Глава 6

Мы застряли в пробке, так что я начала волноваться. А зная, что я уже опаздываю, я начала не просто волноваться, но и по-настоящему паниковать. Атмосфера мрачной роскоши в автомобиле Джереми лишь усугубляла ситуацию. Но пожилой шофер умело вел автомобиль по перегруженному центру Лондона, сворачивая на боковые улочки, чтобы избежать заторов, и в итоге мы оказались в тихих переулках с аккуратными старыми домиками, безупречными газонами и аллеями. Мы остановились у дома с белыми колоннами в викторианском стиле. Вход украшали двойные двери со вставками из матового стекла.

– Вот мы и приехали, мисс, – сказал шофер одобрительно, словно разговаривал с испуганной кошкой, которая залезла в коробку и не желала вылезать.

Это был низенький жилистый пожилой мужчина со спокойной уверенной манерой общения. Я кивнула, смутившись, что он так легко раскусил меня, и посмотрела на наручные часы. Без семи девять. Не опоздала, но времени в обрез.

«Спасибо тебе, Джереми, за то, что надоумил следить за временем».

Я напомнила себе, что представляю здесь маму и потому просто не имею права все испортить. Так что, когда водитель открыл мою дверцу, я уверенно поставила ногу в туфлях на высоком каблуке на мостовую, выбралась, слегка покачнулась, но взяла себя в руки и твердой походкой пошла к городской резиденции двоюродной бабушки Пенелопы.

Дверь перед ней открыл трудолюбивый с виду парень лет двадцати пяти. Он был симпатичный, но немного встревоженный, с послушными, коротко остриженными волосами, в хорошо скроенном костюме, который делал его еще моложе. У парня был превосходный акцент. Такого никогда не спутаешь с прислугой. Он отошел, чтобы я могла пройти в вестибюль, откуда справа шла лестница наверх, в две квартиры, а слева – дверь в квартиру на первом этаже.

– Мисс Николс? Меня зовут Руперт, я работаю с Джереми. – У него был низкий голос, какой можно услышать в церкви. – Поднимайтесь, пожалуйста, в библиотеку, это на втором этаже.

Лестница была с блестящими отполированными перилами, а ступени покрывала винного цвета ковровая дорожка, закрепленная золотыми скобами. Впрочем, ковер не спасал от скрипа. Лестница слегка постанывала при каждом моем шаге. Я остановилась в небольшой прихожей на втором этаже.

Раздвижная дверь в квартиру была приоткрыта, чего ни один живой человек не стал бы делать, если, конечно, он не переезжал. За дверью просматривался холл с лампой в виде тюльпана на столике. Поколебавшись немного, я толкнула дверь в сторону, и та бесшумно отъехала.

Библиотека оказалась милой комнаткой, заполненной светом, льющимся из двух эркеров с большими окнами. Мебель в основном была старой, конца девятнадцатого – начала двадцатого века – молодость двоюродной бабушки Пенелопы. На окнах висели синие занавески, перевязанные гигантскими золотыми тесемками. У стены напротив стояли книжные полки от пола до потолка, пестревшие книгами в дорогих черных или зеленых с золотом переплетах. Вся мебель была маленькой, но красивой: в углу – журнальный столик орехового дерева и стул; крошечный диванчик на случай, если впечатлительной барышне нужно отдышаться; и у крошечного камина – два стула с изящной спинкой и низеньким столом эпохи королевы Анны.

Но тут же, совершенно не вписываясь в общую обстановку, стояло несколько стульев с высокими, украшенными резьбой спинками и коричневого цвета дамасскими подушками на сиденьях. Все выглядело так, словно их принесли из столовой и расставили неровным полукругом посреди комнаты. Я подумала, что только юристы могли сделать такое. И действительно, передо мной сидели сразу три кандидата, но Джереми среди них не было.

Одетые в темные костюмы и рубашки с галстуками, они напоминали мне бизнесменов. Юристы сгруппировались вокруг столика со стеклянной столешницей, на котором лежали официального вида папки, и, стоило мне войти, пристально посмотрели на меня. Все они были седовласы, с неизменным выражением недоверия на лице и с холодными светло-голубыми глазами. Они были похожи на фарфоровых кукол, которые в фильмах ужасов оживают и начинают направо и налево убивать людей. Один из мужчин одарил меня мимолетной улыбкой стареющего аллигатора. Двое других просто вернулись к изучению бумаг, обозначив, что я не произвела на них впечатления. Но я видела, что они прекрасно поняли, кто я такая, и это лишь подчеркнуло мою значимость. Я почувствовала себя неловко.

В комнату вошли еще двое – маленького роста изящная пожилая женщина в пепельно-голубом плаще и подходящей по цвету шляпке; и средних лет мужчина в темно-синем блейзере и фланелевых брюках бежевого цвета. Это наверняка мамин двоюродный брат, Ролло-младший, и его мать, двоюродная бабушка Дороти. Я кивнула им, но они сделали вид, что не заметили меня. Зато юристы пришли в движение: они засуетились вокруг пожилой дамы, усаживая ее на один из стульев, затем зашептали что-то неразборчивое Ролло. Я решила, что не дождусь, пока мне предложат сесть, и прошла к окну, где села на стул. Я тоскливо смотрела на улицу. Ну где же мой юрист? Он бессовестно опаздывал.

Каждый раз, когда я бросала на присутствующих мимолетный взгляд сквозь опущенные ресницы, они отводили глаза, а значит, они меня тоже рассматривали. Я не могла отделаться от мысли, что со стороны мы выглядели просто как дьявольская семейка, написанная маслом на холсте. Взять хотя бы Ролло-младшего, чья дурная слава настолько шла впереди, окутывая его ореолом дьявольщины, что я всегда считала его высоким, худым, сутулым и мрачным типом. Я оказалась совершенно не готова увидеть перед собой полного, развратного на вид стареющего плейбоя с седеющими вьющимися волосами и мешками под глазами. Он вызывал скорее жалость и был похож на Элвиса с обложек его поздних пластинок. Его живот свисал над ремнем, и это было просто ужасно. Он был благочестиво внимателен к своей матушке. А теперь представьте на том же холсте двоюродную бабушку Дороти, которая походила на птичку. У нее были серебряного цвета волосы, взбитые в пышную копну, столь популярную у женщин ее возраста. Она выглядела утонченно, но не хрупко, ее птичья кисть лежала на серебряном набалдашнике трости. Теперь я понимала, почему бабушка Берил и двоюродная бабушка Пенелопа недолюбливали ее. Ну и наконец я, Пенни Николс, изо всех сил старавшаяся выглядеть взрослой, но на самом деле походившая на девушку, пришедшую устраиваться на первую работу.

Джереми и его помощники вскоре пришли. Мне показалось, что их не было целую вечность, но фактически они появились минута в минуту. Атмосфера в комнате осязаемо изменилась. Не было никаких сомнений в том, что главные здесь Джереми и его команда. Он представил мне Гарольда, старшего партнера, пожилого седовласого мужчину с уверенными серыми глазами. Затем он представил Северин, французского правоведа, симпатичную женщину в простом белом шелковом костюме, с огромными карими глазами и блестящими русыми, идеально уложенными волосами. Она, похоже, была одного с Джереми возраста, но держалась очень смело, что происходило, во-первых, от того факта, что она француженка, а во-вторых, из уверенности в своем профессионализме, который, бесспорно, производил впечатление на коллег противоположного пола. Когда выяснилось, что все необходимые бумаги на месте, то Руперту, парню, что встретил меня у входа, сказали, что он может возвращаться в офис. В целом я решила, что попала в хорошую компанию и смогу достойно представлять интересы мамы.

Джереми вежливо представил меня двоюродной бабушке Дороти и Ролло. Теперь, когда официально я существовала для окружающих, Ролло посмотрел на меня невинными глазами и сказал:

– Ах да, как же, как же.

Его мать признала наконец факт моего существования, одарив меня широкой улыбкой, какой обычно встречают новую горничную.

Джереми и его команда взяли под контроль столик со стеклянной столешницей и расселись на трех стульях позади него. Северин сидела спокойно и уверенно, готовая выдать необходимую информацию по первой просьбе. Остальные юристы нехотя заняли места на свободных стульях из тех, что стояли полукругом. Один стул остался свободным, и я поняла, что он для меня. Джереми заметил мое колебание и кивнул, чтобы подбодрить. Затем Гарольд стал зачитывать вслух завещание, начав с преамбулы, где говорилось о месте регистрации двоюродной бабушки Пенелопы, дате смерти и прочем.

Все люди в комнате, казалось, затаили дыхание в ожидании. Я добросовестно слушала все, стараясь достойно представлять маму, и пыталась разобраться в происходящем. И все же я ничего не могла с собой поделать, все было так похоже на мою работу. В завещании двоюродной бабушки Пенелопы меня подкупало то же, что и в истории, с которой связано мое ремесло. Исследуя жизнь одного человека, можно понять вечные истины, понять, в чем суть вещей, понять, где ложь, а где правда.

Гарольд читал монотонно и негромко, завораживая своим голосом, словно размеренными ударами барабана:

– «Я, Пенелопа Лейдли, находясь в здравом уме и твердой памяти…»

Я сосредоточилась, чтобы декодировать язык формальностей, когда он зачитывал, что двоюродная бабушка Пенелопа оставила эту квартиру, где мы сейчас сидим, моей матери, а какие-то крупные активы Ролло. Он и его мать остались этим довольны. Они не оспаривали английское завещание, и все было замечательно, и всех все устраивало, хотя Джереми ничего не досталось, что меня удивило… сперва.

Однако когда дело дошло до оглашения французского завещания, то все пятеро заметно оживились. Из этого я сделала вывод, что французские активы заметно крупнее английских, и именно по поводу них могут возникнуть разногласия и ожесточенные споры.

– «Мою виллу во Франции, включая дом и все земли, я оставляю Джереми Лейдли. Все движимое имущество в доме я завещаю моему племяннику Роланду Лейдли, Ролло-младшему. Гараж и все его содержимое я целиком оставляю своей внучатой племяннице и тезке, Пенелопе Николс».

После краткой паузы все заговорили разом. Прежние спокойные и почти церковные нотки сменились яростными криками и проклятиями, когда юристы Дороти и Ролло принялись оспаривать французское завещание, а Джереми и его команда спокойно, но жестко предупреждали об ограниченных сроках подачи апелляции. Затем вдруг, как по команде, все прекратилось. По крайней мере до поры до времени. Как в конце раунда во время боксерского поединка.

Гарольд аккуратно разложил бумаги завещания в кожаные папки. Дворецкий, которого наняли по случаю, принес поднос с кофе, фарфоровыми чашками, сахарницей и кувшинчиком сливок, и все это поставил на столик у камина. Похоже, это был какой-то сигнал, потому что Джереми и Северин подошли к столику, наполнили чашки и раздали их присутствующим. Но юристы Ролло, пробормотав что-то Дороти, как по команде, встали и вышли. Дороти грациозно поднялась и презрительно осмотрела собравшихся. Ролло бросил на кофе жадный взгляд, но вынужден был помочь матери выйти из комнаты.

Я все еще пыталась понять, с чего это двоюродная бабушка Пенелопа так эксцентрично упомянула меня в завещании. По какой-то непонятной причине она решила оставить мне гараж.

Не успела я ни о чем подумать, как меня отвлекла напряженная фигура двоюродной бабушки Дороти, продефилировавшей мимо. Я почувствовала, как ярость кипит в ней, еще до того, как посмотрела на нее. Лицо она контролировала безупречно, но ее выдавало дыхание, отрывистое и неровное. Она задержалась у столика, где стояли адвокаты, и, словно не в силах сдержаться, ткнула тростью в папки с завещанием, и те полетели на пол, бумаги с последней волей двоюродной бабушки Пенелопы рассыпались веером.

– Мы еще посмотрим! – выплюнула старушка с напускным весельем, как будто ее выходка могла как-то повлиять на распределение наследства.

Мне стало стыдно за нее, словно она на людях потеряла рассудок.

– Мы еще посмотрим! – повторила она Джереми, который инстинктивно встал рядом с ней.

Ролло схватил мать за руку и быстро вывел из комнаты.

Никто вокруг не выглядел удивленным – никто, кроме меня. Гарольд вздохнул, и они вместе собрали бумаги с пола, после чего вернулись к своим делам.

Когда они закончили, Северин подошла к Джереми и что-то сказала ему тихим голосом. Она называла его «Жереми», очевидно, из-за чудесного французского акцента. Она вела себя очень профессионально, корректно и не тратила время на лишние слова. Они оба оживленно закивали, а когда закончили разговор и обменялись бумагами, она вскинула бровь, глянув на Гарольда, давая понять, что ей уже не терпится уйти.

Гарольд пожал мне руку, и сделал это более сердечно, чем прежде, из чего я сделала вывод, что мы с мамой вышли из ситуации в плюсе. Северин, которая раньше удостоила меня лишь коротким профессиональным кивком, теперь, прощаясь, пронзила меня взглядом глаз-лазеров, крепко пожала руку и прошептала Джереми слегка покровительственным тоном: «Ah, la petite cousine americaine! Elle est charmante».[2]

Джереми несколько смутился. Как будто было с чего. Я негодовала. Да Бога ради, мне же уже больше шести! С какой стати она назвала меня маленькой американской кузиной? Но прежде чем я смогла бросить на нее испепеляющий взгляд, она уже вышла в сопровождении Гарольда. Я слушала, как затихают их шаги на лестнице и хлопает тяжелая входная дверь. Теперь я осталась наедине с Джереми.

Джереми выдохнул так, словно только что закончил тяжелый матч в сокер. Только сейчас до меня дошло, что он очень серьезно воспринял свою роль защитника семьи и, более того, хотел произвести впечатление на своих американских родственников.

– Вот ты и познакомилась с Дороти и Ролло, – сказал он озорно. – Что скажешь?

– Боже, никто не выглядел так, как я ожидала, – призналась я. – Дороти такая маленькая, но на секунду мне показалось, что она нас обоих может приложить по голове своей тростью. А Ролло! После того как я столько слышала о нем, я думала, он похож на Джека Потрошителя.

Джереми усмехнулся.

– Так всегда, пока не увидишь собственными глазами, думаешь что попало, – заметил он.

– Ты знаешь, о чем я – о внешности и поведении, – сказала я. – Никак не ожидала увидеть стареющего бездельника, который до смерти боится матери.

– Ну, на самом деле не так с ним все просто, – предупредил Джереми, хотя в подробности вдаваться не стал. Он повернулся ко мне, напустив на себя деловой вид. – Итак, Пенни Николс, – сказал он, – как ты себя чувствуешь в роли наследницы?

– Очень забавно, – сказала я. – Как я поняла, мне достался гараж.

Он ухмыльнулся.

– Это не все, – заявил он. – Твоя мать сказала, что все, полученное ею, я должен передать тебе. После того как завещание пройдет все официальные инстанции. Так что у тебя не возникнет проблем с наследством, когда… м-м-м… когда твоя мама покинет тебя. Дай мне знать, когда решишь, что хочешь сделать с квартирой, продать или оставить. Имеешь представление, за сколько уйдет квартира в этом районе? Она стоит около семисот пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. И люди готовы убить только за то, чтобы знать, что ее выставили на продажу, поскольку нужно быть местным, чтобы владеть такой информацией. Хочешь осмотреться, прежде чем я запру здесь все? Нам нужно многое сделать, а времени у нас всего ничего.

Конечно, я хотела осмотреться. А потом созвониться с моей милой мамочкой. Честно говоря, давненько я мечтала ненадолго забыть о романтике и истории и подумать о жадности и прагматике.

У меня голова шла кругом. И тем не менее я решила посмотреть квартиру. Библиотека была самой большой комнатой. Затем шла темная узкая столовая с крохотной розово-белой кухонькой, из окна которой был виден чудесный сад. Была еще маленькая спальня в вишневых тонах, которую двоюродная бабушка Пенелопа использовала как комнату для вышивания. Дальше по коридору шла небольшая ванная комната с ванной на подставках в виде лап и золотыми мыльницами в виде морских коньков. А ближе ко входу располагалась огромная, просто невероятных размеров, спальня с мебелью в белых и золотых тонах. На небольшом возвышении у окна стоял туалетный столик с зеркалом и перед ним стул, отделанный атласной тканью. В другом углу комнаты стояла огромная кровать с балдахином.

Джереми открыл большой встроенный шкаф, который оказался заполнен одеждой для пожилой дамы. Я заглянула внутрь, и у меня возникло ощущение, что я заглянула в чью-то могилу. Мне стало лучше, когда он закрыл шкаф.

– Джереми, – сказала я, вдруг испугавшись ужасной мысли, – она… она ведь не здесь умерла, не на этой постели?

– Нет, – сказал он. – Она умерла на вилле во Франции.

Я громко с облегчением вздохнула. Пока мы спускались вниз по скрипучей лестнице, Джереми продолжал вводить меня в курс дела.

– Двоюродная бабушка Пенелопа владела этой квартирой с 1920-х, а виллой во Франции где-то с 1930-х годов, – говорил он. – Твой отец говорит, что ты у нас специалист по исторической мебели и архитектуре. Ты можешь произвести оценку ее имущества? Мы должны сделать все аккуратно, чтобы подать налоговую декларацию.

– Конечно, – сказала я, уже восхищаясь довоенной лепниной, деревянными украшениями и стеновыми панелями, прекрасными деревянными полами и дверьми.

Мебель была в хорошем состоянии, преимущественно викторианской эпохи, но ничего выдающегося и, хотя я не видела ни одного произведения искусства и маме писать было не о чем, сама квартира была просто находкой. У нее было идеальное расположение, тихое и уединенное; окна давали прекрасное освещение, они были изящными, но одновременно уютными. Окна в библиотеке располагали забраться в кресло с книжкой в дорогом переплете и читать до тех пор, пока золотые часы на каминной полке не пробьют время ужина.

– Не могу поверить, что она оставила все это нам! – сказала я тихо.

Джереми наблюдал за моей реакцией.

– Не переживай за Ролло. Он не меньше получил банковскими активами. Никто не ожидал, что бабуля Пен накопила столько денег. Видимо, эти деньги были им нужны сразу, поэтому они и не оспаривали английское завещание.

– Может, им нужны деньги, чтобы оплачивать армию юристов, которые будут заниматься французским завещанием? – предположила я. – Вот же стая койотов! Они действительно стоят столько, на сколько выглядят?

– Они стоят очень дорого, – сказал Джереми мрачно. – Это будет та еще драка, но мы их одолеем. Легко и непринужденно.

– А недвижимость во Франции дорогая? – спросила я. – Вот, например, вилла, о которой я слышала? Она тебе досталась, я правильно понимаю?

Лицо Джереми озарила широкая улыбка.

– Судя по всему, так! Я ее еще не видел. Слышал только, что состояние ее неважное и нужно делать ремонт, но самое дорогое – это земля. Северин занимается этим. Ума не приложу, почему бабуля Пен оставила ее мне?