Ей совсем не понравилась его довольная улыбка, потому что в этой улыбке не было ни грана теплоты. Но и вынести это затянувшееся молчание она не могла.

— Теперь станете придумывать, как бы отомстить мне, сэр рыцарь? — спросила она самым храбрым тоном, на какой была способна. — Будете мне угрожать, и обвинять, и бить меня? — Она заносчиво вскинула голову, прекрасно понимая, что сейчас, промокшая и перемазанная, она выглядит в этой высокомерной позе просто смехотворно. Но она — леди Лиллиана Оррик, напомнила она себе. Дочь доблестного лорда Бартона. Ей не подобает пресмыкаться, как бы ни была велика грозящая ей опасность. Сэр Корбетт сегодня уже довел ее до слез. Больше это не должно повториться.

— Что-то не похоже, что брань или даже побои сделают тебя послушной женой. — Он пожал плечами, словно эта тема совсем не занимала его, и глаза Лиллианы расширились от изумления. — Сейчас я придумываю, как бы согреться, — продолжал он.

С этими словами он стащил сперва один сапог, а потом другой. Затем снял намокшую тунику и перекинул ее через скамью, чтобы она просохла. А потом взглянул на Лиллиану:

— Если ты думаешь отвертеться от нашего брака, подхватив смертельную простуду или лихорадку, так я клянусь, что это тебе не удастся. Точно так же, как не удались и другие твои попытки расстроить мои планы. А теперь сними свои мокрые наряды. Быстро! — добавил он, видя, что она не торопится повиноваться.

— Это не… это не… это непристойно… — еле выдавила из себя Лиллиана.

— Прежде чем кончится завтрашний день, мы будем обвенчаны. Не вижу, почему…

— Нет! — закричала она, вскочив на ноги. — Помолвлены, женаты… не в этом дело. Я бы с радостью скинула эти мокрые тряпки, будь я одна. Но не в вашем присутствии. Никогда!..

Она не могла знать, что он ответит на эти слова. Но он поднялся со своего импровизированного кресла с такой решимостью во взгляде, что у нее не осталось никаких сомнений в его намерении. Прежде чем она успела собраться с мыслями, он взял ее за обе руки. Его лицо было совсем близко.

— Ты так ничего и не поняла, женщина? Ты никогда не победишь, идя против меня. Хоть бранись, хоть дерись — исход предрешен.

В этот момент Лиллиане открылась чудовищная правда этих слов. Разве не убедил он ее отца выполнить условия их давнего брачного договора, несмотря на все ее мольбы? Разве не отыскал он ее, когда, по всем доводам рассудка, гроза должна была задержать его?

А теперь, запертая в этой маленькой хижине вместе с ним, как могла она ему помешать, если он решил, что ей следует снять платье?

Она отвернулась, не в силах вынести его упорный взгляд, и внезапный озноб пробежал по всему ее телу. Она почувствовала, что в продолжение всего этого вечера ей еще не было так холодно, как сейчас даже зубы у нее застучали. Но когда он ослабил свою хватку, она вдруг почувствовала, какими удивительно горячими были его руки. Она ощущала тепло там, где он касался ее кожи, тогда как все остальное тело обволакивал ужасный холод.

Лиллиана вырвалась от него — и он не стал ее удерживать. Он знал, что победил. Опять.

Она попробовала снять свое изодранное платье, но, не выдержав упорного взгляда Корбетта, повернулась к нему спиной. Шнурки по бокам намокли так, что ей не удавалось развязать узелки. Шнуровка никак не хотела распускаться, и это даже принесло Лиллиане какое-то злобное удовлетворение. Она взглянула на него, и, как видно, он успел уловить в ее глазах какую-то тень торжества. Впрочем, от удовлетворения не осталось и следа, когда он вытащил из ножен, висевших у него на оружейном поясе, длинный обоюдоострый кинжал. Понадобилась вся сила ее воли, чтобы не кинуться прочь от него, когда он приблизился к ней.

Она стояла прямая, как статуя, предоставив ему заняться шнурками у нее на боку. Он опустился на одно колено, его склоненная голова находилась ниже груди Лиллианы. Когда он подсунул палец под шнуровку и слегка оттянул ее, чтобы должным образом направить лезвие, Лиллиана задержала дыхание. Опять это поразительное тепло.

Потом он повернул ее к себе другим боком.

— Ты всегда сможешь заменить шнурки, — сказал он спокойно.

— Платье все равно испорчено, — возразила Лиллиана, с трудом шевеля посиневшими губами.

Еще одно ловкое движение его руки — и последний узелок был срезан. Тогда он поднял голову и взглянул ей в лицо.

В тесной хижине, освещаемой лишь пляшущим пламенем очага, он выглядел совсем не так, как раньше. Может быть все дело было в отсутствии его темной туники. В белом подкольчужнике он казался не менее огромным, но почему-то менее устрашающим. А может быть, это было из-за золотых бликов света на его волосах, черных, как вороново крыло. А может быть, все объяснялось одним: просто он, стоя на колене, смотрел на нее снизу вверх, а не сверху вниз как обычно.

Впрочем, какова бы ни была причина, Лиллиана почувствовала в нем перемену. Но и это тоже испугало ее. Она не хотела, чтобы ее чувства к этому человеку хоть ненамного смягчились. Он был ее врагом, и оттого, что он имел права на ее руку, не переставал быть врагом.

Она попробовала отступить назад, но у него были другие планы. Мягким движением он захватил одной рукой почти всю ширину ее юбки. Юбка натянулась вокруг ног Лиллианы так туго, что было невозможно сделать ни единого шага. А между тем его свободная рука отыскала у нее на талии небольшой просвет, — там, где разошлась шнуровка. У Лиллианы прервалось дыхание.

Она взглянула на него, и в глаза ей бросились почему-то его рассеченная бровь, сверкающая чернота волос и аура сдержанной силы, которая была ему так свойственна.

Он рывком подтянул Лиллиану к себе, не спуская с нее внимательного взгляда. Потом его пальцы скользнули в отверстие на боку платья, и Лиллиана вздрогнула от этого легкого, но властного прикосновения.

Его рука была так горяча; она прожигала Лиллиану своей дерзкой лаской и отнимала у нее даже способность шевелиться. И все же она сознавала, что это безумие — вот так стоять и даже не пытаться вырваться. Она потянулась рукой к его запястью, решив отстранить его от себя. Но как только ее тонкие пальцы обхватили его запястье, она поняла, что ничего у нее не получится. Он уберет руки с ее талии только тогда, когда сам того пожелает. Не раньше.

Сердце Лиллианы мучительно билось в груди; как завороженная, она глядела прямо ему в глаза.

Разжав руку, удерживавшую юбку, Корбетт поднялся на ноги. Но он явно не собирался отпускать Лиллиану. Он положил и вторую руку на ее талию и привлек девушку ближе к себе.

— Нет! — задохнулась Лиллиана, крепко упираясь руками ему в грудь.

Тщетно. Он смотрел на нее сверху вниз этими темными проницательными глазами, и она все более отчетливо ощущала тяжелые удары его сердца у себя под ладонями. От него просто какой-то жар исходит, подумала она невольно, и ее снова пробрал озноб.

Тогда он слегка нахмурился, и именно он наконец сделал шаг назад.

— Платье нужно снять сейчас же, — сказал он, решительно выдернув разрезанные шнурки из боков платья, и не успела она опомниться, как он уже поднимал край ее юбки.

— Подождите! — в тревоге вскричала Лиллиана, пытаясь оттолкнуть его руки. — Я сама.

Она вырвала мокрую ткань у него из руки и отступила в самый темный угол комнаты. Там, все время с ужасом ощущая на себе его внимательный взгляд, она высвободилась из наряда, который не согревал и от которого исходил только знобящий холод.

Когда платье превратилось в мокрый ком на полу, она, словно защищаясь, обхватила себя руками. Несмотря на холод, который, казалось, пронизывал ее до костей, она чувствовала, что ее бросило в жар от смущения. Она никогда не стояла перед мужчиной — даже перед отцом — в одной лишь тонкой рубашке. Но этот человек, это бесчувственное животное! Ее гнев снова разгорелся, когда она увидела, как медленно обводит он взглядом ее фигуру. Потом он лениво шагнул к ней, и она уже была не в состоянии сдерживать свое негодование.

— Не подходите ко мне! — прошипела она. — По-вашему вы можете делать что угодно и брать что пожелаете. Вы никогда не получите меня в жены. И никогда не получите Оррик!

Сказать ему такое было безумием. Она поняла это, еще не договорив. Но она слишком много перенесла сегодня и не могла теперь промолчать. Она бросила бы ему в лицо слова и еще более обидные… если бы он не начал смеяться.

Этого оскорбления Лиллиана стерпеть не могла. С криком ярости она схватила деревянную кружку и швырнула в него.

Эта кружка проломила бы ему череп, если бы он во время не поднял руку. Но, по крайней мере, его смех оборвался. Однако ей его взгляд не сулил ничего хорошего.

— Ты, кажется, не понимаешь. Хочешь ты или не хочешь, я завладею Орриком. И тобой.

Он приближался к ней медленными, рассчитанными шагами охотника, и она отступила за стол.

— Ты станешь моей женой уже сегодня днем в часовне Оррик-Касла. — Его глаза снова обежали контуры ее стройной фигуры, почти не скрываемые влажной и прилипающей к телу льняной рубашкой. — Но, пожалуй, я сделаю тебя своей женой сейчас. Тогда тебе неповадно будет предпринимать какие-либо дальнейшие попытки удрать от меня.

Янтарные глаза Лиллианы расширились: она с ужасом наблюдала, как он подходит все ближе и ближе…

— Вы… вы не… — ока спотыкалась на словах. — Если вы возьмете меня силой, отец будет искать мести…

— Нет, не будет, — возразил он уверенно.

Он еще продвинулся вперед, но потом остановился словно решил пересмотреть свои планы. Когда он наконец снова обратился к ней, его тон был обманчиво-спокойным и убедительным.

— Ах, ты не поняла. Я имел в виду только объяснить тебе, чего я буду ожидать от своей жены. — Он жестом указал на очаг. — Приготовь нам какой-нибудь горячий отвар, чтобы согреться.

Лиллиана осторожно скосила на него глаза. Лицо у него было добродушным, поза — расслабленной, и весь его вид не таил в себе никакой угрозы. И все же она понимала, что не стоит слишком полагаться на это впечатление.

Она вгляделась в него повнимательнее, пытаясь прочесть правду в его глазах. Но, каковы бы ни были его мысли, он хорошо их скрывал. Лиллиана колебалась, не зная, что предпринять.

Ее снова пробрал озноб, да и пустой желудок напомнил о себе.

— Мне и самой ужин не повредит, — пробормотала она, бочком отступая к очагу. — Вы можете получить то, чего я не доем.

Она круто отвернулась от него, негодуя на себя даже за столь мизерную уступку.

В простой хижине не приходилось рассчитывать на изобилие съестных припасов, но Лиллиана отыскала мешок сушеных бобов, корзину моркови и корзину лука. Она наложила в котелок всего понемногу и высыпала туда же половину всего запаса соли, который нашелся у пастуха. Она подумала, что надо будет не забыть послать бедняге мерку соли, когда она вернется в замок.

Но мысли об Оррик-Касле заставили ее нахмуриться, и она снова искоса взглянула на своего мучителя. Он откровенно наблюдал за ней и, поймав ее взгляд, усмехнулся. В этой кривой усмешке было что-то такое, что встревожило Лиллиану и заставило ее сердце забиться сильнее.

Вспыхнув от смущения, она с удвоенным усердием принялась за стряпню.

Нагрев воду в другом котелке, она бросила в него горсть сухих цветков липы… и все это время чувствовала, что его взгляд неотступно следует за ней. Когда она наконец сняла с огня этот цветочный чай, он не сделал ни единого движения, чтобы помочь ей. Она нашла две деревянных чаши; наполнив их горячим напитком, поставила его чашу на маленький квадратный стол, а сама отступила подальше.

Лиллиане не хотелось смотреть на того, чьей пленницей она оказалась. И уж конечно ей не хотелось наблюдать, как он смотрит на нее. Но в тесной хижине выбор у нее был невелик. Она решительно устремила взор в очаг, где мягко потрескивали горящие дрова, но, несмотря на все свои благие намерения, снова обернулась.

Корбетт молча прихлебывал чай, но ей было ясно, что его ум не пребывает в праздности. Подчеркнуто-мирная поза не сглаживала зловещего впечатления, которое производило его лицо с рассеченной бровью. Однако Лиллиана заподозрила, что это грозное выражение лица — попросту испытанный прием, а цель — запугать тех, кто противостоит сэру Корбетту. И она твердо пообещала себе, что ее он не запугает.

Выпив липового отвара, она вернулась к очагу, чтобы помешать кипящие овощи. Волосы у нее начали понемногу просыхать, и, прежде чем наклониться над котелком, она откинула за плечо вьющуюся прядь.

— У тебя красивые волосы.

От неожиданности Лиллиана замерла на месте, а потом резко обернулась к нему. Она не знала, чего ждать от него, но уж, во всяком случае, не этого комплимента и не этой задумчивой мины на лице.

Несколько долгих мгновений они просто смотрели друг на друга.

Сердце у нее снова забилось сильнее, но, поскольку требовалось изображать спокойствие и самообладание, она снова сосредоточилась на своем занятии.

— Можете поберечь свои любезности для какой-нибудь женщины поглупее меня, — дерзко отпарировала она. — Меня они не интересуют.

Она услышала нечто похожее на тихий смешок, но даже глазом не повела, чтобы удостовериться в этом.

Снова наступило молчание. Когда сварились овощи, она разделила их на две большие порции и миску для Корбетта снова поставила на стол. Но едва она двинулась прочь от стола, он схватил ее за запястье.

На нее снова накатил страх, и она попробовала вырваться, но он держал ее крепко. Его свободная рука легко пробежала по всей длине ее рассыпавшихся волос.

Странное это было движение, совсем не угрожающее. Но сердце у Лиллианы застучало еще громче. «Если он проявляет мягкость — это просто лишнее доказательство его коварства, — напомнила она себе. — Будь начеку и ни в чем не доверяй ему».

Потом он отпустил ее и дал ей возможность отойти. Дрожащими руками Лиллиана подняла свою миску и принялась за еду, не смея даже взглянуть в его сторону. Боялась она и прислушаться к себе самой и разобраться в странном воздействии, которое оказывал на нее этот человек: она чувствовала себя так, словно он коснулся не только ее руки и волос. Она нахмурилась и уставилась в свою миску, и тут он заговорил:

— Скажи мне, почему ты так упорно стремишься ослушаться своего отца.

Лиллиана взглянула на него с изумлением, которое быстро переросло в гнев:

— Неужели вы такой глупец, что до сих пор не знаете ответа? Вы — из Колчестера, я — из Оррика. Ваша семья вела против нас войну целых пять лет. И вы убили Джарвиса. По-моему, все настолько просто, что даже вы могли бы это понять.

— Такова твоя точка зрения. Лорд Бартон не считает ее достаточным основанием для отказа. И я тоже.

— Значит, оба вы глупцы! — резанула она.

— Ах, — протянул он, поднимаясь на ноги, — теперь я понимаю, почему ты так долго оставалась незамужней. При всей твоей красоте, при всем твоем наследстве — ты невозможно сварлива.

Лиллиана еще попятилась, стараясь держаться так, чтобы стол оставался между ними.

— Тогда, возможно, вам следовало бы взять пример с тех, кто получше вас, и поискать жену где-нибудь в другом месте.

— С тех, кто получше меня? — он засмеялся. — Скорее всего, это были просто мальчишки. Сейчас, Лилли, ты имеешь дело с мужчиной. И мне нужна ты.

Его голос звучал негромко и хрипло, а глаза потемнели так, что ей снова стало холодно, хотя в хижине было жарко натоплено.

— Вам нужен Оррик, а не я, — возразила она куда менее уверенно. — Наверняка существуют поместья побогаче, которые подошли бы вам больше.

— Таких поместий не существует, — возразил он угрюмо. — Ни тебе, ни… кому-либо другому не удастся помешать мне выполнить мою задачу.

— Вашу задачу? Вы устраиваете надругательство над священным таинством брака и называете это своей задачей? — возмутилась Лиллиана. — Если это для вас такая неприятная перспектива, вам надо сделать все возможное, чтобы найти другую, более заманчивую.

— Ты не поняла меня, прекрасная Лилли. Привести тебя на брачное ложе — это вовсе не задача, а наслаждение, которое я предвкушаю с искренним нетерпением.

Увидев ее ошеломленное лицо, он усмехнулся и наклонился к ней через стол:

— Хочешь, я сейчас покажу тебе, какие радости сулит тебе наш брачный союз?

— Вы сумасшедший! — закричала Лиллиана; его глаза горели таким неистовым желанием, что она отшатнулась.

— Возможно, и сумасшедший, но не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Нет, — он выпрямился. — Это вообще не сумасшествие, а, в сущности, единственный способ отбить у тебя охоту еще куда-нибудь удрать.

С этими словами Корбетт взялся за стол, который она старательно удерживала между ними, и с легкостью оттолкнул его к стене.

Оставшись без защитного барьера, Лиллиана пришла в ужас.

— То, что вы задумали, — насилие! Если вы осмелитесь на это, отец ни за что не разрешит вам жениться на мне!

— Мне всегда как-то удавалось обходиться без насилия, моя прелестная служаночка. Что же касается лорда Бартона, так он вряд ли пожелает, чтобы его внук родился, не имея права унаследовать имя своего отца. И в любом случае с твоей стороны было бы неразумно добиваться ссоры между мной и твоим отцом. У тебя есть какие-то сомнения в том, кто выйдет победителем, если он и я будем вынуждены встретиться в поединке?

Лиллиана не могла больше это слушать. Она кинулась к двери, отчаянно желая только одного: вырваться от него прочь. В каждом его слове была правда. Ненавистная правда — но правда.

Она ухватилась обеими руками за сундук и изо всей силы рванула его, чтобы отодвинуть от двери, — и тут Корбетт обхватил ее за талию, так что руки девушки оказались плотно прижаты к ее собственным бокам, а спина — к груди Корбетта. Она извивалась, пытаясь вырваться; она колотила его пятками по ногам, но он не выпускал ее до тех пор, пока она не обессилела от сжигавшей ее ярости.

— Эй, не дерись так со мной, — прошептал он. — Это не так неприятно, как ты думаешь.

От его жаркого дыхания неожиданная горячая волна словно прокатилась по всему ее телу. Чем более неистово вырывалась из этих непочтительных объятий, тем более ясно ощущала его мужские контуры, и когда он перехватил ее поудобнее, ее гибкое тело, казалось, слишком уступчиво приняло именно такое положение, как хотелось ему.

Потом она почувствовала в копне своих волос его губы — они искали и находили ее шею… ухо… плечо…

— Отпустите меня! — закричала она, задрожав.

— Никогда, — шепнул он.

Он с легкостью повернул ее лицом к себе и снова притянул так близко, что она задохнулась.

— Ненавижу вас! — бормотала Лиллиана, упрямо избегая его ищущих губ. — Ненавижу и всегда буду ненавидеть!

— Посмотрим.

Одной рукой Корбетт запрокинул назад голову Лиллианы — и встретил ее враждебный, непримиримый взгляд.

— Жалко, что ты не осталась застенчивой и робкой худышкой, — пробормотал он чуть слышно, потом стиснул зубы и совершенно неожиданно отвернулся.

Лиллиана едва устояла на ногах, когда он выпустил ее. Она почти лишилась сил и вконец растерялась; ей не нравились странные чувства, которые он в ней разбередил. Она подняла руку к пылающим щекам и в этот момент увидела, что сэр Корбетт направляется в дальний угол комнаты. Он набрал целую охапку овечьих шкур из аккуратно сложенной кипы и разложил их перед очагом. Потом добавил еще, так что получилось какое-то подобие ложа. Только доведя это дело до конца, он взглянул на нее.

— Сними рубашку и иди сюда, — приказал он, а сам тем временем стянул свой подкольчужник и разложил его поверх табурета.

Лиллиана стояла, оцепенев, там, где он ее оставил. Больше всего поражал ее тот постыдный отклик, который возбуждал в ней этот человек. Она ненавидела его как любого из семьи Колчестеров. И все-таки в его объятиях она становилась податливой. Неужели в ней есть что-то от распутной женщины? И, самое ужасное, куда это может ее завести?

Когда стало ясно, что она не собирается повиноваться, он двинулся к ней.

— Между мужем и женой для стыда нет места.

— Но я не ваша жена, — прошептала она.

— После этой ночи ты ею станешь, — твердо заявил он, поднимая у нее с плеч тяжелые каштановые пряди.

Лиллиана не пыталась бежать, но она содрогнулась, когда к ней приблизилась его рука. Заметив это, он помрачнел. Потом, медленно и расчетливо, не позволяя ей ни отдалиться, ни отвернуться, он склонился к ней. Он долго всматривался в самую глубину ее глаз — и наконец не выдержав этого взгляда, Лиллиана закрыла глаза. Когда его губы настигли ее, это был поцелуй полного обладания. Она и хотела бы сопротивляться, но об этом даже мечтать не приходилось. Губы Корбетта распоряжались ее губами так властно и уверенно, что у нее перехватило дыхание. Казалось, что он обволакивает ее — и своим телом, и самой своей волей. Он был непоколебим, как скала, его руки сжимали ее, словно стальные обручи; и он не собирался ослаблять свою хватку.

И все-таки губы у него были мягкими. Как ни стремилась Лиллиана избавиться от него, она мысленно отметила эту странность.

Когда Корбетт, не отрываясь, обвел языком линию ее губ, она едва не потеряла сознания; она рухнула бы, как подкошенная, если бы сейчас он выпустил ее из рук. Но в его намерения вовсе не входило разомкнуть объятия, думала она, все более и более отдаваясь ему во власть под расслабляющими чарами поцелуя. Он намеревался сделать так, чтобы брачная ночь предшествовала брачной церемонии — а не наоборот. Он возьмет ее и оставит в ее лоне ненавистное семя Колчестеров, и какая уж тут любовь!

Она сдержала рыдание. Даже хуже — и какое уж тут уважение! Она не рассчитывала найти любовь в браке с назначенным ей супругом, по крайней мере с первых дней. Но хотя бы уважение!..

И все же, вопреки всему, Лиллиана чувствовала, что отзывается на его ласки. Без предупреждения он поднял ее на руки и понес к ложу из овечьих шкур. Когда он опустил ее на это ложе, она попробовала вывернуться, но, как и прежде, безуспешно; он стремительно последовал за ней на убогую постель и своим длинным тяжелым телом отгородил ее от всего света.

— Нет! Нет, не делайте этого! — протестовала Лиллиана, пытаясь уклониться от его быстрых рук.

Но он был ловчее и с легкостью снял с нее свободную широкую рубашку. Она слышала, как он глубоко вдохнул воздух, когда отбросил рубашку в сторону.

И тогда всякая воля к сопротивлению оставила ее. Единственное, к чему она теперь стремилась, — как-то скрыть от него свою наготу. Но и этого Корбетт не собирался ей позволить и быстро завладел ее руками.

— Ненавижу тебя! — шептала она, когда он коснулся поцелуем ее шеи.

Ее мягкий тон противоречил этим словам; она жаждала убедить себя, что говорит правду, и надеялась задеть его побольнее.

— Можешь ненавидеть меня сколько хочешь. Но за твоей холодностью скрывается огонь, и я его чувствую. Выбирай, Лилли. Если хочешь, оставайся холодной и неотзывчивой, выполняй только в самой малой мере обязанности жены. Или же стань настоящей женой и встречай меня со всей страстью, которая в тебе таится.

Но она не была его женой и помнила это. И не желала признавать, что испытывает к нему хоть какую-то страсть. Она крепко зажмурилась, мечтая лишь об одном — ничего не чувствовать. Но когда его сильные пальцы нежно погладили ее по щеке, а потом по шее — она уже не могла совладать с дрожью, которая сотрясала ее. И, как она ни крепилась, две слезинки выкатились из-под ее темных ресниц. Это был уже верх унижения, и горло ее сжалось, потому что она изо всех сил удерживала рыдания. Потом он бережно поцеловал ее в глаза — сначала в один, а потом и в другой, и последние силы оставили ее. Слезы хлынули потоком — горячим, соленым и, казалось, нескончаемым. Она почувствовала, что Корбетт слегка отстранился: теперь он уже не опирался на нее всей своей тяжестью. Он попробовал пальцем вытереть ее слезы, а когда попытка не увенчалась успехом, применил для этой цели свою рубашку. Однако, чем больше он старался осушить ее слезы, тем обильнее они текли.

Она слышала, как он тихонько чертыхнулся; потом он лег рядом и привлек ее к себе. Его руки, поначалу неловко, гладили ее спутанные волосы и легонько похлопывали по спине.

— Ш-ш-ш, Лилли. Ш-ш-ш, — шептал он ей на ухо. — Тебе нечего бояться.

Ее рыдания не прекращались, и он попытался заставить ее взглянуть ему в лицо.

— Не плачь. Так и заболеть недолго.

Но она не хотела слушать. Она боялась его и боялась тех чувств, которые он в ней вызывал; ведь сначала она так злилась на него, а потом на нее накатила такая волна слабости и непонятного тепла… Как провинившийся ребенок, она старалась спрятать лицо от его пронзительно-острого взгляда. Но Корбетт не позволил ей этого. Он снова повернул ее на спину, руками ласковыми, но твердыми — и сам лег сверху. И начал целовать ее.

Сначала глаза. Потом лоб и щеки. Потом легкими, летучими поцелуями Корбетт прошелся по линии ее подбородка. А тем временем его руки играли с ее густыми вьющимися волосами.

Завитки овечьей шерсти под ее спиной щекотали и покалывали кожу; сверху ее опалял жар большого тела Корбетта. Ее руки были теперь свободны, но она и не пробовала столкнуть с себя эту тяжесть. Почувствовав, как слабеет в ней сила сопротивления, Корбетт теперь целовал шею Лиллианы. Лиллиана ахнула, когда его губы коснулись горла. Вокруг маленькой ямки у нее под подбородком его язык нарисовал влажный кружок, и биение сердца у нее участилось.

Ей вдруг пришло в голову, что необходимо пресечь это совершеннейшее безумие, и она попыталась высвободиться. Но это привело лишь к тому, что он еще плотнее надавил своей тяжестью на ее грудь и живот, и это породило в ней какое-то новое ощущение, чрезвычайно встревожившее ее. Тогда рот Корбетта снова пустился в путешествие к ее уху. Его язык словно изучал окрестности нежной розовой мочки, вырисовывая вокруг узоры, которые завораживали Лиллиану, а его горячее дыхание снова и снова заставляло ее трепетать.

Внезапно Лиллиана почувствовала, что ей уже совсем не холодно. Было жарко и беспокойно; она напрягалась от предвкушения. Каким-то уголком разума она сознавала, что он сейчас обольщает ее, совращает с пути истинного. Он знал совершенно точно, что надо для этого делать, и, вероятно, проделывал это раньше много, много раз. Но она не могла заставить себя остановить его.

У нее вырвался слабый крик, когда рука Корбетта нашла ее обнаженную грудь. Но его губы уже прижались к ее губам, чтобы успокоить ее, утешить и заставить забыть свой страх. Его язык скользнул по губам Лиллианы, лаской проложив себе путь в ее нежный рот и вызвав в ней сладостную дрожь. Корбетт закреплял свои успехи сразу на двух фронтах: он добивался, чтобы она начала отвечать на его поцелуи, и в то же время с убийственной выдержкой ласкал ее грудь.

Когда его язык касался ее языка, она почти лишалась рассудка. Где-то в самых глубинах ее женского естества совершалось что-то чудесное и устрашающее. В ней набирало силу какое-то неизвестное томление, которое раз за разом обдавало ее мучительным жаром и которое делало каждый дюйм ее кожи таким чувствительным, что раньше это и вообразить было невозможно. Она не заметила, как Корбетт коленом раздвинул ее ноги, потому что была захвачена пьянящим чувством восторга, порожденного слиянием губ. Она не протестовала, когда его рука легла к ней на живот, потому что именно тогда он начал целовать ее груди.

Сначала по гладкой долине между ними, потом медленно вверх, к соску, изнемогающему от ожидания… потом к другому. Лиллиана изгибалась дугой на ложе из овечьих шкур, беззаветно предлагая себя Корбетту… Как-то получилось, что и ее рукам нашлось место: одна запуталась у него в волосах, а другая неуверенно гладила его плечи и спину.

Потом она почувствовала его руку у себя на лоне. Казалось, ему было точно известно, откуда исходит ее странное томление: его палец скользил вокруг влажного тайника ее женской сути, доводя Лиллиану почти до умопомешательства.

Ее била дрожь; кожа ее покрылась легкой испариной и отливала золотом в лучах пламени очага. Она хотела, чтобы это ужасное, упоительное безумие длилось еще и еще; она застонала от муки, когда он оторвался на миг, чтобы сбросить то, что еще было на нем надето. Потом его разгоряченное тело снова приникло к ней. Медленно, о, как медленно он скользил вдоль ее тела, так чтобы она все время могла осязать прикосновение могучего оплота его мужественности. У нее перехватило дыхание, и она широко открытыми глазами смотрела ему в лицо, внезапно встревоженная тем, что происходит.

Но слишком поздно было бы пытаться остановить его. Она чувствовала, как он, горячий и устремленный, ищет вход в ее самое женское, самое потаенное место, и начала протестовать. Но он поцелуем заставил ее замолчать в тот самый момент, когда проник в нее. Поцелуй был искусным, глубоким и неистовым; он впитал всю сладость, которую она могла ему отдать, и в ответ отдал ей всю меру страсти и исступления. Но даже этого было недостаточно, чтобы заглушить внезапную боль его полного вторжения.

— Нет! — она отвернулась, не замечая собственных слез, снова хлынувших из глаз.

Но все было бесполезно. Она не могла ни сбросить с себя тяжесть его тела, ни отвернуться от болезненной реальности: он завладел ею полностью, она принадлежала ему.

Тщетно она пробовала оттолкнуть его. Словно и не заметив ее бессильных попыток, он начал двигаться над ней медленно и ритмично, втягивая и ее в это действо, которое как казалось Лиллиане, неминуемо разорвет ее в клочья.

— О, пожалуйста! — слабо вскрикивала она, потому что ей теперь осталось только умолять его. — Пожалуйста, не делай этого!

— Тише, радость моя, — ответил он, и его губы, прижались к ее губам в долгом, медленном поцелуе. — Не противься этому. Не противься мне. Просто позволь себе наслаждаться этим.

— Нет… не могу, — выдохнула она, пытаясь уклониться от его ищущих губ.

Но она уже знала, что идти против него не имеет смысла. Когда темп его движений внутри нее стал нарастать, Корбетт снова вовлек ее в поцелуй. Поцелуй был более глубоким, чем все прежние, более горячим и смелым, и казалось, что он затронул в самой Лиллиане что-то первозданно-простое и важное.