмотря на этот взгляд, парень каким-то непонятным образом располагает к себе. Во всяком случае, на фоне унылого тупицы Леди он заметно выигрывает.

С самого начала я понимаю, что этого парня разговорить удастся. Главное — не перегибать палку и вести себя предельно естественно. Поэтому я делаю вид — а точнее, просто не скрываю, — что страшно утомлен допросом и хочу отвлечься на что-нибудь приятное. В таком заведении, как «Касабланка», выбор не особенно богат, так что я приказываю Гильермо разыскать кого-нибудь, кто может сварить приличный кофе. Через пять минут перепуганный официант приносит поднос с кофейником и корзиночкой печенья. Тут я как бы ненароком обращаю внимание на сидящего по другую сторону стола парнишку.

— Хочешь? — спрашиваю я, кивая на дымящийся кофейник. Он не отвечает, но его острый кадык так выразительно дергается вверх-вниз, что все становится понятно и без слов. Я делаю знак Гильермо поставить на стол еще одну чашку,

В Албании варят хороший кофе. Не такой ароматный, как в Греции, но очень вкусный и крепкий. После одной-единственной чашечки правильно сваренного кофе сердце начинает биться, как у бегуна на длинные дистанции, а две гарантируют бессонную ночь. Но мне сегодня выспаться так и так не грозит, а парню, похоже, уже все равно. Он выпивает свою чашку в три глотка и нерешительно косится на печенье.

— Ешь, конечно, — разрешаю я и подливаю ему еще кофе. Такими дешевыми трюками расположения не купишь, это ясно, но мне хочется немного его расслабить. — Догадываешься, о чем я стану тебя спрашивать?

Он пожимает худыми плечами.

— Насчет убийства?

Я улыбаюсь — хмурой, скупой, невеселой улыбкой профессионала.

— Разумеется, Начнем мы, правда, издалека. Расскажи про себя — как зовут, где живешь, чем занимаешься.

Я ожидаю длинной и нудной повести о тяжелой жизни в стиле предыдущего свидетеля, но парнишка и тут оказывается на высоте. Он быстро и четко излагает свои личные данные, так что мне даже не приходится ничего уточнять и переспрашивать. Чувствуется, что опыт общения с полицией у него богатый.

— Значит, из Тираны… — задумчиво произношу я, записав его показания на диктофон. — А что делаешь здесь, в Дурресе?

— Я должен был встретиться с одним человеком, — нехотя отвечает он, глядя в пол. — Если б знал, что за место он выберет для встречи, ни за что бы сюда не сунулся…

От этого объяснения за километр разит враньем. Что ж, я и не жду, что он будет все время говорить мне правду.

— И что же это за человек?

— Козел один, — довольно правдоподобно огрызается Ардиан. — Сказал, что хочет наладить в Тиране бизнес… что ему нужен кто-то, кто будет возить товар из Дурреса в Тирану… что будет платить десять евро в день…

— Десять евро? — Это приличные деньги для нищей Албании. Простому курьеру такие и не снились. Почти наверняка речь шла о наркотиках. Интересно, сам-то он понимает, за что ему собирались платить так щедро? — И ты сразу ему поверил?

— Ага. — Он очень правдоподобно шмыгает носом. Крушение надежд, связанных с обещанной работой, явно огорчает его больше, чем убийство синьора Патрини.

— Как зовут этого человека ты, разумеется, не знаешь?

— Сказал — Хромой Али, а в документы я ему не заглядывал…

— Где вы с ним познакомились? В Тиране?

— Да, в бильярдной одной. Он в бильярд хорошо играет, хотя на правой руке у него двух пальцев нету.

Понятно. Про Хромого Али я могу узнать еще много всего интересного, вот только мне это пока не особенно нужно. Пора возвращаться к нашему покойнику.

— Значит, в «Касабланке» ты оказался случайно, так?

Ардиан бросает на меня укоризненный взгляд.

— Ну как же случайно? Это Хромой Али мне там встречу назначил, вот я и пришел… Я ж не виноват, что он козлом оказался…

— И он так и не пришел? — уточняю я. Парнишка опять шмыгает носом и мотает головой. Для себя я уже определил, что он лжет — мимика у него очень выразительная, будто скопированная из учебника «Язык тела». То есть, вполне возможно, Хромой Али действительно существует и действительно предлагал ему такую работу, вот только в «Касабланке» Хачкай оказался совсем не по этой причине. А про настоящую причину он говорить не хочет.

Ну ладно, не будем давить, решаю я, и протягиваю ему голограмму, на которой изображен синьор Патрини — еще живой и здоровый. Снимок явно сделан в Италии — на заднем плане видна вывеска пиццерии с надписью «La Vita E Bella».

— Ну а этого человека ты в баре видел? — спрашиваю я как можно небрежнее.

Он берет голограмму в руки и минуту внимательно его разглядывает. Вряд ли он успел разглядеть лицо Патрини там, в туалете, так что может и не связать мой вопрос напрямую с убийством.

— Вроде видел, — отвечает он наконец. — Он, кажется, у барной стойки сидел, и бармен ему чего-то рассказывал… Но вообще-то там темно было, я так вот на сто процентов-то не уверен…

— А ты не заметил, он с кем-нибудь кроме бармена не разговаривал?

— Да, может, и разговаривал… я же не все время на стойку глядел…

Я забираю у него снимок Джеронимо.

— Ты, наверное, уже понял: этого человека убили в туалетной кабинке за несколько минут до того, как мы вошли в «Касабланку». Именно поэтому для меня так важно знать, с кем он имел дело в последние минуты своей жизни.

Парнишка вздрагивает. Что ж, пришло время задавать настоящие вопросы.

— Ты не видел, когда он вошел в туалет? И кто вошел туда вслед за ним?

— Да нет! Я бы сказал, если б что… Но я ждал Хромого Али, чего мне было на других пялиться?

«Логично, — комментирую я про себя. — Но только в том случае, если история с Хромым Али — правда».

— А сам-то ты как оказался в туалете, Ардиан? Да еще не один, а с этим уродом?

Вообще-то офицер полиции не имеет права оскорблять задержанных. Но в сложившихся обстоятельствах я разрешаю сделать для себя исключение.

— Да я просто отлить пошел, — неуверенно бормочет он. — А этот за мной увязался… схватил за горло, впихнул в кабинку…

— Значит, ты так и не успел? — сочувственно поинтересовался я. — Отлить-то?

— Не успел… Я же говорю, он сразу меня схватил и потащил туда… я даже не заметил, что в туалете труп…

Я демонстративно гляжу на часы.

— Два часа уже прошло, а ты все терпишь. Железная у тебя сила воли, парень.

Он краснеет и опускает голову. Ну что ж, все понятно. Парнишка первый раз в жизни решил подзаработать при помощи своей задницы и страшно стесняется этого обстоятельства. С крашеным они первоначально наверняка договорились полюбовно, вот только по ходу дела калигула, по-видимому, слетел с тормозов, и неопытному пареньку пришлось туго. И теперь он страшно нервничает из-за того, что его сочтут педиком.

— Знаешь, — говорю я, — мне в общем-то все равно, чем ты себе на жизнь зарабатываешь. Мое дело — найти убийцу. Если ты вспомнишь хоть что-нибудь, что может помочь в этом поиске, сообщи мне. И вот еще что: комиссар Шеве — человек хороший, но чересчур жесткий. Поэтому советую тебе говорить со мной.

Я протягиваю ему свою визитку. Не могу объяснить, что толкает меня на этот шаг. Может быть, какое-то смутное ощущение, что парнишка еще не рассказал всего, что знает. Я не великого мнения о своей интуиции, но бывали случаи, когда она меня здорово выручала. Ардиан осторожно берет визитку, крутит в руках, внимательно рассматривая.

— Это все? — недоверчиво спрашивает он. — Я могу идти?

Я качаю головой.

— Нет, пока что нет. Побудь пока в соседней комнате, мне еще нужно поговорить с тем типом, который был с тобой в кабинке.

Он снова заливается краской. Неловкими пальцами прячет визитку в карман рубашки и просит ломким от волнения голосом:

— Пожалуйста, не рассказывайте никому, что я был здесь, хорошо?

— Что значит «никому»? — безжалостно спрашиваю я. — Родителям, что ли?

На этот раз он не отвечает — по-моему, у него просто язык от стыда отнимается.

— Родителям не расскажем. Но если нам понадобится вызвать тебя в суд как свидетеля, мы тебя вызовем — имей в виду.

Он облегченно вздыхает.

— Да, конечно… суд — это очень важно. Закон превыше всего, я знаю.

Это один из десяти лозунгов, которые каждый день крутятся по всем десяти каналам албанского телевидения. «Закон превыше всего», «Демократия — равные возможности для всех», «Честные и Справедливые Выборы — залог доверия к власти» и так далее, и тому подобное. Предполагается, что эти азбучные истины помогут албанцам преодолеть тяжелое наследие прошлого и влиться в свободную семью европейских народов. За последние годы веру в то, что с помощью подобных технологий можно изменить складывавшийся веками менталитет, потеряли даже самые отъявленные идеалисты, но лозунги по-прежнему съедают значительную часть эфирного времени.

— Очень хорошо, — не поморщившись, говорю я. — Иди пока, отдыхай.

Он уходит, а мне приходится разбираться с беловолосым подонком, которому Томаш едва не проломил голову.

Зовут его Сали Романо. Судя по документам, ему недавно исполнилось пятьдесят четыре года, но он изо всех сил старается выглядеть моложе — красит волосы, носит молодежную прическу, несколько попорченную Томашем, и даже, кажется, замазывает морщины косметическим карандашом и пудрится. Еще от него отвратительно пахнет — смесью дорогого (по местным меркам, конечно) парфюма, перегара и особого, очень едкого пота, характерного для смертельно напутанных людей. На меня он смотрит с каким-то липким подобострастием, вызывающим еще большее отвращение. Очень хочется врезать ему по гадкой, лоснящейся роже, но я, разумеется, сдерживаюсь. Вопреки распространенным среди местных жителей представлениям, полицейские миротворческих сил не бьют людей на допросах. Во всяком случае, делают это не часто. Профилактические шлепки по ушам, вроде тех, которыми я наградил Леди, не в счет.

Теоретически я допускаю, что этот мерзавец может оказаться не тем, кем кажется: никогда нельзя отбрасывать чью-то кандидатуру только потому, что она не совпадает со сложившимся у тебя в голове образом. Думая об эмиссаре Хаддара, я представляю себе высокого худощавого брюнета с острым подбородком и глубоко посаженными глазами, но это не более чем игра воображения. Этот крашеный хрен тоже мог выполнять поручения Мясника из Приштины, а то, что он выглядит как типичный фрик, вполне подходит под определение хитрой маскировки. В конце концов я бы сильно удивился, если бы Хаддар посылал на такие задания заурядных быков.

Меня смущает только одно — Сали Романо сильно пьян. Даже сейчас, изрядно протрезвев от страха, он все равно производит впечатление человека, который начал пить несколько часов назад и добился за это время весьма серьезных результатов. Пьяного довольно сложно сыграть, а еще сложнее сыграть пьяного, который изо всех сил старается казаться трезвым. Тем не менее я велю Гильермо взять у него кровь на анализ. Как и следовало ожидать, содержание алкоголя зашкаливает за три с половиной промилле. Никто не надирается вусмерть, собираясь на встречу с курьером, везущим важный и дорогой товар. Никто не вливает в себя литр водки перед тем, как хладнокровно (и очень метко) прострелить этому курьеру сердце. Поэтому мне приходится попросить свою подозрительность наконец заткнуться и поговорить с этим крашеным мерзавцем так, как он того и заслуживает, — как с педиком и насильником малолетних.

Крашеный ведет себя вполне предсказуемо — юлит и убеждает меня в том, что все у них с мальчиком вышло по обоюдному согласию. Сговорились они якобы еще раньше, в зале, только вот мальчик ждал какого-то знакомого, а когда тот не пришел, с огромным удовольствием проследовал вместе с Сали в туалет. Никаких насильственных действий по отношению к пареньку он, Сали, разумеется, не предпринимал, «как можно, господин полицейский, я же не зверь какой-то, у меня свои дети есть… ». Я представляю себе судьбу детей этого подонка и мимолетно жалею их.

К сожалению, очень похоже, что он не врет. Или врет, но не очень откровенно. Лучшим доказательством его слов служит смущение Ардиана, хотя сам Романо, конечно, ничего об этом знать не может. «Повезло же тебе, сволочь, — думаю я. — Если б мальчишка не пытался так настойчиво убедить меня в том, что не имеет отношения к тому бизнесу, который процветает в „Касабланке“, я бы тебе не поверил…»

Выжать из него хоть какую-то информацию о Патрини почти невозможно. Да, он вроде бы краем глаза видел итальянца, беседующего с барменом. Больше тот ему на глаза не попадался, а если б и попался, вряд ли он обратил бы на него особое внимание. Его, понимаете ли, никогда не интересовали белые мужчины в возрасте.

К концу разговора с Романо я испытываю неприятное ощущение бега по кругу. Патрини сидел у барной стойки, это подтверждали как минимум двое — Ардиан и крашеный. Потом он куда-то делся и через неопределенный промежуток времени (от двадцати до сорока минут, по моим прикидкам) обнаружился в туалете — уже мертвый. Что происходило в этом интервале, остается загадкой. Куда делся эмиссар, застреливший итальянца? Пастор вроде бы слышал, как кто-то выходит из туалета, но меня не оставляет ощущение, что дальше этот кто-то как сквозь землю провалился. Впрочем, я не знаю, какие показания дают клиенты комиссара Шеве. Комиссар, в отличие от меня, человек суровый и умоет здорово освежать память своим собеседникам. Может быть, он уже и нашел пресловутого эмиссара, и я только теряю здесь драгоценное время.

— Ладно, Романо, — не предвещающим ничего хорошего тоном говорю я, делая знак Гильермо. — Вы временно задержаны.

Веселенькое дельце! Четверо свидетелей, и ни один не может сказать ничего стоящего. О'кей, допустим, свидетелями в прямом смысле слова их назвать нельзя, но, черт побери, хоть какие-то зацепки в этом деле должны быть! А я пока не нащупал ни одной…

В крайне мрачном настроении я спускаюсь вниз, к комиссару Шеве. Там дело идет поживее, это и понятно, старик не любит рассусоливать, но с результатами и у него не густо. Кое-кто видел, как Патрини входил в туалет, но ценность этих показаний равняется нулю, потому что кое-кто видел также, как Патрини оттуда выходил. Возможно, он действительно успел сбегать в клозет несколько раз за вечер, вот только эта его активность здорово путала нам все карты. Что же касается убийцы, то его, разумеется, не видел никто. Во-первых, потому, что на нем почему-то не висел бейджик с надписью «УБИЙЦА», а во-вторых, потому, что посетители «Касабланки» больше интересовались совсем другими делами. Шеве, надо отдать ему должное, с самого начала сообразил, что ситуация с тухлецой, и принялся трясти допрашиваемых как раз в соответствии с их интересами. Для этого он посадил за компьютер наших разлюбезных яйцеголовых — Шумахера и Мицника — и велел им пробивать документы задержанных по всем базам, к которым у нас есть доступ. Как известно, проверку документов можно проводить формально, а можно от души. Так вот Шумахер и Мицник явно получили приказ трудиться с огоньком. К тому моменту, когда я спускаюсь в зал, на каждого из задержанных имеется по паре страниц распечаток с подробным описанием всех зафиксированных прегрешений. Я лишний раз убеждаюсь в том, что до комиссара с его тридцатилетним стажем работы в ДСТ мне куда как далеко.

— Есть что-нибудь, комиссар? — спрашиваю я, с уважением глядя на эту стопку бумаги. Шеве свирепо глядит на меня и выразительно двигает своей страшноватой челюстью.

— Ни хрена, капитан, — негромко, но очень внятно произносит он. — Ни хрена.

— Знать бы еще, что мы ищем, — брякает некстати поднявший глаза от экрана Мицник.

Крепкие, как у лошади, зубы комиссара смыкаются с костяным стуком.

— А это не ваше дело, молодой человек, — недобро усмехнувшись, отвечает Шеве. — Ваше дело — проверять документы. Ясно?

— Ясно, господин комиссар. — Мицник, похоже, и сам уже не рад, что влез в разговор. Впрочем, Шеве со своей челюстью кого хочешь напугает.

— Вот и проверяйте, — холодно резюмирует он. И, обернувшись ко мне, добавляет: — Половина задержанных гарантированно садится на трое суток, Луис. Как ты думаешь, это то, чего от нас ждут?

Я пожимаю плечами. Когда имеешь дело с нашим боссом, ни в чем нельзя быть уверенным. Нам поручили найти и арестовать эмиссара Хаддара, одного из самых отмороженных полевых командиров НОАК, во время встречи с итальянским курьером Джеронимо Патрини. Вот вам и вся вводная. Если вместо эмиссара мы вернемся на базу с двадцатью уголовниками и одним мертвым курьером, босс может с полным правом назвать нас идиотами и подвергнуть показательной порке. Но, с другой стороны, если предположить, что боссу известно больше, чем нам (а это наверняка так и есть), то он сумеет извлечь выгоду и из нашего скудного улова.

— В любом случае больше у нас ничего нет, — хмуро отвечаю я. — Мои свидетели тоже ни к черту не годятся. Как думаешь, он все еще здесь?

Разумеется, перед началом операции мы позаботились о том, чтобы ни одно существо крупнее крысы не покинуло здание незамеченным. Но в возможность идеальной мышеловки верят только желторотые новички, не нюхавшие оперативной работы. Эмиссар, конечно же, мог уйти — и я, и Шеве это прекрасно понимаем. Меня интересует не то, что комиссар думает по этому поводу, а то, что он чувствует. В конце концов, нюх у такой старой ищейки почти неизбежно трансформируется в интуицию. И вот тут Шеве меня удивляет. Он крепко берет меня за локоть своими короткими волосатыми пальцами, оттаскивает от стола, за которым Шумахер и Мицник продолжают составлять список грехов посетителей «Касабланки», и, привстав на цыпочки, шепчет мне в самое ухо:

— Ты будешь смеяться, Луис, но я почти уверен, что никакого эмиссара здесь не было.

Действительно, смешно. Вот только смеяться мне почему-то совсем не хочется.

Глава 4

Стаканчик ракии

Ближе к утру Ардиана охватила тревога. Показалось, что где-то неподалеку, в одном из соседних кабинетов, кто-то из задержанных в «Касабланке» посетителей вспомнил подростка, вошедшего в туалет вслед за итальянским моряком. Хачкай представил себе, как распахивается дверь и вошедшие полицейские хватают его за плечи, рывком, грубо встряхивая, поднимают с дивана, как защелкиваются на запястьях стальные браслеты. Захотелось бежать — немедленно, не думая о последствиях. Но дверь была закрыта на ключ — Монтойя, уходя, сказал, что у него еще пропасть работы, но в семь утра он вернется и непременно выпустит Ардиана, — а на окне красовалась частая решетка, сквозь прутья которой даже руку удалось просунуть только до локтя. Хачкай попытался перебороть страх — как часто повторял отец, если не можешь что-то изменить, попробуй изменить свое отношение к этому. Тревога никуда не делась, но безумное желание бежать пропало.

Ровно в семь (Ардиан постоянно косился на фосфоресцирующие в темноте стрелки своих дешевых часов) ключ повернулся в замке. Хачкай пружинисто вскочил, заправляя рубашку в брюки. На пороге стоял угрюмый коренастый сержант с перебитым носом.

— Капитан велел проводить к автобусной остановке, — произнес он таким тоном, словно приказ Монтойи оскорблял его до глубины души. — Собирайся, да поживее.

Мог бы и не уточнять. Ардиану из всех сборов оставалось только проверить, на месте ли пластиковая визитка капитана. «Неужели и правда выпустят?» — думал он, идя за переваливающимся с ноги на ногу сержантом. Похоже, что да — опыт общения с полицейскими подсказывал Хачкаю, что если бы он все еще находился под подозрением, сержант шел бы позади.

Они вышли из здания и пересекли залитый утренним солнцем двор. Ардиан профессионально запоминал расположение строений, номера стоявших во дворе машин… и со все возрастающим беспокойством глядел на скучавших у полосатого шлагбаума автоматчиков. Почему-то ему казалось, что именно здесь, на КПП комендатуры, его и остановят. В нескольких шагах от шлагбаума он почувствовал, как деревенеют ноги. Но сержант шага не замедлил.

— Капитан приказал выпустить, — буркнул он охранникам.

Шлагбаум поднялся. Ни один из здоровенных светловолосых автоматчиков не удостоил тощего албанского пацана даже взглядом. Ардиан как во сне прошел в ворота КПП и двинулся по обсаженной пальмами аллее, в конце которой синело море. Сержант больно ухватил его за плечо и развернул в другую сторону.

— Остановка там, чикито.

Ардиан безропотно позволил проводить себя до залитой растрескавшимся асфальтом площадки, на которой пофыркивал старый, красный с белым, автобус. Сержант подошел к открытому окошку водителя и протянул ему деньги.

— Полезай внутрь, — коротко приказал он Ардиану. — Капитан велел оплатить твой проезд до Тираны, а дальше можешь делать что хочешь.

Вообще-то Ардиан не отказался от своего намерения проведать Миру, но сволочь сержант встал в пяти шагах от автобуса и стоял руки в боки, пока тот, надсадно кашляя, не тронулся с места. Конечно, можно было попросить водителя остановиться… да только это выглядело бы подозрительно. Поэтому Хачкай решил, что воспользуется добротой капитана Монтойи, а в Дуррес вернется завтра. После того, как поговорит со Скандербегом.

— Вы меня обманули. — Ардиан изо всех сил пытался говорить спокойно, но голос его все равно звенел от напряжения. — На этого моряка охотилась военная полиция миротворцев. Если бы я прождал еще пять минут, они взяли бы меня вместе с пистолетом!

Он еще никогда не позволял себе разговаривать с боссом в таком тоне. Неделю назад Скандербег спустил бы обнаглевшего пацана с лестницы только за то, что тот вошел к нему в дом, не поздоровавшись. Но сегодня он только рассерженно сопел и мрачно разглядывал Хачкая из-под густых насупленных бровей.

— Ты стал слишком много себе позволять, мальчишка, — пробурчал он. — Откуда мне было знать, что его ищут «голубые каски»? Это твое ремесло, не мое, ясно?

Если бы он стал ругаться или съездил наглецу по уху, Ардиан бы ему поверил. Но Скандербег принялся оправдываться, чего на памяти Хачкая не делал никогда, и это убедило Ардиана в том, что могущественный ночной король Тираны сбит с толку. Что-то в Дурресе пошло не так, как он рассчитывал. И теперь Скандербег просто не знал, что ему делать.

— Миротворцы ждали, что Джеронимо в «Касабланке» с кем-то встретится, — продолжал гнуть свою линию Хачкай. — И хотели его арестовать. И вы об этом наверняка знали, эфенди! Поэтому и послали меня его ликвидировать, пока он не попал в руки «голубых касок»!

Если бы Ардиан был немного постарше и поопытнее, он поостерегся бы вываливать Скандербегу все свои догадки. Но в тринадцать лет еще не умеешь играть во взрослые игры, даже если уже хорошо знаешь, как нажимать на спусковой крючок. Скандербег наконец понял, что мальчишке толком ничего не известно. Понял — и вздохнул с облегчением.

— Накладки бывают всегда, — ворчливо ответил он. — Ну да, я знал, что миротворцы висят у итальянца на хвосте. Подозревал, что они вот-вот его сцапают. Но видит бог, я никогда не подумал бы, что они сунутся в этот притон, в «Касабланку»!

Ардиан понял, что правды от Скандербега он в любом случае не добьется. Но, по крайней мере, можно было попробовать немного его напугать.

— Я не знаю, зачем вам понадобился этот моряк, эфенди, — сказал он, глядя в прячущиеся под густыми бровями глаза Скандербега, — но миротворцы им очень интересовались. А значит, они могут заинтересоваться и вами.

Но Скандербег почему-то совсем не испугался.

— Да пусть хоть дерьмом изойдут! — рявкнул он, сжимая огромные кулаки. — Все равно ничего им не узнать, если только кое-кто не сболтнет лишнего. Ты ведь ничего не сказал им, а, пацан?

«Он хочет поменяться со мной ролями, — понял Ардиан. — Теперь он будет нападать, а я должен буду защищаться. Да вот шиш тебе, эфенди Скандербег!»

— Чтобы меня повесили? — очень натурально удивился он. — Не считайте меня глупцом, эфенди. Но есть ведь и еще кое-кто, о ком надо побеспокоиться!

— Ты на кого намекаешь? — набычился великан. Ардиан уже сам был не рад, что завел этот разговор. Но раз сказал «а», придется говорить и «б»…

— Тот, с кем итальянец встречался в «Касабланке». — На самом деле это тоже была только догадка, но Хачкай надеялся, что все рассчитал верно. — Он же вас знает!

— А тебе-то откуда это известно? — начал было заводиться Скандербег и осекся. Понял, что попался на старую как мир удочку.

Ардиан молча наблюдал за боссом. На какой-то миг ему показалось, что великан все-таки выйдет из себя и пустит в ход кулаки. На этот случай он собирался сигануть в окно… второй этаж, приземляться придется на лужайку, но все равно это лучше, чем превратиться в кровавую отбивную. Однако Скандербег сдержался и даже попробовал изобразить некое подобие улыбки

— А ты и вправду не глуп, пацан, — с одобрением сказал он. — Да только не умнее Скандербега! Тот человек ни слова не скажет, а подходов к нему у полицейских теперь нет — это уж ты постарался. Так что не лезь не в свои дела, и будем считать, что я тебя простил.

Он повернулся к Ардиану боком, давая понять, что разговор окончен. Не много-то удалось из него выжать… почти что и ничего, если быть честным. А вот относиться к Ардиану Скандербег будет гораздо подозрительнее, это точно. Эх, и что ему стоило держать язык за зубами?..

— Я распоряжусь, чтобы Петр выдал тебе на сто евро больше, — прервал его размышления голос Скандербега. — Купишь себе новую пушку. Кстати, ты уверен, что стер все отпечатки?

— Конечно, эфенди, — удивленно ответил Хачкай С чего бы это прижимистый Скандербег так расщедрился?

— И вот что… — Великан говорил непривычно мягким голосом. — Скажи отцу, что я жду его вечерком на стаканчик ракии. Он присылает мне замечательную ракию, и просто позор, что за все эти годы он так и не удосужился по-соседски зайти ко мне в гости…

Ардиан окончательно перестал что-либо соображать. Неужели ему действительно удалось так припугнуть Скандербега, что тот принялся подлизываться? Кем был Хачкай-старший в глазах могущественного мафиозо — ничтожным неудачником, безответной серой скотинкой? Принимать от такого человека подношения можно, а вот приглашать к себе в гости… это уже попахивало сумасшествием. Тем не менее от подобных предложений не отказываются, это Ардиан хорошо понимал. Он вежливо поблагодарил босса и отправился к Петру, размышляя, что можно купить на сто премиальных евро. Новый «глок» так дешево не купишь, да и заказывать его нужно почти за месяц — ребята из Саранды, у которых налажен контрабандный канал через греческую границу, работают четко, но медленно. А вот на русский беспламенный пистолет, по поводу которого до хрипоты спорили завсегдатаи форумов Свободных Оружейников Эшера, денег как раз должно было хватить. Две недели назад Толстый Фотос, хозяин бара на рруга Берута, хвастался, что племянник привез ему несколько новеньких «БП» из Косова. Конечно, сам Ардиан к Фотосу с таким делом не сунется, придется просить Петра, а тот, разумеется, захочет получить десять процентов комиссионных… но если эти «БП» вполовину так хороши, как говорят о них Оружейники, дело того стоит.

Только потеряв «глок», Ардиан осознал, как привязался к личному оружию. Так, наверное, мог бы чувствовать себя художник, лишенный кистей и красок, или рыбак без лодки. Можно рисовать углем на асфальте или ловить рыбу с берега… но профессионал так работать не станет.

Размышления об оружии захватили Ардиана настолько, что он едва не забыл передать отцу приглашение Скандербега. Спохватился он только после обеда, когда Хачкай-старший уже оседлал свой старенький велосипед, чтобы ехать обратно на акведук. Ардиану пришлось догонять его на улице. Услышав о том, что его хочет видеть сам Скандербег, отец страшно разнервничался.

— Ты ничего не перепутал, Арди? — спросил он, вытаскивая из кармана стеклянную трубочку с какими-то маленькими таблетками. — Он действительно так сказал: «Жду его вечером на стаканчик ракии»? Ты уверен, что это не шутка?

— Эфенди Скандербег так не шутит, — объяснил Ардиан. — Да он вообще шутить не любит, — добавил он, подумав.

Конечно, отец знал о его частых визитах на виллу Хризопулоса. И если кто-то в семье Хачкай и мог судить о привычках Скандербега, то только Ардиан.

— Большая честь, — проговорил отец неуверенно. Он вытряхнул на ладонь две таблетки и быстро кинул их себе в рот. — А он не назвал время?

— Нет, папа. Просто сказал: «Жду его вечером». Но обычно эфенди садится ужинать часов в восемь.

— А ты хорошо его знаешь, — заметил отец. Как показалось Ардиану, с уважением.

Ардиан кивнул. Распространяться о своих делах со Скандербегом он не намеревался.

Отец зачем-то помассировал грудь, слабо улыбнулся Ардиану и укатил на акведук. Вечером он вернулся с работы раньше обычного, велел матери нагреть воды и тщательно вымыл голову. Потом надел свой лучший костюм, немного старомодные, но начищенные до зеркального блеска туфли, и, захватив с собой большую бутыль ракии, отправился в гости к Скандербегу. Ардиан, которому ужасно хотелось узнать, зачем это босс пригласил его отца к себе, еле удержался от искушения отправиться следом — за последние три года он хорошо изучил виллу Хризопулоса и больше не считал ее неприступной. Существовало по крайней мере два способа проникнуть туда незамеченным, но подобраться к личным апартаментам босса было уже гораздо сложнее. Поэтому, хорошенько все обдумав, Ардиан решил не испытывать судьбу и остался дома. Раши как раз приволок откуда-то пару дисков с новыми голливудскими боевиками. Вообще-то Ардиан не слишком любил все эти сказки про хороших полицейских и плохих бандитов, но сейчас ему было просто необходимо отвлечься от тревожных мыслей. И он действительно сумел забыть о странном приглашении Скандербега и не думал о нем до тех пор, пока не услышал стук в дверь. Стучали громко, напористо — отец никогда себе такого не позволял. Особенно ночью.

На рруга Курри не принято открывать, не убедившись, что это безопасно. Ардиан встал на цыпочки и заглянул в глазок. На лестнице стоял громадный детина с маленькой сплющенной головой. Ардиан узнал его — это был Шмель, шестерка Скандербега.

— Кто там еще? — свистящим шепотом спросил Раши, когда Ардиан протянул руку к замку. Ардиан обернулся и обмер. Брат стоял, прижавшись к стене, выставив перед собой топорик для разделки мяса. Не пушка, конечно, но в умелых руках оружие достаточно грозное. Ардиан помотал головой — убери, мол.

— От господина Скандербега пришли, — так же тихо объяснил он. Раши скривился, словно проглотив лягушку, но топорик опустил. Щелкнул замок, дверь открылась.

— Пошли, пацан, заберешь отца. — Узкие глазки Шмеля обшарили прихожую, на мгновение задержались на Раши и наконец уперлись Ардиану в переносицу. — Перебрал твой старик, ноги не держат…

— Так что ж ты его не привел? — удивился Ардиан. Если уж Скандербег не поленился прислать за ним Шмеля, то почему просто не распорядился доставить отца домой? Шмель ухмыльнулся, демонстрируя гнилые зубы.

— Упирается старик-то, кричит: с места не сдвинусь, пока мой младшенький за мной не придет! Давай, пацан, не тяни резину, босс ждет…

— Повежливей, горилла, — неожиданно перебил его Раши. — Не у себя дома. Тебе кто-то сказал, что ты можешь здесь командовать? Значит, тебя обманули…

— Маленький ублюдок, — в голосе Шмеля не было злости, только удивление, — ты забыл, как я навешал тебе в борделе у Айши? Хочешь повторить?

Он шагнул через порог, заполнив собой половину прихожей. Раши издал звук, напоминавший шипение дикой кошки, и взял топорик на изготовку.

— Ты уйдешь отсюда с башкой, разделенной на две половинки, — пообещал он. — Впрочем, чего жалеть, ее у тебя и так-то почти не видно…

Ардиан, прижатый к стенке, с замиранием сердца ждал развязки этой странной сцены. Раши и Шмель явно встречались раньше; ясно было и то, что теплых чувств они друг к другу не питали. Но что будет сейчас?

— Не будь дураком, — внезапно сбавив обороты, примирительно пробурчал Шмель. Он находился уже в трех шагах от Раши. — Ты мне на хрен не нужен, можешь бросить топор и жить в свое удовольствие. Я заберу младшего и съезжу к боссу. Если уговорим вашего старика, привезем его обратно на моей машине — надеюсь, он ее не облюет, обивка почти новая… Ну а не уговорим — придется добираться на своих двоих.

— Что с отцом? — быстро спросил Ардиан, радуясь, что может вклиниться в спор двух бандитов. — Он сильно… — Хотелось вставить слово «напился», но Ардиан подумал и спросил по-другому: — Ему очень плохо?

Шмель усмехнулся и положил лапищу на плечо Ардиана.

— Ему хорошо, парень, можешь мне поверить. Только ноги не держат…

— Я поеду с вами, — неожиданно сказал Раши. — Малый его не дотащит.

Громила сощурил и без того небольшие глазки.

— Тебя хозяин не ждет. Я же сказал привезу на машине…

— Ты сказал: если уговорим, — на губах Раши появилась змеиная ухмылочка. — А отец у нас упрямый, сам знаешь. Так что придется твоему боссу немножко потерпеть.

Шмель молчал, недобро набычившись, и Ардиан уже решил, что драки все-таки не избежать. Но Шмель, видно, получил от Скандербега приказ вести себя мирно, потому что и в этот раз предпочел не лезть на рожон.

— Поехали… — процедил он наконец. — Топор только оставь, чтобы по дороге не порезаться.

Раши поколебался, но в конце концов все-таки поставил топорик в угол. Впрочем, насколько Ардиан знал своего брата, у него наверняка где-нибудь был припрятан нож.

Раздолбанный красный «Мерседес», на котором ездил Шмель, стоял у самого подъезда. Передние колеса его купались в огромной луже, бывшей одной из достопримечательностей рруга Курри, и Ардиан подумал, что выехать из нее Шмелю будет непросто. Древняя машина, однако, оказалась на удивление мощной, и поединок немецкого качества с албанской выбоиной закончился в пользу первого.

— Правда, классная тачка? — вполголоса спросил Ардиан у сидевшего рядом с ним на заднем сиденье Раши.

— Дерьмо, — довольно громко ответил тот. Раши выглядел напряженным и собранным, как бегун перед стартом. — К тому же еще и старое…

Ардиан заметил, как закаменела широкая спина сидевшего перед ним Шмеля, и решил больше не возвращаться к этому разговору. К тому же «Мерседес», на его взгляд, был совсем неплох. Не чета, конечно же, черному бронированному «Гелендвагену», на котором передвигался Скандербег, но вполне приличная машина. Ардиану и на таких не доводилось кататься. Последние полгода он подумывал о том, чтобы купить себе скутер, но для этого пришлось бы залезть в кубышку, а Ардиан старался делать это как можно реже. В конце концов, увезти свою семью куда-нибудь в далекую благополучную страну важнее, чем раскатывать по улицам на мотороллере.

Шмель притормозил перед широкими коваными воротами виллы. Мигнул два раза фарами, потом распахнул дверцу и вылез из машины.

— Посидите здесь, — буркнул он. — Скажу охране, что вас двое…

— Что за дела у отца со Скандербегом? — тихо спросил Раши, когда Шмель отошел на безопасное расстояние. Ардиан пожал плечами.

— Не знаю, правда… Эфенди попросил меня передать отцу, что ждет его вечером на стаканчик ракии. Я и передал… а что, зачем — этого он мне не сказал.

— Ты ведь часто тут бываешь, Арди? — не унимался брат. — Ты же работаешь на Скандербега, не так ли?

Ардиан отвернулся к окну. Он очень не любил, когда Раши начинал задавать такие вопросы.

— Я же не спрашиваю у тебя, какими делами ты занимаешься в городе, — огрызнулся он. — А про отца я и вправду ничего не знаю.

От дальнейших расспросов его избавил вернувшийся Шмель. Тяжелые створки ворот медленно разъехались в разные стороны, и «Мерседес», немилосердно грохоча, вкатился во двор виллы.

Здесь было гораздо светлее, чем на улице. Горели лампы под колпаками невысоких, сделанных в английском стиле фонарей, по берегу искусственного прудика протянулись опалесцирующие нити световодов. Паутина таких же нитей оплетала весь дом Скандербега, превращая его в подобие сказочного дворца. Ардиану еще ни разу не доводилось бывать у босса ночью, и роскошная иллюминация виллы поразила его.

Шмель загнал машину на бетонированную площадку у самой стены и заглушил мотор.

— Выходите, — велел он, не поворачиваясь к братьям. — Парни вас проводят.

Парни оказались под стать Шмелю — здоровенные, с толстыми короткими шеями, в черных обтягивающих футболках, открывающих огромные бицепсы. Раньше Ардиан их не видел, и это его встревожило. Один из бугаев мотнул головой, давая знак следовать за ним. Второй громила и выбравшийся из «Мерседеса» Шмель шумно топали сзади.

Они обогнули дом и вышли к выложенной красным кирпичом террасе. Здесь Ардиан наконец увидел отца.

Отец лежал, уткнувшись лицом в траву. По-видимому, он упал с террасы, да так и остался лежать на земле. Почему-то никто не попытался его поднять.

— Папа! — крикнул Ардиан, бросаясь к нему. Терраса была невысокой, ниже его роста, и падение не могло причинить отцу большого вреда. Но он лежал совершенно неподвижно, а Ардиан слишком хорошо знал, что означает такая неподвижность.

Он с разбегу грохнулся на колени перед отцом, схватил за плечи. Отец застонал, и Ардиан испытал мгновенное облегчение — стонет, значит, жив. В следующую секунду пальцы его коснулись чего-то липкого.

— Что ж вы с ним сделали, суки?! — глухо зарычал за его спиной Раши. — Он же в крови весь!

И точно, это была кровь. Ардиан попытался перевернуть отца на спину, но не смог. Хачкай-старший, никогда не отличавшийся крупным телосложением, неожиданно стал очень тяжелым. К тому же перемазавшемуся в его крови Ардиану никак не удавалось ухватиться за отвороты отцовской куртки — руки скользили.