АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ И СВАДЬБЫ В СУЗАХ

Все знают, что Зевс-Громовержец отличался любвеобильностью и каждую свободную минутку использовал для того, чтобы доставить удовольствие себе и какой-нибудь красавице — смертной или же бессмертной. И вот в ноябре 357 года до новой эры он навестил в Пелле, столице греческого царства Македония, жену царя Филиппа II по имени Олимпиада. Произошло это прямо в брачную ночь, и если бы Филипп не был так сильно пьян, он бы, наверное, услышал, как в супружеской опочивальне прогремел громовой раскат. При звуках грома красавица Олимпиада повернулась к мужу и спросила — на всякий случай, ибо его храп разносился по всему дворцу:

— Кажется, это гром? Я не ошиблась, дорогой? Ах, извини, я не заметила, что ты уже спишь.

И она с улыбкой кивнула Зевсу, который в человеческом обличье нетерпеливо переступал с ноги на ногу возле ложа.

…Когда утром Филипп проснулся и, застонав от головной боли, потребовал себе кубок

вина, чтобы излечить подобное подобным, Олимпиады рядом не оказалось. Она была сердита на молодого мужа и ушла на берег моря. Не то чтобы Филипп был пьяницей, просто македоняне очень любили вино, и их царю приходилось пить и пить, чтобы перепить своих подданных и доказать свое превосходство над ними. Конечно, Олимпиада была счастлива отдаться Зевсу, но все-таки она немного обиделась на Филиппа, который пренебрег своими супружескими обязанностями и позорно заснул на брачном ложе.

Может быть, брачная ночь Олимпиады была такова. Но не исключено, что она проходила совсем иначе. И гораздо страшнее. Об этом повествуется в старинных хрониках, где правда всегда мешается с вымыслом.

Так вот, египетский царь Нектанав (Нектанеб), говорят древние авторы, был могущественным волшебником. Он долго правил в своей стране, а когда ополчились на него за его колдовские чары египетские военачальники, Нектанав исчез и объявился в Греции, в Македонии. А народ египетский опечалился уходом своего царя, и пошел в его покои, и нашел на изголовье постели записку — мол, покидаю я вас, подданные мои, но не навсегда. Через тридцать лет я вновь стану молодым и вернусь к вам.

И вот услышала Олимпиада о том, что в Пелле поселился великий маг и волшебник, и решила навестить его, потому что ей стало любопытно.

— Какая же ты красивая, женщина! — сказал ей вместо приветствия Нектанав. — Ты что-нибудь хочешь от меня?

— Да, чародей, — смело ответила македонская царица. — Сегодня я должна возлечь со своим мужем Филиппом и хочу, чтобы у меня родился необыкновенный ребенок. Пускай он, когда вырастет, завоюет и подчинит себе весь мир.

— Что ж, будь по-твоему, царица, — усмехнулся фараон. — Вечером я приду к вам в спальню и помогу сбыться твоей мечте.

— А как же Филипп? — удивилась Олимпиада. — Ведь он увидит тебя.

— Не увидит. Не беспокойся об этом.

И вот вечером царь с царицей возлегли на брачное ложе, и Филипп вошел в свою супругу и лишил ее девственности. Но потом его сморил сон, и испуганная Олимпиада заметила, что в опочивальне появилось чудовище.

— Не бойся, царица, — сказало оно тихо. — Это я, Нектанав. Я принял один из обликов бога Амона.

А выглядело чудище вот как: голова орла, на ней рога василиска, хвост аспида, ноги аспидовые и львиные, крылья грифона черно-золотые.

Олимпиада действительно была бесстрашной женщиной, если не только не лишилась чувств при виде этакого крылатого дракона, а еще и нашла в себе силы отдаться ему и не закричать от ужаса и отвращения. Впрочем, чего не сделаешь ради того, чтобы твой сын стал властелином мира.

Так или иначе, но Олимпиада зачала — от Зевса ли, от Нектанава ли, от самого ли египетского бога Амона — и в положенный срок родила сына, которого нарекли Александром и которому суждено было войти в историю под именем Александра Великого, или же Александра Македонского. И никогда македонская царица не уставала повторять, что у ее мальчика был совершенно особенный отец, не имевший с царем Филиппом ничего общего.

Скучные же историки твердят, что отцом Александра Македонского был все-таки царь Филипп II, один из величайших государей древности. Всего за двадцать лет он сумел захватить власть во всей Элладе и оставил в наследство сыну сильную державу.

Когда Олимпиада, осиротевшая дочь эпирского царя, познакомилась с Филиппом на острове Самофракия, она была еще девочкой и с увлечением кружилась в религиозных танцах и участвовала в самых разных обрядах. Филиппу она полюбилась, и он поспешил сделать ее своей женой. Потом, впрочем, он не раз жалел о своем решении, потому что у Олимпиады оказался очень тяжелый нрав.

— Ты не первая моя жена, — говорил царице муж, когда та жаловалась ему на дурное, по ее мнению, поведение детей Филиппа от прежних браков. — Ты родила мне Александра, и я назвал его своим наследником, но это не дает тебе права измываться над прочими моими отпрысками.

— Они слабоумны! — топала ногой Олимпиада. — Слабоумны и опасны для нас.

— Глупости, — устало возражал Филипп. — Слабоумен один лишь Арридей, и то потому, что слишком часто беседовал с тобой и даже тайно присутствовал на оргиях вакханок. Такое зрелище кого угодно сведет с ума.

— Что ты, что ты?! — испугалась Олимпиада. — Как ты можешь говорить такое! Если он и был на нашей поляне, то мне об этом ничего не известно. О боги, а вдруг он расскажет кому-нибудь, что я, главная менада Македонии, позволила своему пасынку потешаться над спутницами Диониса?!

— Непременно расскажет, — подтвердил Филипп, желая доказать жене, что его сын разумен и может связно излагать свои мысли. — Уж я его знаю, молчать не станет.

— Это мы еще посмотрим, — прошипела сквозь зубы Олимпиада и, будучи женщиной злопамятной, велела замуровать Арридея в стену — живьем и вместе с женой.

И таких историй было немало. Олимпиада извела всех жен и женщин Филиппа и их детей, причем некоторые были убиты в материнском чреве. Она была так властолюбива, что и мысли не могла допустить, что македонским царем станет не ее блистательный Александр.

Когда наследнику македонского престола исполнилось двадцать лет, Филипп в очередной раз задумал жениться, причем история умалчивает, озаботился ли он прежде развестись с Олимпиадой. Его новой избраннице было всего шестнадцать, а царю — сорок шесть, так что немудрено, что он с нетерпением дожидался брачной ночи. Но он остался верен себе и так напился, что упал, едва поднявшись с места в пиршественном зале.

— Вот человек, который собрался идти походом в Азию, а сам не может пройти от ложа к ложу! — воскликнул оскорбленный за мать Александр и, подхватив Олимпиаду под руку, гордо покинул дворец. Он уехал в Иллирию, а мать его отправилась к себе на родину, в Эпир.

Что же до Филиппа, то он, конечно, понял, что со взрослым сыном ссориться не стоило, и довольно быстро сумел уговорить его вернуться. Но вот с Олимпиадой дело обстояло иначе.

— Ты не представляешь, маленькая моя, — шептал по ночам Филипп своей новой жене по имени Клеопатра, — что мне приходилось терпеть от этой женщины! Она чудовище, просто чудовище! Конечно, в поклонении Дионису нет ничего плохого, но не с такой же страстью надо любить этого бога! Впрочем, ей всегда нравилось дышать воздухом храмов. Ты же знаешь, на Самофракии издавна почитали детородный орган… да-да, милая, именно его, вот так, вот так, ласкай его, ему это нравится… и Олимпиада участвовала во всех фаллических шествиях, хотя от нее это вовсе не требовалось. А эта ее любовь к змеям? Нет, я понимаю, что Дионис предпочитает змей другим тварям и требует, чтобы его служительницы препоясывали ими свои чресла, но кому же понравится зайти в собственную опочивальню и обнаружить на ложе клубок змей?

— Брр, — вздрогнула юная Клеопатра.

— Вот-вот, — подхватил Филипп, — именно что «брр», иначе и не скажешь. И ты представляешь, она всегда, всегда выращивала их в наших покоях, и целовала, и прижимала к груди, и клала в изголовье!..

Олимпиада не простила Филиппу его «предательства». Историки расходятся во мнениях относительно того, по чьему приказу заколол царя Македонии его же придворный офицер, но многие полагают, будто подослала убийцу именно Олимпиада. Зато доподлинно известно, что после гибели супруга она вернулась во дворец в Пелле и тут же велела офицерам царской стражи зарезать прямо на руках у матери крохотную дочку Филиппа и Клеопатры, а потом ударом кинжала в горло убить и саму Клеопатру.

— Мама, может, следовало пощадить ребенка? — спокойно спросил Александр, внимательно вглядываясь в искаженное предсмертной мукой лицо Клеопатры. — Она вряд ли смогла бы отнять у меня престол…

— Нет, сынок, я не желаю, чтобы отродье Филиппа оставалось в живых. Пощадишь ее, потом еще кого-то… оглянуться не успеешь, как сам окажешься в ссылке или на погребальном костре.

Александр молча кивнул. Он никогда не опускался до бессмысленной жестокости, как его мать, но жестокость, присущую другим, извинял и не упрекал за нее.

Молодой царь македонян был очень красив — пышные каштановые волосы, голубые глаза, хорошая стать. Единственное, что портило его облик, это легкое искривление плеч и шеи.

Конечно, с самого детства он считал себя богом и был уверен, что любимый конь Буцефал всегда будет нести его от победы к победе. Ему очень льстили слова поджигателя храма Артемиды в греческом городе Эфесе, который совершил свое черное дело как раз в ту ночь, когда родился Александр. Так вот, Герострат, этот прославивший свое имя в веках преступник, сказал:

— Я выбрал именно эту ночь, потому что богини наверняка не было в ее храме. Она стояла у изголовья рожавшей Олимпиады…

Но на всякий случай Александр время от времени справлялся у оракулов, жрецов и прорицателей (пол и наименование их менялись в зависимости от того, какую очередную страну покорял великий завоеватель), станет ли он властелином мира, а также является ли он сыном божества. Надо ли говорить, что все предсказатели были единодушны.

— Да-да, — твердили они на самых разных наречиях, — без сомнения, о великий царь, ты сын нашего главного бога и наш повелитель!

Так было в египетских Фивах, и в египетской же Сиве, и в Персии… Но началось все в греческих Дельфах, куда Александр примчался, будучи совсем еще молодым человеком, чтобы спросить мудрую Пифию о своей судьбе. Женщины не было в это время в ее пещере, она бродила по окрестностям и дышала свежим воздухом — ведь в ее обиталище всегда было полутемно и одурманивающе пахло пряными травами.

— Прорицательница, ты нужна мне! — сказал Александр и бесцеремонно поволок опешившую даму к ее треножнику.

Когда они вошли в пещеру, Пифия вырвалась и возмущенно воскликнула:

— Ну, знаешь, Александр, боюсь, никто не сможет противостоять тебе!

— Это как раз то, что я хотел услышать, — весело откликнулся молодой царь. — Прощай, женщина! Нет нужды обращаться к Оракулу!

И ускакал в сопровождении верного Гефестиона, друга всей его жизни.

Заручившись поддержкой богов, Александр начал свои завоевательные походы.

Он собрал тридцать пять тысяч воинов, велел взять провианта всего лишь на месяц, отправился в Малую Азию и разгромил у реки Исса огромное персидское войско царя Дария. Тяжелые доспехи, которыми так гордились персы, на этот раз оказали им плохую услугу. Конница Александра была легка и поворотлива, и персы никак не могли угнаться за врагами.

— Побереги себя, царь! — уговаривал повелителя Гефестион. — Мы победили, Дарий бежал, и не надо преследовать его. Ведь ты ранен, хотя, слава богам, неопасно!

Но полководец не послушался. Он вскочил на Буцефала, натянул свой сиявший золотом шлем и резко взмахнул рукой, посылая воинов вперед.

… Дарию удалось ускользнуть, но македоняне захватили обоз персидского царя. Там были не только несметные богатства, но и вся семья Дария — его мать, жена и дети.

— Не забывайте, что наш поверженный враг носил титул Великого царя! Я прикажу казнить каждого, кто осмелится обидеть его женщин и детей! — объявил Александр и послал своего приближенного успокоить родню Дария.

Ночь после победы Александр провел в шатре персидского владыки. Он был поражен господствовавшей там роскошью и сказал Гефестиону:

— Вот что значит быть царем!

Когда Дарий узнал о благородстве Александра, он так растрогался, что предложил врагу половину своего царства и в придачу старшую дочь Статиру с большим приданым.

Все это Дарий изложил в письме к Александру, причем никто не смог бы упрекнуть перса в заносчивости — он обращался к двадцатитрехлетнему полководцу как к равному и ни словом не упомянул о том, что может еще собрать сильное и могучее войско.

Послание было зачитано на военном совете. Стояла удушливая жара, и всем хотелось поскорее уйти из шатра, сбросить горячие доспехи и умыться. Но Александр опустил голову на грудь и погрузился в молчание.

— Почему ты ничего не говоришь нам, царь? — осторожно спросил Парменион, старый военачальник, служивший еще Филиппу.

— Я размышляю. Мне кажется, Дарий оскорбил меня. Он полагает, будто я готов остановиться и даже повернуть назад. Он думает, что меня можно купить!

— Если бы я был Александром Великим, — сказал Парменион, — я бы принял это предложение.

Александр коротко глянул на старика и отрезал: — Я бы тоже, будь я Парменионом! Впрочем, дело было не только в том, что Александр не хотел брать половину, надеясь чуть позже получить все.

Совсем недавно, во время этого персидского похода, он встретил женщину, которая на долгие годы стала его спутницей. Ее звали Барсина, и она похоронила уже двоих мужей. Последним ее супругом был персидский военачальник Мемнон. Так вот, скорее всего Александр обиделся на Пармениона, который знал о Барсине и все же предложил ему жениться на дочери Дария. Конечно, Александр был мудрым правителем, но молодость все же заставляла его иногда забывать о государственной необходимости.

«Вот вздорный старик! — подумал Александр. — Я помню, что отец ценил его, но сколько же можно терпеть эти выходки?!» И вскоре Пармениона удалили от царской особы.

А Барсина забеременела. Едва Александр узнал об этом, он позвал Гефестиона и сказал:

— Спустя восемь месяцев я сделаюсь отцом. Нужно приготовить матери и младенцу достойные дары. Через неделю мы выступаем в поход. Мне нужны Сирия, Финикия и Иудея. С тебя этого хватит, любимая? — спросил он Барсину, и женщина радостно улыбнулась в ответ.

Походы оказались удачными. Правда, Газа довольно долго — целых семь месяцев! — сопротивлялась, так что разгневанному македонянину пришлось, едва крепость пала, приказать семь раз протащить вокруг ее стен мертвое тело градоначальника, но в остальном Александру сопутствовал успех. Барсина осталась довольна.

Потом полководец повел свои войска в Египет. Он задумал основать там нареченный своим именем город и самолично определил направление важнейших улиц, которые пересекались непременно под прямым углом (ни дать ни взять Петербург!). Когда приближенные робко давали понять повелителю, что, как им кажется, не царское это дело по берегу Нила бегать да прикидывать, где пройдет главный проспект, Александр бурчал недовольно:

— Да ладно вам! Все-таки это место уже зовется Александрия. Что же я, судьбой собственного ребенка и вдобавок тезки озаботиться не могу?!

Но вскоре царю надоело заниматься строительством, и он решил отправиться в пустыню, в один очень далекий оазис, дабы побеседовать со жрецами Амона и утвердиться в мысли о своем близком с ним родстве.

— Я хочу превзойти своего предка Геракла, который дошел до Сивы — а именно так зовется этот оазис. Я докажу, что ни в чем не уступаю великому древнему герою! — вот что сказал царь на военном совете.

Однако приближенные знали истинную цель экспедиции, и именно поэтому во все храмы Сивы были посланы гонцы. Жрецам предписывалось называть Александра сыном могущественного бога Амона. Очень возможно, что сам царь не догадывался о замысле своих друзей и прежде всего, конечно же, Гефестиона. Он шел в Сиву и немного волновался — а вдруг жрецы откажут ему в родстве с их богом?

Но все, разумеется, обошлось благополучно. Еще в дороге Амон несколько раз являл македонянину свое расположение. Когда путники стали ощущать недостаток воды, бог ниспослал проливной дождь, а когда песчаная буря замела тропу, то ее показали грекам «божий твари» — то ли вороны, то ли змеи, тут древние авторы расходятся. Александр, что вполне понятно, воспринял все эти случаи как благоприятные предзнаменования и потому не удивился, когда жрецы, не дав македонянину даже войти в святилище, вынесли ему навстречу золотую ладью, посредством которой вещал обыкновенно бог Амон, и объявили пришельца фараоном и сыном главного божества Египта.

…Вот так исполнилось пророчество Нектанава, который, как и обещал, спустя тридцать лет помолодел и вернулся к своим подданным.

После Александр достиг Вавилона, многие храмы которого лежали в руинах, ибо их приказал разрушить жестокий персидский царь Ксеркс.

О боги, как же красив был этот древний город! И как радостно встречали Александра, своего нового повелителя, его жители! Они взбирались на крепостные стены и кричали приветствия молодому прекрасному царю и его храбрым воинам. В алтарях всех уцелевших храмов пылал священный огонь, улицы были усыпаны цветами и розовыми венками, а халдейские жрецы торжественно вышли навстречу Александру и поднесли ему дары.

— Я не ожидал… я никак не ожидал, что так обрадую их! — шептал Александр и незаметно смахивал невольные слезы умиления. Он был сентиментален, этот грозный завоеватель. А в тот день, когда входил в Вавилон, еще и немного пьян.

На следующий же день он щедро наградил жрецов, почтил местных богов и пообещал восстановить все разрушенные персами святилища — в том числе и храм Мардука. Но за это Александр потребовал немало. Он захотел именоваться так же, как именовался некогда Навуходоносор, которого называли «Царем четырех стран света». Разумеется, воля победителя была выполнена, и Александр получил вожделенный титул властителя мира.

А потом у царя произошла романтическая встреча. Девушку звали Роксана, она жила там, где нынче расположился Афганистан, и была дочерью местного правителя. Александр влюбился в нее с первого взгляда и пожелал сделать своей женой. Брак был еще и политически выгоден, но, кажется, македонянина это не слишком занимало.

Брачная ночь получилась невеселая. Она была кровавая, жуткая, вакхически безудержная. Вино лилось рекой, и Александр, сын своего отца, так напился, что даже участвовал в бичевании вакханок — странном развлечении служительниц веселого бога Диониса. И лишь после этого, утомленный, перепачканный кровью, он явился к испуганной Роксане, которая, заметим, была еще совсем девочка, и грубо овладел ею.

Возможно, наутро он и раскаивался, но нам об этом ничего не известно.

А затем военные походы пришлось прекратить. Когда жаждавший все большей славы Александр повел свои войска в Индию, они взбунтовались и отказались двигаться дальше. Раздосадованному царю мира пришлось довольствоваться тем, что неподалеку от места, где расходятся Инд и Ганг, по его повелению была воздвигнута колонна с надписью: «Здесь остановился Александр». И великая армия повернула обратно.

И вот наступил 324 год. Александр уже чувствовал себя усталым и понимал, что пришла пора укрепить свое великое царство, сделать так, чтобы после его смерти оно в одночасье не рассыпалось. «Надо, — решил он, — женить на персиянках как можно больше моих воинов. Это сделает государство сильным, ибо муж не станет сражаться с родней жены».

И в Сузах была устроена небывалая свадьба…

— Приведите мне Статиру, дочь Дария! — приказал Александр. — Я хочу взглянуть на нее и решить, чьей женой она станет.

Девушка, представшая вскоре перед полководцем, оказалась так хороша, что Александр забыл и о Барсине, и о Роксане.

— Я сделаю ее царицей! — объявил македонянин и повернулся к Гефестиону. — А теперь надо выбрать невесту и для тебя, мой верный товарищ!

Гефестион молча поклонился в знак повиновения. Македоняне и греки считали нелепостью низко кланяться и тем более падать ниц перед другим человеком. Они и перед богами-то склонялись очень редко, только в случае несчастья, когда просили их о помощи. Но Александр покорил Восток, а жителям тех краев казалось вполне естественным преклонять колени перед повелителем, выражая свое уважение. Великий македонянин хотел, чтобы все подчинялось ему, и именно поэтому со временем стал требовать от своего окружения низких поклонов и коленопреклонения. Гефестион слишком любил своего царственного друга, чтобы спорить с ним, а вот многие другие возражали и даже устраивали заговоры, справедливо видя в нововведении Александра покушение на их права свободных людей. Заговорщиков пришлось казнить…

Так вот, царь захотел подыскать невесту Гефестиону. Его выбор пал на родную сестру Статиры, и друг великого македонянина опять безмолвно поклонился.

— Но царь, как же так, ведь ты уже женат на Роксане… — говорили ему немногие смельчаки, сохранившие еще свою волю.

— Ну и что? — отвечал Александр. — Мы с вами в Персии, а здесь у всех по нескольку жен. Да, кстати, я забыл вам сказать, что женюсь не только на Статире, но и на ее двоюродной сестре. Не хочется мне уступать кому-нибудь из вас дочь Атаксеркса III, все-таки он был смелым воином и неплохим царем.

У военачальников Александра остались в Греции семьи, но возражать против планов владыки, задумавшего женить своих приближенных на знатных персиянках, никто не посмел. Все понимали, что ждет их в случае отказа. С годами Александр сделался скор на расправу.

И еще десять тысяч воинов женились в тот день на персидских девушках. Солдатские новые семьи не должны были следовать за армией в Грецию. Детям, родившимся в этих браках, предстояло расти и воспитываться в Азии.

Для бракосочетания в Сузах был выстроен огромный шатер, покоившийся на великолепных колоннах и напоминавший зал дворца персидского царя. Стены прикрывали пестрые ковры и тяжелые красные, затканные золотом и серебром занавеси.

Перед множеством невест и женихов выступали индийские фокусники, а также жонглеры, музыканты и певцы.

Поразили всех подарки, приготовленные царем для участников церемонии. Мало того, что невесты получили богатое приданое, так еще и каждому жениху было пожаловано по золотому кубку.

И вот, повинуясь сигналам военных рожков, каждая из девственниц направилась к тому человеку, которого предназначили ей в мужья. Статира и ее кузина подошли к великому царю, и он, как велел персидский обычай, звучно поцеловал обеих. И тут же раздались еще десять тысяч поцелуев. Затем принесли жертвы всем богам — и греческим, и персидским — и начали пировать.

— Всем встать, взять невест за руки и пойти на ложе! — прозвучала команда. И пары дружно удалились туда, где им было предписано провести брачную ночь.

Мы не знаем в точности, что было дальше. Но хочется верить, что Александр все же не поставил возле лож громогласных сотников, чтобы те указывали, когда женихам следует начинать штурм персидских крепостей.

Ночь тянулась долго, и Александр остался ею доволен. Сначала он наслаждался ласками двух своих жен, потом велел им отправиться к Гефестиону, а сам принял в своем алькове супругу своего лучшего друга.

Ну а под утро Александр уже обнимал Гефестиона и говорил ему:

— Я люблю тебя больше всех женщин мира, мой Гефестион! Никогда и ни с кем не испытывал я такого наслаждения.

Можно представить себе отчаяние великого царя, когда всего лишь несколько месяцев спустя после бракосочетания в Сузах ему сообщили, что его друг при смерти. Он поспешил к ложу больного, но опоздал. Гефестион был мертв. — Почему вы не спасли его? — грозно вопрошал безутешный Александр придворных лекарей, и те отвечали, что болезнь казалась неопасной и что покойный — да простит их великий царь! — слишком уж предавался разного рода излишествам, которые нанесли невосполнимый урон его здоровью.

Александр приказал казнить провинившихся врачей, срезал в знак траура свою великолепную шевелюру и занялся подготовкой к похоронам. Он призвал к себе всех самых знаменитых зиждителей Эллады. Царь вознамерился воздвигнуть Гефестиону в Вавилоне грандиозный и совершенно безвкусный памятник, который соперничал бы с египетскими пирамидами.

— Нам не хватит денег, повелитель, — осторожно говорил казначей.

— У нас не хватит, значит, заплатят соседние города и все враги моего дорогого Гефестиона, — мрачно отвечал царь.

В последние дни мая 323 года тело умершего положили на погребальный костер. Он был столь огромен, что пришлось вырубить угол прославленных висячих садов Семирамиды, а его пламя поднялось выше, чем вздымалась некогда знаменитая башня Э-темен-анка. Александр был болен малярией, которую подхватил на гнилых болотах в окрестностях Вавилона. Его бил озноб, и он шептал что-то, прощаясь со своим другом, который навсегда покидал его…

Череда поминальных торжеств казалась бесконечной. Во время этих печальных пиршеств Александр так измучил себя, что не смог справиться с тремя сильнейшими приступами малярии, последовавшими один за другим. На закате 13 июня 323 года до новой эры Александр Македонский испустил последний вздох. Великому царю было всего тридцать три года…

Многие после него осмеливались называть себя божественными и повелителями мира, но все они были лишь жалкими подражателями этого великого воина.

ТРЕТЬЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ БОЖЕСТВЕННОГО АВГУСТА

Гаю из рода Октавиев повезло с родней. Его двоюродным дедом был сам великий Гай Юлий Цезарь, который усыновил внучатого племянника и назначил его своим преемником. Став правителем Рима и приняв имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, он принялся распускать слухи, будто долго колебался, прежде чем согласился сделаться консулом, но, судя по всему, это было неправдой.

Часто, очень часто поговаривали в Вечном городе о том, что наследник Юлия Цезаря, получивший после его смерти чрезвычайные и очень широкие полномочия, происхождение имел темное и низкое.

Многочисленные сторонники Марка Антония — того самого, что был любимцем Юлия Цезаря, а позже сделался любовником и мужем египетской царицы Клеопатры, — терпеть не могли нового властителя Римской республики и потому с удовольствием клеветали на него. Хотя, вполне возможно, никакая это была не клевета, а истина, которую, впрочем, никак нельзя было подтвердить документально.

— Вы только поглядите на него! — заявляли эти люди, имея в виду Гая Октавиана, совсем еще в ту пору молодого, имевшего от роду всего девятнадцать лет. — Неужели кто-нибудь поверит, что этот урод родился от приличных благородных родителей? Волосы редкие, зубы мелкие и нечистые, рост крохотный, нос острый и вечно мокрый, а лицо смуглое, как у какого-нибудь чужеземца!

— Да вроде он утверждает, будто его отец был управляющим македонской провинцией… — сомневались слушатели. — Вот еще! — фыркали недоброжелатели. — Все знают, что отец его был презренным менялой, а прадед с материнской стороны приехал из Африки и держал где-то в Ариции не то лавку с целебными мазями, не то мельницу…

В конце концов консулу надоело слушать о себе все эти гадости. Он объявил Марка Антония врагом римского народа и изгнал его из страны. Как ни странно, он не стал мстить клеветникам и позволил им с чадами и домочадцами уехать к Антонию.

Но внешность у того, кто очень скоро стал Божественным Августом, действительно была непривлекательная. Плохие зубы и смуглая кожа — это еще куда ни шло. А покрытое пятнами и похожими на лишаи расчесами тело? А хромота, которую он никак не мог скрыть? А нелюбовь к холоду и — вот странность-то! — к жаре, заставлявшая его летом всегда носить съезжавшую на нос огромную шляпу, а зимой натягивать под тогу не меньше четырех теплых туник, что делало императора похожим на капусту?.. И только его глаза, блестящие, странного стального цвета, под взглядом которых противники часто замолкали и опускали головы, заставляли поверить в то, что Октавиан Август был незаурядным, а возможно, даже великим человеком и императором.