Но Лиллиана не хотела поддаваться блаженному оцепенению. Сегодня ночью этой прекрасной летаргии не было места. Когда Корбетт поставил ее на ноги, она уперлась ладонью ему в грудь, чтобы удержать его на расстоянии.
— Подожди, — выдохнула она, хотя едва ли ожидание было тем, чего она хотела. — Ты должен позволить мне сделать так… как ты сказал.
Корбетт не улыбался, но глаза его помутились от желания, и дышал он с трудом.
— Тогда вперед, — и он жестом указал на кровать.
Лиллиана откинула назад волосы и взглянула на своего могучего супруга. Он был высок ростом и силен, и, несмотря на шрамы, которыми он был отмечен, не существовало для нее на земле мужчины прекраснее и желаннее его. Она легко провела рукой по его груди, ощущая каждый мускул и каждый удар сердца. Это было ровное сердцебиение, сильное и надежное, как он сам. Если бы только он мог понять, что и она тоже сильна и надежна.
Но она отбросила эту горькую мысль и шагнула к Корбетту. Дрожь ее рук была почти незаметна, когда она отколола пряжку его короткого плаща. Она умышленно стояла как можно ближе к нему и не могла видеть его лицо, но она точно угадывала, какие чувства вызывают в нем ее действия. Спутанные волосы тяжелым облаком окружали ее лицо и плечи. Она знала, как любил он ее волосы, и, наклонившись еще ближе к нему, она почувствовала, как заскользили его пальцы по длинным каштановым прядям.
Однако не успел он собрать их в руке, как она ухватилась за расшитый золотом край его синей атласной туники и потянула вверх. Он послушно поднял руки, и она вспомнила их первую встречу.
Тогда все происходило в этой самой комнате, и тогда ей тоже пришлось раздевать его. Но вместо страха и ненависти, которые переполняли ее тогда, сейчас в ней жила только любовь.
Затем последовала его рубашка. Лиллиана небрежно отбросила ее в сторону, потому что Корбетт теперь стоял перед ней, обнаженный выше пояса, и в ней нарастало жгучее нетерпение.
— Теперь твоя очередь, — хрипло сказал он и потянулся к ней.
— Нет. — Лиллиана твердо встретила его взгляд и подняла руку, чтобы не дать ему приблизиться.
Но Корбетт перехватил ее руку и переплел ее пальцы со своими, так что их ладони оказались тесно прижатыми друг к другу. Это был жест самой нежной близости, и Лиллиана почувствовала, как затопляет ее волна любви к нему. На какое-то мгновение она замерла: все, что она сейчас могла, — это только смотреть в его глубокие серые глаза.
— Если я не могу снять с тебя одежду, пока моя еще на мне, то ты должна поторопиться, Лилли. Я всего лишь человек, а ты меня искушаешь так, что этого человеку не вынести.
Лиллиана не стала медлить, хотя щеки ее горели, когда она сняла его нарядные штаны и те нательные, что были под ними. Однако, глядя на супруга, стоящего прямо и горделиво во всем великолепии своей наготы, она не испытывала ни малейшего стыда за свое поведение.
Потом, не отрывая от Корбетта широко открытых янтарных глаз, она начала освобождаться от собственных одежд. Ей не сразу удалось справиться с тугой шнуровкой на запястьях и на боках у талии, и по лицу Корбетта можно было понять, что он испытывает адские муки. Но когда наконец она отложила в сторону тяжелое платье, Лиллиана могла быть более чем удовлетворена тем, что увидела: Корбетт был на пределе. Она не стала отводить с лица волосы, когда снимала чулки, а потом и тонкую рубашку, но не потому, что собиралась распалить Корбетта еще больше; она лишь хотела воспользоваться хотя бы такой слабой защитой от его взгляда. Но оказалось, что именно это переполнило чашу терпения Корбетта.
— Иди сюда, Лилли, — позвал он ее низким голосом, полным муки.
Она двинулась было к нему — смиренно и послушно, как надлежит жене. Но тут же остановилась: она хотела, чтобы он нашел в ней много больше, чем простое послушание.
Потребовалось все ее самообладание, чтобы отважно поднять голову и откинуть за спину волосы. И только тогда, в победоносной открытости своей наготы она наконец шагнула к нему.
Корбетт пожирал ее глазами. Она дрожала от возбуждения; теперь ему была очевидна вся мера ее влечения к нему. Она приблизилась, но он стоял неподвижно, словно околдованный, пока ее руки не обвились вокруг его шеи, а сама она всем телом прильнула к нему. Все это совсем не подобало благовоспитанной леди, но Лиллиана чутьем угадывала, что именно так она могла сказать Корбетту о своей любви.
Через мгновение он уже заключил ее в стальные объятия с таким пылом, что она едва не лишилась чувств. Она собиралась соблазнять его, пользуясь его же уроками: целовать его так же, как раньше он целовал ее; касаться его так же, как касался ее он, и проделывать все это до тех пор, пока он не начнет ее умолять, чтобы она пришла к нему. Но она недооценила ни силу своих обольстительных приготовлений, ни сокрушительную мощь его желания.
Губы Корбетта огнем жгли ее кожу. Где они приникали к ней — на веках глаз и на щеках, к уголкам рта и к мочкам ушей, — там вспыхивало пламя. Потом его легкие поцелуи легли цепочкой по ее шее — и ниже, к набухшим и напряженным бутонам сосков.
Тогда Корбетт опустился на колено, и его рука обвилась вокруг ее бедер. Он начал целовать жемчужно-белые груди — сначала одну, потом другую. Поцелуи ложились кругами, все ближе и ближе к соскам, и наконец боль от неутоленного желания заставила Лиллиану всем телом податься вперед, к нему.
Она сжала руками голову Корбетта и, как всегда, подивилась, какие мягкие у него волосы, когда так твердо все остальное. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в макушку, а потом, собрав все свои убывающие силы, требовательно направила его голову так, чтобы у его губ не осталось выбора.
Он вдохнул в себя этот тугой розовый бутон, и последние силы покинули Лиллиану. Она не устояла бы на ногах и рухнула бы на пол, если бы он не прижимал ее к себе так крепко. Но он не давал ей упасть, и она, обмякнув в его руках, застонала от острого наслаждения и в то же время — от невыносимого бремени желания, нарастающего у нее внутри и требующего освобождения.
Но Корбетт был безжалостен. Сначала он воздал должное одной груди Лиллианы, затем другой. А потом, когда она уже была уверена, что он должен сейчас же отнести ее в постель — или она просто умрет от тоски по нему, он направил свои поцелуи еще ниже.
Лиллиана стояла, опираясь на него и обнимая его массивные плечи, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее лоно. Большими пальцами обеих рук он бережно открыл для этих необычайных поцелуев самый центр ее женственности, и она закричала в исступлении:
И тут ее потрясла неудержимая судорога освобождения. Ничего не видя перед собой, она вцепилась в Корбетта, запрокинув назад голову в этой совершенной, совершенной агонии.
Это длилось вечность. Это кончилось слишком скоро. Она только знала, что Корбетт стоит на коленях, обнимая ее с такой силой, что ей стало больно. Его склоненная голова находилась у нее под самым подбородком, а ее залитая слезами щека покоилась на его влажных черных волосах.
Она плакала и не могла остановиться, и он наконец поднял голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Их глаза встретились, и в этот краткий миг откровения Лиллиана подумала, что никогда его взгляд не был таким светлым. Потом он высоко поднял ее на руках и положил на их супружеское ложе.
Его вторжение было стремительным и уверенным. Лиллиана обвилась вокруг него, стремясь только к одному — дать ему все, чего он захочет. Если ему нужна покорная жена, тогда она станет такой женой. Если ему нужна любовница для самых необузданных плотских утех — она станет такой любовницей. Если он хочет наследника… о, молю тебя, Господи, позволь мне стать матерью его ребенка.
Думать об этом она не смела. Вместо этого она поднялась, чтобы встретить его могучий бросок, принимая все, что он готовился отдать. Снова и снова.
Когда он, не покидая ее лона, притянул ее за плечи к своей груди, она была уверена, что он коснулся самого центра ее существа. Лиллиана почувствовала, что в ней снова нарастает страсть, и ее пальцы впились ему в плечи. Движения Корбетта ускорились, потом он замер, а потом, словно захваченные неистовым смерчем, они достигли зенита вместе.
Между ними не было сказано ни единого слова. После того как они совладали со своим дыханием, они просто молча лежали, прижавшись друг к другу, и ни один из них не стремился разомкнуть соединенное природой.
Голова Лиллианы лежала на груди Корбетта, и у нее под ухом отдавались сильные удары его сердца. А под рукой, перекинутой ему за плечо, ощущались три неровных шрама.
Сердцебиение. И эти шрамы. На какой-то момент ей показалось, что они символизируют все самое главное, что его отличает. Он был воином, отмеченным следами старых ран снаружи и, возможно, внутри тоже. И все-таки сердце билось у него в груди так сильно и ровно. Найдется ли когда-нибудь в этом сердце место для любви к ней? — с тоской подумала Лиллиана.
Слова пришли к ней на уста незваными. Ее мягкое «я люблю тебя» было тише, чем шепот в тихом ночном воздухе. Но для нее самой они значили больше, чем все, сказанное ею прежде. Спал ли он сейчас или бодрствовал, услышал ее или нет, и даже поверил ли он ей, если услышал, — это ничего не меняло.
Она любит его и будет любить всегда.
Глава 21
Это был хрупкий мир.
Лиллиана была благодарна уже за то, что Корбетт перестал напиваться по ночам и хоть ненамного, но оттаял… Но она прекрасно понимала, что сражение еще не выиграно. Враг еще не повержен. Война не окончена.
Она видела это в том, как провожал он ее глазами, хотя улыбка для нее всегда была у него наготове. Она ощущала это в той дотошности, с которой он самолично занимался любой мелочью, относящейся к подготовке замка к празднествам. Во всем он проявлял чрезвычайную осмотрительность, и эта осмотрительность изменяла ему только в одном: как ни странно, его крайнее раздражение вызывал лучший друг — сэр Рокк.
Рокк, в свою очередь, также изменился: похоже, он стал внезапно лучше относиться к ней. Канули в прошлое подозрительные взгляды и постоянная слежка. Теперь он приветствовал ее с подчеркнутой сердечностью, всегда интересовался ее здоровьем или здоровьем маленькой Элизы. А если Корбетт оказывался поблизости, Рокк всегда посылал ему довольный, почти торжествующий взгляд. При этом лицо у Корбетта, как правило, мрачнело. Однако никакими словами эти двое мужчин не обменивались. Только этими странными, красноречивыми взглядами.
В Оррике все было относительно спокойно, но, несмотря на это, по мере приближения дня, когда начнут съезжаться гости, напряжение Корбетта, по-видимому, росло.
Первыми прибыли Туллия с супругом, сэром Сэнтоном, и сестры тепло обнялись.
— Какой довольный вид у тебя, сестра! — воскликнула Туллия, окинув Лиллиану пытливым взглядом карих глаз.
— И ты выглядишь как вполне счастливая жена.
— Скоро буду матерью, — с восторгом сообщила Туллия. — Надеюсь, тебе вскоре тоже выпадет на долю эта радость.
— И я надеюсь, — прошептала Лиллиана и еще раз обняла сестру.
Взглядом она отыскала Корбетта, который приветствовал сэра Сэнтона как самый радушный хозяин. Все признаки свидетельствовали, что она, может быть, действительно уже носит дитя под сердцем. Уже второй месячный срок миновал без обычных женских недомоганий. И все же она не решалась сказать об этом Корбетту. Она убеждала себя, что просто хочет вполне увериться сама, прежде чем уведомлять мужа. Но где-то в глубине ее души таился страх: она опасалась, что встретит тень сомнения в его взгляде. Он никогда больше не упоминал об обвинениях Уильяма… а точнее было бы назвать это не обвинениями, а бессовестным оговором. Но она боялась, что Корбетт еще верит этой клевете. Не станет ли он сомневаться в подлинном отцовстве ее ребенка?
Лиллиана отогнала эти тревожные мысли и улыбнулась младшей сестре:
— Ты, наверное, вконец измучилась в дороге. Для тебя приготовлена твоя прежняя комната, так чтобы тебе было как можно удобнее.
Не успела она устроить эту пару на отдых, как прибыли новые гости. Из Лондона приехали сэр Роджер и сэр Чарльз вместе с леди Элизабет и ее отцом. Потом лорд Гэвин из Дармонда и граф Глостер. Даже Оделия с сэром Олдисом явились из своего дома в Гастоне; их приветствия звучали кротко и неуверенно. Хотя между Лиллианой и ее средней сестрой оставалась кое-какая натянутость, Лиллиана с облегчением отметила, что Оделия и ее супруг, как видно, стали более терпимо относиться к ее браку с Корбеттом.
Замок был переполнен людьми. В нем раздавался неумолчный шум голосов: ведь помимо приглашенных гостей с ними прибыли их стражники, слуги и лошади, и всех требовалось приютить и накормить. В кухне работа кипела во все часы дня и ночи: там пекли хлеб, жарили огромные куски разделанных туш, чистили и потрошили рыбу и дичь и готовили разнообразные кушанья для всех — постоянных и временных — обитателей замка.
Хозяйский глаз требовался повсюду; слуги постоянно изводили Лиллиану, обращаясь за указаниями по каждому пустяку, — и тем не менее Лиллиана находила глубочайшее удовлетворение в том, что Оррик стал местом проведения празднеств такого размаха. Когда она готовила замок для свадьбы Туллии — и, как оказалось, для своей собственной свадьбы, — она занималась этим с чувством некоторой отчужденности и какой-то потери; ведь она полагала, что Оррик-Касл никогда не станет снова ее домом. И потом сам день свадьбы обернулся для нее сплошным позором.
Но подготовка к нынешним долгим увеселениям — это совсем другое дело. Она твердо решила наслаждаться всем, что сможет ей принести Рождество: праздничными церемониями, пирами, играми, развлечениями и раздачей подарков. Она не испытывала ничего подобного той тревоге, которая угнетала ее в Лондоне, ибо теперь она была на своей земле. Она была в Оррике.
Миновал уже день святого Фомы, и тут Лиллиана почувствовала, что не все идет так замечательно, как ей казалось. А дело было вот как. Рано утром Корбетт отправился с гостями-мужчинами на охоту в зимний лес. Большинство дам с удовольствием воспользовались возможностью подольше понежиться в постелях. Поэтому Лиллиана в одиночестве сидела над своими кухонными книгами, когда управляющий замка объявил о прибытии еще одного гостя,
Лиллиана поспешила во двор и увидела небольшую группу всадников, которые въезжали в ворота. Лиллиана узнала в их предводителе сэра Хью Колчестера, и ее улыбка начала увядать. Тем не менее ей не оставалось ничего иного как приветствовать его со всей возможной сердечностью, как ни была сильна ее неприязнь к этому человеку. И хотя ее беспокоил странный интерес Корбетта к каждому шагу брата, она от всей души понадеялась, что муж скоро вернется и избавит ее от необходимости развлекать беседами зловещего сэра Хью.
— Добро пожаловать, сэр Хью, — сказала она, по всем правилам выполнив церемонный реверанс.
Тем временем он спешился и небрежно бросил поводья подскочившему конюху.
— Что я вижу! — воскликнул он с наигранной веселостью. — Бьюсь об заклад, вы встречаете меня как любящая невестка, Лиллиана. — С этими словами он крепко обнял ее и запечатлел энергичный поцелуй на ее губах.
Лиллиане совсем не по душе пришлась такая фамильярность. Она поспешно отступила на шаг и настороженно взглянула на него. Однако Хью, судя по виду, решительно вознамерился подружиться с ней.
— Не сердитесь, дорогая. Несмотря на все нелады между нашими домами, я уверен, что отныне Оррик и Колчестер станут жить в мире. Право, это будет почти так, как если бы мы сообща управляли единым поместьем. — Он усмехнулся.
— Д-да, хорошо бы… — запинаясь проговорила Лиллиана, теперь уже совершенно уверенная, что дело нечисто.
Корбетт и Хью вовсе не испытывали друг к другу братской привязанности. Ни напускное равнодушие Корбетта к делам Колчестера, ни неожиданное дружелюбие Хью по отношению к Оррику не могли скрыть этого. Но Лиллиана была заинтригована.
Когда Хью стал расспрашивать ее о том, кто из гостей уже приехал в Оррик, и под конец поинтересовался Уильямом Дирном, ее любопытство только разгорелось.
— Уильяма здесь нет, — небрежно сообщила она, поднося ему кружку эля; разговор происходил уже в парадной зале.
— В самом деле? — Хью задумчиво покачал кружкой. Потом он внимательно взглянул ей в лицо:
— Я удивлен, что его вообще пригласили. Поговаривают, что ему придется навсегда отказаться от удовольствия пользоваться гостеприимством Оррика.
Он хотел что-то разведать, Лиллиане это было совершенно ясно. Что ж, и она того же хочет, призналась она сама себе. Если поговорить с сэром Хью подольше, можно узнать что-нибудь весьма полезное.
— О, я уверена, что он приедет. — Она потеребила пальцами тяжелое кольцо с веридианом, а потом изобразила легкую понимающую улыбку. — В конце концов, в Оррике находится его дочь Элиза.
— Находится, но не с его согласия. Я слышал, что Корбетт весьма жестоко обошелся с Уильямом. — На этот раз он улыбнулся. — И с вами тоже.
Лиллиана невольно нахмурилась и покраснела.
Да неужто все королевство знает о выдумках Уильяма и подозрениях Корбетта? Неужто дамы даже сейчас шепчутся об этом в своих комнатах, а мужчины перебрасываются грубыми шутками насчет ее репутации?
Лиллиана тут же мысленно объявила войну сэру Хью — она не стала задумываться, каковы будут последствия. Она знала только то, что он все еще ее враг, хотя она и замужем за его братом. Она подозревала, что по какой-то причине он был врагом и Корбетту.
— Боюсь, у Корбетта подозрительная натура, — медленно сообщила она. Затем послала ему долгий, многозначительный взгляд. — Я бы не стала спрашивать… — Она с трудом удерживалась, чтобы не рассмеяться, при виде того, как оживилось лицо Хью. — Скажите… скажите, Корбетт всегда был склонен к выпивке?
Лиллиане стало совсем не до смеха, когда она уловила короткую вспышку злобного удовлетворения на худом лице Хью. Если раньше у нее и были какие-то сомнения касательно истинных чувств Хью к брату, то теперь последние сомнения испарились. Хью мог сколько угодно изображать любезность и даже братскую заботливость, но для Лиллианы была очевидна злобная радость, которую доставила ему весть о «падении» Корбетта.
Хью широко улыбнулся и обвел ее оценивающим взглядом.
— Он всегда отличался буйным нравом и невоздержанностью. Он был ревнивым и жестоким мальчишкой. Что ж удивляться, если он стал ревнивым и жестоким мужчиной?
Последние слова звучали как утверждение, но изгиб его бровей оставался как бы вопросительным.
Прибегать к явной лжи Лиллиане не хотелось, и потому она не стала словесно подтверждать это мнение. Но она очаровательно зарумянилась и опустила глаза, как бы молчаливо соглашаясь с ним. Когда Хью взял невестку за руку и покровительственно похлопал по ней, Лиллиане стоило больших трудов удержаться, чтобы на лице у нее не отразилось глубочайшее омерзение к собеседнику.
— Не отчаивайтесь, дорогая. Несмотря на былые злополучные раздоры между Орриком и Колчестером, будьте уверены, что вы всегда сможете обратиться ко мне, если вам будет не под силу справиться с гнусным характером Корбетта. Просто дайте мне знать, и я позабочусь о вашей безопасности. — Его улыбка стала почти заговорщической. — И, несмотря на отсутствие Уильяма, я знаю, что вы можете рассчитывать также и на его непоколебимую преданность.
Осчастливив Лиллиану этим прозрачным намеком, Хью извинился и удалился в отведенную ему комнату. На прощанье он одарил Лиллиану множеством ободряющих фраз и улыбок. Когда он наконец ушел, Лиллиана с большим трудом справилась с подступившей к горлу тошнотой, которая в равной мере могла быть вызвана и отвращением к подлому сэру Хью, и ее предполагаемой беременностью.
Что затевает Хью? — в волнении гадала она. Хью и Уильям связаны друг с другом каким-то общим замыслом, и оба считают Корбетта своим врагом. Но почему?
Ее размышления были прерваны: кто-то приблизился к ней. Она подняла глаза и встретила внимательный взгляд сэра Рокка.
Несколько мгновений оба молчали. Они никогда не стремились к обществу друг друга, хотя в последние дни он и выказывал всячески свое дружелюбие. Но подозрительным выражением лица он больше походил на прежнего сэра Рокка, и Лиллиана испытала нечто близкое к облегчению, резко спросив:
— В чем дело?
Он ответил не сразу, и Лиллиана была уверена, что он мысленно прикидывает, с чего начать. Наконец он набрал полную грудь воздуха и высказался:
— Я надеюсь, что не ошибаюсь в вас.
— Ошибаетесь во мне? Что вы хотите этим сказать?
— Вы долго беседовали с Хью. У него был весьма довольный вид, когда он вышел отсюда.
Лиллиана сердито поднялась с места.
— Он брат моего мужа. Что, я не должна с ним разговаривать? Или должна предоставить его самому себе? И потом, по какому праву вы шпионите за мной?
Он усмехнулся и испытующе взглянул ей в лицо.
— Только муж имеет право на вашу преданность.
И тон, каким это было сказано, и выражение лица Рокка были так серьезны и даже торжественны, что раздражение Лиллианы мигом улетучилось.
— Моя преданность принадлежит ему всецело, — ответила она так же серьезно. — Можете не верить ничему другому — но этому верьте.
Лицо белокурого рыцаря оставалось непроницаемым, когда он обдумывал ее слова. Заговорил он медленно и с глубоким чувством.
— Я верю вам. А вот он… у него есть сомнения, но убедить его можете только вы. Пока что я лишь хочу вас предостеречь: будьте очень осторожны с Хью.
— Вы не можете сказать мне, что между ними происходит?
Рокк покачал головой и, бросив ей еще один многозначительный взгляд, вышел из залы.
У Лиллианы не было времени, чтобы обдумать туманное предупреждение Рокка. Ее срочно позвали на кухню — проверить, как жарятся четыре свиных туши в огромных кухонных очагах. Затем начали подниматься дамы, и пришлось их развлекать до возвращения мужчин.
Она послала служанку присмотреть за тем, чтобы привезенную охотниками дичь ощипали, выпотрошили и приготовили для подачи на стол, а сама отправилась в парадную залу поискать Корбетта. Когда она вошла, Корбетт заливался смехом от какой-то шутки Гэвина, но Лиллиану он заметил сразу же, хотя и не стал прерывать беседу. Зато сэр Роджер поспешил к ней навстречу, учтиво склонился к ее руке и весело спросил:
— Добрая леди Лиллиана, может быть, вы поможете нам разгадать одну трудную загадку? Ваш супруг клянется, что в лесах Оррика водятся какие-то дикие создания. Из-за него мы все только и делали, что оглядывались за спину из страха, как бы на нас не напало какое-нибудь существо!
— Я и не думал говорить, что это создание нападает, — возразил Корбетт. — Сколько раз я вам повторял, что оно чрезвычайно пугливо и при первых же признаках преследования бесследно улетает!
— Но нам не попалось ничего такого, что не водилось бы в любом лесу: олени, кабаны… ну, иногда лисы. Я утверждаю, что он просто придумал такую сказку для собственного развлечения!
— Но я сам видел это летучее создание, — усмехнулся Корбетт, а потом взглянул на растерянное лицо Лиллианы.
— Вот только изловить его как-то не сумел, верно? — поддел его сэр Чарльз.
Корбетт смотрел на Лиллиану, и взгляд у него потеплел. После секундного колебания он все-таки ответил:
— По-моему, его невозможно изловить — во всяком случае, обычными охотничьими приемами.
Щеки Лиллианы запылали, когда она поняла, какое дикое создание он имел в виду. К ее облегчению, никто из охотников не смекнул, о ком речь, и шумная мужская беседа покатилась своим чередом.
Когда появились слуги с кувшинами эля для гостей, она жестом подозвала Корбетта. Ей хотелось сказать ему о прибытии Хью, но именно в этот момент на ступенях лестницы показался Хью в окружении галдящей компании. Рука Корбетта, на которой лежала ладонь Лиллианы напряглась, и Лиллиане не потребовалось оборачиваться, чтобы понять, кого он увидел.
Как ей хотелось, чтобы было покончено с враждебностью между двумя братьями! Но когда она подняла глаза на лицо мужа, она увидела в его взгляде не неприязнь, а сожаление. И еще что-то, похожее на боль.
Но этот редкий проблеск его чувств тут же скрылся под маской вежливого гостеприимства.
— Добро пожаловать, Хью.
Крупными шагами Корбетт приблизился к брату. Если широкая улыбка Хью и сердечные похлопывания по спине и удивили Корбетта, своего удивления он не выдал.
— Я рад, что могу разделить радость этих празднеств в Оррике с тобой и с твоей прелестной женой. Нашу долину слишком долго разделяли распри и недоверие. Теперь мы оба можем увидеть, как долина Уиндермир-Фолд станет единой.
Какое это было бы прекрасное семейное воссоединение, думала Лиллиана, стоя в гуще толпы, окружившей братьев. Но ее не покидали подозрения: она была уверена, что Хью что-то замышляет.
Корбетт тоже вел себя непривычно — он явно разыгрывал какое-то свое представление. Вдруг у нее в памяти всплыли слова Рокка, призывавшего ее хранить преданность только мужу. Может быть, он имел в виду нечто большее, чем показалось ей сначала?
Она действительно недостаточно знала своего мужа, чтобы принять решение. Свои чувства он умел скрывать. Когда умер ее отец, она готова была считать, что Корбетт способен на убийство. Лиллиана задумчиво смотрела на него; в ней снова шевельнулось подозрение. Если он хоть в малой доле мог быть причастен к смерти лорда Бартона, то наверняка был способен и злоумышлять против брата. Она понимала: если бы он получил во владение оба замка — Оррик и Колчестер, — то его могущество в северной Англии возросло бы неизмеримо. А Корбетт, несомненно, из тех людей, кто наслаждается собственным могуществом.
Но он непричастен к смерти ее отца, сурово одернула себя Лиллиана. Его свела в могилу болезнь, и Томас подтвердил это вполне определенно. Она не могла сказать, что стоит между братьями. Все, что от нее требуется, — это верить Корбетту.
Лиллиана устало потерла поясницу. День был долгим и утомительным, а впереди предстояли вечерние увеселения. До Рождества оставалось еще два дня. В эту минуту мысль о развлечениях совершенно не воодушевляла Лиллиану. Она столько сил вложила в приготовления, что чувствовала себя полностью опустошенной, да и устала она от бесконечных церемоний в благородном обществе. Она могла сейчас мечтать только об одном — чтобы случилось чудо, и они остались в Оррике вдвоем с Корбеттом… и тогда она сказала бы ему о ребенке, который у них родится… и тогда, может быть, они сумеют обрести счастье.
Вскоре за хозяйским столом собралась многочисленная компания: к Корбетту и Лиллиане присоединились Хью, Оделия с Олдисом, Туллия с Сэнтоном, да еще и сэр Гэвин с графом Глостером, одним из триумвирата сподвижников короля Эдуарда. Размещение этих важных гостей за столом было предметом серьезного беспокойства Лиллианы, но она с облегчением обнаружила, что сэр Гэвин усердно очаровывает Оделию, а граф Глостер целиком завладел вниманием Корбетта и Хью. Зашумело веселое застолье, и Лиллиана позволила себе расслабиться.
— Как я хотела бы, чтобы отец был сейчас с нами, — задумчиво сказала Туллия. — Все получилось так, как он хотел.
Лиллиана стиснула руку сестры.
— Ты все время знала, что он это замышляет?
— Я знала, что Орриком будете владеть вы — ты и тот человек, за которого ты выйдешь замуж. Потому он и был таким непреклонным, когда речь шла о выборе супруга для тебя.
— Но не мог же он все эти годы рассчитывать на тот давний брачный договор и наше обручение с Корбеттом?
— Ну конечно же, не мог. Но он по-настоящему не питал ненависти к дому Колчестеров. Даже после всех бед, которые по их вине выпали Оррику, он всегда уважал их за то, что они не желали оставить безнаказанным убийство своего отца.
— Но ведь они обвиняли его несправедливо!
— Да, я знаю. Но теперь все это в прошлом. И теперь дело за тобой — чтобы на свет появился наследник Оррика.
— Тогда, может быть, желания нашего отца скоро исполнятся, — шепотом призналась Лиллиана.
— О! Я знала, я так и знала! — воскликнула Туллия, но тут же овладела собой; ее живые карие глаза светились счастьем от радости за сестру. — Ты уже ему сказала?
Лиллиана прикусила губу и взглянула на мужа. Он разговаривал с братом, и вся эта сцена выглядела чрезвычайно мирной. Но она знала, что надвигается гроза, потому что все это праздничное сборище задумано неспроста. Она медленно покачала головой.
— Я никому не говорила. Только тебе, — ответила Лиллиана сестре и выразительно взглянула на нее. — Так что пока сохрани мой секрет.
— Конечно, сохраню. Но ты вполне можешь поделиться и с Оделией тоже.
— С Оделией? Она ко мне не питает нежных чувств. Знаешь, им с Олдисом будет очень досадно, если их права на Оррик станут еще менее весомыми.
Туллия пожала плечами.
— Может быть, раньше так и было. Но Олдис наслушался всяких рассказов о том, как король Эдуард ценит Корбетта. У него хватает здравого смысла, чтобы принимать вещи такими, какие они есть. Кроме того, его отец, кажется, надумал передать ему часть обязанностей по управлению поместьем в Гастоне. И вот еще что, — добавила Туллия с таинственной улыбкой. — У Оделии тоже будет ребеночек. Только не проболтайся, что я тебе это сказала!
…У трех сестер должно родиться трое маленьких кузенов!
Лиллиана улыбнулась при мысли о праздниках, которые будут совместно устраивать все три семьи в предстоящие годы.
Сэр Хью рано поднялся из-за стола и удалился к себе, и это показалось Лиллиане самым лучшим предзнаменованием. В парадной зале остались только добродушные и славные люди, и Лиллиана на радостях отбросила всякие мысли о заговорах или раздорах. Гости и хозяева собрались, чтобы отпраздновать Рождество Христово, рождение Сына Божьего — младенца, который принес мир для всей земли.
Лиллиана незаметно прижала руку к животу. Глаза ее были устремлены на мужа. Если будет на то воля Божья, ее дитя поможет принести мир в долину Уиндермир-Фолд.
Мысли сэра Хью также крутились вокруг долины Уиндермир-Фолд, но совсем по-иному, чем у Лиллианы. Под покровом безлунной ночи он добрался до сторожевой башни, чем немало удивил двоих стражников, стоящих на нижнем посту.