— Пусть пока это будет только поцелуй, — тихо сказала она.

— Может, ты думаешь, что я добьюсь своего и брошу тебя? — спросил он. — Нет, Шерон, мы поженимся. Летом. И мы оба знаем об этом.

— Правда? — удивилась она. До сегодняшнего вечера он никогда не заговаривал о женитьбе.

— Я ухаживаю за тобой с прошлой зимы, — напомнил он ей.

— Зимой ты стал провожать меня домой после воскресной службы. Это и было ухаживанием?

— Ты очень красива. Скажи, разве с тех пор, как я стал провожать тебя, кто-нибудь из мужчин Кембрана пытался ухаживать за тобой?

— Нет, — ответила она, — только ты.

— Вспомни, прошлым летом, — продолжал он, — мужики вились вокруг тебя, как мухи вокруг варенья. Но теперь-то они знают, что стоит им приблизиться к тебе, как они встретятся с кулаками Оуэна Перри. Все знают, что мы встречаемся.

Это была приятная мысль. Приятно было знать, что он уже считает ее своей и что все остальные считают так же. Знать, что он будет оберегать ее, даже кулаками, если понадобится. Но было и что-то унизительное в этом: Оуэн как будто считает ее частью своего имущества, своей вещью. Он даже не спрашивает, хочет ли она быть его женой. А вдруг ей захотелось бы внимания кого-то из мужчин, которые теперь, похоже, не решаются и подойти к ней?

— Но ты ведь не стал бы на самом деле драться из-за меня, правда? — спросила Шерон. — Ну если, к примеру, кто-нибудь из мужчин взялся бы проводить меня?

— Стал бы, — ответил он, стискивая ее запястье. — Тут каждый знает, что лучше не становиться мне поперек дороги, знают, что ты моя, кариад, что мы с тобой поженимся. Когда наступит лето, ведь так? В церкви, на глазах у всего поселка?

Все это звучало так, словно давно уже было решено. Ну а если она скажет «нет»? Но она не хочет говорить «нет». Оуэн Перри уже давно нравился ей, она обратила на него внимание задолго до того, как зимой он начал провожать ее из церкви.

— Оуэн, — сказала она, положив голову ему на плечо, — больше всего на свете я хочу жить так, как живут другие женщины. Когда я была замужем за Гуином, я чувствовала себя спокойно, я была как они, но это длилось так недолго. Прошу тебя, Оуэн, береги себя. Не оставляй меня одну.

— Оуэна Перри не так-то просто завалить, — ответил он с коротким смешком. — Шерон! — Он опять принялся целовать ее. — Позволь, кариад. Мы поженимся следующим летом… или раньше… Если ты понесешь, сразу же поженимся. Ну позволь мне. Вот так, ладно? — приговаривал он, забираясь рукой ей под юбку, поглаживая ее щиколотку, лодыжку, колено.

У нее не было времени, чтобы размышлять, решение нужно было принять сейчас же. Она ответила на его поцелуй, но свободной рукой прижала его ищущую ладонь к своему колену, не позволяя ей двинуться дальше. Если она не остановит его сейчас, ей придется принять его защиту и покровительство до конца своих дней. И ей хочется этого, хочется больше всего на свете. Но что-то все же мешало.

— Я не хочу, — прошептала она. — Оуэн, я не хочу. — Она прекрасно знала, что он может и не прислушаться к ее словам. И если он будет настаивать, она уступит ему. Ей совсем не хочется обижать его или испортить отношения с ним. И все ее женское существо откликается на его страсть. Ей так хочется отдаться ему.

Оуэн резко отстранился и поднялся на ноги. Он стоял спиной к ней, глядя вдаль, на раскинувшийся у подножия холмов поселок.

— Прости меня, — сказала Шерон. Она поправила юбку, подтянула ноги и обхватила колени. — Я не хотела дразнить тебя, когда шла с тобой сюда, Оуэн. Я просто не заметила, как высоко мы зашли. — А все потому, что была слишком взволнована неожиданной встречей с графом и тем, что он мог подумать о ней, увидев ее, идущую с Оуэном в горы. — Я хочу, чтобы ты просто целовал меня.

— Вы с Гуином ходили когда-нибудь так же в горы? — спросил Оуэн, хмуро посмотрев на нее через плечо.

Она помедлила с ответом.

— Да, — сказала она наконец. — Но это было только один раз, за неделю до свадьбы.

Она согласилась тогда пойти с Гуином в горы только потому, чтобы это произошло с ней не в тесной спаленке его дома, в двух шагах от его родителей, от Хью и Мэри. Она хотела, чтобы хотя бы в первый раз они были совсем одни.

Оуэн опять отвернулся и молча смотрел на огни поселка в долине.

— Это из-за того, что случилось с твоей матерью, — проговорил он наконец. — Ты держишься недотрогой, Шерон Джонс. Но может, именно это мне и нравится в тебе больше всего. Твоя гордость, твоя неприступность. Хотя кое-что у меня сейчас страшно болит оттого, что мне не удалось полюбить тебя как следует.

— Прости меня, Оуэн, — повторила Шерон. Недотрога. Интересно, какого он был бы мнения о ней, если б узнал, что случилось прошлой ночью? Она уперлась лбом в колени и закрыла глаза. Она и думать не хотела о прошлой ночи.

— Я не могу, — тихо продолжил он, — не могу поцеловать тебя, Шерон. Я сейчас боюсь даже дотронуться до тебя. Дай мне остыть.

Какое-то время они молчали. Она чувствовала глубокую благодарность к нему за его сдержанность. Ей не следовало так высоко заходить с ним в горы. Она и в мыслях не держала этого, она сама не заметила, как они оказались здесь. А он наверняка подумал, что она идет с ним по доброй воле.

— Оуэн, — спросила она, — скажи, ты сделал что-нибудь, чтобы спасти Йестина?

— Я же говорил тебе, — ответил он, — я не знаю никого из «бешеных».

— Но кто же тогда знает? — спросила она. — Если не ты, Оуэн, то кто?

— Он ведь легко отделался — или не так? — ответил он. — В его доме ничего не тронули. Он получил от них только десять ударов. И он даже вышел сегодня на работу, как я слышал.

— Йестин не захотел отлеживаться. Ты же знаешь, он такой упрямец, — возразила Шерон. — Но его спина! Ты бы только видел ее, Оуэн! Она воспалилась и вся изранена. Вчера ночью она была вся в крови.

— Ну и что? — сказал Оуэн. — Все равно он легко отделался, Шерон. Он получил всего десять ударов.

И тут ее осенило.

— Так это ты? — выдохнула она, вглядываясь в его неподвижную спину. — Ты устроил, чтобы его не наказывали сильно? Оуэн, неужели это сделал ты? Десять ударов, а не двадцать, как другим мужчинам? Значит, ты все-таки заступился за него?

— Я не знаю никого из «бешеных»! — оборвал ее Оуэн. — Я никак не могу повлиять на них.

Но Шерон уже вскочила и, подбежав к нему, обняла его сзади, прижимаясь щекой к его крепкому плечу.

— Это сделал ты, — повторила она. — Ты помешал им разгромить его дом и отговорил их от жестокой трепки. Это благодаря тебе он смог сегодня подняться. Ты сделал это — или, скажешь, я не права?

Он тяжело вздохнул.

— Чем меньше ты будешь знать об этих вещах, тем лучше будет, Шерон, — сказал он уклончиво. — Пойдем, пора возвращаться. Скоро совсем стемнеет.

— Оуэн, — зашептала Шерон, целуя его сзади в шею. — Я люблю тебя, люблю. Я очень, очень люблю тебя.

Он повернулся к ней, крепко обнял и поцеловал.

— Ты хочешь, чтобы я не сдержался? Не дразни меня, Шерон. Пойдем, я отведу тебя домой, ты заберешься в свою постель и будешь там одна, как тебе этого хочется. Ну, пошли? — Он разжал крепкие объятия и протянул ей руку.

С благодарной улыбкой она взяла его руку и крепко сжала ее.

— Спасибо тебе, Оуэн, — сказала она, когда они двинулись вниз по тропе. — Спасибо за все, что ты сделал для меня. Я знаю, ты сделал все, что мог. Ты такой замечательный!

— Ничего ты не знаешь, Шерон, — тихо ответил он. — И слава Богу, что не знаешь. Но я рад видеть, что ты счастлива, кариад. Ты такая красивая, когда улыбаешься.

Как все-таки хорошо, вдруг подумалось Шерон, быть любимой Оуэна, быть его кариад.

Алекс получил из Лондона известие, которое расстроило его. Хартия, несмотря на то что под ней были собраны тысячи подписей со всех земель Великобритании, была отвергнута парламентом. Ничего другого и не приходилось ожидать, учитывая, что тон в парламенте задавали крупные землевладельцы, заинтересованные в сохранении существующего порядка вещей.

Но хотя и сам Алекс входил в число крупных землевладельцев, он считал, что наступила пора перемен. Чувствовался какой-то подъем, брожение умов, отовсюду слышны были рассуждения о том, как переустроить страну. Особенно отчетливо он стал осознавать это с тех пор, как приехал в Уэльс.

Но хартия была отвергнута.

Тут было над чем поразмыслить. Людей явно не порадует эта новость, особенно сейчас, когда они и так раздражены снижением заработной платы.

Последнее рассуждение заставило Алекса опять подумать о том, как защитить себя. Специальные войска. Но он может решиться на это только в самом крайнем случае. Черт возьми, он понимает этих людей!

Он решил вызвать в Гленридский замок Оуэна Перри, того самого Оуэна Перри, который вел ночное собрание. Рабочего с чугунолитейного завода. Дружка Шерон Джонс. Он пытался не думать о ней. Он надеялся, что она больше не появится в замке.

Когда Оуэн Перри появился в дверях его кабинета, Алекс сразу понял, что он пришел прямо с рабочего места. Хотя его лицо и руки были тщательно вымыты, на рабочей спецовке и на темных вьющихся волосах были заметны следы серой пыли. Это был крупный человек — не такой высокий, каким он показался Алексу поначалу, но крепко сбитый. Он как будто весь состоял из мускулов, без малейшего намека на излишки жира. С таким лучше не сталкиваться на узкой дорожке, решил для себя Алекс, оглядев его с головы до ног.

Мужчина держал в руке кепку, но и не думал поклониться, вытянуться во фрунт или хоть как-то выказать почтение. Алекс уже начинал привыкать к гордому, свободолюбивому характеру валлийцев.

— Оуэн Перри? — сказал он. — Спасибо, что не заставили долго ждать. Присаживайтесь. — Он жестом указал на стул по другую сторону стола.

Оуэн Перри огляделся, словно подозревая какую-то ловушку, и только после этого осторожно присел на край стула. Он смотрел на Алекса прямо, не отводя глаз. Совсем некстати Алекс подумал о том, как ведет себя этот человек, когда бывает наедине с Шерон. Интересно, может ли он быть нежным с женщиной?

— Парламент отверг хартию, — без обиняков начал он. — Мне сообщили об этом сегодня утром.

На какое-то мгновение лицо Перри окаменело, но он тут же овладел собой, глаза у него стали пустыми, ничего не выражающими. Даже тупыми.

— Мне-то что до этого? — отозвался он после короткой паузы, которую старательно выдержал Алекс.

— А мне кажется, что вас это должно заинтересовать, — сказал Алекс. — Ведь именно под этим документом вы собирали подписи, и именно вы вели общее собрание в горах, посвященное хартии.

Взгляд мужчины был все таким же тупым и бессмысленным. Он медленно покачал головой:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Алекс вздохнул. Разговор получался сложнее, чем он предполагал.

— Не надо думать, что я пытаюсь заманить вас в ловушку, — сказал он. — Я не меньше вашего расстроен тем, что хартия отвергнута. Ну, может, не так сильно, как, должно быть, огорчены вы. Я допускаю, что этот документ был на самом деле для вас очень важен. Я своими глазами видел ваше собрание. И если бы я считал, что должен наказать вас, я сделал бы это раньше. Но сейчас мне крайне необходимо знать, как вы смотрите на это, что собираетесь предпринять.

Оуэн Перри продолжал сидеть с бесстрастным лицом, на котором при всем желании невозможно было разглядеть и проблеска хоть какой-нибудь мысли. Если бы Алекс не видел его раньше, он, несомненно, поверил бы, что перед ним полный идиот. Снова некоторое время в кабинете стояла напряженная тишина.

— Вас неправильно информировали, — ответил наконец Перри. — Я ничего не знаю ни о каких хартиях. Для чего они нужны? Что с ними делает парламент? Я не знаю ничего ни о каком собрании в горах. Я не знаю, что вы там видели. Я лучше пойду, мне нужно работать, если позволите.

— Пока не позволю, — ответил Алекс. — Заработную плату вам плачу я. И вы не потеряете ее за этот час. А теперь позвольте мне продолжить. Правительство предполагает, что могут начаться беспорядки, и совсем не собирается потакать их зачинщикам. Сказав «нет», они теперь должны показать, что означает их «нет». Было бы крайне неблагоразумно пытаться идти им наперекор — во всяком случае, сейчас. Лучше отложить все попытки на год или на два.

Оуэн Перри пристально смотрел на него, но, когда Алекс закончил, он только пожал плечами.

— Все, что вы такое сейчас говорили, — сказал он, — ну, то есть что вы говорить об этой… Мой английский не очень хорошо, чтобы это говорить. Я не понимаю слишком хорошо, что вы говорите.

— Мне противна сама мысль о том, что мне придется наводить здесь порядок и употребить власть, потому что я понимаю вас и сочувствую вам, — настойчиво продолжал Алекс. Перри опять пожал плечами. — Не вынуждайте меня делать это, — тихим голосом закончил Алекс.

Перри рассмеялся. Так, словно он действительно не понимал, о чем идет речь, словно действительно перестал понимать по-английски.

Алекс откинулся на спинку стула и некоторое время молча смотрел на мужчину. Дружок Шерон. Он уже смирился с мыслью, что они были любовниками. Вчера вечером они, держась за руки, направлялись в горы. Вряд ли это была невинная вечерняя прогулка. Кроме того, он по собственному опыту знал, как легко вспыхивает эта женщина, как воспламеняется она от поцелуя, от легкого прикосновения. Может, и вчера вечером она так же млела в объятиях этого Перри? Впрочем, какое ему дело до всего этого? Абсолютно никакого. Алекс нервно дернул краешком рта.

— Может быть, пока нам стоило бы заняться решением местных проблем, — сказал он. — Может, имеет смысл обсудить их сообща, собрав всех рабочих. Очень многого я еще не понимаю, многое мешает мне. Я думаю, такой разговор был бы полезен для всех нас. Мы могли бы обсудить, что нужно сделать, чтобы улучшить условия жизни рабочих, чтобы их жизнь стала счастливее и приятнее. Вас лично заинтересовало бы это? Вы пришли бы на такую встречу, если бы я организовал ее?

На короткое мгновение маска тупости и безразличия, казалось, слетела с лица Перри, и Алекса поразило выражение нескрываемой ненависти в его взгляде. Он почувствовал абсолютное неприятие. Неужели и другие так же сильно ненавидят его, не верят ни одному его слову? Но через мгновение маска вновь крепко сидела на своем месте.

— Я ничего не смыслю ни в каких собраниях, — ответил Перри со смешком. — Кто это должен прийти со мной? И что такое я могу говорить? Вас неправильно информировали. Я вкалываю днем и отдыхаю ночью. Меня не нужно делать счастливым. Не нужно улучшать мои условия. Мне платят зарплату.

— И вам хватает ее после того, как она была снижена на десять процентов? — спросил Алекс.

Мужчина вновь пожал плечами.

— Я беру то, что мне дают, — ответил он. — И я не собираюсь бунтовать.

Алекс побарабанил пальцами по столу.

— Что вам известно о «бешеных быках»? — спросил он.

Оуэн Перри опять рассмеялся.

— Здесь не водится бешеных животных, — ответил он. — Тут все очень смирные.

Алекса охватила злость.

— Если бы вы на самом деле были таким бестолковым, как пытаетесь выглядеть, — резко заявил он, — вряд ли вам удалось бы удержаться на такой хорошей работе, Перри. Говорите, вы не знаете кого-нибудь из них? Я готов побиться об заклад, что знаете. Было бы странно, если бы один из рабочих вожаков не знал в лицо хоть кого-нибудь из тех, кто исполняет его волю.

— Я готов поспорить. — Перри протянул вперед открытую ладонь. — Мы на самом деле не имеем ничего общего с «бешеными». Мы не любим говорить о них. И мы не знаем никого из них в лицо.

— Выходит, они бестелесные духи, — сказал Алекс. — Никто их не знает, кроме них самих. Так вот, мне нужно кое-что передать им, Перри. Я думаю, что они как-нибудь да узнают о том, что я вам сейчас скажу. Я не позволю запугивать моих людей. Пока я закрою глаза на погромы и разбой, что творились в долине две ночи кряду. Но если что-либо подобное произойдет снова, я разыщу «бешеных быков», а самое главное — их вожака, и постараюсь, чтобы с ними обошлись так же, как они обращаются со своими жертвами, и уж тогда они получат на полную катушку. Постарайтесь, чтобы они узнали об этом.

Тупой взгляд Перри стал еще более идиотским.

— Как же я это сделаю?

Алекс поднялся со стула.

— Я уверен, вы найдете способ, — сухо ответил он. — Всего хорошего, Перри. Можете вернуться к работе.

Оуэн Перри не вымолвил больше ни слова, поднялся со стула и вышел из кабинета. Алекс почувствовал ребяческое желание схватить со стола книгу и швырнуть ему вслед. Но вместо этого уперся в бока крепко сжатыми кулаками. Мужчина держался твердо, как вол в борозде. Алексу захотелось — и, черт возьми, он не мог корить себя за это желание, — ему захотелось подраться с ним. В это мгновение у него было только одно желание — прошибить голову этому чартистскому лидеру.

Господи, ему так хотелось с кем-нибудь подраться!

Начинало смеркаться, когда Шерон подходила к Гленридскому замку. Летние дни были на исходе, вечер обещал быть прохладным и мглистым, с моросью. Она дала слово прийти и должна его сдержать. Однако решения она до сих пор не приняла и, пока шла через поселок, продолжала взвешивать все плюсы и минусы. Она была так неуверенна в себе, что даже не сообщила бабушке о том, что идет в замок. Но если бы она обратилась к своему сердцу, она поняла бы, что сердце ее уже давно приняло решение.

Ей страстно хотелось попробовать себя в качестве гувернантки маленькой леди Верити. Она ненавидела шахту, ненавидела свою нынешнюю работу, и хотя она неустанно повторяла себе, что ничем не лучше других женщин, эти самоуговоры не облегчали ее возрастающей ненависти. Сегодня в шахте опять была авария — ставший уже обычным очередной завал в одной из штолен. На этот раз жертв не было — или почти не было: только одному из шахтеров придавило руку. Но Шерон была рядом, когда это случилось, сердце ее упало от крика боли, разнесшегося по штольням, и она почувствовала на затылке холодок ужаса — тот, что был знаком всем шахтерам в такие моменты, — ужаса, что тяжесть огромной скалы над их головами опустится на них и раздавит, погребя заживо.

Ей хотелось стать гувернанткой Верити. Ей нравилось учить детей, и она умела это делать — ведь она преподавала в воскресной школе. Она любила детей, она любила ходить в чистой одежде, вдыхать свежий воздух и не думать о средствах существования, хотя и чувствовала себя почти виноватой за эти слабости.

Только одно обстоятельство вызывало у нее сомнения. И весьма серьезное обстоятельство. Она находила графа очень красивым и привлекательным — да и какая женщина не согласилась бы с ней? И догадывалась, что графа также влечет к ней, влечет чисто физически. Мужчины, подобные ему, не задумываясь, соблазняют любую понравившуюся им женщину. Сэр Джон Фаулер был из таких. Но все-таки, говоря начистоту, именно граф неожиданно прервал их последнюю пламенную встречу в горах, в то время как она совершенно потеряла голову от желания. Шерон чувствовала тревогу и вину, думая о том, как она могла допустить такое. Вот и теперь она затевает игры с огнем, поступая на работу в его дом.

В замке ее проводили в ту же комнату, в которой она была принята в прошлый раз. Это был просторный зал с высокими потолками, украшенными росписью, и со множеством портретов в тяжелых рамах на стенах. Роскошный ковер покрывал пол. Говорили, что в замке целых семьдесят две комнаты. И все для одинокого мужчины с дочерью. Это выглядело почти неприлично.

Наконец двери распахнулись, и вошел он. Шерон тут же почувствовала смущение, доходящее до колик в животе. Он был так элегантно одет, его волосы были такими светлыми, и он был неотразимо красив. Но при этом он выступал так официально и независимо, словно и не был тем самым мужчиной, который целовал ее и возжелал ночью в горах.

— Миссис Джонс, — сказал он, проходя в комнату, пока кто-то невидимый закрывал за ним двери. — Вы пришли. Хорошо. Что вы решили?

Там, в горах, он называл ее по имени. Судя по всему, он хотел установить определенную дистанцию между ними. Это была деловая встреча. И он обращался к ней официально.

Что ж, и она будет вести себя соответственно. Она беспристрастным взглядом посмотрела ему в глаза.

— Я могла бы попробовать, — ответила она, — но у меня есть одно условие.

Она думала об этом все время, о том, что она может принять его предложение только при этом условии.

— Вот как? — Он удивленно шевельнул бровями и заложил руки за спину. Эти два жеста напомнили ей, насколько они не ровня. Он привык властвовать, для него было в диковинку не получать сразу или не получать всего, чего он пожелает.

— Я не буду жить здесь, — ответила она. — Я останусь жить у моих родных.

Минуту он молча разглядывал ее. Своими пронзительно-голубыми глазами. Прекрасными и требовательными. Шерон уже жалела, что пришла. Она тешила себя надеждой, что он не согласится на ее условие.

— Я не вижу причин, которые могли бы препятствовать этому, — наконец произнес он, — хотя мне кажется, вам было бы удобнее жить здесь.

— Нет-нет, — торопливо ответила она. — Иначе я не могу.

— Ну что ж, как вам будет угодно, — сказал он. — Вы можете приступить к работе со следующей недели. С девяти часов утра в понедельник. Считайте, что с этого мгновения вы уже не работаете в шахте. А я побеспокоюсь, чтобы вам заплатили жалованье за полную неделю.

Ее захлестнула волна восторга. И тут же, следом охватила паника. Все случилось как-то неожиданно, и казалось, теперь уже ничего нельзя изменить. А ведь она до сих пор не уверена в том, что хочет этого.

— Как случилось, — спросил граф, — что вы обучались в частной школе в Англии?

Шерон не ожидала такого вопроса. Несколько мгновений она молчала, однако взгляда не отвела.

— За это было уплачено, — ответила она.

— Каким образом? — И вновь краткий вопрос был сопровожден движением бровей.

Шерон сжала зубы и с вызовом посмотрела на графа.

— Вы можете не отвечать, — сказал он. — Но согласитесь, миссис Джонс, что ваш случай необычный. Если я не ошибаюсь, большинство людей здесь просто неграмотны?

Вопрос рассердил ее. В нем сквозило известное отношение англичан к валлийцам как к дикарям.

— Большинство людей по крайней мере умеют читать и писать, — ответила она. — Они ходят в воскресную школу и учатся там. Многие хотели бы учиться и дальше, но здесь нет школ, а у людей нет денег, чтобы посылать детей учиться в другие края.

— За редким исключением, вроде вашего благодетеля, — закончил он за нее. — Почему мой вопрос рассердил вас? Или вас настолько огорчает, что здесь не хватает школ?

— Я считаю, что у детей должен быть выбор, а не только завод или шахта, — сказала Шерон. — Каждый ребенок, когда вырастет, должен иметь возможность поступить на службу, стать юристом или священником.

Граф помолчал.

— Я здесь недавно, — тихо сказал он, — дайте мне срок, Шерон.

Он назвал ее по имени, и она смутилась, неожиданно осознав, что они совсем одни в этой комнате. И что он имел в виду? Какой срок ему нужен и для чего?

— Как поживает наш молодой друг? — неожиданно спросил он.

Это было еще одно напоминание об их последней встрече. Шерон почувствовала, как румянец заливает ее щеки.

— Он сегодня вышел на работу, — ответила она, — хотя ему, конечно, не следовало этого делать.

— Мне кажется, — рассуждал граф, — что в этом хрупком мальчишеском теле прячется много смелости и упрямства. Иначе почему он настойчиво отказывается отдать свои деньги? Они больше не трогали его? Больше никому не угрожали?

— Нет-нет. — Она помотала головой.

— Если что-нибудь узнаете, — продолжал он, буравя ее взглядом, — сами ли или от знакомых, обязательно сообщите мне.

Сообщить? Ох нет. Шерон едва не отшатнулась. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы стать его соглядатаем, как не согласилась стать глазами и ушами Оуэна в графском замке. Она здесь для того, чтобы учить его дочь.

Но граф вдруг улыбнулся. Его улыбка была обезоруживающей.

— Вы сейчас выглядите так же, — сказал он, — как выглядел ваш друг сегодня утром, когда я вызвал его, чтобы немного потолковать с ним о «бешеных быках». О чем бы я ни спрашивал, он смотрел на меня пустыми глазами. Я не враг, Шерон, хотя прекрасно понимаю, что вам пока трудно в это поверить.

Он вызывал Оуэна? Но ведь он говорил, что не собирается раздувать дело вокруг того ночного собрания в горах.

Шерон закрыла глаза и проглотила комок, подступивший к горлу. О Боже милостивый! Что же теперь будет?

— Шерон, — продолжал граф, — передайте ему мой совет. Пусть он не предпринимает ничего, что вызвало бы гнев властей. Не стоит затевать войну, обреченную на поражение. Есть другие способы добиться перемен к лучшему, — мирные, постепенные. Он очень упрям. Я знаю, это в характере валлийцев. И все же поговорите с ним. Может быть, он прислушается к вашему мнению.

Это была угроза, высказанная осторожно, но жестко. Вежливая по форме, но недвусмысленная. На минуту Шерон почувствовала дрожь в коленках и головокружение. Она безотчетно помотала головой.

— Черт возьми! — тихо воскликнул он. — Черт бы вас побрал, Шерон Джонс! Неужели вы хотите увидеть своего друга за решеткой? Или мертвым? Я не жду от вас ответа. Здешний народ, как я понял, умеет молчать. Просто передайте ему мои слова. — Несколько мгновений он смотрел на нее, затем вздохнул. — Ладно. Вы свободны. Можете идти домой. Жду вас в понедельник в девять утра. Верити будет очень рада вам. Вчера она пожелала мне спокойной ночи по-валлийски. Назта? Я правильно запомнил?

— Ноз да, — поправила его Шерон.

— Ах, — вздохнул он, — у вас это звучит гораздо мелодичнее, чем у меня. Итак, ноз да, миссис Джонс. — Он распахнул дверь и жестом пригласил ее пройти первой. Затем махнул слуге, чтобы тот открыл перед ней парадную дверь, и, не сказав больше ни слова, повернулся к лестнице.

На улице шел дождь — холодный, моросящий дождь. Шерон накинула на голову шаль и поспешила по дорожке к воротам. Душа ее пела от радости и замирала от ужаса. Оуэна вызывали в графский замок. Граф предлагал ей шпионить на него. Черт бы вас побрал, сказал он ей. Дедушка говорит, что, если чертыхаться не в меру, можно ослепнуть. Напрасно она согласилась. Ей следовало сказать графу твердое «нет», чтобы он никогда больше не возвращался к этому разговору, чтобы оставил ее в покое, и она тогда жила бы своей жизнью, той, которой жила с семнадцати лет.

Но зато теперь не нужно спускаться в шахту, не нужно таскать тележку, подумала Шерон, закидывая голову и подставляя лицо дождю. Не нужно. Никогда. Слава Богу, ей больше не нужно спускаться в шахту.

И да простит ее Господь за эту радость.