- Вас должны убить во время побега. Гарнизон этого приятного заведения, как водится, состоит не из гениев, но и у них могут возникнуть вопросы. Поэтому я сейчас выстрелю в вас, вернее, в того, кто стал вами. Вы же быстрей спускайтесь, нам надо успеть до того, как прибежит стража, для инвалидов они еще очень хорошо бегают.
      Выстрел раздался как раз в тот момент, когда Жиль и Понго, одновременно спрыгнув со стены, оказались в седлах. Лишь секунды на три опередили они своего спасителя. Когда лошади, идя крупной рысью, застучали копытами по тихой улочке Сен-Антуан, в крепости ударил колокол, объявляя о побеге. Оглянувшись на полном скаку, Жиль разглядел тени людей, с факелами и фонарями бежавших по галерее контрэскарпа. Охрана и вправду действовала проворно.
      Погони не было, но всадники продолжали нахлестывать лошадей. В три часа ночи они были уже у церкви Сен-Поль. Только тут дали передохнуть лошадям и дальше поехали шагом в сторону улицы Кутюр-Сен-Катрин (теперь улица Севинье), стараясь, насколько возможно, не будить заснувшее эхо. Набат был слышен и здесь, но звуки его не мешали обывателям спокойно спать за закрытыми ставнями.
      - Мы почти на месте, - сказал незнакомец. - Лошади были нужны, чтобы как можно скорей исчезнуть и чтобы перевезти особу, занявшую ваше место во рву. А так мы могли бы пешком дойти.
      - Куда мы едем?
      - Ко мне. Никому и в голову не придет искать вас у меня.
      Дождь прекратился, словно выполнил свою роль в планах короля. Незнакомец скинул не нужный теперь плащ и снял маску. При свете фонаря Жиль разглядел веселые глаза, длинный острый нос, круглый рот; незнакомец был уже не молод, но каждое его движение говорило о том, что этот человек любит и умеет жить.
      Миновав особняк Карнавале, всадники свернули на улицу Фра-Буржуа и выехали на улицу Вьей-дю-Тампль.
      - Вот мы и дома, - сказал незнакомец, указывая на внушительный портал старого здания.
      Слуга, атлетически сложенный негр, поспешил отворить ворота, и всадники въехали в большой мощеный двор, окруженный домами, в окнах которых не видно было ни единого огонька.
      Беглецы спешились, слуга повел лошадей в конюшню.
      - Я покажу вам дорогу, - сказал хозяин дома. - Только смотрите под ноги - не споткнитесь. Этот дом был раньше резиденцией голландского посла, с тех давних времен он ни разу не ремонтировался.
      Они миновали полутемный сводчатый проход и оказались в другом дворе, более обширном, чем первый. В глубине двора стоял дом старинной архитектуры. В окнах первого этажа горел свет.
      На звук их шагов дверь распахнулась, и на пороге показалась молодая женщина в небрежно накинутой муслиновой шали и со свечой в руке, освещающей ее красивое взволнованное лицо.
      - Наконец-то! - вздохнула она. - Я так волновалась! Я так переживала за вас!
      - Вы напрасно волновались, моя дорогая Тереза. Все кончилось хорошо, и мы, все трое, живы и здоровы. Позвольте, моя дорогая, представить вам шевалье де Турнемина из Лаюнондэ и его слугу.
      - Мне больше нравится слово "товарищ", - поправил Жиль, улыбаясь и подходя, чтобы поприветствовать молодую женщину. - Из Великого жреца онондагейцев нельзя сделать слугу. Если позволите, я представлю его вам, и вы убедитесь, что он так воспитан, как наши европейцы.
      Понго подошел к хозяйке дома и с достоинством поклонился ей. Лицо незнакомца просияло, казалось, он хотел обнять своего гостя, но ограничился тем, что положил ему руку на плечо.
      - Вы говорите как настоящий дворянин. Истинный Бог! Я счастлив принимать вас у себя.
      Знаменитый герой, благородный воин, защитник угнетенных, для меня большая честь видеть вас в моем доме.
      - Благодарю. Но, может быть, теперь, сударь, вы скажете, кому я обязан, больше чем жизнью?
      - Ах, тысяча извинений! Как я мог забыть?!
      Это госпожа де Виллермолаз, мой друг, а я Пьер-Огюстен Карон де Бомарше.
      Жиль не верил своим глазам.
      - Бомарше?! Автор знаменитой "Женитьбы Фигаро" и "Севильского цирюльника", в которых недавно играла сама королева вместе с графом д'Артуа?
      Писатель улыбнулся и поклонился.
      - Действительно, мне была оказана эта честь...
      Но удивление Турнемина еще не прошло.
      - Бомарше - тайный агент короля? Но не вы ли были брошены в тюрьму по его приказанию?
      - Да, в Сен-Лазар, но вовсе не по приказу короля. Это были происки мосье: меня засадил в Сен-Лазар, вас - в Бастилию. Несколько дней спустя король освободил меня оттуда. Почти как и вас, но немного проще: хватило простого приказа об освобождении. Хочу добавить, что я уже давно у него на службе.., секретной, хотя он сам вряд ли так думает. Но это не важно...
      И он взмахнул рукой, как бы прогоняя грустные мысли.
      - Не кажется ли вам, шевалье, что, прежде чем разговаривать о политике, надо как-то вас высушить. Вы с господином Понго совершенно мокрые, посмотрите, во что превратился любимый ковер Терезы!
      - Ах, извините, мадам! Мы никак не думали оказаться в салоне.
      - Я вовсе не сержусь на вас, сударь, - улыбнулась Тереза, ласково глядя на своего мокрого гостя. - Пьер-Огюстен подыщет вам какую-нибудь сухую одежду, а потом мы поужинаем. У меня есть свежие яйца, я привезла их вчера из Эрменонвиля, и, надеюсь, вам понравится мое клубничное варенье.
      Некоторое время спустя, облаченный в палевый с белыми и зелеными разводами халат, принадлежавший самому Бомарше, Жиль восседал за столом рядом с Понго, одетым в пурпурную мантию, делавшую его похожим на короля из трагедии.
      Отдавая честь вареным яйцам, чудесным хрустящим хлебцам и душистому кофе, Турнемин рассматривал своих хозяев.
      Тереза была лет на двадцать моложе своего друга, но смотрела на него с почти материнской нежностью, ее прекрасные пепельные волосы, отлично причесанные, несмотря на уже довольно поздний час, обрамляли красивое лицо, а веселые голубые глаза внимательно следили, чтобы никто из гостей не был ни в чем обделен. Свежая, привлекательная, она отлично гармонировала с интерьером столовой: с потолком, расписанным Дориньи, двумя резными буфетами, заполненными массивным столовым серебром и фарфором; стены украшали фламандские натюрморты, а пятнадцать стульев, отделанных темно-красным мебельным плюшем, завершали весь ансамбль.
      Мягкий свет лился из большой бронзовой позолоченной люстры.
      Чувствовалось, что молодая хозяйка была душой дома, где все дышало порядком, достоинством и радостью. Говорила она с легким акцентом, и Жиль не мог удержаться, чтобы не задать вопрос:
      - Откуда вы родом, сударыня?
      Она стала такой же красной, как ее варенье.
      - 01 Вы заметили мой несчастный акцент? - сказала она с очаровательным смущением. - Я родилась не во Франции, шевалье, а в Швейцарии. Конечно, вам, парижанину, сразу заметно...
      - Что вы, мадам, какой я парижанин! Я бретонец и еще совсем недавно был просто бедным крестьянином. Как вам мой деревенский акцент? Ваш выговор очарователен, он напоминает мне моего лучшего друга барона Ульриха-Августа фон Винклерида.
      Говоря так. Жиль взял руку молодой женщины и, к явному удовольствию Бомарше, поднес ее к своим губам.
      Когда Турнемин отставил пустую чашку, Пьер-Огюстен встал, подошел к одному из буфетов и достал из него большой деревянный ларец, в котором лежали прекрасные, светло-коричневого цвета сигары.
      - Не желаете ли, шевалье? Наверное, в Америке вы привыкли курить сигары? Я сам иногда их курю, но редко.
      - Действительно, - сказал Жиль, беря осторожно один из табачных цилиндров и вертя его, прежде чем поднести к пламени свечи, - я приобрел там вкус к курению виргинского табака, а также сигар, но этот сорт я пробовал только однажды на приеме у адмирала Грасса. Эти сигары - большая редкость, вам просто повезло, господин Бомарше. У вас, верно, большой интерес к Америке?
      Писатель засмеялся, в свою очередь прикуривая от свечи.
      - Да, вы правы, большой интерес. Настолько большой, что Конгресс легко забыл о нем. Сигары и кофе, который мы только что пили, - вот и все, что мне осталось от дома "Родриго Хорталес и Компания", филиал которого я открыл даже здесь.
      Действительно, в 1776 году, как и финансист Лере де Шомон (но последний с помощью своего собственного достояния), Бомарше, чтобы скрыть помощь, оказываемую Францией повстанцам Америки, открыл торговый дом с капиталом в миллион ливров. Деньги дал король. Бомарше должен был снабжать американскую армию оружием, боеприпасами и обмундированием. Друг грандиозного, он с головой ушел в это дело, ожидая, правда, и для себя от него немалую выгоду. Несколько судов, среди которых одно - "Гордый Родриго" - принадлежало Бомарше, привезли в Америку пушки, мортиры, снаряды, ружья. Пришла победа, и молодые Соединенные Штаты на радостях забыли о помощи, оказанной им французскими друзьями. Дом "Родриго Хорталес" был вынужден закрыться, а хозяин его так и не окупил свои затраты.
      Удобно раскинувшись в кресле, Бомарше внимательно следил, как вместе с голубыми кольцами дыма улетают его золотые мечты.
      Молчание затянулось, и Тереза встала.
      - Мне кажется, пора проводить наших гостей в их комнаты. После всего пережитого они нуждаются в отдыхе.
      - У вас здесь так хорошо, что я не чувствую никакой усталости. Понго, надеюсь, тоже, - уверил ее Турнемин, взглянув на индейца, который молча курил свою сигару.
      - Тогда я вас покину, шевалье, - сказала Тереза, протягивая руку молодому человеку. - Уж я-то точно устала. Увидимся завтра.
      - Да, но завтра его не надо называть шевалье, - предупредил Бомарше, внезапно возвращаясь к действительности. - Не забывайте, что вы умерли, мой бедный друг, и мы должны придумать вам новое лицо. У вас есть какое-нибудь предложение?
      - Да, я думал.., принять свое старое имя, которое носил до того, как отец признал меня... Почему бы мне снова не стать Жилем Гоэло, плебеем?
      - Не будьте наивным, это совершенно невозможно. Не забывайте, что граф Прованский прекрасно осведомлен о вашем прошлом и шпионы его не дремлют... Нет, надо изменить не только ваше имя, но и внешность, и образ жизни. Вы должны стать совсем другим человеком, и, верьте мне, это будет нелегко. Настоящее перевоплощение, как настоящий театр, - это большое искусство, оно требует и силы и времени...
      - Но как раз времени у меня и нет! Я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, и потом, жизнь моей жены в опасности, и я должен...
      - Завтра же вырвать ее из рук графа Прованского? Сожалею, но это невозможно. У меня приказ короля, в котором сказано, что вы должны скрываться у меня до тех пор, пока я не сочту возможным предоставить вам свободу.
      - Пьер-Огюстен прав, вас легко узнать. Вы такой красивый, - добавила она с наивной откровенностью, которая заставила обоих мужчин улыбнуться, и разрядила атмосферу.
      - Вы блондин с бронзовой кожей, - продолжал Бомарше, - почему бы вам не стать испанцем?..
      - Только Испании здесь не хватало! - воскликнула Тереза. - Почему бы тогда не швейцарцем? Это ему больше подходит...
      - Но, ради Бога, чем тебе не нравится Испания?!
      - Утро вечера мудренее, - вдруг изрек Понго, который за весь вечер не сказал и слова, а открывал рот только, чтобы воздать должное угощению Терезы.
      - Вот она истина! - воскликнул Бомарше, потягиваясь, словно огромный кот. - Да здравствует древняя индейская мудрость! А насчет предложения Терезы, - добавил он, - должен сказать, что оно, к сожалению, не подходит. Всем известно, что ее соотечественники "великие" мореплаватели и, если один из них станет прогуливаться по городу в сопровождении ирокезского вождя... Нет, мы должны придумать что-то другое... А теперь идем спать!
      Гости попрощались с хозяйкой, а Бомарше взял лампу и сам проводил их до дверей комнат, расположенных этажом выше.
      - Хочу вас предупредить, - сказал Пьер-Огюстен, поднимаясь по лестнице, - я полагаюсь на своих слуг, но на всякий случай вам будет прислуживать негр Жан-Батист, это он помогал нам сегодня ночью, ему я полностью доверяю. В течение нескольких дней вам не стоит выходить из дома, воздухом дышать лучше ночью в саду.
      Вы скажетесь больным до тех пор, пока не утихнут разговоры о вашей трагической кончине. Верьте мне, долго это не продлится. Трагедии случаются часто, а интерес публики быстротечен. Вот о мосье я этого бы не сказал. С ним надо ухо держать востро.
      - Я во всем полагаюсь на вас. Но не скрою, длительное заточение меня не устраивает, я должен как можно скорее выйти отсюда!
      - Я знаю. И мне любовь знакома. Знайте и вы, что можете полностью мне довериться. Вы здесь у себя дома, располагайтесь и спокойно спите.
      Жиль протянул руку, и Пьер-Огюстен с готовностью пожал ее.
      - Спасибо, - сказал молодой человек. - Спасибо за все. Я этого никогда не забуду.
      И он закрыл дверь, а его хозяин стал спускаться по лестнице, напевая песенку Керубино, ее знал наизусть весь Париж:
      Мой конь летит на воле
      А сердце сжалось от боли,
      Я еду в чистом поле,
      Поводья опустив...
      <Перевод Н.Любимова>
      Вот так Турнемин и Понго оказались у Фигаро...
      Часть вторая
      ПОКУШЕНИЕ
      ДРУГОЕ ЛИЦО
      В эту ночь Тереза де Виллермолаз не ложилась. Пока ее гости спали, убаюканные безопасностью и вновь обретенной свободой, Тереза отправилась к заутрене в монастырь Дочерей Креста, находившийся рядом с Бастилией. Она знала, что ранние богомольны - лучший источник информации, и ее ожидания оказались не напрасными. Со времени ареста кардинала де Рогана узники Бастилии вызывали в парижанах жгучее любопытство, но больше всех интересовались делом о колье королевы жители улицы Сен-Антуан.
      Лишь только раздались завершающие слова мессы, прихожане тут же принялись обсуждать ночное происшествие.
      - Вы слышали колокол?
      - Конечно! Он нас разбудил! А вы не знаете, что там произошло?
      - Говорят, один из тех несчастных, кого австрияки держат в Бастилии, выбросился из окна башни.
      - Нет, говорят, это побег. Мой мальчишка, выходя из пекарни, слышал, будто один узник пытался бежать, а стража его застрелила.
      - Верно одно: стреляли, и не один раз. Это-то мне показалось подозрительным - может быть, узник был нежелательным свидетелем, и его убили, потому что он слишком много знал?
      Фантазия прихожан разыгралась, Терезе рассказали о шпионе, который должен был отравить кардинала, но, разоблаченный стражей, был застрелен и брошен в ров, и о том, что сам кардинал пытался бежать, но его вовремя схватили. Слухов было много, но никто не рассказывал о четырех всадниках, с быстротой молнии пересекших площадь и скрывшихся как раз в тот момент, когда в крепости ударил колокол.
      Немного успокоенная, молодая женщина пошла домой; религия не имела для нее большого значения: у Терезы был свой бог, совершенно земной, и она ему преданно служила.
      Именно во имя этого псевдосупружеского бога она взяла с Турнемина слово не выходить из дома до тех пор, пока Пьер-Огюстен сам не откроет ему дверь.
      - Будьте уверены, он не задержит вас слишком долго. Он прекрасно информирован и отпустит вас, как только это станет для вас безопасно. А до тех пор глупо испортить то, что так хорошо началось. Помните о шпионах графа Прованского!
      - Не только глупо, но и нелепо и даже преступно было бы так отплатить ему и вам за гостеприимство. Не беспокойтесь, я даю слово.
      Обещание далось Турнемину с большим трудом, он сгорал от нетерпения отомстить своему врагу принцу и освободить Жюдит. Но среди многочисленных недостатков нашего героя не было неблагодарности, он знал, какая опасность грозит и Бомарше, и его близким, если только мосье узнает, что Турнемин жив.
      Волей-неволей, но Жиль подчинился, и так начался новый период его жизни, когда радость и покой дня сменялся кошмаром ночи. Тень Жюдит преследовала его во сне: то он видел ее плачущей и бьющейся в руках демонов с лицами графа и его астролога, то, наоборот, ему казалось, что Жюдит снова с ним: она обвивала его своими волосами, он чувствовал ее нежную кожу, ощущал биение ее сердца под своими губами, видел, как она открывается навстречу его ласкам... И снова огромные ручищи отнимали у него жену, страшные пальцы, как огромные слизняки, извивались по ее груди, животу, терзали ее шелковое тело и бросали ее в бесконечную пропасть, и она падала, падала, падала...
      В ужасе Жиль просыпался, но вместо страшных чудовищ над ним склонялось обеспокоенное лицо Понго. Верный индеец тряс его за плечо, стараясь разбудить.
      - Ты кончишь болезнью, - говорил он и отправлялся за целебным отваром, который специально для него готовила Тереза. Иногда Понго добавлял в отвар немного мака, и тогда Жиль засыпал глубоко и спокойно.
      Так Турнемин проводил ночи, но дни его были значительно приятней, ведь он жил у Бомарше...
      Во Франции мало было людей настолько известных, насколько и униженных, как знаменитый отец Фигаро. В чем только злопыхатели и завистники не обвиняли его! Они называли его вором, бандитом, алчным хищником, взяточником, исчадьем ада, изменником. Ведь во Франции любят только тех, кто ни над кем не возвышается.
      А Жиль увидел человека почти вдвое старше себя, но который, несмотря на возраст, сохраняет молодость и привлекательность; человека, чья глухота не мешала ему слышать чужую скорбь; человека, чьи интересы простирались от повстанцев Америки до протестантов Франции; человека, боровшегося за проведение водопровода в Париже и за покорение воздушного пространства человечеством, любившего женщин, легкую роскошную жизнь, деньги.., и умевшего все это совместить в своей душе.
      Жиль подружился с Терезой, бесконечно восхищаясь этой маленькой стойкой женщиной. Весь дом держался на ней, все в нем сверкало чистотой и порядком: белье было белоснежным, полы натерты, столовое серебро блестело, мебель сияла, все дышало крепким здоровьем, благоухало пчелиным воском. Ухоженный сад с подметенными дорожками и ровными газонами радовал глаз, а цветы на клумбах были такими же яркими и веселыми, как шелковые занавески на окнах.
      Но именно на кухне в полной мере раскрывался талант Терезы. Бомарше был гурман, любил покушать, а Тереза умела его накормить. Прекрасная кухарка, она никому не доверяла покупку продуктов, каждое утро в одно и то же время скромно, но опрятно одетая, она отправлялась на рынок в сопровождении одного или двух лакеев с большими корзинами в руках, а иногда, если ожидались гости, то и с небольшой тележкой.
      Когда она возвращалась с рынка, подвал ее дома превращался во дворец дамы Тартин. Бесподобные ароматы заполняли лестницу и проникали в комнаты.
      Но хозяйственные заботы не мешали ей быть всегда красиво одетой, хорошо причесанной, по вечерам она любила играть на арфе. Милая, веселая, заботливая и элегантная, она была идеальной подругой для великого Бомарше.
      По настоянию Терезы для беглецов сшили новую одежду, ведь весь их гардероб остался в Бастилии. За это Жиль был ей особенно признателен.
      Он привязался и к маленькой Эжени, ребенку, которого Тереза подарила своему любовнику девять лет тому назад. Веселая, как отец, и обаятельная, как мать, она скрашивала беглецам вынужденное заключение. Но ей их представили уже под вымышленными именами.
      Понго, в огромном черном парике с хохолком и сеткой для волос, стал испанским сеньором доном Иниго Конил-и-Тартуга, графом де Баратария, а Жиль превратился в его секретаря.
      Этот двойной маскарад был, конечно, задуман Бомарше, но актеры играли свои роли с поразительным совершенством. Надменная молчаливость индейца прекрасно подходила испанскому гранду, а согнутая спина его секретаря, подслеповатые глаза за стеклами огромных очков, согнутые дрожащие колени говорили о том, что этот человек всю свою жизнь прокорпел над бумагами.
      Роль настолько удалась Жилю, что однажды, когда в кабинете писателя они обсуждали свои дела за бокалом шампанского, Пьер-Огюстен неожиданно предложил:
      - Вы, конечно, хотите вернуться в королевскую гвардию? А почему бы вам не стать актером?
      Это прекрасная карьера и отличное прикрытие...
      Кто, в конце концов, пойдет искать дворянина среди шутов и комедиантов?
      - Мысль действительно хорошая, - вздохнул Турнемин, с удовольствием распрямляя свои длинные ноги, - если бы не огни рампы и не острые глаза публики. Человеку моего роста очень трудно долго оставаться скрюченным. Нет, нужно найти такой образ, который позволит мне жить вертикально. Потом, театр дело несерьезное, переодеться и забавлять ваших домашних - пожалуйста, но стать актером...
      - Я вам не позволю так говорить! - воскликнул Бомарше. - Театр, мой друг, - это величайшая школа жизни, ибо она дает возможность все попробовать, воплотиться во все персонажи, победить само время. Да, да! Сегодня вы играете двадцатилетнего юношу, а завтра немощного старца, сегодня вы нищий, а завтра король! Кстати, если я правильно понял Его Величество, вы скорей всего станете моим собратом.
      - Собратом!
      - Когда мы подыщем вам новое лицо, вы станете секретным агентом короля. Это ремесло ничем не хуже актерского, но агент играет не для публики, только он сам знает, удалась ли его роль и какая награда ждет его в конце пьесы: лавры или... Видите ли, - продолжал Бомарше, подливая вино гостю и угощая его рейнским печеньем, принесенным Терезой, - разведчик - это актер бесконечного и тайного театра, он не может в конце пьесы снять свою маску. Такая комедия превращается в драму...
      Турнемин с любопытством поглядел на хозяина дома.
      - Почему?.. Признаюсь, я не очень хорошо понял. Что секретный агент часто меняет свой облик, с этим я согласен. Но почему он не может расстаться со своей маской, чем хуже его настоявшее лицо? Ведь Родриго Хорталес исчез, когда закрылась его контора...
      - Родриго Хорталес был лишь призраком делового человека, и он исчез, когда надобность в нем отпала. Вы молоды, шевалье, при дворе были недолго, вы вряд ли слышали имя шевалье д'Эона? Его теперь нет во Франции...
      Турнемин вспомнил, что уже слышал прежде это имя.
      - Шевалье д'Эон? Дама, у которой я снимал квартиру в Версале, рассказывала мне, что раньше сдавала свои комнаты девице д'Эон. У нее было много странных привычек, например, она любила курить трубку...
      - А где вы жили в Версале?
      - Улица Ноай, павильон Маржон...
      Бомарше рассмеялся.
      - Так вот: эта ваша девица и шевалье одно лицо!
      И Бомарше рассказал странную историю молодого бургундца. Он был членом знаменитого "Секрета короля" (основанного Людовиком XV для своих личных целей) и во время посольства графа де Боргли в Россию переоделся женщиной и даже занял пост чтицы при царевне Елизавете.
      Потом он служил капитаном в драгунском полку и выполнял тайные поручения в Англии.
      - Худощавый, красивый, соблазнительный, с девичьим цветом лица, с изящными руками, с легкой походкой.., д'Эон был красивой женщиной и удалым офицером.
      - Это невозможно! Ведь женщина даже пахнет по-другому...
      Бомарше опять рассмеялся.
      - Клянусь, несмотря на туманы Темзы, насморка у меня не было, и все же он... Он был чертовски очарователен, он увлек меня, я даже предложил ему выйти за меня замуж!
      Теперь настала очередь смеяться Турнемину.
      Он не мог без смеха представить Бомарше женатым на драгунском офицере.
      - Как же вы избежали этого брака? "Дама" вам отказала? Она в вас не влюбилась?
      - Насколько мне известно, ни она в меня, ни я в нее влюблены не были. Мое предложение было политическим, на самом деле мы сердечно презирали друг друга. Тогда д'Эону было не больше двадцати лет, но потом в результате одной интриги, затрагивающей честь короля, д'Эон был вынужден дать слово никогда больше не снимать женской одежды. Это был приказ короля и министра иностранных дел. Теперь он страдает, как осужденный.
      - Где он сейчас?
      - В Лондоне. Ему платят пенсию. Увы, уже почти ничего не осталось от прежнего щеголя.
      Этот мрачный, сварливый человек, я думаю, от всего сердца проклинает тот день, когда он вырядился в женские тряпки. Краситься, накладывать мушки, наряжаться, ходить в туфлях на высоких каблуках и жить в Англии, когда больше всего на свете хочется выкурить трубочку в придорожном трактире, глядя в окно на живописные виноградники Тоннеруа... Он никогда в жизни их больше не увидит... Это очень жестокое наказание...
      Бомарше умолк, а Жиль с ужасом представил себе жизнь д'Эона: погребенный заживо под кружевами и шелками женских нарядов, как мечтает он о свободе, славе, семье и достойной старости... Жиль вспомнил, что рассказывала старая Маржон. Она любила поговорить об этой удивительной рослой даме, всегда одетой в черное, ей шила модистка самой королевы мадемуазель Бертин, всегда с трубкой в зубах... У нее не было горничной, только старый слуга, она никогда не ходила в церковь ни к мессе, ни к исповеди. А однажды мадемуазель Маржон застала ее со шпагой в руках, делающей фехтовальные упражнения... Жиль попробовал себя представить на его месте, ведь судьба или случай на службе короля могли и его поставить в такое же положение, заставить и его задыхаться под тяжестью благоухающих шелков...
      - Я бы такое не вынес, - решил он наконец, - и мне совершенно непонятно, почему он не укатил к черту.., за море, на другой континент? В диких дебрях Америки никто не стал бы смотреть, что он по утрам надевает: штаны или юбку.
      - Никто ему и не мешает это сделать, он может нанять любое судно в Дувре или Портсмуте, но он вступит на него в женской одежде и в ней же должен сойти в Америке. Я же сказал вам, что он дал слово. Д'Эон, как бы я к нему ни относился, - настоящий дворянин.
      Турнемин слегка покраснел.
      - Да, верно, я об этом забыл. Но, мой друг, ваш рассказ лишь подтверждает мою мысль: новое лицо шевалье де Турнемина должно сильно отличаться от старого, но под этой маской я хочу реально жить, а если придется, то и умереть.
      - Еще немного терпения. В "Газетт" написали, что тело шевалье де Турнемина было найдено во рву Бастилии, что вас застрелили при попытке бегства. Газета совсем свежая, еще краска не просохла. Через несколько дней я познакомлю вас с моим другом Превием.
      - Превий? Комедиант?
      - Актер! Он надежный и.., храбрый человек.
      Он не проболтается, он хранит много разных секретов, поверьте мне. Он не любит графа Прованского больше, чем мы с вами. Превий - мастер грима! Вкус его безошибочен, он с первого взгляда определит, кем вы станете. Он поговорит с вами минуты три и придумает, какую роль для вас выбрать. Кстати о роли, знаете, - добавил он, улыбаясь, - Превий имел мужество отказаться от роли Фигаро, когда я ему предложил!
      - Невозможно! - воскликнул Турнемин, он знал, с какой нежностью относится Бомарше к своему "Севильскому цирюльнику".
      - Да, отказался, потому что по возрасту не подходит для этой роли. Верьте мне, шевалье, Превий вам поможет. А пока продолжайте играть роль секретаря... Это вам на пользу...
      Роль не слишком обременяла Турнемина, с домочадцами Бомарше он и Понго встречались только за столом, в остальное время их видели только Тереза и Эжени, а большую часть дня сеньор Конил-и-Тартуга с секретарем проводили в своих апартаментах, каждый по-своему убивая время.
      Понго пил, и бывали вечера, когда, прежде чем спуститься к ужину, Турнемин должен был укладывать пьяного, как польская шляхта в день праздника, индейца в постель. Тогда он не успевал насладиться игрой Терезы на арфе в галерее Флоры или развлечь маленькую Эжени.
      В субботние вечера ни он, ни Понго не выходили из своих комнат, по субботам Бомарше принимал гостей: Гюдана - самого близкого друга ведикого драматурга, не знавшего, однако, об их присутствии в доме Бомарше, аббата Колонна, актера Моле или интенданта де Ла Ферте - все эти люди могли быть полезны нашим беглецам.
      В такие вечера особняк на улице Вьей-дю-Тампль сверкал огнями, под звуки музыки приглашенные занимали места за обильным столом, Тереза угощала, но верный Жан-Батист или старый Поль не забывали отнести на большом подносе блюда с этого стола обоим узникам.
      Субботние приемы были тяжким испытанием для Турнемина и Понго. В доме собиралось много людей, ведь триумфальное шествие "Женитьбы Фигаро" подняло Бомарше на вершину славы. Следом за Парижем вся Франция и вся Европа аплодисментами встречали великую пьесу. Кроме того, Пьер-Огюстен организовал Бюро драматического права (или, как теперь говорят, авторского права), предназначенное обязать наконец французских актеров выплачивать гонорары драматургам. Не сразу все вышло гладко, но Бомарше победил, и вчерашние противники сегодня спешили выразить ему свое восхищение. Праздничный шум наполнял дом, мешая беглецам спать; каждую минуту Турнемин и Понго с ужасом ждали, что толпы пьяных гостей, прогуливающихся по дому, отыщут их скромное убежище.
      Заключение начало тяготить Турнемина, ему казалось, что стены давят на него, он задыхался, а по ночам теперь ему уже снилась свобода, степь и он сам, верхом на Мерлине, скачущем во весь Дух. Тихие семейные радости дома Бомарше больше не занимали его, Турнемин терял аппетит и все реже выходил из своей комнаты.
      Наступил октябрь. Атмосфера в доме на улице Вьей-дю-Тампль понемногу сгущалась. Пьер-Огюстен, постоянно занятый сразу несколькими делами, с некоторых пор с горечью стал замечать оборотную сторону своей известности: число врагов увеличивалось пропорционально росту его славы, а возможно, еще быстрее, и среди них встречались особенно опасные: те, чьи перья были так же остры, и они могли нанести поражение на его же собственной территории.
      Самым непримиримым из них был граф де Мирабо, провинциальный дворянин, человек сомнительной репутации, литературный прощелыга. Постоянные скандалы, дуэли, долги неоднократно приводили Мирабо в тюрьму; почти урод, с огромной головой и лицом, испещренным оспой, он обладал великим даром красноречия и большой эрудицией. Бомарше обидел будущего трибуна тем, что, во-первых, отказался печатать его эссе о Цинциннати в своих изданиях, а во-вторых, потому что не одолжил ему двадцать пять луидоров, узнав о плачевном финансовом положении Мирабо.
      - Если я вам дам эту сумму в долг, - сказал ему Пьер-Огюстен, - мы обязательно поссоримся. Я готов сейчас же с вами поссориться и сэкономить двадцать пять луидоров.