ГЛАВА 1

Итак, уважаемые читатели, вам уже известно о июне 1791 года, за несколько дней до тех событий, которые оставят глубокий след в жизни Констанции де Бодуэн, которая в то время была одной из фрейлин королевы Марии-Антуанетты.

Констанция вернулась в Париж в конце 1784 года. Ее возвращение прошло почти незамеченным, и сама Констанция еще не знала, как сложится ее дальнейшая судьба, когда неожиданно в один февральский день нового 1785 года в ее дом на Вандомской площади прибыл посланец из Версаля. Это был высокий черноусый красавец в черном костюме мушкетера. Когда Констанция спустилась узнать, в чем дело, он, даже не представляясь, откинул полы плаща и протянул женщине небольшой конверт с сургучовой печатью, на которой стоял личный знак королевы Марии-Антуанетты. Точно также, не произнеся ни единого слова, офицер-мушкетер растворился за дверью. Присутствовавшие при этом слуги стали с любопытством переглядываться между собой.

В тот же вечер, сменив ставшие для нее уже привычные темные и траурные наряды на великолепное платье из тончайшего батиста и драгоценные украшения — богатые, но не настолько, чтобы обращать на себя излишнее внимание — Констанция отправилась во дворец. Путешествие длилось не больше часа, но для Констанции оно превратилось в мучительную бесконечность. Всю дорогу до Версаля ее мучила только одна мысль: «Меня вызывают к королю. Нет ли в этом какого-либо дурного предзнаменования? Я не извещала королевский двор о своем прибытии в Париж и пока не намерена вести светскую жизнь».

Но здесь в столице было трудно укрыться от множества любопытных глаз. Очевидно, кто-то сообщил королю либо кому-то из его придворных о том, что в Париже появилась бывшая любовница бывшего короля Пьемонта Витторио. Что могло последовать за этим — наказание, опала, приказ покинуть Париж или даже Францию?

Констанция терялась в догадках. Но больше всего ее волновала даже не собственная судьба, а судьба сына. Нет, теперь уже никто не сможет их разлучить — ни король Франции, ни даже сам папа Римский. Но тревога и сомнение терзали ее душу. Будет ли король столь же благосклонен к ней, как это было во время их первой встречи? Что скажет королева?

Когда за верхушками деревьев наконец-то показался освещенный яркими огнями Версальский дворец, Констанция с облегчением вздохнула. Слава богу, уже осталось недолго ждать. Как бы ни сложилась эта встреча с королем, она состоится уже очень скоро. Чем быстрее решится ее судьба, тем лучше.

Когда карета Констанции неторопливо двигалась по аккуратно посыпанным желтым песком дорожкам возле Версальского дворца, она в последний раз поправила свою прическу и украшения. Над ее волнистыми каштановыми волосами сегодня на славу потрудился парикмахер Жакоб, которого она совсем недавно наняла к себе на работу. Это был эксцентричный мужчина лет сорока, который в отличие от иных мужчин, охотно прибегал к пудре и макияжу и едва ли не каждый день менял парики. Констанция заметила эту склонность Жакоба к представителям собственного пола в первый же момент их первого знакомства, когда Жакоб появился в доме Констанции с рекомендательными письмами от одного из самых богатых и влиятельных домов Парижа. Мысленно усмехнувшись, Констанция решила, что именно такой мужчина в качестве парикмахера ей и нужен. Он всегда будет оставаться только слугой, что от него и требуется. К тому же, Жакоб прекрасно знал свое дело, и Констанции нравилось, как он работает над ее волосами. Вот и сейчас, после нескольких часов труда Жакобу удалось создать на голове Констанции настоящее произведение искусства. Хотя большинство дам того времени предпочитали полностью закрывать париком собственные волосы, Жакоб сумел убедить Констанцию том что она должна последовать его совету и появиться на балу с прической, в которой собственные пышные волосы Констанции были так искусно переплетены с вычурными локонами дорогого парика, что никто и никогда и не догадался бы о секрете этой красоты. Такой прическе без сомнения могла позавидовать сама королева. Шею Констанции, кроме обычного медальона с жемчужиной, украшало тонкое бриллиантовое колье ручной работы — подарок короля Витторио. Камеристка Констанции, высокая темноволосая уроженка Нормандии Мари-Мадлен в последний раз осмотрела платье Констанции, а затем вместе с хозяйкой выбралась из кареты, остановившейся перед парадным входом Версальского дворца.

Несколько камергеров и лакеев суетились вокруг лошадей и кареты, в то время как высокий седовласый мажордом в великолепной бархатной ливрее, расшитой атласом, торжественно подал руку Констанции и проводил ее во дворец. Мари-Мадлен отвели в помещение, предназначенное для слуг.

Констанция была поражена великолепием Версальского дворца, который, казалось, стал еще прекраснее с тех пор, как она несколько лет назад покинула Париж. Здесь стало еще больше великолепных картин, скульптур, гобеленов, ковров ручной работы. Казалось, повсюду был свет. Жемчужина на груди Констанции стала сверкать каким-то совершенно новым, ослепительным блеском. Констанция почувствовала, как ее волнение за собственную судьбу сменилось каким-то необыкновенным трепетом преклонения перед всей этой изумительной красотой. Вот она, первая столица мира. Вот оно, великолепие богатств Франции. Вот о чем она всегда мечтала и грезила в далеком Пьемонте. Именно сюда ей хотелось вернуться и остаться здесь до конца жизни. И именно здесь сейчас решится ее судьба.

От огромного количества народу, присутствовавшего сегодня на балу в королевском дворце, у Констанции просто стало рябить в глазах. Ей трудно было снова привыкнуть к тому, что она снова находится в столице мира. После тихого, почти провинциального Пьемонта, Версальский двор просто сразил ее. Констанция снова почувствовала себя простой деревенской девушкой, которая неожиданно для себя попадает на великолепный богатый бал. Сколько балов уже было в ее жизни. Сейчас она не могла бы и припомнить этого. Однако такого великолепия она просто не помнила. Блеск золота, платины и бриллиантов был не менее ярок, чем свет тысяч свечей, лившийся ото всюду. Королевские камергеры не успевали выкрикивать звания и фамилии непрерывно стекавшихся во дворец гостей.

Громко играла музыка, и несколько десятков пар, главным образом молодых, сходились и расходились в плавных менуэтах. Томные дамы, сопровождаемые галантными кавалерами, неспешно прохаживались по гигантскому залу, обсуждая последние новости и сплетни. Несомненно, главный интерес вызывали фавориты короля и королевы.

Сами Людовик XVI и Мария-Антуанетта на балу пока отсутствовали, и Констанция, войдя в зал, кожей ощутила непрерывно возраставшее здесь напряжение в ожидании их появления.

— Ее светлость графиня Констанция де Бодуэн! — торжественно возвестил церемониймейстер, хлопнув высоким деревянным жезлом в тот момент, когда Констанция переступила порог зала.

Она успела заметить несколько удивленных взглядов, обращенных на нее из толпы гостей. Да, трудно было рассчитывать на то, что события в расположенном не столь уж далеко от Парижа Пьемонте останутся здесь незамеченными. Похоже, что многие хотя бы один раз слышали ее имя.

Впрочем, Констанцию это уже не слишком волновало. От этих придворных ее судьба мало зависит. Только король может решить, что станет с нею в будущем и только на короля она возлагала свои надежды.

Пока же королевской четы в зале не было. Констанции оставалось лишь устроиться в одном из дальних углов зала, где она могла обращать на себя поменьше внимания, и, прикрывшись широким веером, наблюдала за гостями вечера. Хотя на балу было много сановных и даже титулованных особ, о прибытии которых немедленно возвещали камергеры, Констанция скучала. Некоторый интерес вызвало у нее лишь появление губернатора Гаити в сопровождении двух темнокожих гигантов, которые неотступно следовали за ним повсюду. Очевидно, губернатор так боялся за свою жизнь, что не мог доверить ее даже королю Франции. Впрочем, некоторые основания для этого у него были. Констанция слышала, что в последнее время на Гаити то и дело вспыхивали бунты, для подавления которых французскому королю приходилось снаряжать одну экспедицию на остров за другой. Похоже, что ненависть к французскому владычеству была там так велика, что губернатор острова боялся за свою жизнь даже здесь, в столице метрополии. У него была весьма миловидная жена с лицом, наделенным той отрешенностью и вместе с тем величием, которое свойственны только индейцем. В то же время она не была индианкой, о чем говорили ее голубые глаза и тонкий прямой нос. Судя по всему, жена губернатора Гаити была креолкой. Констанция вдруг поймала себя на мысли о том, что видит в этой юной, полной свежести и жизни девушке собственное отражение. Нет, они совсем не были похожи внешне, но горящий в глазах креолки огонь страсти, только подчеркивавшийся упрямыми губами, напоминал Констанции о том, какой была она сама несколько лет назад, когда только — только попала в свет. В ней, этой темнолицей голубоглазой девушке, было столько же природной энергии и нерастраченного чувства, сколько их было у Констанции во времена ее юности.

Как ни странно, мысли и воспоминания, связанные с прошлым, не только не заставили Констанцию страдать, но и подняли настроение. Она уже с меньшей безучастностью взирала на окружающих, а спустя несколько минут уже целиком отдалась во власть созерцания. Мысли о собственной судьбе отдалились куда-то на задний план, словно это уже не имело для Констанции существенного значения. В конце концов, она была на балу у короля и нужно было пользоваться случаем для того, чтобы поближе ознакомиться с двором. Вполне может быть, что ей придется провести здесь еще не один год — по меньшей мере, она на это надеялась.

Заставив себя позабыть о печалях и скуке, Констанция даже опустила веер и внимательно вглядывалась в лица окружающих. Многих из тех, кто сейчас прогуливался по залу Версальского дворца, графиня Констанция де Бодуэн не знала. Но ей повезло — рядом с Констанцией сидели, точно также прикрываясь веерами, две пожилые матроны и юная особа, которую, очевидно, впервые вывезли в свет. Девушка была бледной, словно присутствовала не на первом в своей жизни королевском балу, а на отпевании в маленькой провинциальной церкви. Временами вдруг она принималась тяжело дышать, будто задыхалась от невыносимого жара (между тем, несмотря на огромное количество горящих в зале свечей, здесь было довольно прохладно — февраль в этом году выдался в Париже не самым теплым). Временами Констанции казалось, что ее молодая соседка и вовсе грохнется в обморок. Однако одна из пожилых дам, сидевших рядом с девушкой, вовремя успевала сунуть той под прикрытием веера пузырек с нюхательной солью. При этом пожилые дамы ни на секунду не переставали обсуждать всех и вся, кто только попадался им на глаза. Констанция даже мысленно поблагодарила судьбу за то, что она села в этот укромный уголок, где могла слышать все комментарии искушенных в дворцовых делах особ.

— Граф Прованский! — торжественно возвестил камергер, ударив как-то по особенному громко своим гигантским деревянным жезлом.

Констанция еще не успела как следует разглядеть младшего брата короля, как придворные кумушки немедленно высказались по этому поводу.

— Бывший монсеньер, — ехидно подмигивая своей подруге, сказала одна из старух.

Вторая хихикнула и, немало не заботясь о том, чтобы скрыть свои мысли от окружающих, добавила:

— Бывший дофин. Который никогда не станет королем… Девушка, зажатая между двумя старыми сплетницами, изумленно хлопала глазами, а затем растерянно спросила:

— О чем вы, бабушка?

Старуха, которая сидела слева и постоянно подносила к лицу девушки флакончик с нюхательной солью, раздраженно махнула рукой.

— Тебе еще рано об этом знать, Луиза. Лицо девушки плаксиво скривилось, и она уже, очевидно, была готова разрыдаться, но в этот момент приятельница ее бабушки, движимая чувством сострадания, шикнула на подругу:

— Ташеретта, не мучай бедную девочку. Расскажи ей. В конце концов, ей уже исполнилось пятнадцать лет и она имеет право знать о том, что происходит при дворе.

Строгая бабушка огрызнулась:

— Я вовсе не желаю, чтобы наследница рода Андуйе уже в пятнадцать лет начинала вести себя при дворе короля так, словно ей двадцать.

— Да ладно, ладно. Не забывай, какая ты сама была в пятнадцать лет. Вспомни, когда ты в первый раз родила. Констанции даже показалось, что она увидела на покрытом старческими морщинами и посыпанном неимоверном количеством пудры лице Ташеретты де Андуйе некое подобие смущения.

— Это не имеет значения, — огрызнулась она. Ее внучка, которая неожиданно обрела дар речи, тут же вставила:

— Бабушка, я знаю об этом. Тебе было шестнадцать лет. Старуха поняла, что отпираться бессмысленно и мгновенно перевела разговор на другую тему, словно и никогда не отказывалась от того, чтобы позлословить о графе Прованском.

— Тебе, может быть, известно, Луиза, — обратилась она к внучке, — что у нашего короля Людовика XVI двое братьев? — Двое младших братьев, — уточнила вторая старуха.

— Да. Один из них граф Прованский, а второй граф д'Артуа. Когда еще был жив король Людовик XV, все думали, что его преемником будет один из младших внуков, хотя герцог Берийский, нынешний король, носил титул дофина с девятилетнего возраста. Однако он был таким болезненным, что никто и не предполагал в нем будущего короля.

— Ну, об этом-то я знаю, — разочарованно протянула Луиза. — Ведь ты сама мне рассказывала, что предыдущий король пережил своего сына-дофина и двух старших внуков.

— Это верно, они рано умерли. И все-таки после смерти Людовика XV именно герцог Берийский стал королем. Когда ему было еще шестнадцать лет, он женился на дочери австрийской императрицы Марии-Антуанетте. Ей было четырнадцать. Ты знаешь, что старый король был распутником и содержал целую армию любовниц и куртизанок. Когда же воцарился новый король, этому грязному распутству пришел конец. Но в королевской семье долго не было детей и из-за этого дофином считался граф Прованский. Именно поэтому его звали монсеньером Прованским. Посмотри, посмотри, как хищно сверкают у него глаза.

Луиза вытянула шею, стараясь разглядеть в толпе гостей графа Прованского. Он беседовал с австрийским послом, и на лице его, носившем некоторые следы невоздержанности и излишеств, была написана сама любезность. Однако взгляд графа Прованского действительно излучал какую — то хищную агрессивную энергию, которая не могла укрыться от окружающих.

— Погоди, бабушка, — недоуменно протянула Луи, — но ведь у короля уже трое детей, и младший сын родился совсем недавно.

— Вот именно, — с жаром подхватила старуха, — но для этого лучшим врачам Европы пришлось сделать нашему королю одну деликатную операцию.

Обе старухи как по команде прикрыли рты веерами и едва слышно захихикали.

— А то это за операция? — допытывалась Луиза.

Ташеретта де Андуйе с кокетством, совсем несвойственным людям ее возраста, пожала плечами и как бы невзначай бросила:

— У нашего короля не все раньше было так, как у обычных мужчин.

Луиза занервничала и от нетерпения стала дергать бабушку за рукав платья.

— Расскажи, расскажи, бабуля. А что у него было не так?

Старуха поморщилась.

— А об этом как-нибудь в другой раз. Не на королевском балу. Если тебе вообще нужно об этом знать. Девица вспыхнула.

— Бабушка, а что если мне самой попадется такой муж, который будет отличаться от всех остальных мужчин. Ведь я должна об этом знать.

Старуха поджала губы.

— А вот этого не будет никогда. Уж об этом я позабочусь сама. Мы выберем тебе достойного мужа.

Луиза грустно умолкла, но спустя несколько мгновений, вспомнив о теме, на которую они только что разговаривали, протянула:

— Так что же случилось с графом Прованским? Ты обещала рассказать.

Не без некоторых колебаний Ташеретта Андуйе вернулась к едва не прервавшемуся разговору.

— Ты представляешь, Луиза, каково было негодование монсеньера, когда через семь лет супружества нашего короля у Марии-Антуанетты родилась дочь. Ведь граф Прованский был убежден в том, что именно ему предстоит стать преемником старшего брата. Ему так хотелось получить королевскую корону, что он просто сгорал от нетерпения. О, Луиза, это нужно было видеть. На всех званых приемах и балах он вел себя так, словно до получения королевского титула ему остается подождать каких-то пару недель. А тут вдруг такое известие. Но мало того, что у короля Людовика появилась дочь, не прошло и двух лет, как следом за ней у ее величества Марии-Антуанетты родился сын. Ты знаешь, что это означает?

Луиза убежденно кивнула.

— Да. Прямой наследник. Старуха обрадованно улыбнулась.

— Вот именно. Вот когда наш сиятельный монсеньер Прованский перестал быть дофином, и все его надежды на корону рухнули.

Луиза пожала плечами.

— Ну, кто же в этом виноват. Нельзя же в конце концов винить во всем матушку-природу.

Тут в разговор вмешалась подруга Ташеретты де Андуйе:

— А вот граф Прованский знал, кого обвинять в своих неудачах. Конечно, ее величество королеву Марию-Антуанетту. Ведь это она родила наследников. Ты была тогда еще совсем маленькой, Луиза, и не знаешь о многом.

— Да, граф Прованский стал вести себя совершенно неподобающим образом, — с осуждением сказала Ташеретта де Андуйе. — Поначалу, конечно, никто не знал, кто распространяет слухи о якобы сомнительном происхождении сына Марии-Антуанетты. Но затем, когда он стал делать это прямо в присутствии его величеств короля и королевы, все стало ясно. Луиза сделала испуганное лицо, прикрыв рот ладошкой.

— Что, неужели он не побоялся сплетничать в присутствии помазанника божьего его величества Людовика?

Ташеретта тяжело вздохнула.

— Он делал это с богомерзким вызовом, — насупив брови, произнесла она. — Ведь при дворе разразился настоящий скандал, когда граф Прованский явился на крестины новорожденного дофина. Между прочим, там присутствовали не только король и королева, но и многие придворные, которые стали свидетелями этой безобразной сцены.

Луиза от нетерпения заерзала на месте.

— А что случилось, что? Расскажи, бабушка.

Та снова тяжело вздохнула.

— Тебе, конечно, не следовало бы знать об этом, но время проходит, мы уже вывезли тебя в свет, и, похоже, что от этого никуда не уйти. Когда архиепископ Парижский уже провел обряд крещения, бывший монсеньер сделал ему замечание за допущенные нарушения обряда. Когда же его преосвященство архиепископ спросил у графа, в чем заключалось это якобы допущенное нарушение, бывший монсеньер самым дерзким образом ответил: «Ваше высокопреосвященство забыли осведомиться об именах родителей младенца». На это архиепископ Парижский заметил, что в данном случае он считает это излишним, поскольку имена родителей хорошо известны. Тогда граф, потеряв всякое смущение, прямо на глазах у короля, королевы и придворных заявил: «А вы уверены в этом?» После этого, не дожидаясь ответа, бывший дофин покинул церковь, повергнув всех собравшихся в невероятное смятение.

Ташеретта де Андуйе умолкла, с брезгливой миной проводив взглядом графа Прованского, который не спеша проследовал по залу в обществе австрийского посланника. Разговор, тем временем, продолжила подруга:

— Между прочим, этот негодяй не успокоился до сих пор. Он по-прежнему распускает грязные слухи и сплетни о ее величестве королеве Марии-Антуанетте. Если верить всему тому, что он говорит, то у нашего короля должны быть увесистые рога, а ее величество обладает, наверное, самыми гнусными пороками, которые только можно вообразить. Будь моя воля, я бы обязательно выслала его из Франции. Или уж, во всяком случае, отправила в ссылку в какой — нибудь дальний замок в Провансе. Но, к сожалению, наш король слишком добр и не может так поступить со своим младшим братом. А вот я бы на его месте употребила власть. В конце концов, граф Прованский порочит не только королеву Марию-Антуанетту, но и всю властвующую фамилию. Это просто отвратительно, грязно и нечестно.

Констанция с огромным любопытством слушала разговор, который велся по соседству, поскольку была совершенно не осведомлена о нынешнем состоянии дел при дворе Людовика XVI и о многом из того, что произошло здесь в Версале за последние несколько лет. Нет, разумеется, кое-что ей было известно, кое о чем она догадывалась и сама, однако любопытно было услышать, что думают об этом другие. К счастью, старухи не обращали на свою неприметно сидевшую соседку ни малейшего внимания, а потому она могла совершенно спокойно слышать каждое слово.

— Маркиз Жильбер де ла Файетт! — торжественно провозгласил камергер, хлопнув жезлом.

Головы старух и девушки, сидевших рядом с Констанцией, немедленно повернулись в сторону молодого красавца в мундире полевого маршала. Мгновение спустя Констанция заметила, как почти все присутствовавшие в зале, услышав фамилию ла Файетт, умолкли и обернулись.

— Какой красавец, — заворожено прошептала Луиза, щеки которой вспыхнули ярче пламени. — Боже мой, вот он — мужчина моей мечты.

Обе старухи дружно засопели, словно в знак глубокого сожаления.

— Моя дорогая, — с нежностью произнесла Ташеретта де Андуйе, — он уже давно женат. Тебе даже не стоит о нем думать. Глаза Луизы наполнились слезами, сделав ее похожей на обиженного ребенка с картины Пуссена.

— Но как? — едва слышно пробормотала она. — Почему? Ведь он так молод.

Бабушка принялась успокаивать внучку.

— Да, он молод, ему двадцать восемь лет, но он уже полевой маршал и американский генерал. Он уже завоевал полмира и теперь снова вернулся во Францию. Кажется, теперь он чем — то занят в правительстве.

Вторая старуха энергично закивала головой. — Да, да, совсем недавно он удостоился личной аудиенции у его величества Людовика XVI, а произошло это сразу после его возвращения из Америки. Насколько мне известно, маркиза де ла Фаетта назначили помощником морского министра маршала де Кастри. Король строит новый флот и собирается открывать еще одну большую гавань в порте Шербур. — Интересно, как же они оказались вместе на одном балу?

— Кто, кто? — с любопытством спросила Луиза.

Она уже забыла о своем увлечении маркизом де ла Файеттом, снова обратилась к сплетням своей бабушки. Ташеретта де Андуйе охотно ответила внучке.

— Я говорю о графе Прованском и маркизе де ла Файетте. Они же терпеть не могут друг друга.

— А в чем дело?

— Это было еще десять лет назад. Сразу после того, как воцарился наш король Людовик XVI, он устроил костюмированный бал. Граф Прованский тогда был еще монсеньером. Ты же знаешь, Луиза, что на костюмированном балу правила дворцового этикета необязательно должны соблюдаться. Каждый может приглашать на танец любую даму и, вообще, делать все, что ему заблагорассудится — разумеется, в рамках приличия, — объяснила бабушка. — Во всяком случае на костюмированном балу все равны, и, даже при появлении короля — если он, конечно, в маске — никто не обязан выказывать ему свое почтение. Кстати, Луиза, ты знаешь, что у графа Прованского необыкновенная память? С самого детства он всегда отличался тем, что мог наизусть прочитать любой стих из «Илиады»и перечислить имена всех царей всех колен Израилевых. Однако, как всякий дурак… — Ташеретта де Андуйе впервые произнесла это слово и, будто сама испугавшись, стала подозрительно оглядываться по сторонам.