Глава 16

Прошло несколько часов, и я шла домой, уставшая и с покрасневшими глазами. Разумеется, я переусердствовала. Первый день в Лондоне, на свободе я просто не могла удержаться. Нужно было идти домой сразу после Национальной галереи, где я и без того устала. Сразу после этого я пошла было в соседнюю Портретную галерею, но вовремя одумалась и заскочила в близлежащее кафе выпить чашку чаю. Наполнив кое-как желудок, я пришла в себя и стала думать здраво. После этого определенно нужно было идти домой, но нет, видно, настоящий английский чай придал мне бодрости, и я принялась бродить по Лондону, не пропуская ни одной достопримечательности: Трафальгарская площадь, колонна Нельсона, статуя Эроса на площади Пиккадилли… Я ходила по улицам и слышала, как гудят машины, я пыталась уловить дыхание древнего Лондона, и вся его многовековая история стояла у меня перед глазами. А кроме того, я вбила себе в голову, что мне не обойтись без автоответчика, и я упрямо кружила по улицам, пока не нашла магазин, где продавалось то, что я искала. Затем, проголодавшись, я зашла на продуктовый рынок и наполнила сумки свежей едой.

Когда же я наконец вернулась в квартиру бабушки Пенелопы, то повалилась на кровать, едва помня в полудреме, какой сейчас день, сколько времени и в каком веке я вообще нахожусь.

Проснулась я в восемь вечера. И снова почувствовала голод. Я поела купленную на рынке копченую курочку, салат из стручковой фасоли и даже открыла бутылку вина из запасов бабушки. Бутылка стояла в серванте и просто просилась на стол, напоминая о том, что нужно наслаждаться каждым мигом. Вино сняло напряжение, которое обычно возникает, когда ты один и вдали от дома. Телевизор стоял на кухне, так что я смотрела новости, пока ела. Затем я поставила автоответчик и позвонила родителям, но их не оказалось дома.

Нужно было сделать оценку содержимого квартиры – ведь ради этого, собственно, я здесь и задержалась. Я пошла в спальню и решительно распахнула шкаф, чтобы еще раз взглянуть на то, что там находится.

Бабушка Пенелопа обладала хорошим вкусом пожилой дамы из старой Европы. Она не стремилась выглядеть моложе, но подмечала качество ткани и проработку деталей. Здесь висели зимние плащи и костюмы размеров, до которых я надеялась никогда не дорасти, но из ткани приятной для глаза и совершенной на ощупь – мрачноватая синяя и черная шерсть; твид в оливковых и золотых осенних тонах; мягкий спокойных тонов кашемир. И – о да – изумительная норковая накидка глубокого желто-коричневого медового цвета. Это была единственная вещь в гардеробе, которую можно смело надевать и молодой женщине.

На верхней полке я нашла несколько коробок из-под шляп и вышеупомянутый альбом с фотографиями. В порыве сентиментальности я потащила альбом, и на мою голову посыпалась пыль. Я решила, что так мне и надо за любопытство. Я оставила альбом на прикроватном столике и осмотрела выдвижные ящики. Я постоянно повторяла про себя, что делаю это только ради мамы, хотя мама моя такая худенькая, что вещи эти едва ли будут ей впору. Пижамы и шелковое нижнее белье. Носки и колготки. Старомодные кружевные носовые платки с вышитыми инициалами бабушки.

Два нижних ящика комода были просторными и глубокими. Там-то я и наткнулась на сокровища. Оговорюсь, что не сильна в одежде элитного пошива, зато я понимаю толк в модных веяниях разных эпох. Бабушка Пенелопа тщательно сберегла несколько дорогих платьев периода своей молодости. Короткие платья двадцатых годов из тончайшего шелка и шифона, старательно расшитые бисером, были убраны в пакеты.

Но как бы они ни были поразительны, настоящее чудо лежало в самом нижнем ящике – вечерние платья тридцатых из прелестной шелковой и атласной ткани с обворожительными косыми вырезами. В отличие от современных платьев, которые, словно пленка на сосиске, липнут к телу, где нужно и не нужно, эти наряды облегали фигуру, но оставляли свободу воображению, точно поцелуй ветра.

– Бог ты мой! – повторяла я снова и снова, разворачивая свертки.

Некоторые платья выцвели, но бабушка тщательно ухаживала за ними и сберегла. Неожиданно мне пришла в голову мысль, что я не прочь надеть одно из этих платьев, да и мама моя просто с ума сойдет, увидев их. А какие имена стояли на них!

– Бог ты мой! – сказала я снова.

Эрик и Тимоти умереть готовы, только бы увидеть такие вещи, дотронуться до них.

Наконец, опьяненная очарованием прошлого, я ревностно завернула все и вернула туда, где нашла. Видимо, к двадцатым и тридцатым двоюродная бабушка Пенелопа питала особую слабость, поскольку я не нашла нарядов от сороковых до девяностых. В ящиках была лишь современная непретенциозная, но дорогая и удобная одежда.

Теперь вниманием моим завладел фотоальбом. Я стерла с него пыль, положила на кровать и села так, чтобы удобно было переворачивать страницы, взвизгивая от восторга. А взвизгивать было от чего. Здесь были фотографии молодой бабушки Пенелопы в нарядах, которые я только что видела, и выглядела она в них просто превосходно. Теперь я имела представление о том, как их надо носить. А она носила их с удовольствием. На одном из снимков она стояла в чудесном вечернем платье в большой гостиной французской виллы и, судя по всему, неплохо проводила время на вечеринке. На пианино в четыре руки играли двое симпатичных молодых людей; тут же, в гостиной, находились красивые гости с коктейлями в руках. Коктейли были в небольших изящных бокалах, не то что в наши дни – ведро, в котором лошадь искупать можно. Мужчины в костюмах выглядели нарядно и мужественно, а женщины – женственно и одухотворенно. Все смеялись, взгляд у многих был лукавым и озорным.

Грустными были только фотографии со свадьбы бабушки Берил. Бабушка Пенелопа стояла перед дверью этой самой квартиры с букетом роз в руках и в каком-то очень интересном наряде. Только на этих снимках она выглядела неброско и несколько подавленно. Особенно в церкви, где она вообще не смотрела в камеру, словно думала о чем-то далеком. Даже рядом с бабушкой Берил, которая блистала в белоснежном платье с вкраплениями роз и кружев, бабушка Пенелопа хмурилась. Видимо, и в те времена свадьбы для одиноких людей были в тягость.

Я перевернула страницу. Забавно было отыскивать бабушку Пенелопу в знакомых комнатах этой квартиры или виллы. Много было фотографий с моря. Особенно мне понравился снимок, где она стояла по щиколотки в пенном прибое в белом купальном костюме и улыбалась фотографу. Она выглядела счастливой и довольной жизнью.

Затем я наткнулась на фотографию, где она была в карнавальном костюме, увешанная драгоценностями: аккуратное ожерелье, похоже, из бриллиантов и прочих дорогих камушков и соответствующие серьги. Ее костюм был сделан под венецианские карнавальные наряды, в руках она держала маску в виде золотой птицы. Она отвела маску от лица, чтобы сфотографироваться. Платье оголяло плечи, рукава спускались колокольчиками. Бабушка сидела в библиотеке спиной к стене, где с одной стороны было окно, а с другой портрет «Мадонны с младенцем». Свет из окна играл на ее драгоценностях.

И – вот здорово! – на следующей фотографии она в своей машине: в той самой «драгонетте», что сейчас гниет в гараже. Правда, на фото машина была вовсе не старой ржавой развалиной, она сияла новизной, а бабушка Пенелопа сидела в дамской шляпке, дорожном плаще и перчатках. Но за рулем была не она. Она сидела на пассажирском сиденье, а машина стояла на стоянке перед виллой. Рядом с водительской дверью, поставив ногу на ступеньку, словно готовый вот-вот сесть за руль и покатать свою прелестную даму, стоял в униформе темноволосый красавец шофер с аккуратными усиками. Были фотографии и других мужчин. Особенно часто встречался пожилой мужчина с седыми волосами и роскошными усами. Он мелькал и там и тут, прекрасно одетый, то в вечернем костюме, то в плаще для утренних прогулок с широкополой шляпой. Он выглядел старше прочего окружения двоюродной бабушки и был несколько суров с виду, часто держал в ухоженных руках дорогую толстую сигару, пуская клубы дыма, отчего казался мудрым и загадочным.

Переворачивая страницы, я нашла еще одного мужчину, часто мелькавшего на фотографиях. Это был изящный пианист, который паясничал перед объективом. Был он худ, жилист и разборчив в одежде. На одних фотографиях он был в экзотической азиатской шапке, на других в костюме для сафари.

Затем был провал во времени, и вдруг пошли цветные фотографии. Снимки моих родителей, на которых они молоды, свадебные фотографии. Несколько моих детских фотографий. Джереми с дядей Питером и тетей Шейлой. Женщины в нашей семье обменивались фотографиями всю свою жизнь. Дальше я нашла фотографию двоюродной бабушки Пенелопы, где она сидела в библиотеке. Лет ей было уже немало, волосы ее побелели, но смотрела она в объектив, словно бросая вызов.

Вдруг в альбоме кончились фотографии. Но зато зажелтели газетные вырезки. Оказывается, бабушка Пенелопа в свое время блистала на театральных подмостках, о чем свидетельствовали положительные рецензии критиков. В основном она пела и играла в комедиях. Все это так взволновало меня, что я даже пожалела, что телефонный звонок отвлек меня от таких интересных подробностей. Впрочем, я ждала звонка от мамы.

Гарольд уже отчитал меня за то, что я выяснила правду о настоящем отце Джереми, и рассказал все адвокату моего отца по электронной почте. Мама сказала, что папа скоро присоединится к разговору, так что мне стоит дождаться его, прежде чем рассказывать подробности о завещании. Я счастлива была заинтриговать маму по поводу подробностей жизни двоюродной бабушки, которые я только что узнала. Я лишь слегка приоткрыла завесу загадочности. Зато завалила вопросами маму. А она покорно мне на них отвечала.

– Почему ты никогда не рассказывала мне, что бабушка Пенелопа жила такой интересной жизнью? – говорила я восхищенно.

Мама удивилась моей реакции на мир двадцатых и тридцатых и с готовностью посвятила меня в детали, после чего я засыпала ее новыми вопросами.

– Странно, что она так и не вышла замуж, – сказала я. – Учитывая, сколько замечательных мужчин вилось вокруг нее! Она даже обручена не была?

– Была, – неохотно ответила мама.

– Правда? – воскликнула я и принялась листать страницы альбома. – И как его звали?

– Что ж, – сказала мама после нескольких бесконечных секунд колебания, – вообще-то она была обручена с твоим дедушкой Найджелом.

– Что?! – воскликнула я. – С твоим отцом?

– Они были обручены всего неделю. Он просто потерял голову. Он и твоя бабушка Берил на тот момент встречались уже почти год, так что, разумеется, женился он на маме.

– С ума сойти! – сказала я. – То есть бабушка Берил и двоюродная бабушка Пенелопа поссорились из-за дедушки Найджела?

Этого просто не могло быть. Тихоня дедушка Найджел? Тот самый дедушка Найджел в старом свитере, который выращивал в саду петуньи? Дедушка Найджел, который засыпал в кресле на лужайке после обеда?

– О, тетя Пенелопа умела флиртовать в молодости. У нее никогда не было серьезных намерений. Она хотела научить сестрицу Берил флиртовать на примере ее же жениха, ну и, в общем, все вышло из-под контроля. Они дрались, словно кошки целый год, а потом еще долго не общались. С сестрами такое часто случается. Но они помирились и остепенились. Впрочем, тетя Пенелопа-то так и не остепенилась. Но у нее появился серьезный кавалер, и продолжалось это много лет.

– Кто? – спросила я требовательно.

Мама вздохнула.

– Я помню, как она всегда оживала в его присутствии. В конце концов, именно он давал ей деньги на все те приятные безделушки – на одежду, квартиру, виллу.

Мама замолчала, словно говорить больше было нечего.

– Что ты хочешь сказать? – спросила я.

– О, милая, ты и сама знаешь, – ответила мама уклончиво.

– Нет, не знаю, – сказала я. Я догадывалась, что ей помогали. – Ты хочешь сказать, что она жила в грехе с каким-то богатым мужчиной?

– Как забавно слышать от тебя эти старомодные слова, – заметила мама тоном, которым обычно давала понять, что я невыносимо бестактна для ее дочери. – Нет, они никогда не жили вместе. Люди в те времена так не поступали, особенно люди в его положении. Кажется, он был крупным политиком. Намного старше ее. Он был женат, и поэтому они скрывались от всех, но он хорошо заботился о ней.

– Мама! – воскликнула я. – И ты только сейчас, столько лет спустя, говоришь мне, что двоюродная бабушка Пенелопа была содержанкой? Она брала у мужчины деньги за то, что была его любовницей?

– Ну разумеется, она не брала деньги! – ответила мама в сердцах. – Но в те времена женщина высокопоставленного мужчины обладала большой властью, и на ее плечи ложилась колоссальная ответственность… и расходы – которые, конечно, покрывались. Она помогала ему развлекать известных людей, глав государств, влиятельных бизнесменов и знаменитых журналистов, актеров, музыкантов, ученых. Ее дом, ее одежда, ее стол – все это должно было соответствовать уровню.

– Святые угодники! – прошептала я. – А этот человек оставил след в истории?

– Нет. Он был из тех, кто остается за кадром. Я даже не помню его имени. Ладно, не глупи, – сказала мать. – И не забывай, что тогда была совсем другая эпоха. А из-за войн людям не хватало еды, топлива и… мужчин. Женщины работали, но вовсе не обязательно строили карьеру, как сейчас, и они нуждались в финансовой и социальной опеке мужчин.

– А, я знаю, кто это был! – крикнула я, перелистывая обратно страницы альбома и отыскивая фото пожилого человека с роскошными усами.

Того, что выглядел таким уверенным.

Я описала его маме, и она подтвердила мои догадки.

– Вот ведь странно, – изумилась мама. – Я была уверена, что тетя Пенелопа продала ту виллу много лет назад. Я вообще была уверена, что она промотала все свои деньги. А на самом деле вышло, что она неплохо управлялась с делами. А, вот и твой отец пришел, – сказала она, словно мы мило болтали о погоде.

Папа был сегодня настроен поговорить о финансах. Он только что отобедал с издателем, и его больше волновали новости о завещании, нежели личная жизни покойной тетки жены.

Я рассказала папе, что Ролло раскопал правду об отце Джереми.

– Гнилой человек этот Ролло, – неожиданно высказался отец.

Это меня удивило. Папа никогда не критиковал родственников по маминой линии. Вообще его жизненным кредо был лозунг: «Живи сам и не мешай другим».

– А чем он зарабатывает на жизнь? – спросила я.

Последовала пауза.

– Ничем, – ответила мама. – Он коллекционер. Он покупает и продает антикварные вещи.

Папа кашлянул.

– Вне зависимости от того, принадлежат они ему или нет.

– Ну, – быстро добавила мама, – это издержки профессии. Не всегда же можно установить подлинность вещи…

– Вы говорите о краденых ценностях? – спросила я требовательно.

– Ну, не совсем краденых. Просто не всегда удается установить настоящего владельца, да и было это только один раз, и он сразу вернул вещь, когда выяснилось, кто владелец, – оправдывалась мама. – Даже с музеями такое постоянно случается.

– Я и не знаю, что про него думать, – призналась я. – Иногда он кажется мне зловещим, а иногда уязвимым и жалким.

– Боюсь, что и то и другое к нему подходит, – вздохнула мама. – Просто будь с ним дипломатична.

Когда я описала им сцену с кражей автомобиля из моего гаража, они зашушукались. А когда рассказала им о признании тети Шейлы – разом смолкли. Затем стали задавать вопросы, чтобы разобраться во всем. Папа все время повторял в адрес Джереми: «Бедный мальчик, бедный мальчик, какой ужас».

Мне в голову вдруг пришла мысль.

– Мам, – медленно произнесла я, – Джереми родился до того, как тетя Шейла и дядя Питер поженились. Почему вы никогда не рассказывали об этом?

Мама кашлянула, и за ее обычным тоном я почувствовала нотки вины.

– О, милая, я была в Нью-Йорке, когда они обручились. Питер позвонил мне и рассказал, как все прошло. На церемонии было лишь несколько друзей, тетя Шейла сторонилась семьи. Питер очень серьезно отнесся к усыновлению мальчика. Если честно, то меня порадовало, что мой расчетливый братец нашел в себе толику романтики.

Я не могла поверить своим ушам. Я всегда была в таких хороших отношениях с родителями, а теперь выясняется, что они скрывали от меня один из самых интересных семейных секретов, правду о котором я узнала случайно.

– Ладно, Пенни, – сказала мама, – теперь слушай внимательно. Ты должна передать Джереми, что нас совершенно не волнует такая чепуха, что он все равно один из нас и что мы поможем ему отстоять то, что тетя Пенелопа пожелала оставить ему. Ты уж подбери слова, чтобы подбодрить его.

– Но ты должна быть готова к тому, что ему вовсе не все равно, кто его отец, – предупредил папа. – Это естественно.

– Ладно, – сказала я и отважилась спросить: – Я думаю, не задержаться ли мне в Лондоне подольше? В квартире двоюродной бабушки Пенелопы. Во всяком случае, пока не утрясется все с завещаниями.

Я объяснила, что работать могу и здесь. Родители внимательно выслушали меня и сказали, что идея прекрасная. Затем отец спросил меня, как давно я разговаривала с Джереми, и я, чувствуя себя неловко, ответила, что он не отвечает на мои звонки.

– Просто продолжай звонить ему, милая, – сказала мама.

Я попрощалась, повесила трубку и, взяв с собой альбом, пошла на кухню. Я сварила себе какао, который всегда помогал мне уснуть, и вместе с альбомом направилась в библиотеку, где устроилась поудобнее и стала более внимательно рассматривать кавалера двоюродной бабушки Пенелопы – пожилого человека с роскошными усами и гордым, полным превосходства взглядом. Да, он был похож на человека, который мог пустить в ход большие деньги и еще большее влияние, чтобы решить жизненные неурядицы.

Я начинала завидовать мертвым. Иногда они реальнее живых. Я чувствовала возбуждение и страх одновременно. Когда лезешь в жизнь другого человека, то это всего лишь история… до тех пор, пока это не касается кого-то из твоих родственников. Мне захотелось побыть с кем-то молодым и живым, с кем-то одного со мной возраста.

Я снова набрала номер Джереми, но в ответ услышала все то же сообщение. Однако меня не покидало ощущение, что он дома и слушает. Я старалась говорить терпеливо и дружелюбно, как и учили меня родители.

– Джереми, это Пенни, – начала я. – Пожалуйста, перезвони мне. Я остаюсь здесь, в Лондоне. И я поговорила с родителями. Мы все за тебя. Давай бороться вместе. – Чувствуя, что мелю чепуху, я решила этим ограничиться.

Этим вечером он не позвонил. Я убрала на место альбом и легла в постель, но уснуть не могла еще очень долго.

Глава 17

Следующий день начался с одного из тех утренних туманов, которыми так славится Лондон. Было промозгло, и, несмотря на летнюю пору, хотелось укутаться в теплую одежду. Я накинула плащ, взяла один из зонтиков бабушки Пенелопы с подставки для зонтиков в прихожей и вышла на улицу. Недалеко от квартиры я еще раньше приметила маленькое уютное кафе, где готовили изумительный кофе. Но как бы рано я туда ни наведывалась, свободных столиков не было никогда. Так что мне пришлось взять чашку кофе и круассан с собой. Я принесла все это домой, надеясь позавтракать за свежей газетой.

Я уже привыкла, что по этой чудной аллее, обсаженной деревьями, никто не гуляет. И все же каждый раз, стоило мне выйти на улицу, я чувствовала, будто кто-то наблюдает за мной, хотя сама никого не видела, даже в окнах.

Войдя в квартиру, я сразу проверила недавно установленный автоответчик в надежде увидеть пульсирующий сигнал о звонке, что непременно означало бы, что Джереми наконец-то мне перезвонил. Но увы. Я почувствовала приступ раздражения. А еще британец, тоже мне. Я села за стол на кухне и принялась вяло жевать свой круассан. Впервые мне было одиноко здесь. И я пожалела, что Эрика и Тима нет рядом. С ними в Лондоне было бы весело. Однако кофе несколько оживил меня, и, почувствовав прилив сил, я решила провести утро в библиотеке.

В дверь позвонили, и я кинулась открывать, решив, что это пришел Джереми. И в самом деле, почему бы ему не прийти за моральной поддержкой, которую я обещала оказать? Но это была уборщица, о которой меня предупреждал Руперт. Я уж и забыла о ней, однако женщина стояла передо мной и улыбалась, ожидая моего решения.

– Рада познакомиться, мисс, – сказала она. – Я Элси. – Она была маленькой и аккуратной, с русыми волосами, забранными назад черным ободком. Глаза за очками в проволочной оправе были светло-карими. – У вас была удивительная бабушка, все, кто знал ее, будут скучать по ней, – заверила она меня.

Как только Элси убедилась, что я не собираюсь давать ей отставку, она принялась за уборку, очень, надо сказать, по-деловому, как человек, который куда лучше меня знает эту квартиру. Элси сказала, что у нее есть ключ, но она не хотела открывать двери, не получив от меня разрешения. Я позволила ей впредь пользоваться своим ключом, а сама отправилась по своим делам.

Когда я вернулась, шел первый час и моросил мелкий дождик. Я думала о своем историческом расследовании и вошла тихо. Элси была в ванной, бежала вода, и она что-то напевала себе под нос. Я не заметила мужчины, сидевшего на стуле в кабинете, пока он не заговорил, напугав меня едва не до инфаркта.

– При-ивет, Пенелопа, – поздоровался он, поднялся и деловито подошел ко мне.

Это был Ролло. На нем была дорогая одежда, из тех, какую обычно носят грязные политики, торговцы оружием и прочие сомнительные личности, делающие деньги на несчастьях людей. Но Ролло выглядел как-то потрепанно, словно алкоголик у баков с мусором или брошенный пес, роющийся на помойке. Под глазами у него были мешки, а в руках букет цветов, словно у страждущего поклонника.

– Мама попросила нанести тебе визит, – сказал он, протягивая цветы.

Дюжина прекрасных бледных роз с чудесным ароматом; такие сейчас очень трудно достать.

– Твоя уборщица любезно пустила меня, чтобы я не ждал под дождем.

Элси как раз появилась в дверях и взяла у меня цветы, чтобы поставить их в вазу.

– Я пойду, если вы не против? – спросила она.

Мы прошли с ней на кухню, и я спросила, сколько платила ей бабушка.

– В конце месяца договоримся, – сказала Элси и улыбнулась.

Я вернулась в библиотеку. Ролло уже удобно расселся на стуле и, видимо, собирался задержаться надолго.

«Как же мне его выгнать?» – подумала я.

Однако я хорошо помнила о совете мамы быть с ним дипломатичной. Это вскоре мне потребовалось.

– Ну что, уже устроилась в квартире? Не волнуйся, милая, – сказал он и подмигнул. – Мы вовсе не против. Но, Пенни, детка, – продолжил Ролло с притворной мольбой в голосе, – мы с мамой живем неподалеку. Ты уж зайди к ней, проведай старушку. Я объясню ей, что ты жутко торопишься, и всего-то. И не будет у тебя висеть это на совести мертвым грузом. – Он понизил голос. – Моя жизнь превратится в ад, если я не уговорю тебя, – признался он.

– А ты обещаешь держаться подальше от моего гаража в Антибе? – спросила я несколько раздраженно.

Сначала Ролло непонимающе уставился на меня, но потом решил, что это шутка, и заухал.

– Ну разумеется, крошка. Не держи зла на старика Ролло, – сказал он и снова подмигнул.

– Хорошо, – кивнула я, а сама сделала пометку в голове сказать Элси, чтобы никого больше не пускала в мое отсутствие.

Но она уже ушла. Сейчас нужно было выпроводить Ролло из квартиры. Я подобрала свой плащ и снова надела его. Ролло пошел за мной.

По ступеням поднималась пожилая пара. Они кивнули мне вежливо, словно знали, кто я такая, а на Ролло посмотрели с подозрением. Я не хотела на глазах у соседей ругаться с Ролло по поводу визита к его матушке. Но еще меньше мне хотелось, чтобы они подумали, будто с Ролло у меня свидание. Ролло воспользовался моим замешательством, довольно грубо взял меня за локоть и протащил по ступеням, а затем буквально силой затолкал на заднее сиденье серебристой машины, припаркованной у парадного подъезда.

– Это не займет много времени, мама – человек старомодный, и она хочет повидаться с тобой прежде, чем ты уедешь из Лондона, – сказал Ролло с видимым облегчением.

Я поняла, что он действительно боится своей матери.

В машине, кроме нас с Ролло, был только водитель в форменной кепке, надвинутой на брови. Ролло, как ни странно, сел спереди, рядом с водителем, оставив меня одну на заднем сиденье. Будто его заданием было доставить маме пакет из супермаркета, и дело в шляпе. Время от времени шофер посматривал на меня в зеркало заднего вида, словно проверяя, не выпрыгнул ли их пакет. Если честно, то я думала об этом. Впрочем, я уже решила выяснить, чего же хотят от меня Ролло и Дороти? Через них я узнала о секрете тети Шейлы, так, может быть, мне удастся угадать их следующий ход?

Улица, на которой жила двоюродная бабушка Дороти была узкой, а потому казалась зловещей и мрачной, однако бросалось в глаза и то, что люди здесь жили богатые. Мы остановились перед длинным темным домом, окруженным чугунным забором с острыми пиками. На парадной двери было окно, зарешеченное таким же чугунным литьем. Тяжелые двери открыл старый, облаченный в форму привратник, всем своим видом показывающий, что работает он здесь давно и собирается продолжать в том же духе неторопливо исполнять свои обязанности до скончания времен.

Лифтер, тоже ложилой и тоже в синей униформе с золотыми аксельбантами, закрыл тяжелые решетчатые двери лифта, и механизм со скрежетом заработал. Ролло просто стоял и смотрел в одну точку с покорным видом, пока мы не прибыли и лифт не остановился с толчком. Ролло проводил меня до квартиры в самом конце коридора, вошел первым, а я следом за ним.

Двоюродная бабушка Дороти царственно восседала в гостиной в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками, обитом темно-коричневой кожей и прошитом золотой нитью. Кресло это походило скорее на трон. Вся мебель: еще три кресла, два крохотных диванчика и несколько столов разного калибра, на которых навалено было невероятное количество антикварных безделушек, – стояла хаотично в огромной комнате. Тяжелые занавески были опущены, отчего комната выглядела мрачновато. Стены тоже украшали обои каких-то бессолнечных оттенков коричневого, бежевого и горчично-желтого.

Рука бабушки Дороти слегка дрожала, когда она указала мне на кресло напротив нее. Кресло было обито, но оказалось не по-божески жестким и стояло особняком, никакого столика рядом, куда я могла бы положить свою сумочку и плащ, которые, кстати, никто не забрал на входе. Вскоре появилась древняя женщина, очевидно, прислуга. Она прошаркала ко мне и бесцеремонно схватила плащ с подлокотника, куда я его повесила за неимением лучших вариантов, после чего ушла в другую комнату. Эта особа была из той породы слуг, которые даже не пытаются скрывать своей неприязни.

– Девочка моя, – прочирикала двоюродная бабушка Дороти высоким голосом, словно с маленькой разговаривала. У нее не было акцента, лишь легкий американский назальный выговор. – А как ты себя чувствуешь сегодня? Ну и ладненько. А как тебе Лондон? Ну и славненько.

– Чем могу помочь? – вежливо спросила я.

Она рассмеялась, точно колокольчики зазвенели.

– Ну что ты, девочка, это мы можем тебе помочь. Я так ужасно себя чувствую из-за своего несносного поведения при нашей последней встрече. Но я старая женщина и быстро устаю, так что ты уж прости меня. Какая ты у нас красавица. Надеюсь, тебя никогда не посетят те немочи, которыми я так страдаю. Ах, дитя мое, оставайся всегда молодой и здоровой.

Вернулась престарелая прислуга с маленьким черным подносом в руках. На нем стоял хрустальный графин с хересом, соответствующие бокалы под херес и сухие, неаппетитные на вид кексы.

– Выпей с нами хереса, детка, будь умницей, – попросил Ролло приторным голосом.

Поднос поставили на самый длинный в комнате стол, тот, что стоял у стены, где расположился Ролло. Он разлил херес по бокалам, поднеся первый бабушке Дороти, которая схватила его быстрым движением руки. Второй подал мне, а с третьим встал на своем посту у стены.

После того как все подняли бокалы, я отпила из своего, но напиток мне не понравился, уж слишком сладкий, словно сироп от простуды. Мне стало любопытно, зачем меня позвала Дороти, и, видно, она почувствовала это и посмотрела мне прямо в глаза, выжидая только, когда уйдет из комнаты нерасторопная прислуга.

– Прежде всего, Пенни, милая, позволь заверить тебя, что мы лишь хотим, чтобы все было по-честному. Нам кажется, что твоя мама по праву получила квартиру. Мы даже хотели, чтобы она ее получила, – тихо сказала Дороти. – Пенелопа всегда твердила, что Нэнси – умная и целеустремленная девочка. Как и ты, милочка. Прошу тебя, передай маме эти слова. Берил и Пенелопа никогда не считали, что я буду достаточно хороша для их брата.