Мы подошли к братской могиле уже целой армией. Нас было человек двадцать.
      - Хлопцы, слушайте-ка, - сказал Оська. - Видали, по селу прошли петлюровские панычи? С флагом. Они сейчас отдыхают под Медной горой. Давайте отлупим их как следует!
      - Отлупить-то можно, а вот если они сдачи дадут? Их ведь сила! почесал затылок низенький смуглый паренек в рваном капелюхе. Вокруг руки он обмотал толстую, сплетенную из белых кусочков сыромятной кожи нагайку.
      Оська хитро улыбнулся.
      - "Сила!" - передразнил он. - "Сила!" А у тебя уже уши трясутся? Не бойся, мы поделаем бомбы и с бомбами на них! А ну, кто что принес, показывайте!
      Хлопцы выложили из карманов старые пробки, запыленные водочные бутылки с цветными этикетками, белую известь. Известки принесли много - она есть в любой украинской хате.
      Оська расхаживал среди хлопцев, словно на базаре. Те показывали свои припасы, а Оська перебирал их, иногда хмурился.
      - У кого негашеная известь - сыпьте прямо в бутылки, - скомандовал он.
      - А у меня гашеная, - вышел вперед худощавый хлопец и показал Оське целый мешочек белой толченой извести.
      - Выбрось! - строго приказал Оська. - Гашеная нам не нужна. Глядите, хлопцы, только негашеной засыпайте, и чтоб бутылки сухие были. Понятно?
      - А если паутина в бутылке? - спросил кто-то.
      - Насыпай. Лишь бы не вода, а то враз разорвет, - объяснил Оська.
      Рассевшись на могилах, хлопцы молча стали засыпать известью грязные бутылки.
      У нас было только одно шило - в моем перочинном ноже. Мы поочередно просверлили этим шилом дырочки в заткнутых пробках. Оська раздал нам наспех выструганные, похожие на зубочистки гусиные перышки, и мы просунули их в пробки.
      - Слушай, Оська, а ведь выпрет пробку, - нерешительно сказал Маремуха.
      - А мы сейчас их проволокой прикрутим, - успокоил тот Маремуху и крикнул сыну Прокопа Декалюка - низенькому смуглому хлопцу в рваном капелюхе: - Михась! Сбегай-ка на тот край кладбища, знаешь, там над могилой попа Симашкевича жестяной венок висит. Нащипай-ка из него проволоки. Или нет... тащи-ка сюда весь венок!
      Минуты через две Михась Декалюк возвратился, волоча по зеленым могилам тяжелый, с посеребренными листьями венок. Каждый листочек был примотан к железному обручу венка тонкой и мягкой проволокой.
      Сразу же всей компанией мы стали потрошить венок. Серебряные листья дрожали под нашими быстрыми пальцами и один за другим падали в густую траву.
      Прошло несколько минут, от венка остался только голый, ободранный обод, а листья, украшавшие его раньше, валялись вокруг на могилах.
      Оська показал нам, как ловчей и крепче закрепить пробки, и мы притянули каждую пробку проволокой к горлышку бутылки.
      Наконец, когда все приготовления были закончены, Оська скомандовал:
      - А ну, скорее!
      ...К бойскаутам мы подбираемся с правого берега реки по густым, скрывающим нас от чужого глаза кустарникам. Оська послал вперед на разведку двоих ребят. Только мы подошли к повороту реки, разведчики замахали нам.
      Перед нами, на другом берегу, открылся скаутский лагерь.
      На большой лужайке, у сломанного дуба, бойскауты натянули зеленые брезентовые палатки. Между палатками разложены костры. Ярко горит собранный в лесу прошлогодний хворост. Дым густо клубится над кострами, подкуривая подвешенные над огнем австрийские котелки. В них варится вкусный кулеш из пшена, сала и картошки.
      Вся лужайка освещена солнцем. А наш берег уже в тени. Мы спрятались под кустами возле брода; нас совсем не видно, хотя мы находимся очень близко от скаутского лагеря.
      Пообедав, скауты собрались у кошевого знамени. Свернутое на древке, оно воткнуто в землю вблизи сломанного дуба. Вокруг знамени, с деревянным посохом на плече, медленно расхаживает Кулибаба. Из кустов, которые начинаются сразу же за сломанным дубом, вышел Марко Гржибовский. Он объяснил что-то скаутам, и мы увидели, как большая их группа - самые рослые - пошла за Гржибовским. Остальные чего-то дожидаются.
      "Наверное, скауты затевают игру в "сыщика и вора", - решил я и обрадовался, что Гржибовский ушел из лагеря, захватив с собою маузер. Его скауты со своими посохами да кинжалами не так страшны. Но что, если они, скауты-воры, вздумают запрятаться в Лисьих пещерах?
      - Хлопцы, слушайте, - тихо подозвал нас Оська.
      Мы подползли к нему вплотную.
      - Вот он и ты, Федька, - сказал Оська, показывая пальцем на двух сельских ребят, - возьмите закупоренные бутылки. Как только мы перейдем речку, вы проберитесь по берегу к тому месту, где пенек торчит. Тихонечко опустите в воду все бутылки. Только не все вместе - одну здесь, другую рядышком, а то побьются.
      Потом Оська обратился к хлопцам, которые вызвались кидать бутылки "с руки":
      - Баночки для воды не потеряли?
      Куница показал Оське белую консервную банку, долговязый хлопец зеленую с отбитым горлышком бутылку, а Михась Декалюк протянул небольшой глиняный горшок.
      - А сам я наберу сюда, - сказал Оська, размахивая ржавым солдатским котелком. - Закатайте штаны!
      Все мы стали подвертывать штаны выше коленей.
      Оставшиеся у сломанного дуба бойскауты все еще ничего не подозревали: они смотрели в ту сторону, куда ушел со своей группой Гржибовский.
      Неожиданно сверху, с горы, послышался свисток. Должно быть, это сигнал кошевого. Ага, так и есть! Человек двадцать скаутов, те, кому выпало быть ворами, обгоняя друг друга, побежали в лес. Те, что остались у палаток, видно, не собираются покидать лагерь. Они сидят у знамени и разговаривают.
      - Гайда, хлопцы! - позвал Оська.
      Один за другим, легко раздвигая кустарник, мы спустились к реке и вошли в холодную воду.
      Согнувшись, почти касаясь руками воды, мы перешли речку вброд шагах в пятидесяти ниже сломанного дуба. Дно здесь было каменистое, покрытое тиной и грязью, голыши скользили, ноги разъезжались, а тут еще быстрое течение толкало, сносило вниз.
      Возле самого берега Оська, Куница, Михась Декалюк и долговязый хлопец зачерпнули в свои посудины воду.
      Выскочив первым на берег, Оська отослал хлопцев утопить под скаутским лагерем закупоренные бутылки.
      Хлопцы убежали. Мне показалось, что у них в руках самые настоящие бомбы.
      Мы ждем их возвращения, переминаясь с ноги на ногу. Стоять на берегу очень неприятно. Каждую минуту нас могут заметить скауты: ведь мы у них под самым носом.
      Хлопцы возвращаются обратно бегом. Еще издали они кивают головами. Готово! Вот-вот грохнет взрыв. Мы быстро подползаем к сломанному дубу.
      Ох, как колотится от нетерпения сердце! Поскорее бы выбежать на освещенную солнцем лужайку, да закричать, да броситься врукопашную.
      Коричневый, наполовину сгнивший ствол сломанного дуба виден сквозь кусты. Слышно, как разговаривают на лужайке скауты.
      - Наливай! - приказал Кунице Оська.
      Я посторонился: как бы в руках Куницы не разорвало бутылку. Рядом со мной из глиняного горшка лил воду в бутылку низенький смуглый Михась. Руки у него дрожали, вода то и дело брызгала на траву, и лишь половина ее, булькая, попадала в горлышко, растворяя задымившуюся уже известку.
      Хлопцы быстро заткнули мокрые бутылки пробками.
      - Кидай - и бежим! - прошептал Оська, и в эту же секунду за сломанным дубом, в реке, гулко, как настоящая бомба, разорвалась первая из потопленных бутылок.
      Из-за кустов нам видно, как сразу забегали, засуетились на поляне голоногие скауты.
      - Ур-а-а-а! - хрипло крикнул Оська и швырнул прямо на зеленые палатки свою бутылку. Вдогонку полетели и остальные. Куница, молодец, бросил свою дальше всех.
      Бутылки падают на поляну и тотчас же одна за другой - не успевают скауты понять, в чем дело, - оглушительно рвутся. Брызгами разлетается мокрая, горячая известь.
      Мы тоже кричим "ура". Звенящий пронзительный крик наш разносится над рекой. Мы опрокидываем на лету палатки и, скользя по мягкой траве поляны, подбегаем к скаутам. Я неожиданно столкнулся лицом к лицу с Котькой Григоренко. На щеке у него белеет известь. Видно, осколок нашей "бомбы" не миновал Котьку.
      Достанется же тебе сейчас, змеиный командир! С разбегу, одним ударом кулака я швыряю его на палатку. Колышки захрустели, палатка мякнет, и Котька падает на землю. Он хочет ударить меня носком ботинка в живот, но я изворачиваюсь и, сорвав с него шляпу, бегу дальше.
      Мы забрасываем в кусты легкие скаутские посохи, сбиваем на ходу котелки - кулеш с шипеньем льется в не успевший погаснуть жар костров.
      - Флаги хватай, флаги! - хрипло кричит Оська, размахивая маленьким звеньевым флажком с львиной пастью посредине.
      А у сломанного дуба идет жаркая схватка за кошевое знамя.
      Два дюжих скаута, с кинжалами на поясах, тянут его к себе. Они уцепились за древко знамени и пятятся назад, в кусты. Несколько сельских хлопцев наседают на этих рослых скаутов. Они тузят их кулаками, стегают нагайками. С ними вместе и низенький Маремуха. Он вертится под ногами у скаутов, бьет их головой в живот, щиплет за ляжки. Кто-то из хлопцев кажется, Михась Декалюк - прыгнул на шею Кулибабе и таскает его за волосы.
      В это время в реке запоздало рвутся одна за другой еще две бутылки. Звук разрыва настолько силен, что кажется, будто с того берега палят из настоящих пушек.
      Один из великовозрастных скаутов, растерявшись, отпустил древко и бросился в кусты. Другой, потеряв равновесие, полетел на землю, а Михась Декалюк кубарем покатился через него.
      Древко знамени треснуло и сломалось. Золотая бахрома оторвалась от шелкового полотнища. Хлопцы кучей навалились на сваленного скаута. Они тузят его под бока, а он вертится вьюном на растерзанном знамени, но подняться не может.
      В эту минуту к хлопцам подбежал Куница. Изловчившись, он одним рывком выдернул из-под скаута обломок древка с изодранным знаменем и побежал к реке.
      - Удирай! Удирай! Догоняют! - закричал вдогонку Кунице Оська, заметив, что следом за Юзиком пустились двое скаутов-"удавов".
      Вот чудаки, кого догнать захотели! Все равно теперь знамя наше. И мы помчались вслед за Куницей.
      А вверху, на горе, скауты уже пересвистываются вовсю. Слышно, как хрустит хворост. Кто-то - наверное, сам Марко Гржибовский - пальнул из маузера. Видно, скауты, почуяв недоброе, несутся сюда.
      Не оглядываясь, мы рванули через кусты, крепко сжимая в руках трофеи скомканные скаутские шляпы, обломки посохов, звеньевые флажки.
      Я не заметил даже, как мы перебежали обратно брод, как кто-то из нас поскользнулся и обдал бегущих брызгами воды. Скауты все еще пересвистываются под горой и на поляне около сломанного дуба.
      Преследуемые этими свистками, мы мчимся все быстрее. В ушах еще отдаются скаутские крики, а перед глазами мелькают их испуганные лица, смятые палатки, погасшие костры.
      Надо удирать что есть духу, пока они не успели опомниться.
      Мы несемся, точно вперегонки, по узенькой лесной тропинке, задевая локтями ветки кустарника, обламывая сухой валежник. Останавливаемся только за Барсучьим холмом, когда уж нет сил бежать дальше.
      За Барсучьим холмом тихо, свежо и спокойно. Хлопцы отдышались и поснимали капелюхи. Они обмахиваются ими: жарко! Оська расстегнул ворот сорочки. К его разгоряченной груди пробирается лесной прохладный воздух.
      - Ох, и дал я этому пацюку! Всю чуприну ему повыдрал, - сказал Михась, отирая смуглой ладонью лоб.
      - А вы видели, как я того, здорового, за ногу укусил? Когда б не я, он никогда знамя не отдал бы! - выкрикнул Маремуха.
      - Что ты хвастаешься? Если б не Куница, знамя осталось бы у них, ввязался и я в разговор. Мне хотелось сбить с Петьки гонор.
      - Будет, хлопцы, не ссорьтесь. Все воевали добре, - сказал Оська. Скажите-ка вот лучше, где нам флаги попрятать, а?
      И в самом деле, куда девать флаги? Вот эти маленькие, со звериными и птичьими головами, можно запихнуть хоть за пазуху, а что с кошевым делать? Ведь оно широкое, хоть стол застилай. Идти с флагами в село никак нельзя. А вдруг мы напоремся на какого-нибудь петлюровца? Раздумывать много нет времени. Ведь из лесу вот-вот могут выскочить с острыми бебутами в руках взрослые скауты.
      - Давайте спрячем в березовой роще, - предложил Оська.
      В самом деле! Ведь никому и в голову не придет искать знамя там!
      По узенькой меже, разделяющей два пшеничных поля, мы пошли вперед, в березовую рощу. Мы давим ногами голубые васильки, дикие, чуть распустившиеся маки, лиловый куколь. Межа густо заросла цветами и сорной травой. А вокруг, по обеим сторонам межи, колышется от ветра еще не окрепшая, но уже густая пшеница: пробежит полем ветер, и пройдет по ней едва заметная, неслышная зыбь.
      В березовой роще совсем прохладно. Она раскинулась на пригорке, и ее обдувает со всех сторон ветер. Чуть слышно покачиваются ровные, стройные березы. В кустарнике заливается черноголовый жулан-сорокопут. Он поет громко, взволнованно, не слыша наших шагов.
      Мы спустились в лощину, к ручейку. У самого берега Куница опустился на колени. Под корнями старой березы он обеими руками стал рыть яму. Земля здесь рыхлая, влажная, перемешанная с глиной - копать Юзику легко.
      - Довольно! - скомандовал Оська и сунул в яму свернутое кошевое знамя.
      Яма закопана. Теперь можно и по домам.
      Когда мы шли в село, где-то далеко прокатился глухой раскат грома.
      - Будет гроза, - заметил рыжий долговязый хлопец.
      - Ну, выдумал! - удивился Маремуха. - Погляди, небо какое чистое.
      - Это не гром, это красные стреляют, - уверенно сказал я.
      - Откуда красные? Это гром, - повторил рыжий хлопец. - Вы, городские, небось никогда не слыхали настоящего грома. Вот увидите, будет дождь. Слышь, как вороны закаркали. Это к дождю.
      Я промолчал. Пусть думает, что это гром. Поглядим, кто из нас будет прав.
      Мы подходим к селу. Уже вечереет. Коровы возвратились с пастбища и, вытягивая шеи, мычат около ворот. Хозяйки пускают их во двор и принимаются доить. Слышно, как за плетнями то в одном, то в другом дворе молоко, точно дождь, стучит в донышки широких цинковых ведер. Почуяв вечер, уже суетятся, укладываясь спать, полусонные куры. Как незаметно подошли сумерки! Оська велит хлопцам собраться завтра после полудня в березовой роще.
      - Будем делить добычу, - говорит он важно.
      Хлопцы расходятся по хатам. Один из них вытащил из кармана скаутскую ковбойскую шляпу и, сняв свой простой соломенный капелюх, с опаской оглядываясь по сторонам, надел ее на голову. Я поглядел ему вслед. Сделав два шага, хлопец чего-то испугался, снял шляпу и опять засунул ее в карман. Трус. Как Маремуха. А я вот свою надену, и никто мне ничего не сделает. Я смело надел Котькину шляпу - она велика мне - и пошел за ребятами.
      Но Оська увидел это и сразу насупился.
      - Сними! - приказал он.
      - Ну и сниму. Мне не жалко...
      Вчетвером мы зашли в Оськин двор. Удилище и сетка Петьки Маремухи по-прежнему стояли под крыльцом. Оськина мать сидела на завалинке и, сжав коленями макотру, лущила в нее прошлогоднюю кукурузу. Она терла один початок о другой. Золотистые зерна кукурузы глухо падали в большую, глазурью раскрашенную макотру.
      Авксентий, одетый в домотканую коричневую коротайку, стоял тут же. За плечами у него виднелся все тот же двуствольный дробовик. Он собирался уходить.
      Увидев нас, он спросил:
      - Где были, хлопцы?
      - Мы панычей городских лупили, тато, - ответил Оська, вынимая из-за пазухи петлюровский флажок. - Ох, и дали мы им перцу!
      - Каких панычей? Тех, что с барабаном? Юнкеров ихних?
      - Ну да, ну да, - запрыгал Маремуха, - юнкеров. Мы им палатки оборвали все чисто, шляпы забрали, - вот у Василя шляпа есть. Покажи, Василь, шляпу.
      - А где вы били юнкеров? - спросил Авксентий.
      - Под Медной горой, около речки, - сказал Оська, хвастливо размахивая скаутским флажком.
      - Они не юнкера. Они скауты. Юнкера - те в юнацких школах обучаются, а это гимназисты, их готовят на подмогу Петлюре, - хмуро поправил дядьку Куница.
      Но тот сказал:
      - Знаю, знаю! Шпионы петлюровские малолетние в тех отрядах готовятся. Значит, это вы пальбу там подняли? А я голову ломал: откуда такой переполох? Из чего же вы стреляли? Я никак не мог разобрать. Не то обрезы, не то бомбы...
      - Ага, ага, бутылочные бомбы, - хитро улыбнулся Оська.
      - Бутылочные бомбы... Врешь. Откуда они у вас? Где вы их взяли?
      - Да не взяли, а сделали, - объяснил я Авксентию.
      - Верное слово, сделали, - подхватил Оська. - Насыпали извести в бутылки - вот и бомба. А как они удирали, тато! Кто в кусты, кто куда. Они думали - то настоящие бомбы. Мы у них там все порасшвыряли, а Куница...
      - А кто велел тебе нападать на них? - вдруг сурово перебил Оську дядька.
      - А мы сами... - начал Оська.
      - "Сами, сами"! А ты знаешь, как вы могли нашкодить? Хорошо, хлопцы успели повытаскивать все оружие из пещеры, а то довелось бы расхлебывать вашу кашу.
      - Они ж за Петлюру! - удивленный словами дядьки, сказал Маремуха.
      - Ну и что ж? А за них могли и нас похватать. Пускай бы шли своей дорогой.
      - Не похватают! Красные ведь близко, - ответил я дядьке. - Вы же сами говорили.
      - Кто его знает, - неуверенно сказал дядька, - то все бежали в город, а вот недавно через село на Жмеринку опять проскакало шестеро петлюровцев. Я сейчас пойду сам побачу, как там, на шляху, а вы здесь осторожненько...
      - А мы с вами пойдем, дядя, - попросил я Авксентия.
      - Э, нет, на шляху теперь неспокойно, а мне еще Мирона захватить надо. Заходите в хату, повечеряйте - и в клуню. Оксана, собери-ка хлопцам ухи да вареников, - сказал дядька на прощание жене и ушел по направлению к Калиновскому тракту.
      После ужина, когда мы переходили из хаты в клуню, я увидел, как по небу к Нагорянам подползали густые багровые тучи. Неужели тот рыжий хлопец правду сказал, что будет дождь?
      МЫ ПОКИДАЕМ СЕЛО
      Ночью в самом деле пошел дождь. Удар тяжелого грома разбудил нас. Через распахнутые двери клуни было видно, как вспыхивала молния, освещая влажные листья яблонь и слив. С кладбища сразу потянуло сыростью. Зарывшись в сухое сено, я слышал, как ливень хлестал по листве, как крупные дождевые капли, падая наземь, задевали листочки кустарника, молодую завязь плодов на фруктовых деревьях и обвитый повиликой сгорбленный плетень усадьбы Авксентия.
      И в этом ночном дожде, и в молнии, то и дело поджигающей зеленовато-синим пламенем густое, черное небо, и в тяжелых раскатах страшного ночного грома, сотрясающего мокрую землю, было одновременно что-то жуткое и веселое.
      Разбуженный ночной грозой, я долго не мог заснуть. Я вспомнил, что случилось за последний день, и было мне от этого радостно и чуть-чуть тревожно. Теперь, думал я, обязательно должны прийти красные. Если они не придут, мы пропали. Ни Котька Григоренко, ни его приятели-скауты не спустят нам вчерашнего набега.
      Каково-то им сейчас на поляне у сломанного дуба? Вряд ли они успели уйти оттуда. Намочит же их ливень! Колышки палаток сломаны, брезентовые полотнища забрызганы известкой - мы здорово разорили скаутский лагерь, укрыться им негде.
      А Марко Гржибовский? Вот бесится небось, что мы у него знамя его шпионское утащили! Не удалось Гржибовскому обучить скаутов, как надо одной спичкой разжигать костер, не смогли они доиграть до конца в "сыщиков и воров", не поели свой кулеш. Не спас их ни святой Юрий, ни богородица. Зря они пели свою хвастливую песню, вступая в Нагоряны.
      Поливай их, дождь, сильнее, крепче, пусть на всю жизнь запомнится им этот поход!
      А вот мне да похрапывающим рядом Кунице, Оське и Маремухе хорошо. Никакой ливень не прошибет эту плотную, крепко сшитую соломенную крышу. Под нами чуть колючее, пахнущее лесными полянами и ромашкой сено.
      Кусачие былинки щекочут уши и щеки, залезают в нос, но я лениво отстраняю их и, прижавшись к мягкому толстенькому Маремухе, обняв его левой рукой, усталый и довольный, крепко засыпаю под этот радостный, теплый дождь.
      Просыпаемся мы поздно.
      Тихое утро стоит в саду. Двор за плетнем уже весь освещен солнцем. Через открытую дверь клуни видно, как посвежела и еще ярче зазеленела листва на деревьях. Покрытая глазурью макотра блестит на плетне.
      - Вставай, Петро! - толкнул я под бок Маремуху. А он еще глубже зарылся головой в сено.
      Я пощекотал Маремуху под мышками, и тогда он вскочил на колени так быстро, что все сено в клуне зашевелилось.
      - Вставай! Вставай! Сплюх!
      А он, словно на морозе, стал быстро обеими ладонями растирать свои розовые уши.
      - А знамя-то наше промокло - слышал, какой дождь ночью был? потягиваясь со сна, сказал Оська.
      - Не промокло, я его под корнями зарыл, - успокоил Оську Куница и, схватившись за балку, как на турнике, поднялся вверх. Из-под стропил посыпалась мелкая труха.
      Во дворе громко заговорила с кем-то Оксана.
      Мы вышли к ней и поздоровались. Какая-то пожилая сгорбленная женщина сразу же ушла, а Оксана тихо пожаловалась нам, что в селе "ой как неспокойно". Только и разговоров, что красные близко. Еще на рассвете селяне тайком от старосты угнали своих лошадей за Медную гору. Они боятся, что лошадей могут реквизировать для эвакуации петлюровцев. Поговаривают, что еще ночью петлюровские разъезды отняли всех коней в Островчанах.
      - Беда мне с мужем, - сказала Оксана, - ушел, слова не сказал, хозяйство оставил, а я сама тут за все отвечай. Хотела запрятать в погреб кабанчика, а он вырвался, лежит на глине и кричит. Наверное, вывихнул ногу.
      Она говорила с нами так, словно мы были приятели Авксентия. Мы сочувственно слушали ее жалобы, а сами думали: что же нам делать? Кабанчик кабанчиком, а вот как нам быть?
      Ведь тут сейчас неинтересно. Авксентий хитрый. Ушел потихоньку к партизанам и оставил нас. А вдруг где-нибудь под городом уже начинается бой? А здесь ничего не увидишь. Но мы не маленькие. Мы сами знаем дорогу обратно.
      Мы решили вернуться в город.
      - Пойдем с нами, Оська, - предложил я и брату.
      Но его мать крикнула:
      - Никуда он не пойдет! Не смей ходить! Тато велел ему оставаться дома. Сиди здесь, Оська, хоть ты поможешь по хозяйству.
      Оська кисло сморщился, но ослушаться не посмел.
      Делать нечего. Пойдем одни. А жаль!
      Мы попрощались с теткой, крепко пожали руку Оське и отправились в путь.
      Лесной дорогой мы пошли в город.
      Хорошо в лесу после дождя.
      Простые лесные цветы пахнут особенно сильно. У дороги, где стелется барвинок, выглядывают из-под кустов синенькие колокольчики, лесные фиалки, иван-да-марья. В розовых цветках шиповника жужжат пчелы. А как здорово поют где-то вверху на деревьях невидимые снизу птицы! Весь лес дрожит от их звенящего пения.
      На серой осине глухо трижды прокричала кукушка и затихла, должно быть услышав наши шаги. Мы шли по влажной тенистой дороге, то и дело пересекаемой обнаженными корнями деревьев. Мы перепрыгивали через лужи, ноги скользили и разъезжались в стороны.
      Около березовой рощи я вспомнил, что Оська договаривался сегодня после полудня со здешними ребятами делить кошевое знамя. Ведь мы имеем право тоже получить по куску этой добычи, отнятой у наших врагов.
      - Возьмем, хлопцы, свою долю? - кивнул я на лощину.
      - А ну его, пускай Оська пользуется. Куда оно нам? - отмахнулся Куница.
      - Возьмем, возьмем! Даром, что ли, дрались? - запрыгал Маремуха.
      Ага, большинство на моей стороне. Мы сворачиваем к ручейку. Маремуха разрывает обеими руками землю. Я вытаскиваю знамя из-под березовой коряги и стряхиваю с него липкую глину. А все-таки дождь промочил знамя. Шелк намок и почернел. Ну, как же теперь его делить? Нас было человек двенадцать, - если порезать знамя на двенадцать равных кусочков, каждый получит по небольшому, величиной с носовой платок, куску шелка. А ведь сельские хлопцы похватали те куцые звеньевые знамена. Если бы не Куница, кто знает, это широкое кошевое знамя могло остаться у скаутов. Мы имеем полное право взять себе больше, чем остальные. А что, если распороть знамя пополам? Недолго думая, я достал из кармана перочинный нож и, сунув Маремухе край знамени, натянул свой конец и разрезал знамя пополам. Потом оторвал руками остатки бахромы и подал желтое полотнище Маремухе.
      - А теперь как поделить? Кусок желтого и кусок голубого? Надо было иначе. Эх, ты! - покачал головой Куница.
      - Зачем делить? Мы возьмем себе половину, вот и все, - успокоил я Куницу.
      - Но ведь нас трое!
      Ишь как запел! Минутку назад фыркал - "не надо", а теперь глаза загорелись.
      - А мы жеребок бросим. Кто вытянет, тот получит весь кусок. Из него сорочка выйдет или скатерть. А платки-то нам зачем? Что мы, девчонки?
      Куница задумался, а Петька Маремуха сразу перешел на мою сторону.
      - Давай! - закричал он. - Желтое мы оставим, голубое себе возьмем. А я загадаю. На палочки или на камешки.
      - Ну, иди загадывай... На палочки... - подумав и тряхнув головой, милостиво разрешил Куница.
      Скомкав желтую полоску шелка, Петька засунул ее обратно в ямку под старой березой. Потом он убежал в кусты и возвратился оттуда с зажатыми в кулаке тремя палочками.
      - Самая коротенькая - знамя! - объявил он.
      Я потащил жребий первым. Маремуха боялся, что мы подсмотрим, и так зажал палочки, что приходилось вытаскивать их силой.
      "Интересно, кому же достанется шелк?" - подумал я, разглядывая свою палочку. Кончики ее Петька обкусал зубами.
      Вытащив жеребок вслед за мной, Куница потребовал:
      - Покажи!
      Петька раскрыл потную, дрожащую руку. Мы уложили на ней рядышком свои палочки, и оказалось, что самая коротенькая досталась Кунице.
      - Получай, - не без сожаления отдал я ему мокрую полосу шелка.
      Маремуха грустными глазами следил за тем, как Юзик, словно мокрое белье, выжал полотнище и засунул его себе за пазуху. Щелкнув языком, Куница весело полез по откосу лощины вверх, а мы, неудачники, вслед за ним.
      Когда мы перевалили через Барсучий холм, я увидел на другой стороне реки ту самую поляну, где мы вчера дрались с петлюровскими панычами.
      Поляна была пуста. Только выжженные кострами черные лысины, истоптанная трава да белые лужи известки напоминали о вчерашней схватке.
      БЕГУТ ЧУБАТЫЕ
      Шумный Калиновский шлях пролегает где-то в стороне. До самого города Куница ведет нас напрямик по заросшим полынью межам; мы минуем засеянные низенькой густой гречихой поля и одну за другой пересекаем поросшие травой безлюдные проселочные дороги.
      - Сколько мы уже идем, так до вечера домой не доберемся, - едва поспевая за Куницей, пробурчал уставший, измученный Маремуха.
      Бедному Петрусю сегодня досталось. Шутка ли сказать, сколько мы прошли, а еще ни разу не отдыхали.
      - Ладно, Петро, не журись, - сказал Куница, - у кладбища отдохнем. Давай быстрей.
      - Юзик, кладбище, кажется, скоро? Да? - не вытерпел я.
      - Скоро, скоро. Видишь, липа на бугре покосилась? За ней и кладбище.
      Юзик прав. Только мы поднялись на бугор, как сразу вдали зазеленели яворы кладбищенского сада. За ними белеет наш город.
      На холмике у кладбища мы делаем привал. Хорошо после длинной дороги улечься на мягкой траве, под высоким тенистым явором и слушать, как где-то около самого уха в белых и розовых цветах клевера жужжат шмели.
      Налево, за тюремными огородами, пересекая зеленые поля, тянется до самого горизонта белая полоска дороги. Она то идет прямая, ровная, то, встречая на своем пути зеленые курганы, петляет вокруг них причудливыми зигзагами, то пропадает совсем в темной чаще леса, то, вырвавшись из него, снова вьется по сенокосам, баштанам, полям - узенькая белая полоска покрытого мелким камнем шоссе. Это и есть Калиновский шлях - главный путь из нашего города на север.
      Серая дорожная пыль клубится сейчас вдоль телеграфных столбов: в город одна за другой мчатся подводы, тачанки, экипажи. Их грохот доносится сюда через тюремные огороды и маленькую рощицу, отделяющие нас от Калиновского шляха.
      Интересно, кто это едет: красные или все еще петлюровцы?
      - Давай пошли! - поднял нас Куница.
      Мы не посидели и двух минут, но тотчас вскакиваем и пускаемся дальше. Хорошо утоптанная тропинка ведет нас в город.
      Миновали кладбище. Уже маячат вдали, на Житомирской, верхушки стройных серебристых тополей.
      Вдруг Куница прыгнул через канаву, круто повернул на Тюремную.
      - Куда ты, Юзька? - окликнул я его.
      - Давай, давай, - торопит Куница.
      Мы выбегаем на мостовую этой окраинной улицы.
      Вот и тюрьма - огромное каменное здание, обнесенное с четырех сторон высоким кирпичным забором.
      - Ох ты! - крикнув от неожиданности, сразу присел Маремуха.
      За тюремной оградой зазвенело разбитое стекло.
      - Окна бьют, - тихо сказал Куница, присев около меня на корточки.
      И в эту самую минуту в каких-нибудь пятидесяти шагах от нас медленно распахнулись широкие, окованные железом тюремные ворота. Оттуда один за другим на тюремную площадь выскочили пятеро петлюровцев в черных коротких жупанах. Выбежали. Остановились. Вот первый из них, самый высокий, махнул рукой на кладбище. Мигом, вытянув винтовки, охранники перебегают улицу. Они перепрыгнули через кладбищенскую ограду и пропали среди мраморных крестов. Чуть шевельнулись и сразу же затихли густые кусты жимолости.
      - Посмотри, посмотри! - приподнимаясь, шепчет Куница.
      Из самой крайней, левой решетки верхнего этажа тюрьмы, пробив стекло, со звоном вылетел красный продолговатый кирпич. И вслед за этим то из одного, то из другого окна, словно по чьей-то команде, падают и разлетаются вдребезги грязные, запыленные оконные стекла.
      Заключенные - все те, что были против Петлюры, - повисли на решетках. Они машут руками, что-то кричат, а что - не разберешь. А вот в окне второго этажа около водосточной трубы заклубилась белая известковая пыль. Ого! Из камеры по железной решетке бьют каким-то тяжелым куском железа. Глухие нетерпеливые удары разносятся на всю тюрьму. Еще немного - и выломают решетку.