Глава 1

Сентябрь 1273 года

Во дворе замка все казалось золотым. Солнечные лучи пронизывали пыль, которую подняли в воздух рыцари, только недавно закончившие здесь свои ежедневные воинские упражнения. Наступая и отступая, занося и отражая удары, они раз за разом пересекали площадку; наконец тела их покрылись потом, а руки отяжелели настолько, что уже отказывались повиноваться. И только тогда, усталые телесно, но бодрые духом, они прервали свои удалые забавы.

По опустевшему двору легкой походкой шла леди Лиллиана Оррик. Казалось, она еще слышит выкрики бойцов: торжествующие возгласы победителей, яростные проклятия побежденных. Замок Оррик-Касл оставался таким же, каким был всегда, словно она и не покидала этих мест на два долгих года. Но нет, не все здесь по-прежнему, думала она, минуя раскидистый каштан в задней части двора.

Во главе рыцарей, только что покинувших ристалище, стоял не ее отец, ибо он уже не был могучим и стремительным воителем, каким она помнила его с детских лет. Рыцарями Оррика распоряжался сэр Олдис. Ее сестра Оделия — средняя из трех сестер — вышла за него замуж перед самым отъездом Лиллианы, и, хотя отец еще сохранял главенствующее положение по отношению к зятю, Лиллиана опасалась, что в любой момент положение может измениться.

В замке присутствовал и жених самой младшей из сестер, Туллии. После бракосочетания, которое должно было состояться через четыре дня, сэр Сэнтон вполне мог претендовать на роль главы в Оррик-Касле. И все же Лиллиана догадывалась, что ее отец не слишком-то высоко ценит достоинства обоих молодых рыцарей. Впрочем, он редко одобрял мужчин, к которым питали склонность его дочери.

По направлению к главной башне, в которой располагалась парадная зала, неспешно и величественно шествовали две дамы. В одной из них Лиллиана узнала Оделию; вторая была ей незнакома. Лицо Лиллианы, обычно ясное и безмятежное, слегка омрачилось. Уже начали прибывать гости, приглашенные на свадьбу; некоторые приезжали издалека. Вид Оделии красноречиво свидетельствовал, что она намерена выступать перед гостями в качестве полновластной госпожи в замке. Она с превеликой готовностью предоставила Лиллиане все хозяйственные заботы, связанные с размещением и приемом гостей и с приготовлениями к свадьбе; сама же Оделия тем временем развлекала прибывших.

Оделия встретила Лиллиану не слишком приветливо, и вначале это больно задело ее. Было очевидно, что возвращение Лиллианы не доставило удовольствия ни Оделии, ни ее супругу. Пока Лиллиана не вышла замуж, у них были все основания считать, что именно они унаследуют Оррик-Касл. Но если отец найдет ей мужа…

При этой мысли Лиллиана усмехнулась. Они оба — и она, и отец — предпочитали не касаться опасной темы — ее замужества, и в течение последних недель им это удавалось.

Она вздохнула, твердо решив не придавать значения дурному настроению Оделии. Неподдельная радость, с которой встретила Лиллиану юная Туллия, с лихвой вознаградила ее за холодный прием средней сестры. Если бы не письмо Туллии, в котором содержалась самая отчаянная мольба о помощи в приготовлениях к свадьбе, Лиллиана и по сей день оставалась бы в Бергрэмском аббатстве. И все-таки она была рада, что вернулась домой. Взглядом она обводила двор, узнавая знакомые уголки и примечая каждую, самую незначительную перемену. В Оррике таится что-то особенное, подумала она, прислонившись к могучему стволу старого каштана. С этим замком связаны все ее воспоминания — и хорошие, и плохие. Пока она жила в аббатстве, не проходило дня, когда ее мысли не обращались бы к Оррик-Каслу.

Покинуть эти места теперь будет, наверное, трудней, чем это бывало прежде.

***

Стоя у окна в своих покоях, лорд Бартон Оррик увидел, что его старшая дочь поднесла руку к глазам. Уж не плачет ли она? Он подался вперед и пригляделся внимательней. Вот она выпрямилась и направилась к кладовым. Он с досадой хлопнул ладонью по гранитному подоконнику.

— Что там такое, отец?

Не отводя взгляда от гибкой фигуры внизу, лорд Бартон протянул руку к Туллии, ласково привлек ее к себе и поцеловал.

Она крепко обняла его и тоже проводила взглядом Лиллиану.

— Она не собирается здесь оставаться, правда? — грустно спросила Туллия.

— Вряд ли останется. — Он вздохнул. — Если я ее не заставлю.

— Может быть, вам и стоило бы заставить ее. Может быть, так было бы лучше всего.

— Напрасно я отпустил ее с самого начала.

— Вы хотите сказать, что следовало бы разрешить ей выйти замуж за сэра Уильяма? — Туллия изумленно взглянула на отца.

— Нет. Сэр Уильям ей не пара. Я имел в виду, что не следовало ее отпускать в Бергрэмское аббатство. Она бы не сердилась на меня так долго, если бы жила здесь. А теперь…

— Она на вас и не сердится, — убежденно возразила Туллия. — Я точно знаю, что не сердится.

Он только недоверчиво фыркнул.

— Просто вы так же упрямы по отношению к ней, как она по отношению к вам. — В карих глазах Туллии мелькнула укоризна. — Всем же видно: вы с Лиллианой так похожи по характеру, что ни в чем друг другу не уступаете.

— Дочь должна повиноваться отцу.

— Она и повиновалась, — ответила Туллия, строго придерживаясь логики. — Она же не вышла за Уильяма, верно?

— Да, не вышла, но зато ясно дала понять, что не выйдет ни за кого другого. Она все еще тоскует по нему?

— По-моему, нет, — задумчиво произнесла Туллия. — Но скоро мы это узнаем. Сэр Уильям приехал сегодня вместе со своей женой, леди Вероной… Леди Верона ждет ребенка.

— Ждет ребенка? И Уильям взял ее с собой в такую дальнюю поездку? — Густые брови лорда Бартона презрительно опустились. — Надеюсь, мне не придется пожалеть, что я пригласил сэра Уильяма в Оррик. Он всегда казался мне человеком, на которого нельзя положиться. Самовлюбленный павлин, а не мужчина. Человек, который предпочитает бездельничать при пустующем дворе короля Эдуарда, вместо того, чтобы присматривать за своими землями и за своими людьми. Я не желаю, чтобы он оставался наедине с Лиллианой.

— Вы никогда ни о ком доброго слова не сказали, — мягко укорила его Туллия. — Вы отослали бедного Уильяма, когда он попросил руки Лиллианы. А ведь они уже были помолвлены! И ведь вы были очень близки к тому, чтобы проделать то же самое с сэром Олдисом, когда он посватался к Оделии.

— Я же позволил ему жениться на Оделии, разве не так? — Он нахмурился еще сильнее, но в то же время еще крепче обнял ее. — А теперь я позволю тебе выйти замуж за юного Сэнтона.

Туллия уткнулась лицом в широкую отцовскую грудь и улыбнулась:

— Я его люблю. И поэтому вы дали свое согласие, правда? Вы позволили нам с Оделией выйти замуж за тех, кто был нам по сердцу. Почему же вы не могли позволить того же Лиллиане?

Растревоженный речами дочери, лорд Бартон погладил ее по голове и рассеянным взглядом обвел открывающуюся за окном картину: озаренные закатным солнцем каменные крепостные стены и плодородные поля за ними.

Он был человеком действия, а не слов. Он был воином. Порой ему приходилось подавлять свои чувства или увещевать дочерей, но, когда наставал срок принятия решений, лорд Бартон руководствовался лишь одним: заботой о благе Оррика и его жителей. Он не мог выразить словами причину своего недоверия к Уильяму Дирну. Но он был тверд, как алмаз, в своем убеждении, что этому человеку нельзя отдать ни руку старшей дочери, ни власть над Орриком. И так возник разлад между ним и Лиллианой.

Но то решение было правильным, вновь и вновь уверял он себя, пока вел Туллию в парадную залу. Уильям — не пара для Лилли.

***

Парадная зала была почти битком набита: здесь толпились бесчисленные гости и слуги. Взрывы смеха и гудение одновременных бесед гулко отдавались от сводчатого потолка, когда Лиллиана остановилась на площадке главной лестницы, чтобы взглянуть на собравшуюся внизу толпу.

Все выглядело так, как и должно выглядеть, подумала она, слегка улыбнувшись. Туши огромного быка и двух гигантских кабанов жарились на вертелах с прошлого вечера, а теперь их разделывали артели рубщиков-мясников. Другие слуги суетились вокруг, раскладывая по плоским деревянным блюдам перепелов и фазанов, уток и угрей. В центре каждого из множества столов возвышались вместительные супницы с луковой похлебкой и корзины с хлебом; вино и эль лились рекой. Подносы, на которых красовались пироги с начинкой из редких фруктов, и чаши с грушами в сиропе ожидали своей очереди на кухне; их предстояло подать гостям позднее.

Лиллиана с невольной гордостью созерцала картину богатого застолья. Еще и трех недель не прошло с того дня, когда ее повергло в ужас плачевное состояние этой самой залы. Два массивных камина зияли чернотой топок, заросших толстым слоем сажи и населенных несметным множеством каких-то пресмыкающихся тварей. Под серым слоем копоти и паутины на поверхностях каминных экранов никто бы не различил их сине-серебряный узор.

В последние годы зала редко использовалась для празднеств, и Туллию не приходилось винить за царившее здесь запустение. Что ни говори, ей исполнилось лишь четырнадцать лет, когда обе старших сестры покинули Оррик.

Управлять повседневной жизнью замка, да еще и содержать его в образцовом порядке — задача не из легких: таким хлопотам никогда и конца не будет. Для выполнения этих работ в замке имелась многочисленная челядь, но Лиллиана знала, что добрая мягкосердечная Туллия никогда не сумеет должным образом руководить своими прислужниками. Но, по крайней мере, у Туллии хватило предусмотрительности послать за старшей сестрой, когда был назначен день свадьбы.

Лиллиане пришлось трудиться с утра до вечера, чтобы замок был готов к приему гостей. Постельное белье — все до последнего клочка — было выстирано, выбелено и высушено на солнце.

Из кухонных кладовых выгребли все их заплесневелое содержимое и заполнили освободившиеся места свежей провизией нового урожая. В каждой комнате — от покоев наиболее почитаемых гостей до закутков, предназначенных для самых ничтожных челядинцев, — были обтерты стены и выметены полы. Каждый канделябр, каждое гнездо для факела были очищены от следов старого масла и отполированы до блеска. Несколько женщин день и ночь готовили фитили и воск для литья сотен свечей.

Под присмотром Лиллианы несколько швей корпели над новыми драпировками для всех парадных помещений. Искусные вышивальщицы украшали узорами наряды хозяйской семьи для предстоящих торжеств. Лиллиана поспевала всюду, проверяя, как выполняются ее распоряжения, и в конце концов не осталось ни одного работника, которого бы она не знала, и ни одного такого, кто был бы недостаточно усерден. Она не сомневалась, что между собой все они брюзжат, что лучше бы она не приезжала; но они просто обленились под неопытной рукой Туллии.

А теперь, убедившись, что даже самые придирчивые гости не найдут ни малейшего упущения в Оррик-Касле, Лиллиана оперлась на резную каменную балюстраду и устремила взгляд на общество, собравшееся внизу.

— Высматриваешь кого-нибудь?

Голос отца прозвучал для нее неожиданно, и она круто обернулась. Он был одет, как и подобало лорду — господину замка, в тунику из ярко-синего шелка, расшитую серебром у шеи, по краям и вокруг прорезей для рук. Короткий плащ, наброшенный на одно плечо, удерживала на месте застежка в виде крупного сапфира в серебряной оправе тонкой работы; на груди лежала массивная серебряная цепь.

Когда Лиллиана вернулась в Оррик, она была поражена тем, как сильно постарел отец за годы ее отсутствия. Но сейчас, в этом царственном облачении, он больше был похож на самого себя — такого, каким она его помнила.

— Мне просто было интересно, кто из гостей уже прибыл, — ответила она.

— Но никто в особенности тебя не интересует? — настаивал он.

— Нет. Но почему вы спрашиваете?

Тут лорд Бартон опустил глаза и ухватился за балюстраду обеими своими мускулистыми руками.

— Сегодня прибыл сэр Уильям Дирн. Вместе с женой, — добавил он подчеркнуто.

Хотя Лиллиана сразу поняла предостережение, скрытое в отцовских словах, она не пожелала признать это.

— Что ж, надеюсь, Оделия поместила их в удобную комнату.

Отец взглянул на нее с некоторым подозрением, и она знала, что легкий тон ее ответа ни в коей мере не ввел его в заблуждение. Да, мысль о том, что она вновь увидит Уильяма, заставила ее сердце забиться быстрее. Но от отца это надо скрыть любой ценой — пусть даже ценой ее собственной жизни.

— Я еще рассчитываю устроить и твой брак, — лорд Бартон произнес эти слова с осторожностью, словно не был уверен в том, как она их воспримет. Однако его живые голубые глаза светились лукавством.

— Я бы согласилась, и даже с радостью, — заверила она отца, отважно вздернув подбородок. — Но я бы хотела выйти замуж за человека, которого люблю… или, по крайней мере, почитаю.

— Неужели я выбрал бы для тебя неподобающего мужа? — возмутился он. — Неужели я доверил бы свою старшую дочь и дом моих предков человеку сомнительных достоинств?

— Но я думала, что Олдис… или, может статься, Сэнтон… И потом… у Оделии такие грандиозные планы насчет Оррика, когда вы… — она спохватилась и умолкла.

— Когда я умру? — лорд Бартон рассмеялся, и лицо у него смягчилось, когда он посмотрел дочери в глаза. — Олдис не годится в предводители. О, он достаточно хорошо командует своими солдатами. Но для управления замком, угодьями и жителями окрестных селений требуется нечто большее, чем искусство владеть булавой и копьем, и умение обращаться с боевым конем тут тоже ему ничем не поможет. А теперь о Сэнтоне. — Он пожал плечами и обвел взглядом шумное сборище внизу. — Сэнтон хорош для Туллии. Но заботиться о нуждах поместья он способен не больше, чем Туллия — вести хозяйство в замке. Так что, сама видишь, — он мягко улыбнулся, — в сущности, ничего не изменилось. Я еще должен найти тебе мужа.

Лиллиана притихла. После возвращения в Оррик она не искала общества отца, по мере возможности даже избегая его, хотя сама от этого страдала. Она горячо любила его — даже несмотря на то, что он разбил ей сердце, отвергнув сватовство Уильяма. И теперь неожиданная откровенность отца удивила ее, но не рассердила, потому что ее мнение о мужьях сестер почти в точности совпадало с его мнением.

— Я люблю Оррик, — призналась она тихо. Ее рука медленно скользила по шероховатому каменному барьеру, как будто ласкала любимого щенка. — Я очень скучала по нему.

— Тогда оставайся здесь.

Как видно, он не ждал от нее ответа, и Лиллиана была за это благодарна. Он просто взял ее за руку и по широким каменным ступеням направился вниз, чтобы присоединиться к общему веселью и повести гостей к пиршественному столу.

Когда они проходили через толпу, приветствуя родственников и знакомых, множество глаз провожало отца с дочерью, ибо они составляли замечательную пару. Во многих отношениях Лиллиана походила на отца, и прежде всего — горделивой осанкой и уверенными манерами. Хотя волосы у него поседели и глаза не поражали прежней синевой, те, кто знал лорда Бартона Оррика в годы его юности, видели в Лиллиане его отражение.

Они видели у нее тот же рыжевато-каштановый цвет волос, отливающих темным золотом в свете многочисленных факелов. Широкие скулы у отца и дочери были словно отлиты в одной и той же форме, так же как и упрямый подбородок. От матери она унаследовала только глаза редкого золотисто-янтарного цвета, в которых с равным успехом могли зажигаться как искры юмора, так и всполохи гнева.

А еще всем было известно, что и нрав у нее такой же крутой, как у отца. Что еще могло бы почти два года удерживать девушку вдали от родного дома?

Лиллиана прекрасно понимала, какие любопытствующие взоры обратились на нее, когда она появилась в зале об руку с отцом. Она знала, что их отчуждение породило немало сплетен. Но сегодня от этого отчуждения не осталась и следа. Ей просто было хорошо от того, что она дома и отец рядом.

По пути к возвышению, где располагался хозяйский стол, она тепло улыбнулась Туллии и Сэнтону. Но, взглянув в сторону Оделии и Олдиса, она чуть не отшатнулась, так очевидна была злость, написанная на лице средней сестры. У сэра Олдиса тоже, по-видимому, ее появление вызвало досаду. Со вздохом она повиновалась отцу, указавшему ей место рядом с собой. Когда он слегка сжал ее руку, она благодарно взглянула на него, твердо решив не обращать внимания на скверное настроение Оделии.

Когда гости отыскали отведенные им места, Лиллиана обвела залу глазами и только сейчас увидела Уильяма. Стоя рядом с женщиной, которую он только что усадил на стул, он смотрел прямо на Лиллиану. Их глаза встретились и не отрывались друг от друга, пока эта женщина не заговорила с ним. Он медленно опустился на свое место подле нее, но сначала послал Лиллиане долгий значительный взгляд.

Что-то в этом взгляде встревожило Лиллиану, и она перенесла свое внимание на слугу, который наливал вино в ее кубок. Она ухватилась за эту возможность отвлечься, отхлебнула глоток и украдкой снова взглянула на Уильяма.

Он был так же хорош собой, как и всегда, отметила она про себя: высокий, с безупречной осанкой; светлые, чуть рыжеватые волосы волной спадали на воротник. В его тщательно продуманном наряде преобладало красное с золотом. Те же цвета носила и женщина, что была с ним, и Лиллиана сразу поняла, что это миниатюрное белокурое существо — жена Уильяма. Лиллиану ни в коей мере не удивило, что Уильям удачно женился. Она слышала и о леди Вероне, и о том, что молодая жена принесла ему в приданое прекрасный замок и многочисленных крепостных. Красивая женщина… но этого и следовало ожидать — сам Уильям был настолько неотразим, что второго такого и на свете не сыщешь.

В этот миг он снова взглянул на нее, и она сразу же потупилась. Два года она хранила в памяти его облик, зная, что им не суждено пожениться; ей необходимы были какие-то романтические образы, чтобы хоть в мечтах находить убежище от однообразия жизни. Но теперь, ощутив его явный интерес к ней самой, она почувствовала себя неуютно.

— Этот Уильям, кажется, совсем обезумел от твоего присутствия, — сказал ей отец на ухо. — А рядом — его жена, да еще на сносях, — добавил он подчеркнуто.

— Вы неверно судите обо мне, — коротко отозвалась Лиллиана, и легкий румянец окрасил ее щеки. — Вы думаете, я хуже вас понимаю, что такое честь? По-вашему, я буду затевать любовные игры с женатым человеком?

Она метнула в его сторону быстрый взгляд и снова подняла свой кубок.

Лорд Бартон откинулся на резную спинку стула и испытующе всмотрелся в ее рассерженное лицо.

— Нет, дочь моя, — мягко возразил он. — Я знаю, ты не уронишь ни свою честь, ни честь своей семьи таким глупым способом. Но вот Уильям… — он пожал плечами. — Я наслышан и о нем, и об его шалостях при дворе. Ты долго жила вдалеке от всех этих дел. — Он протянул руку и нежно коснулся ее щеки. — А ты стала еще красивее за то время, что тебя не было в Оррике.

Любовь и доброта, светившиеся в его глазах, растопили последние остатки обиды в душе Лиллианы. Она давно научилась противостоять вспышкам отцовского гнева или неудовольствия, но ласковое обращение обезоружило ее. Повинуясь безотчетному импульсу, она сжала его руку и печально улыбнулась:

— Наверно, у вас уже не такой зоркий взгляд, как прежде. Я теперь совсем как монахиня. Просто невзрачная старая дева. И если вы надеетесь найти мне мужа, то имейте в виду, это будет задача потрудней, чем подвиги Геракла.

Она думала этим рассмешить его, но лорда Бартона, как видно, уже занимали другие мысли. Он только крепче сжал ее руку и медленно проговорил:

— Очень плохо.

— Очень плохо? — спросила она, не понимая.

Он словно пробудился:

— Я говорю о Колчестере. Очень плохо, что твоя помолвка с ним не может завершиться свадьбой.

Лиллиана ответила не сразу. Имя Колчестера вызвало в памяти вихрь почти забытых образов. Было время, она бледнела и краснела при каждом упоминании имени этого красивого молодого рыцаря, выбранного ей в мужья много лет тому назад. Высокий рост и могучая мускулатура Корбетта Колчестерского были способны повергнуть в сладостный трепет любую юную девушку. Ей завидовали все женщины в их замке. Но все это было прежде. Прежде, чем случилась беда. Прежде, чем кровавые распри превратили семьи Орриков и Колчестеров в злейших врагов. Теперь даже имя Колчестер было предано анафеме; она презирала это имя. Они украли у нее безмятежность детства. И они убили ее милого кузена Джарвиса.

— Колчестер? — Лиллиана высвободила руку и с упреком взглянула на отца. — Вы всерьез сожалеете о том, что он не стал вашим зятем? Но как же так? Эти варвары из Колчестер-Касла — наказание, ниспосланное на землю, и прежде всего — на землю Уиндермир-Фолд. Вы можете предать забвению пять лет нищеты, которая по их милости пришла на землю Оррика? Можете забыть, что они убили Джарвиса?

— Я ничего не забыл, — ответил он строго. — Джарвиса я любил не меньше, чем любил бы родного сына. Но как владелец Оррика я не могу допустить, чтобы мои чувства помешали мне поступать так, как я считаю наилучшим для моего народа. А наилучшим было бы…

— …Если бы все они умерли при рождении!

— Что за кровожадные чувства! Неужели этому тебя научили в Бергрэмском монастыре? Если так, можешь быть уверена, что мать Мария-Екатерина кое-что услышит от меня. Я послал к ней добрую и невинную девушку, а она возвращает мне какую-то маркитантку, готовую проклясть целую семью и призывающую на эту семью погибель!

— Вы не посылали меня к ней, — горячо возразила Лиллиана. — Я сама предпочла уехать. И не она отправила меня обратно: это я решила вернуться. И если вы задумали вступить в переговоры с этим отпрыском Колчестеров насчет меня, так будьте уверены, что я сбегу в Бергрэмское аббатство и приму монашеский обет!

— Успокойся, дочка. Успокойся. Как ни печально, но мои рассуждения — это только рассуждения и ничего больше. Твой Колчестер уже несколько лет назад ушел на войну — в крестовый поход. — Лорд Бартон окинул взглядом собравшихся в зале. — Но он был крепким мужчиной, этот Корбетт. Могу поручиться, что он хорошо показал себя там, на Востоке. Таким стал бы и наш Джарвис, если бы остался в живых. — Он поднял свой кубок и осушил его, пытаясь отогнать непрошеные воспоминания. — Брачный союз между семьями Орриков и Колчестеров был бы великим благом. Тебе достался бы хороший муж, а эта долина наконец-то обрела бы покой.

Лиллиана, тоже взволнованная, уткнулась взглядом в свою тарелку.

— Но они предпочли пойти на нас войной.

— Они верили, что лорд Фрэйн убит по моему приказу. Что еще оставалось делать двум любящим сыновьям, как не попытаться отомстить за смерть отца? Если бы Джарвис не пал в сражении с ними, война продолжалась бы до сих пор.

— Око за око?

— Похоже на то. Пойми меня правильно. Мир между нашими домами не восстановлен, ибо они еще жаждут отомстить мне. Любой человек из Оррика, который надумает пройти за Миддлинг-Стоун и окажется на землях Колчестера, рискует жизнью. И то же относится к их людям, которые забредут в наши владения. Но прямых столкновений не было с тех пор, как Эдуард увел за собой так много рыцарей в крестовый поход.

— Но они все еще наши враги, — упорствовала Лиллиана.

— Да, враги. — Лорд Бартон вздохнул. — И в ближайшие годы вряд ли что-нибудь изменится.

Время, остававшееся до конца трапезы, прошло относительно мирно. Собеседники усердно избегали таких щекотливых тем, как Уильям, сэр Корбетт Колчестерский и будущее Лиллианы. Сэр Олдис заговорил с тестем о мерах безопасности, которые следовало предпринять для усиления обороны замка, а Туллия делала все от нее зависящее, чтобы развлекать Оделию, Лиллиану и Сэнтона. Но Оделия, судя по всему, была не склонна к веселью, и Туллия в конце концов укрылась в надежное святилище нежного внимания Сэнтона. Предоставленная себе самой — поскольку Оделия подчеркнуто не замечала ее, — Лиллиана рассматривала тех, кто сидел за другими столами.

Едва завершилось пиршество, начались развлечения. Несколько менестрелей услаждали слух присутствующих забавными песнями и непристойными стихами. Собаки бегали под столами, подбирая упавшие и выброшенные кусочки, а дети возились и носились вокруг, досаждая и людям, и собакам своими проказами.

Тем не менее общество пребывало в состоянии общего согласия и довольства. Минувшее лето принесло хороший урожай и прошло более или менее спокойно. Теперь они собрались, чтобы отпраздновать свадьбу. Если не принимать во внимание то, что так и бросалось в глаза — полное отсутствие гостей из Колчестерского замка, — Лиллиана могла признать, что вечер удался на славу.

Размышления о семье Колчестеров заставляли ее хмуриться. Она уже и думать позабыла о своей давней помолвке с сэром Корбеттом, и ее беспокоило, что сегодня отец об этом вспомнил. Тогда ей было всего лишь четырнадцать лет. Ее отец и лорд Фрэйн Колчестер надеялись скрепить свою непрочную дружбу браком между старшей дочерью Оррика и младшим сыном Колчестера.

Он, конечно, был много старше. Двадцать три года — а ей четырнадцать. Но она хорошо помнила высокого серьезного юношу. Он был так молчалив и скрытен, что иногда внушал ей что-то вроде страха. Но она восхищалась его красотой и отвагой.

По случаю помолвки он преподнес ей подарок — серебряный гребень и зеркальце в серебряной оправе, и она бережно хранила эти вещицы. Сестры завидовали ей, и даже на ее мать, леди Эдлин, подарок произвел впечатление.

Все это дело прошлое, резко напомнила себе Лиллиана. Через год умерла от родов ее мать. Отец был вне себя от горя и крупно повздорил с лордом Фрэйном, ввязавшись в спор из-за пастбища. На следующий день лорд Фрэйн был найден убитым. Хотя свидетели обвиняли лорда Бартона и многие обстоятельства складывались не в его пользу, он принес присягу и торжественно поклялся в своей невиновности.

Последовавшая за этим война между двумя семействами то затухала, то вспыхивала с новой силой в длинной долине Уиндермир-Фолд. Не раз окрашивались кровью воды реки Кин. После того, как в бою погиб единственный кузен Лиллианы, нежно любимый ею Джарвис, установилось некое подобие мира. Но то был мир, построенный на страданиях и незаживающих ранах. Даже сейчас она вспоминала те дни как худшую пору своей жизни.

С обязанностями хозяйки дома ей удавалось справляться вполне достойно; ведь мать, пока была жива, неустанно обучала ее всем тонкостям сложной науки управления хозяйством замка. Но смерть юного родственника, который был ей близок как брат, и опасный недуг отца, от которого он оправлялся мучительно долго, тяжким бременем легли на ее плечи. То были черные дни для Оррика. Ни смеха, ни песен, ни шуток, которые могли бы скрасить жизнь молодой девушки.

Но они выжили и впредь сумеют выжить, думала она с гордой решимостью. Пусть Колчестер делает свое злое дело, Оррик выстоит. И пусть отец говорит что хочет — у нее нет причин опасаться возвращения Корбетта Колчестерского. Если милосердный Бог в небесах воистину справедлив, он направит меч какого-нибудь язычника прямо в черное сердце ее бывшего жениха!

Растревоженная воспоминаниями, Лиллиана поднялась из-за стола. Она пожелала отцу доброй ночи, дала краткие указания кравчему и проверила, как идут дела на кухне, прежде чем отправиться наверх. Из парадной залы доносились звуки веселых выкриков и песен, и она даже начала тихонько подпевать, когда услышала одну из своих любимых мелодий. И вот, когда она уже приблизилась к боковой, более узкой лестнице, которая вела в ее комнату, какой-то мужчина появился из тени и преградил ей путь.

— Наконец-то ты пришла.

От неожиданности у нее перехватило дыхание, и сэр Уильям, шагнув поближе к факелу, чтобы она могла лучше видеть его, успокаивающим жестом протянул к ней руку.

— Когда вижу тебя, глазам своим не верю.

Его голос был тихим, лишь ненамного громче шепота, и, не услышав от Лиллианы немедленного ответа, он настойчиво потянул ее к себе, а потом — в более темную нишу возле лестницы. Но когда руки Уильяма крепче сжали ее запястья, Лиллиана очнулась от минутного потрясения.

— Ты не должен искать встречи со мной, — мягко напомнила она, а потом отстранилась. — Для нас это не сулит ничего хорошего, а твоей жене наверняка может повредить.

Он окинул ее быстрым взглядом, и Лиллиана почувствовала, что сердце у нее забилось быстрее.

— Я только хотел сказать, что ты теперь еще прекраснее, чем когда-либо раньше, Лиллиана. У меня просто нет слов, чтобы воздать тебе должное, — произнес он, прижав руку к груди.

— Прошу тебя, Уильям. Ты не должен говорить мне такие вещи!

— Разве мне нельзя говорить правду о том, что вижу своими глазами? — возразил он, приблизившись еще на шаг. — Разве мне нельзя повторять, как похожи на летнюю ниву твои глаза — янтарные и изменчивые? Разве мне нельзя замечать, как похожи твои волосы на осеннюю листву — красную, коричневую, золотую? Разве нельзя…

— Нет! — вскрикнула она, как будто нож вонзился в ее сердце. — Тебе нельзя говорить мне ничего подобного, ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Это никуда не приведет нас… и теперь у тебя есть жена.

Могло показаться, что услышанное вернуло его к действительности: лицо у него напряглось, и улыбка угасла.

— Да, у меня есть жена. Но у тебя еще нет мужа. Твой отец еще лелеет замысел подыскать тебе такового? Или ты собираешься вернуться в аббатство?

Лиллиана медленно покачала головой. Решение далось ей неожиданно легко.

— Нет, я останусь здесь. Пожелает ли он выдать меня замуж — не могу сказать. Но пока я останусь.

Наступила долгая пауза. Уильям, не отрываясь, смотрел на нее, и она опасалась, что он сейчас отбросит всякую осторожность и схватит ее в объятия. Да, может быть, она и сама хотела бы подчиниться его власти: ведь так давно она не ощущала себя красивой и желанной. Но другой голос, звучащий в ее душе более внятно, напоминал, что его любовные домогательства совершенно недостойны. Он женат. У него есть обязательства только перед женой и ни перед кем другим. О, ей было отлично известно, что многие женатые мужчины забавляются с другими женщинами. Но она никогда не унизилась бы до соучастия в таком предательстве.

Должно быть, лицо Лиллианы выражало столь очевидное неодобрение, что Уильям заметил это и в голосе у него зазвучало раздражение:

— Он не спросит твоего мнения, когда сделает свой выбор, и ты это знаешь сама. Он использует тебя так, как сочтет наилучшим для Оррика.

— А ты? Ты поступишь иначе с дочерью, которая у тебя родится первой? — спросила Лиллиана с вызовом, мгновенно приняв сторону отца. — Ты не станешь использовать дитя, которое, может быть, твоя жена сейчас носит под сердцем, лишь бы получить то, чего нельзя добиться другим способом?

Изумление было написано на его лице, но от прямого ответа он уклонился.

— Я стал бы ему хорошим зятем. Я стал бы достойным владельцем Оррика и сделал бы тебя счастливой.

— Да, все это могло бы случиться, но теперь слишком поздно говорить об этом.

Уильям нахмурился, повернулся было, чтобы уйти, но вдруг задержался и испытующе взглянул на нее.

— Вероятно, мне следует предупредить тебя, что я видел при дворе сэра Корбетта не далее чем три недели тому назад. Он вернулся из крестового похода. Жены у него пока нет.

Сообщив это, он удалился.

Она слышала, как он спускается по лестнице. Она слышала слабые отзвуки веселья внизу. Но Лиллиана не обращала внимания ни на то, ни на другое. Тяжелые предчувствия железным обручем стеснили ее грудь. У нее было такое ощущение, словно нити прошлого, как паутина, обвились вокруг нее и не позволяют ни вздохнуть, ни освободиться.

Потом она поспешила к себе в комнату и закрыла тяжелую дубовую дверь. Дрожащими пальцами она расшнуровала верхнее платье и сняла туфли и чулки. Сняв диадему с покрывалом, она распустила свои длинные волосы, туго уложенные вокруг головы, и они свободно упали ей на спину. Она начала рассеянно заплетать их на ночь, но внезапная мысль заставила ее замереть.

Она подошла к дубовому сундуку под узким окном и, опустившись перед ним на колени, подняла крышку. В глубинах сундука хранились все памятные сокровища ее детских лет: платье из полотна, которое она сама расшила узорами к своей предстоящей свадьбе; ткань, которую она приготовила для свадебного наряда назначенного ей супруга, и крошечные вещички, которые она начала шить для будущих младенцев. Венок из маргариток, поблекших и высохших; фата, которая была разорвана, но оставалась слишком священной, чтобы ее можно было выбросить, и мешочек с разноцветными камешками, собранными на берегу, — все это находилось здесь, но она искала нечто другое. В дальнем углу сундука она нашла сверток из старой мягкой бумазеи и извлекла его на свет.

Лиллиана присела на корточки и долго всматривалась в этот заброшенный дар детства, прежде чем развернуть ткань. Когда свет упал на два предмета, находившихся внутри свертка, она была почти обескуражена их сияющей красотой. Невозможно было отвести взгляд от серебряного гребня тончайшей работы и зеркала в серебряной оправе. И гребень, и оправа зеркала были украшены сложным узором, изображавшим вьющиеся стебельки трав и цветки лилии. На оборотной стороне каждого выделялась изящно выгравированная буква «Л» — начальная буква ее имени, окаймленная поблескивающими кусочками веридиана. Такие бледно-лиловые камешки, припомнила она, можно было найти только на вершине Миддлинг-Стоуна — скалы на границе между владениями в долине Уиндермир-Фолд.

Она проследила каждую линию рисунка, как часто делала это в давно прошедшие годы. Почему-то она ожидала, что теперь они покажутся ей отвратительными — уродливыми и зловещими, как нынешние отношения между Орриком и Колчестером. Но нет, и гребень, и зеркало были такими же прекрасными, как и раньше.

С сердитым возгласом она оттолкнула их прочь от себя,

Возвращение Корбетта Колчестерского ничем ей не грозит, решила она наконец. Он не станет домогаться ее — дочери своего заклятого врага. Никогда в жизни.

Успокоенная этим соображением, она быстро сложила гребень и зеркало на ту же груботканую тряпицу и завернула ее, как и было. Потом засунула сверток подальше в сундук, на самое дно, и сверху набросала другие вещи. Затем она закрыла сундук, торопливо задула свечи и забралась в постель с высокими подушками.

А потом, словно ища укрытия, натянула на голову тяжелое меховое одеяло.

Глава 2

Поднос выскользнул из руки слуги и грохнулся об пол. Слуга съежился от ужаса, получив могучий удар хозяйского кулака, но он, очевидно, знал, что бежать от гнева милорда бессмысленно. Каждому слуге в Колчестере было известно, что ярость сэра Хью, не найдя немедленного выхода, возрастает десятикратно. Несмотря на панический страх, бедняга лишь низко склонил голову и приготовился вытерпеть целый град тумаков.

Сэр Корбетт Колчестер, младший брат сэра Хью, не мог скрыть отвращения, которое он испытал при виде этой сцены. Он нахмурился и помрачнел, а это, в сочетании с широким шрамом на лбу, придавало его лицу свирепое выражение. Быстрыми шагами он вошел в залу и направился прямо к брату.

— У тебя какие-нибудь сложности со слугами? Я не припоминаю, чтобы в Колчестер-Касле прежде случалось что-либо подобное.

Хью сразу опомнился. Когда он обернулся к брату, на лице у него не оставалось и следа не только гнева, но даже и малейшей досады. Но и улыбку, которую он изобразил, никак нельзя было назвать теплой. Корбетт вынужден был держать себя в узде, чтобы не обнаружить неприязнь, которую питал к брату — единственному члену их семьи, оставшемуся в живых, если не считать его самого.

— Он лентяй, — объяснил Хью, пожав плечами. — Как и многие другие. Следовало бы отослать их всех на полевые работы. Тогда бы они смогли по достоинству оценить мое великодушие, на которое так нагло всегда рассчитывают. — Мановением руки он отослал злополучного слугу.

На первый взгляд, ничего особенного не произошло: нерадивый слуга получил взбучку от господина. Но Корбетт наблюдал в Колчестере слишком много неприятных сцен, чтобы можно было оставить их без внимания. Замок казался еще более великолепным, чем когда бы то ни было раньше, и даже на Корбетта произвели впечатление ковры, гобелены и гладкие стекла, недавно вставленные в окна. И все же за горделивым фасадом все шло не так, как следовало бы. Корбетт не мог не заметить этого, хотя провел дома всего три дня.

Когда братья направились во двор замка, их беседе явно не хватало сердечности. Хью разглагольствовал о предметах незначительных: об охоте и о своих гончих собаках. Однако Корбетт не мог избавиться от ощущения, что Хью избегает касаться каких-то тем. На ступенях замка Корбетт повернулся и взглянул брату в лицо. Он был обеспокоен, но старался этого не показать.

— В Лондоне мало что слышно о северных графствах. И ты не слишком много мне поведал. Неужели за те годы, когда меня не было, здесь ничего не изменилось?

Хью, прищурив глаза, разглядывал младшего брата. Потом облизнул губы и посмотрел куда-то в сторону:

— Дела тут идут неплохо, если принять во внимание, что мы тут не избалованы милостями короля. — Это прозвучало странно, и Корбетта насторожил необычный тон брата.

— Сердце Эдуарда отдано благу Англии. И, как верный вассал, ты вряд ли сомневаешься в этом. Если он еще не назначил точный срок своего возвращения с Востока, мы должны верить, что его решения всегда хорошо обдуманы.

Хью впился глазами в брата, но, встретив его твердый взгляд, отвернулся сам. Его губы сложились в тонкую линию, а когда он заговорил, голос звучал нескрываемым сарказмом:

— Кое-кто считает, что Англия прекрасно обходится без его присутствия. Я только надеюсь, что эти полоумные шотландцы на севере будут ждать его возвращения так же терпеливо, как мы будем оставаться «его верными вассалами».

Разговор прервался, и наступило неловкое молчание. Когда они вышли во двор, к старшему брату, по-видимому, вернулась какая-то крупица благорасположения.

— А теперь, когда ты уедешь из Колчестера, куда направишься? В Лондон? Или опять на Восток?

Вопрос не выходил за рамки учтивости — возможно, вынужденной, но все-таки учтивости. Если бы Корбетт мог, он ответил бы своему единственному брату так, как это было свойственно его натуре, — прямо и открыто. Но между ними ощущалась какая-то странная натянутость, и Корбетту пришлось, выбирая слова, соблюдать осторожность… Он никогда бы не подумал, что в отношениях с родным братом до этого дойдет.

— Лондон меня не слишком привлекает. Да и воевать с турками у меня больше сердце не лежит.

— Говорят, Эдуард многим тебе обязан. А он, похоже, очарован Нормандией. Может статься, он подберет тебе нормандскую невесту с хорошим приданым?

Корбетт не мог не расслышать злорадства, сквозившего в братской шуточке, и необъяснимая печаль нахлынула на него. Не приходилось сомневаться, что Хью не терпится выпроводить его из Колчестера. Только вот трудно было понять, чем это вызвано.

Их расставание получилось не слишком родственным, хотя Хью и пытался изобразить бодрость и дружелюбие. Всего лишь на три дня Корбетт с отрядом своих рыцарей и оруженосцев нашел приют в доме, который оставил четыре года назад, чтобы сопутствовать принцу Эдуарду в крестовом походе. Но их прибытие было встречено холодно, а теперь, когда они покидали замок, это принесло хозяину не слишком явное, но несомненное облегчение.

Перед отъездом, однако, Корбетт посетил семейную усыпальницу. В часовне было холодно и темно. И воздух казался затхлым. Еще одна примета перемен по сравнению с днями минувшими, когда его мать следила за тем, чтобы самый скромный уголок в замке был чистым и хорошо проветренным, мрачно размышлял Корбетт. Но теперь матери нет в живых. Она не надолго пережила мужа. Остались только он и Хью, и теперь между ними возникло отчуждение, порожденное, как он опасался, не просто годами и расстоянием.

Корбетт вздохнул и потер неровный шрам, пересекавший сбоку его бровь. Каковы бы ни были надежды, с которыми он явился в Колчестер, с этими надеждами следовало проститься: они не сбылись. Конечно, он всегда мог вернуться в Лондон и там дожидаться нового короля. И Хью, конечно, уверен, что он так и поступит. Но в его планы это не входило. Вместо выступления в дальний путь он выведет своих людей в колчестерские поля и разобьет здесь временный лагерь. К зиме можно будет устроить более основательную стоянку, но сейчас у него не было выбора. Братцу Хью явно было не по себе от присутствия Корбетта в Колчестере и в равной мере не по себе от предстоящего возвращения Эдуарда в Англию.

Еще раз вздохнув, он повернулся к выходу. Давно уже война не увлекала его: он достаточно хорошо изучил ее обличье — кровопролитие, страдания, бедствия. Но, по крайней мере, на войне ты знаешь, что ты должен делать и кто твой враг. Здесь, в северных пределах Англии, цели его были туманны, а враги неизвестны. И все-таки он — рыцарь из войска принца… нет, теперь уже короля. Он может еще понадобиться своему сюзерену и должен быть во всеоружии. Когда, спустя короткое время, отряд Корбетта покидал Колчестер, там не было никаких признаков оживления, коими обычно отмечаются такие события. Не звучали горны, не развевались знамена… только флаг Корбетта реял на ветру. Воины двойной колонной двинулись на север, и, как только они удалились от замка на достаточное расстояние, один из рыцарей присоединился к Корбетту, возглавлявшему процессию.

— Благодарение небесам, что мы убрались оттуда, — Пробормотал могучий гигант. — В этом замке чувствуешь себя как в могиле. Что отравляет здесь воздух?

— Хью, — коротко ответил Корбетт. Он повернулся в седле и взглянул на своего помощника, который был после него вторым по старшинству в отряде. — У брата всегда были какие-то странности, Рокк, ты и сам можешь припомнить. Часто поддается дурному настроению. Но сейчас… — Он пожал плечами. — Мое возвращение просто выбило его из колеи.

Рокк фыркнул.

— Его рыцари — если ты хочешь почтить их этим титулом — все разжирели и обленились. Было бы легко…

Корбетт усмехнулся.

— Если бы все было так просто. Но сейчас у нас другая цель.

— А это и есть наша цель — пресекать в зародыше смуту на севере Англии.

— Наша цель — пресекать любые изменнические замыслы. А Хью тут ни при чем.

— По виду ни при чем, — угрюмо возразил Рокк. — Он был совсем не рад видеть тебя. Кровь Господня, друг! Если он боится не тебя, то кого?

Это был вопрос, который Корбетту предстояло как следует обдумать. В течение страшных лет, когда он сражался на стороне Эдуарда; потом во время опасного возвращения через всю Европу и, наконец, трудного морского путешествия из Франции в Англию, он неизменно черпал силы в мыслях о прекрасной зеленой долине — Уиндермир-Фолд. Эта долина была для него словно светлый маяк, словно огонек в лесу, сулящий покой и отдых от бесконечных ужасов войны.

Он окинул взглядом долину, широкие поля на ее склонах, аккуратно размеченные низкими каменными оградами или плотными зелеными рядами кустарника. Это были те самые места, куда он так стремился; и вот он снова здесь — и нашел свою родину погрязшей в трясине тайны и обмана. Рот его искривила горькая усмешка, когда он вспомнил прозвище, которое заслужил: Королевский Кречет1. Хотя много было и таких, кто называл его Королевским Ястребом.

Он с радостью защищал своего сюзерена от неверных. Но теперь он должен был противостоять иным угрозам — тем, что исходили изнутри самой Англии. И его врагом мог оказаться любой — даже родной брат.

Солнце уже клонилось к закату, когда Корбетт оторвался от строя воинов и дал шпоры коню. Прямо перед ними возвышался Миддлинг-Стоун, и Корбетт направил коня по узкой тропе, ведущей к вершине. Впрочем, то был скорее просто узкий выступ на скалистой стене, и он казался довольно ненадежной опорой для ног могучего коня. Однако ни коня, ни всадника это не отпугнуло. Они подвигались выше и выше и наконец скрылись из вида людей, ждавших у подножия скалы.

Но вот тропа оборвалась; всадник остановил коня и спешился. Потом, перебирая руками, с усилием подтягиваясь и цепляясь за малейшие неровности холодной скалы, нащупывая каждый раз опору для обутых в кожаные сапоги ног, Корбетт вскарабкался на самую вершину, и, когда достиг цели, дышал тяжело и часто.

Далеко к югу, почти уже невидимые вдали, возносились серые гранитные башни Колчестер-Касла, и тень набежала на лицо Корбетта. Он рассчитывал, что Колчестер станет его оплотом на родине, поскольку ему предстояло, по приказу короля, докопаться до корней измены, которая назревала на севере Англии. Его возвращение в Колчестер было совершенно естественным и ни у кого не могло вызвать подозрений. Но Хью явно не желал, чтобы брат и дальше оставался под его кровом.

Еще несколько мгновений стоял Корбетт, глядя на юг, на далекую крепость; лицо его было суровым и угрюмым. Наконец он повернулся, чтобы пуститься в обратный путь, — вниз, где его ожидали.

И тут солнечный луч пронзил свинцово-серую пелену облаков, низко нависших над северным концом долины. Словно золотой палец, луч коснулся светлых стен стоящего вдали Оррик-Касла, и это заставило Корбетта замереть. Скала Миддлинг-Стоун, разделявшая владения Орриков и Колчестеров, находилась на равном расстоянии от обоих замков. Оррик господствовал над северной частью долины Уиндермир-Фолд, Колчестер — над южной. А он уже и думать забыл об Оррике.

Но теперь, когда солнечный свет заиграл на стенах, сложенных из прочного известняка, он не мог оторвать взгляд от этого зрелища.

Ветер ранней осени разметал его длинные черные волосы, но он не обращал на это внимания — так захватило его созерцание Оррик-Касла. Потом медленная улыбка осветила лицо Корбетта, смягчив его резкие, мужественные черты. Он уже двинулся было вниз, и вдруг его снова остановило далекое воспоминание юности. Не медля ни секунды, он стер наросший слой мха и лишайника, под которым скрывалась глубокая трещина в камне.

Даже в тусклом свете ненастного дня казалось, что узкая светло-лиловая полоса испускает свечение. Корбетт потер пальцем по этой прожилке редкого камня — веридиана. Потом он выпрямился и снова устремил взгляд на юг.

Колчестер-Касл находился к югу от него. Но, может быть, задумчиво размышлял он, наилучший путь, чтобы туда попасть, проходит севернее. Через Оррик.

До бракосочетания оставалось всего два дня, и Лиллиана была решительно настроена привести все в полную готовность. Пусть Оделия развлекает болтающих гостей; Лиллиана занималась хозяйственными хлопотами, обрядившись в самое старое платье и фартук. Ее густые волосы были упрятаны под простой полотняный платок, чтобы не растрепались.

Когда колокол возвестил тревогу, она находилась в кладовой в обществе ключника и сенешаля. Прервав свои занятия, она поспешила во двор. Там царил хаос. Солдаты торопливо приставляли лестницы к зубчатой внешней стене. Под защиту стен загоняли скот; крестьяне спасались бегством из своих хижин и полей. Женщины в панике собирали около себя детей, пересчитывая их по головам, дабы удостовериться, что ни один не потерялся. Но, несмотря на шум, суматоху и пыль, которая попадала в глаза, Лиллиана расслышала громоподобный голос отца и увидела посреди двора его статную фигуру.

— Отец! Подожди! — закричала она и, подобрав юбки, кинулась к нему. — В чем дело? Что случилось?

— Не тревожься. — Он, почти не глядя на нее, похлопал дочь по плечу; его внимание целиком было занято поспешными приготовлениями. — Тебе не о чем тревожиться. Просто уведи дам в парадную залу и попытайся их всех успокоить.

— Но мне-то ты можешь сказать, что происходит? Я должна знать… — умоляла она, крепко вцепившись в руку отца.

Казалось, он наконец услышал ее и прямо взглянул ей в глаза.

— Приближается целый вооруженный отряд. Рыцари на лошадях, пешие солдаты и обоз позади. — Он помолчал. — Знамена у них — красного и черного цветов.

Лорд Бартон поспешил прочь, на ходу выкрикивая команды; Лиллиана, потрясенная, смотрела ему вслед. Красное и черное — это цвета Колчестера. Колчестер выступил против Оррика! Как еще можно объяснить такое наглое вторжение за хорошо укрепленные заставы? Севернее Оррика никто не воевал, и не было никакой надобности так явно выставлять напоказ боевую мощь.

Должно быть, за несколько мирных лет они так и не успокоились, терзалась Лиллиана, отправляясь на поиски сестер. Колчестеры — это злоба и жестокость. Никто из Орриков не может верить Колчестерам — ни в словах, ни в делах. Теперь становился ясен их умысел: унизить Оррик, осадив замок и тем самым превратив его в западню для всех гостей, съехавшихся на свадьбу.

Гнев и растерянность Лиллианы не находили выхода; единственное, что ей удалось, — это образумить двух перепуганных дам из числа гостей.

Прошли долгие два часа, прежде чем хоть какая-то весть донеслась до женщин и детей, столпившихся в парадной зале. Но даже и после получения этой вести вопросов оставалось больше, чем ответов, ибо приказы, которые лорд Бартон передал Лиллиане, предписывали ей освободить залу, приготовить кувшин самого лучшего эля, который найдется в погребах, и подать две высоких кружки. К этому краткому указанию ничего не было добавлено.

Когда через ров, окружающий замок, был спущен подъемный мост, во дворе теснилась многочисленная толпа: хозяева, гости, вассалы, челядинцы. Все притихли, и только гулкое эхо многократно повторяло каждый протестующий скрип редко используемого подъемного механизма. Даже овцы и коровы в загонах, казалось, предпочитали пока не нарушать тишину блеянием или мычанием.

Наконец раздался звук, столь же зловещий, как набатный колокол: послышались тяжелые шаги большого животного, ступающего по мосту. Когда за этим с моста донесся звук от подков второй лошади, Лиллиана невольно съежилась от страха.

Первый всадник, показавшийся в проеме ворот, производил внушительное впечатление. Под седлом у него был широкогрудый боевой конь, живое воплощение силы, выносливости и неустрашимости. Угольно-черный, с круто выгнутой шеей и едва ли не надменным шагом, он являл собою как бы вызов онемевшей от изумления толпе.

Вид великолепного коня поразил Лиллиану не меньше, чем ее сестер, стоявших по обе стороны от нее. Но огромный рыцарь, который ехал верхом на этом коне, поверг ее в состояние благоговейного ужаса. Он был одет в рубашку из виссона и черную кожаную тунику без рукавов короткого военного покроя.

Высокий, прямо и неподвижно сидевший в седле, без оружия и даже без кольчуги, он производил впечатление такой непобедимости, словно ни стрела, ни меч, ни булава не в силах заставить его свернуть с пути. Голову рыцаря не защищал ни шлем, ни капюшон, и легкий бриз слегка шевелил его черные волосы — единственное в его облике, что казалось мягким.

Он весь, от черных кожаных сапог и до высокого лба, казался выкованным из железа. Когда он поравнялся с Лиллианой, она с трудом подавила желание осенить себя крестным знамением. Бесстрашный, как Даниил в львином рву, он направлял коня прямо туда, где на ступенях главной башни стоял ее отец. Там он спешился и дерзко прошел впереди хозяина в залу.

Когда дверь со стуком захлопнулась, все во дворе словно разом вздохнули свободнее. Два рыцаря, сопровождавшие своего лорда, остались в седлах и только развернули коней, так чтобы оказаться лицом к толпе.

Войдя в залу, лорд Бартон предложил нежданному гостю стул и сам занял свое место за столом. Старый слуга Томас наполнил элем две высоких кружки и удалился; только после этого хозяин заговорил:

— Ваш посланец сообщил, что ваше дело ко мне не терпит отлагательства. Должен сознаться, Колчестер, мне удивительно ваше присутствие здесь.

— Я в равной мере удивлен, что вы предоставили мне беспрепятственный проход.

Лорд Бартон отпил из кружки эля, изучая сидящего перед ним сурового молодого мужчину, который и до вступления в войско принца Эдуарда славился как превосходный воин; теперь же это был закаленный в сражениях ветеран. Его лицо не сохранило юношеской красоты, и ничего мальчишеского в нем не осталось. Длинный неровный шрам на лбу тоже не украшал гостя.

От него веяло силой и уверенностью; он раздался в плечах, но не набрал ни единой унции лишней плоти. Вот уже второй раз за эту неделю лорд Бартон пожалел, что браку этого молодого человека с Лиллианой не суждено было свершиться. Каких замечательных внуков они могли бы ему подарить!

— Я предложил вам беспрепятственный проход только потому, что был крайне озадачен. Колчестер и Оррик — по-прежнему враги. Или ваш брат Хью не напомнил вам об этом обстоятельстве?

— Мне не требуется, чтобы Хью напоминал мне об убийстве моего отца.

Это было сказано спокойным тоном. И все же лорд Бартон, встретив непреклонный взгляд собеседника, невольно ощутил страх. Он не сомневался, что этот сэр Корбетт без труда может одержать над ним верх. С помощью длинного кинжала из дамасской стали, висящего у него на поясе, ему ничего не стоит распотрошить хозяина прежде, чем хоть один стражник поспеет на помощь.

Однако лорд Бартон много раз смотрел смерти в лицо и хотя он и чувствовал враждебность сэра Корбетта, непосредственной угрозы он не ощущал.

— Я поклялся в своей непричастности к этому преступлению много лет назад и сейчас готов повторить клятву с той же убежденностью, — заявил он, поставив на стол свою кружку. — Но вы, конечно, явились не затем, чтобы обсуждать прошлое. Так что же привело вас сюда?

Глаза сэра Корбетта сузились и потемнели, из светло-серых став почти черными, но более ничем он не обнаружил своих чувств под пристальным взглядом старого лорда.

— Вот тут вы заблуждаетесь, лорд Бартон. Меня привело сюда именно одно дело из прошлого, поскольку оно не было доведено до конца.

— Тогда изложите его поскорее и удалитесь отсюда. У меня множество гостей, которые собрались на бракосочетание моей дочери.

— Ее бракосочетание? — Корбетт вскочил. Его глаза сверкнули яростью, он наклонился над столом и бросил прямо в лицо лорду Бартону: — Договор еще остается в силе. Никто из Колчестеров не давал согласия расторгнуть соглашение. Вы не имеете права выдать ее замуж за другого!

Бурная вспышка сэра Корбетта заставила лорда Бартона отпрянуть, но в его выцветших голубых глазах мелькнула лукавая усмешка.

— Я говорю о Туллии. А у нее нет никаких обязательств ни перед кем, кроме сэра Сэнтона Гастонского. Может быть, за минувшие долгие годы вы успели позабыть, с которой из моих дочерей были помолвлены. А вы были помолвлены с Лиллианой. Лиллиана — моя старшая дочь. — Он поднял кружку и залпом выпил остаток эля.

— Лиллиана… — Корбетт повторил это имя, медленно опускаясь на свое место. Гнев уже сбежал с его лица. — Да, я помню. Маленькая худышка с глазами, слишком большими для ее лица. — Встретив возмущенный взгляд старого рыцаря, он слегка улыбнулся. — Я слышал, что она еще пребывает в девичестве, хотя ее младшие сестры уже замужем. Может быть, поэтому. Но, худышка она или не худышка, я здесь, чтобы заявить о своих правах на ее руку.

Лорд Бартон ответил не сразу. Он разрывался между гневом на этого наглого грубияна и радостью от того, что брак, к которому он всегда стремился, может наконец свершиться. Но он понимал, что ни в коем случае нельзя обнаруживать свою готовность пойти навстречу. Сначала он потребовал, чтобы принесли еще эля. Томас молча наполнил кружки — сначала хозяйскую, а потом для молодого лорда.

— Итак, вы хотите жениться на Лиллиане. Но почему я должен вам это позволить? В течение пяти лет дом Колчестеров воевал с нами. Джарвис, мой юный племянник, который был дорог мне как сын, пал от удара колчестерского клинка…

— Так же, как мой отец пал от предательского удара убийцы из Оррика, — угрюмо возразил Корбетт. — Я не рассчитываю на то, что кому-то понравится мое предложение. Я не стремлюсь к обладанию вашей дочерью, засидевшейся в девах, — мне нужны замок и земли, которые назначены ей в приданое.

— Тогда будь я проклят, если допущу, чтобы отродье Колчестеров сидело на моем месте! — Лорд Бартон в сердцах смахнул со стола свою кружку с элем, и она с грохотом упала на пол.

— С твоего согласия, старик, или силой оружия — я заполучу ее в жены. И будь уверен, король Эдуард поддержит мое сватовство!

Наступило долгое молчание. Даже старый слуга почел за благо замереть на месте. Затем лорд Бартон движением руки отослал Томаса, а потом, весело блеснув глазами, спросил:

— А что, если она откажет вам? Она не питает любви к дому Колчестеров…

— Она женщина. Ее мнение не имеет значения, — насмешливо отпарировал рыцарь. Судя по выражению лица старого лорда, можно было подумать, что такой оборот беседы его сильно позабавил; однако это выражение тотчас же исчезло, и перед Корбеттом снова сидел озабоченный и осторожный барон.

— В этом вы правы. Последнее слово останется за мной. Но, по моему рассуждению, у меня нет причин соглашаться. Мы слишком долго воевали с Колчестером, чтобы отдавать вам мою дочь. Она — мое старшее дитя. Моя плоть и кровь. — Он помолчал. — Она всегда была моей любимицей.

— Почему же она до сих пор не замужем? — спросил Корбетт напрямик. — Я скажу вам почему. Она не слишком привлекательна, иначе вас осаждали бы искатели ее руки. Поэтому ясно, что я оказываю вам любезность, забирая ее из-под вашей опеки.

— Вы не оказываете мне никакой любезности этим предложением. Сначала вы женитесь на моей дочери и вступите во владение замком и поместьем Оррик. А потом получится так, что я умру во сне — как можно скорее после вашей свадьбы. Нет, — лорд Бартон встал, как бы собираясь уйти. — У меня уже есть два зятя. И я не отошлю мою Лиллиану в Колчестер-Касл.

— Мы будем жить здесь.

Корбетт тоже встал, и лорд Бартон испытующе взглянул на него:

— Следует ли это понимать так, что в Колчестере вас приняли не слишком приветливо? Или этот план придумал Хью?

Сэр Корбетт напрягся и еще больше помрачнел. Но когда он заговорил, он уже достаточно овладел собой, и лорд Бартон это заметил.

— Моя женитьба — это мое и только мое дело.

И снова наступило молчание.

— Моему зятю Олдису ваше присутствие здесь придется не по вкусу, — предупредил лорд Бартон.

— Ах, да. Олдис Хэндли. Позвольте мне самому разобраться с Олдисом и с любым другим, кто станет возражать.

Тупая боль ударила лорда Бартона в бок, и он поспешил опуститься на стул.

— Я не могу так быстро сказать «да» или «нет». Это дело, которое касается в Оррике всех до единого. — Он поднял косматую бровь. — Не надо меня торопить.

Корбетт пожал плечами и также сел.

— Будь по-вашему. Но когда Сэнтон женится на Туллии, тогда же я женюсь на Лиллиане.

Напряжение в толпе, заполнившей двор, было непереносимым. Несколько человек узнали в дерзком рыцаре сэра Корбетта Колчестера, недавно вернувшегося из крестового похода. Но Лиллиана не позволяла себе в это поверить. Она помнила сэра Корбетта таким красивым юношей! Некогда он всецело завладел ее детским воображением. Она знала за ним некоторую угрюмость и молчаливость, но у него и следа не было этой свирепости и устрашающей манеры держаться. Кроме того, уверяла она себя, сэру Корбетту Колчестеру просто незачем было сюда являться. Какое дело могло быть у него с ее отцом?

Ответ на этот вопрос — ужасный ответ — принес старый Томас. Когда он вышел из главной башни, его окружили и забросали вопросами. Но он не поделился новостями с любопытствующей толпой, а направился к старому каштану, под кроной которого собрались дамы. Подобно сказочному музыканту, который ведет за собой людей, зачарованных его игрой на дудочке, Томас медленно приближался к дереву. Лиллиана заметила, что его взгляд прикован именно к ней, и почувствовала холодную дрожь страха.

Когда он остановился перед ней, толпа затихла; каждый с беспокойством ожидал, что скажет слуга.

— Леди Лиллиана, — начал он, и его старые глаза смотрели с невыразимой печалью. — Они там…

— Нет! Не здесь. — Лиллиана должна была выслушать ужасную весть не при всех, и пусть Оделия и другие дамы возмущаются, сколько им угодно. Ей приходилось замедлять шаг, чтобы приноровиться к походке немощного старика, и она была вне себя от тревоги. Но даже пока они шли по многолюдному двору, она могла уже слышать, как начинаются пересуды.

— Вот мы и пришли, Томас, — начала она, когда они добрались до пустующей каморки сокольничего, — что там надумали эти двое?

— Ваш брачный договор, миледи, — объяснил он. — Молодой Корбетт требует, чтобы вы вышли за него замуж.

Лиллиана глубоко вдохнула воздух.

— А… а отец? Что он ответил?

— Знаете, он не сказал вот точно «да». Но…

— Но?.. — шепотом переспросила Лиллиана.

— Я состою при лорде Бартоне с тех пор, как я был просто молодой парнишка, а он — просто младенец на руках у матери. — Томас покачал лохматой головой. — Он согласится. Он всегда этого хотел.

— Но почему?.. В этом просто нет никакого смысла!

Внезапно ее поразила ужасная мысль:

— Но ведь это может быть подлая ловушка, Томас! Может быть, Колчестеры задумали под этим предлогом проникнуть в наш дом, приблизиться к отцу и убить его, чтобы утолить свою месть, — хотя им не за что мстить ему!

Старик некоторое время обдумывал ее слова, но потом возразил:

— Вы плохо знаете своего отца, если думаете, что его так просто заманить в ловушку.

— Но он-то почему хочет видеть меня замужем за нашим врагом? Он забыл, как они обвинили его и пытались его погубить? Или как они убили Джарвиса? Неужели у него нет гордости?

— Вы уж простите меня, миледи, только для хозяина на первом месте должен быть Оррик. А такой союз Оррику на пользу.

— Такой союз покончит с нами раз и навсегда! — возмутилась Лиллиана. Но она знала, что зря вымещает зло на Томасе. Ее отец и тот варвар, с которым он столковался, — вот те двое, кто заслуживает всей силы ее гнева. Не в силах совладать с собой, она помчалась к главной башне. Зловещая решимость, написанная на ее лице, отбивала у любого встречного всякое желание подступаться к ней с расспросами, и она без задержки добежала до резных дверей, ведущих в парадную залу.

Она вознамерилась уже толкнуть одну из двух тяжелых дверных створок, чтобы открыть ее. Но в это самое мгновение створку рванули изнутри, и Лиллиана, потеряв равновесие, уткнулась прямо в твердую грудь мужчины, который собирался выйти из залы. Его сильные руки подхватили ее и не дали упасть.

Она, испуганная, подняла глаза — перед ней стоял сэр Корбетт Колчестер с выражением явного неудовольствия на лице. Глаза у него сузились и потемнели; когда он поставил ее на ноги, он, казалось, смотрел как будто сквозь нее. Потом он бесцеремонно отодвинул ее в сторону и, обернувшись, обратился к хозяину:

— Кажется, Оррик нуждается в более крепкой руке, если служанкам здесь дозволяется врываться к лорду, когда он ведет важные переговоры!

От абсолютной наглости этого человека Лиллиана просто лишилась дара речи, и не успела она придумать подходящий ответ, как он уже сел в седло и уехал. В бешенстве она собралась изо всей силы хлопнуть дверью. Но, словно в насмешку над тщетой ее ярости, массивная панель только слегка скрипнула и почти бесшумно закрылась… Ее переполняли возмущение и обида, сердце билось часто и дыхание прерывалось, когда она повернулась к отцу. Но умиротворенное выражение его лица погасило в ней все пылающие чувства. Заранее зная ответ на свой вопрос, она устало прислонилась к двери.

— Отец, что вы наделали?

Он ответил не сразу и некоторое время пристально всматривался в нее.

— Я сделал только то, что сделал бы каждый хозяин, если он хоть чего-нибудь стоит…

— Продал дочь самому дьяволу? — прошептала она в отчаянии.

— Возможно, не все в нем придется тебе по нраву, дочь моя, но он будет хорошим хозяином для Оррика. И хорошим мужем для тебя.

— Да я лучше в монахини постригусь, — запротестовала Лиллиана, вновь загораясь гневом. — Вы же не можете всерьез рассчитывать, что я выйду за него?

— Я всерьез рассчитываю на это, Лиллиана. Брачный договор никто в законном порядке не расторгал. И мы с ним пришли к соглашению.

Бессильная ярость захлестнула Лиллиану.

— Но я не пришла с вами к соглашению! Когда я сказала, что выйду замуж по вашему выбору, я знала, что, скорее всего, это не будет брак по любви. Но вы сказали, что выберете мне в мужья человека чести! Такого, чтобы я могла хотя бы уважать его!

— Теперь ты ставишь под сомнение мое слово?!! — загремел лорд Бартон. — Сэр Корбетт — человек чести! Он долго и доблестно сражался за свою страну и за свою веру! Клянусь Богом, женщина, если ты предпочтешь не любить его, — значит, так тому и быть. Но тебе придется научиться почитать его, дочка. И оказывать ему те знаки почтения, которые жена обязана оказывать своему мужу и господину!

Лиллиана безмолвствовала. Ее отец стоял у стола, насупив брови: он словно ожидал ее возражений. Но никаких слов не последовало; она повернулась и бросилась прочь. Она не слышала, как тяжело он вздохнул; не видела, какую печаль выражало его изборожденное морщинами лицо. Со стоном, в котором смешались горе и боль, он прижал руку к боку и тяжело привалился к столу. Секунду спустя появился старый Томас, который помог хозяину сесть на стул.

— Это ты? Это ты ей сказал? — тяжело дыша прохрипел лорд Бартон.

Слуга нахмурился, но руки его оставались такими же мягкими, когда он бережно усаживал лорда поудобнее.

— Да, я. Но ей все равно кто-нибудь рассказал бы. Так уж лучше я, лишь бы не эти сплетницы.

— Старый дурень! Во все вмешиваешься! Думаешь, я бы не сообразил! Я бы сам ей все открыл в подходящий момент.

— Это вы так говорите. Вы бы все откладывали и откладывали. А теперь все позади, — рассудительно заметил Томас.

— Как же, позади, — проворчал лорд Бартон. — За ней теперь надо следить в оба. Джарвиса она любила всем сердцем. Его смерть была тяжелым ударом для такой молодой девушки. Она не простила Колчестерам. И она не смирится так легко.

— Поставить охрану к дверям ее комнаты?

Лорд Бартон кивнул; лицо его снова исказилось от боли.

— Их надо поженить как можно скорее, Томас. Этот недуг у меня внутри… он грызет меня днем и ночью. До того как я уйду в мир иной, я хотел бы передать Оррик в надежные руки.

— А Лиллиана?

— Да. — Голубые глаза лорда встретились со взглядом слуги. — До того как я уйду в мир иной, я хотел бы передать мою Лилли в надежные руки.

Глава 3

Лиллиана трудилась, как одержимая дьяволом. Не было ни одного слуги, который не вскакивал бы по первому слову и не кидался выполнять любое ее распоряжение. Она понимала, что нагнала на них страху своим сердитым лицом и грубыми окриками, и именно страхом порождено их усердие. Но она не могла больше сдерживать свое ожесточение. Пускай Оделия и Туллия развлекают гостей и щебечут о пустяках. Если бы ей сейчас пришлось еще и разводить с кем-нибудь церемонии, она бы просто взорвалась.

Хотя работы в кладовых и погребах обычно не сопровождались долгими разговорами, до нее доходили отзвуки сплетен и пересудов. К вечеру, когда она отпустила слуг, уже едва волочивших ноги от усталости, она успела узнать, что отряд Колчестера стал лагерем в поле у самого рва, окружающего замок.

Днем Лиллиана находила некоторое утешение в бурной деятельности, и ей временами удавалось сорвать злость на ком-нибудь из слуг; но теперь она чувствовала, как холодная рука судьбы сжимает ее сердце.

Когда она вошла в залу, отец сидел у одного из каминов, а Оделия и Туллия в чем-то горячо его убеждали. Сэр Олдис то засовывал в огонь железную кочергу, то снова вытаскивал ее оттуда. Его румяное лицо было еще краснее, чем обычно, и Лиллиане сразу стало ясно, что для него прибытие сэра Корбетта оказалось не более приятным, чем для нее самой. И хотя Олдиса, несомненно, беспокоили только его собственные интересы, но никак не интересы Лиллианы, ее тем не менее подбодрила даже эта косвенная поддержка.

Завидев ее, Туллия кинулась к ней навстречу.

— Ох, Лиллиана! Скажи ему, что я не могу. Я же и вправду не могу!

Ее юное лицо было таким горестным, а в голосе звучало такое отчаяние, что Лиллиана в тревоге обернулась к отцу.

— Что вы теперь задумали? Чем вы ее так перепугали?

— Она была хозяйкой дома в течение двух лет — с тех пор, как Оделия вышла замуж, а ты удалилась в аббатство, — непреклонно заявил лорд Бартон. — И, согласно обычаю, она должна присутствовать при купании самых почетных гостей и при этом оказывать им необходимые услуги.

— Это очень старый обычай, и сейчас его почти никто не придерживается. В нашем доме его не соблюдали с тех пор, как умерла наша мать, — возразила Лиллиана, обняв за плечи дрожащую Туллию.

— У нас было не так уж много гостей с того дня, как скончалась ваша возлюбленная мать. И среди них — никого столь значительного.

— А что, Олдис не был столь значителен? — врезалась Оделия в разговор. — А Сэнтон и гости Туллии — не столь значительны? Этот человек, скорее всего, просто убийца! Зачем он сюда явился? У него может быть только одна цель, отец, — подобраться к вам поближе и нанести смертельный удар! А вы ухаживаете за ним, как…

— Замолчи, дочь моя! — прорычал лорд Бартон. — Сэр Корбетт обручен с моей перворожденной дочерью. После моей смерти он будет править Орриком. Он долго и мужественно сражался против неверных. Это достаточное основание, чтобы он мог настаивать на обряде купания.

— Если он прибыл из Колчестера, значит, ему пришлось проделать не такой уж дальний путь, — процедил Олдис сквозь зубы.

— В Колчестере он провел всего несколько дней. Как видно, старший брат принял его не слишком радушно.

— И потому он заторопился к нам? — осведомилась Лиллиана. — Что ж, он с такой же легкостью может снова собраться в дорогу.

— Он останется! И если Туллия, как добрая хозяйка, не окажет ему подобающих услуг, значит, одной из вас двоих придется взять это на себя.

— На меня не рассчитывайте, — прошипела Оделия. — Теперь я здесь всего лишь гостья. Нам достаточно ясно дали понять, что Орриком будут владеть Лиллиана с супругом. Вот пусть она и прислуживает своему нареченному, — закончила она глумливо.

Сказано это было таким ядовитым тоном, что пораженная Лиллиана целую минуту не могла и слова вымолвить. Даже лорд Бартон не нашелся сразу, что сказать.

Когда же Оделия, подобно урагану, умчалась из залы и муж последовал за ней, лорд повернулся к старшей дочери:

— Значит, этим займешься ты. Я верю, что ты не опозоришь ни меня, ни Оррик какими-нибудь глупыми капризами.

— Вы называете это глупыми капризами? Да ведь вы отдаете меня в жены нашему врагу! Хорошо, я окажу ему эти «необходимые услуги», — бросила она резко. — Я присмотрю, чтобы все для купания было приготовлено как полагается. Но если он ожидает радушного приема — ему придется жестоко разочароваться.

Но отец только пожал плечами.

— Он мужчина. Маловероятно, что женские комариные укусы смогут его так уж сильно расстроить.

Легкость, с которой отец отмахнулся от чувств Лиллианы, поразила ее в самое сердце. Но показывать это было нельзя. Слабо улыбнувшись, она легонько подтолкнула Туллию к дверям:

— Проследи, чтобы Магда подогрела воду, и пусть пришлют самую большую ванну и полотенца. А я пойду и приготовлю все в комнате.

— Я уже распорядился, чтобы Томас приготовил для него господскую опочивальню в главной башне, — сообщил лорд Бартон, когда сестры уже направились к выходу.

— Что?!! — Лиллиана круто обернулась. — Вы приказали поместить его в господской опочивальне?! — Это просто не укладывалось у нее в голове.

— Разве я уже не хозяин здесь? Я не могу поместить гостя, куда пожелаю? Я сказал: господская опочивальня. И смотри, Лиллиана, — добавил он, — смотри, чтобы ему было там вполне удобно.

Она была слишком возмущена, чтобы отвечать. Поднимаясь по лестнице, она кипела от негодования.

Хваленый сэр Корбетт… их враг… полностью завладел вниманием отца. Его поселят в той самой комнате. Где прожили всю свою супружескую жизнь ее родители. После смерти матери отец ни разу даже не заглянул туда. И этому… этому… этому захватчику будет отдана господская опочивальню?

…И она сама.

Озноб пробежал по спине Лиллианы. Чужой, угрюмый и грозный человек станет ее мужем; он получит власть распоряжаться всей ее жизнью… В памяти вдруг возник образ сэра Корбетта — такого, каким он был в день их обручения. Рядом с его высокой фигурой она казалась себе маленькой и неказистой. Но если ему и была неприятна мысль о женитьбе на такой невзрачной девчонке, он поразительно хорошо это скрывал. За ужином они брали еду из одной тарелки, и он с завидным терпением выслушивал ее робкий лепет.

Но теперь она уже не та застенчивая девочка, напомнила она себе. Да и в нем ничего не осталось от рыцаря ее грез.

Лиллиана подошла к окованной железом двери господской опочивальни и открыла ее дрожащими руками. Здесь уже было убрано и проветрено. Как видно, Томас постарался на славу: высокое ложе было застлано чистыми простынями, а в каменном очаге горел ровный невысокий огонь.

Лиллиана всегда любила эту комнату, и хотя она не заходила сюда уже несколько лет, сейчас в ней всколыхнулись глубоко запрятанные чувства. На мгновение она забыла обо всем; картины прошлого вспыхнули у нее перед глазами так ярко, словно это было вчера. Матери эта опочивальня служила надежным приютом; здесь она находила уединение, здесь она вела тихие беседы с подрастающими дочерьми. Комната согревала, манила к себе и была не похожа ни на какое другое место в мире.

Гнев Лиллианы улетучился, оставив вместо себя томительную печаль по временам, которые никогда не возвратятся. Она осмотрелась вокруг, задерживаясь взглядом на знакомых предметах обстановки. Однако не все здесь осталось по-прежнему. Ткацкий станок был убран, и перед высокими узкими окнами стоял лишь один стул.

Потом она обратила внимание на тяжелую кожаную суму, лежащую поверх большого сундука в углу, и сердце у нее снова разгорелось гневом. Он приехал в Оррик самым наглым образом. Он принял ее за простую служанку, когда она примчалась к отцу. А теперь он располагается в этой комнате, как ни в чем не бывало!

Она поспешила к суме и спихнула ее с материнского сундука, давно уже стоявшего пустым. Сума свалилась с глухим стуком, и из нее на пол выпали какие-то одеяния и связка бумаг.

Лиллиане не было никакого дела до имущества сэра Корбетта. Однако бумаги заинтересовали ее. Какой-то момент она колебалась. А потом, украдкой оглянувшись, присела на корточки и положила стопку перевязанных бумаг к себе на колени.

Ее тонкие руки проворно перебирали документы. Все они были написаны ровным почерком писца; их украшали росчерки и завитушки, а также множество восковых печатей. Но на каком языке они составлены, Лиллиана не могла понять. Это не французский, не латынь, не английский… Она сосредоточенно сдвинула брови.

Стоя на коленях, Лиллиана гадала, что бы все это значило, и вдруг вздрогнула, взглянула на дверь — и увидела сэра Корбетта, вид которого не сулил ничего доброго.

Он еще не произнес ни слова, но его свирепый взгляд пригвоздил ее к месту. Чувствуя себя беспомощной и растерянной, оттого что ее застали в таком виде, она попыталась подняться с колен. Но он тремя крупными шагами пересек разделявшее их пространство и ногой в кожаном сапоге прижал к полу юбку ее выцветшего домашнего платья.

От этой оскорбительной выходки смущение Лиллианы мигом рассеялось. Но когда она попыталась освободиться, это ей не удалось.

— Какой странный вид гостеприимства принят в Оррике. Интересно, у всех ли гостей здесь роются в вещах?

Холодная ярость, звучавшая в его голосе, разом поубавила у нее уверенности в себе.

Она молча смотрела на него. Он был высок ростом, и она это знала, но сейчас, когда он возвышался над ней словно башня, сложив руки на широкой груди, он казался непомерно огромным, и она в страхе отпрянула от него. Внезапно он наклонился, схватил бумаги, лежавшие у нее на коленях, и передал их мускулистому рыцарю, вошедшему вслед за ним.

— Что такое? — воскликнул этот человек. — Оррик уже напускает на нас свою воровскую шайку?

— Она, может быть, просто мелкая мошенница. А то и шпионка. Но я скоро узнаю правду, Рокк.

С этими словами сэр Корбетт схватил Лиллиану за ворот платья и грубо поставил на ноги. Взгляд его был столь зловещим, а враждебность его спутника — столь очевидной, что из головы у нее вылетели все слова, которые могли бы пригодиться для достойного ответа. Сердце мучительно стучало в груди. Она могла думать только об одном: ее заставляют выйти замуж за этого человека, который вселяет в нее такой страх.

— Говори, девушка, — приказал он кратко. — Что ты рассчитывала найти среди моих вещей?

— Я-я только… это упало… — Лиллиана резко оборвала этот жалкий лепет и сделала глубокий вдох. — Я пришла, чтобы приготовить вам все для купания, и…

— Что-то я не вижу ни ванны, ни воды, — насмешливо отметил мужчина, которого называли Рокком.

— Их уже несут сюда… — резко бросила Лиллиана.

— Это не имеет значения, — перебил ее сэр Корбетт, — Важно то, что ты показала себя как воровка или, того хуже, шпионка. Среди моих домочадцев нет места ни тем, ни другим.

— Ваших домочадцев! — так и взвилась Лиллиана. — Ваших домочадцев! Кто вы такой в Оррике…

— Придержи язык!

Громоподобный приказ сэра Корбетта мгновенно заставил ее замолчать, и в наступившей тишине послышался робкий стук в дверь.

Человек по имени Рокк открыл дверь, и показалась группа слуг, стоящих в коридоре и явно робеющих при виде двух воинственных рыцарей. Бледное лицо их хозяйки не прибавило им решимости, и только повинуясь повелительному жесту Рокка они осмелились войти, хотя было видно, что больше всего им хотелось бы пуститься отсюда наутек.

Молчание в комнате было страшным. Рокк внимательно наблюдал за процессией слуг, несущих ванну, кадки с водой, мыло и полотенца. Зато сэр Корбетт, в отличие от Рокка, не отрывал глаз от Лиллианы. Все время ощущая этот упорный взгляд, она с трудом сохраняла самообладание.

Оррик — ее дом, сказала она себе. Она понимала, что для процветания Оррика нужен сильный и справедливый хозяин. Ни Олдис, ни Сэнтон не годились на эту роль, тут она не стала бы спорить с отцом. Но ведь и этот суровый и подозрительный рыцарь тоже не годится, сокрушалась она. Против воли она подняла на него глаза, до того потупленные вниз.

И тут же об этом пожалела. Выражение его лица не стало менее грозным. И поза оставалась такой же устрашающей. Но его темные глаза как будто посветлели, и теперь они скользили по контурам ее фигуры с интересом и одобрением.

Раньше она была напугана силой его ярости, но теперь ощутила какой-то иной страх. Пытаясь перебороть это чувство, она плотно обхватила себя руками за талию и облизнула пересохшие губы. Но именно в этот момент сэр Корбетт, до того созерцавший округлости ее груди, перевел взгляд на лицо Лиллианы, и глаза у него загорелись, когда он уловил быстрое движение ее языка.

Она сразу отвернулась. Но уже через несколько секунд слуг отослали, и она снова осталась одна в обществе двух рыцарей.

— Теперь осмотри свою комнату, — приказал помощнику суровый рыцарь, все так же неотрывно глядя на Лиллиану. — И проверь, как расставлены посты в лагере.

— Я положу тюфяк в коридоре у твоей двери.

— Это не понадобится.

— Тысяча чертей, Корбетт. Штучки этой мошенницы — для тебя еще недостаточное доказательство, что охрана может потребоваться? — Рокк мрачно взглянул на Лиллиану. — Может быть, она для тебя не слишком опасна, но неужели ты полагаешь, что Орриковы зятья легко перенесут твое вторжение?

— Вряд ли кто-нибудь из них двоих окажется серьезным противником. Кроме того, я думаю, наша любопытная малышка сумеет доказать, что не замышляла ничего дурного. — Сэр Корбетт улыбнулся, но от этой улыбки Лиллиане не стало легче.

— Если ты собираешься уложить ее в постель, так, может, они только этого и ждут.

Корбетт громко рассмеялся.

— Она, несомненно, могла бы развлечь мужчину в постели. Но я не намерен разрушать брак прежде, чем он состоится. Нет. — Он поймал Лиллиану за запястье и притянул ее поближе к себе. — Она поможет мне выкупаться и ничего больше.

В его прикосновении было что-то такое, что встревожило Лиллиану, хотя никакой боли он ей не причинил. Она рванулась от него в тщетной попытке освободиться, но он только схватил другой рукой подбородок Лиллианы и поднял ее лицо к своему.

— Ты ведь та самая пташка, которую я уже видел сегодня утром? — спросил он и, не ожидая ответа, обернулся к Рокку. — Она ворвалась в залу, когда мы с лордом Бартоном скрепляли печатями наш договор. Довольно смело для простой служанки, правда?

Мужчины понимающе переглянулись.

— Ну-ну, развлекайся как знаешь. — Рокк пожал плечами. — Она-то точно знает, куда ветер дует. Она здесь у себя дома.

— Теперь это и мой дом, — возразил сэр Корбетт.

Он разжал хватку и понаблюдал, как Лиллиана метнулась от него через комнату.

— Скоро и я узнаю, куда ветер дует.

С уходом второго рыцаря страх Лиллианы не рассеялся. Как ни была она напугана, когда ее застали с этими злополучными бумагами, ее почему-то еще больше страшила перспектива остаться наедине с этим высоким, закаленным в боях воином. Она уже собиралась открыть ему, кто она такая на самом деле, но вдруг удержала себя и собралась с духом. Он принял ее за служанку? Что ж, она и дальше будет изображать служанку, и посмотрим, к чему это приведет. Как видно, он из тех мужчин, которые рады позабавиться с миловидными девушками. Если он поведет себя с ней слишком вольно, она сможет убедить отца, что великий сэр Корбетт Колчестерский — не более чем обычный похотливый солдат. Конечно, он недостоин того, чтобы стать хозяином Оррика!

Лиллиана внимательно наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц. Она взялась за нелегкую задачу. Да, он отличался необычно высоким ростом, и даже кузнец-оружейник Оррика мог бы позавидовать мускулистым рукам и широким плечам сэра Корбетта. Но ее тревожила не его телесная мощь. В нем было нечто такое, что порождало ощущение опасности. Она не могла бы определить, что это такое, но знала одно: такого человека лучше бы не иметь в числе своих врагов.

Но они, тем не менее, уже давно враги, напомнила себе Лиллиана. Он мог не придавать этому значения, но она — не могла.

Она взвесила все обстоятельства и приняла решение. Если она сможет доказать, что он бесчестный человек, отцу придется разорвать договор о помолвке. Придется!

Лиллиана стояла, прислонившись к шероховатой каменной стене. Сэр Корбетт не приблизился к ней ни на шаг, и все-таки взгляд его дымчато-серых глаз, которым он обводил ее, она ощущала как долгое, медлительное прикосновение. К немалой своей досаде она чувствовала, что щеки у нее пылают румянцем, и больше всего ей хотелось бы просто исчезнуть, спрятаться в трещину дощатого пола.

— Уж не знаю, воровка ты или шпионка, но смотреть на тебя — сущее удовольствие, — спокойно сообщил он.

Потом внезапно отвернулся от нее и, подойдя к окну, раздернул бархатные драпировки и выглянул в высокое стрельчатое окно. Солнце уже клонилось к закату.

— Не приходится удивляться, что высокородная хозяйка не почтила гостя своим присутствием. — Он издал короткий смешок, а затем насмешливо бросил через плечо: — Сначала я вымоюсь, а потом ты распакуешь мои вещи. Эти два дела должны вполне удовлетворить твое любопытство.

Лиллиана с трудом удержалась, чтобы не дать ему резкий отпор. Неужели он действительно думает, что она будет прислуживать ему, а не просто проследит, чтобы все нужные предметы вовремя оказались под рукой? Но ей хватило благоразумия сообразить, что осторожность не помешает, по крайней мере сейчас. Однако от него, очевидно, не укрылся мятежный блеск ее глаз, потому что улыбка его стала шире.

— У тебя слишком дерзкие повадки для простой служанки.

— Будь вы лучше знакомы с Орриком, вы бы знали, что я вовсе не «простая служанка», — отозвалась она, не в силах скрыть нотку воинственного задора в голосе.

— О-о? — Он понимающе вздернул брови и еще пристальнее, чем раньше, вгляделся в нее.

На мгновение в Лиллиане вспыхнуло суетное сожаление, что сейчас она не одета так, как подобает хозяйке замка. Она знала, что ее платье в лучшем случае годится для кухни, что его нежно-голубой цвет давно уже превратился в тускло-серый. Волосы ее были перехвачены простым полотняным платком, и ничто не выдавало в ней знатную даму.

Но потом возобладал здравый смысл, и она заносчиво подняла голову. Ей безразлично, что он о ней думает. Ей всегда будет безразлично, что думает любой из дома Колчестеров.

Обратив внимание на ее надменную позу, сэр Корбетт еще раз обвел глазами стройную фигуру девушки и встретил ее сердитый взгляд.

— Любая другая прислужница давно бы уже суетилась вокруг, как настеганная, не смея взглянуть мне в глаза, не говоря уж о том, чтобы мне возражать. Но ты… — сказал он, направляясь к ней, — ты слишком много себе позволяешь с новым лордом Орриком.

Он уставился на ее грудь, а потом медленным оценивающим взглядом обвел всю ее женственную фигуру — сначала сверху вниз, потом снизу вверх. От этого откровенного осмотра ее кинуло в жар, но, когда он взглянул ей в глаза, лицо у нее пылало гневом.

— Судя по всему, ты у лорда Бартона… его личная прислужница. — Он усмехнулся. — Приходится воздать ему должное — вкус у него хороший. Но, по-моему, ему следовало бы одевать тебя получше, если ты хорошо с ним обращаешься. А ты с ним плохо обращаешься?

Ошеломленная его гнусным намеком, Лиллиана тем не менее умудрилась ответить самым ледяным тоном:

— Я обращаюсь с ним достаточно хорошо. Но вы должны бы знать, что лорд — хозяин этого замка, уважаемый человек.

— Но, при всем при том, он мужчина, — язвительно заметил сэр Корбетт.

— Несомненно, его тоже можно кое в чем упрекнуть, — сердито продолжила она. — Например, он допустил ужасную ошибку, выбрав себе в зятья такого наглого и недостойного глупца, как вы!

Напрасно она это сказала.

В то же мгновение он схватил ее за руки, не оставив ей ни малейшей возможности освободиться. Вырываться было бесполезно.

— Тебе стоило бы поберечься и не сердить того, кто скоро станет твоим господином.

— Вы никогда не станете моим господином! — Она дышала с трудом, потому что все-таки пыталась бороться. Но он только ближе притянул ее к себе, так что ее грудь оказалась крепко прижатой к его груди.

— Нет, милая моя, я сумею прибрать тебя к рукам. Вот только каким способом? — Глаза у него смеялись. — Силой или обольщением?

Его лицо склонилось к ней, и в течение нескольких мгновений ей казалось, что он собирается ее поцеловать. Она напряглась, полная решимости не позволять ему этого, и крепко зажмурилась. Однако он коротко рассмеялся и отпустил ее. Глаза у Лиллианы широко открылись, и она взглянула на него подозрительно и изумленно.

Теперь его взгляд потеплел, словно его освещал изнутри жар, тлеющий под пеплом. Но тон его слов оставался прежним — резким и высокомерным.

— У тебя красивое лицо, и даже это жалкое платье не может скрыть мягкие, округлые линии твоего тела. Но утехи супружеского ложа мне предстоит разделить с твоей госпожой. Так что тебе придется удовольствоваться старым лордом.

Он расстегнул свой кожаный оружейный пояс и отложил его в сторону. Усевшись на деревянную, ничем не застеленную скамью, он вытянул свои длинные мускулистые ноги.

— Помоги мне с купаньем. Я был в пути много недель, и мне нужно смыть с себя эти недели. И еще мне ведь надо произвести благоприятное впечатление на невесту, — добавил он саркастически.

Лиллиана ответила не сразу. Ее ум лихорадочно работал; она не знала, как поступить. С одной стороны, ее так и подмывало бросить ему в лицо все, что она думала о его отвратительных замашках. Он пробыл в Оррике всего лишь несколько часов, и уже готов гоняться за служанками. Он неспособен хотя бы ради приличия подождать, пока состоится его свадьба. Больше всего Лиллиану возмущало то, что отец всерьез задумал обвенчать ее с этим мужланом и, что было совсем уж нелепо, считал его человеком чести. Тоже мне рыцарь. Да этот усмехающийся наглец, так уверенно развалившийся перед ней на скамье, понятия не имеет о том, что такое рыцарская честь!

Полная решимости довести игру до конца, она посмотрела на грозного гостя. На губах у нее играла легкая усмешка.

— Вряд ли вы сумеете произвести благоприятное впечатление на леди Лиллиану.

Ответ последовал не сразу; он молчал, разглядывая ее нежно очерченный рот. Встревоженная, она отвернулась, и улыбка сбежала с ее лица.

— Как именно она отнесется ко мне — не имеет значения. Она будет повиноваться своему супругу. А теперь подойди сюда и сними с меня тунику.

Понадобилась вся ее сила воли, чтобы удержать свой гнев в узде. Сейчас ей нужно было одно: избавиться от него раз и навсегда. Только эта мысль позволила ей пересилить себя и выполнить его требование. Тем не менее ее внутреннее сопротивление было, по-видимому, достаточно красноречиво написано у нее на лице, потому что, когда она остановилась около его вытянутых ног, он усмехнулся:

— Подойди поближе. Я тебя не укушу.

Когда Лиллиана придвинулась ближе, сердце у нее забилось чаще. Его серые глаза смотрели на нее в упор, и она терялась в догадках — что за мысли бродят за их непроницаемой поверхностью. Он не пошевелился, чтобы облегчить ей задачу и, осознав бессмысленность дальнейших проволочек, она вздохнула и потянулась, чтобы расстегнуть его кожаный пояс с серебряной отделкой.

Когда она взялась за пряжку, пальцы ее задрожали и она готова была убить себя за это малодушие. Вместо того чтобы сохранять холодный и независимый вид, она трепетала, как дитя, и, что еще хуже, сэр Корбетт это видел! Расстегнув наконец пряжку, она сняла пояс с его талии и торопливо отложила в сторону.

За этим настал черед туники, и он любезно наклонился вперед, чтобы девушке было удобнее. Но если, снимая с него пояс, она просто нервничала, то сейчас, когда ей пришлось через голову стаскивать с него мягкую кожаную тунику, она растерялась вконец. Туника, словно живое продолжение своего хозяина, еще хранила тепло его тела. Лиллиана почти отбросила ее от себя, стремясь поскорее избавиться от странных чувств, которые вызывал в ней этот предмет.

Когда она заколебалась, прежде чем взяться за рубашку, он взглянул на нее, и в глазах у него вспыхнули веселые огоньки.

— Рубашку, — коротко поторопил он ее; она не шевельнулась, и тогда он усмехнулся. — Тогда сними с меня сапоги.

— Снимите сами, — отрезала она.

Он предостерегающе взглянул на нее; голос его звучал глухо и ровно.

— Может быть, лорд Бартон снисходителен с тобой. От меня этого не жди.

И снова ей пришлось собрать все свои силы, чтобы подавить вспышку ярости. Он просто заносчивый болван! И все-таки она должна играть роль служанки. Держись, приказала она себе мысленно. Скоро все будет кончено.

Скрипнув зубами, она опустилась на колени и сосредоточила внимание на его сапогах. При этом она заметила их необычный покрой: сапоги были такие высокие, что доходили чуть ли не до самого колена. Их плотная кожа оказалась удивительно мягкой.

Теперь на нем оставались только чулки, штаны и рубашка, и Лиллиана оказалась перед необходимостью выбирать. Она поднялась на ноги и попятилась. Не меняя своей расслабленной позы на скамье, сэр Корбетт приказал:

— Рубашку. Подойди, стащи ее с меня.

Лиллиана покачала головой.

— Тебе следовало бы отныне знать, что я требую повиновения от всех моих слуг и вассалов. — Лицо у него не выражало никаких чувств, и голос звучал ровно, но на Лиллиану накатила волна страха. Она вдруг пожалела, что выбрала эту опасную игру.

— Я… я не могу… — прошептала она едва слышно.

— Вернее сказать, не хочешь. — Он медленно поднялся и остановился перед ней, огромный и устрашающий. — Подойди и делай, как я говорю.

Как она ненавидела его в этот момент! Она ненавидела силу, которой он был наделен, силу, которая многократно превосходила ее собственную. Ненавидела за дерзкий способ, которым он воспользовался, чтобы сделать Оррик своим. Но больше всего она ненавидела его за ту власть, которую вскоре он получит над ней самой, став ее мужем.

Раздираемая страхом и яростью, Лиллиана приблизилась к нему. Обеими руками она взялась за кромку рубашки из тончайшего виссона и, соблюдая всяческую предосторожность, чтобы только не коснуться его самого, подтянула подол рубашки к голове ненавистного гостя.

Теперь, когда спина его обнажилась, было видно, что кожа слегка блестит от пота и, может быть, от этого могучий торс казался бронзовым в послеполуденном свете, проникающем через окна. Лиллиана закрыла глаза, не желая созерцать это зрелище. В нетерпеливом стремлении поскорее разделаться со своей омерзительной задачей, она сдернула рубашку с плеч и наконец последним рывком стащила ее через голову рыцаря. Его руки легко выскользнули из рукавов, и она сразу отступила от него, не сознавая даже, что все еще сжимает рубашку в руках.

Она знала, что он крупный мужчина, — не только из-за роста, но и из-за мощной мускулатуры. Но когда он встал перед ней, обнаженный до пояса, она была ошеломлена. Ей не часто приходилось видеть мужчин без одежды, и все же она знала наверняка, что любой мужчина мог бы позавидовать такому телосложению. Он состоял, казалось, из сплошных мышц и походил на мраморную статую, изваянную искусным резцом. Но знала она и то, что, в отличие от статуи, сэр Корбетт холодным не был.

Она не хотела смотреть на него, и все-таки невольно скользнула взглядом по широким плечам, по мощной груди с темными короткими завитками волос, по волнистым мускулам над краем штанов. Опустить глаза ниже она себе запретила. Присобранная ткань штанов прикрывала бедра, но можно было не сомневаться, что годы, проведенные в седле, сделали его ноги твердыми, как сталь, точно так же как руки окрепли от бесконечных упражнений в боевом искусстве. А узкая полоска волос, которая сбегала вниз по животу, заканчивалась у… Она вздрогнула.

— Ну как, моя невеста сочтет меня таким же привлекательным, каким, похоже, находишь меня ты?

Она резко вздернула подбородок от этой язвительной насмешки, и яркий румянец залил ее щеки.

— Вы хотите сказать, таким же отвратительным, — отрезала она.

Но, по-видимому, он пропустил ее выпад мимо ушей, потому что глаза у него потемнели и в то же время затуманились, словно от какого-то тепла, идущего изнутри.

Как зачарованная, она беспомощно наблюдала за ним. Вот дрогнул мускул у него на подбородке… Казалось, что мгновение длится бесконечно долго. Лиллиана даже задержала дыхание, словно чего-то ожидая.

Тогда, с видимым усилием, он отвернулся от нее и направился к ванне.

Она слышала, но не видела, как он снял остальные предметы своей одежды. И только тогда, когда тихий плеск возвестил, что сэр Корбетт ступил в ванну и погрузился в подогретую воду, она осмелилась повернуться.

Он лежал на спине в кованой оловянной ванне, откинув голову с закрытыми глазами на ее закругленный край. Он лежал неподвижно, и его можно было бы принять за спящего, но Лиллиана была уверена, что он полностью начеку. Он был рыцарем, хорошо обученным и закаленным, а из наставлений, с которыми ее отец постоянно обращался к отрядам своих воинов, она усвоила, что на войне человек выживает не случайно. Он может отдыхать, но при первом сигнале опасности должен мгновенно собраться, чтобы ее отразить.

Лиллиана не знала, что делать дальше. Она держала в пуках мыло и полотенца, но не могла себя заставить подойти к нему. И тогда, как бы почувствовав ее нерешительность, он заговорил:

— Теперь развяжи мою суму. Достань оттуда подобающие одежды, в которых жених может показаться своей невесте.

Напряженный тон, каким были сказаны последние слова, противоречил его свободной позе, но Лиллиана почувствовала такое облегчение, что не придала значения этому обстоятельству. Она быстро опустошила суму, из-за которой с самого начала и вышло такое ужасное недоразумение. Если не считать связки бумаг, которую она положила на кровать, там было только то, что обычно имеет при себе мужчина. Две рубашки, запасные штаны, чулки и подвязки к ним, и три красивых туники.

Она выбрала тунику голубовато-серого цвета, сшитую из редкой шелковой ткани, которую она видела раньше всего лишь один раз. Серебряные нити, вплетенные в ткань, искрились на свету, и она, не удержавшись, легко провела рукой по поверхности ткани.

— Такую ткань делают на Самосе. А тунику мне сшили в Турции.

Лиллиана покосилась на него.

— Чудесная работа, — проговорила она тихо.

— В обозе у меня целые сундуки такого добра.

Это было произнесено самым обычным тоном, но Лиллиана сразу почувствовала, как много скрывается за такими простыми словами. Глаза у него уже не были закрыты: они не отрывались от нее. Не собирается ли он соблазнить жалкую прислужницу куском тонкой ткани? По выражению его лица трудно было догадаться, что он имеет в виду.

Она промолчала, тогда он сел в ванне, обхватив руками согнутые в коленях ноги.

— У меня есть драгоценности, пряности, благовония. — Он плеснул на себя водой и медленно провел рукой по влажным завиткам волос на груди. — Ковры, украшения, редкие меха.

Он продолжал говорить, но Лиллиана не вслушивалась в его слова. Она, словно завороженная, следила за необычными движениями его рук: когда он мылся, руки описывали круг за кругом, и можно было почувствовать успокоительную силу этих движений. Ее глаза легко скользили по бронзовому торсу, выступавшему над водой, от которой поднимался слабый пар.

Несмотря на ореол непобедимости, окружавший его раньше, когда он только проезжал по двору замка, Лиллиана теперь ясно видела, что он в конечном счете всего лишь человек. Тогда она заметила безобразный шрам, которым был отмечен его лоб и который придавал левой брови рыцаря такой зловещий излом. Почему-то это сообщало всему облику нечто нечеловеческое. Но шрамы, которые она видела сейчас, были совсем другого рода. Один, на груди, проходил от плеча почти до горла. Другой, в форме полумесяца, уродовал гладкую кожу на боку. Но больше остальных возбуждал ее любопытство еще один — тройной — шрам на спине. То были три параллельных следа, оставленных, без сомнения, когтями какого-то чудища.

Она невольно содрогнулась при мысли об изогнутых когтях огромного дикого зверя, пронзающих эту теплую плоть и разрывающих ее. Потом она почувствовала, что он смотрит на нее, и тоже взглянула ему в глаза. Теперь его лицо имело слегка циничное выражение, а в голосе звучала горечь:

— Ну, так скажи мне, твою госпожу покоробит вид этих честно заработанных шрамов, которыми я отмечен? Будет она так же дрожать от страха при одном взгляде на них?

Лиллиана не ответила; ею овладело чувство какого-то странного замешательства. Если быть до конца честной, то она должна была бы признать: да, леди Лиллиана Оррик будет трепетать от страха перед ним и его иссеченным в сражениях телом. И, по правде говоря, она уже испытывала этот трепет. Но не отвращение было причиной тому. Она не могла бы точно выразить, что с ней происходит, но что-то в сэре Корбетте заставляло встрепенуться все ее чувства. Как жалкая куропатка при появлении коршуна в небе, она точно знала что ей нельзя сделать ни единого неверного движения если она не хочет снова испытать на себе его безжалостную хватку. Кем бы она ни была — служанкой или госпожой — в нем таилась опасность для нее.

Поскольку она по-прежнему безмолвствовала, он недовольно фыркнул. Потом жестом указал на деревянную кадку:

— Окати меня как следует. Леди Лиллиана ждет.

Дрожащими руками она высоко подняла кадку с водой и без предупреждения, разом, вылила ее на сэра Корбетта.

Но вода именно в этой кадке была холодна как лед, и он от неожиданности рывком поднялся на ноги.

Лиллиана в испуге отпрянула, сразу же отвернувшись. С коротким проклятием он вылетел из ванны и обмотал вокруг бедер кусок беленого полотна. Она ждала неминуемого приступа гнева. Однако он просто смотрел на нее странным взглядом человека, который собирается рискнуть и обдумывает возможные последствия этого.

Она чувствовала, что он пожирает ее глазами, и сердце ее забилось еще быстрее, но тут же она напомнила себе, что все идет именно так, как она замышляла. Если только он обнаружит свою низменную, бесчестную природу, она сможет сбросить с себя гнет супружества с этим человеком.

Он откинул с лица мокрые волосы и медленно улыбнулся. У Лиллианы мелькнула мысль, что, несмотря на резкие черты его лица — гордый прямой нос, стальные серые глаза, твердый подбородок, — улыбка на этом лице почти заставляет забыть о том, как оно неприятно в иные минуты. Почти заставляет. Но с ее стороны было бы величайшей глупостью допустить, чтобы эта улыбка ввела ее в заблуждение.

— Ты дерзко себя ведешь. — Он помолчал. — Как мне тебя называть?

— Вам вообще незачем как-нибудь меня называть, — ответила Лиллиана осторожно.

— Видишь ли, я люблю купаться в ванне и думаю, что твои услуги мне еще понадобятся… не один раз.

— У меня есть и другие обязанности…

— Первая твоя обязанность — угождать лорду. — Он сделал шаг вперед.

Лиллиана отступила на шаг назад.

— А как же ваша миледи жена? — подстрекнула она его.

По его лицу пробежала тень.

— Вряд ли моя миледи жена желает иметь со мной дело больше, чем я с ней.

— Идти под венец с таким равнодушием! Вы ничего не знаете о леди Лиллиане.

— Я знаю, что она была худенькой рыжеволосой девочкой с глазами в пол-лица. Я знаю, что она так и не вышла замуж, хотя почти все ее сверстницы уже давно обзавелись мужьями и растят детишек. С ее-то великолепным приданым! — Он пожал плечами. — Это можно объяснить только одним способом: с годами она, видимо, очень подурнела.

— И тем не менее вы решаетесь жениться на ней? Не повидавшись?

— Жена меня не слишком привлекает. Я буду вполне удовлетворен, если она предпочтет окружить себя своими женщинами, с их бесконечной болтовней, и предоставит мне возможность исполнять мои обязанности.

Несмотря на возмущение, которое вызвала в ней ужасная картина, нарисованная им, Лиллиана усмотрела в этой картине слабый проблеск надежды.

— Это значит… я хочу сказать… а ваш наследник? — выпалила она в совершеннейшем смущении.

Он громко рассмеялся и еще на шаг приблизился к ней.

— Произвести на свет наследника будет также одной из моих обязанностей…

— Даже если жена вам противна? — перебила она.

— И даже если я буду ей противен.

— Вот в этом как раз можно не сомневаться, — заявила Лиллиана.

Но ее словам недоставало ядовитости, на которую она рассчитывала, ибо возмущение переполняло ее. Он рассматривал Оррик как трофей, который нужно завоевать. Женщина, которую ради этого он должен взять в жены, для него не имеет ни малейшего значения. Никакого значения.

Она резко повернулась и направилась к выходу. Но сэр Корбетт оказался у двери первым и преградил ей путь.

— Куда это ты собралась, красотка? Я пока тебя не отпускал.

Его слова, а главное, их тон привели Лиллиану в такое бешенство, что она, забыв про всякую осторожность, размахнулась и изо всей силы резко ударила его.

Возможно, от этого удара было больнее ее ладони, чем его щеке. Но когда он схватил ее за запястье и грубо прижал к холодной стене, сердце у нее ушло в пятки. Глаза у него стали темными и угрожающими, а губы, перед тем изогнутые такой обманчивой улыбкой, теперь были злобно сжаты.

— Ты перешла границы дозволенного, — рявкнул сэр Корбетт.

Он наклонил к ней лицо, так что их разделяли лишь жалкие дюймы.

— Пустите, — прошептала она с отчаянием. — Пожалуйста, отпустите меня.

Ее широко открытые янтарные глаза смотрели прямо ему в лицо. Ей некуда было укрыться от его упорного взгляда.

— Интересно, лорд Бартон допустил бы, чтобы служанка — даже такая, которая пользуется его особой милостью, — посмела ударить его и ушла безнаказанно? — Он скептически поднял изуродованную бровь. — Мне почему-то трудно поверить в такую возможность. — Он еще крепче сжал ее запястье, но не настолько, чтобы ей стало по-настоящему больно.

Она с ужасом сознавала, что лишь мокрое полотенце прикрывает его чресла, и по этой причине не опускала взгляд. Но и его глаза, пронзающие ее насквозь, в равной степени заключали в себе угрозу.

Лиллиана перепугалась насмерть. Теперь-то ей стало ясно, насколько безумен был ее план — уличить его в бесчестной выходке; теперь она понимала, что находится всецело в его власти. Если он задумает поступить с ней бесчестно, у нее не будет способа остановить его. В отчаянии она ухватилась за надежду, что он отпустит ее, если узнает, кто она такая. Но прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он придвинулся еще ближе и прижался к ней всем телом.

— Я имею в виду не совсем обычное наказание, — прошептал он ей в самое ухо.

— Нет… нет, вы не должны это делать, — умоляла она дрожащим голосом.

— В самом деле? А мне кажется, что должен. Под этим простым платьем, как я подозреваю, можно найти весьма лакомый кусочек. — Его губы придвинулись к самому ее уху, и она почувствовала тепло его дыхания. Она пыталась высвободиться, но тщетно. — Давай освободим твои волосы от этих тряпок, которыми ты их связала.

— Нет! — Она подняла на него глаза, задохнувшись от его наглости, и бросила ему в лицо самые страшные слова, какие только могла придумать: — Вы человек без чести!

На мгновение он окаменел, и она с ужасом ожидала, какой ответ последует на ее выпад. Но, к ее крайнему изумлению, он отстранился от нее и отступил на шаг. В течение нескольких долгих мгновений они не отрывали друг от друга глаз. В ее глазах вспыхивали золотые искры живых противоборствующих чувств; его дымчато-серые глаза оставались непроницаемыми. И все-таки она знала, что в душе у него бушует буря; она знала это по тому, как он стоял и смотрел на нее. Потом он горько улыбнулся:

— Я бы хотел, чтобы все случившееся осталось между нами. Других не стоит в это посвящать.

— Что?.. — Лиллиана недоверчиво взглянула на него.

— Леди Лиллиане незачем знать об этом, — жестко пояснил он.

— Сейчас уже несколько поздно думать о вашей суженой вы не считаете? — насмешливо спросила она.

— Если ей рассказать, это только огорчит ее, — нахмурившись пояснил он.

— И может быть, даст ей основание прекратить этот фарс в который вы превратили ее замужество? — не удержалась она от колкого замечания.

Тут он улыбнулся.

— Этого можешь не опасаться. Бракосочетание состоится во что бы то ни стало. — Лицо у него стало более серьезным. — Хотя я без всякого восторга предвкушаю, что твоя засидевшаяся в девах госпожа окажется в моей постели, она тем не менее будет моей женой. Ты, конечно, можешь рассказать ей, как мы тут с тобой забавлялись, — и тем только осложнишь ее супружескую жизнь с самого начала. Но ты окажешь ей лучшую услугу, если промолчишь… Кто знает? — добавил он. — Пройдет время, и ты, может быть, отнесешься ко мне более благосклонно.

— Никогда! — выкрикнула она с ненавистью. — А теперь отпустите меня.

Он наконец шагнул в сторону, и она осторожно двинулась к двери. Платье у нее было мокрым — там, где он прижимался к ней; платок распустился и съехал набок. Когда она проходила мимо него, смущенно прижимая руки к мокрому лифу платья, он на прощанье слегка дернул ее за свисающий конец платка.

Ее волосы как будто того и ждали, чтобы свободно упасть на плечи пышной завесой каштаново-бронзового цвета, доходившей до талии.

При этом зрелище он оцепенел. Но пока он взирал на ослепительный каскад, обрамляющий ее бледное лицо, Лиллиана не колебалась. В мгновение ока она распахнула дверь и вылетела в коридор.

Он подошел к двери, чтобы посмотреть ей вслед, но она уже бежала по каменной лестнице вниз, и услышал он только эхо от ее быстрых шагов.

Глава 4

Она уже достаточно долго оттягивала свой выход к вечернему застолью. С того момента, как Лиллиана укрылась в безопасных стенах своей комнаты, гнев ее только нарастал. Этот сэр Корбетт оказался еще хуже, чем она воображала! Он самонадеянный и совершенно бессердечный наглец. Он хочет получить Оррик, а не ее.

Впрочем, нет, поправила она себя. Он хотел бы заполучить ее, как, вероятно, любую хорошенькую служанку, которая попадется ему на пути. Но не леди Лиллиану Оррик.

Она так и кипела от раздражения, втыкая тонкую деревянную шпильку в плетеный убор, который удерживал на месте пышные пряди ее каштановых волос, кольцами уложенных вокруг головы. Она не получила никакого удовольствия от своего собственного купания в ванне, почти не ощутив прикосновения теплой воды с ароматом роз. Одна только мысль занимала ее: как бы поставить на место этого дикаря. Он-то полагал, что его ждет встреча с невестой — костлявой старой девой, унылой и непривлекательной, если не считать весьма привлекательного приданого — замка с угодьями. Что ж, она предвкушала удовольствие от того, какой сюрприз ему преподнесет.

Она решила надеть самое великолепное из своих платьев на эту встречу — их первую настоящую встречу. В конце концов, размышляла она со злобной язвительностью, для невесты вполне естественно желание произвести впечатление на будущего супруга. Но теперь, когда пришла пора спуститься в парадную залу, она заколебалась.

Она нервно провела руками по юбке, разглаживая воображаемую складку; затем пригладила прическу.

В платье из дорогой парчи она выглядела изысканной и значительной. Шелк цвета морской волны почти сплошь был расшит узорами из золотых нитей, и искусно сплетенная золотая тесьма окаймляла вырез и плотно перехваченные шнуровкой рукава. Светло-коричневый шелковый пояс, также расшитый золотом, подчеркивал ее тонкую талию; он заканчивался двумя длинными кистями, свободно спадавшими почти до пола. Удовлетворенная своим видом, она еще раз перебрала в памяти все грехи, в которых собиралась уличить претендента на ее руку, чтобы избавиться от этого немыслимого замужества.

У нее оставалась единственная надежда: надо было убедить отца, что сэр Корбетт Колчестерский не станет достойным хозяином Оррика. Ей следовало доказать, что этот человек зауряден и груб. Что он корыстолюбив и жаден и, скорее всего, доведет Оррик до разорения.

Она глубоко вздохнула и слегка приободрилась. Отец должен согласиться с ее доводами, если только у него будет возможность их обдумать. Значит, надо постараться дать ему такую возможность.

Еще не спустившись в залу, едва ступив на галерею, Лиллиана почувствовала что-то новое в общем настроении. Веселый гомон предыдущих вечеров, наполнявший замок со времени прибытия многочисленных гостей, сменился более приглушенным гулом. Люди тихо переговаривались, то и дело поглядывая на хозяйский стол. Когда Лиллиана спустилась до нижней ступени каменной лестницы, ей сразу стало ясно, в чем дело: во главе стола сидели рядом ее отец и сэр Корбетт, разглядывая многолюдное общество.

Она не ошибалась: собравшиеся в зале действительно притихли еще до ее прихода; но безмолвие, воцарившееся при ее появлении, и ничем не нарушаемое, пока она проходила через лабиринт столов, было поистине ошеломляющим. Волна безмолвия катилась впереди нее и поэтому к тому моменту, когда она достигла возвышения, где сидела за трапезой ее семья, тишина в зале стояла полнейшая. Впору было подумать, что даже собаки, бродившие в поисках случайно упавшей косточки или кусочка сала, почувствовали возникшее напряжение и забились в уголки по дальше.

Конечно, Лиллиану не могло не порадовать впечатление, которое она произвела: ведь именно на это она и рассчитывала. Но, с другой стороны, она почувствовала себя неловко из-за того, что стала частью какого-то зрелища. Каждый присутствующий, затаив дыхание, ожидал церемонии представления помолвленной пары. Каждому хотелось увидеть, как послушная дочь лорда Бартона поведет себя с рыцарем из враждебной семьи, которому отец отдает ее в жены.

Она смотрела только на человека, сидящего рядом с отцом, и, захваченная упорным взглядом его потемневших глаз, не могла отвести свои.

Она вполне насладилась его изумлением; к тому же было очевидно, что он оценил ее красоту. Ее губы даже слегка изогнулись в надменной улыбке. Однако его легкая ответная усмешка неожиданно заставила ее встревожиться. Перед столом она замедлила шаги, почувствовав где-то в глубине души возникший страх, но все равно была не в силах уклониться от его взгляда.

За хозяйским столом он казался невероятно могучим, как будто имел все права на это почетное место. Голубовато-стальная туника еще усиливала впечатление непобедимости, которое он производил, и придавала еще больше выразительности его дымчато-серым глазам.

Умытый и причесанный, нарядно одетый, он действительно выглядел как знатный вельможа. И все-таки Лиллиана не желала допустить, чтобы эта светская личина ввела ее в обман. Она знала, что за этим фальшивым фасадом скрывается грубый задира. Он мог сейчас изображать благородного рыцаря, но ведь совсем недавно он обнаружил перед ней свою истинную природу. Он — самовлюбленный, наглый, упрямый, бесчувственный человек, которому нет дела ни до чего, кроме самого себя.

Она смогла отвести от него глаза только тогда, когда лорд Бартон встал и поднял свой тяжелый кубок. Однако на лице отца было написано столь явное удовлетворение, что у нее сжалось сердце. Он по-настоящему счастлив от задуманного союза, вынуждена была признать Лиллиана, чувствуя, как рушатся все ее надежды. Он убежден, что для Оррика так будет лучше всего.

Но для Оррика так не будет лучше всего, с тоской думала Лиллиана. Не будет! И уж точно — так не будет лучше для нее.

— Лиллиана, — начал сэр Бартон и, взглянув на старшую дочь, с нежностью ей улыбнулся. — Я знаю, что ты была с ним знакома раньше, Лилли, но сейчас я хочу должным образом представить тебя сэру Корбетту из Колчестера. — Он обернулся к высокому рыцарю, чье лицо было обезображено шрамами, и тот тоже поднялся на ноги. — Сэр Корбетт, я представляю вам леди Лиллиану Оррик.

Пока жених и невеста смотрели друг другу в лицо, в зале было так же тихо. Но все глаза обратились к сэру Корбетту, когда он поднял кубок, этим жестом воздавая честь Лиллиане. Все уши насторожились, чтобы расслышать его слова. Но только Лиллиана могла распознать сардонический блеск в его глазах и легчайший отзвук сарказма в голосе, когда он возгласил тост:

— Я приветствую леди Лиллиану, самую прекрасную… девушку в Уиндермир-Фолд… нет, во всей северной Англии. Я хотел бы, чтобы вы все выпили за наш счастливый союз.

Все руки взметнулись вверх, поднимая кубки в честь будущих супругов, и только Лиллиану не воодушевил этот общий порыв. Да, она преуспела в намерении удивить его — и своим видом, и своим тождеством с несговорчивой служанкой, с которой он так недавно расстался. Но теперь успех отдавал горечью: ведь она уже знала, что означает этот блеск у него в глазах. В поединке воли победителем оставался он, ибо теперь он обретал возможность отвести строптивую девчонку, которая привлекла его внимание, именно туда, куда хотел: в постель.

С самым мрачным выражением на лице она преодолела три ступени, ведущие на возвышение, и прошествовала к приготовленному для нее креслу с высокой спинкой. Помогая ей усесться, сэр Корбетт являл собой просто образец учтивости, но в каждом его движении сквозила насмешка над нею, и она это видела совершенно ясно. Когда он снова уселся на свое место рядом с ней, опасный блеск в его глазах стал совсем невыносимым.

— Вот мы и встретились снова, — шепнул он, так чтобы его слышала только она. — И так скоро. Я-то думал, что найти тебя будет гораздо труднее.

Она молчала, уставившись в солонку на столе, и тогда он придвинулся еще чуть-чуть ближе.

— Не могу передать, с какой радостью я предвкушаю нашу свадьбу.

— Раньше вы предвкушали ее без всякой радости, — отрезала она.

— Ах, но ведь я и понятия не имел, как восхитительна старшая дочь лорда Бартона, — уголок его рта чуть приподнялся в насмешливой ухмылке.

— Могу вам твердо пообещать, что брак со мной окажется для вас совсем не восхитительным, — прошипела она.

Множество глаз наблюдало за ними, и ей все время приходилось прилагать огромные усилия, чтобы лицо у нее оставалось любезным, а голос — тихим. Но… о, как хотелось бы ей поставить его на место!

— Скоро тебя заставят повиноваться, — едва слышно произнес он.

И, прежде чем она смогла помешать ему, он взял ее руку и поднес к губам. Поцелуй был мимолетный, легкий и не так чтобы уж очень неприятный. Однако, когда она попыталась освободиться, он крепче сжал плененную руку и повернул ее ладонью вверх. Следующий поцелуй не был ни мимолетным, ни легким. На этот раз горячие губы приникли к ее нежному запястью. У Лиллианы от потрясения участился пульс, но это, по-видимому, только подстрекнуло его. Теперь он прижался губами к ее ладони, Лиллиану охватила настоящая тревога. Казалось, от его прикосновения загорается ее плоть и натягивается каждая жилка. Инстинктивно она сложила пальцы в кулачок, и на этот раз ей удалось освободиться от горячего пожатия его руки.

Этот жалкий успех, однако, не успокоил ее. Казалось, что ее сопротивление придает ему еще больше дерзости. На лице у него играла непочтительная усмешка, а глаза горели огнем, который не предвещал Лиллиане ничего хорошего.

Чем дальше, тем меньше оставалось у Лиллианы уверенности, что она сумеет выставить его вон, но — более, чем когда-либо раньше, — она жаждала этого добиться. Она должна освободиться от него, освободиться любой ценой, мысленно твердила она, но не могла отыскать ни единого способа достичь своей цели, кроме одного: открыто оскорбить его. И вот, когда она уже приготовилась привести свой план в исполнение, заговорил ее отец, сияя широкой улыбкой.

— Я знал, что вы будете прекрасной парой, — сказал он с огромным удовлетворением. — Ваш союз сможет покончить со всеми распрями в этой долине раз и навсегда. А мир приведет к процветанию.

Сэр Корбетт не ответил лорду Бартону. Напротив, упоминание о вражде между Орриком и Колчестером, по-видимому, было ему тягостно: скулы у него напряглись, а глаза сузились. Он потер шрам, рассекавший его бровь, и Лиллиана подумала, что это движение давно стало для него привычным.

Она была уже готова обвинить его перед своим отцом, но вся ее решимость вмиг улетучилась. Никакие слова, подходящие к случаю, не шли на ум. Кроме того, размышляла она, нельзя же вступать в пререкания с отцом в присутствии такого множества гостей. Как ни раздражала ее эта помеха, она понимала, что должна приберечь свои обвинения до того момента, когда их можно будет высказать без посторонних. А уж тогда она без колебаний выложит отцу все — и насчет отвратительных повадок этого нечестивца и насчет его грубого обращения с ней у него в комнате. И тут, словно прочитав ее мысли, сэр Корбетт откинулся на спинку кресла и с самым благонравным видом обратился к будущему тестю:

— По-моему, я еще не имел случая должным образом поблагодарить вас за великолепную комнату, которую вы мне предоставили, лорд Бартон. Я нашел ее в высшей степени удобной. И купание в ванне удивительным образом помогло мне восстановить силы.

— За это можете поблагодарить Лиллиану. Она знает, как вести хозяйство в этом замке. Здесь нет ни одного слуги, который не кидался бы выполнять ее распоряжения по первому слову. — Старый рыцарь знаком приказал слуге наполнить кубки Корбетту и ему самому. — Она настоящее сокровище, моя Лилли.

Глаза Корбетта слегка скользнули по Лиллиане, и ей стало неуютно от этого беглого взгляда. Как же ему не стыдно, молча кипятилась она. Но лорд Бартон не мог видеть раздражающий блеск в глазах Корбетта, и продолжал:

— Да уж, когда Оррик-Каслом правит она, все здесь идет гладко под ее твердой рукой.

Корбетт задержал взгляд на этих самых руках и, к великой досаде Лиллианы, это случилось именно тогда, когда она потирала то место на запястье, которого касались его губы. Потом он медленно перевел взгляд на ее лицо.

— Вы совершенно правы. Молодая девушка, которую она мне прислала, была исключительно приветлива и расторопна. Она так хорошо прислуживала мне, что я почувствовал себя совершенно как дома. Если бы я знал ее имя, я бы непременно назвал его вам. Но, увы, едва она закончила свою работу, ее тут же и след простыл. — Он снова улыбнулся Лиллиане с убийственным обаянием.

— Прекрасно, прекрасно, — благодушно пробормотал лорд Бартон и поудобнее устроился на своем кресле. — А теперь, Лиллиана, пора приступить к трапезе.

От хитроумных замечаний Корбетта Лиллиана пришла в такое негодование, что не смогла даже ответить отцу. Все, на что у нее хватило сил, — это подать сигнал дворецкому, после чего в зале показалась длинная процессия слуг с разнообразными яствами на подносах. Они раскладывали аппетитные кушанья по тарелкам многочисленных гостей, и Лиллиана в каменном молчании наблюдала за результаты своего умелого управления. Однако мысли ее были заняты отнюдь не обильным ужином и не гостями, которые принялись жадно поглощать поданную им еду. Мыслями Лиллианы целиком завладел сидящий рядом мужчина.

Ее мучило ощущение его близости. У нее было такое чувство, как будто ее обволакивает тепло, исходящее от его тела. Она невольно посмотрела в его сторону и обомлела от его откровенного взгляда.

— Не смотрите на меня так, — тихо потребовала она.

— А как я смотрю на вас? — спросил он, наклонившись к ней.

— Вы сами знаете как! Как будто… как будто… — Лиллиана растерялась и почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

— Как будто… что? Как будто я с трудом могу поверить в свою счастливую звезду, обнаружив, что старая дева — моя нареченная оказалась той самой красавицей, которая сегодня мне прислуживала? Как будто я испытал огромное облегчение оттого, что моя невеста так хороша собой? — Он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, но она отпрянула, чтобы избежать этого.

Лиллиана послала ему уничтожающий взгляд.

— А если бы вы… — слова давались ей с трудом. — Если бы вы не обнаружили, что я так хороша собой, как скоро вы начали бы бегать за служанками?

— Уже ревнуете? — он насмешливо поднял рассеченную бровь. — Если вы имеете в виду нашу недавнюю встречу, то я не понимаю, о чем вам беспокоиться. В конце концов, ведь это вы меня одурачили.

— Я вас одурачила! — прошипела она. — Ну, а все же, если бы вы…

— Если бы я не вошел тогда к себе в комнату, вы бы успели получше покопаться в моих вещах.

— Это… это… это не ваша комната! — возмутилась она.

— Нет, моя, — возразил он. — И, хотя я действительно получил удовольствие от ванны, я до сих пор не могу понять, для чего вы решили притвориться кем-то другим. Что вы рассчитывали этим выиграть?

— Я и не думала… — она резко смолкла при виде приближающегося слуги с подносом.

С медленно закипающим гневом она наблюдала, как спокойно выбирал сэр Корбетт для них обоих куски жареного каплуна, копченого угря и запеченной свинины, — по обычаю им полагалось есть из одной тарелки. С подноса другого слуги он взял соленую рыбу, изюм и несколько кусков сыра разных сортов. Затем он налил в свой кубок изрядное количество вина и предложил Лиллиане.

Но Лиллиане вовсе не хотелось принимать от него никаких знаков этой насмешливой галантности. Не хотела она и оказать ему честь, согласившись есть с ним из одной тарелки. Она с надеждой ждала от него какой-нибудь вспышки; если бы правда вышла наружу, Лиллиана была бы только рада: уж очень подавлял ее тот фарс, который они разыгрывали перед всеми. Однако недовольство ее поведением выразил не сэр Корбетт, а отец.

— Ешь, дочка. Ешь и не позорь отца и жениха, выставляя напоказ свой упрямый нрав! Неужели ты хочешь, чтобы сплетники судачили и разносили повсюду басни о твоей строптивости?

Туллия и Сэнтон, сидевшие по другую сторону от отца, смотрели на нее во все глаза, позабыв о еде. Зато на лице Оделии было написано столь явное удовлетворение, что именно оно в конечном счете побудило Лиллиану уступить. Она не знала, почему Оделия считает необходимым так подчеркнуто выражать свое презрение к ней, но и Оделия и Олдис явно наслаждались, видя, как ненавистен Лиллиане предстоящий брак с Корбеттом.

Соблюдая всяческую осторожность, лишь бы ее пальцы не коснулись пальцев сэра Корбетта, Лиллиана взяла кусок каплуна. Но никакого удовольствия от еды она не получала и даже не в состоянии была достойно оценить плоды усилий поваров. Всеподавляющее присутствие человека, сидевшего рядом, отбивало у нее аппетит. В ней бурлили злые чувства. Что бы он ни делал — брал ли кусок мяса из полной тарелки, отзывался ли с похвалой о превосходном блюде, — ее ярость только нарастала. Она с трудом проглатывала кусочки каплуна и изо всей силы удерживала на лице приличествующее случаю выражение.

Во время трапезы Корбетт не заговаривал с ней, предпочитая, видимо, беседовать с ее отцом. Они говорили об угодьях и крестьянах, о предстоящей охоте в близлежащих лесах и об особенностях обороны замка. Между этими двумя мужчинами сохранялась еще некоторая натянутость — беспокойное чувство, порожденное годами вражды и недоверия. Но, несмотря на это, беседа текла плавно, и скованность первых минут понемногу рассеивалась.

По мере того, как под благотворным воздействием обильной пищи и доброго вина ослабевало напряжение между двумя рыцарями — старым и молодым, — возвращалось и радостное оживление общества.

Но настроение у Лиллианы ничуть не улучшилось. Разве могла она разделять общее веселье, когда рушилась вся ее жизнь? И, в довершение ко всему, как бы для того чтобы оскорбить ее еще сильнее, этот мужлан вообще перестал замечать ее присутствие за столом, словно ему и дела нет ни до нее самой, ни до ее чувств. Было яснее ясного, что двое мужчин достигли согласия, совершенно не принимая в расчет ее мнение.

Сэр Корбетт наконец снова обратил на нее внимание только после того, как появились подносы со свежими фруктами и печеньем. Она в раздражении крутила в пальцах пустой кубок, когда он внезапно положил свою большую руку поверх ее руки. Лиллиана отпрянула и попыталась высвободиться, но его хватка только стала еще сильнее.

В равной мере встревоженная как ощущением жара, исходящего от его руки, так и скрытым смыслом его действий Лиллиана одарила его пылающим взглядом.

— Отпустите меня сейчас же, вы, наглец! — потребовала она. — Вы много себе позволяете, когда…

— Предполагается, что я очарован вами. — Он послал ей озорную улыбку и в дьявольской гримасе поднял обезображенную бровь. — Рискну сказать, что ваш отец будет просто в восторге, видя, как меня околдовала его «Лилли».

— Не называйте меня так!

— Это же ваше имя, правда? Готов признать, что «Лиллиана» лучше звучит для наследницы Оррика. А «Лилли» больше подходит для нежной и простой девушки, которая может оказаться служанкой благородного лорда. — Его глаза задорно светились. — Я предпочитаю Лилли…

Лиллиана была оскорблена сверх всякой меры.

— Тогда, может быть, вы поищете себе жену среди наших многочисленных служанок, если именно таков ваш вкус? Это уж наверняка не разбило бы мое сердце!

— Ах, но ведь случилось так, что я уже присмотрел тут одну милую девушку. Вы, вероятно, знаете ее? — Прежде, чем она опомнилась, он разжал ее пальцы, вцепившиеся в ножку кубка, и искусно переплел их со своими. — У нее прелестное лицо, а очертания тела — мягкие и радующие глаз. Правда, у нее дерзкие манеры и бойкий язычок. — Бессильная ярость Лиллианы забавляла его. — Она не сказала мне, как ее зовут, и все-таки я почему-то уверен, что рано или поздно найду ее.

— Не найдете, если она сумеет держаться от вас подальше, — процедила Лиллиана, не оставляя попыток отнять у него свою руку.

Сэр Корбетт ответил не сразу. Когда же он заговорил; у него в голосе звучала предостерегающая нотка.

— Обе — служанка и высокородная госпожа, так же как и весь Оррик, — станут моими. Не сомневайтесь. — Он разжал руку. — Хотите вы того или нет — для меня не имеет значения. Вы будете исполнять свой долг как дочь и жена, а я буду исполнять свой — как муж.

Это было произнесено с такой непререкаемой убеждённостью что сердце Лиллианы преисполнилось страхом. В этот момент он был ее врагом, врагом и больше никем. И он заявил о своей победе, когда сражение еще даже не началось.

Лиллиана была не в силах отвечать. Хуже того, она чувствовала, как щиплет у нее в глазах от глупых подступивших слез. Зная лишь одно — что надо бежать прочь от него, она внезапно встала из-за стола, в спешке едва не опрокинув свое кресло. Она не задержалась даже затем, чтобы принести свои извинения. Она в самом деле опасалась, что стоит ей заговорить — и постыдные слезы хлынут у нее из глаз.

Когда она покидала залу, все стихли, как и при ее появлении. Она понимала, что такой неожиданный уход станет предметом сплетен и кривотолков, что об этом будут судачить и строить догадки. Но она не могла здесь оставаться. Не могла!

И ни за что она туда не вернется, твердила она мысленно, поднимаясь по каменной лестнице. Незачем ей было уезжать из Бергрэмского аббатства и кидаться на помощь Туллии.

Но что сделано, то сделано, думала она, тыльной стороной руки вытирая мокрые от слез щеки. Она приехала в родной дом, и отец принял решение, что условия брачного договора следует соблюдать. Она замедлила шаги, остановилась, чтобы перевести дух, и прислонилась пылающей щекой к холодной и гладкой каменной стене. Это помогло ей хоть немного собраться с мыслями.

Необходимо было все обдумать и хоть на время ускользнуть от предсвадебного возбуждения, охватившего весь замок. Как хотелось бы ей сейчас убежать в лес и найти там какую-нибудь уединенную поляну, чтобы просто побыть одной!

Но она знала, что покинуть замок ей не удастся, и даже пытаться бесполезно. Стража никогда не выпустит ее среди ночи. Но и праздно сидеть у себя в комнате, терзаясь страхом и раздражением, она тоже не хотела.

Тогда она вспомнила о дозорной площадке. Дозорная площадка представляла собой маленький дворик на крыше главной башни, окруженный зубчатым парапетом. Некогда это было самое высокое место в замке. Но новые постройки, возведенные в Оррике ее дедом более пятидесяти лет тому назад, сделали Дозорную Площадку Старого Лорда, как ее называли, ненужной для охраны замка. В детстве Лиллиана использовала эту площадку для дневного сна, а иногда — как убежище, где можно без помех зализывать свои раны. И, как тогда, она почувствовала, что это — именно то место, которое ей сейчас нужно.

Она поднималась вверх по ступеням из твердого камня. Вверх, мимо своей комнаты, мимо двери в господскую опочивальню. Эта дверь вела в комнату, которую сэр Корбетт уже считал своей, — комнату, которую она, как все ожидали, разделит с ним. С гримасой на лице она поспешила дальше и наконец преодолела последний крутой пролет лестницы.

Лиллиана вышла на площадку и вдохнула холодный ночной воздух. Стоял сентябрь, и ранний осенний морозец покалывал ее руки и плечи, но она этого даже не замечала. Вокруг лежали земли Оррика, омываемые только слабым светом убывающей луны. Вдали, справа, виднелась темная бесформенная масса лесов. Впереди простирались поля и луга, молчаливые и тихие. Деревня у подножия длинного холма, на котором высился замок, казалась просто сгустком теней и все-таки расстилающаяся перед Лиллианой картина внесла в ее душу какое-то успокоение.

Все выглядело точно так же, как всегда. Оррик-Касл постоял здесь больше трех столетий. Из саксонской крепости он превратился в норманнский замок; он благоденствовал, и благоденствовал народ долины Уиндермир-Фолд. Даже напасти последних пяти лет не смогли до конца разрушить это процветание, а Лиллиана принимала близко к сердцу все, что здесь происходило. Наверняка сэра Корбетта не заботило благоденствие этих мест.

Решение далось неожиданно легко: она убежит в Бергрэмский монастырь. У нее нет других способов отсрочить свадьбу. Она знала, что, если отец решит забрать ее оттуда и сам явится за ней, настоятельница не сможет долго укрывать беглянку. Но сэр Корбетт — человек гордый… заносчивый и наглый, по правде говоря. Если невеста не явится к венчанию, это унизит его перед всеми благородными гостями. И, может быть, — пусть только может быть — он в возмущении откажется от своих притязаний.

Лиллиана вытерла последние слезы, которые еще оставались на лице. Не очень-то удачным был этот план, но другого ей не оставалось. Однако уже то, что она решилась на какой-то поступок, заметно подняло ее настроение.

Как она часто делала в прошлом, Лиллиана ухватилась обеими руками за каменный парапет зубчатой стены и перегнулась через него, как можно дальше подавшись вперед. Внизу поблескивала зеленая вода защитного рва, и, если бы она вытянула шею еще чуть-чуть, то смогла бы увидеть огромный обтесанный камень, который считался самой древней частью Оррик-Касла. Но этот вид так ей и не открылся, потому что твердая мускулистая рука без всякого предупреждения схватила ее и грубо оттащила от парапета.

— Что это вы затеяли, женщина?! — прогремел резкий голос. — По-вашему, вечно гореть в аду лучше, чем выйти за меня замуж?

Тут она смогла обернуться и встретила горящий взгляд сэра Корбетта.

Она в бешенстве попыталась стряхнуть тяжелые руки со своих плеч, но с равным успехом она могла бы попытаться повалить стену замка голыми руками.

— Руки прочь от меня, дикарь! Неужели мне нельзя побыть одной, когда я хочу?

— Нельзя, пока мы не поженимся и вы не произведете на свет наследника, — процедил он, стиснув зубы. — Я не допущу, чтобы вы разрушили мои планы, потому что вам пришла в голову дурацкая затея броситься с этой башни!

— Броситься с башни? — Лиллиана так и взвилась от негодования. — Вы слишком себя переоцениваете, если думаете, что я покончу с собой из-за вас! Я намерена остаться в живых и наслаждаться жизнью много-много лет, после того как вы уберетесь из Оррика!

Может быть, он ожидал от нее слез и истерик. Может быть, его позабавил ее сердитый отпор. Но, так или иначе, он ослабил хватку, и она немедленно вырвалась от него. Дозорная площадка была невелика, а в его присутствии казалась и того меньше. В темноте Лиллиана могла разглядеть его не очень отчетливо, но напряженная поза и стиснутые руки ее недруга красноречиво говорили, что он пытается совладать с каким-то сильным чувством. Каждый мускул его могучего тела был напряжен, словно в ожидании битвы, и она внутренне съежилась. Но сам этот страх, который он ей внушал, снова заставил разгореться ее ярость. Она не позволит ему утвердить над ней свою власть. Никогда!

— Теперь, когда вы спасли меня от самой себя, — начала она сухим, саркастическим тоном, — можете удалиться. Вам более незачем здесь находиться.

— О, я другого мнения, — ответил он столь же язвительно. — Это мой долг — знать каждый уголок и каждую щель в Оррик-Касле. Я почувствовал порыв холодного ветра с верхней лестницы, и решил выяснить, в чем дело. Однако, поскольку мы оба здесь, предлагаю как можно лучше воспользоваться этим стечением обстоятельств.

— Не вижу ничего хорошего в том, чтобы проводить время в вашем обществе! — выпалила Лиллиана. — Вы алчны и дерзки. Вы подозрительны и приходите к выводам, которые ни на чем не основаны!

Она повернулась, чтобы уйти. Но сэр Корбетт опередил ее и схватил за руку.

— Вам придется ответить за многое, леди Лиллиана, — угрожающе пророкотал он. — Вы рылись в моих вещах под видом простой служанки. Потом, по какой-то неназванной причине, продолжали этот фарс все время, пока я купался в ванне. Теперь я застаю вас на большой высоте надо рвом в такой позе, как будто вы собираетесь прыгнуть туда на верную смерть! — Он изогнул свою рассеченную бровь и воззрился на нее так, словно она была какой-то странной, невиданной зверушкой. — Может быть, вы сумасшедшая? Уж не по этой ли причине вашему отцу никак не удавалось сбыть вас с рук? — Он тряхнул ее так, что у нее застучали зубы. — Неужели я должен взять в жены помешанную, чтобы получить Оррик?

Когда он наконец отпустил ее, слезы хлынули у нее из глаз. Сейчас она с радостью бросила бы ему в лицо все мыслимые оскорбления и обвинения, но опасалась, как бы голос не выдал всю меру ее отчаяния. Ему нужен Оррик. Только Оррик.

Колени у нее дрожали, когда она отодвинулась от него.

— Я не сумасшедшая, — выговорила она тихо и потянулась к железному кольцу, чтобы открыть дверь. — Но вы, должно быть, действительно безумны. Жениться на женщине, которая вас ненавидит, и поселиться среди своих заклятых врагов — для этого нужно полностью лишиться рассудка.

Она боялась, что он последует за ней, когда она понеслась вниз по ступенькам, потому что знала: она сумела его разозлить. И только забежав к себе в комнату и плотно прикрыв за собой дверь, она вполне успокоилась. Но не прошло и двух минут, как она услышала за дверью его шаги, потом шаги другого человека. Сердце у нее ушло в пятки, но страх снова сменился возмущением, когда она услышала его голос:

— Я оставляю самого своего доверенного человека на посту у вашей двери, леди Лиллиана. Он позаботится о вашей безопасности и тем самым позволит мне спать спокойно — без подозрений, что вы станете копаться в моих вещах. Или попытаетесь улететь!

Вечер и без того был плохой, но эта последняя выходка переполнила чашу ее терпения. С криком, рожденным смятением и бешенством, она схватила первое, что попалось ей под руку, и изо всей силы швырнула этот предмет в дверь. Но, после того как стихло гудение потревоженной дубовой панели, Лиллиана услышала только приглушенный смех. Потом затихли вдали шаги сэра Корбетта и послышались звуки, свидетельствующие о том, что стражник располагается на ночлег у нее за дверью.

Вот когда она в полной мере ощутила безнадежность своего положения. В совершеннейшем отчаянии, чувствуя себя выдохшейся, как никогда с ней не бывало раньше, Лиллиана опустилась на колени на холодный каменный пол. Она бессознательно подобрала небольшой медный кувшин, который перед тем с таким неистовством швырнула в дверь. Она вертела и вертела в руках этот кувшин и не слишком удивилась, что он почти не пострадал. Только крошечная вмятинка осталась на его поверхности свидетельством минувших событий.

Глава 5

Ранним утром следующего дня Лиллиана толкнула дверь своей комнаты — сначала как обычно, а потом посильнее. Ей доставило мстительное удовольствие, что рослый страж, которого сэр Корбетт оставил у нее под дверью, встрепенулся, издал невнятное ругательство и вскочил на ноги. Ни взглядом, ни словом не дав понять, что вообще заметила его присутствие, она величественно проплыла мимо него с высоко поднятой головой.

Со своей стороны, сэр Рокк тоже немало потешился при виде ее надменной позы. Затем, когда она поспешно спустилась вниз, он взлетел по лестнице вверх — для того, как она подозревала, чтобы доложить своему хозяину о ее передвижениях.

По дороге в кухню Лиллиана могла только гадать, какие домыслы роятся в головах у домочадцев. Но она была полна решимости ни с кем не обсуждать события минувшего вечера и напустила на себя озабоченно-хлопотливый вид, который у любого отбил бы охоту потолковать о ее грядущей свадьбе. Но при всем при том она не могла не заметить сочувствующих, негодующих и откровенно любопытных взглядов, которыми сопровождали каждый ее шаг и гости, и челядинцы. Одного этого было бы достаточно, чтобы заставить ее в слезах забиться у себя в комнате, если бы она не рассчитывала все-таки избежать назначенной ей судьбы.

Но она дала себе такое обещание, и оно позволяло ей держать себя в руках. В долгие часы ночи она строила один план за другим, обдумывала любые возможности бегства. И теперь она находила в себе силы сохранять безмятежно-ясное выражение лица даже при подготовке мельчайших деталей церемонии собственной свадьбы, требующих ее внимания; она знала, что церемония не состоится.

Только один способ казался возможным. Для нее не было тайной, как разъярило Оделию и Олдиса внезапное появление сэра Корбетта в Оррике. Они давно уже лелеяли надежду, что будут править замком, поскольку возможность замужества Лиллианы почти не приходилось принимать в расчет. Однако прибытие сэра Корбетта с его внушительным вооруженным отрядом сразу все изменило. Тем не менее Лиллиана была уверена, что зять не позволит сэру Корбетту остаться в их доме, если этот злосчастный брак не состоится. И даже такой воинственный наглец, как сэр Корбетт, вряд ли рискнет навлечь на себя всеобщее осуждение, которое неминуемо последует, если он захватит Оррик силой. Даже находящийся сейчас в отсутствии король Эдуард не потерпел бы такого самоуправства.

Лиллиана, нахмурившись, углубилась в решение трудной задачи: нужно было посчитать, сколько припасов понадобится для вечернего пира. Она не собиралась беспокоиться о том, как отнесется к ее бегству сэр Корбетт. Единственное, о чем стоило беспокоиться, — это Оррик-Касл и северные земли зеленой долины Уиндермир-Фолд, которые не достанутся ему так легко, как он полагает.

Она так и не смогла понять, что заставило ее отца согласиться на этот союз. Отец был хорошим хозяином, справедливым в обращении с подвластными ему людьми, предусмотрительным в заботах об их достатке. Сделать такого воинственного зятя наследником своих владений — верный залог будущих неурядиц и раздоров. Лиллиана и представить себе не могла, что сэр Корбетт подчинится власти ее отца. Да и лорд Бартон не таков, чтобы кротко уступить бразды правления новому зятю.

Нет, твердила она себе. Любой союз между Орриком и Колчестером был бы роковой ошибкой. Брак между ней и сэром Корбеттом вообще невозможен.

Гусиным пером она сделала последнюю запись в кухонной книге и поднялась на ноги. Она намеренно откладывала свое возвращение в парадную залу: ей хотелось дождаться, пока все рыцари закончат утреннюю трапезу. Только с одним рыцарем ей действительно не хотелось встречаться лицом к лицу, но он мог задержаться именно для того, чтобы увериться: никуда она не делась из замка. Но даже если он еще там, размышляла она, это только послужит ей на пользу. Он увидит, как она занята дневными хлопотами, сочтет что дела идут на лад, перестанет так пристально следить за ней и тем самым облегчит ее побег.

Полная решимости, она встала и отряхнула широкие юбки своего платья с плотно облегающим лифом. Ярко-желтая ткань платья с богатой вышивкой составляла эффектный контраст с полотном цвета слоновой кости, из которого была сшита ее рубашка, по моде того времени видневшаяся из-под платья и составлявшая с ним единый наряд.

Единственным ее украшением был позолоченный пояс, простой сетчатый чепчик удерживал пышные волосы, уложенные в плотный узел на затылке. Однако, проходя по двору по направлению к главной башне, она не могла знать, как восходящее утреннее солнце окрашивает ее волосы в ярко-красный цвет и как играет в свете зари ее румянец. Но многие провожали ее взглядом, когда она проходила мимо.

Войдя в парадную залу, она беспокойно и быстро огляделась. Как она и ожидала, лишь немногие гости еще сидели за едой.

Другие разошлись, чтобы принять участие в многочисленных и разнообразных увеселениях, устроенных для их развлечения. Слуги сновали по зале: они вытирали столы, собирали для собак остатки пищи и относили на кухню грязную посуду. С удовлетворением хорошей хозяйки она отметила, что все идет, как должно идти.

И все же ее не покидало смутное беспокойство, природу которого она сама не могла понять. Может быть, ее смущала мысль о новой предстоящей стычке с ненавистным задирой-рыцарем? Может быть, она опасалась, что не сумеет сбить с него спесь своими резкими обвинениями и оскорблениями?

Разобраться в своих чувствах она не успела: из-за широкой колонны выступил Уильям, и она остановилась как вкопанная.

— О, Боже мой! — вырвалось у нее. Сейчас эта встреча оказалась совсем некстати. — Разве можно вот так выскакивать, как будто из засады?

— Я опасался… мне показалось, что ты избегаешь меня, — ответил он прямо; при этом он пристально всматривался ей в лицо.

— Я не избегаю тебя. Я вообще никого не избегаю.

— Даже Королевского Кречета?

— Королевского Кречета? Что ты имеешь в виду?

— Да неужели ты не слышала о его великих подвигах? — спросил Уильям с явной насмешкой. — Твой жених — большой друг Эдуарда, во всяком случае, в Лондоне ходят такие слухи. Хотя он действительно сопровождал Эдуарда на Восток, но, по-моему, все эти россказни насчет его героических деяний не очень-то правдоподобны.

— Но… Королевский Кречет? Да ведь Эдуард до сих пор не коронован.

— Правильно, Он развлекается в Нормандии, хотя ему следовало бы явиться сюда в нынешнем году, а то и раньше. Англия — корабль без капитана, — недовольно заявил он. — Но Эдуард спускает Корбетта, как охотничьего ястреба, когда придумывает ему какие-нибудь поручения.

— Если Корбетт из Колчестера действительно так близок к королю — пусть даже пока не коронованному, — зачем ему захватывать Оррик? И меня? — добавила она с сомнением. — В таком случае Эдуард вознаградил бы его за службу, пожаловав во владение более завидное поместье, чем наш Оррик.

На красивом, все еще мальчишеском лице Уильяма заиграла странная улыбка.

— Ты недооцениваешь Оррик-Касл, милая Лиллиана. В Англии не много найдется столь же хорошо укрепленных цитаделей на границе с Шотландскими холмами. Хотя я и считаю нашего короля глупцом из-за того, что он без конца откладывает свое возвращение, но какой-то запас здравого смысла у него есть. Нет, он знает, чего хочет. И сэр Корбетт усердно служит королю, вот и все.

— Так вот почему отец так легко дал согласие на этот отвратительный союз! — сразу поняла Лиллиана. — Так повелел король!

— Возможно, — буркнул Уильям, придвинувшись к ней поближе. Он повел глазами по сторонам, но обнаружил только трех слуг, занятых своими делами. — Ты должна быть моей — прошептал он совсем тихо и порывисто схватил за руки. — Для меня невыносима даже мысль, что ты станешь его женой.

Лиллиана залилась румянцем при этих дерзких словах. Она попробовала освободиться, но он держал ее крепко.

— Если бы я знала хоть какой-нибудь способ избежать этого брака, я ухватилась бы за любую возможность! — вырвалось у нее.

— Ах, значит, и ты находишь его уродливым, со всеми его отвратительными шрамами. Многих дам при дворе он просто пугает своим видом, хотя есть и такие леди — правда, их немного, — которых, как ни странно, привлекают эти боевые отметины. Я рад, что ты относишься к числу тех, кому на него просто глядеть противно.

Лиллиана промолчала. Да, сэр Корбетт внушал ей ужас. Но не рубцы от старых ран пугали ее. Они были устрашающими, но не отвратительными. Она невольно припомнила следы трех огромных когтей на его плече, и в ней снова всколыхнулась эта странная смесь страха с благоговением.

Растревоженная воспоминаниями, она задержала взгляд на Уильяме, пытаясь избавиться от навязчивого образа сэра Корбетта.

Уильям Дирн по праву считался несравненным красавцем. Совершенные черты лица и безупречно гладкая кожа делали его любимцем женщин всех возрастов. Но почему-то Лиллиана не находила в нем прежнего очарования. И губы у него как-то капризно сложены. А может быть, и всегда так было?

Нахмурившись, она отвернулась и быстро зашагала к тяжелым двустворчатым дверям. Но он последовал за ней. Не успела она спуститься на несколько ступеней по лестнице, ведущей во двор, как он снова остановил ее.

— Лиллиана… — Его синие глаза с мольбой были устремлены на нее. — У нас все было бы по-другому…

— Да, — прошептала она; тоска по прошлому переполняла ее. — Ты прав.

Лиллиана пересекала двор, направляясь к птичнику, боролась с подступающими слезами. Куры разлетались при ее приближении, поднимая маленькие вихри пыли. Она наблюдала, как птицы медленно возвращались на свои насесты. В птичнике, как и во многих других уголках Оррика время ничего не изменило. В детстве она часто находила здесь утешение от преходящих печалей. Негромкое квохтанье кур всегда успокаивало ее.

Но даже это умиротворяющее воспоминание о днях минувших не принесло покоя душе Лиллианы. Она сердито смахнула с лица слезы. Она лишена даже такой роскоши, как возможность тосковать по любимому, с которым ее разлучили, потому что Уильям уже не был тем прекрасным юношей, которому она некогда отдала свою любовь. Он изменился.

Или, может быть, изменилась она.

Лиллиана вытерла лицо полой своей рубашки, не обращая внимания на суматоху, вновь поднявшуюся среди кур. В голове мелькали бессвязные мысли о разбитых мечтах, о разрушенной надежде на счастье, о горькой правде реальности. И реальность оказалась воистину безжалостной, потому что ее снова схватили за руку, и, подняв глаза, она встретила гневный взгляд сэра Корбетта.

— Так, так, значит, вот по кому вы изнываете, — по Уильяму Дирну. Подумать только, а ведь я было поверил, что вы — чистая девственница.

— Как вы смеете! — вскричала она в неподдельном возмущении. — У вас нет никакого права обвинять меня в таких вещах…

— Если не в поступках, так уж в мыслях — наверняка, — перебил он ее. — Вы отрицаете, что проливали тут слезы?

Большим пальцем другой руки он провел по ее щеке, стерев по последней слезинки. Этот жест можно было бы счесть ласковым, но он показался холодным и оскорбительным за жестокости слов, сопровождавших его.

Она вскинула голову.

— Он женат.

— Совершенно верно, — сухо подтвердил он.

На мгновение она лишилась дара речи: как он смел даже подумать о ней такое?! Затем, овладев собой, она быстрым рывком выдернула у него свою руку.

— У вас душа низкорожденного… низкорожденного… — Она заколебалась, подыскивая слово, которое посильнее оскорбило бы его.

— Низкорожденного бастарда? — подсказал он с холодной усмешкой. — Уверяю вас, я не низкорожденный и не бастард. Вам, однако, придется поверить мне на слово: моих родителей расспросить невозможно. Их обоих нет в живых, и в их смерти я виню дом Орриков.

— Мой отец не убивал вашего отца! — горячо запротестовала Лиллиана. — И уж во всяком случае он неповинен в смерти вашей ма…

— Моя мать умерла от разбитого сердца. Ее свела в могилу тоска по супругу: жизнь без него оказалась для нее горше смерти.

Эта тирада дала Лиллиане минутную передышку, и, собравшись с силами, она заговорила более ровным тоном:

— Вы не хотите услышать правду. Вы жаждете только мести, и теперь ваша месть свершилась.

Сэр Корбетт пожал плечами и, помолчав, ответил:

— У меня много причин желать этого брака. Но они вас не касаются.

— Не касаются! — вскричала Лиллиана. — Моя судьба, мое будущее — меня не касаются? С какой легкостью вы готовы разрушить мою жизнь, словно со мной можно вообще не считаться! Как будто я не более чем вьючное животное! — Ей уже было не под силу сдерживаться; Она стояла перед ним в полумраке птичника, сверкая глазами и упершись кулаками в бока.

— Такова воля вашего отца.

Он снова пожал плечами и медленно обвел ее взглядом. Лиллиана ощутила его взгляд почти как прикосновение, но старалась ничем это не обнаружить. Когда их глаза снова встретились, он холодно улыбнулся:

— Кстати, насчет вьючного животного. Я хотел бы напомнить вам, что первейшим долгом моей жены будет выносить моего наследника. Это не слишком большая тяжесть, и, насколько могу судить, вы очень неплохо приспособлены для такой ноши.

— А что вы скажете о другой ноше? О другом бремени? О бремени вашего похотливого внимания? — кричала она, уже не выбирая слов. — Я презираю вас! Я не хочу, чтобы вы были моим мужем!

В следующий момент он уже держал ее своей железной хваткой; он не позволил ей уклониться от его ледяного взгляда.

— То, что вам ненавистно мое прикосновение или мое внимание, для меня не имеет значения. Вы будете моей женой. Вы будете делить со мной ложе. Вы будете вынашивать моих детей. Если вам противен вид моих шрамов на лице и на теле — закрывайте глаза. Но и не помышляйте о том, чтобы уклониться от выполнения своих обязанностей жены!

Ей казалось, что всей кожей своей, с головы до ног, она ощущает опаляющее пламя его гнева… Их разделяло лишь несколько дюймов, и этот гнев казался почти осязаемым. А потом неожиданно он вовлек ее губы в долгий и требовательный поцелуй.

Бороться было бесполезно: она не могла пошевелиться, как будто силы у нее было не больше, чем у котенка. Охваченная нарастающей паникой, она отчаянно пыталась уклониться от его губ, но он быстро справился с мятежом, прижав ее голову к себе. Он провел языком по ее нижней губе от уголка до уголка, и сделал это с таким искусством, что она задохнулась. Ее губы дрогнули, и он силой проложил себе путь между ними.

Лиллиана не могла вздохнуть. Она не могла ни о чем думать не могла заставить свое окаменевшее тело повиноваться ей. Его горячий язык прорывался в ее рот так властно и решительно, что ею овладели смятение и слабость. Она почувствовала, что его рука у нее на спине немного сдвинулась, еще секунда — и он крепко прижал ее к своему могучему торсу. Ее тело, казалось, уже не существовало само по себе и служило лишь продолжением его тела, но так же и ее воля становилась лишь продолжением его воли.

Однако Лиллиана была не из тех, кто легко сдается. В бессильной ярости она колотила его по плечам, пытаясь противостоять его превосходящей силе. Она брыкалась, стараясь попасть ногами по его голеням, но он просто перехватил ее пониже спины и поднял над полом. И все это время он не отрывался от ее губ.

Лиллиана была беспомощна против этой неистовой атаки, а ее борьба — безуспешна, и, по правде говоря, когда ее тело было так крепко прижато к его литым мускулам, думать оказалось почти невозможно. Ее разум громко протестовал против такого бесцеремонного обращения, но где-то внутри нее зарождалась странная теплота, которая, медленно растекаясь по телу, лишала ее всякой способности к сопротивлению, пока Лиллиана не ощутила с ужасом, что она податлива в его руках и открыта его поцелую.

И держал он ее теперь по-другому, не так, как за минуту перед тем. Его руки стали ласковыми; он поглаживал ее по спине, хотя все еще не позволял ей отдалиться. Его губы стали менее требовательными и более источающими соблазн, которому трудно было противостоять. Она не замечала, как крепко вцепились ее пальцы в гладкую ткань его туники и как покорны его губам ее губы.

Но когда ее язык потянулся навстречу его языку, она полностью осознала, каким острым наслаждением наполнено сейчас все ее существо. Она чувствовала себя так, как будто в ее прежней холодной форме пламенеет расплавленное новое «я». Это было страшно — до такой степени утратить власть над собой. Это было страшно — но восхитительно. И если бы это еще продолжалось…

— Где теперь твои протесты? — прошептал Корбетт, осторожно коснувшись губами ее уха.

К Лиллиане вернулась способность дышать; вернулся и рассудок.

— Отпустите меня, — с трудом попросила она.

— Тогда не держись так крепко за мою тунику, — напомнил он.

Устрашенная собственным бесстыдным поведением, Лиллиана немедленно выпустила его тунику.

Он бережно поставил ее на землю, но отпустил не сразу, а лишь после того как еще раз крепко привлек к себе. За тканями одежды Лиллиана отчетливо ощутила выступающий бугор его плоти, прижатый к ее животу, и попыталась увернуться. Но его лицо снова обрело выражение язвительной насмешки, и он оценивающим взглядом уставился на нее.

— Ты говоришь, что презираешь меня, но… — Он пожал плечами. — Все равно, это не имеет значения. Возможно, ты и боишься нашего брака, но мы с твоим отцом уже обо всем договорились. Завтра ты станешь моей женой.

Он отпустил ее, и она отступила от него на несколько шагов. Какой он бесчувственный, думала Лиллиана. Совершенно равнодушный к ее терзаниям. Ей хотелось плакать и громко сетовать на судьбу, но гордость не позволяла ей этого. Как бы желая освободиться от тревожного ощущения его телесной близости, она отерла губы тыльной стороной ладони.

— Возможно, я стану вашей женой, — хрипло выговорила она. — Но все равно я буду вас ненавидеть!

В ее глазах засверкали непрошеные слезы, когда она увидела, как потемнело его лицо. Он снова заговорил, и его голос был низким и спокойным, но она безошибочно уловила торжествующий в нем сарказм.

— Поживем — увидим. Но запомни мои слова, Лилли, тебе удастся так легко отделаться от воспоминания о вкусе моего поцелуя или о прикосновении моих рук. — Он повернулся и пошел к выходу, затем остановился и смерил ее ледяным взглядом. — Но если ты действительно сочтешь меня таким уж отвратительным, ты всегда сможешь закрыть глаза и воображать, что это твой прелестный Уильям так тебя разогрел.

И тогда, с видом совершеннейшего отвращения, он вышел за дверь.

Глава 6

— Три жареных цыпленка, пригоршня печеных бобов, кусок сыра, большая тыква… — Лиллиана укладывала все-эти продукты в корзинку с крышкой, надеясь, что ни Туллия, ни служанка Ферга не заметят, как дрожат у нее руки… Она боялась выронить что-нибудь и тем самым выдать себя. Ее стремление сбежать в Бергрэмское аббатство окрепло десятикратно после ужасной встречи с сэром Корбеттом в птичнике. Лиллиана понимала, что дрожь в руках вызвана не только ожиданием побега, но и непонятной властью, которую он возымел над ней, и от этого ярость, клокотавшая в ней, только разгоралась.

Как она ни старалась выкинуть из памяти все, что случилось между ними, это ей не удавалось. У нее даже не было сил, чтобы сразу уйти из полутемного птичника, так она была потрясена ужасными чувствами, которые пробудил в ней Корбетт. Лихорадочные мысли сменяли одна другую. Но хуже всего было ощущение его невероятной власти над ней. Его поцелуя и ласковой руки оказалось достаточно, чтобы управлять ею! Его оскорбления и угрозы оказались менее разрушительными, чем его страсть. От одного воспоминания об этом Лиллиану бросало в краску — даже сейчас.

Если бы не Томас, она могла бы до сих пор прятаться среди кур в птичнике. Но он ее там обнаружил и принес сообщение, что в зале требуется ее присутствие. С той минуты сестры и гости уже не позволяли ей выполнять обязанности хозяйки дома. Вместо этого ей пришлось сопровождать дам на соколиную охоту и принимать участие в мучительно долгом завтраке на лужайке. Вскоре после полудня прекрасные охотницы уже снова были в замке, но мужчины к этому часу еще не вернулись с охоты. И когда Туллия между делом упомянула о том, что Матушка Гренделла, повивальная бабка и знахарка, занемогла и слегла в постель, Лиллиана усмотрела здесь знамение свыше. И теперь она готовила для старой женщины корзинку с лакомствами от свадебного пира.

— Заверни в этот платок несколько пирожков и большой ломоть белого хлеба и положи их сюда, — приказала Лиллиана Ферге.

— Зачем тебе ехать самой, Лиллиана? — запротестовала Туллия. — С этой корзиной можно послать в деревню любого слугу!

— Туллия, если мне придется пробыть в этом замке и в этой компании еще хотя бы одну минуту, клянусь тебе, я просто взвою! Неужели мало того, что я должна идти под венец с этим гнусным рыцарем? Неужели мне нельзя провести последние часы моего девичества так, как я хочу? — Ее глаза, отсвечивающие янтарем, были широко раскрыты и полны слез.

Тронутая мольбой сестры. Туллия не стала спорить.

— Как хочешь, милая сестра. Но умоляю тебя, не задерживайся и возьми с собой грума.

Брать с собой грума не входило в намерения Лиллианы, воспользовавшись суетой, царившей в замке, — гости развлекались, а слуги сбивались с ног от множества непривычных дел, — Лиллиана вывела из конюшни лошадь. Усевшись в седло, она прислушалась к себе: в душе чувство облегчения боролось с угрызениями совести. Ей казалось, что минуты больше она не сможет делать вид, что смирилась со своей судьбой. И все же не стоило притворяться, будто она не чувствует за собой никакой вины замышляя такой ужасный поступок. Как ни стремилась она избежать этого брака, Лиллиана понимала, каким ударом для отца будет ее побег.

Она совсем не хотела быть непокорной дочерью. Хотя в округе и поговаривали о том, что она слишком долго отсутствует в Оррике и предпочитает оставаться при монастыре, тем не менее она покорилась воле отца и не вышла замуж за сэра Уильяма. Ей ставили в вину упрямый характер, но не прямое неповиновение.

Однако то, что она замышляла сегодня, было не чем иным, как самым возмутительным непослушанием, и она это понимала. Ее бегство опозорит не только жениха, как ей хотелось бы, но и ее отца. Был момент, когда она, уже миновав подъемный мост, едва не повернула назад. Она отпустила поводья, и стройная лошадка заплясала под седлом, а потом весело поскакала по кругу… и наконец Лиллиана ласково потрепала ее по шее.

— А теперь вперед, Эйри. Вперед, девочка. — Она провела пальцами по гриве гнедой кобылки. — Я знаю, тебе не хочется покидать свой дом. И мне тоже не хочется.

Свернув с древнего моста на ровную дорогу, Лиллиана испытала сильнейшее искушение обернуться и взглянуть на замок. Она знала, что увидит: стены из светлого известняка, высокие и прочные; отягощенные плодами сучья каштана, нависающие над зубчатой стеной, и неизменных стражников, раз за разом совершающих обход.

Но что-то не позволило ей обернуться. Здесь был ее родной дом, и она любила его всем сердцем. И все же ее не оставляло ужасное чувство, что он никогда уже не будет тем местом, без которого она до сих пор не могла представить себе свою жизнь. Если ей и суждено когда-нибудь вернуться сюда, возвращение, вероятно, будет совсем другим. Набравшись решимости, она пустила вскачь послушную лошадь, не обращая внимания на встречный ветер.

Лиллиана прямо сидела в седле, ее желтое саржевое платье было уложено глубокими складками вокруг колен всадницы. Перед собой она везла тяжело нагруженную корзину, потому что действительно хотела отвезти гостинцы Матушке Гренделле. Но медлить было нельзя, и когда она доскакала до околицы деревни, ей уже было ясно, что делать. Поблизости, у общинного источника, собралось несколько женщин. Молодые матери, незамужние девушки из деревни приходили сюда дважды в день. На рассвете они приносили к роднику белье и одежду и стирали все это в больших деревянных корытах, а потом развешивали для просушки поверх кустов и на сучьях деревьев.

Теперь они возвращались, чтобы забрать свои вещи прежде чем начнется дождь: с запада набегали грозовые тучи.

— Бог в помощь, Мег, Берта. — Она кивнула двум женщинам, которых знала, а потом и еще одной. — Бог в помощь, Теда.

— День добрый, миледи, — Теда неуклюже поклонилась. — Дозвольте сказать, мы все рады, что вы вернулись в Оррик.

— Вот и хорошо, — ответила Лиллиана. Искренность Теды тронула ее, но и заставила еще острее почувствовать свою вину.

— Мы все слышали насчет завтрашних дел в замке. То-то будет радость для всех для нас! — продолжала Теда. — И надо же, обе сестры венчаются разом! Вот это будет денек так денек!

Лиллиана заставила себя улыбнуться.

— Теда, — начала она. — У меня к тебе просьба. — Уговорить простодушную Теду отнести корзинку к Матушке Гренделле оказалось совсем легко; к тому же ей было предложено часть угощения взять себе. Хотя женщина пожирала Лиллиану любопытным взглядом, можно было не сомневаться: ни Теда, ни любой другой житель деревни не посмеет даже вообразить, что кто-то умышленно пойдет наперекор воле лорда Бартона. Теде и в голову не пришло бы, что Лиллиана может ослушаться отца. В худшем случае она могла бы предположить; что Лиллиана отправилась на свидание с воздыхателем, которого оттеснил могущественный Корбетт. Это Теда могла бы понять и даже посочувствовать. Но прямое противодействие лорду Бартону? Да никогда в жизни.

Не желая еще больше задерживаться и терзать себя мыслями о собственном двуличии, Лиллиана быстро развернула лошадь. Еще раз милостиво поблагодарив добрую Теду, она послала Эйри в галоп.

Лиллиана выбрала нижнюю дорогу, которая вилась вдоль медленной речушки за яблоневым садом. Эта дорога была длиннее, но безопаснее, потому что из замка ее не было видно. Когда же беглянка миновала сад и выехала в поля, с которых уже был убран урожай ячменя и пшеницы, она помчалась во весь опор. Она слишком боялась погони и не могла позволить себе ни минуты отдыха.

Многие поднимали головы и глядели ей вслед, когда она проносилась мимо в облаке отлетающих назад густых каштановых волос, и ее нарядные юбки вздувались, как паруса на ветру. Она понимала, что ее путь будет легко проследить: многие укажут направление, куда она проскакала. Однако она рассчитывала, что ее союзником будет время. Если хоть немного повезет, отец не узнает о ее побеге, пока не вернется с охоты, а это случится, только когда наступят сумерки. Если она к тому времени окажется достаточно далеко, преследователям придется искать ее в темноте, и это задержит погоню.

Задержит, но не остановит. Гнев отца будет ужасным. Но сэр Корбетт… о том, в какую ярость придет сэр Корбетт, она даже думать не хотела.

Лиллиана ехала по большой дороге, направляясь к Миддлинг-Стоуну, за которым находилась развилка; там она должна была свернуть к аббатству. Тяжелые тучи, нависшие над долиной, принесли на землю ранние сумерки, и тускло-фиолетовые тени легли на землю.

Лиллиана беспокойно взглянула на небо. Чтобы не возбуждать подозрений, она не прихватила с собой ни плаща ни накидки. Теперь она опасалась, что промокнет насквозь все равно, решила она, уж лучше прокатиться на лошади в мокром платье, чем провести всю жизнь с ненавистным мужем. И она решительно послала вперед уставшую лошадь.

Она была еще довольно далеко от переправы через реку, когда упали первые капли дождя. Лиллиана взглянула на небо, и сердце у нее ушло в пятки. Устрашающая пурпурная туча, неумолимо наступая с запада, низко нависала над землей. Она надвигалась как грозная морская волна, тяжелая неостановимая, освещаемая то тут, то там вспышками молний.

Раздался первый громовой раскат, затем последовал второй удар, более резкий, который заставил Лиллиану подскочить в седле. Лошадь забеспокоилась, но когда Лиллиана хлестнула ее, она, казалось, полетела вперед. Однако гроза надвигалась.

Они не преодолели еще и половины пути, оставшегося до переправы, когда налетел порыв ураганного ветра. Лиллиана пригнулась к шее лошади, пытаясь ее успокоить, но она и сама была напугана едва ли не больше, чем выбившееся из сил животное. Дождь полил сильнее; гонимые ветром струи хлестали Лиллиану по лицу и рукам. Ей оставалось только одно: прильнуть к шее дрожащей лошади, плотно вцепившись в гриву обеими руками.

Лошадь в панике рванулась вперед по глинистой дороге, словно целая стая демонов гналась за ней. И всадница, и лошадь очень быстро вымокли насквозь. Вскоре Эйри замедлила свой стремительный бег. Но Лиллиане никак не удавалось подчинить своей воле перепуганную кобылку. И когда наконец перед ними внезапно возникли бурлящие воды реки Кин, Эйри внезапно остановилась, тяжело дыша, и никакими силами Лиллиана не могла заставить ее сдвинуться с места.

Только призвав на помощь все свое самообладание, Лиллиана не впала в панику сама. Она предпринимала отчаянные попытки успокоить лошадь, чтобы побудить ее перейти реку вброд. Но упрямая Эйри не намеревалась делать ничего подобного. Она фыркала и взбрыкивала при каждом движении Лиллианы и топталась на месте, отворачиваясь от бурного потока.

Лиллиана была вне себя. Все шло так хорошо! Даже гроза помогала ей, задерживая тех, кто сейчас наверняка идет по ее следу. Но если Эйри не перейдет реку…

Полная решимости не отступать от задуманного, Лиллиана соскользнула с седла на землю, крепко сжимая в руке поводья. Мокрые юбки облепили ноги так, что каждый шаг давался с трудом. Ее волосы мокрым текучим плащом окутывали голову и плечи. Но Лиллиана ничего этого не замечала. Она тянула лошадь за собой, пытаясь провести ее через разбушевавшийся ноток.

Сначала лошадь отказывалась сдвинуться с места и только дико вскидывала голову. Но Лиллиана не сдавалась. «Боже милосердный, помоги мне», — молилась она, стуча зубами от холода. В конце концов, устав от бесплодного сопротивления, лошадь двинулась за хозяйкой. Вода была ледяная, но Лиллиана заставила себя ступить в реку. Она медленно продвигалась вперед и была уже близка к тому, чтобы торжествовать победу — все-таки они уже переправлялись через реку! — и вот тогда случилось непредвиденное.

По течению реки быстро плыло, покачиваясь, недлинное, но толстое сучковатое бревно. Лиллиана не обратила внимания на его внезапное появление, но для Эйри это было последней каплей. Сучья задели ее передние ноги, а потом бревно, развернувшись, ударило ее и по задним ногам. Возмущенная лошадь рванулась в сторону и заметалась в поисках более твердой опоры для ног.

Лиллиана разом потеряла равновесие, когда поводья вырвались у нее из рук. Она упала в леденяще-холодную воду, и течение тут же отнесло ее от лошади. К тому моменту, когда она смогла встать на ноги, Эйри уже выскочила на берег и с диким ржанием умчалась прочь.

Удалось встать на ноги и Лиллиане; отчаяние и страх тяготили ее душу. И рубашка, и платье были мокрыми и тяжелыми. Она продрогла до костей, от холода у нее зуб на зуб не попадал. Все ее мысли сейчас сосредоточились на одном как спастись от невыносимого холода; и она потащилась к топкому и скользкому берегу.

И ветер, и дождь как будто сговорились сокрушить ее, и даже река, казалось, стремится утащить ее на глубину, затягивая в водовороты тяжелые мокрые юбки. Но она упорно боролась, вырываясь из вспененного потока.

К тому времени как Лиллиана вышла на берег, она совсем выбилась из сил. Слезы мешались с дождем, и ей пришлось опереться на искривленный ствол тиса — ноги ее уже не держали. Эйри бесследно исчезла, и Лиллиана уже не рассчитывала найти ее. Оставалось только надеяться, что пугливая лошадка благополучно доберется до дома.

Но рыдания, которые она до сих пор подавляла, теперь прорвались наружу, и волна нестерпимой жалости к себе затопила Лиллиану. Как несправедливо, что эта гроза помешала ее побегу! Как несправедливо, что ей выпало на долю покинуть родной дом таким недостойным способом! И как несправедливо, что отец оказался столь непреклонным в своем решении выдать ее замуж за это чудовище — сэра Корбетта! Ни с Оделией, ни с Туллией так не поступали, растравляла она себя, поминутно — хоть и безрезультатно — вытирая глаза. Им позволили выбрать себе мужей по сердцу. А ей — нет. Почему?

Ответа на этот вопрос не было — по крайней мере, такого ответа, который она согласилась бы принять. Несчастная и жалкая, как никогда раньше, Лиллиана скорчилась в убогом укрытии, которое мог ей предоставить старый тис.

Когда ливень кончился, было уже совсем темно. Только скудный свет от лунного серпа пробивался сквозь высокие облака, оставшиеся после грозы.

Однако теперь Лиллиану подстерегала новая беда. Из-за отшумевшего ливня вода в реке поднялась настолько, что, казалось, Кин вот-вот выйдет из берегов. Переправляться сейчас на ту сторону даже верхом отважился бы не всякий, перейти ее вброд было попросту невозможно. Раздавшийся поток наполнял ночь шумом, в котором тонули все другие звуки. Лиллиана безнадежно смотрела на далекий противоположный берег. Переправиться она не сможет — это было ясно. И она медленно повернулась, чтобы уйти от реки.

И тогда она увидела гигантскую фигуру.

За ней молча наблюдал всадник, сидящий на могучем коне. Темнота скрадывала его черты, но Лиллиане незачем было видеть его лицо, чтобы понять, кто это такой. Она замерла на месте, и даже сердце у нее, казалось, перестало биться. Сэр Корбетт нашел ее. В темноте, под грозой — он выследил ее. Это казалось невозможным — и все же он был перед ней. И Лиллиана безошибочно чувствовала его гнев и враждебность.

Она не размышляла. Она не приняла сознательного решения, что речные волны будут к ней более милосердны, чем этот мстительный жестокий рыцарь. Она просто инстинктивно попятилась назад, лишь бы отдалиться от его яростного молчания.

Ноги у нее уже настолько окоченели, что она едва ли почувствовала, что снова вступила в ледяную воду. Течение увлекало за собой ее юбки; течение сбивало с ног. И тут, медленным ровным шагом конь двинулся к ней. Лиллиану обуяла настоящая паника. Как одержимая, она стремительно повернулась и устремилась прочь от берега, в холодные черные воды. Не сделав и двух шагов, она оступилась на камне, и течение подхватило ее. Она барахталась, пытаясь удержаться на поверхности и в то же время отплыть как можно дальше от всадника. Но он уже настиг ее, и она почувствовала, что твердая рука крепко ухватила ее сзади за ворот платья; не успела она опомниться, как он вытащил ее из воды.

— Отпустите меня, вы, подлое животное! — вскричала она, когда он бесцеремонно швырнул ее в седло перед собой. — Уберите руки, или мой отец прикажет выпороть вас так, что на вас живого места не останется!..

— Кого действительно надо выпороть, так это тебя — сказал он, удерживая ее руки, так чтобы она не могла сопротивляться, а потом крепко прижал ее к своей широкой груди. — Вот только пока неизвестно, кому выпадет эта честь — твоему отцу или мне.

Угроза, прозвучавшая в его словах, на несколько мгновений заставила Лиллиану примолкнуть. Прилагая все усилия, чтобы голос не выдал ее, она отважно потребовала:

— Лучше бы вам меня не трогать. Ну и что, что у нас с отцом бывают разногласия… Он никогда не позволит…

— Твой отец, — прошептал он ей на ухо, — благословил меня на поиски своей сумасбродной дочери, моей сумасбродной невесты. Не забывай, день нашей свадьбы близок. После того как будут принесены обеты, ни твой отец, ни кто-либо другой не посмеет указывать мне, каким образом я должен добиваться повиновения от собственной жены!

Как ни была она перепугана раньше, это не шло ни в какое сравнение с тем ужасом, который породили в ней эти слова. С криком отчаяния она рванулась, чтобы высвободиться и спрыгнуть, но добилась этим только одного: равновесие в седле было нарушено. Копыто коня соскользнуло с неровного камня, и с громким всплеском оба седока ушли под воду.

Лиллиана выскочила из воды первая; она ничего не видела, потому что мокрые волосы залепили ей лицо. Но не успела она найти твердую опору для ног или хотя бы броситься вплавь, как его рука нашла ее руку, и одним быстрым рывком он снова подтянул ее к себе. Как будто она была просто ничтожным обломком, из числа тех, что несла река, он выволок ее из воды на берег — туда, где было повыше.

Когда наконец, он усадил ее на лесной поляне, густо росшей травой, и остановился, она еле дышала, но и он задыхался почти так же, как она. Он стоял над ней темным дуэтом в слабом лунном свете и казался ожившим воплощением всех ее детских ночных кошмаров. Молчаливый, безликий демон, чернее самой ночи, страшнее всего, что могло изобрести дневное воображение. И он был уверен, что она станет его женой!

Она заплакала и закрыла лицо руками. Она не хотела плакать перед ним, но ничего не могла с собой поделать.

Она сделала все, что могла, но этого оказалось недостаточно. Хладнокровно и умело он выследил ее, и теперь она действительно была полностью в его власти.

Она не знала, что ее ждет. В лучшем случае — злобные обвинения и угрозы. В худшем — побои. Она пыталась утешить себя тем, что убивать ее он не станет, после того как выловил из реки, хотя такое искушение у него наверняка было. Но он ничего не говорил и не сделал к ней ни шагу, и тогда она подняла на него грязное, залитое слезами лицо.

Однако сэр Корбетт вообще не смотрел в ее сторону. Его глаза были прикованы к вороному жеребцу. Едва различимый в темноте, конь медленно выбирался на берег, припадая на переднюю ногу, и было очевидно, что каждый шаг причиняет ему боль.

Сэр Корбетт сразу рванулся к коню, но вдруг остановился и обернулся к ней. Он опустился рядом с ней на одно колено, поднял тяжелую прядь ее спутанных волос и слегка потянул за эту прядь.

— Ты сделала все, что могла, чтобы высмеять меня. Чтобы меня опозорить. — Он потянул ее за волосы чуть сильнее. — Чтобы меня утопить.

Затем он низко наклонился, так что его лицо оказалось почти рядом с ее лицом. Даже в темноте она с ужасом ощутила, каким бешенством сверкают его холодные серые глаза.

— Но если окажется, что из-за тебя Кисмет искалечен навсегда, то ты пожалеешь, что на свет родилась!

Он не оставил ей времени для ответа, и, по правде говоря она и не хотела отвечать. Она могла лишь оставаться там где была, и с тревогой наблюдать, как бережно ведет он коня до берегу вверх, выбирая более пологий склон. Потом он легкими умелыми движениями ощупал поврежденную ногу, то и дело поглаживая коня и все время приговаривая непонятные ласковые слова.

Несмотря на свой страх, Лиллиана не могла ошибиться: между конем и его хозяином существовало несомненное понимание. Такое случается не часто, думала она. Будь это не он, а кто-нибудь другой, она искренне восхищалась бы им. А так ее страх только усилился: ведь она была уверена, что этот доблестный рыцарь израсходовал на боевого коня весь запас своих добрых чувств.

Лиллиана сидела на траве, скорчившись и обхватив руками колени, когда Корбетт провел коня мимо нее.

— Поднимайся и пошли, — кратко приказал он, даже не позаботившись взглянуть, повиновалась ли она ему.

Но Лиллиана хорошо понимала, что сейчас нельзя ему перечить. Больше ничего не было сказано между ними, когда они пустились в обратный путь: молчаливый рыцарь, прихрамывающий конь и несчастная, поникшая девушка.

Глава 7

Лиллиана не смела расспрашивать сэра Корбетта, но в голове у нее кружились сотни вопросов. Как он собирается поквитаться с ней? Не думает ли он, что они так и будут плестись пешком всю ночь, чтобы успеть вернуться к венчанию? Есть ли у нее хоть единый шанс спастись от него? Но он вообще не говорил ничего, и, оставленная наедине со своим воображением, она начала предполагать худшее.

Сэр Корбетт нарушил свое гневное молчание лишь тогда, когда они приблизились к какой-то хижине. Он разбудил спящего пастуха, который с готовностью согласился услужить суровому рыцарю. После того как Кисмет был удобно устроен в овчарне пастуха, сэр Корбетт обратился к пастуху и вручил ему золотую монету.

— Ты получишь вторую такую же монету за труды, если запомнишь то, что я тебе скажу. Отправляйся немедленно в Оррик. Говори только с сэром Рокком или с сэром Бартоном, и не бойся их побеспокоить. — Он метнул в сторону Лиллианы пронзительный взгляд. — Скажи лорду Бартону, что его дочь со мной. Я сам присмотрю за тем, чтобы она была доставлена к венчанию вовремя.

В самом выборе его слов было нечто такое, что заставало Лиллиану затрепетать. Она могла выдержать холодную ненастную ночь. Даже с леденящим ветром она могла бы как-нибудь смириться. Но чтобы остаться одной с этим злобным, мстительным человеком…

Почти не сознавая, что она делает, она начала понемногу отдаляться от кружка, скудно освещаемого масляной лампой. Она обессилела от пережитых испытаний; она страдала от холода, и сильнее всех других чувств ее обуревал страх. Но сэр Корбетт — при том, что все его внимание, как казалось, было целиком отдано коню, — мигом уловил этот маневр Лиллианы.

— Стой где стоишь, женщина! На этот раз не надейся убежать!

Жестом он приказал пастуху отправляться в путь. Теперь его дурное настроение неминуемо должно было обратиться против Лиллианы: она осталась с ним одна. Она приготовилась к худшему: к вспышке ярости и даже к удару его тяжелой руки. Но, не дождавшись ни того, ни другого, она отважилась бросить в его сторону быстрый взгляд.

Сэр Корбетт не приблизился к ней. Он все еще стоял неподвижно, прямой и высокий; колеблющийся свет лампы выхватывал из темноты его мускулистую фигуру. Но вместо гримасы ярости, которую она ожидала увидеть, она встретила иной взгляд — задумчивый и как бы оценивающий. И выжидающий.

Сердце у нее забилось едва ли не вдвое чаще, когда она встретила этот взгляд, внушающий ей безмерную тревогу, но тогда лицо у него странно изменилось. Может быть, это была просто игра света, подумала она, увидев, как он в последний раз погладил морду своего боевого коня. Когда же он снова повернулся к ней, лицо у него являло собой просто маску самообладания, и Лиллиана не знала, что ей сейчас следовало бы испытывать, — облегчение или еще больший страх. Но, когда она неверной походкой направилась к хижине пастуха, сложенной из простого камня, она с тревогой услышала, что он следует за ней по пятам.

В хижине была лишь одна комната — очевидно, жилище неженатого мужчины. Благодатное пламя горело в небольшом очаге, и Лиллиану сразу потянуло поближе к теплу. Она опустилась на колени перед очагом, протянула к спасительному огню замерзшие пальцы и только тогда со стесненным сердцем огляделась по сторонам. Скудная обстановка состояла из квадратного стола, трехногой табуретки, скамьи и древнего деревянного сундука со стертыми кожаными петлями. Впрочем, в хижине было довольно чисто. И тепло.

Она слышала, как сэр Корбетт заложил дверь на засов, а потом вздрогнула, когда он еще передвинул тяжелый сундук и загородил им дверь. Затем он уселся на сундук, вытянув вперед длинные ноги, откинулся назад, опершись спиной на дверь, и принялся разглядывать Лиллиану.

Ей совсем не понравилась его довольная улыбка, потому что в этой улыбке не было ни грана теплоты. Но и вынести это затянувшееся молчание она не могла.

— Теперь станете придумывать, как бы отомстить мне, сэр рыцарь? — спросила она самым храбрым тоном, на какой была способна. — Будете мне угрожать, и обвинять, и бить меня? — Она заносчиво вскинула голову, прекрасно понимая, что сейчас, промокшая и перемазанная, она выглядит в этой высокомерной позе просто смехотворно. Но она — леди Лиллиана Оррик, напомнила она себе. Дочь доблестного лорда Бартона. Ей не подобает пресмыкаться, как бы ни была велика грозящая ей опасность. Сэр Корбетт сегодня уже довел ее до слез. Больше это не должно повториться.

— Что-то не похоже, что брань или даже побои сделают тебя послушной женой. — Он пожал плечами, словно эта тема совсем не занимала его, и глаза Лиллианы расширились от изумления. — Сейчас я придумываю, как бы согреться, — продолжал он.

С этими словами он стащил сперва один сапог, а потом другой. Затем снял намокшую тунику и перекинул ее через скамью, чтобы она просохла. А потом взглянул на Лиллиану:

— Если ты думаешь отвертеться от нашего брака, подхватив смертельную простуду или лихорадку, так я клянусь, что это тебе не удастся. Точно так же, как не удались и другие твои попытки расстроить мои планы. А теперь сними свои мокрые наряды. Быстро! — добавил он, видя, что она не торопится повиноваться.

— Это не… это не… это непристойно… — еле выдавила из себя Лиллиана.

— Прежде чем кончится завтрашний день, мы будем обвенчаны. Не вижу, почему…

— Нет! — закричала она, вскочив на ноги. — Помолвлены, женаты… не в этом дело. Я бы с радостью скинула эти мокрые тряпки, будь я одна. Но не в вашем присутствии. Никогда!..

Она не могла знать, что он ответит на эти слова. Но он поднялся со своего импровизированного кресла с такой решимостью во взгляде, что у нее не осталось никаких сомнений в его намерении. Прежде чем она успела собраться с мыслями, он взял ее за обе руки. Его лицо было совсем близко.

— Ты так ничего и не поняла, женщина? Ты никогда не победишь, идя против меня. Хоть бранись, хоть дерись — исход предрешен.

В этот момент Лиллиане открылась чудовищная правда этих слов. Разве не убедил он ее отца выполнить условия их давнего брачного договора, несмотря на все ее мольбы? Разве не отыскал он ее, когда, по всем доводам рассудка, гроза должна была задержать его?

А теперь, запертая в этой маленькой хижине вместе с ним, как могла она ему помешать, если он решил, что ей следует снять платье?

Она отвернулась, не в силах вынести его упорный взгляд, и внезапный озноб пробежал по всему ее телу. Она почувствовала, что в продолжение всего этого вечера ей еще не было так холодно, как сейчас даже зубы у нее застучали. Но когда он ослабил свою хватку, она вдруг почувствовала, какими удивительно горячими были его руки. Она ощущала тепло там, где он касался ее кожи, тогда как все остальное тело обволакивал ужасный холод.

Лиллиана вырвалась от него — и он не стал ее удерживать. Он знал, что победил. Опять.

Она попробовала снять свое изодранное платье, но, не выдержав упорного взгляда Корбетта, повернулась к нему спиной. Шнурки по бокам намокли так, что ей не удавалось развязать узелки. Шнуровка никак не хотела распускаться, и это даже принесло Лиллиане какое-то злобное удовлетворение. Она взглянула на него, и, как видно, он успел уловить в ее глазах какую-то тень торжества. Впрочем, от удовлетворения не осталось и следа, когда он вытащил из ножен, висевших у него на оружейном поясе, длинный обоюдоострый кинжал. Понадобилась вся сила ее воли, чтобы не кинуться прочь от него, когда он приблизился к ней.

Она стояла прямая, как статуя, предоставив ему заняться шнурками у нее на боку. Он опустился на одно колено, его склоненная голова находилась ниже груди Лиллианы. Когда он подсунул палец под шнуровку и слегка оттянул ее, чтобы должным образом направить лезвие, Лиллиана задержала дыхание. Опять это поразительное тепло.

Потом он повернул ее к себе другим боком.

— Ты всегда сможешь заменить шнурки, — сказал он спокойно.

— Платье все равно испорчено, — возразила Лиллиана, с трудом шевеля посиневшими губами.

Еще одно ловкое движение его руки — и последний узелок был срезан. Тогда он поднял голову и взглянул ей в лицо.

В тесной хижине, освещаемой лишь пляшущим пламенем очага, он выглядел совсем не так, как раньше. Может быть все дело было в отсутствии его темной туники. В белом подкольчужнике он казался не менее огромным, но почему-то менее устрашающим. А может быть, это было из-за золотых бликов света на его волосах, черных, как вороново крыло. А может быть, все объяснялось одним: просто он, стоя на колене, смотрел на нее снизу вверх, а не сверху вниз как обычно.

Впрочем, какова бы ни была причина, Лиллиана почувствовала в нем перемену. Но и это тоже испугало ее. Она не хотела, чтобы ее чувства к этому человеку хоть ненамного смягчились. Он был ее врагом, и оттого, что он имел права на ее руку, не переставал быть врагом.

Она попробовала отступить назад, но у него были другие планы. Мягким движением он захватил одной рукой почти всю ширину ее юбки. Юбка натянулась вокруг ног Лиллианы так туго, что было невозможно сделать ни единого шага. А между тем его свободная рука отыскала у нее на талии небольшой просвет, — там, где разошлась шнуровка. У Лиллианы прервалось дыхание.

Она взглянула на него, и в глаза ей бросились почему-то его рассеченная бровь, сверкающая чернота волос и аура сдержанной силы, которая была ему так свойственна.

Он рывком подтянул Лиллиану к себе, не спуская с нее внимательного взгляда. Потом его пальцы скользнули в отверстие на боку платья, и Лиллиана вздрогнула от этого легкого, но властного прикосновения.

Его рука была так горяча; она прожигала Лиллиану своей дерзкой лаской и отнимала у нее даже способность шевелиться. И все же она сознавала, что это безумие — вот так стоять и даже не пытаться вырваться. Она потянулась рукой к его запястью, решив отстранить его от себя. Но как только ее тонкие пальцы обхватили его запястье, она поняла, что ничего у нее не получится. Он уберет руки с ее талии только тогда, когда сам того пожелает. Не раньше.

Сердце Лиллианы мучительно билось в груди; как завороженная, она глядела прямо ему в глаза.

Разжав руку, удерживавшую юбку, Корбетт поднялся на ноги. Но он явно не собирался отпускать Лиллиану. Он положил и вторую руку на ее талию и привлек девушку ближе к себе.

— Нет! — задохнулась Лиллиана, крепко упираясь руками ему в грудь.

Тщетно. Он смотрел на нее сверху вниз этими темными проницательными глазами, и она все более отчетливо ощущала тяжелые удары его сердца у себя под ладонями. От него просто какой-то жар исходит, подумала она невольно, и ее снова пробрал озноб.

Тогда он слегка нахмурился, и именно он наконец сделал шаг назад.

— Платье нужно снять сейчас же, — сказал он, решительно выдернув разрезанные шнурки из боков платья, и не успела она опомниться, как он уже поднимал край ее юбки.

— Подождите! — в тревоге вскричала Лиллиана, пытаясь оттолкнуть его руки. — Я сама.

Она вырвала мокрую ткань у него из руки и отступила в самый темный угол комнаты. Там, все время с ужасом ощущая на себе его внимательный взгляд, она высвободилась из наряда, который не согревал и от которого исходил только знобящий холод.

Когда платье превратилось в мокрый ком на полу, она, словно защищаясь, обхватила себя руками. Несмотря на холод, который, казалось, пронизывал ее до костей, она чувствовала, что ее бросило в жар от смущения. Она никогда не стояла перед мужчиной — даже перед отцом — в одной лишь тонкой рубашке. Но этот человек, это бесчувственное животное! Ее гнев снова разгорелся, когда она увидела, как медленно обводит он взглядом ее фигуру. Потом он лениво шагнул к ней, и она уже была не в состоянии сдерживать свое негодование.

— Не подходите ко мне! — прошипела она. — По-вашему вы можете делать что угодно и брать что пожелаете. Вы никогда не получите меня в жены. И никогда не получите Оррик!

Сказать ему такое было безумием. Она поняла это, еще не договорив. Но она слишком много перенесла сегодня и не могла теперь промолчать. Она бросила бы ему в лицо слова и еще более обидные… если бы он не начал смеяться.

Этого оскорбления Лиллиана стерпеть не могла. С криком ярости она схватила деревянную кружку и швырнула в него.

Эта кружка проломила бы ему череп, если бы он во время не поднял руку. Но, по крайней мере, его смех оборвался. Однако ей его взгляд не сулил ничего хорошего.

— Ты, кажется, не понимаешь. Хочешь ты или не хочешь, я завладею Орриком. И тобой.

Он приближался к ней медленными, рассчитанными шагами охотника, и она отступила за стол.

— Ты станешь моей женой уже сегодня днем в часовне Оррик-Касла. — Его глаза снова обежали контуры ее стройной фигуры, почти не скрываемые влажной и прилипающей к телу льняной рубашкой. — Но, пожалуй, я сделаю тебя своей женой сейчас. Тогда тебе неповадно будет предпринимать какие-либо дальнейшие попытки удрать от меня.

Янтарные глаза Лиллианы расширились: она с ужасом наблюдала, как он подходит все ближе и ближе…

— Вы… вы не… — ока спотыкалась на словах. — Если вы возьмете меня силой, отец будет искать мести…

— Нет, не будет, — возразил он уверенно.

Он еще продвинулся вперед, но потом остановился словно решил пересмотреть свои планы. Когда он наконец снова обратился к ней, его тон был обманчиво-спокойным и убедительным.

— Ах, ты не поняла. Я имел в виду только объяснить тебе, чего я буду ожидать от своей жены. — Он жестом указал на очаг. — Приготовь нам какой-нибудь горячий отвар, чтобы согреться.

Лиллиана осторожно скосила на него глаза. Лицо у него было добродушным, поза — расслабленной, и весь его вид не таил в себе никакой угрозы. И все же она понимала, что не стоит слишком полагаться на это впечатление.

Она вгляделась в него повнимательнее, пытаясь прочесть правду в его глазах. Но, каковы бы ни были его мысли, он хорошо их скрывал. Лиллиана колебалась, не зная, что предпринять.

Ее снова пробрал озноб, да и пустой желудок напомнил о себе.

— Мне и самой ужин не повредит, — пробормотала она, бочком отступая к очагу. — Вы можете получить то, чего я не доем.

Она круто отвернулась от него, негодуя на себя даже за столь мизерную уступку.

В простой хижине не приходилось рассчитывать на изобилие съестных припасов, но Лиллиана отыскала мешок сушеных бобов, корзину моркови и корзину лука. Она наложила в котелок всего понемногу и высыпала туда же половину всего запаса соли, который нашелся у пастуха. Она подумала, что надо будет не забыть послать бедняге мерку соли, когда она вернется в замок.

Но мысли об Оррик-Касле заставили ее нахмуриться, и она снова искоса взглянула на своего мучителя. Он откровенно наблюдал за ней и, поймав ее взгляд, усмехнулся. В этой кривой усмешке было что-то такое, что встревожило Лиллиану и заставило ее сердце забиться сильнее.

Вспыхнув от смущения, она с удвоенным усердием принялась за стряпню.

Нагрев воду в другом котелке, она бросила в него горсть сухих цветков липы… и все это время чувствовала, что его взгляд неотступно следует за ней. Когда она наконец сняла с огня этот цветочный чай, он не сделал ни единого движения, чтобы помочь ей. Она нашла две деревянных чаши; наполнив их горячим напитком, поставила его чашу на маленький квадратный стол, а сама отступила подальше.

Лиллиане не хотелось смотреть на того, чьей пленницей она оказалась. И уж конечно ей не хотелось наблюдать, как он смотрит на нее. Но в тесной хижине выбор у нее был невелик. Она решительно устремила взор в очаг, где мягко потрескивали горящие дрова, но, несмотря на все свои благие намерения, снова обернулась.

Корбетт молча прихлебывал чай, но ей было ясно, что его ум не пребывает в праздности. Подчеркнуто-мирная поза не сглаживала зловещего впечатления, которое производило его лицо с рассеченной бровью. Однако Лиллиана заподозрила, что это грозное выражение лица — попросту испытанный прием, а цель — запугать тех, кто противостоит сэру Корбетту. И она твердо пообещала себе, что ее он не запугает.

Выпив липового отвара, она вернулась к очагу, чтобы помешать кипящие овощи. Волосы у нее начали понемногу просыхать, и, прежде чем наклониться над котелком, она откинула за плечо вьющуюся прядь.

— У тебя красивые волосы.

От неожиданности Лиллиана замерла на месте, а потом резко обернулась к нему. Она не знала, чего ждать от него, но уж, во всяком случае, не этого комплимента и не этой задумчивой мины на лице.

Несколько долгих мгновений они просто смотрели друг на друга.

Сердце у нее снова забилось сильнее, но, поскольку требовалось изображать спокойствие и самообладание, она снова сосредоточилась на своем занятии.

— Можете поберечь свои любезности для какой-нибудь женщины поглупее меня, — дерзко отпарировала она. — Меня они не интересуют.

Она услышала нечто похожее на тихий смешок, но даже глазом не повела, чтобы удостовериться в этом.

Снова наступило молчание. Когда сварились овощи, она разделила их на две большие порции и миску для Корбетта снова поставила на стол. Но едва она двинулась прочь от стола, он схватил ее за запястье.

На нее снова накатил страх, и она попробовала вырваться, но он держал ее крепко. Его свободная рука легко пробежала по всей длине ее рассыпавшихся волос.

Странное это было движение, совсем не угрожающее. Но сердце у Лиллианы застучало еще громче. «Если он проявляет мягкость — это просто лишнее доказательство его коварства, — напомнила она себе. — Будь начеку и ни в чем не доверяй ему».

Потом он отпустил ее и дал ей возможность отойти. Дрожащими руками Лиллиана подняла свою миску и принялась за еду, не смея даже взглянуть в его сторону. Боялась она и прислушаться к себе самой и разобраться в странном воздействии, которое оказывал на нее этот человек: она чувствовала себя так, словно он коснулся не только ее руки и волос. Она нахмурилась и уставилась в свою миску, и тут он заговорил:

— Скажи мне, почему ты так упорно стремишься ослушаться своего отца.

Лиллиана взглянула на него с изумлением, которое быстро переросло в гнев:

— Неужели вы такой глупец, что до сих пор не знаете ответа? Вы — из Колчестера, я — из Оррика. Ваша семья вела против нас войну целых пять лет. И вы убили Джарвиса. По-моему, все настолько просто, что даже вы могли бы это понять.

— Такова твоя точка зрения. Лорд Бартон не считает ее достаточным основанием для отказа. И я тоже.

— Значит, оба вы глупцы! — резанула она.

— Ах, — протянул он, поднимаясь на ноги, — теперь я понимаю, почему ты так долго оставалась незамужней. При всей твоей красоте, при всем твоем наследстве — ты невозможно сварлива.

Лиллиана еще попятилась, стараясь держаться так, чтобы стол оставался между ними.

— Тогда, возможно, вам следовало бы взять пример с тех, кто получше вас, и поискать жену где-нибудь в другом месте.

— С тех, кто получше меня? — он засмеялся. — Скорее всего, это были просто мальчишки. Сейчас, Лилли, ты имеешь дело с мужчиной. И мне нужна ты.

Его голос звучал негромко и хрипло, а глаза потемнели так, что ей снова стало холодно, хотя в хижине было жарко натоплено.

— Вам нужен Оррик, а не я, — возразила она куда менее уверенно. — Наверняка существуют поместья побогаче, которые подошли бы вам больше.

— Таких поместий не существует, — возразил он угрюмо. — Ни тебе, ни… кому-либо другому не удастся помешать мне выполнить мою задачу.

— Вашу задачу? Вы устраиваете надругательство над священным таинством брака и называете это своей задачей? — возмутилась Лиллиана. — Если это для вас такая неприятная перспектива, вам надо сделать все возможное, чтобы найти другую, более заманчивую.

— Ты не поняла меня, прекрасная Лилли. Привести тебя на брачное ложе — это вовсе не задача, а наслаждение, которое я предвкушаю с искренним нетерпением.

Увидев ее ошеломленное лицо, он усмехнулся и наклонился к ней через стол:

— Хочешь, я сейчас покажу тебе, какие радости сулит тебе наш брачный союз?

— Вы сумасшедший! — закричала Лиллиана; его глаза горели таким неистовым желанием, что она отшатнулась.

— Возможно, и сумасшедший, но не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Нет, — он выпрямился. — Это вообще не сумасшествие, а, в сущности, единственный способ отбить у тебя охоту еще куда-нибудь удрать.

С этими словами Корбетт взялся за стол, который она старательно удерживала между ними, и с легкостью оттолкнул его к стене.

Оставшись без защитного барьера, Лиллиана пришла в ужас.

— То, что вы задумали, — насилие! Если вы осмелитесь на это, отец ни за что не разрешит вам жениться на мне!

— Мне всегда как-то удавалось обходиться без насилия, моя прелестная служаночка. Что же касается лорда Бартона, так он вряд ли пожелает, чтобы его внук родился, не имея права унаследовать имя своего отца. И в любом случае с твоей стороны было бы неразумно добиваться ссоры между мной и твоим отцом. У тебя есть какие-то сомнения в том, кто выйдет победителем, если он и я будем вынуждены встретиться в поединке?

Лиллиана не могла больше это слушать. Она кинулась к двери, отчаянно желая только одного: вырваться от него прочь. В каждом его слове была правда. Ненавистная правда — но правда.

Она ухватилась обеими руками за сундук и изо всей силы рванула его, чтобы отодвинуть от двери, — и тут Корбетт обхватил ее за талию, так что руки девушки оказались плотно прижаты к ее собственным бокам, а спина — к груди Корбетта. Она извивалась, пытаясь вырваться; она колотила его пятками по ногам, но он не выпускал ее до тех пор, пока она не обессилела от сжигавшей ее ярости.

— Эй, не дерись так со мной, — прошептал он. — Это не так неприятно, как ты думаешь.

От его жаркого дыхания неожиданная горячая волна словно прокатилась по всему ее телу. Чем более неистово вырывалась из этих непочтительных объятий, тем более ясно ощущала его мужские контуры, и когда он перехватил ее поудобнее, ее гибкое тело, казалось, слишком уступчиво приняло именно такое положение, как хотелось ему.

Потом она почувствовала в копне своих волос его губы — они искали и находили ее шею… ухо… плечо…

— Отпустите меня! — закричала она, задрожав.

— Никогда, — шепнул он.

Он с легкостью повернул ее лицом к себе и снова притянул так близко, что она задохнулась.

— Ненавижу вас! — бормотала Лиллиана, упрямо избегая его ищущих губ. — Ненавижу и всегда буду ненавидеть!

— Посмотрим.

Одной рукой Корбетт запрокинул назад голову Лиллианы — и встретил ее враждебный, непримиримый взгляд.

— Жалко, что ты не осталась застенчивой и робкой худышкой, — пробормотал он чуть слышно, потом стиснул зубы и совершенно неожиданно отвернулся.

Лиллиана едва устояла на ногах, когда он выпустил ее. Она почти лишилась сил и вконец растерялась; ей не нравились странные чувства, которые он в ней разбередил. Она подняла руку к пылающим щекам и в этот момент увидела, что сэр Корбетт направляется в дальний угол комнаты. Он набрал целую охапку овечьих шкур из аккуратно сложенной кипы и разложил их перед очагом. Потом добавил еще, так что получилось какое-то подобие ложа. Только доведя это дело до конца, он взглянул на нее.

— Сними рубашку и иди сюда, — приказал он, а сам тем временем стянул свой подкольчужник и разложил его поверх табурета.

Лиллиана стояла, оцепенев, там, где он ее оставил. Больше всего поражал ее тот постыдный отклик, который возбуждал в ней этот человек. Она ненавидела его как любого из семьи Колчестеров. И все-таки в его объятиях она становилась податливой. Неужели в ней есть что-то от распутной женщины? И, самое ужасное, куда это может ее завести?

Когда стало ясно, что она не собирается повиноваться, он двинулся к ней.

— Между мужем и женой для стыда нет места.

— Но я не ваша жена, — прошептала она.

— После этой ночи ты ею станешь, — твердо заявил он, поднимая у нее с плеч тяжелые каштановые пряди.

Лиллиана не пыталась бежать, но она содрогнулась, когда к ней приблизилась его рука. Заметив это, он помрачнел. Потом, медленно и расчетливо, не позволяя ей ни отдалиться, ни отвернуться, он склонился к ней. Он долго всматривался в самую глубину ее глаз — и наконец не выдержав этого взгляда, Лиллиана закрыла глаза. Когда его губы настигли ее, это был поцелуй полного обладания. Она и хотела бы сопротивляться, но об этом даже мечтать не приходилось. Губы Корбетта распоряжались ее губами так властно и уверенно, что у нее перехватило дыхание. Казалось, что он обволакивает ее — и своим телом, и самой своей волей. Он был непоколебим, как скала, его руки сжимали ее, словно стальные обручи; и он не собирался ослаблять свою хватку.

И все-таки губы у него были мягкими. Как ни стремилась Лиллиана избавиться от него, она мысленно отметила эту странность.

Когда Корбетт, не отрываясь, обвел языком линию ее губ, она едва не потеряла сознания; она рухнула бы, как подкошенная, если бы сейчас он выпустил ее из рук. Но в его намерения вовсе не входило разомкнуть объятия, думала она, все более и более отдаваясь ему во власть под расслабляющими чарами поцелуя. Он намеревался сделать так, чтобы брачная ночь предшествовала брачной церемонии — а не наоборот. Он возьмет ее и оставит в ее лоне ненавистное семя Колчестеров, и какая уж тут любовь!

Она сдержала рыдание. Даже хуже — и какое уж тут уважение! Она не рассчитывала найти любовь в браке с назначенным ей супругом, по крайней мере с первых дней. Но хотя бы уважение!..

И все же, вопреки всему, Лиллиана чувствовала, что отзывается на его ласки. Без предупреждения он поднял ее на руки и понес к ложу из овечьих шкур. Когда он опустил ее на это ложе, она попробовала вывернуться, но, как и прежде, безуспешно; он стремительно последовал за ней на убогую постель и своим длинным тяжелым телом отгородил ее от всего света.

— Нет! Нет, не делайте этого! — протестовала Лиллиана, пытаясь уклониться от его быстрых рук.

Но он был ловчее и с легкостью снял с нее свободную широкую рубашку. Она слышала, как он глубоко вдохнул воздух, когда отбросил рубашку в сторону.

И тогда всякая воля к сопротивлению оставила ее. Единственное, к чему она теперь стремилась, — как-то скрыть от него свою наготу. Но и этого Корбетт не собирался ей позволить и быстро завладел ее руками.

— Ненавижу тебя! — шептала она, когда он коснулся поцелуем ее шеи.

Ее мягкий тон противоречил этим словам; она жаждала убедить себя, что говорит правду, и надеялась задеть его побольнее.

— Можешь ненавидеть меня сколько хочешь. Но за твоей холодностью скрывается огонь, и я его чувствую. Выбирай, Лилли. Если хочешь, оставайся холодной и неотзывчивой, выполняй только в самой малой мере обязанности жены. Или же стань настоящей женой и встречай меня со всей страстью, которая в тебе таится.

Но она не была его женой и помнила это. И не желала признавать, что испытывает к нему хоть какую-то страсть. Она крепко зажмурилась, мечтая лишь об одном — ничего не чувствовать. Но когда его сильные пальцы нежно погладили ее по щеке, а потом по шее — она уже не могла совладать с дрожью, которая сотрясала ее. И, как она ни крепилась, две слезинки выкатились из-под ее темных ресниц. Это был уже верх унижения, и горло ее сжалось, потому что она изо всех сил удерживала рыдания. Потом он бережно поцеловал ее в глаза — сначала в один, а потом и в другой, и последние силы оставили ее. Слезы хлынули потоком — горячим, соленым и, казалось, нескончаемым. Она почувствовала, что Корбетт слегка отстранился: теперь он уже не опирался на нее всей своей тяжестью. Он попробовал пальцем вытереть ее слезы, а когда попытка не увенчалась успехом, применил для этой цели свою рубашку. Однако, чем больше он старался осушить ее слезы, тем обильнее они текли.

Она слышала, как он тихонько чертыхнулся; потом он лег рядом и привлек ее к себе. Его руки, поначалу неловко, гладили ее спутанные волосы и легонько похлопывали по спине.

— Ш-ш-ш, Лилли. Ш-ш-ш, — шептал он ей на ухо. — Тебе нечего бояться.

Ее рыдания не прекращались, и он попытался заставить ее взглянуть ему в лицо.

— Не плачь. Так и заболеть недолго.

Но она не хотела слушать. Она боялась его и боялась тех чувств, которые он в ней вызывал; ведь сначала она так злилась на него, а потом на нее накатила такая волна слабости и непонятного тепла… Как провинившийся ребенок, она старалась спрятать лицо от его пронзительно-острого взгляда. Но Корбетт не позволил ей этого. Он снова повернул ее на спину, руками ласковыми, но твердыми — и сам лег сверху. И начал целовать ее.

Сначала глаза. Потом лоб и щеки. Потом легкими, летучими поцелуями Корбетт прошелся по линии ее подбородка. А тем временем его руки играли с ее густыми вьющимися волосами.

Завитки овечьей шерсти под ее спиной щекотали и покалывали кожу; сверху ее опалял жар большого тела Корбетта. Ее руки были теперь свободны, но она и не пробовала столкнуть с себя эту тяжесть. Почувствовав, как слабеет в ней сила сопротивления, Корбетт теперь целовал шею Лиллианы. Лиллиана ахнула, когда его губы коснулись горла. Вокруг маленькой ямки у нее под подбородком его язык нарисовал влажный кружок, и биение сердца у нее участилось.

Ей вдруг пришло в голову, что необходимо пресечь это совершеннейшее безумие, и она попыталась высвободиться. Но это привело лишь к тому, что он еще плотнее надавил своей тяжестью на ее грудь и живот, и это породило в ней какое-то новое ощущение, чрезвычайно встревожившее ее. Тогда рот Корбетта снова пустился в путешествие к ее уху. Его язык словно изучал окрестности нежной розовой мочки, вырисовывая вокруг узоры, которые завораживали Лиллиану, а его горячее дыхание снова и снова заставляло ее трепетать.

Внезапно Лиллиана почувствовала, что ей уже совсем не холодно. Было жарко и беспокойно; она напрягалась от предвкушения. Каким-то уголком разума она сознавала, что он сейчас обольщает ее, совращает с пути истинного. Он знал совершенно точно, что надо для этого делать, и, вероятно, проделывал это раньше много, много раз. Но она не могла заставить себя остановить его.

У нее вырвался слабый крик, когда рука Корбетта нашла ее обнаженную грудь. Но его губы уже прижались к ее губам, чтобы успокоить ее, утешить и заставить забыть свой страх. Его язык скользнул по губам Лиллианы, лаской проложив себе путь в ее нежный рот и вызвав в ней сладостную дрожь. Корбетт закреплял свои успехи сразу на двух фронтах: он добивался, чтобы она начала отвечать на его поцелуи, и в то же время с убийственной выдержкой ласкал ее грудь.

Когда его язык касался ее языка, она почти лишалась рассудка. Где-то в самых глубинах ее женского естества совершалось что-то чудесное и устрашающее. В ней набирало силу какое-то неизвестное томление, которое раз за разом обдавало ее мучительным жаром и которое делало каждый дюйм ее кожи таким чувствительным, что раньше это и вообразить было невозможно. Она не заметила, как Корбетт коленом раздвинул ее ноги, потому что была захвачена пьянящим чувством восторга, порожденного слиянием губ. Она не протестовала, когда его рука легла к ней на живот, потому что именно тогда он начал целовать ее груди.

Сначала по гладкой долине между ними, потом медленно вверх, к соску, изнемогающему от ожидания… потом к другому. Лиллиана изгибалась дугой на ложе из овечьих шкур, беззаветно предлагая себя Корбетту… Как-то получилось, что и ее рукам нашлось место: одна запуталась у него в волосах, а другая неуверенно гладила его плечи и спину.

Потом она почувствовала его руку у себя на лоне. Казалось, ему было точно известно, откуда исходит ее странное томление: его палец скользил вокруг влажного тайника ее женской сути, доводя Лиллиану почти до умопомешательства.

Ее била дрожь; кожа ее покрылась легкой испариной и отливала золотом в лучах пламени очага. Она хотела, чтобы это ужасное, упоительное безумие длилось еще и еще; она застонала от муки, когда он оторвался на миг, чтобы сбросить то, что еще было на нем надето. Потом его разгоряченное тело снова приникло к ней. Медленно, о, как медленно он скользил вдоль ее тела, так чтобы она все время могла осязать прикосновение могучего оплота его мужественности. У нее перехватило дыхание, и она широко открытыми глазами смотрела ему в лицо, внезапно встревоженная тем, что происходит.

Но слишком поздно было бы пытаться остановить его. Она чувствовала, как он, горячий и устремленный, ищет вход в ее самое женское, самое потаенное место, и начала протестовать. Но он поцелуем заставил ее замолчать в тот самый момент, когда проник в нее. Поцелуй был искусным, глубоким и неистовым; он впитал всю сладость, которую она могла ему отдать, и в ответ отдал ей всю меру страсти и исступления. Но даже этого было недостаточно, чтобы заглушить внезапную боль его полного вторжения.

— Нет! — она отвернулась, не замечая собственных слез, снова хлынувших из глаз.

Но все было бесполезно. Она не могла ни сбросить с себя тяжесть его тела, ни отвернуться от болезненной реальности: он завладел ею полностью, она принадлежала ему.

Тщетно она пробовала оттолкнуть его. Словно и не заметив ее бессильных попыток, он начал двигаться над ней медленно и ритмично, втягивая и ее в это действо, которое как казалось Лиллиане, неминуемо разорвет ее в клочья.

— О, пожалуйста! — слабо вскрикивала она, потому что ей теперь осталось только умолять его. — Пожалуйста, не делай этого!

— Тише, радость моя, — ответил он, и его губы, прижались к ее губам в долгом, медленном поцелуе. — Не противься этому. Не противься мне. Просто позволь себе наслаждаться этим.

— Нет… не могу, — выдохнула она, пытаясь уклониться от его ищущих губ.

Но она уже знала, что идти против него не имеет смысла. Когда темп его движений внутри нее стал нарастать, Корбетт снова вовлек ее в поцелуй. Поцелуй был более глубоким, чем все прежние, более горячим и смелым, и казалось, что он затронул в самой Лиллиане что-то первозданно-простое и важное.

Она не сразу осознала перемены, свершившиеся в ней. Она знала только одно: там, где она чувствовала только жгучую боль, теперь зарождалась волна какого-то нового тепла. Длинная и медленная, она нарастала и нарастала, пока Лиллиане не стало ясно, что она уже больше не может сопротивляться.

Руки Корбетта утонули в волосах Лиллианы. Она потянулась навстречу его поцелую с той же безотчетной готовностью, с какой принимала нарастающую силу его мужского неистовства. Ее руки скользили по спине Корбетта, и прикосновение к его горячей коже наполняло ее каким-то странным торжеством. Она на ощупь нашла у него на плече три шрама от когтей неведомого зверя и с бездумным ликованием провела по ним пальцами.

От непонятной радости кружилась голова, и сама Лиллиана была испугана тем, как это получилось, что он заставил ее утратить власть над собой. Она не могла отторгнуть его. Ей казалось, что она сейчас разлетится на мелкие кусочки от переполнявшего ее чистейшего блаженства. Потом она почувствовала, какими стремительными стали его движения, и ей показалось, что он коснулся самой сердцевины ее естества. Его сильное мускулистое тело напряглось, и она услышала, как он глухо застонал от наслаждения. Ритм его движений понемногу замедлился. Он дышал часто и с трудом; Лиллиана догадывалась, что он скоро закончит свои любовные игры, и острое сожаление пронзило ее.

Она была так близка к какому-то неуловимому, манящему ответу. Она не знала, что это за ответ, и даже не знала, откуда она взяла, что он вообще существует. Но она не хотела, чтобы Корбетт остановился. Она крепко обвила его руками, как будто одной лишь силой своей воли она могла продлить этот миг до бесконечности. Как будто он был неким великолепным мифическим существом, посланным на землю, чтобы даровать ей наслаждение. И она боялась, что какой-нибудь ревнивый бог сейчас отзовет его обратно, а она не была готова отпустить его.

Глаза Лиллианы были плотно закрыты. Возвращаться к реальности не хотелось. Корбетт чуть-чуть отдалился от нее, и она не удержалась от тихого возгласа разочарования. Когда же он, не выпуская ее из объятий, перевернулся на спину, так что она оказалась сверху, Лиллиана не могла больше отогнать от себя ужасную мысль: с этим мужчиной она только что вела себя как распутница и не хочет, чтобы это кончалось.

Она была в недоумении. Ее тело еще болело от томительной потребности, которой она вообще не понимала; но ум ее восставал против самого существования этой потребности. Корбетт еще не разомкнул объятий, когда Лиллиану ужаснула простая мысль: она оказалась предательницей и грешницей. Предательницей — по отношению к тем людям, которые в течение пяти лет терпели всевозможные напасти из-за злодеяний, творимых Колчестерами; грешницей — потому что она испытала наслаждение от таких действий, которые безусловно запрещены церковью, если не освящены узами брака.

Она попыталась оторваться от него, но его рука по-хозяйски скользнула по ее спине и осталась на талии Лиллианы. Другой рукой он мягко прижал ее голову к своей груди.

— Теперь успокойся, — проговорил он. — Успокойся.

Его голос звучал в ее ушах как низкий гул, глухой и странно успокаивающий. Она не протестовала, когда он натянул на них обоих еще одну овечью шкуру. Ее разум разрывался от противоречивых мыслей, и она всерьез вознамерилась выскользнуть из его объятий, как только он заснет.

Но когда его дыхание замедлилось и стало ровным, покой снизошел и на Лиллиану. К тому моменту, когда он поднес ее руку к своим губам и поцеловал палец, на котором пока не было кольца, она уже спала глубоким сном.

Глава 8

Лиллиана проснулась от звука приглушенного ругательства и от внезапного прикосновения холодного утреннего воздуха. В первый момент она попыталась на ощупь найти источник тепла, согревавшего ее всю ночь. Но потом нетерпеливый стук в дверь начисто разогнал сон, и она принялась судорожно искать что-нибудь такое, чем можно было бы прикрыть наготу. Сэр Корбетт уже поднялся и, надевая штаны, воззвал к шумному посетителю:

— Полегче, друг! Дай мне хоть минуту!

— Поторопись, Корбетт, — донесся голос сэра Рокка. — Олдис скачет за мной по пятам. Твоя свадьба ему как кость в горле, сам знаешь, и ничего не стоит привести его в бешенство, если он обнаружит… — Рокк откашлялся, прежде чем продолжить. — …если он застанет вас в постели.

При этих словах щеки Лиллианы запылали от смущения, и она поспешила натянуть свое жалкое покрывало до самого подбородка. Корбетт с улыбкой смотрел из другого конца комнаты на ее покрасневшее лицо и спутанные каштановые волосы. Быстро натянув чулки и сапоги, он сказал.

— Поднимайся, Лилли. Твой зять вот-вот будет здесь, и ему не терпится устроить потасовку. — Он помолчал и обвел ее взглядом. — Должен признаться, ты сейчас так хороша, что на мой взгляд, ему никак нельзя позволить увидеть тебя такой.

Лиллиана не ответила и не оценила его неудачную попытку пошутить. Она была слишком подавлена воспоминаниями о своем пылком отклике на его ласки и слишком ошеломлена видом Корбетта в свете раннего утра, чтобы ясно мыслить. Корбетт был обнажен выше пояса; каждый мускул его тела четко выделялся и играл, когда Корбетт наклонялся за подкольчужником и надевал его на себя. Его черные волосы падали на лицо и буйной гривой рассыпались сзади, однако он явно не придавал никакого значения тому, как сейчас выглядит. Поведя плечами в подсохшей, а потому ставшей тесной тунике, он повернулся к Лиллиане:

— Быстро одевайся. Я буду ждать тебя снаружи, но не слишком долго, — предупредил он, и лицо его приняло суровое выражение. Застегнув пряжку на поясе, он помедлил. — Свою горестную повесть можешь рассказать отцу, но никому больше. Поняла? Во время встречи с Олдисом все свои жалобы держи при себе. Я не намерен из-за наших разногласий подвергать опасности моих людей.

Лиллиане хотелось осыпать его бранью. Он стоял перед ней, готовясь с таким спокойствием встретить этот день, как будто здесь в хижине не случилось ничего важного. И что было еще оскорбительней — он рассчитывал, что она будет молчать! Защищать его от ярости Олдиса! Гнев и боль отразились в глазах Лиллианы, когда Корбетт отодвинул сундук от двери и вышел, даже не оглянувшись.

Несколько долгих мгновений она просто лежала среди овечьих шкур; уж очень сильно было искушение пойти ему наперекор. Но мысль о том, что сэр Олдис и его люди застанут ее неодетой, заставила быстро вскочить. Платье не успело просохнуть, но Лиллиане пришлось натянуть его поверх рубашки, которая находилась в самом жалком состоянии. Вчера эту важную часть ее наряда без церемоний зашвырнули в дальний угол, и Лиллиану бросило в жар при воспоминании обо всем, что произошло потом.

Ни чулок, ни башмаков у Лиллианы не было — она потеряла их во время своего неудавшегося побега. Кое-как стянув платье обрывками шнурков, она попыталась хоть немного привести в порядок волосы, но, заслышав отдаленный стук копыт, бросила это занятие и поспешила вон из хижины.

Ее ослепили яркие лучи восходящего солнца. Земля была еще сырой и неприятно холодила босые ноги, но безоблачное небо сияло праздничной синевой. За пастбищами в переливах утреннего света грозно вздымался величественный Миддлинг-Стоун.

Корбетт разговаривал у сарая с небольшой группой своих людей. За исключением его самого и пожилого человека, осматривающего поврежденную ногу Кисмета, все были верхом. Сцена выглядела достаточно мирной, но как только в маленький двор въехал сэр Олдис в сопровождении восьми рыцарей, Лиллиана явственно ощутила приближение грозы.

— Я вижу, до вас дошла весть о благополучном возвращении леди Лиллианы, — начал Корбетт самым дружелюбным тоном. Такое дружелюбие бывает свойственно лишь тому, кто поистине не испытывает страха перед своим противником. В его словах не было угрозы, но, казалось, сама внушительность фигуры Корбетта и уверенности, с которой он держался, охладили пыл сэра Олдиса. Отряд из Оррика вдвое превосходил численностью свиту сэра Корбетта, но даже Лиллиане было ясно, что приближенные сэра Олдиса не рвутся скрестить мечи с более искушенными в воинском деле рыцарями.

Сэр Олдис сверкнул глазами на Корбетта, а затем метнул яростный взгляд в сторону девушки.

— И это, можно сказать, действительно благополучное возвращение? Леди Лиллиане не причинен… никакой ущерб? — спросил он с насмешкой.

Корбетт напрягся.

— Вы подвергаете сомнению честь этой благородной леди… сестры вашей собственной жены… прекрасной девушки, на которой я сегодня же намерен жениться? — На сей раз от его спокойных слов явно веяло опасностью.

Томительное мгновение двое мужчин в упор смотрели друг на друга.

— Под вопросом честь отнюдь не леди Лиллианы, — прервал молчание сэр Олдис.

— В таком случае, вероятно, моя?

Рыцари с обеих сторон пребывали в боевой готовности, и Лиллиана не сомневалась, что вот-вот завяжется бой. Пока она бежала к ним через двор, ей пришло в голову, что снова она подчиняется воле сэра Корбетта, но нельзя было допустить, чтобы из-за нее пролилась кровь.

— Остановитесь, сэр Олдис, прошу вас! — Она положила руку на уздечку его коня — такая маленькая и хрупкая в окружении могучих рыцарей. — Я цела и невредима, как вы сами можете видеть. И мое единственное желание — вернуться в дом отца.

Лиллиана знала, что сэр Корбетт не сводит с нее глаз, но не позволяла себе взглянуть в его сторону. Ее огромные янтарные глаза были прикованы к багровому лицу зятя. Сейчас требовалось одно: он должен оставить этот воинственный тон. Она понимала, что выглядит более чем неприлично — босая, с растрепанными волосами. Никогда прежде она не появлялась на людях в таком виде, и это обстоятельство не ускользнуло от внимания сэра Олдиса. Но, благодарение Богу, казалось, он вновь обдумал ситуацию и сменил в конце концов гнев на милость.

— Как пожелаете, Лиллиана. Но вашему жениху придется за многое держать ответ.

— У него захромала лошадь, — объяснила Лиллиана, бросая наконец взгляд на Корбетта.

К ее крайнему неудовольствию, тот чуть заметно улыбался, и Лиллиана с досады прикусила губу.

Она подыгрывала ему самым возмутительным образом, и Корбетт от души наслаждался этим! Ее до скрежета зубовного раздражало, что она вынуждена выступать в роли миротворца, когда самым большим ее желанием было увидеть как сэра Корбетта поставят на место. Тем не менее, если она не утихомирит сэра Олдиса, то не миновать кровопролития, а этого она не допустит.

— Нам еще повезло, что мы нашли здесь приют, — слабым голосом закончила Лиллиана.

Сэр Олдис в ответ лишь что-то невнятно пробурчал и жестом приказал одному из своих людей усадить девушку позади себя. Но когда они тронулись в путь, это была вполне мирная компания.

Полдень уже миновал, когда они наконец достигли Оррик-Касла. Унизительным было для Лиллианы такое возвращение: она сидела на лошади бочком, за спиной пожилого рыцаря; босые ноги каждому бросались в глаза, да еще эта грива всклокоченных каштановых волос. В полях было пусто, в деревнях тоже редко встречался прохожий. И только когда отряд вступил за стены замка, Лиллиана прочувствовала всю глубину своего позора. Все до последнего обитатели Оррика — ремесленники и слуги, вольные и крепостные — были одеты в свои лучшие наряды, готовясь повеселиться на пышной свадьбе дочерей старого лорда и поприсутствовать на церемонии представления нового лорда. И мало того, что ей пришлось пройти сквозь эту глазеющую толпу, — предстояло еще встретиться лицом к лицу с отцом и всеми высокородными гостями.

Гул приглушенных пересудов сопровождал процессию всадников, пока они продвигались через двор замка. Щеки Лиллианы горели лихорадочным румянцем, а в глазах блестели готовые пролиться слезы. Но она не станет плакать. Когда отряд подъехал ко входу в главную башню, она сидела, горделиво выпрямив спину и высоко подняв голову.

Отец не встречал ее у дверей, и Лиллиане оставалось только догадываться, насколько же сильно он разгневан. Зато Оделия была тут как тут, и выражение праведного негодования на ее лице больно ранило Лиллиану. Сестра и другие дамы отшатнулись с наигранным отвращением, когда рыцари с непокорной беглянкой остановились перед ними.

Лиллиана не знала, как поступить. Она уже была готова, не ожидая поддержки, соскочить с высокого боевого коня когда к ней протянулась мужская рука.

Перед ней почтительно стоял сэр Корбетт — само воплощение изысканных манер и галантности. От изумления у Лиллианы перехватило дух.

Да и все общество, затаив дыхание, ожидало, как она ответит на его жест.

Ах, как хотелось бы Лиллиане отвергнуть его помощь, отшвырнуть его руку, облить презрением этого наглеца вместе со всеми его придворными манерами. Но ей еще предстояло пройти длинный путь через злорадно-шушукающуюся толпу. Она не сомневалась, что все знают о ее неповиновении, и хотя в душе многие, весьма вероятно, не одобряли решение лорда Бартона, все были едины в убеждении, что дочь должна всегда повиноваться воле отца.

Должно быть, сэр Корбетт прочел на ее лице эти колебания, потому что он придвинулся ближе, так что его грудь коснулась ее босых ног.

— Если ты действительно хочешь быть здесь хозяйкой, ты должна пройти через испытание, которое они тебе устроили, — произнес он так тихо, чтобы только Лиллиана слышала его. — Прими мою руку, давай покажем им наше единство и сплоченность.

Она не хотела принимать его руки, не хотела вообще касаться его, или быть рядом… или показывать единство и сплоченность с ним. В долгие и утомительные часы, которые прошли в дороге, ее преследовали воспоминания о том, чем они занимались в убогой хижине пастуха. Как бы хотела она забыть о происшедшем или сделать вид, что все это ей просто приснилось, стоило лишь взглянуть на широкоплечего рыцаря, скачущего во главе отряда, как становилось ясно, что ночь в хижине была на самом деле. И ее снова охватывало странное волнение, оставляя в душе сплетение непостижимых чувств.

Сейчас, глядя вниз на его смуглое неулыбчивое лицо, Лиллиана хотела бы знать, что за мысли скрыты в глубине этих стальных серых глаз.

Она со вздохом расправила плечи, последний раз окинула взглядом ожидающую толпу и нерешительно протянула руку сэру Корбетту. Одно напряженное мгновение они не размыкали рук, как будто заключая перемирие и в то же время отчетливо осознавая ужасную враждебность… и непреодолимое влечение друг к другу.

Затем он непринужденным движением обхватил тонкую талию Лиллианы, а она наклонилась к нему, опираясь руками на его плечи. Корбетт не сразу опустил Лиллиану на землю. Наоборот, он, казалось, не спешил расстаться со своей ношей, пока у Лиллианы не заколотилось сердце. Поставив наконец девушку на землю, сэр Корбетт ловко подал ей руку, чтобы она могла опереться, и повел в парадную залу.

Убедившись, что лорда Бартона нет среди присутствующих, оба больше не удостаивали взглядом изумленное общество. Корбетт проводил Лиллиану прямо в ее комнату, всем своим видом предотвращая любые попытки помешать ему. Однако, дойдя до двери, он повернулся к ней и положил руки ей на плечи.

— Я сейчас же поговорю с твоим отцом, а ты готовься к свадьбе. — Он провел рукой по густым спутанным от ветра волосам Лиллианы. — Пусть это уже и не модно, но я хотел бы, чтобы ты носила волосы распущенными, Лилли.

Лиллиана испытывала слишком сложные чувства, чтобы найти нужный ответ. Он был ее врагом, но должен был стать ее мужем. Он был высокомерен и корыстолюбив но позаботился о том, чтобы никто не унизил ее при столь постыдных для нее обстоятельствах. Она ненавидела его, тем не менее они были любовниками.

От его тяжелых рук исходило тепло, но это прикосновение тревожило Лиллиану, и она поспешила укрыться в своей комнате. Она слышала, как Корбетт спускается по лестнице. Нет сомнения, он отправился к ее отцу, и сердце у Лиллианы ушло в пятки. Она терялась в догадках, что он собирается сказать старому лорду. И что сказала бы она?

Лиллиана прислонилась к двери, прижавшись лбом к твердой шероховатой поверхности. Тупая боль ломила виски. Еще никогда она не чувствовала себя такой усталой. Как будто из нее вынули душу, оставив лишь тело, застывшее в холодном оцепенении. Ее против воли сосватали, и против воли она провела ночь в постели с мужчиной. Теперь ей надо было готовиться к свадьбе, а она не чувствовала ничего. Ни гнева, ни отчаяния. Не было даже страха. Она оказалась игрушкой в чужих руках — и, по сути, так было всю жизнь, призналась себе Лиллиана. Пребывание в Бергрэмском аббатстве создало иллюзию, что она может не выходить замуж, пока сама не захочет, но теперь все стало на свои места. Отец позволил ей остаться в аббатстве, потому что это было ему на руку. Теперь же он пожелал выдать ее замуж за сэра Корбетта Колчестера.

Тихий стук в дверь вывел Лиллиану из задумчивости. Потом все совершалось очень быстро. Большую оловянную ванну наполнили водой с благовониями; тело и волосы девушки были до блеска вымыты в тончайшей пене лучших сортов мыла, а роскошное платье положено поперек кровати. Две служанки терпеливо распутали длинные влажные локоны, а потом расчесывали волосы щеткой перед ласковым огнем камина до тех пор, пока тугие завитки не начали отливать медью и золотом. После всех волнений минувшей долгой ночи, после грязи и дождя, она и мечтать не могла о большем наслаждении. Если бы еще забраться в постель, зарыться под одеяла и погрузиться в сон… она считала бы себя счастливой. Но это был день ее свадьбы. При всем желании она не могла об этом забыть.

Она сидела на небольшой, обитой бархатом скамье, одетая лишь в белоснежную рубашку. Сотканное из тончайших нитей полотно было мягким и легким, но Лиллиане казалось, что она ощущает каждое прикосновение рубашки к коже. Ее силы были на исходе, сердце билось часто и неровно. Когда одна из служанок подняла пышно расшитое синее шелковое платье, Лиллиана жестом остановила ее.

— Теперь вы обе можете уйти. С остальным я справлюсь сама.

Видя, что женщины мнутся на месте, не торопясь повиноваться, Лиллиана сердито повторила:

— Я сказала, вы можете идти. Что же вы?..

— Лорд Бартон… — виновато начала одна из служанок, — Лорд Бартон велел нам не оставлять вас одну, пока он не сообщит, что пора идти в часовню. — Она робко улыбнулась Лиллиане и снова поднесла ей платье.

Лиллиана больше не сопротивлялась, полностью предоставив себя заботам служанок. Стиснув зубы, она позволила им надеть на себя платье, туго зашнуровать его на талии. На бедра лег пояс искусной работы, из золотых и серебряных нитей; по обычаю на поясе не было никаких ключей. Этот пояс принадлежал ее матери, и Лиллиана ощутила приступ острой тоски по ней.

На ноги натянули пару шелковых чулок, закрепив их подвязками у коленей. Наряд довершали туфли без задников в тон платью. Лиллиана позволяла прислужницам наряжать ее, но сама казалась себе деревянной и бесчувственной.

И только когда старшая из женщин начала укладывать волосы Лиллианы, в невесте промелькнула искра интереса к тому, как она выглядит.

— Волосами я займусь сама, — заявила она и забрала у служанки гребни.

С мстительной улыбкой Лиллиана подняла волосы скрутила их на затылке в тяжелое кольцо и заправила по сеточку, сплетенную из тонких серебряных нитей. Мелки ячейки, образовавшие замысловатый узор, позволяли лишь догадываться о роскошном цвете волос Лиллианы.

Голову она покрыла вышитым платком, сколотым под подбородком. Завершала убранство небольшая квадратная фата. Убедившись, что волосы надежно укрыты, а сама она являет собой олицетворение женского благонравия, Лиллиана кивнула недоумевающим служанкам.

— Теперь я готова.

Лорд Бартон с тяжелым стоном рухнул в кресло. В ту же секунду Томас оказался рядом. Лорд Бартон коротко засмеялся, несмотря на мучившую его боль.

— Как это выходит, что ты — такой ссохшийся, скрюченный, да и годами старше меня — ухитряешься всюду поспевать? Тогда как я… — Лицо лорда исказилось страданием, и он приложил руку к желудку. — На вид я такой крепкий и бодрый, а сам чувствую, что день ото дня теряю силы.

Томас налил из кувшина в высокую кружку козьего молока и поднес ее к губам хозяина.

— Скажите спасибо, что ваш зять Олдис не знает об этой болезни, — сухо заметил он, наблюдая, как его господин медленно осушает кружку.

— Верно, — согласился лорд Бартон; жжение в боку начало понемногу ослабевать. — Он не стал бы сидеть сложа руки и беситься в душе, если бы не боялся меня — а пока он меня боится. Но с сегодняшнего вечера ему придется опасаться еще кое-кого.

Томас с озабоченным видом покачал старой седой головой.

— А я опасаюсь, что впереди у нас большие перемены. Колчестер, правящий Орриком, — пробормотал он с негодованием.

— Брось, Колчестер Колчестеру рознь. И ведь это не просто какой-то Колчестер. Молодой Корбетт не чета Хью. У него ум и сила их отца. А от семьи матери он унаследовал чувство справедливости. Хью всегда был склонен к необузданным поступкам, и ему ни до кого нет дела. Несмотря на свою хитрость, в душе он трус. На него нельзя полагаться.

— А на сэра Корбетта можно?

— Можно. Если бы я так не считал, то не вынашивал бы давних пор мысль о брачном союзе между нашими домами. Даже эта глупая междоусобица не сорвет моих планов.

Он порывисто встал с кресла, чуть поморщившись от боли.

— Разве он не рассказал мне правду о ночи с Лиллианой? Сказать в лицо мужчине, что ты был близок с его дочерью… для этого требуется немало мужества. Корбетт знает, что репутация Лиллианы и так уже пострадала из-за всей этой истории, и ему важно, чтобы о ней не судили ложно.

Томас искоса взглянул на хозяина.

— Он ей совсем не по душе. Вон, даже сбежать пыталась. Что же, станет она думать о нем лучше, раз он так ее опозорил?

Лорд Бартон убежденно отмел возражения старого товарища.

— Я и не ожидал, что Лилли легко согласится на этот брак. Но Корбетт ей под пару, и она научится ценить его супружеские достоинства. — Его лицо посерьезнело. — Я скоро поговорю с ней, Томас. Расскажу про мой недуг. Будущее Оррика зависит от ее благоразумия, и когда она это поймет, она примирится с Корбеттом. Моя Лилли не из тех, кто легкомысленно относится к своим обязанностям. Долг для нее — не пустой звук.

Едва ли леди Лиллиану, с нетерпением поджидавшую отца в своей комнате, сейчас занимали мысли о долге. Она дважды посылала к лорду Бартону, но до сих пор не получила ответа. Близился час начала церемонии, и Лиллиана опасалась, что отец вообще не намерен говорить с ней.

Она еще сама не знала точно, что ему скажет. Она знала лишь одно — нужно использовать последнюю возможность, чтобы убедить его отменить эту свадьбу. В глубине души она чувствовала, насколько безнадежной будет любая такая попытка. Кто впоследствии взял бы ее в жены после подобного бесчестия? Каждый раз, вспоминая о том, как смуглый рыцарь, лишил ее невинности, она в смятении заливалась краской. Но от этого в ней только крепло чувство праведного гнева.

И еще ведь сэр Корбетт дал ей понять, что, возможно в ней уже зародилась новая жизнь. Лиллиана боялась, что подобный довод только укрепил бы решимость отца довести до конца это безумное сватовство. Конечно, отец не станет рисковать своим будущим внуком ради того, что он считал ее глупым капризом.

Ей не пришлось долго размышлять о том, зачала она уже дитя или нет. В коридоре послышались медленные шаркающие шаги Томаса, затем в дверь негромко постучали. В ответ на приглашение войти старый слуга ласково улыбнулся Лиллиане и сочувственно произнес:

— Общество ждет, миледи. Все в сборе.

— А отец? Он сначала не повидается со мной? — воскликнула Лиллиана.

— Он будет сопровождать обеих дочерей к их будущим мужьям. — Томас виновато взглянул в ее полные страха глаза.

— Понимаю.

Она отвела взгляд. Итак, это свершится, с полной ясностью осознала Лиллиана и содрогнулась от отчаяния. Очевидно, сэр Корбетт поведал лорду Бартону о том, как обошелся с ней, и теперь отец не мог бы ничего изменить, даже если бы и хотел. И через несколько часов, когда она снова останется наедине с этим мужчиной, он будет вправе поступать с ней, как пожелает. От этой мысли у Лиллианы потемнело в глазах.

На минуту она почти пожалела, что в гневе устроила на голове столь сложное сооружение, когда он так ясно попросил ее распустить волосы. Ну и что, это модно, подбодрила себя Лиллиана. Тем не менее ей вдруг захотелось вытащить изящное зеркало, спрятанное в глубине сундука. Может быть, в самом деле ей больше идет, когда волосы свободно падают на плечи, или он просто пробует еще один способ заставить ее плясать под его дудку?

Вопрос так и остался без ответа. По пути в часовню Лиллиане понадобились все силы, чтобы подавить прилив отчаянного страха, который грозил заполонить ее. Она не хотела принадлежать Корбетту. Она не желала этого союза между Орриком и Колчестером.

Но больше всего ее ужасало то, что Корбетт получит право использовать непостижимую власть, которую он имел над ней, — и что она с радостной покорностью подчинится легкому прикосновению его рук.

Глава 9

Сэр Корбетт стоял у основания каменной лестницы. Его темно-красная бархатная туника была расшита узорами из золотых и серебряных нитей, изображающими переплетенные виноградные лозы. Широкие разрезы по бокам туники позволяли видеть темные штаны и чулки, заправленные в высокие черные сапоги необычного покроя. На нем не было ни плаща, ни мантии, но на широком оружейном поясе висел меч. Он стоял неподвижно, с самым рассеянным видом. И тем не менее, когда Лиллиана спускалась с отцом по лестнице, она знала, что глаза жениха прикованы к ней.

И что он недоволен.

Лорд Бартон выступал медленно и величаво, и Лиллиане казалось, что она не доживет до конца этого спуска. Она со страхом взглянула на Туллию, которая шествовала с другой стороны от отца, но искреннее, милое лицо младшей сестры лишь усилило ее тревогу. Туллия ждала своей свадьбы с величайшей радостью. Она любила Сэнтона. У них все шло, как и должно идти, думала Лиллиана, стараясь не смотреть в сторону многолюдной глазеющей толпы. Туллия и Сэнтон вступают в брак по самой чистой из всех возможных причин, и их совместная жизнь должна быть счастливой.

А у нее самой, у Лиллианы, все наоборот. Ее выдают замуж насильно, ради политических соображений и вопреки всем ее желаниям. Разве в таком браке остается хоть малейшая надежда на счастье?

Ее не оставляли непрошеные мысли о тех часах, которые она провела в пастушеской хижине вместе с сэром Корбеттом… и о том непостижимом наслаждении, которое она испытала в его объятиях. Если на брачном ложе можно ожидать того же, то ей не на что жаловаться, нашептывал ей какой-то тихий, но внятный голос.

Но ведь здесь не было и речи о любви, и даже о привязанности или нежности, убеждала себя Лиллиана тщетных попытках похоронить самую память о минувшей ночи. Здесь не было речи и об уважении, потому что сэра Корбетта наверняка интересует лишь ленное владение, которое назначено ей в приданое, а она никогда не сможет уважать никого из Колчестеров. Людям Оррика Колчестеры принесли только смерть, нищету и горести. Добровольно отдаться ему в руки, выйдя за него замуж, — для этого действительно надо быть умалишенной!

И все же шаг за шагом, по мере того как лорд Бартон сопровождал двух своих дочерей в парадную залу, она неуклонно шла навстречу этому безумию.

На нижней ступеньке она споткнулась, и если бы отец не поддержал ее, она, скорее всего, упала бы. Но руку отца быстро сменила другая рука, более сильная, и когда Лиллиана испуганно подняла глаза, она встретила насмешливый взгляд сэра Корбетта.

Без единого слова он провел ее через набитую битком залу в маленькую часовню. Но его безмолвие лишь усиливало ее отчаяние. Зачем ему теперь слова? Скоро и так все достанется ему: Оррик-Касл, вся северная половина долины Уиндермир-Фолд и старшая дочь его злейшего врага. В этот момент Лиллиана от души пожалела о своем опрометчивом решении запрятать волосы — все до единого! — под головным убором. Это был жест открытого неповиновения — бесполезный, но единственный знак ее противодействия предстоящему бракосочетанию, который ей еще оставался.

Глубоко вздохнув, она горделиво подняла голову, полагая все усилия, чтобы казаться спокойной. Чему быть не миновать, сказала она себе, и изменить ничего невозможно. Она не станет ничего загадывать — даже на минуту вперед. И уж совершенно точно, она не станет думать ни о той ночи, которая ей предстоит, ни о бесконечной череде других ночей — и дней, — которые последуют за тем.

Лиллиана была тверда в своей решимости, и все же, когда она опустилась на колени перед алтарем и склонила голову, она молилась в душе не о ниспослании ей терпения и стойкости, а об отмене приговора.

Месса, которую Лиллиана так часто находила нескончаемо долгой, сегодня показалась невероятно короткой. Но для отца Дэниса это был миг торжества: никогда еще часовня не видала в своих стенах такого множества набожно склоненных голов. Когда священник попросил, чтобы обе пары приблизились к алтарю, Лиллиана сделала было шаг вперед, но сэр Корбетт удержал ее на месте.

— Вы можете обвенчать сначала сэра Сэнтона и леди Туллию, — сказал он удивленному отцу Дэнису.

Тихий гул от общего перешептывания заполнил тесную каменную часовню, но сразу же стих, когда священник кивнул в знак согласия и обратился ко второй паре.

Лиллиана почти не слышала слов обряда, соединившего ее младшую сестру с сэром Сэнтоном. Она была слишком поглощена размышлениями о невероятном высокомерии сэра Корбетта. Неужели он не признает никакой власти, кроме своей собственной? Неужели даже церковь должна поступаться своими законами ради удовлетворения его прихотей? Она горела праведным гневом до того самого мгновения, когда увидела, как Сэнтон надевает кольцо на палец Туллии. Нежным поцелуем он скрепил клятву верности своей молодой супруге; послышался одобрительный гул многих голосов, и Лиллиана забыла о своих горестях. Ее маленькая сестренка стала замужней женщиной! Самое прекрасное будущее ожидало этих новобрачных. При виде сияющего лица Туллии Лиллиана улыбнулась и украдкой смахнула слезу. Какое это было бы счастье для матери, думала она. Но затем священник обернулся к ней и сэру Корбетту и всякие мысли о счастье улетучились. Священник готовился повторить весь обряд, но тут заговорил сэр Корбетт:

— Я хотел бы, чтобы венчание состоялось там, где смогут присутствовать все.

Дородный священник в блестящем облачении изумленно взглянул на рыцаря:

— А как же иначе? Мы немедленно отслужим…

— Вы не поняли. Я хотел бы, чтобы эта церемония была проведена на верхних ступенях лестницы у входа в главную башню.

Лиллиана, не веря своим ушам, взглянула на него. Чего он рассчитывает этим добиться?

Словно угадав ее мысли, он продолжал.

— Вы можете припомнить, святой отец, что в знатных домах издавна существовал обычай: обряд венчания совершался таким образом, чтобы его свидетелем мог стать каждый, — от самого родовитого гостя до самого последнего слуги. Пусть так будет и сегодня. Я хочу, чтобы каждый мужчина, женщина или ребенок — воочию увидел, как совершается бракосочетание леди Лиллианы, старшей дочери лорда Оррика, и сэра Корбетта Колчестерского, отныне также Оррикского. Пусть же они примут меня как своего — так же, как приняли лорд Бартон и леди Лиллиана.

Священнику оставалось лишь ответить согласием на это требование, столь убедительно обоснованное и выраженное столь непререкаемым тоном. Все еще покачивая головой с крайне озадаченным видом, святой отец направился к указанному ему месту, предшествуемый шестью служками; вся толпа последовала за ним.

Только Лиллиана и Корбетт не сразу покинули часовню. Когда он, повернувшись к ней, прямо взглянул ей в лицо, ей стоило немалого труда не отшатнуться — так сверкали его глаза.

— Так-так, моя строптивая невеста. Напрасно ты не выполнила мои пожелания. Придется сейчас это исправить. — Не успела она опомниться, как он сдернул с нее фату и платок.

— Не надо!.. — вскричала Лиллиана, прекрасно сознавая, что он не остановится, пока не выполнит задуманное. — Зачем тебе так меня позорить?

— Никакого позора нет в том, чтобы носить распущенные волосы, — возразил он.

Одной рукой он крепко держал ее за плечо, другой рукой без особого искусства пытался разобраться с сеткой, которая удерживала на затылке волосы Лиллианы.

— Все увидят, что ты натворил! Это уже достаточно стыдно!

— А ослушаться мужа — это, по-твоему, не стыдно? — усмехнулся он, когда наконец отцепил сетку от волос, и они тяжелым золотисто-каштановым водопадом заструились по ее плечам и спине.

Тут свирепое лицо Корбетта смягчилось, и он подставил обе руки под эти шелковистые струи.

Его пальцы перебирали роскошные волосы Лиллианы, и она вновь вздрогнула от этого прикосновения. Неужели в нем нет почтения к священным стенам часовни, если он и здесь так смело ласкает ее? Неужели нет никого, перед кем бы он склонился?

— Ты мне не муж, — ответила она сердито, но без особой убежденности в голосе.

Корбетт тихонько засмеялся, глядя ей в глаза, и его пальцы замерли у нее в волосах.

— Мы женаты, моя Лилли, в этом нет ни малейшего сомнения. Священнику просто осталось пробубнить положенные слова.

— О! Ты еще и кощунствуешь! — вскричала она, пытаясь высвободить пряди своих волос из его рук, потом подобрала юбки и поспешила к выходу.

Корбетт, не задерживаясь, присоединился к ней. Он крепко сжал ее руку и открыл дверь. Только несколько лоскутков полотна и изящная сеточка, оставшиеся на полу свидетельствовали о том, что здесь произошло.

Речи священника были милосердно-краткими. Он опасался, что этот рослый и сильный жених потребует от него еще чего-нибудь, и торопился завершить церемонию.

Задавая жениху вопрос о кольце, он явно опасался возможного ответа. Однако Корбетт молча вынул тяжелое кольцо, которое без промедления надел на левую руку Лиллианы. У нее не было кольца для него, но это не казалось ей постыдным. Она не хотела привязывать его к себе.

Но вот он уже произнес свои брачные обеты и выжидательно взглянул на нее. Бороться было бесполезно. Голосом спокойным и бесстрастным она повторила то, что от нее требовалось. Она не хотела встретить его взгляд, не хотела увидеть самодовольно-торжествующее выражение его лица. Но он по-хозяйски крепко сжимал ее руку, и она ничего не могла с собой поделать: рука предательски дрожала.

— Отныне я объявляю вас мужем и женой, — торопливо провозгласил священник с видимым облегчением; его круглое лицо расплылось в улыбке. — Теперь вы можете поцеловать свою жену.

Словно в полусне, Лиллиана послушно подняла лицо к Корбетту. Опущенные веки и густые ресницы скрывали ее глаза, но она открыла их с изумлением, когда он обеими руками взялся за ее голову.

— Сейчас ты поцелуешь меня, миледи жена, — прошептал он так, чтобы слышала только она. — Ты поцелуешь меня горячо и самозабвенно.

Когда он приблизил к ней губы, лицо у него было серьезно.

— Нет! — задохнулась она.

Лиллиана вцепилась ему в запястья, но его хватка не стала слабее.

— О, а по-моему, да. Потому что, если ты сейчас не поцелуешь меня от всего сердца, на радость всем свидетелям нашего бракосочетания, мне останется только одно: поднять тебя на руки и унести по лестнице прямо в нашу спальню. — Когда она недоверчиво взглянула на него, он ровным тоном продолжил. — Ты моя жена, прекрасная Лилли. И это должно быть известно каждому человеку в замке.

Лиллиана не сомневалась, что он так и сделает. Он без колебаний выполнил бы свою угрозу. И кто тут мог бы ему помешать? Еще несколько мгновений она всматривалась в его лицо, склоненное к ней, и затем, вопреки всем своим намерениям, с трудом подняла к нему свое лицо, тем самым признавая его власть над собой.

Корбетт, однако, явно не был удовлетворен таким пассивным подчинением.

— Я сказал: ты поцелуешь меня. — Легкая улыбка тронула его губы. — Поцелуй меня, жена.

По толпе любопытствующих зрителей пробежал шепоток. Но Лиллиана не воспринимала ничего, кроме близости Корбетта. На ее плечах лежали его горячие твердые ладони. Она все еще сжимала его запястья, но ее руки уже не были напряжены в попытке оттолкнуть его.

Она взглянула в его непроницаемые серые глаза, и ее бросило в жар. Она разрывалась между противоборствующими чувствами: пора было смириться, но все в ней восставало против этого.

Он был красивым мужчиной — на свой лад. Лицо, покрытое темным загаром, состояло, казалось, из одних только плоскостей и углов. Красоту его серых глаз с густыми черными ресницами она отметила с самого начала. Шрама на лбу Лиллиана вообще не замечала: шрам просто был его частью. Но губы Корбетта завораживали ее.

В это мгновение Лиллиана решилась. Она быстро поднялась на цыпочки и потянулась губами к нему, но из-за его высокого роста не смогла дотянуться. И тут она встретила испытующий взгляд его огромных вопрошающих глаз и почувствовала, что в это краткое испепеляющее мгновение он заглянул к ней в душу. И тогда он наклонился, и их губы наконец встретились.

Она не предполагала, что их поцелуй хоть в чем-то будет отличаться от того, которым обменялись Туллия и Сэнтон, но Корбетт решил иначе. Когда она собралась отстраниться, он только крепче прижал ее к себе.

Для Лиллианы это было какой-то изощренной пыткой. Под натиском его сухих губ она утратила способность притворяться равнодушной. Ее сердце бешено стучало, а губы словно прилипли к его губам. Когда он нежно обвел кончиком языка уголок ее рта, она задохнулась и чуть-чуть отодвинулась от него. Она понимала, что сейчас румянец заливает ее лицо и что ее смущение очевидно для Корбетта, но к ее великому облегчению, он не стал выставлять напоказ свое торжество по случаю очередной победы над ней. Он только взглянул на нее странным ищущим взором, а затем обернулся к развеселившейся толпе.

Лиллиана не могла точно припомнить, что происходило в последующие минуты, перед возвращением в парадную залу. Они стояли там на верхней ступени лестницы, и, обвив одной рукой ее талию, он приветствовал народ Оррика другой, высоко поднятой рукой. Отец поцеловал ее, и они с Туллией обнялись. Оделия, конечно, одарила ее какой-то гримасой вместо улыбки, и то лишь потому, что все это происходило на глазах у отца. Но все прочие лица, слова, улыбки смешались в памяти Лиллианы.

Она вновь обрела способность что-то различать и сознавать только тогда, когда Корбетт потянул ее в сторону от входа, на небольшое возвышение; гости же устремились в залу. Лиллиана все еще опасалась встретиться с ним взглядом: она не хотела, чтобы ему открылись ее смятение и уязвимость. Но Корбетт был не из тех, кого легко сбить с толку. Пальцем он поднял ее подбородок, так чтобы лицо невесты обратилось к нему. Он смотрел прямо ей в глаза с необычно торжественным выражением, и Лиллиана в который раз подумала, как поразительно сильна его мужская привлекательность. Она была бы рада отвернуться, но тут он заговорил.

— Тебе придется сделать выбор, моя прекрасная Лилли. — Он взял в руку длинную волнистую прядь ее каштановых волос и задумчиво намотал кончик этой пряди себе на палец. От этого легкого прикосновения Лиллиана почувствовала себя так, словно кожа на ней загорелась, но она отчаянно старалась сохранить на лице выражение полного безразличия. Потом он грустно улыбнулся, словно понимая какая борьба сейчас идет у нее в душе: — Ты можешь и дальше противиться нашему браку. И мне. Или можешь теперь принять наконец другое решение: сдаться на милость победителя и занять подобающее тебе место рядом со мной — место моей жены.

Он размотал с пальца ее прядку и ласково погладил Лиллиану по щеке своей широкой ладонью.

— Я готов жить в мире и согласии, Лилли. Оррик-Касл станет моим домом. Мы будем здесь жить с тобой много лет как муж и жена. Подумай как следует, какое будущее тебя ожидает, потому что выбор остается за тобой. — Он помолчал, и взгляд у него стал более жестким. — Я могу превратить твою жизнь в рай или в ад. Но выбирать — тебе.

У нее не оказалось времени, чтобы обдумать ответ: их внезапно окружила толпа приятно возбужденных гостей, каждый из которых непременно желал похлопать по спине жениха или претендовал на положенный по обычаю поцелуй невесты — «на счастье».

Как видно, в Оррике наконец смирились с присутствием рыцарей Колчестера. Во всяком случае, Лиллиану крепко расцеловал почти каждый из них. У нее мелькнула мысль: как странно, что на свадьбе не было больше никого из Колчестеров, даже старший брат Корбетта, Хью, не появился. Но размышлять об этом было некогда.

Эля и вина было выпито достаточно, и гости всерьез вознамерились приступить к исполнению свадебных обычаев. В первый раз перед Лиллианой забрезжил слабый проблеск надежды: под сводами парадной залы Оррик-Касла загудело веселое застолье — со смехом и добродушными непристойностями, — и она почувствовала странное воодушевление.

Слишком долго Оррик-Касл был местом угрюмым и мрачным — здесь не хватало тепла, которое вносила в жизнь замка ее мать. Теперь очередь за ней самой. Но сможет ли она ужиться с этим человеком — своим врагом? Лиллиана огляделась, ища глазами мужа. Его было легко найти — высокий рост и надменная посадка головы делали его достаточно заметным.

Он разговаривал с ее отцом, слегка наклонившись, чтобы лучше слышать слова престарелого лорда. Лиллиана наблюдала за отцом; впервые за много дней она смогла взглянуть на него без гнева и горечи, застилавших порой ее зрение. Он возлагал на свершившийся брак свои самые сокровенные надежды; так, по его мнению, было лучше всего для его драгоценного Оррика. И именно по этой причине — и только по этой причине — он навязал ей союз с Корбеттом.

Теперь, видя одновременно их обоих, она внезапно осознала, как тяготят отца прожитые годы. Рядом с полным жизни Корбеттом отец казался лишь слабой тенью самого себя. Да, он был бодр и крепок, румян и широк в плечах. В тунике из тонкого бархата, в ореоле серебряной седины он выглядел настоящим могучим бароном.

Но он был стариком.

В отличие от него, Корбетт находился в самом расцвете сил; соединение молодости и опыта позволяло ему взять все лучшее от того и от другого. Он обладал силой, выносливостью и временем, чтобы сделать из Оррика то, что пожелает. Но Лиллиана не была уверена, что он обладает также и мудростью. Однако она все равно ничего не могла с этим поделать, напомнила она себе. Когда отца не станет, Корбетт будет править Орриком, и Лиллиана не сомневалась, что даже и сейчас он начнет — понемногу, шаг за шагом — забирать бразды правления в свои руки. Он не станет долгое время подчиняться власти кого-то другого.

Наблюдая за ним, она заметила, как к нему подошел его помощник, сэр Рокк; он отвел Корбетта немного в сторону и что-то ему прошептал. Почти сразу лицо Корбетта нахмурилось и потемнело. Он обменялся с Рокком несколькими словами, гнев Корбетта был очевиден. Потом он поднял паза и обвел залу взглядом, пока не встретился с глазами Лиллианы.

Даже находясь в другом конце переполненной залы, Лиллиана ощутила силу его взгляда, и ее передернуло. Он внушал ей страх. Она знала, какую ужасную власть над ней он приобрел. Даже сейчас при одном лишь воспоминании о бывшей между ними близости она не могла сдержать дрожь. Он словно околдовывал ее.

Долгие секунды их взгляды были прикованы друг к другу. Сможет ли она хоть когда-нибудь узнать и понять этого человека, чье кольцо теперь она носила? Лиллиана потерла тяжелое кольцо, не отрывая взгляда от мужа. Его лицо — красивое, несмотря на ужасный шрам на лбу — несколько смягчилось, и Лиллиана гадала, что за мысли посещали его, когда он наблюдал за нею. Но ее собственные размышления были прерваны: кто-то заслонил его от нее.

— Леди Лиллиана, — сэр Уильям низко склонился над ее рукой, но не поднес ее к губам. — Позвольте представить вам мою жену, леди Верону.

Лиллиана улыбнулась прелестной женщине, почти девочке, стоявшей рядом с Уильямом, заученной благовоспитанной улыбкой. Однако улыбка стала намного более сердечной, когда Лиллиана заметила, как неуверенно держится юная гостья. Слишком юная — это было очевидно, — чтобы стать матерью.

— Я очень рада, что вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы принять участие в сегодняшних празднествах. Туллия говорила мне, что вам нездоровилось. — Она приняла робко протянутую ей руку Вероны. — Мне давно хотелось познакомиться с женой друга моего детства.

— О, и я… позвольте пожелать вам много счастья в вашем браке… — застенчиво проговорила эта девочка.

— И я желаю вам того же — в вашем, — ответила Лиллиана.

По мере того как женщины проникались друг к другу все более теплыми чувствами, Уильям становился же более надутым и необщительным.

— Можно взглянуть на ваше кольцо? — спросила Верона, набравшись храбрости. — О, какая чудесная работа! — воскликнула она, увидав кольцо вблизи.

Сама Лиллиана до сих пор еще не удосужилась рассмотреть кольцо. Она вообще не хотела этого кольца и старалась не замечать его, несмотря на непривычную тяжесть на руке. Но теперь, когда она взглянула на этот предмет, ей оставалось только согласиться с леди Вероной. Широкий филигранный ободок, изготовленный в виде узора из переплетенных серебряных и золотых виноградных лоз, охватывал ее палец по всей длине фаланги. Над ободком выступал длинный граненый камень, и в его многочисленных гранях отражались лучи всех факелов и канделябров, освещавших залу. Он сверкал так ярко, что Лиллиана даже не сразу смогла опознать в светло-лиловом камне тот самый веридиан, которым были украшены гребень и зеркало, полученные ею в день давнего обручения. Чтобы понять это, ей пришлось повернуть руку так, чтобы на кольцо падало поменьше света.

Тогда она подняла глаза, отыскивая в толпе Корбетта, но его нигде не было видно. Верона перехватила ее взгляд и мягко улыбнулась.

— Он замечательный человек. Я желаю вам родить от него много детей.

Услышав это, сэр Уильям решительно взял жену за руку.

— Лиллиане сегодня наверняка придется приветствовать множество других гостей. Проводить тебя на место? — Не дожидаясь ответа, он бесцеремонно оттащил жену от Лиллианы.

Но Лиллиана не успела подивиться столь недостойному поведению Уильяма, поскольку ее сразу же окружили другие гости. Она приветствовала их, и бормотала какие-то ответные фразы, и благодарила за доброе участие, но все время взглядом искала мужа. Однако найти его ей не удавалось. И наконец, когда откладывать этот момент уже было не возможно, она направилась к почетному возвышению, чтобы подать знак к началу пира.

Где же он? Она терялась в догадках, всячески стараясь скрыть раздражение и растерянность. Потом она припомнила, сэр Рокк шепнул Корбетту что-то такое, отчего лицо у того сразу помрачнело. В чем дело? Может быть, Рокк сказал ему что-то плохое про нее? Что ни говори, а у нее с Рокком добрых чувств друг к другу не получилось. Он не скрывал своей неприязни к ней, и хотя большинство людей Корбетта пожелали удостоиться ее поцелуя, сэра Рокка среди них не было.

Чем ближе подходила Лиллиана к своему месту за столом, тем сильнее хмурилась. Неужели Корбетт настолько невоспитан, что способен пренебречь молодой женой даже на свадебном пире? Или настолько жесток? Она кипела от гнева и унижения — и вдруг ее кресло, скрипнув, отъехало от стола. Затем ее руку сжали сильные пальцы, и прежде чем она успела понять, что происходит, Корбетт уже усадил ее в кресло со всей галантностью, на которую способен лишь самый учтивый из рыцарей. Усевшись на соседнее кресло с высокой спинкой, он заметил, что она рассержена, и его обезображенная бровь поднялась с выражением мягкого удивления.

— Судя по тому, какой у тебя несчастный вид, я, вероятно, должен предположить, что тебя утомила эта шумная компания? — Он резко поднялся и потянул ее за руку. — Тогда пойдем отсюда. Давай удалимся в нашу спальню…

— Нет! — тоненько пискнула Лиллиана. Она вырвала у него руку и решительно уселась на место. — Я… п-п-проголодалась, — произнесла она, запинаясь и избегая его насмешливого взгляда.

— Ах, ну тогда прекрасно. — Он тоже сел, и паж наполнил их кубки рубиново-красным вином.

Тогда один из них Корбетт передал Лиллиане, а второй поднял, приветствуя ее:

— Наслаждайся этим пиром, который ты сама сумела подготовить нам на радость. Пей это прекрасное вино из ягод, собранных на полях Оррика. Оказывай почести гостам, которые сегодня празднуют наше бракосочетание. Этот день — твой, со всей мишурой и пышностью, которые так милы женским сердцам. — Он сделал большой глоток вина, а потом снова устремил на нее пристальный взгляд. — Но знай, Лилли, что ночь будет моей, и мы отпразднуем ее так, как я сочту нужным.

Сердце сжалось у нее в груди от этих прямых слов, и медленная горячая волна затопила все ее существо. Но она не ответила. И хранила молчание в продолжение всей трапезы, несмотря на веселый гомон, отдававшийся от сводов старинной парадной залы.

Лиллиана боялась и сознавала это. И сердилась, конечно, тоже. Но еще сильнее говорило в ней какое-то другое чувство, несравненно более сильное, чем эти два, и это ее тревожило. Она не осмеливалась назвать его нетерпеливым ожиданием, потому что разум все время твердил одно: ей следует страшиться приближающегося часа, когда она соединится со своим супругом. Но разве могла она отмахнуться от воспоминаний о том, на какие поразительные высоты наслаждения он заставлял ее возноситься минувшей ночью? Неужели действительно это было минувшей ночью? Неужели прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда они, так нерасторжимо сплетенные, лежали на ложе из мягких овечьих шкур?

Ей бы следовало сгореть от стыда, укоряла она себя. Но стыда она не чувствовала. Вновь и вновь она ощущала жаркий прилив крови к коже и странный узел, который словно затягивался и скручивался у нее в животе. Не в силах больше крепиться, она украдкой взглянула на Корбетта.

Он опять говорил с ее отцом, свободно откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед длинные ноги. Вдруг он обернулся, встретил ее взгляд, и беседа прервалась. Воздух между новобрачными, казалось, потрескивал и оживал… но Лиллиана заставила себя вырваться из-под власти завораживающих серых глаз.

Сидящий по другую сторону от Корбетта лорд Бартон улыбался и одобрительно кивал. Лицо у него лучилось довольством; он наконец-то преуспел в своем стремлении связать два враждующих дома посредством ее замужества. Лиллиана знала, что он ожидает от этого брака мира и процветания, однако она была совсем не убеждена, что эти ожидания сбудутся. Но, так или иначе, с того момента как она вернулась из аббатства, она еще ни разу не видела, чтобы отец выглядел так хорошо. Ей было бы трудно упрекать его, когда он так очевидно доволен делом рук своих.

Лиллиана обвела глазами залу, все гости пребывали в самом радостном состоянии духа. Не улыбался лишь один. Уильям сверлил Корбетта взглядом, полным самой черной ярости. Потом словно почувствовав, что она на него смотрит, он перевел взгляд на нее. Однако Лиллиана немедленно отвернулась. Она не знала, что делать с Уильямом, но ей было ясно одно: она ни в коем случае не должна поощрять затянувшееся влечение, которое он испытывал к ней. Это было плохо само по себе, и совсем уж нечестно по отношению к его прелестной жене.

Корбетт поднялся на ноги, и течение ее мысли прервалось. Он поднял кубок с вином, этим жестом призвав всех к молчанию. Только когда гости стихли и все глаза обратились к нему, он начал говорить.

— Добрый народ Оррика. Почтенные гости. Высокочтимый хозяин. Я прошу вас присоединиться ко мне, чтобы воздать почести моей жене, прекрасной леди Лиллиане.

Он поднял кубок, приветствуя ее, а затем осушил его до дна. Когда он поставил зазвеневший кубок на стол, все одобрительно загудели. Но затем он потянул Лиллиану за руку, также поднимая ее с кресла, и толпа разразилась добродушными выкриками и свистом.

Она была уверена, что он собирается поцеловать ее. Его глаза были темными и горячими, в них жили нетерпение и страсть. У Лиллианы пересохло в горле. Мысль о его поцелуе — здесь, перед всеми — пугала ее и в то же время побуждала к мятежу.

— Эй, знай меру! Слышишь, ты, жеребчик! — восторженно завопил кто-то.

— Держи свою страсть в узде! — подхватил другой голос.

— Что, не терпится? Успеешь еще!

Не успела Лиллиана опомниться, как ее окружила стайка хихикающих и хохочущих женщин, и в то же время буйная ватага рыцарей оттащила от нее Корбетта. Лиллиану повели вверх по каменной лестнице, и там к ней ненадолго присоединилась Туллия, в окружении таких же оживленных хохотушек. Потом сестер разлучили: Туллию затащили в ее комнату, а Лиллиану сопроводили дальше, вверх по освещенной факелами лестнице.

В господской опочивальне Лиллиана вырвалась из цепких рук своих смеющихся мучительниц.

— Посмотрите-ка на ее щеки, скорей посмотрите! — потешалась одна из матрон. — Будто она уже знает, какой подарочек приберег для нее ее милорд супруг!

— А может быть, она и в самом деле знает, — отозвался другой, менее приятный голос.

В опочивальне сразу стало тихо. У Лиллианы было такое впечатление, что она стоит одна перед толпой обвинителей. Сердце громко забилось в груди; широко открытыми глазами она обводила окружавших ее женщин. И тут, подобно ангелу-хранителю, вперед выступила леди Верона и взяла в свои руки похолодевшие руки Лиллианы.

— Я думаю, она просто боится, как все мы боялись, что натиск ее супруга в чем-то напомнит ей повадки жеребцов или быков, на которых достаточно нагляделась каждая девушка. — Она встала рядом с Лиллианой и начала распускать шнуровку ее нарядного синего платья, в то же время не спуская глаз с прочих женщин. — Разве есть среди нас хоть одна, которая может сказать о себе, что она не боялась первого соединения со своим мужем?

Она задала этот вопрос самым мягким тоном, но ни у кого не возникло желания возразить.

Это было именно то, что требовалось, чтобы разрядить неловкое молчание. Под нестройный гомон, в котором слились добродушные шутки, материнские советы веселые напутствия, женщины быстро раздели Лиллиану, сняв с нее все, кроме тонкой рубашки и нового обручального кольца. Лиллиана стояла среди них, вся порозовев от смущения. Они знают, что ей предстоит сегодня ночью, думала она. Что должно случиться на этом огромном ложе. Она обратила отчаянный взгляд к леди Вероне. И эта милая леди просто ответила ей теплой улыбкой и крепко обняла ее.

— Не бойтесь встречи с мужем. Я видела, как он смотрит на вас и как вы ему желанны. Порадуйтесь, что отец выбрал для вас такого мужчину, а не какого-нибудь толстого стареющего вельможу. Вот увидите, поле сражения, которое вас ожидает, — она жестом указала на массивную кровать, — принесет вам много упоительных минут, если только вы позволите этому свершиться.

Ответить Лиллиана не успела. Дверь с шумом распахнулась, и под аккомпанемент веселых возгласов и непристойных комментариев толпа мужчин втолкнула Корбетта в опочивальню.

Несмотря на то, как ретиво женщины принялись взвизгивать, и протестовать, и сбиваться в кучку, заслоняя Лиллиану, глаза Корбетта сразу нашли ее. Взгляды мужчин, ворвавшихся в комнату и разгоряченных вином и традиционными подначками веселящихся женщин, были дерзкими, и языки тоже.

— А ну, отойдите от новобрачной! — потребовал сильно подвыпивший рыцарь у женщин, все еще толпившихся вокруг почти раздетой Лиллианы.

— Ах, мы должны довести ее до супружеского ложа…

— А мы должны довести туда ее жениха! — кичливо провозгласил другой.

Как будто сговорившись, мужчины начали стаскивать одежду с Корбетта и успели снять его пояс и тунику, прежде чем он с добродушной ухмылкой, но бесцеремонно отпихнул их от себя:

— С остальным я справлюсь сам.

— Это он только так говорит! — раздалось в ответ.

— У самого небось поджилки трясутся!

— Где ему справиться!

— Эй, он что-то слишком долго тянул с женитьбой. Может, он сомневается в своих доблестях…

— Пошли вон! — зарычал Корбетт в шутливом гневе. — Я сумею позаботиться о своей невесте без ваших советов в помощи.

Затем он раскидал мужчин по сторонам и принялся выталкивать их за дверь. В самом веселом состоянии духа они продолжали отпускать соленые шуточки и бесстыдные советы, но постепенно один за другим исчезали за дверью, пока последний из них не покинул опочивальню.

Когда Корбетт, стоя у двери, перевел выразительный взгляд на кучку перешептывающихся женщин, те сразу притихли. Ему не понадобились слова, чтобы заставить их немедленно убраться.

Лиллиана была бы рада удержать Верону рядом с собой. Но юная женщина мягко высвободила свою руку и, бросила ей последний ободряющий взгляд, вышла из опочивальни.

Лиллиана и Корбетт остались вдвоем. Он медленно закрыл дверь и запер ее на засов. Лицо у него было серьезно, когда он остановил на ней свой взгляд, и огонь, горящий в глубине его глаз, пригвоздил ее к месту. И только когда он легкими шагами направился к ней, она отпрянула, тщетно пытаясь укрыться от него.

— Не надо, — сказал он спокойно. — Я хочу увидеть, что же я завоевал.

— Я думала, что твой трофей — это Оррик, — прошептала Лиллиана срывающимся голосом.

— Конечно. И очень красивый трофей. Но я это знал и тогда, когда собрался жениться на тебе. — Его губы изогнулись в легкой улыбке. — Но ты, моя миледи жена… Ты оказалась совсем не такой, как я ожидал.

Он разглядывал ее с нескрываемым одобрением, и Лиллиану бросило в жар. Подобно опаляющим языкам пламени, нетерпение овладевало ею. Но она все еще сопротивлялась тому тяготению, которое влекло ее к Корбетту, и попятилась прочь от него.

Но ей некуда было укрыться ни от его жадного взгляда, ни от угрожающей силы его мужского начала. Он не преследовал ее. Одним небрежным движением он стянул через голову рубашку и отбросил ее в сторону. Затем были сняты сапоги. И все время он не отрывал от нее горящих глаз. Под этим алчным взглядом она покраснела еще сильнее. Она с тревогой наблюдала, как он снимает чулки; когда же он встал, одетый лишь в короткие облегающие штаны, она быстро отвернулась. К несчастью, ее взгляд остановился на широкой кровати, и она судорожно сглотнула слюну. Кровать была застелена свежими простынями, усыпана светлыми розовыми лепестками и подготовлена для брачной ночи.

Затем краем глаза она уловила, что он двинулся с места. Она затаила дыхание, уверенная, что сейчас его руки коснутся ее. Но Корбетт направился вовсе не к ней. Он подошел к кровати, где и устроился очень удобно. Он сидел полулежа, откинувшись на подушки, натянув чистую белую простыню на длинные мускулистые ноги. Заняв эту позицию, он похлопал по простыне рядом с собой.

— Иди ко мне, Лилли. Пора.

Лиллиана стояла, прижавшись к стене, и недоверчиво смотрела на него. Он что, действительно думает, что она пойдет к нему по своей доброй воле? Что он может просто так скомандовать и тем самым заставит ее подчиниться?

— Возможно, для тебя пора. Но не для меня. Для меня — никогда.

Она ожидала вспышки гнева, но он только улыбнулся.

— Вчера ты уступила довольно легко. Ты получала от этого удовольствие. Может быть, стоит признать это и воспользоваться возможностью снова насладиться друг другом? — Он помолчал, потом продолжал голосом более глухим и хриплым. — На этот раз будет еще лучше, Лилли, обещаю тебе.

Лиллиану раздирали противоречивые побуждения. Он был прав. Каждое его слово было правдой, потому что она, к собственному ужасу, действительно испытала наслаждение. Она отвернулась от него, не зная, как выйти из такого ужасного положения. Потом снова осторожно посмотрела на него. Она вгляделась в его дымчато-серые глаза, в его прекрасно очерченные губы; ее взгляд скользнул по его обнаженной груди… остальное скрывала простыня. Отмахнуться от этого было невозможно. Перед Богом и перед всем народом Оррика она произнесла обеты, которые на всю жизнь привязали ее к этому человеку.

Ей понадобилась вся ее отвага, чтобы сделать шаг к нему. Она заметила отблеск удивления у него в глазах, и сама удивилась этому. Неужели он думает, что принесенные ею обеты меньше принуждают ее к покорности, чем его сила и опыт прошлой ночью? В душе она не могла не восставать против несправедливости ее положения: в борьбе с ним она всегда окажется побежденной, независимо от того, станет она сопротивляться или нет.

И все-таки она не могла сдержать дрожь при мысли о том, что ожидает ее в предстоящие несколько часов. Когда она подошла к кровати, ей показалось, что глаза у него горят еще более жарким огнем. Она знала, что тонкое полотно рубашки дает ей скудную защиту: ее соски просвечивали сквозь мягкую ткань, и ему было прекрасно видно, какие они розовые и напряженные.

У самого края кровати она опустила глаза, не отрывая их от одного лепестка на простыне. Когда, потянувшись к ней, он ласково перебросил ее волосы к ней за спину, она оцепенела, не в силах ни приблизиться к нему, ни отойти подальше. Тогда он еще раз протянул руку и провел пальцем по ее плечу… вниз по тонкой руке… пока не достиг запястья.

— Иди ко мне, — ласково повторил он, чуть заметно сжав ее руку.

У нее нет причин и далее противиться его призыву, думала она, позволяя ему привлечь ее поближе к себе. Она боролась с ним изо всех сил, но это ни к чему не привело. Придет срок, и он станет лордом Оррика. А она теперь его жена.

Не то всхлипнув, не то вздохнув, Лиллиана стала на колени на кровать. Она избегала его взгляда, и волосы, спадая с ее склоненной головы, хоть как-то заслоняли ее глаза. Но на самом деле ее волосы не были защитой: по-видимому, он получал от них не меньшее удовольствие, чем от ее почти-обнаженного тела.

Она слышала, как шумно он вздохнул, когда подставил руки под водопад ее теплых шелковистых волос. От этого едва ощутимого касания, от уверенного скольжения его пальцев Лиллиана почувствовала себя так, словно ее кожу покалывают тончайшие иголочки.

— Теперь больше незачем колебаться. Прошлая ночь была только началом радостей, которые мы можем найти друг в друге.

— Я не хотела, чтобы это случилось, — пробормотала она упрямо.

— И все-таки ты не можешь отрицать, что испытала наслаждение.

— Не по своей воле. Ты заставил меня, — напомнила она ему резко.

— С самого начала, может быть, и не по своей. Но потом… — Его пальцы пробежали по ее волосам. — А теперь мы женаты. Скажи мне, Лилли, ты приходишь ко мне как жена — по своей охоте? — Взглядом он приковал к себе ее глаза и не отпускал их.

— Я… я не хотела выходить за тебя замуж, — призналась она, и тень вызова мелькнула в ее встревоженных глазах.

— Ты это показала более чем ясно. — Это было сказано таким тоном, как будто что-то сильно его позабавило. — Но теперь мы женаты. Ты приходишь ко мне по доброй воле?

Его руки замерли в путанице каштановых прядей. Обдумывая ответ, она почти перестала дышать. Она понимала, что сейчас настал момент для испытания ее обета. Состоявшаяся днем церемония для всех других означала подтверждение того, что они женаты. Но сейчас ее ответ должен показать ему, означал ли этот обряд то же самое и для нее.

Все совершилось вопреки всем привычно-враждебным чувствам, которые вызывал у нее дом Колчестеров. Она могла бы перечислить все бедствия, которые Колчестеры причинили Оррику, все оскорбления и бесчестные удары. Оставалась ли хоть малейшая надежда на благополучие брака, который так начался? Ее отец явно верил, что да. Но она так не считала. Или… раньше не считала. А теперь?

Лиллиана всмотрелась в его лицо, пытаясь найти ответ. Муж был для нее загадкой. Твердый как сталь, грозный, обезображенный шрамами, он внушал ей страх, он запугивал ее и угрожал ей. Он загнал ее, как перетрусившего зайца, а потом силой заполучил ее в свою постель.

Но он не изнасиловал ее.

Ее кинуло в жар при мысли о том, что он сделал с ней, но она не могла назвать это изнасилованием.

Наконец она опустила глаза. Ее кивок, обозначающий согласие, был почти неощутим, но она знала, что Корбетт его увидел и понял. Его ладонь легла ей на затылок, и едва уловимым нажатием он подал ей знак приблизиться к нему и одновременно поднял к себе ее лицо.

Она не узнавала себя. С каждым мимолетным касанием, с каждым легким ласковым движением его могучей руки тело Лиллианы оживало, как ни стремилось ее сознание не допускать этого.

Глаза у нее были закрыты, как будто она не хотела видеть очевидного, — ее капитуляции перед этим человеком — ее врагом, ее мужем. Но Корбетт не позволил ей ускользнуть от него так просто.

— Открой глаза. — Его губы нежно прикоснулись к ее векам — сначала к одному, потом к другому. — Открой глаза и посмотри на меня, Лилли.

В освещенной свечами комнате его глаза были почти черными. Но Лиллиана все же могла разглядеть крошечные искорки в их пронизывающих глубинах. И выражение абсолютного обладания, от которого у нее перехватило дух.

Он привлек ее к себе и поцеловал так, что все мысли у нее смешались. Голова кружилась, и она уже не понимала, как это получилось, что она лежит поверх него. Потом он ловко перевернул ее, и вот уже он лежал сверху, все так же поглаживая ее голову и не отрываясь от ее губ.

Ладони рук Лиллианы, оказавшихся в западне между ним и ею, были прижаты к его горячей обнаженной груди. Надо бы оттолкнуть его, подумала Лиллиана, когда ее губы разомкнулись под его натиском. Потом его язык скользнул вокруг края ее губ и бесстыдно прорвался в глубины рта — и даже мысль о сопротивлении покинула Лиллиану.

Ее пальцы все еще были прижаты к его груди, но теперь они сами стремились вобрать в себя как можно больше его огня… а вовсе не оттолкнуть. Она осязала жесткие завитки волос на его груди, мускулистый торс, который пригвоздил ее к матрасу, и словно отлитые из железа бедра, лежавшие теперь между ее ногами. Она ощутила также тугой узел, который завязывался где-то внутри нее самой, и скорчилась от этой изощренной пытки.

Корбетта, казалось, лишь еще больше воспламенило это ее безыскусное движение. Не прерывая поцелуя, он еще крепче прижался к Лиллиане всем телом. Между ними все еще оставались ее простая рубашка и его нижние штаны, но эти преграды не могли скрыть твердый выступ между его ногами, прикосновение которого действовало на Лиллиану как удар молнии. И все это время длился поцелуй, в котором сгорела дотла ее воля.

Когда наконец он завершил поцелуй, Лиллиана была почти бездыханной. Корбетт дышал прерывисто и тяжело, но он улыбнулся, откинув прядку волос с ее щеки.

— Мне следовало бы наказать тебя за все, что ты вытворяла, когда пыталась идти против меня, — прошептал он, умело развязывая шнурки на ее рубашке.

Лиллиана опустила ресницы, не в силах выдержать взгляд его глаз, оказавшихся так близко.

— И… и ты собираешься сделать это теперь?

Он ответил не сразу, и Лиллиана снова нерешительно подняла на него глаза. От того, что она увидела, она обмерла. Телесно она и так была полностью в его власти: его превосходство в силе оспаривать не приходилось. Но сейчас ее страшила не его телесная мощь, а решимость, которую она ясно читала в пронзающих душу серых глазах. Он не станет бить ее; это она понимала. Но он обладал способностью — и готовностью — находить другие, более действенные средства, чтобы заставить ее склониться перед его желаниями.

Он испытующе всмотрелся в ее ясные янтарные глаза.

— А теперь… — он слегка улыбнулся. — Теперь я думаю что вряд ли это будет наказанием, — то, что я имею в виду.

Его горячие, твердые губы начали свой неторопливый путь — вдоль линии ее подбородка, вдоль известной только ему линии на шее — до ямки у горла. О, как бы она хотела остаться нечувствительной к его поцелуям! Но, как и раньше, ее полностью обезоруживала мягкая мощь его прикосновений. Он лишал ее собственной воли, укрощал ее гнев и изгонял даже тень мысли о сопротивлении этими искусными, умелыми поцелуями.

Потом он медленно-медленно начал передвигаться вдоль мягких округлостей ее тела, пока наконец не получилось так, что почти весь его торс оказался между ее ногами, а голова легла на ее талию. У Лиллианы бешено заколотилось сердце, когда она почувствовала его дыхание; его горячие руки легли на ее груди.

Ласковым движением по какой-то невидимой спирали он гладил обе ее груди, подбираясь все ближе к напрягшимся соскам. Словно дразня ее, он повторял это снова и снова, останавливаясь совсем поблизости от этих розовых бутонов, которые уже болели от ожидания, и наконец она выгнулась дугой над постелью в бессловесной мольбе. Лиллиану снедала жажда его близости. Как приливная волна, ее затопляла страсть.

— О… — в отчаянии выговорила она. — Прошу тебя…

Он сжал пальцами ее соски, и она стоном отозвалась на это движение. Он не остановился. Покрывая поцелуями ее живот, он доводил ее до лихорадки, до умопомрачения. Поцелуи ложились все выше и выше, они достигли ее груди и тогда она без стеснения прижалась к его животу своим.

— У нет, моя прекрасная бесстыдница. Ты не отделаешься так легко, — усмехнулся он и обвел языком кружок около одного соска, а потом — около другого. — Ты должна искупить еще много провинностей.

Лиллиана хотела бы не слышать этих слов, но он, словно сам демон, как будто вознамерился терзать ее обещаниями все нового и нового блаженства.

— О пожалуйста, — молила она, цепляясь за его волосы и безуспешно пытаясь притянуть его лицо к своему.

— Ах, теперь ты говоришь «пожалуйста»! — Он собрал в пуках ее разметавшиеся волосы. — А ну-ка, скажи мне, почему ты не распустила волосы, как я просил?

При этих словах ее глаза изумленно расширились. А он снова начал мучительно медленно скользить по ней своим твердым телом, так чтобы каждая частичка ее плоти почувствовала его силу и тепло.

— Я жду ответа, Лилли.

— Я… это просто… — Лиллиана с трудом подбирала слова.

Теперь она была неспособна не только понять, но хотя бы вспомнить, почему для нее было так важно проявить строптивость и для этого подобрать волосы.

— Это просто значило, что ты хотела пойти мне наперекор любым возможным способом. Я прав?

— Да, — выдохнула она.

Неудержимое влечение к нему боролось в ее душе с глубокой обидой, которая все еще не оставила ее. Но такой ответ, по-видимому, не рассердил его, а лишь еще больше воспламенил. Коленом он раздвинул ее ноги, и его рука скользнула к ее бедру.

— Тогда ты еще не была моей женой, — хрипло проговорил он, глядя прямо ей в глаза. — Так что я не стану наказывать тебя. Но знай, Лилли: от своей жены я ожидаю беспрекословного повиновения.

… Она не хотела повиноваться ему. Она не хотела быть его женой. Но он заставил ее утратить власть над собой; он заставил ее тело покоряться только его воле. Уж не демон ли он — демон, который пробует на ней свое черное искусство?

…Она почувствовала, как он гладит пальцем ее лоно и в бурном порыве снова выгнулась ему навстречу. Его палец продвигался вперед и возвращался назад… и под этой умелой лаской она стала беспомощной и слабой. Ее стремление к нему достигло такой силы, что сотрясало все ее существо.

— Ты будешь… моей самой… послушной женой, — произнес он, запинаясь, потому что желание переполняло и его. — Скажи это, Лилли… — срывающимся шепотом проговорил он ей на ухо. — Скажи это.

— Я… я буду… — согласилась она, ослепленная желанием получить то, что только он мог ей дать. — Я буду послушной женой.

И тогда со стоном он рванулся в нее, и она боялась, что сейчас потеряет сознание от ощущения наивысшего торжества. Горячий и гладкий, словно сталь, обернутая бархатом, он двигался долгими рассчитанными толчками. Ей казалось, что он затронул самую ее душу.

Его рот прижался к ее рту с такой неистовой страстью, что Лиллиана думала: она сейчас умрет от наслаждения. Его язык устремлялся к ней в рот, в точности повторяя ритм их другого соединения. Теперь она уже не ограничивалась пассивным восприятием его страсти. С пылом, не уступающим пылу Корбетта, она отзывалась на его поцелуи. Она обвила руками его широкие плечи, упиваясь прикосновением к его горячей влажной коже. И на каждый победительный бросок его тела, устремляющегося в нее, она отвечала, открываясь ему навстречу с радостной готовностью.

Она взлетала в неизведанное, испуганная и возбужденная, когда ее тело достигало какой-то новой, неопределимой цели. А потом — словно что-то необыкновенное вспыхнуло у нее внутри, и она почувствовала, как омывают ее одна за другой волны неизмеримого наслаждения. Она почти поднялась над постелью — и в это время его тело напряглось и, уткнувшись ей в шею, он простонал:

— Ах, Лилли… мой Бог, женщина…

От Лиллианы не укрылось, какие содрогания пробегают по его телу, и она торжествовала от сознания, что и у нее есть власть воздействовать на него так же, как он воздействует на нее. Но когда ритм его неистовства замедлился, слезы вдруг набежали ней на глаза. Она поняла: теперь их тела разъединятся. Да, это безумие — но она не хотела разъединяться с ним.

Когда он, не выпуская ее, повернулся на бок, она постаралась, чтобы он не видел ее лица. Она была в растерянности от всего того, что он заставил ее испытать. Предполагалось, что она ненавидит его, но она желала его так, что это было выше ее понимания. Она так боролась, чтобы избавиться от него, а теперь льнет к нему, опустошенная мыслью, что он мог так быстро ее оставить.

Но Корбетт не отпустил ее от себя. Он укрыл ее в кольце своих рук, пристроил ее голову у себя под подбородком и натянул покрывало на них обоих. Лиллиана могла слышать, как сильно бьется у нее под ухом его сердце, и как постепенно становятся менее частыми эти удары. Он шумно вздохнул и подсунул ладонь под ее плечо, а потом поцеловал в макушку.

— У тебя все хорошо получится, женушка, — прошептал он сонно. — Очень хорошо.

Его дыхание шевелило ее волосы, и Лиллиана ощутила где-то глубоко в себе самой восхитительную дрожь. Несмотря на то, что она не хотела этого, похвала Корбетта доставила ей удовольствие. Ей совсем не нравился этот странный поворот в ее чувствах, но не заметить его она не могла. И еще она не могла отрицать, что сейчас желает его так сильно, как никогда и ничего не желала раньше.

Лиллиана долго молча лежала в объятиях своего новообретенного супруга. Странное это было чувство — лежать вот так рядом с мужчиной. Она боялась, что, несмотря на бесконечную усталость, она слишком взбудоражена, чтобы заснуть.

Но, как ни странно, в его руках она чувствовала себя в безопасности. В безопасности и под защитой. Слегка вздохнув, она прильнула к нему и, убаюкиваемая его мягким ровным дыханием, мирно соскользнула в крепкий сон.

Глава 10

Лиллиана не могла пошевелиться: этому препятствовала восхитительная тяжесть, прижимавшая ее к месту. Сон не вполне покинул ее, да, по правде говоря, ей и не хотелось просыпаться.

Но тепло, исходящее сверху, было бесспорной явью. Оно побуждало ее стряхнуть остатки сна и в то же время одурманивало, погружая в блаженную летаргию.

Она не сразу осознала присутствие Корбетта — память еще только начинала возвращаться. Но и близость этого жесткого мужского тела тоже была явью. Когда его рука медленно скользнула по ее боку и задержалась на бедре, Лиллиана все еще сопротивлялась пробуждению.

Но когда он начал осыпать легкими поцелуями ее шею, а его дыхание защекотало ухо, Лиллиане стало не до сна. Она медленно открыла глаза, возвращаясь к действительности, в потемки раннего утра.

— Хорошо спала? — хрипловатый голос Корбетта как будто коснулся в ней какой-то струны, и она судорожно вздохнула.

Его голова и плечи покоились у нее на груди; их ноги переплелись. К ней разом вернулись воспоминания минувшей ночи, и, к немалой досаде Лиллианы, на нее нахлынула волна желания.

Она неуверенно всмотрелась в его лицо. В полумраке предрассветного часа мало что можно было различить… только то, какой он большой и как по-хозяйски он подчинил ее себе. Но в его легких касаниях не было ни напора, ни домогательства. Он не отдавал приказаний, не требовал от нее отклика. Он только отвел спутанные волосы со лба Лиллианы и прижал обе руки к ее голове.

И этого оказалось достаточно. Подобно тому как тлеющие под пеплом угли загораются высоким пламенем от порыва сильного ветра, так взметнулась в Лиллиане вся сила неистового желания — чтобы он вернулся. И, отдавшись во власть этой сладостной муки, она готова была признать, что ласки минувшей ночи только разожгли ее жажду. Она почувствовала, что и в нем нарастает возбуждение, и, не думая больше ни о чем, крепко прижалась к нему.

— Ах, моя маленькая женушка, — прошептал он. — Да ты меня с ума сведешь. Лучше бы мне остаться с тобой в постели… — Он поцеловал ее горячо и нежно, и она была готова принять его сразу, как будто их прежнее единение вообще не прерывалось, а лишь переплавилось в эту утреннюю, обновленную страсть.

— Останься, — тихо попросила она. — Ночь еще не кончилась. Тебе незачем уходить.

Тогда Корбетт поднял голову. Она не могла понять выражение его лица, хотя он пристально смотрел на нее. Она ждала, что он заговорит. Но он, по-видимому, передумал и опустился на нее. Коленом он раздвинул ее ноги, и она отозвалась на это движение так, как он хотел. Тогда он вошел в нее столь уверенно и стремительно, что у нее остановилось дыхание; казалось, он заполнил собой всю ее без остатка.

— О, Господи… — голос ее прервался, когда он начал ритмично двигаться в ней.

Ей казалось, что она охвачена пламенем. Голова у нее кружилась, и сознание изменяло ей. Да, она стала его женой, думала она. Все это было правильно и достойно в глазах Бога и церкви. Но ведь она не только его жена, она — что-то гораздо большее. Каким-то необъяснимым способом он полностью поработил ее волю, подчинив ее своей. Она, пылавшая раньше такой ненавистью, теперь сдалась ему по доброй воле. Она хотела его. Она была уверена, что умрет без его близости.

Его движения становились все более яростными, и тут она почувствовала, как начинает напрягаться его тело. Он достиг зенита своей страсти, и теперь она знала, что скоро это закончится.

— О, подожди…

Эти слова были произнесены чуть слышно, она даже сомневалась, действительно ли выговорила их. Но когда Корбетт содрогнулся в завершающем сладострастном порыве, она поняла: он услышал.

Лиллиана была потрясена. Неужели она произнесла такое? Несмотря на ее новое знание о том, что могло произойти между ними — что могло произойти внутри нее, — она не могла понять, как она сумела это вымолвить. Ее руки, только что крепко обнимавшие мощную шею Корбетта, теперь медленно скользили по его влажным плечам и рукам. Ей казалось невероятным, что она может вот так лежать с мужчиной. Особенно с этим мужчиной. Честность не позволила бы ей отрицать, что близость с ним дала ей наслаждение. Но все равно… просить его подождать! Это были слова блудницы, а не жены.

Когда Корбетт приподнялся, опираясь на локти, и взглянул ей в лицо, Лиллиана всеми силами старалась спрятать от него глаза. Но он не дал ей такой возможности и повернул ее лицо к своему.

— Мне бы не следовало так набрасываться на тебя, — начал он; лицо у него было серьезным и решительным. — Я очень доволен тобой, Лилли. Несмотря на все, что было раньше, я думаю, что наш брак может оказаться счастливым, браком обоюдного согласия. Если я не позволил тебе… если я был слишком… слишком тороплив с тобой, то у меня есть для этого лишь одно оправдание: наслаждение, которое подарила мне моя жена, оказалось несравненно большим, чем я смел надеяться.

Тут он усмехнулся, и на фоне смуглого лица сверкнули белые зубы.

— Девственница — и при этом страстная женщина. Ты — редкая находка.

Его прямота смутила ее. Но к смущению примешивалось и неясное разочарование. Его слова о «счастливом браке» резали ее слух, хотя она и понимала, что у нее нет весомых причин для недоверия. «Брак обоюдного согласия» — это было именно то, о чем она только могла мечтать, и все-таки теперь, когда ей открывалась такая возможность, она возлагала на это слишком мало надежд.

Но обнаруживать перед ним свои чувства она не собиралась.

— Ты уже забыл главную причину, по которой женился на мне? — колко возразила она. — Ты забыл, что я — наследница?

Он засмеялся и запечатлел на ее губах горячий поцелуй.

— Моя страстная, девственная наследница. Да, Лилли, из тебя выйдет отличная жена.

Он помолчал и затем прижался к ней еще теснее. А потом начал медленно соскальзывать вдоль ее тела, от плеч к ногам… и сердце у нее громко застучало.

Прошлой ночью он уже проделывал этот маневр. Он именно так скользил вдоль нее, а потом дразнил ее своими прикосновениями и поцелуями доводил едва ли не до безумия. Голова Лиллианы запрокинулась назад, и она закрыла глаза в трепетном ожидании, когда почувствовала, как ложатся его горячие влажные поцелуи на ее грудь, а потом на живот. И вдруг откуда-то издалека донесся звук сигнального рога, и Корбетт поднял голову, прислушиваясь.

— Корбетт, — шепотом позвала она, стремясь продлить его прерванный поцелуй.

Но тут раздались тяжелые удары в дверь, и мгновение было разрушено.

Она слышала, как он коротко и приглушенно чертыхнулся, она слышала, как он отозвался на стук; но она не в силах была поверить своим глазам, когда он перевернулся на бок, встал с кровати и направился туда, где так и лежала его одежда.

Этого она никак не могла ожидать, и несколько секунд, пока не прошло первое потрясение, просто неподвижно лежала, неотрывно наблюдая за ним. Потом она почувствовала, какой холодный в комнате воздух, и еще более остро ощутила отсутствие сильного и горячего тела Корбетта.

Сердитым рывком она натянула на себя одеяло. Она с радостью забралась бы с головой под его защитное тепло, но гордость не позволяла этого. Когда она наконец отважилась взглянуть на мужа, он уже надел штаны и закреплял чулки на своих мускулистых икрах.

Несмотря на гнев — и на боль — Лиллиана не могла отрицать мужскую красоту этого человека. О, она хорошо понимала, что красота у него — это нечто совсем не то же самое, что у сэра Уильяма. Он был изборожден шрамами, отмечен следами тяжелой жизни, которая выпала ему на долю. И все равно это лишь усиливало влечение, которое тянуло ее к нему. В нем чувствовалась твердость гранита, несгибаемость дубового ствола; он прошел через все испытания, как сталь его меча.

— Я должен сейчас оставить тебя.

— Это уже достаточно ясно… что ты уходишь, — ответила она более раздраженным тоном, чем намеревалась.

Он поднял глаза и она увидела, как омрачилось его лицо.

— Нет, Лилли. Я хочу сказать, что должен оставить Оррик. У меня есть дело, которое нельзя отложить.

Как ни больно было ей пережить его уход с супружеского ложа, эта мука не шла ни в какое сравнение с потрясением от нового удара. Изумление было столь сильным, что она даже не сразу смогла ответить и просто смотрела на него непонимающими глазами.

Корбетт, со своей стороны, был, по-видимому, всецело поглощен процессом одевания, и молчание затянулось. Когда же до Лиллианы дошел смысл его слов, безмерная тяжесть легла ей на сердце, и она с трудом удержалась от слез. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, лишь бы не выдать своих чувств.

Будь он проклят! — стучало у нее в голове. — Будь он проклят за такое обращение с ней! Она, только что обвенчанная и уже покинутая, будет выглядеть такой униженной перед гостями, которые по праву рассчитывали по меньшей мере еще на целый день увеселений. И все же ужасная опустошенность, которую она сейчас ощущала, порождалась не мыслью об их обидной жалости. Он сбросил ее с высот страсти в устрашающие глубины покинутости. Он подал ей надежду на то, что их брак может оказаться удачным, а потом все перевернул и ясно показал, как мало он с ней считается.

Совсем недавно ее переполняли ощущения чуда и восторга, а теперь она казалась себе пустой и выдохшейся. Но она не заплачет, уговаривала она себя, борясь со слезами. Он никогда больше не заставит ее плакать.

— Куда же ты отправляешься? — Голос у нее звучал тихо: она держала себя в руках. Ей понадобились немалые усилия, чтобы сесть в постели.

Он ответил не сразу, сосредоточившись исключительно на шнуровке сапога.

— У меня есть дело, которое я должен исполнить. Это мой долг перед королем. Дело, которое не представляет для тебя интереса, — добавил он беспечно.

Натянув на широкие плечи короткую кожаную тунику, он наконец взглянул на нее. Выражение его лица было ей непонятно, и это почти разрушило броню ее самообладания. Долг перед королем? Да какое же дело может быть таким важным? А как же его долг перед женой? Почему, о, почему он хоть немного не подумал о ней? Казалось, что она очень даже угодила ему, но, если бы это было правдой, он не оставил бы ее таким образом. Какое дело может быть столь безотлагательным, чтобы поднять его с брачного ложа?

Все ее опасения вернулись, когда она сидела на краю постели, натянув простыню до самого подбородка. Он хотел получить девственную наследницу Оррика — и получил. Страсть оказалась для него сюрпризом — и для нее тоже — и помогла исцелить раны, которые предшествовали их браку.

Но теперь все стало еще хуже. По крайней мере, раньше она не возлагала никаких глупых надежд на союз с Корбеттом. А потом он прорвался через ее оборонительные рубежи с помощью нежных прикосновений и сказанных шепотом слов. Он одурманил ее поцелуями и увлек своим пылом, он обманом и хитростью добился от нее ответной ласки.

Но в безжалостном свете утра все стало на свои места.

Теперь он показал свою истинную натуру, и все, что теперь оставалось Лиллиане, — это защитить от него свое сердце.

Корбетт закрепил на поясе меч из дамасской стали ж перекинул через плечо кожаную суму.

— Я сожалею, что оставляю тебя, Лилли.

Его голос звучал глухо, и невольный озноб пробежал по спине Лиллианы. Не в силах произнести ни слова, она только пожала плечами. Но когда он тремя широкими шагами преодолел расстояние до кровати, она отшатнулась.

Он нахмурился, но она опередила любые его вопросы.

— Поторопись. Твое дело, как видно, не ждет.

Она смотрела ему в лицо, усердно стараясь скрыть свои чувства под личиной безразличия.

Корбетт сделал шаг назад, и было мгновение, когда ей показалось, что она уловила нерешительность в выражении его лица. Но если нерешительность и была, то исчезла она столь быстро, что Лиллиане пришлось только гадать, не пригрезился ли ей этот проблеск. Еще секунду он смотрел на нее в упор своими непроницаемыми серыми глазами, а потом потянулся и взял в руку выбившуюся прядку ее волос.

— Я не могу точно сказать, когда вернусь. Если мой отъезд причиняет тебе какие-то неудобства… прости меня. — Он помолчал, и Лиллиана затаила дыхание.

Ее гнев отступил. Она хотела просить его остаться, но все та же гордость удержала ее. И все-таки она надеялась услышать от него какое-то слово — любое слово! — которое заполнило бы эту пустоту у нее в душе.

Но не услышала. Слегка помрачнев, он выпустил шелковистую прядь и отступил на шаг от кровати.

— Береги себя, Лилли. — И ушел.

Солнце еще не поднялось за дальними лесами, и только красная полоса зари разгоралась на небе, когда Лиллиана поспешно вышла во двор замка. Она одевалась второпях: натянула то же самое синее платье, в котором венчалась, но не стала надевать рубашку, всунула ноги в расшитые шелковые туфельки и накинула на плечи шерстяную тканую шаль.

Она сама не могла бы объяснить, почему сочла необходимым проводить Корбетта. Отчасти, может быть, причиной послужило молчание в пустой опочивальне. В его отсутствие комната показалась ей еще более холодной, чем всегда. С другой стороны, сыграла свою роль и надежда, что она будет выглядеть перед гостями менее жалкой, если люди увидят, что она присутствует при его отъезде. По крайней мере, она могла создать иллюзию полного единства с ним. Никто не должен и помыслить, что муж так внезапно покинул ее.

Она даже самой себе не хотела признаться, что еще ищет какого-нибудь знака его одобрения, и поэтому решительно отвергла такое объяснение. И все же, когда Корбетт оглянулся и заметил ее появление, сердце у нее учащенно забилось, а страх и неуверенность сдавили горло.

Он прервал на полуслове беседу, которую вел с группой своих рыцарей. После недолгого колебания он отдал им необходимые приказы. Затем без промедления зашагал через многолюдный двор туда, где стояла она.

Он остановился перед ней, и сердце у нее дрогнуло. Он был одет по-военному, точно так же, как тогда, когда впервые вступил в Оррик. Тогда он вызвал в ней чувство, похожее на благоговейный ужас. Теперь она с трудом могла поверить, что этот грозный рыцарь был тем самым человеком, который так нежно ее обнимал.

— Я не надеялся, что ты придешь проводить меня.

Лиллиана, подняв глаза, всмотрелась в его серьезное лицо. Она невольно облизнула губы и плотнее закуталась в шаль.

— Я не хочу выглядеть покинутой, — ответила она неохотно.

— Я не покидаю тебя.

Он потянулся к ней, но она сделала шаг назад.

— Тогда почему ты должен уезжать? — выпалила она.

— Ты хочешь, чтобы я остался?

У Лиллианы не было готового ответа на этот вопрос. Но когда молчание затянулось, его губы изогнулись в легкой понимающей улыбке.

— Ты хочешь, чтобы я остался? — снова спросил он, но уже более мягким тоном.

Не в силах выносить его испытующий взгляд, Лиллиана отвернулась, откинув со щек за спину каштановые локоны с которыми играл ветер.

— Это… для молодожена неприлично… срываться так внезапно из… из…

— Из брачной постели? — спросил Корбетт. Он положил горячие ладони ей на плечи. — Верь мне, Лилли. Если бы дело не было столь важным, я бы не уезжал.

— Но что может быть настолько важным?! — закричала она, не способная и дальше сдерживаться. — Уж конечно оно могло бы подождать еще хотя бы один день!

Сначала он просто молча смотрел на нее. А потом медленная улыбка осветила его лицо.

— Должно ли это означать, что ты будешь скучать по мне? А если я пообещаю, что моим первейшим долгом по возвращении будет продолжить наши занятия в постели с того самого места, на котором нас прервали, — то, может быть, добьюсь от тебя улыбки?

Но Лиллиане было не до шуток. Она попыталась отстраниться, но его руки только крепче надавили ей на плечи.

— Я не могу ждать, — сказал он более серьезно. — Ты должна поверить мне в этом.

— Поверить Колчестеру? — фыркнула она. — Я была бы дурой, если бы позволила себе это.

При этих словах он угрюмо насупился, и его рассеченная бровь опустилась.

— Так же как и я был бы дураком, если бы поверил той особе, которую застал, когда она копалась в моих вещах, — напомнил он ей жестко. — Решайся, Лиллиана. Либо будь по-настоящему моей женой… либо объяви себя сейчас моим противником. Ты не можешь быть и тем и другим одновременно.

Лиллиану раздирали противоречия. Она не должна подчиняться ему. Не должна! И все же ему была свойственна прямота, которую нельзя было не уважать. Ее пробрал озноб.

— Итак, Лилли, что ты выбираешь?

Его настороженные серые глаза, казалось, пронзали душу.

— Я твоя жена, — признала она наконец.

И в голосе, и в глазах Лиллианы все еще читались сопротивление и вызов, но она знала, что от реальности не спрячешься. Они женаты и останутся мужем и женой еще много лет. Постоянно идти ему наперекор было бы просто глупо.

Тогда он притянул ее ближе к себе, и она даже сама не сознавала, как смягчилось выражение ее лица.

— Когда ты вернешься?

— Как можно скорее, — тихо ответил он, не сводя с нее глаз. — Я буду спешить: ведь я знаю, что меня здесь ожидает.

Потом он наклонился к ней и захватил ее губы глубоким, волнующим поцелуем. Словно заколдованная, Лиллиана была не способна сопротивляться. Более того, когда поцелуй стал еще более требовательным, она вдруг обнаружила, что прильнула к нему, как какая-нибудь бесстыжая потаскушка. Когда они наконец оторвались друг от друга, она дышала с трудом, щеки у нее горели и, к ее великому смущению, она снова была охвачена желанием. Да неужели она настолько безумна, чтобы так стремиться к нему?

Потом, все еще ошеломленная, Лиллиана позволила ему проводить себя к сторожевой башне у ворот, где собралось множество обитателей замка, включая ее отца, Уильяма и Олдиса, желающих присутствовать при отъезде рыцарей. Она видела неодобрение на лицах Уильяма и Олдиса и явное восхищение в глазах отца. Если бы только ее чувства к мужу могли быть такими же простыми, думала она, наблюдая, как Корбетт возвращается к ожидающему его отряду.

Корбетт взял с собой в поход только половину своих рыцарей и нескольких оруженосцев.

Усевшись на коня, он поднял руку, приветствуя Лиллиану. Потом Корбетт обратил внимание на сэра Рокка, который взялся за уздечку его коня.

— Не нравится мне эта вылазка, — проворчал Рокк.

— Думаешь, мне нравится? — коротко бросил Корбетт.

— Тогда позволь мне отправиться вместо тебя. У меня нет никакого желания тут оставаться… а у тебя, кажется, есть.

Корбетт взглянул на своего угрюмого помощника.

— Это дело поручено мне, как тебе отлично известно. Кроме того, мне нужно, чтобы здесь был твой глаз. — Корбетт перевел взгляд туда, где стояла Лиллиана, между отцом и сэром Уильямом. — За Уильямом надо смотреть в оба.

— А за твоей молодой женой — не надо?

Корбетт яростно сверкнул глазами.

— Думай, что говоришь! Она теперь госпожа и для тебя, и для любого другого — и заслуживает твоей преданности.

— Но не моего доверия. Ты уже забыл, как она шпионила? Как скрывала от нас, кто она такая? А как насчет ее любви к Уильяму? — продолжал он, не обращая внимания на разгорающийся гнев Корбетта. — Она прекраснейшим образом может играть в те же игры, что и Уильям.

— Придержи язык, Рокк! Я предупреждаю тебя — и дважды предупреждать не стану. — В возмущении он дал шпоры коню. — Время все расставит по местам. Ты знаешь свои обязанности. Вот и выполняй их.

Когда отряд миновал тяжелый подъемный мост, Лиллиана по крутой каменной лестнице поднялась на зубчатую стену. Она была в смятении и тревоге. Меньше всего ей сейчас хотелось бы слушать, как отец нахваливает Корбетта, или видеть кислое лицо Уильяма, не скрывающего своей неприязни к ее мужу.

Уильям просто кипел от злости с того самого момента, когда Корбетт поцеловал ее, и явно стремился подстеречь ее, когда она будет одна. Но Лиллиана еще сама не разобралась как следует в своих чувствах и не хотела ни в чем ни перед кем оправдываться. Кроме того, решила она, поспешно поднимаясь по последнему лестничному пролету, она вообще не обязана давать Уильяму какие-либо объяснения. Он женат на другой. И она тоже замужем.

Она нашла место между двумя зубцами стены и взглянула на дорогу. Двойная цепочка всадников удалялась от замка, соблюдая строгий порядок, и все они были, очевидно, бывалыми воинами. Но сэра Корбетта можно было узнать безошибочно. Высокий и прямой, он сидел на сером в яблоках боевом коне. Однако из всех других его выделяла не просто осанка или манера держаться в седле: здесь было нечто иное.

Более, чем когда-либо, сбитая с толку этим странным человеком, который стал ее мужем, Лиллиана легко обвела языком губы, еще хранившие воспоминание о его поцелуе. Он, ее муж, был резким и требовательным, но он же был нежным и ласковым. Он вынудил ее вступить с ним в брак и лечь с ним в одну постель.

Но, если быть честной, то следовало признать: с ним она испытала наслаждение. Он очень мало дал ей узнать о себе; даже цель сегодняшнего отъезда оставалась для нее тайной. И все же, даже понимая, какой он загадочный и, очень вероятно, опасный человек, она не могла бы отрицать, что ждет его возвращения из похода с радостью и нетерпением.

Глава 11

— Лежи спокойно. Лежи спокойно, — монотонно уговаривала Лиллиана леди Верону.

Быстрым движением она стерла бисеринки пота со лба юной женщины, судорожно вцепившейся в ее другую руку.

— Вот снадобье от Матушки Гренделлы, — сказала Ферга, торопливо направляясь к кровати.

Лиллиана подняла голову Вероны и держала ее, пока дородная служанка поила больную отваром тысячелистника.

Прошло уже больше недели после свадьбы, и все гости, включая Оделию и Туллию, разъехались по домам. Состояние леди Вероны не позволило ей пуститься в дальний путь, и ей вместе с Уильямом пришлось задержаться в Оррике. Но лучше ей не становилось. И этим утром у нее начались родовые муки.

Все знали, что это слишком рано. К большому облегчению Лиллианы, Гренделла пришла без промедления. Если кто-нибудь и мог предотвратить роды, так это именно Гренделла. Пользуясь более руками, нежели глазами, знахарка обследовала Верону.

— Если она сейчас родит, дитя не выживет, — пробормотала она себе под нос. — Тысячелистник — вот что ей нужно. Иногда он помогает остановить схватки.

Ко всеобщей радости, снадобье, казалось, действительно помогло. Около полудня измученная Верона наконец забылась сном, и Лиллиана, тоже вымотанная вконец, спустилась по широким каменным ступеням.

Парадная зала была почти пуста. Две служанки протирали столы, чтобы мужчины могли раздвинуть их в стороны и составить один на другой. Мальчик-трубочист возился в камине, выгребая оттуда золу и сажу. За столом, расположенным под одним из немногих в Оррике застекленных окон, сидели ее отец и сэр Рокк, занятые игрой в шахматы.

— Ха! Если ваша стратегия в сражениях с неверными была такой же убогой, как стратегия в сегодняшней партии, это просто чудо, что вы вернулись живыми, — торжествовал сэр Бартон, взяв еще одну пешку сэра Рокка и сорвав тем самым намерение противника сделать ход слоном. — Позаботься о защите, друг, или я скоро поведу атаку на твоего короля!

— Я защищал своего короля на Востоке. Сумею защитить и эту костяную куклу, — пробормотал Рокк, изучая положение фигур на инкрустированной доске в поисках наилучшего хода.

Лиллиана немало дивилась тому, что общество именно этого неразговорчивого рыцаря доставляло ее отцу самое неподдельное удовольствие. Оба рыцаря открыто заявляли о своем недоверии друг к другу, но каждый день, после того лорд Бартон заканчивал дела по управлению поместьем, а сэр Рокк отпускал на отдых своих людей после завершения воинских упражнений, оба усаживались за шахматы. Они обменивались ворчливыми обвинениями и попреками, вызывая друг друга на дальнейшие перепалки, и тем не менее Лиллиана видела, что отец искренне наслаждался этими препирательствами.

С усталым вздохом Лиллиана повернулась к дальнему камину. После ее долгого бдения около Вероны ей было необходимо хоть немного подкрепиться. Однако ее перехватил внезапно появившийся Уильям.

— Вы все уже, кажется, сдались Колчестеру? — спросил он саркастически.

Его постоянно дурное настроение успело уже порядком надоесть Лиллиане, и она попробовала прошмыгнуть мимо него.

— Никому не будет вреда от игры в шахматы, — бросила она раздраженно.

Он преградил ей путь.

— А как насчет любовной игры? — Он смотрел ей прямо в лицо.

Лиллиана снова вздохнула. Она была совершенно измотана, она проголодалась, она устала от вечных попыток Уильяма как-то ее уязвить.

— Любовь — не игра, — начала она. — Если ты…

— Ах, вот как он на это смотрит, Лиллиана. Он перетянет тебя на свою сторону и будет использовать для собственной выгоды. — Он взял ее руки в свои. — Но такая женщина, как ты, заслуживает того, чтобы ее любили. Чтобы ее обожествляли. Я бы боготворил тебя. И я стану молиться на тебя, если ты позволишь, чтобы я…

— Замолчи! Замолчи, Уильям! — Лиллиана вырвала у него свои руки и возмущенно уставилась на него. — Что ты такое говоришь!

Лиллиана с трудом верила собственным ушам. Как он осмелился сказать ей такое? Неужели у него не осталось ни чувства долга, ни чести?

— Ты что, ума лишился, Уильям? Леди Верона сейчас борется за жизнь твоего ребенка, а ты…

В совершеннейшем возмущении она бросилась вон из залы.

Ее стремительный уход не остался незамеченным: оба шахматиста взглянули ей вслед. Старому рыцарю несколько досаждало присутствие Уильяма в дальнем конце залы, но сэр Рокк был явно рассержен.

— Этот щенок, кажется, не слишком озабочен страданиями своей жены.

— Уильям заботится только о себе самом. Жена, ребенок, даже принадлежащие ему владения интересуют его только как средства добиться цели, а цель — собственное процветание и удовольствие. — Лорд Бартон потянулся за фигурой, чтобы сделать ход. — Именно по этой причине я отказал ему, когда он просил руки Лиллианы.

— А он все равно увивается вокруг нее. Вы уверены, что она его не поощряет?

Лорд Бартон грохнул кулаком по старинному дубовому столу с такой силой, что фигуры на доске подпрыгнули.

— Берегись! — негодующе вскричал он. — Она моя дочь… твоя госпожа… и избранная супруга твоего сеньора!

Взгляд Рокка стал еще более хмурым, и он облизнул губы.

— Я обязан ей преданностью, потому что она замужем за Корбеттом, а ему поручено поддерживать мир и спокойствие в этой долине. Но Уильям… за ним я буду присматривать очень внимательно.

Лорда Бартона эти слова отчасти утихомирили. Но, когда партия подошла к концу, он побледнел и прижал руку к боку. После ухода сэра Рокка он ненадолго задержался, просто сидя у стола.

Немного позже, когда Лиллиана приняла ванну и уже одевалась, в комнату ворвалась служанка.

— Вам надо идти, миледи! Скорее! Лорд Бартон! — Сердце у Лиллианы налилось свинцовой тяжестью.

Но пока она надевала платье, ей удалось понять из бессвязных объяснений служанки только то, что отца нашли сидящим кресле, и на вид казалось, что он спал. Но его никак не могли разбудить. Лиллиана босиком кинулась вниз по ступенькам. Ее мокрые волосы были в беспорядке; они спадали на спину, оставляя влажные пятна на незашнурованном платье. Но она сознавала только одно: присутствие многих людей, сгрудившихся в дальнем конце парадной залы.

— О, миледи… миледи… — причитала Ферга.

Лиллиана пробилась через толпу к отцу.

— Боже милосердный, что случилось?

Он сидел, неловко привалившись к спинке своего любимого кресла. Обычно румяное лицо было бледным, с каким-то сероватым оттенком, а дыхание — едва ощутимым. Когда Лиллиана коснулась его лба, она почувствовала, как холодна его кожа. Страх сжал горло Лиллианы.

— Отнесите лорда в его комнату. Разведите огонь посильнее, — она отдавала приказы уверенным тоном, но сама никакой уверенности в себе не ощущала. — И сейчас же найдите Матушку Гренделлу! — Лиллиана в тревоге последовала за четырьмя мужчинами, которые понесли кресло с лордом Бартоном наверх. — Да, и кто-нибудь пусть поищет Томаса.

Делали все возможное, чтобы усадить лорда Бартона поудобнее, но Лиллиана чувствовала, что он покидает их. Она не могла оставить надежду даже тогда, когда знахарка печально покачала головой. Отказываясь верить этому приговору, Лиллиана задержала священника, который направился было к умирающему, и воззвала к старой женщине:

— Ты не дашь отцу умереть, Гренделла! Неужели мы ничего не можем сделать?!

— Для каждого из нас наступает свой срок, когда Господь призовет. — Знахарка устремила почти незрячий взор на Лиллиану. — Сейчас он нуждается в священнике больше, чем во мне.

Эти слова как громом поразили Лиллиану. Она не хотела их слышать, не хотела смириться с ними. Но сам отец заставил ее взглянуть в лицо ужасной правде.

— Это рок, — с трудом произнес он.

Лиллиана сразу же склонилась над ним и положила ему на лоб дрожащую руку. При этом нежном прикосновении лорд Бартон открыл глаза и слабо улыбнулся дочери. Потом лицо его потемнело, он содрогнулся и хрипло повторил:

— Это рок…

Последовал долгий медленный вздох. Потом дыхание пресеклось, и Лиллиана поняла, что он скончался.

— Отец! Отец! — В отчаянии она пыталась обхватить его руками, словно хотела каким-то образом передать ему хотя бы часть своих сил, молодости и здоровья. Но все было бесполезно. Твердыми и добрыми руками Матушка Гренделла оттащила ее от того, что еще недавно было лордом Бартоном.

— Не может он умереть, — тупо твердила Лиллиана, когда знахарка передала ее с рук на руки Уильяму. Она была так потрясена, что позволила ему увести себя из комнаты. — Он не мог умереть, Уильям! Ведь он же был здоров и крепок, как всегда, и сидел за шахматами, и сэр Рокк…

— Сэр Рокк, — фыркнул Уильям. Внезапно он повернул ее лицом к себе. — Ты что, не слышала, что сказал твой отец? Он обвинил своего убийцу, когда его душа расставалась с телом! Он сказал: «Это Рокк». Значит, это Рокк, Лиллиана. Вассал твоего супруга убил твоего отца. Корбетт свершил свою месть, как с самого начала и намеревался.

От этого обвинения голова у Лиллианы пошла кругом. Она не сразу смогла ответить; мысли разбегались, слишком велика была сумятица чувств. Потом у нее в ушах зазвучали слова отца. Он сказал: «Это рок». Или — «Это Рокк»? Она смотрела на злое лицо Уильяма, пытаясь взять себя в руки.

— Как ты можешь быть в этом уверен? — шепнула она, объятая ужасом.

— Я вполне уверен, — прошипел он в ответ. — Неужели ты так ослеплена им, что оставишь безнаказанным убийцу своего отца? Бог свидетель, это всем известно: сыновья Колчестера давно вынашивали планы мести.

У Лиллианы не было сил, чтобы ответить на обвинения Уильяма. Ведь и сама она некогда терялась в догадках — не была ли месть главной причиной, побудившей Корбетта явиться в Оррик, с самого начала? Ее отец сам признал, что сыновья лорда Фрэйна все еще стремятся отомстить. Каждый зная, что так оно и было. И все-таки… и все-таки ей почему-то трудно было поверить в такое, когда речь шла о Корбетте.

Она приложила руку ко лбу. Она была слишком растеряна; ей следовало бы все хорошенько обдумать. Но ее ужасала самая возможность того, что это окажется правдой. Она не сможет успокоиться, пока не узнает всего. Пораженная внезапной мыслью, она вырвалась от Уильяма и разыскала Гренделлу. Голос у нее дрожал, когда она спросила:

— Мой отец… отец никогда не жаловался тебе на какое-нибудь недомогание?

Гренделла вгляделась в побледневшее лицо Лиллианы.

— Он редко прибегал к моим услугам, хотя мне известно, что он немало помучился от недуга богатых людей — от подагры. Томас приходил ко мне за снадобьями для припарки. — Она подумала еще пару мгновений. — И прошлой весной я вырвала у него зуб. Но больше мне ни о чем не известно.

— Видишь, Лиллиана? Все как я сказал. Он был здоров как всегда, до тех пор пока… убийца из банды твоего мужа не отнял у него жизнь.

От слов Уильяма Лиллиана застыла.

— Это Рокк, — медленно подтвердила она, охваченная ужасом.

Рокк подружился с ее отцом. Да, это могло быть подстроено, чтобы получить возможность отравить старого лорда. Тогда хозяин Рокка, ее супруг, мог стать полновластным господином Оррика да еще и испытывать удовлетворение оттого, что свел счеты с человеком, которого считал виновником смерти своего отца.

И тут Лиллиану поразила новая мысль. Как, однако кстати пришелся отъезд Корбетта! Все продумано так, что его-то ни в чем невозможно обвинить.

Она была в смятении. Если бы Олдис сейчас был здесь думала она. Или хотя бы Сэнтон. Они могли бы защитить Оррик от этой злой силы внутри него.

Но, по крайней мере, Уильям здесь, подумала она с облегчением. Хотя в последние дни его общество не доставляло ей удовольствия, она знала, что он поможет. Но тем не менее за оборону Оррика теперь отвечает в первую очередь она и сердце у нее забилось сильнее, когда она это осознала.

В последующие часы на нее свалилось множество забот: надо было обмыть тело отца и обрядить его для похорон, приготовить траурную залу и разослать гонцов. Весь замок облачился в траур. Лорд Бартон пользовался всеобщей любовью, и повсюду слышались рыдания. Но, как ни была Лиллиана поглощена своим горем, она не могла отделаться от навязчивых слов, которые непрерывно звучали в голове:

«Это Рокк», — сказал отец. «Это Рокк». Обвинение было совершенно ясным. Отец был мертв — и он принял смерть от руки сэра Рокка. А если это так, то сомнений не оставалось; все было исполнено по приказу ее мужа.

Она была бы рада дать волю слезам, потому что ощущение душевной опустошенности становилось почти невыносимым. Но все-таки она знала, что не позволит себе поддаться собственной слабости. Особенно сейчас. Сейчас в замке распоряжалась она, и в это ужасное время каждый доверялся ее руководству и ждал от нее указаний. Заупокойная служба не принесла ей облегчения, потому что рядом с ней не было никого из ее семьи, кто мог бы ее утешить; не было даже доброго старого Томаса — он уехал повидаться с сыном в Седжвик.

К тому времени, когда Лиллиана наконец добралась до своей комнаты, у нее от усталости дрожали и ноги и руки. В комнате было прохладно, потому что Ферга, от которой постоянно требовались какие-то услуги леди Вероне, не всегда могла вспомнить о своих повседневных обязанностях. Однако для Лиллианы холодная комната сулила спасительную передышку. Голова кружилась, и пальцы у нее тряслись, когда она раздевалась, чтобы забраться в постель. Она так выдохлась за день, что не стала даже заплетать в косу — все еще распущенные — волосы. Однако, когда Лиллиана скользнула под тяжелое одеяло, она так и не смогла обрести отдыха, в котором так отчаянно нуждалась.

Как бывало каждую ночь после свадьбы, ее мысли обратились к Корбетту и к минутам близости, которые связывали их воедино в этой постели. Но эти воспоминания, которые в предшествующие ночи были желанными, несмотря на смешанные чувства, которые она питала к Корбетту, теперь не приносили ничего, кроме боли. Он приобщал ее к радостям любви искусно и решительно, он доводил ее до такого состояния когда она почти полностью открывалась навстречу его желаниям… и все это время он, должно быть, вынашивал план убийства. Сначала он заморочил голову отцу и привлек его на свою сторону, а потом соблазнил и ее.

Не в силах более выносить мысль об его коварстве — и собственной глупости, — Лиллиана прижала руки к лицу. Но даже и это движение лишний раз напомнило ей о Корбетте: тяжелое кольцо до сих пор сидело на ее пальце.

Горестно вскрикнув, она сорвала с пальца кольцо с замысловатым рисунком и отшвырнула его прочь. Она слышала, как оно покатилось по каменному полу, и наконец звон утих где-то в темноте. Но тогда снова воцарилось молчание — словно в насмешку над ней и ее бессмысленными ожиданиями.

И только тогда хлынули слезы. Горячие и не приносящие облегчения, они слепили ей глаза и мешали дышать. Ее сотрясали рыдания… она оплакивала отца. Он умер именно теперь, когда они примирились. Она два года провела в аббатстве, чтобы не видеться с ним. Только сейчас она поняла, как сильно он любил ее — и как сильно она сама любила его, — и вот его не стало.

Лиллиана попыталась совладать со своим дыханием и вытерла слезы. Она никогда не выказывала ему свою любовь, думала она в тоске. Он хотел только самого лучшего — для нее и для Оррика. И именно это в конечном счете привело его к такому ужасному концу. А ей теперь осталось — заботиться о процветании Оррика и отомстить за смерть отца.

Она села в огромной постели, все еще всхлипывая и ловя ртом воздух. Она отомстит за его смерть, она поклялась в этом. Нельзя допустить, чтобы сэр Рокк избежал кары за такое гнусное преступление.

В бедламе последних часов ей было легко уклоняться от встречи с сэром Рокком, но завтра он снова будет командовать своими рыцарями и пехотинцами, и она чувствовала, что вынести это зрелище окажется ей не по силам.

Лиллиана поежилась от холода и натянула одеяло на плечи. Несмотря на впечатляющее присутствие людей из Колчестера, числом они все-таки уступали стражникам Оррика, думала она. А эти стражники пойдут за ней против чужаков.

Она не позволила себе слишком увлечься своими замыслами. Ей было совершенно ясно, насколько плох ее план. Ну, посадит она под замок сэра Рокка и всю его когорту, и что потом? Корбетт рано или поздно вернется, и что ей тогда делать? Даже в темноте она могла представить его каменное лицо, еще более жестокое, когда он хмурится. Она снова задрожала от страха. Как она перепугалась во время их первой встречи! А потом опять, когда он помешал ей спастись бегством.

Но ведь он никогда не обращался с ней грубо, думала она, вспоминая его нежность и тепло его ласки.

И все это было притворством, резко напомнила она себе. Соскользнув с высокой кровати, она принялась босиком расхаживать по комнате. Не имеет значения, что сейчас делает Корбетт Колчестерский… она не может сидеть, сложа руки. Возможно, он считает, что действует по принципу «око за око», но то, что он сделал, — это просто убийство.

Она отправит сэра Рокка и прочих соратников Корбетта в темницу. Потом займется подготовкой замка к обороне против собственного мужа. В Оррике запасено достаточно провизии; они смогут выдержать длительную осаду, если понадобится.

Она снова пожалела, что здесь нет ни Олдиса, ни Сэнтона. Но Уильям поддержит ее. Он люто ненавидит Корбетта. Он наверняка поможет ей в осуществлении этого плана. Слегка успокоившись, она повернула обратно к кровати, но тут же наступила прямо на отброшенное ею обручальное кольцо.

Она охнула от боли. Потом поддала ногой по этой ненавистной драгоценности. Еще раз кольцо прозвенело, закатившись по каменному полу куда-то под кровать.

Лишь отчасти удовлетворенная, Лиллиана снова забралась в постель. Холодно и темно было у нее в комнате, когда она лежала там, стараясь заснуть. Ее отец умер; муж оказался убийцей. Теперь у нее одна забота — безопасность людей и земель Оррика.

Это была устрашающая мысль, и тем не менее ничего другого Лиллиане не оставалось. Она не знала, что ждет ее в будущем: ни как ей удастся одолеть сэра Рокка, ни как она станет обороняться от сэра Корбетта.

В отчаянии она крепко стиснула руки. «Боже милосердный, — шептала она в темной тихой комнате. — Помоги мне!»

Глава 12

На пятый день после похорон лорда Бартона дозорные увидели приближающийся отряд Корбетта.

Через мгновение замок уже гудел: шла подготовка к обороне. Звон набатного колокола разносился по полями деревням Оррика.

Лиллиана со всей поспешностью бросилась к сторожевой башне. На юге, за деревней, она увидела возвращающихся рыцарей. Они находились от замка еще далеко — на расстоянии не менее лиги, но дурные предчувствия одолевали ее. Казалось, они с Уильямом предусмотрели все, но, несмотря на это, она не чувствовала себя готовой к вооруженному противоборству. Она понимала — Корбетт просто так не отступится. Он пустит в ход любое оружие которое окажется в его распоряжении, чтобы отбить Оррик.

Но что он может сделать? — думала она, наблюдая, как по дорожкам холма спешат в замок крестьяне из деревни. С ним только немногочисленная группа рыцарей. Все прочие бойцы из его отряда сидят под охраной в темнице под северной башней Оррика.

В какое бешенство пришел тогда сэр Рокк, вспоминала Лиллиана, ощущая спиной неприятный холодок. Начисто отметая обвинения Уильяма, не отвечая на ее уличающие вопросы, он твердо стоял на том, что неповинен в преступлении. Но, если судить по виду, то достаточно было посмотреть, как он разъярен против нее, чтобы понять: он вполне способен на убийство.

Он клялся и божился, что им никакими силами не удастся удержать Корбетта за стенами замка, и, вспоминая об этом, она тревожно хмурилась. Она поднялась на стену, и скоро к ней присоединился Уильям, но его присутствие не прибавило ей бодрости.

— На этот раз сэру Корбетту несдобровать, — гордо провозгласил Уильям со злобной усмешкой на гладком красивом лице.

— Не стоит трубить победу раньше времени, — пробормотала Лиллиана.

И тут она увидела скачущих во весь опор двух всадников, которые только что вылетели из деревни.

— Боже милосердный, кто же это настолько опередил всех остальных? — воскликнула она в ужасе.

Но она знала — уже когда задавала этот вопрос, — она знала, кто это.

— Поднять мост! Закрыть ворота! — закричал Уильям, а потом разразился целым потоком проклятий, потому что он тоже узнал массивного всадника, — того, кто скакал первым.

Лиллиана замерла на месте, наблюдая, как быстро приближается Корбетт.

Он намного оторвался от своих рыцарей. Но почему? Он знал, что здесь происходит? Он помчался вперед для того, чтобы застать ее врасплох и сорвать ее планы? Если так, то он очень близок к цели, подумала Лиллиана, когда, наконец мост надо рвом начал мало-помалу подниматься.

Но если он знал, что Оррик-Касл будет закрыт для него, неужели он — и его отряд вместе с ним — подступил бы к замку столь смело, среди бела дня? Неужели они не стали бы действовать более осторожно и скрытно?

Лиллиана наблюдала за своим супругом и хмурилась все сильнее. Он явно удивился, обнаружив, что перед ним снова поднят древний мост. Когда копыта его коня загрохотали на последнем отрезке мощенной камнем дороги, крестьяне, которые теперь также лишились возможности укрыться в замке, врассыпную кинулись в поля. Повинуясь седоку, конь остановился, как вкопанный, на краю рва, но даже и на этом расстоянии Лиллиана ощущала ярость, исходившую от Корбетта. Понадобились все ее силы, чтобы остаться на месте и не скорчиться за ближайшим зубцом башни.

Но она дочь Оррика, напомнила она себе. И она права, что не пускает врага в замок. Тем не менее ей было страшно даже взглянуть на взбешенного супруга.

— Вот так! Теперь он попался! — ликовал Уильям, перегнувшись через парапет.

— Ты бы лучше предоставил мне возможность самой вести с ним переговоры, — перебила его Лиллиана. — Мы не можем знать, как он вздумает отомстить тем, кто мне помогает.

Уильям быстро попятился от амбразуры.

— Корбетт не в том положении, чтобы думать хоть о какой-то мести, — возразил он зловеще, но уже без прежнего бахвальства.

— Он еще в большой милости у Эдуарда, — растерянно возразила Лиллиана, наблюдая, как догоняет Корбетта второй рыцарь. — Нам остается только надеяться, что король Эдуард не станет прощать такое подлое преступление, как убийство.

Обменявшись несколькими фразами с Корбеттом, второй всадник умчался так же быстро, как и приехал, чтобы поторопить отряд, как предположила Лиллиана. С сильно бьющимся сердцем она смотрела на своего мужа, который неподвижно и молча сидел в седле там, где дорога обрывалась. Потом он обвел глазами зубчатый верх стены и наконец его взгляд отыскал Лиллиану.

Их глаза встретились, и Лиллиана судорожно сглотнула. Ей казалось, что она помнила могущество этого взгляда и силу воли, что угадывалась в нем. Но ее воспоминания померкли рядом с реальностью. Потом он обратился к ней, и это выглядело так, словно не было здесь больше никого, кроме них двоих:

— Опусти мост, Лилли, — приказал он.

Тишина стояла в замке, пока он ждал ее ответа.

— Оррик закрыт для тебя. Уходи. — Хотя голос Лиллианы звучал твердо, ее била дрожь от головы до ног.

— Оррик принадлежит мне по условиям брачного договора. Ты так быстро забыла, что мы — муж и жена?

При этом дерзком напоминании Лиллиана не выдержала и закричала:

— Я ничего не забыла! И, прежде всего, я не забыла об убийстве моего отца!

Как видно, обвинение ошеломило его, но это только разожгло ее гнев.

— Тебя так поразило, что мы разгадали тебя? Тебе нечего сказать в свое оправдание? — саркастически спросила она. — А я-то ожидала, что ты будешь так искусно изображать невинного агнца!

Взгляд Корбетта не дрогнул; он был прикован к ее лицу. Когда он заговорил, его полнейшее спокойствие встревожило ее еще больше.

— Этот вопрос лучше обсудить наедине, Лилли. Твой отец очень хорошо понимал такие вещи.

— Мой отец погиб от руки твоего наемника! — зарыдав, выкрикнула она. — Ты — единственный, кто выигрывает от его смерти!

— Его смерть не дает мне ничего, чего я уже не имел бы, и уж наверняка я не оставил бы своего человека для выполнения такого поручения. Если бы я хотел его смерти, я бы убил его своей рукой!

— Лжец! Лжец! — кричала она.

— Уйди, Лиллиана. — Уильям обнял ее за плечи, словно желая защитить. — Тебе больше не о чем с ним говорить.

Корбетт ни единым движением не дал понять, что он вообще заметил неожиданное появление Уильяма. Но она сразу почувствовала вспыхнувший в нем гнев. Этот гнев, подобно надвигающемуся шторму, заставлял воздух между ними потрескивать от невидимого напряжения. Нервным движением она стряхнула с себя руку Уильяма и повернулась, чтобы бросить последнюю обвинительную фразу в лицо своему застывшему супругу.

И тут она увидела его приближающихся соратников. Рассредоточившись таким образом, чтобы их строй напоминал раскрывшийся веер, они гнали перед собой, как пастухи гонят стадо, толпу несчастных крестьян. Медленно, но неумолимо они вынуждали крестьян сбиться в кучку чуть поодаль за Корбеттом. Он ни разу не обернулся в ту сторону, но Лиллиана понимала: он прекрасно знал, что там происходит. Конечно, это была его выдумка, а он не сомневался, что его люди выполнят любую прихоть своего сеньора.

— Что… что… ты собираешься делать? — со страхом спросила Лиллиана, и на замок опустилась гробовая тишина.

Его глаза не отрывались от нее, и ей показалось, что она уловила горькую усмешку, которая искривила его губы.

— Я собираюсь войти в Оррик, принять ванну и вкусно поесть. — Он помолчал. — Опусти мост, Лилли.

Снова та же ужасная тишина.

— А если я не сделаю этого? — Как ни старалась она казаться спокойной, голос у нее дрожал.

Лицо у него окаменело. Потом он обернулся в сторону сбитых в кучку крестьян и приказал:

— Кто из вас самый старший, пусть выйдет вперед.

Среди крестьян начались перешептывания и переходы с места на место. Потом две жалких фигуры отделились от остальных, и у Лиллианы вырвался крик ужаса. Томас наконец-то возвратился от своего сына, но в какое неудачное время! А рядом с ним была Матушка Гренделла!

— Что ты делаешь? — не удержалась Лиллиана от вопроса; теперь она испугалась по-настоящему.

— Я ничего не делаю. Пока ничего. — Корбетт издевательски усмехнулся. — Следующий ход твой, миледи жена.

Первым побуждением Лиллианы было позвать на помощь отца. Но она вспомнила, что никогда уже не сможет его позвать, и новый, убийственный страх сковал ее душу. Корбетт Колчестерский спокойно сидел в седле, насмехаясь над ее жалкой попыткой воспротивиться ему… и она понимала, что бессильна. В его руках были жизни Томаса, Гренделлы и многих других… и эта угроза давала ему такой перевес, которого не уравнять никаким оружием. Ее широко открытые, испуганные глаза снова встретились с его глазами, и она безуспешно пыталась отыскать хоть какую-нибудь щель в броне его непоколебимой решимости, хоть какой-нибудь проблеск сочувствия в его суровом лице. Да, с ней он показал себя внимательным и ласковым, но другие знали его как Королевского Кречета, неумолимого и безжалостного хищника, и порой предпочитали называть его Королевским Ястребом. Он был жестоким, грубым рыцарем, и он намеревался загнать ее в угол.

Она с трудом отвела от него взгляд, и из горла у нее вырвалось рыдание. Но Уильям встал у нее на пути.

— Не сдавайся ему, Лиллиана. — Он схватил ее за плечо.

— А что тогда? Смотреть, как он будет убивать моих людей?

— Он в любом случае устроит резню. Если ты позволишь ему войти, кто помешает ему делать все, что он только пожелает?

Лиллиана вырвалась от него. Ее янтарные глаза наполнились слезами.

— Я не могу поверить, что он зайдет так далеко. Это же просто мирные крестьяне, ни в чем не провинившиеся. Он с ними никогда не ссорился…

— Разве твой отец был хоть в чем-то виновен? Нет! Но тем не менее он мертв. Ты действительно надеешься, что десяток-другой несчастных деревенских стариков имеет в его глазах какую-нибудь ценность?

— Может быть, и нет. В этом ты прав. Но для меня их жизнь имеет ценность. И я не стану смотреть, как их зарежут. Никогда. И сейчас тоже.

С этими словами она подобрала юбки и поспешила из сторожевой башни к начальнику стражи.

К тому времени, когда мост был спущен, Лиллиана уже стояла во дворе. Она стояла одна, ожидая, пока Корбетт войдет в ворота. Что последует потом, она не знала. Но она настрого приказала стражникам отступить подальше от ворот и не проявлять ни тени противодействия. Ее последней надеждой было только одно: что ее супруг не станет карать никого, кроме нее самой. И она приготовилась вынести любую кару, какую только он придумает для нее. Она вынесет, и когда-нибудь, как-нибудь сумеет ему отомстить за все его преступления против Оррика.

Во дворе было неестественно тихо. Тишину нарушал только переменчивый ветер, который развевал ее тяжелую саржевую юбку и играл с локонами, выбившимися из аккуратной прически. Когда Корбетт вступил в замок и за ним по пятам вошли его рыцари, Лиллиана вспомнила его первый приезд в Оррик. Как и тогда, могучий рыцарь нагнал страху на всех обитателей замка.

Но те, прежние опасения, были просто ничем по сравнению с этим глубоко сидящим страхом. Тогда Корбетт казался воплощением свирепости и силы. Сейчас он производил впечатление абсолютной непобедимости.

Он направил коня прямо к ней. Казалось, что каждый находившийся во дворе, затаил дыхание. Если бы Лиллиана могла выбирать между страхом и гневом, она без колебаний выбрала бы второе. Но она ничего не могла поделать — ее леденил страх, когда она подняла глаза. По своему обыкновению, он заговорил не сразу. В тяжелом молчании он пристально вглядывался в нее. Невольно и она окинула его взглядом, отметив, что одежда у него покрыта пылью и износилась в дороге, а на лице лежит плохо скрытая печать усталости. Но его глаза, серые, как гранит, были ясными и проницательными, как всегда. На какой-то момент они потемнели, и ей показалось, что в них вспыхивает какой-то спрятанный свет. Потом он холодно улыбнулся.

— Я хочу принять ванну и поесть. И присмотри, чтобы позаботились о моих людях. — Он пошевелился, и кожаное седло под ним скрипнуло. — И хочу тебя предостеречь, моя милая жена. До сих пор из-за тебя постоянно возникали разные неприятности. Тебе надо бы подумать, как доказать, что ты все-таки хорошая жена.

— А если нет, то что? — спросила Лиллиана вызывающе, но почти неслышно. — Ты отделаешься от меня с такой же легкостью, как отделался от отца?

Он резко выпрямился, и шрам у него на лбу побагровел:

— Выполняй свои обязанности, — приказал он кратко и развернул коня. — Потом возвращайся в нашу комнату и жди меня там.

Это было еще хуже, чем если бы он просто побил ее. Она не смела ему перечить, потому что боялась его мести — если не против нее самой, то против людей Оррика. Но вот так смиренно подчиниться его высокомерным распоряжениям было по-настоящему унизительно.

Пока Лиллиана поспешно выполняла свою миссию — приказывала нагреть воду для ванны и яства для трапезы, она металась между переполнявшими ее злостью и отчаянием. Ее отец мертв, а Корбетт владеет Орриком, как он и замышлял с самого начала.

На кухне все помалкивали, когда она бегло проверяла подносы с холодным нарезанным мясом и корзины с хлебом. Двое мужчин приволокли скрипучую тележку с элем, и молчаливая процессия слуг двинулась в парадную залу.

Но Лиллиана отказалась последовать за ними. Это было просто выше ее сил. Воспользовавшись узкой боковой лестницей, она по заброшенному переходу добралась до господской опочивальни, где ей надлежало ожидать своего разгневанного супруга.

При всей его выдержке она не сомневалась, что он кипит негодованием. Но, по крайней мере, думала она, Томасу и прочим ничто не грозит. Еще она опасалась за Уильяма, на которого могла обратиться ярость Корбетта. Лучше бы ему здесь не задерживаться, беспокоилась она, а вот Вероне, хотя ей и полегчало немного, нечего было и думать о путешествии, пока не родится ребенок.

Лиллиана в тревоге расхаживала по комнате. Если Корбетт как-то накажет Уильяма, это может пагубно повлиять на хрупкое здоровье Вероны. И о ребенке тоже следовало подумать.

Минуты тянулись нескончаемо. В комнате становилось темно, но Лиллиане и в голову не пришло, что следовало бы зажечь факел или хотя бы свечу. Слишком много мучительных вопросов неотступно терзали ее.

Какое наказание ее ждет? Станет ли Корбетт карать Уильяма или кого-нибудь еще? Но самым страшным оставался вопрос о гибели отца. Неужели Корбетт способен на такое злодеяние? Иногда она была уверена, что да. Но иногда…

Она покачала головой. Кто же еще мог это совершить? Если он виновен, то ее долг — не оставить преступление безнаказанным. Но как она могла узнать это наверняка, если он так твердо отрицал свою причастность?

Она была так поглощена своими сомнениями, что не услышала приближающихся шагов. Однако, когда открылась дверь, она быстро отошла от камина.

На пороге стоял Корбетт — большая, высокая тень. Она смотрела на своего мужа, и сердце у нее сжалось. Он явно принял ванну и переоделся; волосы, еще влажные после купания, были гладко зачесаны назад. Слабое пламя камина отбрасывало золотые пляшущие отблески на его суровое лицо.

Он стоял неподвижно, и его темный непостижимый взгляд не отрывался от ее лица. Ей было трудно выносить это каменное молчание; она крепко сжала пальцы и отважно вздернула подбородок. Эта показная храбрость не обманула его, и он насмешливо улыбнулся. Медленной уверенной поступью он вошел в комнату и запер за собой дверь.

— Поухаживай за мной, женушка, — приказал он, бросив на сундук свою кожаную суму. — Прояви свою супружескую заботу. Должен признаться, до сих пор мне ее очень не хватало.

Его саркастический тон заставил ее вспыхнуть:

— Супружеской заботы ты от меня не дождешься.

Лиллиана знала, что сильно рискует, но она была не способна притворяться. Она его ненавидела. Она всегда будет его ненавидеть. Она никогда не прекратит попыток избавиться от него.

Хотя скулы у него напряглись, а рассеченная бровь свирепо опустилась, Корбетт ответил не сразу. Он подошел к креслу и уселся в него.

— Я скажу тебе кое-что, Лиллиана, но скажу один раз. Только один раз. Можешь мне верить или не верить. Выбирай сама. — Он помолчал и стянул с ног сапоги. Потом пронзительно взглянул на нее. — В смерти твоего отца я не виновен.

Еще несколько мгновений он по-прежнему пристально вглядывался в ее лицо. А потом стянул тунику через голову.

— Я допросил Рокка и всех остальных моих людей. Я убежден, что в смерти твоего отца нет ничьего злого умысла. Более того, слуга самого лорда Бартона, этот старик, утверждает, что его хозяин страдал от какого-то тяжелого внутреннего недуга и знал, что его дни сочтены. — Корбетт иронически улыбнулся уголком рта. — Слуга говорит, что именно поэтому лорд Бартон так быстро дал согласие на наш брак.

Лиллиана ошеломленно уставилась на него; он же тем временем снял через голову рубашку.

— Я не верю тебе, — прошептала она.

Последние слова Корбетта поразили ее как громом, и она никак не могла собраться с мыслями, чтобы как-то оспорить это ни с чем не сообразное заявление. Ее отец был совершенно здоров. На самом деле, после их свадьбы он выглядел крепким как никогда.

— Томас не стал бы лгать, — когда Корбетт встал, ее голос дрогнул. — Ты, должно быть, силой заставил его такое сказать.

— Можешь допросить его завтра сама, Лилли. А сейчас он пытается утопить свое горе в эле.

Лиллиана упрямо тряхнула головой.

— Все не так, как ты говоришь! У тебя были все причины, чтобы убить моего отца.

— Ни единой причины не было.

— Ты ненавидел его, — сдавленным голосом проговорила она. Слезы текли по лицу, но она не могла совладать с собой. — Ты хотел отомстить ему за смерть своего отца — и отомстил. Ты задумал это с самого начала!

Корбетт стиснул зубы, и даже сквозь слезы, застилавшие глаза, Лиллиана видела, как возмущенно опустилась его обезображенная шрамом бровь.

— Разрази меня гром, женщина! Даже если бы я и желал ему смерти, я не отравитель! Я рыцарь, и у меня есть гордость. Я встречаюсь с врагом в открытом бою.

Она зажмурила глаза и отвернулась от него. Она не хотела его слушать. Она не хотела признавать за ним никакую гордость, никакую честь. Но не приходилось отрицать: в том, что он говорил, было нечто похожее на правду. Он не стал бы прибегать к помощи яда. Он без колебаний мог бы пронзить своим смертоносным мечом грудь противника, но при этом стоял бы перед ним лицом к лицу.

Она вынуждена была это признать, и поток чувств прорвал плотину ее самообладания, и в этом потоке смешалось все — и подавляемая скорбь по отцу, и устрашающее несомненное облегчение от того, что Корбетт в конечном счете не оказался убийцей. Может быть, все обстояло именно так, как сказал Томас, и отец просто скрывал от всех снедающий его недуг? Не в силах справиться со слезами, она спрятала лицо в ладонях.

И сразу почувствовала на своих плечах сильные руки Корбетта.

— Успокойся, — шептал он, неловко обнимая ее. — Не плачь, Лилли. Не плачь.

Но от этого слезы потекли еще сильнее. Неудержимые, разрушительные рыдания сотрясали ее. Дни, что прошли после похорон отца, были такими тяжелыми. Ей следовало быть сильной, и она принимала решения, которые требовалось принять. Но оставаться сильной и дальше ей бы не удалось.

Лиллиана не могла бы сказать точно, с помощью каких маневров Корбетт подвел ее к креслу, сам расположился в нем, а ее усадил на колени. Он гладил и утешал ее, словно взял на руки щенка или младенца. Его пальцы были ласковыми, а обнаженная грудь холодной по сравнению с ее разгоряченными щеками. Но когда поток слез начал иссякать, она почувствовала, что при всем при том это были прикосновения мужчины к женщине.

— Это действительно тяжелое испытание — потерять кого-то из родителей.

— Теперь я потеряла обоих. Они оба мертвы.

— И мои тоже. — Он помолчал, и его пальцы скользнули по спине Лиллианы и легли на ее затылок. — Ты должна научиться полагаться на меня. Я твой муж. Я буду заботиться о тебе.

Само звучание его низкого тихого голоса успокаивало ее взбаламученную душу, и, невольно расслабившись, она положила голову к нему на плечо. Лиллиана была растеряна и сбита с толку… Рассудок твердил, что Корбетт — причина всех ее несчастий. И все-таки…

Она не хотела поддаваться убаюкивающему теплу его объятий. Тыльной стороной ладони она вытерла слезы.

— Я должна поговорить с Томасом. С ним и еще…

— Завтра.

Лиллиана настороженно взглянула на Корбетта; ее внезапно смутило, как тесно они прильнули друг к другу.

— Я должна повидать его сегодня, — настойчиво попросила она. — Если это правда…

— Это правда. Завтра будет самое время его поискать. А сейчас он все равно двух слов связать не может. Когда я оставил его, он уже был совсем хорош.

Лиллиана скорбно вздохнула:

— Бедный Томас. Он был так привязан к отцу.

Она обратила к камину бледное лицо и стала печально созерцать низкие, мерцающие языки пламени. Сколько дней прошло в горячке подготовки замка для борьбы против Корбетта. Это оказалось труднее всего, что ей приходилось делать до сих пор. Но теперь она увидела, что это был всего лишь способ избавиться от болезненной пустоты, порожденной смертью отца. Она провела два года вдали от него, и от этого ей было еще труднее перенести утрату.

— Томас без него просто пропадет. — Она слабо улыбнулась. — Мой отец был хорошим человеком.

— Я не сомневаюсь, что он был хорошим отцом.

Лиллиана сразу уловила значение слов Корбетта. Она взглянула на него широко открытыми глазами, окаймленными густыми ресницами.

— Он был хорошим человеком, — настойчиво подчеркнула она. — Он не имел никакого отношения к смерти твоего отца.

Скулы у Корбетта напряглись, пальцы, которые только что ласкали ее шею, застыли. Но, прежде чем он успел что-нибудь сказать, она продолжила:

— Он бы не стал убивать вот так исподтишка, чтобы не дать противнику даже шанса защититься. Он жил по закону чести, как ты говорил о себе.

Несколько секунд он молчал, как бы взвешивая услышанное. Он только смотрел на нее, и глаза у него были темными и словно затуманенными. И все же этот упорный, испытующий взгляд тревожил ее больше, чем любые слова. Она не знала, верит он ей или нет. Она даже не была убеждена, что сама вполне поверила ему. И все-таки, когда их взгляды встретились, сердце у нее забилось быстрее.

Вопреки всем сомнениям, вопреки вражде и распрям между их семьями, она не могла охладить тот жар, который разгорался у нее внутри от близости Корбетта. Его прикосновения наполняли Лиллиану острым ощущением каждой клеточки, к которой он прикасался.

Он груб и безжалостен, строго напомнила она себе. Королевский Кречет.

Но все было бесполезно. Какая-то искра, словно живое существо, пролетела между ними, и она понимала, что он так же ощутил эту искру, как и она сама.

Тогда он протянул руку к ее голове и вынул деревянные шпильки из ее аккуратно уложенных волос.

— Сегодня ты приняла меня не слишком-то радушно.

— Я не… я совсем не жаждала твоего возвращения, — призналась она тихо.

— Тем не менее я здесь. — Он снял у нее с головы обруч с платком, и ее волосы свободно упали на спину. — У нас осталось одно незавершенное дело, — пробормотал он, где-то около ее макушки, и она ощутила влажное тепло его дыхания.

Встревоженная Лиллиана невольно заерзала у него на коленях. Однако ей тут же пришлось ощутить, что сидит она не на деревянном табурете, и она забеспокоилась еще больше.

Когда его руки отыскали шнуровку у нее на талии, она собрала все силы своего рассудка.

— Ты… ты еще не сказал, какие последуют кары за то, что я сегодня сделала.

Он прервал свой целенаправленный натиск и взглянул на нее с легкой усмешкой:

— Я предпринял необходимые шаги, чтобы виновные не ушли от наказания.

У Лиллианы потемнело в глазах.

— Но во всем виновата я. Только я одна. Уильям тут ни при чем…

— Не говори мне про Уильяма, — взгляд Корбетта стал жестким. — Он сидит под замком, так же как и твой начальник стражи. Что же касается всех остальных, то тебе необходимо знать только одно: поднять здесь мятеж впредь не удастся никому.

— Я понимаю. Пожалуйста, не причиняй им вреда. Они только выполняли мои приказы, — запротестовала она.

— Теперь они будут знать, что эту ошибку повторять не стоит.

— Но это несправедливо по отношению к ним, потому что они не сделали ничего плохого. И это несправедливо по отношению ко мне, потому что тем самым ты показываешь всем, что я не более чем служанка в своем собственном доме.

— Ты не очень-то похожа на служанку, Лилли.

Чтобы подчеркнуть смысл своих слов, он медленно провел рукой вдоль ее бедра, но она стряхнула его руку.

— Что ты сделал с моими стражниками? — гневно спросила она.

Глаза Корбетта сузились.

— Во-первых, они больше не твои стражники. Любой человек, который не предан мне — мне, слышишь? — может попрощаться с обязанностями стражника и заняться разведением овец или пахать землю.

От такого произвола Лиллиана пришла в бешенство:

— Ты не имеешь права!

— Я имею полное право!

Его резкий ответ сразу заставил ее прикусить язык. Еще долго они смотрели друг на друга, словно вели незримый поединок. Затем Корбетт перевел дух и, видимо, успокоился.

— В Оррике многое изменится, — начал он рассудительно. — Прими это как должное, и ты увидишь, что жизнь станет много легче.

Ему не надо было говорить: «Пойди против меня, и ты проиграешь». Она уже знала, что он думает по этому поводу.

Но Лиллиане трудно было заставить себя смириться и бессильно смотреть, как в Оррике все становится вверх дном по его капризу.

В полнейшем расстройстве она попробовала встать, но он легко удержал ее.

— У нас осталось незавершенное дело, — напомнил он.

— О каком деле ты говоришь? — сердито спросила она, решив, что он приберег для своей строптивой жены еще какое-то наказание.

— Когда в последний раз мы лежали вместе, ты просила меня подождать. Сегодня я именно это и исполню — дождусь, чтобы ты была вполне удовлетворена.

Янтарные глаза Лиллианы расширились от этих ошеломляющих слов; что угодно она готова была услышать, но только не это. Как часто она терзалась, вспоминая тот невольный призыв. Она не знала, почему обнаружила тогда свои чувства, как какая-нибудь развратница. Она всей душой надеялась, что он забыл ее бесстыдный возглас. Но теперь стало совершенно ясно, что нет, не забыл. Пока она смотрела на него во все глаза, раздавленная ужасным воспоминанием, его суровое лицо смягчилось, и она уловила тень улыбки на его губах.

— Сейчас и начнем. Почему у тебя такой возмущенный вид? Ты ведь не забыла, как упоительны радости брачного ложа?

— Все, что я помню, — это как меня заставили вступить в этот брак против воли! — огрызнулась она, не желая признать правду его слов.

— Не спорю, так оно и было. — Она снова ощущала, как горячее дыхание Корбетта шевелит ее волосы. — Но зачем тебе отрицать, что сейчас ты находишь в нашем соединении такое же удовольствие, как и я?

И тотчас же в ней взметнулся жар. Гнев улетучился, вытесненный иным, неуловимо-опаляющим чувством. Словно огненные языки вспыхивали там, где он касался ее, — было ли то прикосновение пальцев под шнурками на боку рубашки, или ладони к колену, но более всего — его мужской твердыни к ее лону.

Теперь она знала, что должно произойти, и это новое знание наполняло ее странным ожиданием: словно что-то напрягалось и скручивалось у нее внутри. Но все еще оставалась в ней некая тень собственной воли, которая пыталась преодолеть такое беззаветное подчинение ему. Лиллиана инстинктивно попыталась высвободиться, но в планы Корбетта это не входило. Он лишь теснее прижал ее к себе.

— Не улетай, Лилли. И не отвергай ту радость, которую мы можем подарить друг другу.

Он заставил ее поднять голову и медленно провел пальцем по ее полной нижней губе.

— То, что было между нами раньше, — это только начало.

Горячий румянец залил ее лицо. От его слов, от чувственной ласки ее кинуло в дрожь.

Их взгляды встретились, и она увидела, как затуманились от страсти глаза Корбетта. Она поспешно отвернулась, боясь, что и ее бесстыдные желания он столь же безошибочно прочтет у нее в глазах. Ее угнетала неудержимость собственных влечений. Разве не он только что отпраздновал победу над ней? Разве не он выставил ее на посмешище, перехватив у нее всю власть в Оррике? Как же она могла испытывать к нему такое сокрушительное, испепеляющее желание?

Она все еще сидела у него на коленях, обуреваемая жаждой слияния с ним и неспособная взглянуть в лицо ни Корбетту, ни простой правде собственных чувств. Но Корбетта не сдерживали ни стыд, ни колебания.

— Дай мне знать, чего ты хочешь, — тихо сказал он ей на ухо, а потом провел губами по ее шее, и она ощутила его горячее дыхание каждой клеточкой своей кожи, которая словно по волшебству обрела способность чувствовать все стократно сильнее, чем всегда. — Дай мне знать.

Его рука скользнула по ее бедру, и она задохнулась от наслаждения. Настоящий пожар вспыхнул в ней от этого простого и легкого касания, и остатки рассудка, казалось, сгорели в этом огне.

— Дай мне знать, чего ты хочешь, — снова потребовал он голосом низким и хриплым.

— Я… я сама не знаю, — тихо выдохнула Лиллиана. — я не знаю.

Внезапно он встал, высоко подняв ее в могучих руках. Глаза у него горели.

— Зато я знаю, Лилли. Я точно знаю, чего ты хочешь.

Он понес ее к высокой кровати под пологом, и она закрыла глаза, молчаливо признавая его правоту. Он знал, конечно же, знал. Она содрогнулась.

Он сел на край кровати, все так же крепко прижимая Лиллиану к груди. Он словно укачивал ее, и она была послушна его рукам: о сопротивлении уже и речи не было. Потом он обеими руками отклонил назад ее голову и захватил ее губы горячим, красноречивым поцелуем. Его рот был твердым и подвижным, ласковым и знающим, и ему ответил огонь, вспыхнувший где-то в самых глубинах ее существа.

Она помнила эти жаркие, одурманивающие поцелуи. Слишком хорошо помнила. Они опьяняли, и лишали сил, и вызывали жгучее желание, чтобы им не было конца.

Сама не сознавая, что делает, Лиллиана обвила руками его шею. Она ощущала пальцами твердость его литого тела, она ощущала, как горяча его кожа, чуть влажная из-за выступившего пота. Она изогнулась, чтобы как можно теснее прижаться к нему, и услышала низкий стон его желания.

— Ах, женушка, как я истомился по тебе в эти долгие, долгие недели…

Это признание наполнило ее каким-то непостижимо-женским торжеством; ничего подобного она раньше не испытывала.

— Потому ты и ехал впереди всех? — шепотом спросила она.

Корбетт рассмеялся, а потом откинулся назад, чтобы лучше видеть ее.

— Ну конечно, — подтвердил он с дьявольской усмешкой, затем без предупреждения поднял ее у себя с колен и поставил на ноги перед собой.

Он пожирал взглядом ее милое раскрасневшееся лицо, и глаза у него светились нетерпением.

— Я слишком спешил вернуться к своей молодой жене. — Он помолчал, жадно всматриваясь в каждый дюйм ее мягкой женственной фигуры. Голос у него стал еще более хриплым. — Покажи мне свое радушие, Лилли.

Она хотела его. В ней зарождалась боль, и она знала, что только от него зависит исцеление. И все-таки сейчас, когда он сидел здесь, как искусно изваянная статуя, во всем великолепии своей мужественной красоты, отчаянная робость сковала Лиллиану.

В чем она могла проявить свое радушие? — растерянно думала она. Она боролась с Корбеттом и ненавидела его. По всей видимости, он не был убийцей, как она подозревала, но все равно он суровый и безжалостный человек. Королевский Кречет. Или… Королевский Ястреб? В замешательстве она покачала головой и сделала шаг назад, но Корбетт удержал ее.

— Не стыдись, Лилли, — сказал он. — Ты не можешь больше уклоняться от выполнения своего супружеского долга.

— Я… я не стыжусь. И… — она залилась румянцем и опустила глаза. — И я не пытаюсь уклониться… ни от чего.

И тогда его лицо посветлело. Он притянул ее поближе к себе, так что она теперь стояла между его коленями, и положил ей на талию свои широкие ладони.

— Передо мной тебе незачем стыдиться, моя милая женушка. — Он улыбнулся и откинул вьющуюся прядь ей за плечо. — Но если ты предпочитаешь, чтобы я помог тебе раздеться, — пусть будет по-твоему.

Мучительное чувство унижения и радостное воодушевление, от которого кружилась голова, боролись в душе Лиллианы, когда он приступил к выполнению этой задачи. Сначала было покончено со шнурками на рукавах; затем настала очередь пояса. Когда он помогал ей снять платье через голову, румянец ее стал уже совершенно пунцовым. Она быстро сняла туфли и чулки, все время чувствуя, какими горящими глазами он смотрит на ее стройные ноги. И вот она поднялась, прикрытая только тонкой виссоновой рубашкой, и взглянула на него.

Освещенный пламенем камина, Корбетт казался Лиллиане чем-то вроде темного, золотого миража — видения, вызванного к жизни ее собственными грешными мыслями. Сколько раз за время его отсутствия она закрывала глаза лишь затем, чтобы увидеть его в точности таким, как сейчас? Сколько молитв она вознесла в безумной надежде, что утихомирятся ужасные желания, одолевающие ее? В этой самой постели она проводила одинокие ночи, но в памяти он все время был с ней.

Но теперь это было не в воспоминаниях. Он был здесь, здесь были его плоть и кровь, кости и мускулы. Его кожа тоже была явью, горячая и чистая, помеченная шрамами, которые она уже могла себе представить с закрытыми глазами. И его губы — неотразимые, как раньше; губы, что умеют шептать нежные слова, и целовать ее…

Дыхание Лиллианы участилось и глаза расширились. Чувствуя, как нарастает в ней возбуждение, Корбетт притянул ее поближе.

— Теперь рубашку.

Он положил руку ей на колено и начал поднимать вверх мягкую ткань.

Когда он медленно обнажил ее ноги, сердце у нее гулко заколотилось в груди. Она качнулась к нему, ища защиты от подхватившего ее урагана чувств. Но вот его рука нашла нежную плоть ее бедра, и тогда она прильнула к нему, крепко обхватив его широкие плечи.

Она беспомощно закрыла глаза, когда его рука скользнула по бедру еще выше. Ей больше не вынести этого, думала она, чуть дыша. Ни за что не вынести.

Потом его другая горячая рука легла ей на затылок и мягким нажимом заставила Лиллиану наклонить голову. Их губы встретились, она задохнулась от безграничного наслаждения, и потребовалось совсем немного, чтобы заставить ее открыться настойчивому поцелую Корбетта. Она тонула в чистейшем восторге, погружаясь в магическую бездну, где существовали лишь двое — Корбетт и она сама. Ее тонкое одеяние исчезло. Тогда он притянул ее к себе, крепко прижал и одним неостановимым движением увлек за собой в постель.

Потом он, не размыкая объятий, перевернулся вместе с ней, так что она оказалась внизу, лишенная даже возможности пошевелиться.

— Наконец-то ты попалась, моя дикарка. Ты хорошо изображаешь Ледяную Деву, но я растоплю зимний холод твоего сердца.

Кем-кем, а уж Ледяной Девой она себя не чувствовала. Твердое тело Корбетта, всей тяжестью прижимающее ее к постели, зажигало в ее крови самый неукротимый огонь. И все-таки при его последних словах глаза Лиллианы широко открылись.

— Ты искал путь к чему угодно, но только не к моему сердцу, — прошептала она и, прежде чем он успел ответить, притянула к себе его голову и поцеловала. В этом движении слилось все — страсть, отчаяние, бесстыдная смелость… но выслушать его ответ у нее не хватило бы сил. Она с радостью вернула бы свои слова обратно, если бы могла: она знала, что открыла ему слишком многое.

Ее порыв воспламенил Корбетта еще сильнее. От губ — вниз, к шее и затылку прокладывал он дорожку горячих поцелуев, словно метил ее клеймом как свою и только свою собственность.

Лиллиана чувствовала, что без остатка растворяется в нем. Она откинула назад голову и закрыла глаза — жертва, добровольно отдающая себя во власть этой дивной муки. В безоглядном порыве она откликалась на любое прикосновение его искусных пальцев и опытных губ.

Он медленно начал скользить по ее телу вниз, от головы к ногам: теперь его целью были ее груди с сосками, затвердевшими от муки ожидания. Он зажал губами один из них… потом второй. Он уделял внимание то одному, то другому, дразня их губами, зубами и языком, пока не довел Лиллиану до головокружения и беспамятства. Она прижалась к нему животом в беззвучной мольбе, в стремлении хоть как-нибудь облегчить бремя этого нарастающего наслаждения в самой глубине ее естества. Но Корбетт не был еще согласен пойти ей навстречу. Его глаза тоже были затуманены желанием, и веки отяжелели, когда он взглянул ей в лицо.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Лилли. — Он мучил ее легкими блуждающими поцелуями в плечо и в ямку под подбородком. — Скажи мне, — выдохнул он ей в ухо.

Лиллиана застонала от беспредельного блаженства:

— Я хочу тебя. — Она задохнулась. — О, приди же ко мне, приди…

И, тоже застонав, Корбетт наконец сдался. Они оба были в поту, когда он поднялся над ней. Тяжелый клад его мужской силы огнем прожигал ее живот, и она заметалась в упоительном предвкушении.

— Ах, моя пылкая девочка. Теперь ты поторапливаешь меня. Но нам незачем так спешить.

Он помолчал, отыскивая нежный вход в ее женские глубины. Лиллиана изогнулась дугой ему навстречу, готовясь принять исцеляющую полноту его присутствия. Но он не позволил себе ринуться в стремительный натиск.

— Сегодня я хочу взять от тебя все, Лилли. Все. — И тогда с уверенностью, от которой у нее перехватило дыхание, он погрузил в нее скипетр своей мужской власти целиком. Лиллиана не могла вздохнуть от наслаждения; сейчас она была готова отдать ему все, чего он хотел от нее. Все это, и еще больше. Он начал медленно двигаться над ней, наращивая изощренно-мучительный ритм, который возносил Лиллиану на невообразимые высоты. Она вцепилась в его плечи, влажные от пота, а он тем временем увлекал ее все выше и выше.

Экстаз сотрясал ее, наполняя дивным и ужасным предчувствием. В момент какого-то внезапного страха она открыла глаза; лицо Корбетта было совсем близко.

— Не сдерживайся, моя нежная Лилли.

Он глубоко проник в нее, затем со смертоносной медлительностью начал отстраняться. Потом снова и снова. И все это время он наблюдал за каждым мимолетным изменением ее лица.

Она не могла укрыться от его взгляда. У нее не было сил сопротивляться могучим ощущениям, что нарастали внутри. А потом это началось, и она закричала в безумном блаженстве. Это накатывало на нее, как волна прилива. Ее затягивало в головокружительный, непостижимый вихрь — и вдруг из тьмы этого смерча она оказалась выброшенной снова в пространство света.

Словно сквозь сон она почувствовала, как напряглось тело Корбетта, а потом услышала его тихий стон наслаждения. Глаза Лиллианы были закрыты, пот покрывал тело; никогда она не чувствовала себя такой безвольной и опустошенной. И все-таки, когда он наконец замедлил свою умопомрачительную гонку, в уголках ее губ играла мягкая улыбка.

— Улыбаешься? — Корбетт легко поцеловал ее в губы, а потом перекатился на бок и притянул ее поближе к себе.

Он все еще тяжело дышал, и она слышала, как колотится его сердце. Лиллиана провела рукой вдоль стальных мускулов у него на боку и поразилась тому, насколько уместна сейчас эта нежная ласка и как много в ней заключено. А потом она тихо рассмеялась в ответ на свои причудливые мысли. Да, то, что произошло сейчас, не шло ни в какое сравнение с другими часами близости с этим человеком.

— Она улыбается. Потом смеется, — дыхание Корбетта коснулось ее уха. — Ах, редкое счастье мужчины, у которого жена воистину наслаждается радостями супружеского ложа.

Он увидел, как жаркий румянец смущения заливает ее лицо, и тогда настала его очередь засмеяться. Он ласково погладил ее по руке.

— Я надеюсь, теперь можно предать забвению ту досадную неприятность, которая разлучила нас в прошлый раз.

Она робко подняла на него глаза. Он полулежал, опираясь на локоть и наблюдая за ней; на его прекрасно очерченных губах играла едва заметная улыбка. Но искренность его взгляда была несомненной.

Она медленно кивнула, не отводя от него глаз, но закрыла их, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. Это был рай небесный — когда его губы так соблазнительно приникали к ее губам. Это было наслаждение, о котором она и мечтать не смела, — когда его стальное бедро подвинулось чтобы найти себе место между ее обнаженными ногами. Она подняла руку, желая обнять его, но он перехватил эту руку и поднес к губам, Он горячо поцеловал ее запястье, потом ладонь, а потом каждый палец по очереди.

И вдруг он замер, глядя на палец, где раньше было кольцо.

— Где оно? — Он пронзительно взглянул на нее сразу потемневшими глазами.

— Я… оно… — запинаясь, начала Лиллиана, лихорадочно пытаясь вспомнить, куда она в припадке ярости забросила кольцо. Но подозрительный взгляд Корбетта только усиливал ее растерянность. — Я была… я усомнилась в тебе… Мой отец умер…

— Естественной смертью, — отрывисто бросил он.

— Да, — согласилась она, все больше нервничая. — Но я-то этого не знала, и когда Уильям…

Сердце у Лиллианы упало, когда она увидела, как ожесточенно окаменело лицо Корбетта при одном упоминании имени Уильяма. Несколько мгновений он молча смотрел на нее, а потом отвернулся и сел на край кровати.

Мерцающие огоньки, перебегающие по углям в камине, отражались от его влажной кожи и окружали его золотым ореолом. Но то тепло, которое еще минуту назад он так щедро ей отдавал, исчезло без следа. Она вздрогнула и натянула тяжелое покрывало до подбородка, чтобы защититься от холодного ночного воздуха. Она боялась, что он покинет ее, и пыталась найти такие слова, чтобы загладить свой опрометчивый поступок. Но первым заговорил он, и его угрюмый тон встревожил ее донельзя.

— Сегодня ночью Уильям сидит под стражей в своей комнате. — Он обернулся и вперил в нее взгляд темных глаз. — Укажи мне хоть одну причину, почему бы мне не бросить его в темницу. Укажи мне хоть одну причину, почему бы мне не покарать его за подлость.

— Он помогал мне вовсе не из подлости, — тихо возразила Лиллиана.

— Вот как? — Его рассеченная бровь поднялась в гримасе издевательского сомнения. — Тогда скажи мне, почему он так себя повел?

— Он… просто, чтобы помочь мне.

— Чтобы помочь самому себе. — Он стиснул зубы. — И чтобы подобраться поближе к тебе.

— Неправда! — Она собралась вскочить, но он усмирил ее одним свирепым взглядом.

— Ты моя жена, Лилли. Моя! Я был более чем снисходителен к тебе, потому что знаю, каково это — потерять отца, Но запомни мои слова, женщина. Сегодня ты зашла слишком далеко. Есть вещи, которых я не прощаю.

Она не ответила. Когда он наконец снова улегся и натянул на себя покрывало, она лежала тихо и неподвижно. Так они лежали в темноте, пока он не заговорил:

— Завтра он уедет. Дальше этого моя снисходительность не может простираться.

Это было сказано ровным спокойным тоном, но она понимала, какие чувства прячутся за личиной бесстрастия. Тем не менее она не могла оставить его в неведении:

— Леди Верона не может отправиться в дорогу, — спокойно сказала она. Он пошевелился в кровати, но она смотрела в потолок. — Ее ребенок вот-вот появится на свет, но это преждевременно, — продолжала Лиллиана, — Она не может отправиться в дорогу.

Он коротко и приглушенно выругался, а потом, овладев собой, сказал:

— Не делай из меня злодея, Лилли. — Он протянул к ней руку и привлек ее к своей груди. — Теперь я — лорд Оррикский. Ты — моя жена и госпожа здесь. Но я — твой лорд.

— Да, ты теперь лорд, это верно. Но разве я действительно госпожа? Ты отнял у меня даже тень власти. Ты заставил мою собственную стражу обратиться против меня! — возмутилась она.

Его рука по-хозяйски прижала ее живот к своим чреслам.

— Я ведь предупреждал заранее, что тебе не стоит бороться против меня. Но ты не пожелала прислушаться. Может быть, теперь ты не станешь повторять эту ошибку.

Лиллиана понимала, что спорить с ним бесполезно, но в душе у нее закипал гнев. Она пыталась убедить себя, что время сотрет воспоминания об этой ссоре, и жизнь в Оррике как-нибудь наладится. Но при всем при том она не обманывалась: ей предстоят трудные времена.

Не без внутреннего сопротивления она прильнула к нему и собралась уже заснуть в этом тесном объятии; наконец она глубоко вздохнула. Прежде всего следовало разобраться в собственных мыслях. Да, Корбетт хотел, чтобы Уильям уехал. Но ведь и она хотела того же. Однако леди Верона — это совсем другое дело. Она боролась за жизнь своего младенца. Лиллиана понимала, что по крайней мере в этом она обязана помочь своей новой подруге.

Она пошевелилась, когда нога Корбетта легла между ее ногами. Много случилось между ними за этот день, подумала она. От злобы и ненависти к неохотному доверию — и потом эта неожиданная грозовая вспышка страсти. Она снова зевнула; он пристроился к ней поудобней, уткнувшись головой в ее шею. Сегодня был день открытий. Завтра можно будет что-то предпринять.

Но прежде всего надо отыскать кольцо.

Глава 13

Леди Верона слабо цеплялась за руку Лиллианы. На ее бледном лице выделялись огромные запавшие глаза — ужасное свидетельство той борьбы, которую она вела. Схватки начались в ранний предрассветный час и теперь следовали одна за другой с устрашающей регулярностью.

— Ты только держись, Верона. Все уже почти позади. Ты только держись, — подбодряла Лиллиана свою страдающую подопечную.

— О… о… — стонала женщина, но боли начали понемногу отступать; тогда она перевела взгляд на измученное лицо Лиллианы. — Не волнуйся так, Лиллиана. Что Господь нам посылает, то мы и должны принимать.

— Не говори так. Твое дитя может еще родиться сильным и здоровым.

— Да, — Верона закрыла глаза в полном изнеможении. Ее голос был едва слышен. — Да, я молюсь, чтобы так и было. Но ты должна обещать мне… — она снова закрыла глаза.

— Ты знаешь, я сделаю все, что могу, лишь бы помочь тебе.

— Тогда помоги моему ребенку, — прошептала Верона. — Если это будет девочка… Уильям хочет сына. Он будет так недоволен… Пожалуйста, если это девочка… прошу тебя, приюти ее. Замени ей мать… воспитай ее.

У Лиллианы зашлось сердце от обреченности, которая сквозила в словах Вероны.

— Да что ты говоришь, ты сама вырастишь ее. Или его. Уильяму нужны вы оба — ребенок и жена.

Верона слабо улыбнулась и погладила руку Лиллианы.

— Он будет рад, если родится сын. Дочь ему не нужна. И я знаю, что меня скоро не станет.

Как ни противилось все в Лиллиане этой мысли, ей не пришлось долго ждать подтверждения мрачных пророчеств Вероны. Ни хлопоты Матушки Гренделлы, ни молитвы отца Дэниса не могли изменить роковой ход событий.

Миновал полдень, прошли еще часы… Лиллиана уже не могла сдержать слезы. Верона то впадала в забытье, то ненадолго приходила в сознание; лицо у нее было белым, как мел, от ужасной потери крови. Только тогда, когда высвободилась головка младенца и за ней — маленькое тельце, Верона сумела вырваться из плена беспамятства.

— Покажи ее… мне… — прошептала она, когда Гренделла быстро освободила дитя от пуповины и умело запеленала в подготовленные льняные простынки. — Я хочу видеть…

Лиллиана взяла крошечный сверток и наклонилась к Вероне.

— Посмотри на нее, Верона. Видишь? Ты родила прекрасную малышку. Она — крошечное, но совершенное творение Божье.

— Она хорошо дышит?

— О, да, — ответила Лиллиана, борясь со слезами. — Она громко закричала, едва появившись на свет. Она сильная и…

Голос Лиллианы прервался; она не могла продолжать. Гренделла быстро подошла к ней и положила дитя на сгиб руки Вероны. Новорожденная разразилась слабым криком протеста, но почти сразу успокоилась.

Губы Вероны стали почти синими; ее колотил озноб. Но, услышав тоненький крик своего ребенка, она улыбнулась.

— Помни, Лиллиана. Помни, что я поручила ее тебе. Элиза — твоя.

И тогда, словно обретя наконец умиротворение, Верона освободилась от всего, что еще удерживало ее в этом мире.

Вряд ли Лиллиане было неизвестно, что женщины часто умирают от родов. Даже ее собственная мать распростилась с жизнью по этой причине. И все-таки Лиллиана чувствовала какую-то свою связь с Вероной и не могла смириться с утратой этой связи — как не могла смириться со смертью совсем недавно обретенного друга.

— Гренделла! — закричала она в ужасе. — Скорее! Надо ее вывести из этого состояния! Если она придет в сознание, она сможет бороться и…

— В этом мире ей уже ничто не поможет, Лиллиана. Ей теперь нужны только твои молитвы. — Гренделла подняла уснувшую малышку и передала ее Лиллиане в руки. — Забери отсюда девочку. Ей понадобится кормилица, а пока возьми ее к себе в комнату.

Лиллиана была слишком ошеломлена, чтобы протестовать. Она послушно последовала за Фергой, которая взяла ее за руку и вывела из комнаты. Когда они пересекали парадную залу, к ней приблизился Уильям. Он был освобожден из-под стражи ради леди Вероны, хотя Лиллиана знала, что Корбетт предпочел бы вообще выгнать его из замка. Теперь Уильям выглядел более раздраженным, чем когда-либо раньше.

— Вот, значит, как: она родила мне дочь, — отметил он, едва бросив взгляд на запеленутое дитя.

— Да, — прошептала Лиллиана, глядя на него сквозь слезы застилающие глаза. — У тебя родилась дочь, но… — она заколебалась, а потом положила руку на плечо Уильяма. — Верона скончалась, Уильям. Мне так горько сообщать тебе, что она умерла при родах.

Уильям молчал, невидящими глазами обводя тихую залу. Потом он снова остановил на Лиллиане уже осмысленный взгляд.

— Она просила тебя?..

— Воспитать малышку? — Лиллиана прерывисто вздохнула и кивнула, глядя в крошечное младенческое личико.

— И что ты решила? — поторопил он ее.

— Конечно, я ее возьму, — Лиллиана серьезно взглянула на Уильяма. — Если ты не хочешь растить ее где-нибудь еще.

— О нет, нет. Если так хотела Верона…

Лиллиана даже сама не ожидала, какое облегчение принесет ей его согласие. Она покрепче прижала к себе младенца.

— Я воспитаю ее как собственную дочь. Она станет настоящей леди. Вот увидишь.

— Если твой супруг позволит, — саркастически бросил он.

Именно это замечание больше всего тревожило Лиллиану, когда часом позже она вышла из своей комнаты, оставив младенца под материнским присмотром Ферги. Отдав необходимые распоряжения о приготовлениях к похоронам Вероны, Лиллиана торопливо умылась и тщательно оделась. Корбетт должен был скоро возвратиться, и она знала: ей будет нелегко добиться его согласия на то, чтобы оставить у себя маленькую Элизу.

Задумавшись о малютке, Лиллиана замедлила шаг. Уильям даже не спросил ни о здоровье дочери, ни о том, как ее назвали. Лиллиана размышляла об этих странностях и раздраженно скручивала свободные концы своего пояса. Да конечно, он потерял жену. Лиллиане доводилось слышать, что некоторые мужья винят своих новорожденных детей в смерти их матерей. Но она не могла примириться с таким бессердечием. Когда она вспоминала это крошечное сморщенное личико, такое невинное, такое далекое от всяческого зла, она не могла простить Уильяму его холодности к собственной дочери.

Однако ей не пришлось долго предаваться этим размышлениям: сидя у камина в парадной зале, она явственно расслышала стук тяжелых подков по вымощенной камнем дороге. Корбетт возвращался в сопровождении своих рыцарей. Ее сердце забилось чаще, когда она начала собираться с мыслями, снова и снова пытаясь придумать, как подступиться к супругу с этим деликатным делом.

Мысли об их любовных утехах минувшей ночью не облегчали ее положения. Она, в сущности, не виделась с ним сегодня, после того, как рано поднялась, чтобы отправиться к Вероне. И теперь, когда он уверенными шагами направился к ней, она почувствовала, как кровь прихлынула к ее щекам.

— Ах, разве не об этом мечтает любой мужчина: меня встречает вечером моя добрая миледи жена. — Корбетт сухо улыбнулся ей, а затем поднес к губам ее руку. — Во всяком случае, это много лучше того приема, который был мне оказан вчера.

— Мой… милорд… — начала Лиллиана срывающимся голосом.

— У меня есть имя. Ты не хочешь воспользоваться им? — Лицо у него было полусерьезным, полунасмешливым, когда он погладил ее по щеке, но сразу насторожился, увидав ее печальные глаза. — Что тебя тревожит, Лилли? Твоя подопечная еще мучается?

— Моя подопечная… Леди Верона уже отмучилась. Но ее дитя оставшееся без матери…

Лиллиана не могла договорить. Она отвернулась, чтобы Корбетт не увидел ее слез, но он схватил ее за плечи и притянул к себе. И этот ласковый жест лишил Лиллиану последних остатков выдержки. Не обращая внимания на присутствие в зале слуг и прочих домочадцев, Лиллиана уткнулась лицом в широкую грудь мужа и разразилась слезами.

— Ш-ш-ш… тише, голубка. Прошу тебя, не плачь, Лилли.

Но сочувствие Корбетта лишь еще больше разбередило ее горе. Съежившись в его могучих руках, припав к его груди, она горько рыдала и не могла остановиться. Он был сильным и надежным, он был чем-то устойчивым, таким, на что можно опереться, когда весь мир разлетается вдребезги. Она могла быть сильной для всех остальных, но он должен быть сильным для нее.

Корбетт усадил ее к себе на колени и крепко обнял. В том, как он держал ее, было что-то непостижимо успокаивающее, думала Лиллиана, пытаясь совладать со слезами. Еще немного, и можно подумать, что она действительно что-то значит для него.

Она нерешительно подняла лицо от его — теперь уже промокшей из-за ее слез — туники. Слуги в зале с любопытством поглядывали в сторону лорда и леди, но ее это не заботило. Только выражение лица мужа было для нее важно.

— Успокоилась немножко?

Серые глаза Корбетта изучали ее лицо. Потом он откинул с ее щеки каштановую прядку. Не вполне полагаясь на свой голос, Лиллиана кивнула, а потом вытерла мокрые глаза.

— Ты можешь теперь сказать мне, из-за чего такой поток слез? Я-то думал, что с леди Вероной вы были едва знакомы, если не считать последних недель.

Лиллиана прерывисто вздохнула. Она была благодарна Корбетту за его нежную заботу, но беспокоилась, как он отнесется к ее просьбе. И все же ей не оставалось ничего иного — только просить.

— Леди Верона смогла дать жизнь ребенку, прежде чем она… — Лиллиана замолчала, а потом решительно продолжила. — Ребенок крошечный, но без единого изъяна — и здоровее, чем мы могли надеяться.

— Что ж, по крайней мере, Уильям сможет найти в этом утешение.

Лиллиана смотрела на Корбетта, гадая, как бы получше задать ему необходимый вопрос. Сегодня она поднялась с постели перед рассветом, но прежде чем она успела уйти в комнату Вероны, Корбетт позвал ее. Голос у него звучал хрипло и затрудненно, и, очевидно, он хотел, чтобы она осталась, но, узнав, какое дело призывает ее, позволил ей уйти. И только ее робкая просьба разрешить Уильяму находиться около жены несколько охладила пыл Корбетта. Тем не менее он сделал, как она просила, и теперь это придало ей храбрости.

— Верона просила меня вырастить ребенка.

Ее рука лежала у него на груди, и она почувствовала, как он напрягся, но голос у него звучал вполне рассудительно.

— Но Уильям наверняка пожелает забрать сына с собой, когда будет уезжать отсюда.

— Это не сын, а дочка, — сообщила Лиллиана. — И он уже согласился.

За этими словами последовало ужасное молчание. Чем дольше оно затягивалось, тем более не по себе становилось Лиллиане.

— Это не такое уж великое дело, да и не слишком редкое, — продолжала она более убежденно. — Многие дети воспитываются в чужих домах.

Он не ответил.

Когда молчание стало совсем невыносимым, Лиллиана шевельнулась, чтобы встать. Но Корбетт удержал ее.

Он пронзительно взглянул на нее.

— Почему он согласился?

— Я… я не знаю, — запинаясь, произнесла она.

— Не знаешь? — загадочно переспросил Корбетт.

Не говоря ни слова, он поставил ее на ноги и сам поднялся с кресла.

— Уильям вместе с младенцем уедут, как только ребенок достаточно окрепнет, чтобы перенести путешествие.

— О, нет! — Лиллиана схватила мужа за руку, прежде чем он смог повернуться и уйти. — У тебя нет причин для такой жестокости!

— Жестокости? — Его обезображенная бровь насмешливо поднялась. — Разве это жестоко — предоставить ребенку жить в доме родного отца? Уильям, безусловно, снова женится. Вот пусть его новая жена и растит младенца.

Взгляд у него был суровым, словно он запрещал Лиллиане отвечать.

Но Лиллиана не позволила себе дрогнуть и ответила на его подозрительный взгляд честным заявлением:

— Это было бы жестоко по отношению ко мне.

— Объясни почему, — потребовал он. Но не ушел.

— Я не могу объяснить это точно, — призналась Лиллиана. — Но только… когда я держала ее на руках… — Она умоляюще взглянула на него.

Корбетт всмотрелся ей в лицо, положил руки к ней на плечи и притянул к себе.

— У тебя просто доброе сердце, Лилли. Естественно, что тебе хочется качать ребенка на руках. Но, с Божьей помощью, скоро мы обзаведемся своим. Удовольствуйся этим.

— Но у нее нет матери! — вскричала Лиллиана. — Я ни о чем тебя не просила раньше. Никогда не просила!

— Это не так. Ты просила, чтобы я отпустил тебя на свободу… той ночью в хижине. Или, точнее, ты требовала этого.

Лиллиана помрачнела и опустила голову.

— Прошу тебя, Корбетт, оставь мне этого ребенка. Я просто не в силах объяснить, почему она так затронула мое сердце. Я боюсь за нее. Родному отцу она не нужна, а мне нужна. Если ты ничего больше не даешь мне — пожалуйста, дай мне эту девочку.

— Я дал тебе кольцо, а ты…

— Оно со мной, — перебила она, поднимая руку с тяжелым ободком из серебра и веридиана на пальце. — Видишь?

Корбетт молча смотрел на кольцо. Наконец он снова перевел на Лиллиану угрюмый взгляд. Она понимала что ее просьба сильно обеспокоила его, но надеялась: может быть, он еще согласится.

— Пожалуйста, Корбетт, — умоляла она. — Я знаю, мне еще нужно искупить много провинностей…

— А ты собираешься их искупить?

Лиллиана медленно опустила голову.

— Я буду хорошей хозяйкой для Оррика, если ты мне это позволишь… и хорошей женой для тебя.

Корбетт плотно сжал губы и отвернулся. Он обвел взглядом опустевшую залу и только потом всмотрелся в искреннее лицо Лиллианы.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что говоришь, Лилли.

— Да, — прошептала она, боясь обмануться: в его голосе ей послышалась нотка согласия.

— Тогда возьми себе этого ребенка.

— О, Корбетт!

Без промедления, без размышлений она кинулась ему на шею, вложив всю свою благодарность в быстрый и горячий поцелуй. Однако, если Корбетта и удивил ее порыв, он не замедлил им воспользоваться. Поцелуй Корбетта был долгим и жадным, а рука смело скользнула вниз.

— О, Корбетт, ты должен остановиться… — шептала она.

— Должен? Я? — хрипло возразил он. — Когда ты обнимаешь меня, когда ты целуешь меня так пылко и так нежно шепчешь мое имя, ты в самом деле думаешь, что можешь меня остановить?

Лиллиана невольно вспыхнула. Она уже хорошо знала, какое это наслаждение — быть в его объятиях. Несмотря на суровый вид, он уже не раз доказал, что способен быть беспредельно нежным, когда это ему понадобится.

Тем не менее было бы неосмотрительно давать ему в руки еще какие-то средства властвовать над нею. И она почувствовала несказанное облегчение, когда появление шумной группы рыцарей заставило их отпрянуть друг от друга.

Сэр Рокк не таил своего неудовольствия, направляясь к ним. Даже светлая бородка не могла скрыть, как негодующе задран его подбородок. Он остановился перед Корбеттом, словно не замечая Лиллиану.

— Последняя группа стражников готова для смотра и ждет тебя. Кроме того, я получил донесения от двух отрядов разведчиков.

— Прекрасно. Когда я вернусь в залу, я их выслушаю. — Корбетт обернулся к Лиллиане. — А сейчас я должен заняться другим делом.

— Но есть много такого, что тебе необходимо знать, — настаивал Рокк, бросив на Лиллиану подозрительный взгляд.

Лиллиана была растеряна и смущена. Она знала, что сэр Рокк недолюбливал ее с самого начала. А с тех пор как она обвинила его в убийстве и отправила в темницу, его недоверие к ней, очевидно, еще больше укрепилось. Это ставило ее, как хозяйку Оррика, в сложное положение. Конечно, разумнее всего было бы сделать все возможное, чтобы ослабить напряжение, возникшее между ними. Но она ничего не могла с собой поделать: он так подчеркнуто пытался умалить ее значение в собственном доме, что она приходила в бешенство.

— Что за смотр стражников? — спросила она, игнорируя Рокка и глядя прямо на Корбетта.

Он послал ей долгий внимательный взгляд, прежде чем ответить:

— Сегодня они должны принять решение: кому именно они обязуются преданно служить. И, следовательно, сделать выбор: оставаться ли им стражниками или заняться земледелием.

Он уже говорил об этом, и она знала, что ее гнев бессмыслен. Но когда на угрюмом лице Рокка промелькнула едва заметная издевательская ухмылка, она не смогла сдержать возмущения.

— Надо ли тебе ограничиваться только стражниками? — выпалила она. — Ну как же, ведь конюх может ненароком покалечить твоего любимого коня, а повар может подать при случае подпорченное блюдо. Бог свидетель, я могла бы изобрести еще сколько угодно хитроумных способов навредить тебе. Может быть, и я должна принести тебе присягу на верность?

Хотя лицо у Корбетта ожесточилось, его слова тем не менее звучали насмешливо:

— Сдается мне, что я уже принял такую присягу… и минуты еще не прошло. Ты так быстро отступаешься от своих слов?

Лиллиана смирилась мгновенно. Ему незачем было напоминать ей, что малышка Элиза оставлена здесь только с его согласия. Она взглянула на мужа с плохо скрываемой враждебностью.

— Тогда, сделай милость, займись своими делами. А мне нужно еще о многом позаботиться, чтобы как следует устроить новорожденную.

Она отступила на шаг назад, твердо намереваясь избавиться от их невыносимого присутствия. Но Корбетт поймал ее за руку:

— Нет никакой необходимости, чтобы ребенок спал в нашей комнате.

Он ничего не добавил к этому, но его выразительный взгляд не оставлял никаких сомнений по поводу того, что он имел в виду.

Лиллиане потребовалось все ее самообладание, чтобы удержаться от резкого ответа.

— Конечно, — подтвердила она. — Она будет спать со своей кормилицей.

Лиллиана торопливо вышла, сопровождаемая взглядами обоих мужчин. Она не сомневалась, что Рокк не станет скрывать свое недоверие к ней. Ну и пусть. Она тоже не слишком доверяла ему, хотя он и оказался невиновным в смерти ее отца.

Но Корбетт… Лиллиана не знала, что и думать. В какое-то мгновение заботливый и добрый, а в следующее — холодный и неумолимый. Он все время сбивал ее с толку.

Но так или иначе, у нее теперь есть Элиза. Корбетт мог допрашивать стражников и сомневаться в ней сколько ему угодно, но он не отказал ей в ее просьбе. Она замедлила шаги и вздохнула, чтобы успокоиться. Ей придется как следует постараться обуздать свой вспыльчивый характер… по крайней мере в присутствии мужа. Было ясно, что она никогда не одержит победу в открытом поединке характеров. И в делах управления замком, и даже в их личных отношениях — победителем всегда окажется он.

Тем не менее и она не совсем бессильна, напомнила она себе. Она не собиралась уступать ему всю власть в Оррике. Так или иначе, она добьется своего: хозяйством замка будет управлять она. Даже Рокк не сумеет повлиять на Корбетта, если она исподволь приучит своего мужественного супруга смотреть на вещи ее глазами.

Это решение придало ей сил, и, несмотря на все горести последних дней, она улыбнулась. Казалось, что чуть ли не каждый день приносит в ее жизнь немалые перемены, но, может быть, это было не так уж плохо.

Сэр Рокк, по-видимому, не разделял хорошего настроения Лиллианы. Он видел, какими глазами провожал ее Корбетт, пока она поднималась по каменным ступеням лестницы.

— Как быстро она отвлекает тебя от твоей задачи, — укоризненно заявил он.

Но Корбетт находился в слишком благодушном настроении, чтобы попасться на эту наживку.

— Не подобает мужчине пренебрегать женой. Особенно если она так прелестно сложена, как моя.

— Да, сложена прелестно. И слова, которые слетают с ее губ, когда она улыбается, может быть, кажутся слаще меда. Только, на мой взгляд, она просто ведьма. Уж мне-то лучше, чем кому угодно, известно ее коварство.

Корбетт рассмеялся и хлопнул Рокка по спине.

— Ну, ну, друг. Все не можешь ей простить честную ошибку?

Рокк только еще больше нахмурился, а потом вопросительно взглянул на Корбетта:

— Она что-то сказала о младенце. Отродье Уильяма появилось на свет?

— Его жена родила девочку. Но в живых осталась только новорожденная. — Корбетт сел в тяжелое дубовое кресло и задумчиво уставился в огонь. — Девочку будет воспитывать Лиллиана.

— Что?! — Рокк повернул второе кресло и уселся в него так чтобы видеть лицо Корбетта. — Ты позволишь ей растить его девчонку, при всем том, что тебе о нем известно?

Скулы Корбетта напряглись, и он вызывающе взглянул на Рокка.

— Ты, без сомнения, имеешь в виду подозрительные связи между Уильямом и моим братом. А Лиллиану ты, безусловно, даже и в мыслях не подозреваешь ни в чем дурном. — Это прозвучало не как вопрос, а как предупреждение, но Рокк умел понимать своего лорда.

— Ну, разумеется. Только и этого достаточно. У Уильяма появится отличный предлог задерживаться в Оррике. Если он шпионит в пользу Хью, ему будет известен каждый наш шаг.

— А мне будет известен каждый его шаг. Лучше иметь известного врага под рукой, чем неизвестного Бог знает где. — Корбетт провел костяшками пальцев по шраму на лбу. — Изменники должны что-то предпринять до того, как вернется Эдуард. Если Хью замешан, Уильям выведет нас на него.

— А ты все еще сомневаешься, что Хью причастен к этой измене? — фыркнул Рокк.

Глаза Корбетта потемнели; он нахмурился.

— Правда выйдет наружу. Если он виновен, то ему нечего ждать от меня пощады. Но я должен получить доказательства, прежде чем обвиню собственного брата. Я должен получить доказательства.

Глава 14

Приближалась зима. Неослабевающие резкие ветры выхолаживали долину, завывали в зубчатых стенах замка, захлестывая все уголки Оррика то ледяным дождем, то мокрым снегом.

Лиллиана с радостью предпочла бы снег. Она могла бы смириться и с обледенелыми дорожками, и с более крепким морозцем, если хотя бы деревни лежали в спокойствии и белизне под прекрасным одеялом из пушистого белого снега. Но жестокий холод, вцепившийся сейчас в Уиндермир-фолд, не оставлял даже такого утешения.

Жизнь в деревне почти замерла: и люди, и скот теснились в своих укрытиях в поисках тепла. Но в замке дела шли своим чередом, как в любое другое время года, разве что пламя в каминах горело жарче и слуги дольше сидели перед огнем. Ежедневные хлопоты — приготовление пищи, наведение чистоты и управление поместьем — требовали такого же внимания, как всегда.

Но жизнь Лиллианы неузнаваемо изменилась. Она твердо взяла хозяйство замка в свои руки. Не осталось ни одного слуги, который позволял бы себе отлынивать от работы: ее крутой нрав был уже всем известен. Суровый вид ее воинственного мужа тоже отбивал охоту бездельничать.

Заботы о маленькой Элизе отнимали у Лиллианы не слишком много времени: у девочки была кормилица, да еще за ней ухаживали Магда и Ферга. Поэтому малютка не доставляла Лиллиане ничего, кроме удовольствия, и она старалась пробыть в детской как можно дольше.

Зато мужчины, живущие в замке, бесконечно досаждали ей. Один сэр Рокк чего стоил, с его вечно хмурым выражением лица и пристальным взглядом. Никогда раньше она не чувствовала себя предметом столь острой неприязни, какую питал к ней он, и это постоянно отравляло ей те часы, которые она бывала вынуждена проводить в его присутствии.

Однако еще хуже обстояло дело с Уильямом. По ее просьбе ему было позволено остаться в Оррике, хотя Корбетт ясно дал понять, что пошел на это неохотно и только ради малютки Элизы. В результате Уильям постоянно торчал в парадной зале, вообще не давая проходу Лиллиане.

В эти холодные, морозные вечера он был очарователен как никогда. Он развлекал всех забавными историями, соблазнительными слухами и анекдотами, поражающими воображение, о лондонском придворном обществе. Долгими вечерами в освещенной факелами зале Лиллиана не раз вспоминала юношу, который некогда пленил ее воображение.

Но она также явственно ощущала, как копится гнев в душе Корбетта.

Днем ее супруг являл собой образец лорда, не знающего усталости. По его приказу плотники расчистили в амбарах площадки для упражнений, так чтобы он и его воины могли ежедневно и при любой погоде совершенствоваться в боевом искусстве. Он изучил все уголки и закоулки, которыми изобиловал старый замок, а затем на основании своих новых познаний построил чертежи, чтобы усовершенствовать систему обороны замка и сделать его более удобным для жизни. Он просмотрел расчетные документы лорда Бартона и, к великому возмущению Лиллианы, ее собственные хозяйственные книги. В конце концов он вполне постиг — до мельчайших подробностей — сложный механизм управления Орриком.

Куда бы он ни сунул нос, везде он производил те или иные перемены, что крайне раздражало Лиллиану. Но в одном он был тверд, как адамант: они никогда не должны спорить при свидетелях.

И в этом заключалась еще одна сложность. После того как утихала ее ярость, она не могла понять, как это у него получается: спокойно пренебрегать ее желаниями, а потом еще ожидать, что она придет к нему ночью по доброй воле. Одна только мысль о его безошибочной способности утихомирить ее поцелуями приводила ее в бешенство. Каждый раз она была преисполнена решимости оказать ему сопротивление и как-то внушить, что и с ее мнением необходимо считаться. И все же она неизменно уступала.

Он пользовался своими руками и губами столь же искусно, как и любым другим оружием, не оставляя ей сил для сопротивления и вынуждая склониться перед его волей. Он всегда выходил победителем, неизменно уверенным в себе, и все более твердо он ставил свою печать на Оррик. И на нее саму.

И только одно выводило его из себя. Она наблюдала это каждый вечер, когда все обитатели замка собирались на ужин.

По отношению к ней Корбетт был безупречно учтив и внимателен. Со своими людьми он всегда был готов переброситься шуткой или поддержать тост. Но стоило ей выказать хотя бы самую малость дружелюбия — или даже простой вежливости — к Уильяму, как Корбетт мгновенно приходил в раздражение. Дни проходили за днями, и Лиллиана уже не могла не замечать, как растет озлобление ее супруга. Она начала опасаться какой-нибудь вспышки, которая назревала тем более неотвратимо, чем больше затягивалось пребывание Уильяма в замке.

Когда выдался первый погожий день, она решила, что неплохо бы прокатиться верхом. Свежий воздух и быстрый галоп — вот все, что ей было нужно, чтобы разорвать гнетущее напряжение.

Наведавшись в конюшню, Лиллиана пренебрегла беспокойством конюха, который невразумительно бормотал, что ей не следует брать лошадь для дальних выездов. Она просто подвела Эйри к низкой скамье, которая давала возможность сесть в седло без посторонней помощи.

Но она не могла пренебречь ни сердитым видом Корбетта, стоявшего у подножия сторожевой башни, ни его резкими словами, когда он выхватил поводья у нее из рук.

— Куда это, во им всех святых, ты направляешься?

Хотя и ошеломленная его самоуправством, Лиллиана не замедлила ответить:

— Я собираюсь устроить для Эйри и для себя самой хорошую прогулку. Нам обеим необходимо вырваться из этого места, хотя бы на час.

— Тебе нельзя выезжать.

Она знала, что именно так он и скажет. Может быть, именно поэтому она и не подумала сообщать ему о своих планах. Но все равно она не могла сдержать изумленного возгласа, когда он, взяв лошадь под уздцы, развернул ее к повел назад, к конюшне.

— Что ты делаешь? Ах ты, грубое животное! Пусти меня! Пусти меня, кому сказано!

Лиллиана попыталась вырвать у него поводья. Когда это не удалось, она высвободила ноги из передней луки седла и спрыгнула на землю, после чего упрямо зашагала к воротам. Не прошла она и пяти шагов, как ее резко остановили.

— Перестань валять дурака, — бросил он.

— Это не я валяю дурака, — прошипела она не задумываясь. — Ты обращаешься со мной как с собакой, которую ты водишь на цепи. Но я не позволю, чтобы меня держали взаперти. Не позволю!

Лиллиана была в ярости. Все обиды минувших недель, которым она не дала вовремя прорваться, сейчас только подливали масла в огонь, когда она смотрела в лицо рассвирепевшего супруга. Он крепко держал ее за плечи, и она понимала, что никогда не сможет вырваться из этой мертвой хватки. Но на сей раз он не заставит ее замолчать. Она готова была выплеснуть все свое негодование прямо здесь, во дворе замка, где каждый мог бы видеть и слышать, что происходит между лордом и леди.

— Я не держу тебя взаперти, Лилли. Ты все преувеличиваешь, — сказал он более спокойным тоном.

— Ха! — фыркнула она. — Я не могу оставить Оррик для приятной прогулки. Ты проверяешь все, что я делаю, и вечно пытаешься что-то изменить в моих способах ведения хозяйства. Ты хмуришься и раздражаешься с утра до вечера. Меня с тем же успехом можно было бы посадить в подземелье за все, что…

— Сейчас не время к не место для такой вспышки, — перебил он, пытаясь как-то направить ее к главной башне.

Но Лиллиана стряхнула его руку и встала перед ним лицом к лицу.

— А какие время и место ты сочтешь подходящими? — издевательски спросила она. — Может быть, вечерком за ужином?

— Не строй из себя помешанную. — Потом он, как видно, передумал. — Послушай меня, Лилли. Я не хочу делать тебя несчастной. Мы можем поговорить об этом вечером, в уединении нашей комнаты. Тогда ты…

— Ты всегда так решаешь! Всегда! Но этого мало.

Корбетт усмехнулся.

— Ты должна быть рада, что с тобой так хорошо обращаются. Любой другой муж колотил бы тебя смертным боем за то, что ты не пускала его в замок. Любой другой муж выкинул бы этого младенца за ворота и не поглядел бы, какой там холод. А тебе все мало!

Лиллиана присмирела. В течение нескольких мгновений она обдумывала его слова, потому что понимала: спорить с ним она не может. Так чего же она от него хотела?

— Я хочу… — начала она тихим, прерывающимся голосом, но тут же замолчала.

Она хотела, чтобы Оррик был счастливым краем. Но у нее не было ни малейшего представления, как этого добиться. Она хотела, чтобы они ладили друг с другом; она хотела, чтобы он увидел ее совсем в другом свете.

Ее беспорядочные мысли не шли дальше. Она судорожно сглотнула, пристально посмотрела в его сердитые серые глаза, а потом резко повернулась и поспешила назад, к главной башне.

Лиллиана не спустилась к вечернему застолью. Она выпила бульон, который принесла ей Магда, и послушно сжевала ломтик сыра, но отказалась присоединиться к обществу. Вместо этого она отпустила кормилицу и принялась укачивать младенца. Нежно прижав к себе малышку, она села в деревянное кресло перед камином.

— Улыбнись, улыбнись, дружок, утром выйдем на бережок, — монотонно напевала Лиллиана колыбельную

Но в блуждающем взгляде малышки трудно было бы усмотреть дружескую улыбку — равно как и в пронзительном взгляде Корбетта, подумала Лиллиана.

При мысли о своем суровом муже она вздохнула. Она не знала, чего еще он хочет от нее. Было время, она думала, что знает. Он хотел получить Оррик, вот и все. Потом она сочла, что несомненное удовольствие, которое он находил в ее объятиях на супружеском ложе, станет основой их согласия. Но ей уже было этого недостаточно. Очевидно, этого было недостаточно и для него. Но чего же он хотел от нее?

Она наклонила голову, чтобы губами коснуться щечки Элизы. От девочки пахло молоком, мятой и младенцем, и это приносило странное успокоение. Когда тихо скрипнула дверь, она даже не взглянула в ту сторону, а только проговорила:

— Тебе незачем было возвращаться так скоро. Я могу еще посидеть с ней.

— И пренебречь своими обязанностями?

При этом тихом замечании Корбетта Лиллиана вздрогнула. Он стоял в проеме двери, словно не решаясь войти. Какая-то частичка души Лиллианы — глубоко запрятанная частичка — засветилась при его появлении. Он пришел, он искал ее, и это наполнило ее радостью. Но она призвала себя к осторожности: не стоит ожидать от этого слишком многого.

— Замок не пострадает, если я на этот раз не выйду к ужину. Магда позаботится, чтобы не было никаких упущений.

— Магда не может сидеть рядом со мной.

Лиллиана подозрительно уставилась на него, пытаясь истолковать смысл этих странных слов. Потом одарила его лукавым взглядом.

— Если ты опасаешься, что начнутся сплетни из-за нашей… нашей размолвки во дворе… ну что ж, мне уже не раз приходилось давать пищу для сплетен, так что я знаю, как бывает. Можешь мне поверить: ты выживешь.

К ее удивлению он не обратил внимания на ее саркастический тон. Он шагнул с порога в комнату и прикрыл за собой дверь. Он все еще молчал, и она с любопытством смотрела на него: она не могла понять его странного настроения.

Наконец он подошел ближе и встал перед ней, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

— Что, это какой-то новый метод, который ты выбрала, чтобы досаждать мне?

Лиллиана понимала, что он имеет в виду ее отсутствие за столом, но ей показалось забавным изобразить святую наивность.

— Как жестоко с твоей стороны — пожалеть несколько минут моего времени для этой маленькой сиротки, — провозгласила она тоном самой печальной укоризны.

— Черт побери, женщина! Я не это имел в виду. — Он бросил на нее возмущенный взгляд. — И ты сама прекрасно это понимаешь.

Ей стоило огромных усилий не расхохотаться, и она быстро потупилась, чтобы он не увидел ее лица. Конечно, ей придется прочитать сегодня перед сном побольше молитв во искупление греховного восторга, который она находила в том, чтобы дразнить его таким образом. К тому же он сам виноват, подбодрила она себя, вспоминая, как он помешал ей днем прокатиться на лошади.

— Ах, если ты сердишься не из-за тех минут, которые я провожу с Элизой, то из-за чего же? — настаивала она.

Корбетт еще больше помрачнел.

— Долго еще ты будешь уклоняться от участия в вечерних трапезах?

— Я вовсе не собираюсь злить тебя своим отсутствием, — ответила наконец Лиллиана более рассудительно. — Просто вышло так, что сегодня…

Она замолчала, еще раз подумав о том, каким несговорчивым он был сегодня.

— То есть, вышло так, что именно сегодня ты пожелала разозлить меня, — закончил он оборванную фразу.

То, что и тут он думал прежде всего о самом себе, оказалось последней каплей. Она быстро встала и уложила ребенка в деревянную колыбель. Потом аккуратно заправила мягкое шерстяное одеяльце вокруг девочки и медленно повернулась к Корбетту.

— Сегодня, — начала она, едва сдерживая бушующие в душе чувства, — сегодня я просто не могла ни минуты больше принимать участие в том фарсе, который мы называем нашим супружеством. — Она горько усмехнулась, а его брови изумленно поднялись. — Этот замок имеет длинную историю борьбы и раздоров. Но я никогда не ощущала это на себе так остро, как теперь. Даже тогда, когда наши семьи жестоко враждовали! И это все твоя вина!

— Моя вина! — взорвался он. — Моя вина? Да ведь с первого момента, когда я тебя увидел, от тебя были одни неприятности!

— Тогда уходи отсюда! — пронзительно закричала она.

В молчании, наступившем после этого, они долго молча смотрели друг на друга. Его глаза метали громы и молнии. Но ее зрение быстро затуманили непрошеные слезы, и она резко отвернулась. Как она хотела бы взять обратно эти опрометчивые слова! Но они были произнесены, и ничего тут нельзя было поделать. Да и не знала она, что следовало бы сказать вместо них.

— Ты не отделаешься от меня так легко, Лилли. И не важно, насколько сильно ты стремишься к тому, чтобы я убрался.

Комок подкатил к ее горлу, и она заломила руки.

— Я не… не это имела в виду, — сказала она тихим, ровным голосом.

Он не ответил, и она с опаской взглянула на него. Он не шевельнулся. Не сдвинулся ни на один дюйм. Он просто смотрел на нее, словно мучительно пытался понять, что же представляет собой эта женщина, на которой он женат.

— Я признаю, ты постоянно ставишь меня в тупик, Лиллиана. — Впервые казалось, что он перестал быть хозяином положения. — Что же ты действительно имеешь в виду? Должен ли я уйти — или я должен остаться?

Она не верила, что он действительно покинет Оррик, если она того потребует. Она была уверена, что он ни за что не пойдет на это. Вероятно, его вопрос относился к их браку. Но, о чем бы ни шла речь, ей было отрадно сознавать, что ему захотелось узнать правду об ее истинных чувствах.

Пока она с трудом подбирала слова, он провел рукой по волосам и устало вздохнул.

— Дашь ты мне, по крайней мере, честный ответ? Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.

— Я чувствую себя такой… такой одинокой, — тихо выговорила она.

— Одинокой? Господи помилуй, да ведь нас окружают люди — днем и ночью! И слуги, и вассалы… И незваные гости.

— Я говорю не об этом, — мягко перебила она, беспокойно расхаживая по тесной комнатушке. — Я ведь тоже чувствую напряжение последних недель. Но тем не менее — я одинока. Я не знаю… — Она горестно покачала головой. — Я не знаю, чего ты ждешь от меня.

Несколько мгновений он молчал.

— Но ты-то чего хочешь? Чтобы я ушел или чтобы я остался? — еще раз спросил он.

Его низкий рокочущий голос, казалось, задел в ней какую-то струну, и ее пронизала дрожь. Она знала ответ. И глупо было притворяться, что это не так.

— Я хочу, чтобы ты остался, — сказала она, настороженно наблюдая за ним; увидев, как быстро посветлело его лицо, она поспешила договорить. — Но мы не можем продолжать такую жизнь. Что-то должно измениться.

Корбетт медленно кивнул, не отрывая от нее задумчивого взгляда.

— Может быть… — он осекся, но потом улыбнулся, словно солнце вдруг вышло из-за туч. — Очень скоро мне придется уехать в Лондон. Ты не хотела бы оставить Оррик и отправиться со мной?

— Оставить Оррик? — Лиллиана была поражена.

— Рокк позаботится об обороне. Ферга — о малышке. Магда проследит, чтобы все занимались своим делом. Оррик переживет твое отсутствие, Лилли.

— В этом я не сомневаюсь, — согласилась она, и неуверенная улыбка тронула ее губы.

— А в чем сомневаешься? В искренности моего приглашения?

Лиллиана не ответила. Может быть, перемена места окажется для них благотворной; может быть, вдали от будничной рутины Оррика, без угнетающего присутствия Уильяма и Рокка они действительно уладят хотя бы часть своих недоразумений.

— Но почему так далеко? Почему в Лондон?

Он пожал плечами.

— У меня там есть дело. И потом, разве тебе не все равно, куда ехать, если мы будем вместе?

Лиллиана едва могла поверить своим ушам. Он хотел, чтобы она была вместе с ним! Это было невозможно вообразить, но тем не менее это было правдой. Ее янтарные глаза не отрывались от него, и она не стала медлить с ответом.

— Да. Я хотела бы поехать с тобой.

Корбетт радостно засмеялся. Он подошел к ней и ласково привлек ее к себе.

— Итак, миледи поедет в Лондон. Тебе, конечно, кажется, будто это увеселительная поездка, но могу поручиться: двор тебе быстро надоест.

— Я уверена, что мне там понравится, — возразила она, слегка оправившись от изумления. — Столько важных лордов и леди. Столько прекрасных вещей, которые можно увидеть.

— Мы не останемся там надолго, — предупредил он.

— Вот и хорошо, — она наконец улыбнулась ему. — Как я ни буду радоваться жизни в Лондоне, возвращение домой будет для меня еще большей радостью.

Он о чем-то задумался, а потом взглянул на нее и улыбнулся.

— И для меня тоже, — пробормотал он. — И для меня.

Глава 15

Лондон пленял и наводил ужас одновременно. Лиллиану изумляли размеры и величие множества зданий, теснившихся вдоль берегов Темзы и протянувшихся до ближайших деревень. Ее повергали в растерянность толпы народа, где все постоянно куда-то торопились и никому ни до кого не было дела. Она морщила нос от тяжелого запаха дыма и нечистот, но даже это не могло умерить ее восторг.

Все путешествие казалось ей чудом, потому что, после того как Бергрэмское аббатство осталось позади, она оказалась в совершенно незнакомой местности. В течение первых двух дней они ехали по старой дороге через Пеннинскую горную цепь. Под покровом раннего снега горы были прекрасны. Когда же путники спустились в центральные графства страны, снег сменился слякотью и холодным дождем, и передвигаться стало значительно труднее. И все же каждый день приносил знакомство с новыми местами, с разными людьми, и день ото дня крепло ощущение — как просторен мир.

Каждый вечер они останавливались на ночлег в каком-нибудь замке, хозяева которого с радостью оказывали гостеприимство новому лорду Оррику и его супруге. В голове у Лиллианы уже путались названия замков и имена многочисленных лордов и леди, с которыми она познакомилась: сэр Фредерик Бексхилл, лорд Руфус и леди Анна Тэтбери, пьяница Герберт из Уолстона. Лиллиана испытала настоящее облегчение, когда они остановились в Уобернском аббатстве, потому что скромный образ жизни его обитателей показался ей сущим благословением после пышных празднеств предыдущих пяти ночей. В Беркхенстеде им были предоставлены не столь удобные помещения, но Лиллиана не придала этому значения, потому что знала: до Лондона оставалось лишь несколько часов пути.

И сейчас, когда отряд тяжело вооруженных воинов вступил в Лондон, Лиллиана не могла сдержать возбуждение. Повинуясь безотчетному порыву, она послала лошадь вперед, не обращая внимания на тревожные крики двух рыцарей, назначенных ей в сопровождение. Прежде чем они успели ей помешать, она поравнялась с Корбеттом и обратила к нему изумленно-восторженное лицо.

— О! Посмотри, посмотри, это ярмарка? Вот уж никогда не слыхала, чтобы в такое время года бывали ярмарки!

Корбетт сразу же перехватил у нее поводья, очевидно раздосадованный тем, что она его ослушалась: ей было приказано передвигаться по улицам городов только в окружении рыцарей. Но резкий выговор застрял у него в горле. Ее глаза блестели так ярко, а улыбка на разрумянившемся от ветра лице светилась таким неподдельным воодушевлением, что он не в силах был сохранять свой грозный вид.

— Это не такая ярмарка, к которым ты привыкла, — ответил он, подав одному из рыцарей знак, чтобы тот ехал по другую сторону от Лиллианы. — Это рынок; в Лондоне они открыты круглый год. А ярмарки устраиваются в более теплые месяцы, и туда привозят редкие, дорогие товары — украшения, благовония, шелка и хлопок.

У Лиллианы был такой потрясенный вид, что Корбетт весело рассмеялся.

— А сейчас у тебя нет охоты потратить мои монеты на рынке? Я, пожалуй, с удовольствием проводил бы тебя. Но запомни, Лилли, — его лицо приняло более серьезное выражение. — Не отлучайся никуда без моего прямого разрешения и без надежной охраны.

Лиллиана едва расслышала его предупреждение, так захватило ее все, что происходило вокруг. Во время их путешествия Корбетт был очень внимателен к ней, и в долгом пути постепенно ослабевала напряженность между ними. Он не изменился; это она понимала. Он все время оставался настороженным и бдительным, и только что лишний раз подтвердил это своим предостережением. Но он начал относиться к ней с меньшей строгостью. Впервые они могли проводить время вместе за пределами спальни, и он оказался необыкновенно интересным спутником. Он рассказывал ей легенды о разных городах, церквах и замках, мимо которых они проезжали. Он развлекал ее историями о крестовых походах и о войске принца Эдуарда, и порой искреннее изумление Лиллианы и ее наивные вопросы вызывали у него легкий, веселый смех. Даже когда она робко спросила его о том, откуда у него эти ужасные шрамы, он рассказал ей, что оставило на нем эти следы: меч, который краем задел его бровь в Византии; медведь, которого он пытался отогнать от Эдуарда в Гаскони, и копье, которое едва не лишило его руки.

В каждом таком рассказе Лиллиана открывала для себя многое. Постепенно она начинала видеть его в новом свете. Он был суров и требователен, но к своим обязанностям относился серьезно и никогда не уклонялся от трудных задач. Его гордость граничила с надменностью, но годы сражений доказали, что ему есть чем гордиться. Он был грозен, но… Лиллиана улыбнулась, вспомнив о недавних ночах, проведенных ими вместе. Он всегда был нежным любовником — всегда, начиная с той первой ужасной ночи в хижине пастуха. Но теперь в их близости появились полнота и завершенность; они шли навстречу ночному единению с равным пылом. И с равным желанием.

О да, он был суровым человеком. Но не жестоким. И он постепенно учился уступать.

Жестом, который стал уже привычным, она протянула ему руку в кожаной перчатке, и он быстро пожал ее пальцы. Это движение наполнило теплом душу Лиллианы, лишний раз доказав то, в чем она все больше и больше убеждалась: сердце ее беззащитно против этого непобедимого рыцаря — ее мужа. Когда она, бок о бок с Корбеттом, миновала заставу Бишоп-Гейт, она чувствовала, несмотря на резкий ветер и пронизывающую стужу, что ей тепло и что она счастлива.

Лиллиане не приходилось задумываться об устройстве их жизни в Лондоне: она знала, что Корбетт позаботится и об этом, потому что он заранее предусмотрел все, что могло понадобиться в их путешествии. Однако она даже и представить себе не могла, что они будут жить в величественном дворце, примыкающем к Уайт-Тауэру. Когда перед ними открылись ворота в Тауэр-Грин и их почтительно встретила целая толпа вышколенных слуг, у Лиллианы просто язык отнялся от изумления. Об окружающем мире она знала мало, в том числе и об Англии и английской политике, но даже ей было известно, что Тауэр — это резиденция королей. И с какой почтительностью и готовностью услужить здесь приветствовали ее супруга! Казалось, эти люди просто соревнуются за честь выполнить любое его желание!

Корбетт воспринимал все это как должное, словно ничего другого и не ожидал. Однако, когда служитель в нарядной ливрее направился к Лиллиане, чтобы помочь ей сойти с лошади, Корбетт быстрым жестом остановил его и сам с улыбкой поднял к ней руки, терпеливо ожидая, когда она примет его помощь.

На взгляд Лиллианы, он был самым красивым из всех мужчин на свете. Ужасный шрам, который так пугал ее поначалу, сейчас только усиливал впечатление от его мужественности и делал его еще более привлекательным. Она знала, как он силен телесно; но теперь, видя, каким уважением он окружен, она поняла, что его могущество заключается отнюдь не только в воинской доблести. Может быть, Королевским Кречетом его нарекли на войне; но было совершенно ясно, что и здесь, в средоточии верховной власти Англии, он играет ту же самую роль.

Она медленно протянула руки к мужу; наивно-восторженное выражение ее лица сменилось серьезным и задумчивым. Он поднял ее с седла легко, словно котенка, и поставил на землю. С высоты своего роста он смотрел на нее с шутливым удивлением. Лиллиане вдруг пришло в голову, что она ведь ничего не знает о том, зачем они явились в Лондон, потому что он ловко увиливал от ответов на все ее расспросы. Во многих отношениях он оставался для нее полнейшей загадкой.

Быстро поцеловав ее в губы, он прервал ее серьезные размышления.

— Могу понять твое изумление, когда тебе открывается Лондон во всей своей красе и суете. Но почему сейчас ты с таким же изумлением смотришь на меня? Что, у меня вдруг рога выросли?

Непроизвольным движением Лиллиана подняла руку к его черным волосам, растрепанным на ветру, и пригладила их.

— Нет, — улыбнулась она, — никаких рогов. Просто… — Ее щеки порозовели. — Просто… здесь ты кажешься совсем… совсем другим.

Его глаза, только что светившиеся озорством, потемнели, подбородок окаменел. Он взглянул на массивную трехэтажную башню, возвышавшуюся за ними, и снова обратился к жене.

— Здесь я действительно другой человек, Лилли. Запомни это хорошенько. Я снова предупреждаю тебя: не совершай ничего — ну, скажем так, ничего сверх обмена вежливыми фразами — без моего разрешения.

Лиллиану неприятно поразил этот мгновенный переход от шутки и нежности к суровой замкнутости. Это уже начинало ее раздражать.

— Но я не понимаю…

— А тебе и не надо понимать. Так лучше.

— Тогда зачем ты привез меня сюда? — взорвалась она. — Никуда не ходи, ни с кем не говори! А хоть думать мне позволено?

К ее изумлению, тон у него стал мягче:

— Все не так плохо, как тебе кажется. — Он взял Лиллиану за плечи, словно желая утихомирить ее. — А насчет того, зачем я привез тебя сюда… ты не можешь поверить, что я просто хочу видеть тебя рядом с собой?

Оспаривать такой довод было бы трудно. Когда Корбетт проводил ее в отведенную им комнату, она все еще была в тревоге. Да, она хотела бы поверить ему, но все еще опасалась, что он взял ее в Лондон из-за недоверия к Уильяму. Несомненно, он наделся, что к их возвращению Уильям уже покинет Оррик. Конечно, так было бы лучше для всех. Но независимо оттого, где предпочтет зимовать Уильям, Лиллиана твердо решила: она никому не позволит разрушить привязанность, которая только начала устанавливаться между ней и ее загадочным супругом. Корбетт и так уже порой держался по отношению к ней отчужденно. Нельзя допускать, чтобы из-за Уильяма дела пошли еще хуже.

Их комната в королевском дворце была поистине впечатляющей. После того как слуги внесли их сундуки, она обошла комнату, восхищаясь в равной мере ее убранством и удобством для обитателей. На стене над широкой топкой камина резьбой по камню была изображена сцена охоты: старый король Альфред и его собака загнали огромного оленя. Шелковые цветные гобелены теплых тонов воскрешали важные моменты истории: Вильгельм Завоеватель принимает присягу на верность от Гарольда; король Иоанн Безземельный подписывает Великую Хартию; Ричард Львиное Сердце обращает в бегство неверных близ Акры.

Хотя Лиллиана и была всего лишь дочерью не слишком знатного барона из северных областей королевства, она всегда внимательно прислушивалась к захватывающим историям, которые по вечерам рассказывались в Оррике. Высокие подвиги чести и отваги, кровавые победы на полях сражений, а порой даже легенды о вечной любви и верности… Но все, что она видела в Оррике и даже в Бергрэмском аббатстве, не шло ни в какое сравнение с этой великолепной резьбой и с этими необыкновенными гобеленами, где так живо воплощались истории, всегда пленявшие ее воображение. Даже спинка высокой деревянной кровати была украшена картиной веселого застолья. Здесь Лиллиана смогла разглядеть не только всех пирующих — от почетных гостей до самых юных пажей, — но и голодных собак под столами и мельчайшие детали праздничной обстановки.

— Это было после коронации Генриха.

Лиллиана провела рукой по гладкой поверхности дерева; ее пальцы замерли рядом с портретом монарха. Потом она с любопытством взглянула на Корбетта.

— Вот никогда бы не подумала, что здесь тебя ждет такой прием. Тебя встречают как какого-нибудь принца. — Услышав что Корбетт весело хмыкнул, она продолжала уже более смело, — Все слуги тебя знают. Эта комната — не просто временное жилище для случайных гостей. А со мной будут обращаться как со знатной леди, потому что ты мой муж?

От небрежного тона Корбетта не осталось и следа.

— Перед тобой будут заискивать и ходить на задних лапках. Но не слишком доверяйся им, Лилли.

— Знаю, знаю. — Она состроила гримасу. — Ни с кем не говори. Никуда не ходи. — Она вздохнула и, не скрывая раздражения, присела на краешек высокой кровати.

На какой-то момент ей показалось, что он, может быть, смягчится: у него на лице мелькнуло выражение, в котором смешались удивление и нежность. Но, словно ценой немалых усилий, он овладел собой и вновь обрел обычную суровость.

— Все, что я сказал, выполняй неукоснительно, — отрезал он. — Но теперь ты можешь отдохнуть. Тебе принесут ванну и все, что при этом полагается; я приказал, чтобы сюда прислали девушку тебе в услужение.

— Ты уходишь?!! — Лиллиана собралась уже вскочить с высокой удобной кровати, но Корбетт слегка нахмурился — и она осталась на месте.

— Я ничего не хотел бы так, как остаться здесь с тобой. Соединиться с тобой на этом ложе. Спрятаться в облаке твоих душистых волос. — Он хрипло выговорил это, а потом резко вдохнул воздух. — Но я приехал в Лондон с определенной целью. И ради этой цели я должен уйти.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он достал тонкую пачку бумаг из своей дорожной сумы, засунул ее себе под тунику и ушел.

Как ни приятно было принять ванну после утомительной дороги, настроение Лиллианы отнюдь не улучшилось. Она была полна решимости показать своему неумолимому супругу, как досаждают ей те ограничения, которыми он связал ее по рукам и ногам. Но у нее в распоряжении было не слишком много средств, чтобы этого добиться, и оставалось только одно: проявлять свое неудовольствие всяческими проволочками: подольше отсиживаться в ванне, помедленнее одеваться, и вообще как можно больше копаться, производя необходимые приготовления к своему первому появлению при дворе. Но даже и в этом она не преуспела: уж и волосы она сушила нестерпимо долго, и все свои платья пожелала примерить по очереди, придирчиво отвергая одно за другим; несчастную безропотную девушку-служанку она довела до того, что та уже была готова взбунтоваться — а он все не приходил. В конце концов, она села на узкую скамью с бархатной обивкой и приготовилась ждать. Она была одета в шелковое зеленовато-серое платье изысканного покроя. Его открытый ворот и прорези в рукавах, вдоль которых вился прихотливый узор, вышитый зелеными и золотыми нитями, позволяли видеть светлое полотно рубашки, надетой под платье. Волосы Лиллиана уложила в тугой узел на затылке с помощью золотой сеточки. Диадема, платок и шпилька лежали у нее на коленях, и она играла с ними, постепенно приходя все в большее раздражение. Вот возьму и все это надену, думала Лиллиана, кипя от злости. Пусть он возражает, сколько хочет, но она не появится при дворе с распущенными по спине волосами, как какая-нибудь девчонка. Но не успела она решить, стоит ли надевать этот скромный убор, как наконец вернулся Корбетт.

Одним взглядом он отослал служанку. Потом подошел к глубокой оконной нише и уставился взглядом в вечернее небо.

Как ни сердилась на него Лиллиана, ее сразу насторожило угрюмое молчание мужа. Его напряженная поза и мрачный профиль сразу заставили улетучиться всякие мысли о каких-то упреках и сетованиях. Но когда она увидела глубокие складки усталости у него на лице, выдержка вообще изменила ей. Она подошла к нему и ладонью коснулась его щеки.

— Корбетт, что-нибудь неладно?

— В Лондоне всегда что-нибудь неладно, — буркнул он, а потом отвел глаза от окна. — Этот город населен грифами и стервятниками. Ты относишься к моим предостережениям как к чему-то необязательному, но поверь мне: здешние хищники могут тебя убить и кости обглодать, прежде чем ты сообразишь, что происходит.

— Я не понимаю. Из-за кого ты так встревожен?

Неподдельное сочувствие, звучавшее в ее вопросе, заставило его взбодриться, и он взглянул в ее лицо, обращенное к нему. Могло показаться, что одним лишь усилием воли он согнал с лица малейшие следы усталости, гнева и беспокойства.

— Пусть это тебя не заботит. Лондон всегда так на меня действует.

Когда стало ясно, что он ничего больше не скажет, Лиллиана вздохнула:

— Ты устал. Хочешь, я пошлю за ванной, чтобы ты мог освежиться?

— Нет, сейчас не время. Пусть принимают меня таким, какой я есть. — Он издал короткий смешок. — По крайней мере, это честные пот и грязь. Кроме того, ты так ослепительна, что все взгляды будут прикованы к тебе. А моего присутствия вообще никто не заметит.

От этого неожиданного комплимента Лиллиана вспыхнула. Но она была слишком озабочена его состоянием, чтобы позволить ему так легко ее отвлечь.

— Мы можем отложить наш выход до завтра, если хочешь. Ты выглядишь таким усталым.

Казалось, что Корбетт вот-вот задумается над ее предложением, но он лишь печально усмехнулся.

— Что? Ты хочешь, чтобы я упустил сегодняшнее представление? Все актеры в сборе. За исключением короля, разумеется. Остается только выяснить, кто же играет главную роль.

— Я не… — Лиллиана в недоумении покачала головой. — Я не понимаю. Разве король — не самая значительная особа?

Оживление, минуту назад промелькнувшее в его глазах, сразу погасло.

— Король — и его благоденствие — всегда должны быть предметом первостепенной важности для его подданных. Не обращай внимания на мои слова, Лилли. Для тебя это неважно.

— Но это важно для тебя. А я твоя жена.

— Да. — Он серьезно посмотрел ей в глаза. — Ты моя жена. А раз так, прошу тебя находиться рядом со мной и не делать ничего без моего ведома.

Было совершенно очевидно, что он вновь замкнулся и не расположен к дальнейшим разговорам. Он молча, но учтиво повел ее к двери. Лиллиана подчинилась достаточно легко, но беспокойство от его странного поведения не оставляло ее. Когда они направлялись через парк к самой башне, а затем внутри башни — в парадный зал, Лиллиана обратила внимание, какие странные изменения произошли в Корбетте. В его облике не осталось ни усталости, ни сожалений. Перед ней был хищник. Теперь в его глазах светился опасный блеск, как у подкрадывающегося волка. Он двигался, как охотничья собака, осторожно и бесстрашно, во всеоружии хитрости и силы. Но Лиллиана понимала, что Корбетт готов к любой неожиданности.

К ее немалому облегчению, муж задержался на узкой лестничной площадке. Ей было просто необходимо собраться с силами перед появлением в таком многочисленном и благородном обществе. На мгновение она забыла о своих беспокойствах насчет Корбетта: она думала о том, сколь незначительна здесь она сама. Конечно, все присутствующие сразу поймут, что она просто никому не известная дочь не слишком знатного барона из северных графств. Но Корбетт не позволил ей долго предаваться этим обескураживающим размышлениям.

— Вот что, Лиллиана. Я хочу видеть, что ты улыбаешься. — Он обернулся к ней и обеими руками поднял ее лицо к своему.

— Ты же не улыбаешься, — нервно возразила она. — И ты никогда не называешь меня Лиллианой, если только речь не идет о чем-то очень важном.

Если его и поразило ее наблюдение, он этого не показал.

И ничего не ответил. Вместо этого он вынул у себя из-под туники маленький бархатный мешочек.

— Я собирался отдать это тебе раньше, но как-то все отвлекался на другие дела. — Он развязал шнурок, перевернул мешочек, и в его подставленную широкую ладонь упало сверкающее ожерелье.

У Лиллианы язык отнялся от изумления, когда она воззрилась на это сокровище, которое он теперь держал между пальцами, слегка покачивая. К золотой цепочке искусной работы был прикреплен ряд подвесок-петелек такого же затейливого плетения, как и сама цепочка. Но в уголке каждой петли располагался прекрасный сапфир с двумя более мелкими рубинами по обе стороны от него.

Лиллиана была потрясена. Ее лицо выражало это так красноречиво, что Корбетт улыбнулся и воспользовался ее молчанием, чтобы застегнуть необычный подарок на ее гибкой шее.

К Лиллиане вернулся дар речи, и она воскликнула:

— О, Корбетт! Благодарю тебя! Благодарю! Оно так прекрасно!

— Тем более оно должно быть твоим. Я знал, что оно тебе подойдет. — Он провел пальцем по ее ключице вдоль линии ожерелья. — Кольцо с веридианом стало свидетельством того, что ты моя. А это ожерелье из золота и сапфиров станет свидетельством того, что ты — знатная властительная леди и тебе по праву принадлежит место при этом дворе.

Что-то послышалось ей в тоне, которым он произнес эти последние слова, и в глазах у него промелькнула тень, которая привлекла внимание Лиллианы. В ней снова вспыхнуло беспокойство, и она более внимательно присмотрелась к нему.

— А выставленное напоказ богатство — это все, что требуется при дворе?

Сначала могло показаться, что он не услышал ее. Но наконец Корбетт ответил:

— Богатство — полезная вещь. Острый, наблюдательный ум — еще лучше. Но знание… — он жестко усмехнулся. — У кого знание, у того и власть при дворе.

Больше не тратя слов, он крепко обнял ее, горячо поцеловал и не выпускал из объятий, пока голова у нее не пошла кругом. Потом он положил ее руку на свою и прошествовал с нею в парадный зал.

Лиллиана не помнила, как они вошли, потому что от этого неожиданного поцелуя едва не лишилась сознания. К тому же ей было не по себе из-за его странных повадок и резких перемен настроения. За несколько часов этого дня она успела перейти от воодушевления к досаде и растерянности, а потом и злости, и все это из-за него. Теперь она не сердилась, но тревожилась больше, чем когда бы то ни было. Однако она попыталась утешить себя мыслью, что все-таки она для него хоть что-нибудь значит. Ведь вот взял же он ее сюда с собой, а теперь еще подарил ей это сказочное ожерелье.

Она потеребила пальцем золотую цепочку, чуть-чуть воспряла духом, подняла голову и осмотрелась вокруг. Просторное помещение было полно народу. Она почувствовала, что жизнь в Лондоне будет для нее трудной, и покрепче ухватилась за руку Корбетта. Она просто постарается вести себя так, как он требует, и, может быть, когда их пребывание здесь подойдет к концу, он будет больше ей доверять.

Слегка приободрившись, она заставила себя улыбнуться и начала уже более внимательно изучать то место, куда попала.

Белая Башня, Уайт-Тауэр, была хорошо известна по всей Англии, ибо именно она послужила первым знаком, которым Вильгельм Завоеватель пометил землю, прежде бывшую саксонским владением. Иногда эту башню называли Башней Завоевателя или Палантином, но те наименования понемногу забылись, и, как правило, все знали ее под именем Белой Башни, хотя мало что сохранилось от старинной побелки. Но, как ее ни называй, под любым именем она оставалась сердцем управления Англией, и потому вызывала в Лиллиане почтение. Корбетт мог с неприязнью и даже с презрением относиться к этому месту, но даже он не стал бы недооценивать накопленную здесь мощь.

По правде говоря, Лиллиану удивили малые размеры парадного зала — точь-в-точь как в Оррик-Касле. Обе башни были возведены по старым норманнским образцам. Конечно соборы более поздней постройки, которые она видела издалека, казались исполинскими громадами по сравнению с этими стенами.

Но, так или иначе, все увиденное произвело на нее сильное впечатление. Гобелены с изображениями славных моментов истории Англии, несчетное количество мерцающих благовонных свечей и огромные ковры на полу придавали поистине королевское великолепие этому, в общем-то, простому помещению.

Множество нарядных лордов и леди беспечно переходили от одной группы к другой, и Лиллиана вдруг оробела.

Словно угадывая ее чувства, Корбетт тихо ободрил ее:

— Они ничем не лучше тебя, миледи жена; они получили титул или по наследству, или с помощью женитьбы. И, скорей всего, их влияние окажется не более долговечным, чем твое или мое, — добавил он уже более сухо.

Затем настала для нее пора приступать к исполнению своей роли — роли жены важного и значительного лорда. Поскольку ее мать, пока была жива, готовила ее именно к этой роли, она выполнила свою задачу с подобающей смесью женственной скромности и горделивой учтивости. Она благодарила судьбу за то, что могла все время находиться около мужа и опираться на его руку, когда он прокладывал путь через толпу, приветствуя многочисленных знакомых. Ее представили всем без исключения, и она сразу стала предметом самого пристального внимания, немало ей досаждавшего.

Мужчины всем своим видом выражали восхищение, но мало кто из них рискнул зайти столь далеко, чтобы вступить с ней в приватную беседу. Мрачный взгляд Корбетта явно отбивал у них охоту подступаться к ней. С несколькими дамами Корбетт был более снисходительным и позволил ей обменяться несколькими словами с леди Кэтрин Гирфорд и леди Элизабет Литлтон. Но даже во время этих коротких разговоров она ощущала его настороженность. Его глаза постоянно обегали собравшееся общество. Лиллиана готова была подумать, что он кого-то ищет. А потом к ним приблизился широкоплечий сияющий мужчина.

— О-о, молодой Корбетт! Что я слышу! Ты представил ко двору свою жену? Ну, она, должно быть, просто святая, если согласилась выйти за тебя замуж!

Настороженное удивление быстро уступило место облегчению, когда она увидела, с какой искренней радостью улыбнулся Корбетт.

— Гэвин! — Он сделал Лиллиане шутливую гримасу. — Не пугайся его шумных криков и не поддавайся на его обаяние. — Он сердечно обнялся с этим пожилым человеком. — Лилли, это мой крестный. Лорд Гэвин Дармонд. Гэвин, представляю вам мою жену, леди Лиллиану Оррик.

— Ну как же, как же. Леди Лиллиана. Дочь Бартона.

— Вы знали моего отца? — воскликнула Лиллиана, мгновенно проникаясь симпатией к собеседнику.

Несмотря на крепкое телосложение, он выглядел как стареющий херувим с пухлыми щеками и блестящими голубыми глазами.

— Совершенно верно. Бартон воспитывался в доме моего отца. Я был тогда просто мальчишкой, еще годами не вышел, чтобы вместе с ним заниматься воинским искусством, которое он изучал в Дармонде. Но с тех пор мы стали друзьями. И я просто счастлив, что его состояние соединилось с состоянием моего крестника. — Потом его улыбка угасла. — Жаль, конечно, что ему не было уготовано судьбой прожить на земле подольше и увидеть внуков, рожденных от вашего союза.

— Благодарю вас, лорд Гэвин, — тепло откликнулась Лиллиана. — Мне отрадно сознавать, что гибель отца — утрата не только для нашей семьи, но и для его друзей.

— Это тяжелая утрата и для Совета Королевства… Впрочем, слышал, — тут он задиристо подмигнул Корбетту, — я слышал, что ваш супруг, вроде бы, такой же шумный и несговорчивый член Совета, каким мы знали вашего отца.

Корбетт пожал плечами; как видно, его хорошему настроению не повредили шуточки крестного.

— Я говорю без колебаний, если речь идет о важном деле, — признал он. — Но мою прекрасную жену не интересуют государственные дела.

В голосе у него прозвучала какая-то предостерегающая нотка, словно он предупреждал Гэвина, что не стоит высказываться слишком уж свободно. Взгляды обоих мужчин встретились, и улыбка Лиллианы угасла от сознания того, как мало в нее верит ее супруг. Однако Лиллиане не пришлось долго задерживаться на этой мысли, потому что Корбетт внезапно притих. Если бы ее рука не лежала на его локте, она, быть может, даже не заметила бы, как он напрягся. Она тревожно подняла к нему глаза и увидела, что он смотрит на высокого худого человека, только что вошедшего в зал. Лицо Корбетта показалось ей странным. Оно выражало гнев, но в то же время угрюмость и беспокойство… почти уязвимость. Не подумав, Лиллиана выпалила:

— Кто это?

Ответил лорд Гэвин:

— Это ваш деверь. Брат вашего мужа. Неужели вы еще не познакомились с ним?

— Мы не устраивали особенного шума вокруг нашей свадьбы, — коротко пояснил Корбетт. — Хью не был предупрежден заранее. Вероятно, мне надо как-то загладить свою вину. Вы, конечно, извините нас?

Лиллиане было жаль покидать приятное общество Гэвина. Все оживление Корбетта разом пропало, и она почти со страхом ждала знакомства с человеком, чье присутствие столь очевидно было неприятно ее мужу.

Ничего особенного нельзя было обнаружить ни в их встрече с Хью, ни в вежливых приветствиях, которыми обменялись мужчины, когда Корбетт представил Лиллиану старшему брату. Лиллиане даже показалось, что Хью Колчестер и вовсе не заметил настороженности Корбетта. Но потом она поняла причину: Хью рассматривал ее с интересом, который ее встревожил.

— Итак, дочь Оррика попалась в руки Колчестера. — Его узкие глаза блеснули, и ей стало совсем неуютно. — Я уверен, наш отец простит вам, что вы смешали нашу кровь с кровью его убийцы, учитывая близость наших владений с землями Оррика. — Он перевел взгляд на Корбетта, как бы полностью забыв об ее присутствии. — Ты еще не виделся с Чарльзом Харвиком? Они с братом хотят с тобой перемолвиться словечком.

Лиллиане пришлось подавить свою ярость. Хью Колчестерский был именно таков, каким она его себе представляла: злобный и подлый, жестокий ко всем, кого можно не бояться. Но ее гнев был обращен не столько против Хью, сколько против Корбетта, потому что она и поверить не могла, что он столь легко воспримет такое неуважение к его жене. Скрывая боль и негодование, она попыталась перехватить взгляд Корбетта, но его интерес был явно сосредоточен на брате.

В растерянности она сделала движение, как бы собираясь снять руку с его локтя, но он удержал ее, положив ладонь другой руки поверх ее пальцев. Будь она у себя дома, она бы не позволила ему таким образом себя остановить; но здесь, в этой странной и подавляющей обстановке, она колебалась, стоит ли давать волю своему нраву. Разозленная и униженная, она смирилась с необходимостью находиться при муже. Но ее растущее доверие к нему было сильно поколеблено.

Наблюдая за беседой мужчин, Лиллиана не могла понять едва ли не заискивающего обращения Корбетта с этим человеком — братом! — к которому он, по ее глубокому убеждению, не питал ни малейшей привязанности и которого попросту не любил. Потом ее вдруг словно озарило: может быть, Хью был одним из «стервятников», о которых Корбетт отзывался с таким омерзением, но с которыми был вынужден поддерживать связь из-за какого-то своего дела.

— Вы только что приехали? — Хью был вежлив, но беседа явно не представляла для него интереса, а глаза его все время бегали по сторонам.

— Да, сегодня днем, — натянуто подтвердил Корбетт. — В док прибыли кое-какие мои грузы, и я хотел бы проверить, что все доставлено в целости и сохранности.

— Грузы? Сокровища из Турции, я полагаю?

Вот теперь Хью явно загорелся интересом, но не меньшим, чем Лиллиана. Она впервые слышала о каких-то грузах. Неужели у него могут быть еще какие-то богатства, кроме тех, которые он доставил в Оррик в обозе своего отряда? Она дотронулась до роскошного ожерелья, которое получила от него. Или, может быть, думала она, он сказал это только для того, чтобы отвлечь внимание Хью от истинных целей своего приезда в Лондон, каковы бы ни были эти цели. Корбетт беспечно пожал плечами.

— Я путешествовал в разных краях. Вот и отправлял на родину всякое добро.

— Ты что-нибудь знаешь о короле Эдуарде? — спросил Хью как бы между делом. — Собирается он хоть когда-нибудь возвратиться в Англию?

Лиллиана почувствовала, как закостенела его рука под ее ладонью. Но когда она взглянула на него, ей показалось, что вопрос никак его не заинтересовал.

— Должен же он когда-нибудь вернуться, — ответил Корбетт легкомысленно.

И все-таки она чувствовала, что в том, как Корбетт понимал свою преданность королю, нет места легкомыслию. Такое прозвище, как Королевский Кречет, даром не дается. Если он притворяется равнодушным, значит, тому есть причина. И совершенно ясно, что Хью — не из тех, с кем Корбетт склонен быть откровенным.

В этом выводе Лиллиана обрела некое утешение, хотя она почти ничего не знала о действительном положении вещей; ей требовалось еще многое обдумать. Она твердо вознамерилась разобраться в том, что стоит за таинственными отъездами и возвращениями ее скрытного супруга. Но настанет день, когда он узнает, что она действительно достойна его доверия.

Тут к ним присоединились еще двое мужчин, которым она была представлена. Чарльз и Роджер Харвики оказались близнецами, чуть постарше ее самой… Оба были хрупкого сложения, а лица, напоминавшие эльфов, попеременно казались то забавно-детскими, то до смешного взрослыми.

— Мы рады, что вы вернулись. — Роджер с воодушевлением пожал руку Корбетта.

— Но возмущены, что не получили приглашения к вам на свадьбу, — добавил Чарльз.

— Нам пришлось поспешить со свадьбой, — ответил Корбетт, бросив на Лиллиану предостерегающий взгляд.

— Тем не менее вы должны как-то нас вознаградить за то, что лишили друзей такого удовольствия, — вставил один из парочки.

— Да, — поддержал другой. — За вами должок: вы просто обязаны устроить для всех ваших друзей какое-нибудь празднество. За ваш счет, разумеется.

— Может быть, Корбетт раскошелится в этом году на устройство рождественских увеселений в Оррике? — ровным голосом предложил Хью.

Сказано это было небрежно, словно такая замечательная мысль только сейчас залетела к нему в голову. Но Лиллиана невольно подумала, что за этим — с виду безобидным — предложением кроется какой-то умысел. Рука Корбетта слегка напряглась, и Лиллиана не сомневалась, что и он чувствует то же самое.

Чарльз и Роджер немедленно загорелись этой идеей и стали шумно добиваться согласия Корбетта. Однако, когда согласие было наконец дано, Лиллиану поразила неведомо откуда взявшаяся у нее уверенность, что Корбетта этот план вдохновляет даже больше, чем всех остальных. Ей было трудно истолковать его странную реакцию, но для нее было очевидно, что это как-то связано с его недоверием к брату. Корбетт что-то задумал, но что именно — она не могла догадаться. Тем не менее она безусловно предпочитала, чтобы все нити управления — неважно чем — находились в его руках — и, следовательно, в Оррике, а не где-нибудь еще.

Начиная с этого момента вечер протекал довольно гладко Корбетт был непривычно оживлен; он встретил множество старых знакомых — Лиллиана потом даже не всех могла вспомнить. С женой он был безупречно галантен и не допускал, чтобы беседа становилась непонятной или — по его мнению — неинтересной для нее. Она бы могла заподозрить, что это следует объяснить скорее недоверием, чем заботой о ней, если бы он не был настроен так беспечно. Но, так или иначе, ей не в чем было его упрекнуть.

К тому времени, когда они покинули парадный зал, Лиллиана уже падала с ног от усталости. У нее не было ни малейшего представления о времени: хотя многие свечи и факелы уже догорели до конца, целая армия слуг была наготове, чтобы заменить светильник, так что все общество при желании могло находиться здесь хоть до утра.

— Итак, какие же истории ты будешь рассказывать про Лондон, когда мы вернемся в Оррик? — спросил Корбетт, когда они поднимались по ступеням дворца к себе в спальню.

Лиллиана подняла ладонь ко рту, чтобы скрыть зевок, а потом еще тяжелее оперлась на его сильную руку.

— Я видела совсем мало, но то, что видела, — чрезвычайно странно.

Корбетт усмехнулся.

— И что же показалось тебе таким странным?

— А по-твоему не странно, что на таком праздничном приеме гостей не пригласили поужинать? Вот уж никогда не подумала бы, что такое бывает, — слуги все время снуют туда-сюда, гости берут еду прямо с подносов и при этом не прерывают болтовню ни на минуту! А когда кому-то надоедает одна группа, он переходит к другой.

На этот раз Корбетт громко засмеялся.

— Мы не на пир ходили, моя маленькая деревенская женушка.

Взглянув на его улыбающееся лицо, Лиллиана нахмурилась:

— Тогда… тогда зачем я одевалась в свое лучшее… зачем другие женщины так нарядились… если не для того, чтобы поужинать в парадном зале Белой Башни?

— На самом деле это было собрание Совета Королевства, но без всяких торжественных церемоний. А болтовня… да чаще всего болтовня не имеет никаких последствий, но порой она оказывается делом первостепенной важности.

Лиллиана просто оторопела от такого поразительного открытия. Конечно, легкие беседы и хаотические переходы с места на место никак не укладывались в рамки ее представлений о собрании Совета Королевства. И только когда они вошли в свою спальню, она заговорила снова.

— Если это так, то получается, что дела государственной важности могут решаться прямо у меня за спиной.

— И даже под твоим маленьким хорошеньким носиком.

Лиллиана обратила к нему широко открытые янтарные глаза.

— А то, что ты принял предложение Хью насчет празднования Рождества, — не одно из таких дел?

Ответ Корбетта не усыпил ее подозрений, хотя прозвучал вполне уверенно:

— Это было хорошее предложение, и оно позволит быстрее восстановить спокойствие в Уиндермир-Фолде.

Она мягко улыбнулась.

— Не могу с тобой не согласиться.

— Я бы в конечном счете и сам это предложил, — настаивал он.

— Это было бы очень мудро с вашей стороны, милорд.

Корбетт угрюмо посмотрел на нее.

— Ты смеешься надо мной, жена? Ты сердишься, что я не посоветовался с тобой, прежде чем принимать решение, и теперь пытаешься таким образом разозлить меня?

— Я не сержусь. И я вовсе не собиралась злить тебя, столь охотно соглашаясь с твоими планами.

Лиллиана отвернулась в сторону. Ей было приятно, что она может так верно угадывать движения его души, хотя пока она и не знала, зачем ему собирать гостей в Оррике.

— Ну хорошо, а где моя служанка?

Тут Корбетт схватил ее на руки и закружил, и кружил до тех пор, пока она не уткнулась лицом ему в шею.

— Служанка тебе не нужна. Я вполне способен раздеть свою жену без посторонней помощи.

Он поставил ее на ноги, но ей пришлось прильнуть к нему в поисках опоры.

— О! Но это же неприлично! — запротестовала она. Голова у нее все еще кружилась. — Ты даже понятия не имеешь, как слуги любят сплетничать. Утром начнутся такие пересуды!..

Горячие губы Корбетта коснулись ее шеи, а потом он сказал:

— Когда придет утро, служанки начнут перешептываться и судачить о том, как влюблен лорд Корбетт в свою молодую жену. К полудню их хозяйки уже будут с состраданием посматривать в твою сторону, узнав, какое тяжелое бремя тебе приходится нести, — бремя похотливого внимания твоего собственного супруга. — Корбетт наклонился к ее лицу и медленно провел кончиком языка по нежному краю ее губ. — Но когда ближе к вечеру начнется собрание Совета, мне будут приносить поздравления — и завидовать — все мужчины, все до единого. Потому что со мной — моя красавица жена, и никто не слышал от нее никаких жалоб.

Губы Лиллианы потянулись навстречу неотразимым губам Корбетта, навстречу его пьянящему поцелую. Это правда, подумала она, прежде чем отдалась во власть страсти, нарастающей в них обоих. Жалоб от нее не услышат.

Глава 16

В один прекрасный день Лиллиана сидела в светлой гостиной на третьем этаже в окружении стайки придворных дам. В камине весело пылал огонь, журчание бесед прерывалось только взрывами смеха, и время от времени чьи-то головы близко наклонялись одна к другой, чтобы можно было шепотом сообщить и с интересом выслушать какую-нибудь свежую сплетню. Но это милое времяпрепровождение не доставляло удовольствия Лиллиане.

За те восемь дней, что они провели в Лондоне, она была довольно милостиво принята в придворном обществе. Теперь она знала, кто есть кто, кто с кем дружен, а кто кого терпеть не может, хотя и изображает самую сердечную привязанность. Сначала Корбетт считал, что ей лучше оставаться в неведении относительно всех этих животрепещущих подробностей, но даже он был поражен, как много она смогла узнать от других женщин. Вспомнив о Корбетте, она задумалась и о том, почему он так строго запретил ей в его отсутствие покидать королевский дворец по какому бы то ни было поводу, и снова почувствовала досаду.

Не находя покоя, Лиллиана отложила накидку из тонкого полотна, на которой она вышивала узор из шелковых узелков, и встала со скамьи, которую разделяла с леди Элизабет. Недовольно поджав губы, она прошла по великолепному ковру, на котором в удобных позах, откинувшись на большие узорные подушки, сидели дамы, в глубокую оконную нишу и протерла на запотевшем стекле кружок, чтобы можно было выглянуть наружу.

Уже шел декабрь, наступили холода, но солнце светило ярко, и ей, более чем когда-нибудь, хотелось вырваться из душной гостиной. Она сама не знала, что ее так гнетет, — то ли болтовня дам, то ли усыпляющая жара. Но у нее было такое чувство, что если она не выйдет на свежий воздух — для прогулки пешком или на лошади, или для чего угодно другого, — она просто разлетится на куски.

Она заколебалась, представив себе, как разгневается Корбетт, если узнает о ее непослушании. Но потом ее решимость выйти только укрепилась. В конце концов, он-то уезжает и приезжает совершенно свободно. Почему же это запретно для нее — женщины, привыкшей к свежему воздуху и воспитанной так, что ей всегда разрешали, когда ей того хотелось, прокатиться верхом по окрестным полям? Почему ей нельзя хоть ненадолго дать себе передышку от этого бесконечного сидения во дворце?

Вполне убежденная в своей правоте, она спокойно выскользнула из гостиной и поспешила вниз. Кроме того, продолжала подбодрять себя Лиллиана, уже благополучно выбравшись из дворца, Корбетт ничего не узнает. Он уехал, чтобы побывать на каком-то корабле, и до вечера не явится. Она вернется задолго до него, и кто тут заметит ее отсутствие, не говоря уж о том, чтобы упомянуть об этом при муже?

Выйдя на залитый солнцем двор, Лиллиана испытала огромное облегчение.

Несмотря на обманчивый солнечный свет, погода стояла холодная, но это не устрашило Лиллиану. Поверх скромного саржевого платья у нее был надет теплый плащ, а на голове — вязаный шерстяной капюшон. Перейдя через мост, она помедлила, а затем, глубоко вдохнув холодный воздух, направилась к садам, что сбегали к реке.

Даже пахнет здесь по-другому, подумала она. Ни чистых ароматов леса, ни свежего дуновения гор.

В Лондоне запах дыма из тысяч каминов заглушает все другие запахи. Он был не так уж и неприятен, но она невольно затосковала по Оррику. Магда, наверно, вполне управляется с хозяйством. В этот час там, конечно, пекут хлеб, на вертеле жарится большая свинья или лань. А может быть, в огромном чугунном котле булькает баранья похлебка. Ферга, скорее всего, ухаживает за маленькой Элизой и присматривает, чтобы у девочки ни в чем не было недостатка. Томас… Томас, подумала она, должно быть, совсем сдал, лишившись хозяина. О, как бы она хотела сейчас оказаться там.

Лиллиана медленно брела по песчаной дорожке, пока не подошла к деревянной садовой скамье. Весной с этой скамьи, должно быть, открывался прекрасный вид на зеленую лужайку, окаймленную плетистыми розами, но сейчас это была просто ровная безлюдная площадка. С тяжелым вздохом Лиллиана уселась на скамью и уставилась перед собой невидящим взглядом.

Может быть, она и слышала приближающиеся шаги, но только звук знакомого голоса вывел ее из задумчивости.

— Что я вижу, Лиллиана, ты, наверно, совсем замерзла! — Не дожидаясь ответа, Уильям сел рядом с ней и схватил ее озябшие руки, зажав их между своими ладонями не сняв, однако, перчаток. — Что ты тут делаешь — одна, даже без камеристки или пажа для услуг?

Ей пришло в голову, что Корбетт будет крайне недоволен, узнав о появлении Уильяма в Лондоне, но, по крайней мере, сейчас она была счастлива увидеть знакомое лицо.

— А мне не требуются никакие услуги, — засмеялась она, и настроение у нее сразу поднялось. — Ты мне лучше скажи, что тебя-то привело в Лондон?

— Есть дела, которые требуют моего внимания, — неохотно ответил он, крепче стиснув ее руки. — Но я хочу побольше узнать о тебе. Тебе понравилось при дворе? Похоже, твой супруг уже тебя забросил?

— Нет, Корбетт меня не забросил, — твердо возразила Лиллиана. — У него тоже есть дела, которые требуют внимания. Кроме того, он знает, что здесь я в безопасности — под охраной дворцовой стражи.

Несколько мгновений Уильям молчал. Его синие глаза словно не могли оторваться от Лиллианы, хотя их выражение она вряд ли смогла бы описать. Они казались задумчивыми и лукавыми одновременно, и Лиллиана понимала, что за этим скрывается клубок самых разнообразных чувств.

Но в ее собственных чувствах уже не было прежнего смятения. Она знала, что должна быть верной своему супругу, да и душа ее, чем дальше, тем больше тянулась к нему. Уильяму придется отбросить даже мысль о том, что теперь между ним и ею возможны какие-то отношения, кроме дружбы.

Лиллиана собиралась уже объяснить ему все это, когда он вдруг выпустил ее руки и более серьезно взглянул на нее.

— Да. Здесь ты почти ничем не рискуешь, Лиллиана. Но даже в самой королевской резиденции есть люди, которым нельзя доверять. Я не сомневаюсь, что твой муж заботится о твоей безопасности. Однако надеюсь, что и моя забота о том же не будет превратно истолкована — ни им, ни тобой.

Эта маленькая умиротворяющая речь принесла Лиллиане огромное облегчение.

— О, Уильям, я очень ценю твою заботу. И ты не считай меня неблагодарной. Мне было так тяжело, когда два самых дорогих для меня человека оказались врагами.

— Он — человек подозрительный. В этом он точь-в-точь как его братец.

— Да. Он ревнив, — согласилась она. — Но хотя я очень плохо знаю Хью, мне кажется, что между ними совсем мало общего. А ты хорошо знаком с семьей Колчестеров?

Уильям откинулся назад.

— Их отец был невозможным выдумщиком и никому не давал сидеть без дела. Однако, хотя он и Хью часто расходились во взглядах, Хью держал язык за зубами. Зато уж когда Колчестер достался ему, он там все перевернул с ног на голову. Ну, а Корбетт, как большинство младших сыновей, всегда стремился заслужить одобрение отца. Ему обязательно нужно было стать первым во всем — в воинском искусстве, в учености, в готовности исполнить свой долг. — Уильям усмехнулся. — Мой брат Альберт был в точности таким же. Как будто он мог получить от отца большую долю, если завоюет его привязанность… наследство-то все равно уже мое. Так же было и у Хью с Корбеттом. Но теперь Корбетт обосновался в Оррике. Думаю, что Хью не в восторге от этого. — Глаза Уильяма задумчиво сощурились. — Корбетт что-нибудь рассказывает о брате или о Колчестере?

Лиллиана колебалась. Ее немало тревожило пристальное внимание Корбетта ко всем делам брата. Хотя его высказывания всегда бывали весьма осторожными и он никогда не упоминал о Хью в беседе, ее почему-то не покидала уверенность, что именно присутствие Хью в Лондоне побудило Корбетта предпринять это путешествие. Тем не менее, высказывать эти мысли вслух не следовало.

— О Колчестере он говорит с любовью, — ответила она наконец. — Но он и Хью почти не встречаются. А ты часто видишься с Хью? — спросила она в свою очередь, пытаясь увести разговор от Корбетта.

— Мы с ним ужинали вчера… — Уильям резко замолчал а потом продолжал более легким тоном. — Мы, несомненно, можем снова увидеться с ним уже сегодня в залах Совета.

— Несомненно, — согласилась она и сразу же встала со скамьи, поплотнее закутавшись в плащ. — Ох, ну и холод. Никогда такого не было.

При этом намеке Уильям тоже поднялся на ноги. Он не заметил, что из кармана на его поясе выпал плотно сложенный пергамент. Зато Лиллиана заметила. Наклонившись, чтобы поднять его, она увидела на пергаменте эмблему Нормандии.

— Смотри, Уильям, ты уронил это письмо. Ты переписываешься с кем-то в Нормандии? У тебя там дела? Так далеко?

У нее на лице отразилась такая смесь удивления и почтения, что Уильям просиял.

— Не то, что обычно называется «делами». Но я регулярно получаю известия от кузена, а он состоит в свите короля.

— О, и как себя чувствует король? Когда он вернется? — спросила она с живейшим участием.

С покойным королем Генрихом она никогда не встречалась, но теперь лелеяла надежду, что когда-нибудь увидит короля Эдуарда. Она обратила внимание на легкую улыбку удовольствия, которое доставил Уильяму ее вопрос, но не придала ей особого значения.

— По правде говоря, дела у него довольно плохи. А здоровье… в лучшем случае, слабое. — Однако, увидев ее омрачившееся лицо, он добавил: — Но мой кузен — его врач, и он наверняка позаботится о том, чтобы Эдуарда лечили как следует. Расскажи лучше, как протекают твои дни в Лондоне.

Лиллиана с большей охотой послушала бы новости об Оррике, о котором так скучала. Но она понимала: если она проведет слишком много времени в обществе Уильяма, Корбетт наверняка об этом узнает. И потом, думала она, Уильям сейчас настроен совсем не так, как раньше, и, может быть это примирит с ним Корбетта. Если бы ей только удалось вовлечь обоих мужчин в беседу об Оррике или о любом другом безопасном предмете, о котором можно говорить без ожесточения…

Тем не менее, когда Уильям проводил ее под защиту дворцовых стен, она сочла, что не стоит рассказывать об их короткой случайной встрече. Корбетт слишком подозрителен и ревнив. Незачем подливать масла в огонь.

К немалому облегчению Лиллианы, Корбетт был в самом прекрасном расположении духа, когда вернулся из доков. Она недавно приняла ванну и была одета только в легкую рубашку. Увидев жену, он бросил на пол свою кожаную суму и прислонился к массивному дверному косяку.

— Ах, моя прелестная Лилли. Ты просто праздник для глаз. — Волчий блеск зажегся в этих самых глазах, и лицо Корбетта расплылось в одобрительной усмешке.

Лиллиана покраснела до корней волос; она еще не привыкла к такой небрежной легкости разговора между ними — даже в своих покоях.

— Я… извини, что я еще не успела одеться…

Она подала знак молчаливой служанке, которая проворно помогла ей надеть нарядное платье из тонкого заморского полотна персикового цвета. Корбетт терпеливо ждал, пока она приведет себя в порядок, и Лиллиана с досадой заметила, что это вызывает в ней нечто похожее на легкое разочарование. Неужели она ожидала, что он будет ее соблазнять каждый раз, как они останутся вдвоем? Какой стыд! Она становится просто распутной женщиной, если испытывает такое влечение к своему мужественному супругу! Уж наверно для того, чего она хотела от мужа, нашлось бы более подходящее время, чем этот ранний вечер!

Но, как ни пыталась Лиллиана себя пристыдить, она ничего не могла поделать с этим сладостным томлением, которое поднималось в ней, когда он наблюдал за ней своими темными непроницаемыми глазами. Только тогда, когда она вынула из бархатного мешочка драгоценное ожерелье, он жестом отослал служанку из комнаты и приблизился к Лиллиане.

— Ты пахнешь так же восхитительно, как выглядишь — тихо проговорил он, мягко отводя ее длинные волосы от шеи.

Когда он застегивал ожерелье, ей казалось, что каждое его прикосновение рождает вспышки тепла, которые пронзают ее, как маленькие молнии.

— Мне просто ненавистна мысль, что сегодня на тебя будут смотреть посторонние глаза, — добавил он и сводящим с ума поцелуем коснулся сзади ее шеи.

— А нам обязательно сегодня идти в залы Совета? — повернувшись к нему лицом, шепнула Лиллиана.

На какой-то миг ей показалось, что Корбетт может дрогнуть, потому что он обнял ее и прижал к себе так крепко, словно решил вообще не выпускать. Но потом она услышала его долгий вздох.

— Сегодня я должен быть там. — Почувствовав ее огорчение, он добавил: — Но если вечером все пойдет как надо, то завтра мы отбываем в Оррик.

Эта новость заставила Лиллиану светиться от счастья весь вечер. Если прежде у кого-нибудь и возникали сомнения в полнейшем согласии между лордом Корбеттом и его очаровательной женой, то в этот вечер любые сомнения развеялись. Он не отходил от нее далеко, хотя и успел переговорить со множеством лордов. Ее веселый смех звучал у него в ушах, и отзвуки ее голоса жили в нем даже тогда, когда к нему обращался кто-то другой. Его взгляд постоянно искал ее взгляда.

Что же касается Лиллианы, она тоже все время держалась поблизости от него, притом что и она сумела перекинуться какими-то словами с разными дамами и господами. У нее было такое ощущение, что она просто парит в волнах счастья и ничто не может у нее это счастье отнять.

В те немногие мгновения, когда она была предоставлена самой себе, она пыталась понять, в чем причина этого странного ликования. Конечно, она была счастлива оттого, что завтра они отправятся в обратный путь, в Оррик. Она мечтала об этом едва ли не с самого момента прибытия в Лондон. Но ей казалось странным, что накануне отъезда она наконец смогла получить удовольствие от вечера, который ничем не отличался от других, — а ведь предыдущие вечера были для нее такими утомительными.

Может быть, она радуется жизни просто потому, что счастлива, думала она. И, конечно, вскипающий в ней восторг порожден не просто известием о предстоящем отъезде. Она опять поискала Корбетта взглядом — и тут же увидела, что и его глаза уже устремлены на нее. Он стоял поблизости, беседуя с архиепископом Йоркским, и, хотя разговор шел самый оживленный, Лиллиана знала, что мыслями Корбетт с ней. Это знание вселяло в нее сладостную тайную дрожь. Кто мог подумать, что она сможет быть такой счастливой — с ним?!! На мгновение ее глаза затуманились — когда она вспомнила, с какой твердостью ее покойный отец настаивал на их союзе. Она боролась с ним на каждой пяди пути — и все-таки, если бы в ту ужасную ночь она сумела добраться до Бергрэмского аббатства… где была бы она сейчас?

Сейчас за ней увивался бы Уильям.

Эта картина открылась ей внезапно и совсем не показалась заманчивой. Правда, она могла бы выбрать иную судьбу: провести остаток дней своих в монастыре Бергрэмского аббатства или в Оррике, но на правах незамужней родственницы под бдительным оком зятя Олдиса; и то и другое было бы в равной степени непривлекательной перспективой. Слегка передернув плечами, она мысленно вознесла благодарственную молитву, затем снова взглянула на Корбетта и радостно улыбнулась. Он сразу же закончил разговор с могущественным прелатом и подошел к ней.

— Перестань меня искушать, — шепнул он так, чтобы слышала только она одна.

Лиллиана рассмеялась.

— Ах, значит, я тебя искушаю, вот как? А я-то думала, что просто глазею на своего мужа. Ты предпочел бы, чтобы я этого не делала?

— Что я бы предпочел… — Он нежно провел большим пальцем вниз, по краю ее щеки, а потом — по нижней губе. Только с большим усилием он отнял руку от ее лица. — Что я бы предпочел… — прошептал он хрипло… — так это узнать, какие мысли… нет, какие чувства прячутся за твоими невинными янтарными глазами.

Несколько секунд она обдумывала его слова, честно пытаясь сообразить, каковы же ее чувства. И в мгновенном озарении ей явилась истина.

Она любит его.

Это было не просто уважение. Не просто желание. Чувство, обуревающее ее, было неизмеримо сильнее, и уже осознание этого наполняло душу благоговением. В какой-то миг ее трудного, бурного замужества она глубоко и безоглядно полюбила своего супруга.

Ничего подобного она и ожидать не смела, и в это почти невозможно было поверить. Она любит его.

Но как могла она открыть такие чувства ему — ведь движения его собственной души до сих пор были для нее полнейшей загадкой? Еще мгновение она всматривалась в его дымчатые серые глаза, а потом в растерянности опустила голову. Ее чувства были видны как на ладони, а он слишком хорошо умел прятать свои.

— Я счастлива, — призналась она тихо, а потом отважно подняла на него глаза. — А ты?

— Да.

Одно короткое, прекрасное слово… и все-таки оно значило для Лиллианы больше, чем она смела надеяться. Он счастлив с ней. Она думала, что так оно и есть, но это легкое «да» прозвучало желанным подтверждением. Она словно онемела от головокружительного вихря чувств. Но ее растерянная улыбка и блестящие глаза делали слова ненужными.

С очевидным удовлетворением Корбетт наклонился к самому ее уху и прошептал:

— Какой у тебя соблазнительный вид, моя Лилли. Мне требуется вся сила воли, какая у меня есть, чтобы не схватить тебя и не унести сейчас же наверх, в какое-нибудь более укромное место.

— Я согласна, — тихо ответила Лиллиана, не подумав.

Конечно, это были слишком смелые слова. И все-таки, когда она увидела, какое пламя вспыхнуло в глазах Корбетта, она ни за что не взяла бы их назад.

Корбетт издал приглушенный стон, а затем глубоко вздохнул.

— Мне нужно завершить еще одно дело, но уж потом ничто не удержит меня: я воспользуюсь твоим согласием.

— Корбетт! — ахнула она, на лице у него было написано такое неприкрытое вожделение, что она могла не сомневаться: он способен именно так и поступить перед лицом всех собравшихся. — Ты же не думаешь в самом деле сотворить такое?

— Ах, ты меня искушаешь так, что никакому мужчине этого не выдержать.

— Да что ты! — Лиллиана разрывалась между восторженным предвкушением и самым подлинным страхом, что он сделает так, как сказал. — Ты не должен так меня унижать.

— Унижать? Тебя? Я бы это так не называл. Да ведь каждый мужчина здесь завидует мне, что у меня такая красавица жена! И при дворе не сыщется ни одной дамы, которая, в свою очередь, не зеленела бы от зависти к тебе из-за того, что она-то не столь желанна для своего супруга.

Тут Лиллиана засмеялась. В глазах у нее заплясали бесенята, когда она увидела, какую пытку выдерживает сейчас ее супруг. Прекрасно: в эту игру могут играть двое.

— Тогда я ухожу отсюда немедленно. Пока ты будешь тут продолжать свои утомительные беседы с архиепископом, или с графом Глостером, или с кем там тебе еще необходимо повидаться, я пройду через парк и поднимусь в нашу комнату.

Корбетт шагнул к ней, но она отступила назад, не переставая дразнить его:

— Пока ты будешь толковать об овцах и шерсти, я сниму с головы сеточку и шпильки и распущу волосы по плечам. — Она таинственно понизила голос. — А когда ты перейдешь к обсуждению кораблей и солдат, я расшнурую платье и сниму его.

Ее глаза сияли восторгом, потому что лицо Корбетта было упрямым и растерянным, когда он, шаг за шагом, следовал за ней в переполненном зале.

— А когда ты начнешь тревожиться насчет слабого здоровья короля, я улягусь в нашу постель. Но если ты будешь отсутствовать слишком долго, я засну.

— Слабого здоровья короля? — Корбетт едва не подскочил от удивления. — Что ты знаешь о таких вещах?

Она, однако, не расслышала его вопроса, потому что, пятясь от него, нечаянно натолкнулась спиной на какого-то полного престарелого господина. Не видела она и подозрительного выражения, которое появилось на лице у Корбетта от ее последних слов, потому что в это время она приносила извинения упомянутому господину. Когда она наконец бросила мужу прощальную улыбку, прежде чем убежать вверх по лестнице, она увидела только, что он потемневшим взглядом, нахмурившись, смотрит ей вслед. Она не могла знать, что взгляд его оставался сумрачным и неподвижным еще долгое время после того, как она скрылась из виду.

День был в разгаре, когда они покинули башню. Проснувшись очень поздно, Лиллиана узнала, что Корбетт уже ушел, чтобы проследить за приготовлениями к отъезду. Однако у нее не было времени для разочарований, ибо, едва она открыла глаза, рядом сразу возникла служанка, призывающая ее подняться и приступить к сборам. Она даже не видела Корбетта до тех пор, пока не спустилась к Тауэр-Грин, где седлали и запрягали лошадей. Но даже от одного вида его высокой мускулистой фигуры на Лиллиану мгновенно обрушились воспоминания минувшей ночи.

Он пришел очень поздно, что ее немало раздосадовало. Но хотя он и заставил ее ждать, он добросовестно оказал ей все признаки супружеского внимания. На этот раз в их телесной близости совсем не было оттенка радостной игры, которую предвещала забавная перепалка. Напротив, Корбетт был странно серьезен и, по-видимому, намерен доставить ей всяческое наслаждение, почти не заботясь о собственном удовольствии. Их соединение было пылким и молчаливым, и когда миновало мгновение их общей завершающей вспышки, они оба были измотаны и опустошены. Все это выглядело так, словно Корбетт задался целью как-то поглотить ее — и тело, и душу. А потом он всю ночь удерживал ее, тесно прижимая к себе.

Но теперь, окруженный своими воинами и слугами, которые нагружали вьючных животных, он не выказал ни малейшего признака привязанности к ней — или хотя бы намека на близость. Но Лиллиана уже научилась немного лучше понимать его и знала, что в его взгляде — пусть даже беглом — не было недостатка внимания к ней. Она терпеливо ждала около своей серой в яблоках лошади, наблюдая, как он проверяет мельчайшие детали их готовности к путешествию. И только когда все было сделано как надо, он приблизился к ней в сопровождении священника.

— Брат Клавери благословит нас в дорогу, — объявил Корбетт.

Он не обратился к ней с приветствием, но его глаза пожирали ее так откровенно, что она залилась краской. Для нее пришлась очень кстати возможность благонравно склонить голову и выслушать многословные речи брата Клавери о благополучном путешествии. Все молились о ясной погоде, ровных дорогах, безопасности от нападений и, как всегда, о добром здравии короля.

Однако, когда священник удалился, Корбетт тихо заметил:

— Да, всем нам надлежит усердно молиться о добром здравии короля.

— Так что же, он действительно тяжело болен?

— Почему ты думаешь, что он болен? — спросил Корбетт, провожая Лиллиану к ее лошади. — Кто заронил такую мысль тебе в голову?

Лиллиана заколебалась. Конечно, она это услыхала от Уильяма. Но прошлым вечером он не показывался в залах Совета, и теперь, когда они покидали Лондон, было бессмысленно называть его имя.

— Я… я не помню точно, кто об этом упоминал. Может быть, просто услышала чей-то разговор… — Она беспечно махнула рукой. — Я тут перезнакомилась с таким множеством людей, что, по-моему, это вообще чудо, если я припомню их имена, не говоря уже о том, кто именно сказал какой-то обрывок сплетни…

— Да, конечно, это так легко — забыть, кто что говорит… и чьим словам можно верить при дворе, — согласился Корбетт.

В его голосе прозвучала странная нотка, и на какой-то момент Лиллиана испугалась: может быть, он ей не поверил? Однако, насколько она могла судить, он вполне удовольствовался ее объяснением. Она испытала огромное облегчение, когда он проследил, чтобы она должным образом устроилась в седле, и сам сел на своего коня. Она была слишком счастлива оттого, что их пребывание в Лондоне подошло к концу, и надеялась, что ее присутствие здесь больше не понадобится, во всяком случае, в ближайшем будущем.

День выдался довольно погожий, хотя и холодный, с резкими порывами ветра. Перепаханные поля отдыхали: урожай был давно снят, а до нового посева оставались долгие месяцы. Пастухи, охраняющие своих овец, переходили с места на место на просторных лугах, а их неостриженные подопечные отыскивали скудеющий корм. В глубине лесов трудились дровосеки, спеша воспользоваться благоприятной погодой, прежде чем налетит следующая зимняя буря; то тут, то там виднелись их повозки, запряженные волами. Дети, собирающие хворост и щепки для растопки, возбужденно выбежали к дороге, когда заметили, что приближается рыцарский отряд. Сначала они робко прятались за кустами и стволами деревьев, пока не увидели, что Лиллиана улыбнулась им и дружелюбно помахала рукой. Тогда они поспешили поближе подпрыгивая, обгоняя друг друга и толкаясь локтями, чтобы лучше рассмотреть благородную леди и грозных рыцарей.

Корбетт ехал молча, погруженный в свои мысли. Лиллиана все еще чувствовала себя виноватой, что солгала ему — пусть и по пустяку; и она была почти рада, что ей не приходится смотреть ему в лицо.

Они остановились на лугу близ Сент-Олбенс, чтобы немного подкрепиться; затем снова двинулись в путь, рассчитывая успеть в Уоберн до наступления сумерек. День близился к концу; на западе начали собираться тучи. Ветер становился все более резким, и казалось, что небо темнеет быстрее, чем обычно.

Отряд вступил под своды леса. Лиллиана вспомнила, что сразу же за поворотом дороги должен находиться древний каменный мост через ручей, а там недалеко и до Уобернского аббатства. Ее мысли невольно обратились к таким приятным предметам, как горячая еда и мягкая постель, когда послышались крики и началась какая-то суматоха.

Все произошло так быстро, что она едва успела понять, что случилось. Она услышала громогласный приказ Корбетта: «К оружию! К оружию!» Потом кто-то выдернул у нее из рук поводья, и она оказалась окруженной кольцом из рыцарей. Чья-то мускулистая рука пригнула ее голову к холке испуганной лошади, и сквозь мешанину седел, колен и щитов она вообще ничего не могла разглядеть.

— Пригнитесь, миледи! Держитесь пониже! — приказал кто-то.

Но Лиллиана была слишком ошеломлена, чтобы повиноваться. Она была в относительной безопасности в окружении охранников и понимала это. Но Корбетт был не здесь. Слышен был его чистый громкий голос, выкрикивающий короткие команды. Потом и эти звуки стали неразличимы; их заглушил звенящий лязг ударов металла по металлу, клинка по клинку, меча по щиту. Тщетно пыталась она увидеть Корбетта, убедиться, что он невредим. Но ничего не могла разглядеть, кроме скопища сражающихся всадников. Поднявшаяся пыль делала их неузнаваемыми — каждый мог в равной мере оказаться другом или врагом.

Потом она увидела его — высокого и грозного; он бился в самой гуще схватки. В одной руке у него был длинный стальной клинок, которым он орудовал с дьявольской точностью, в другой — щит, столь же послушный ему. Какой-то всадник в латах атаковал Корбетта сбоку, но прежде чем он успел нанести удар, огромный жеребец Корбетта толкнул могучим плечом в грудь вражеского коня. Одним смертоносным ударом Корбетт отсек по плечо руку противника, потерявшего равновесие, и тот с воплем упал под копыта коней.

И сразу последовала новая подлая атака на Корбетта со спины. Но, подобно дьяволу, который видит все и впереди, и позади себя, Корбетт внезапно отклонился влево и ударил мечом назад. Раздался крик предсмертной муки, но скоро и он потерялся среди проклятий, стонов и других звуков боя.

Лиллиана была настолько потрясена, что даже не испугалась по-настоящему. Все случилось так стремительно, что казалось нереальным, и она наблюдала ужасную сцену скорей с интересом, чем с каким-либо иным чувством. Она не могла отвести взгляд от мужа, который круто расправлялся со своими несостоявшимися убийцами. Как машина, построенная для войны и только для войны, он повергал наземь недругов, показывая пример своим соратникам.

Только когда трое из вражеского стана галопом умчались прочь, сопровождаемые четырьмя лошадьми без седоков, Лиллиана смогла перевести дух. Удары сердца отдавались в ушах, а ногти впивались в ладони до крови, так крепко были стиснуты ее руки.

Но это не имело значения, потому что Корбетт был жив.

— Корбетт! — вскричала она, но вместо крика у нее вырвался лишь сухой прерывающийся шепот.

Однако он обернулся к ней, словно каким-то образом все-таки услышал. Выражение его лица в этот момент было устрашающим в своей неостывшей ярости. Огонь сражения еще не угас в его глазах, и Лиллиана содрогнулась при виде темных чувств, которые он еще не успел запрятать в глубь души. Если она когда-то и гадала, почему его прозвали Королевским Кречетом, теперь она знала ответ. Он был грозным и смертельно опасным рыцарем — человеком, которого никому не дано легко одолеть.

И все же его верность — это нечто такое, что следует ценить. Она хотела подъехать к нему, но по его безмолвному указанию охранники развернули ее лошадь. Затем они окружили ее живой стеной, и весь отряд направился к Уобернскому аббатству.

Глава 17

Корбетт стащил свой тяжелый дорожный мешок с лямками и бросил его на пол.

Сэр Рокк наблюдал, как беспокойно меряет шагами комнату его лорд, но благоразумно помалкивал. Он наполнил элем две больших кружки и подал Корбетту одну из них.

Корбетт обтер лоб тыльной стороной ладони, взял кружку и осушил ее залпом. Только после этого он обратил к другу угрюмый взгляд.

— Кое-кто наконец начал шевелиться.

— Значит, ты получил доказательства, которых требует король?

— Скоро получу. Я пригласил всех актеров, занятых в этом фарсе, в Оррик — на Рождественские празднества. Мы их изобличим раз и навсегда…

— Было бы много легче, если бы с ними просто приключился какой-нибудь «несчастный случай», — проворчал Рокк. — Тогда не осталось бы никаких изменников, и одной заботой стало бы меньше.

— Может быть, королю Генриху, отцу Эдуарда, такой способ и пришелся бы по душе, — возразил Корбетт. — Но Эдуард предпочел бы, чтобы они ответили по закону королевства. Его месть, если она последует, будет, безусловно, суровой, но и она также свершится в рамках закона.

— Тогда, похоже, нам придется вытерпеть это «праздничное» сборище и выкурить крыс из норы.

— Они уже задергались. — Корбетт все так же расхаживал по просторному помещению с низкими сводами, которое было отведено для его рыцарей. — На нас напали в нескольких часах езды от Лондона.

— Что?! Гром и молния! Кто напал?

Корбетт пожал плечами.

— Шайка странствующих рыцарей. Их нанимал какой-то посредник, если судить по предсмертным словам одного из них. Мы не знаем, кто в действительности задумал это нападение.

— Но подозрения у тебя есть, — подстрекнул его Рокк.

Корбетт помолчал и снова потер шрам над бровью.

— Да, подозрения есть. Паутина становится все плотнее. Тем, кто хочет смерти Эдуарда, и я не нужен в живых. В Лондоне гуляет множество слухов и сплетен насчет затянувшегося пребывания короля в Нормандии. Короля пытались отравить, но мы держим это в строжайшем секрете. В тайну посвящены только самые доверенные советники.

— Но он жив? — встревожился Рокк.

— Элеонора рядом с ним, и его здоровье с каждым днем улучшается. Но сведения как-то просачиваются. — Корбетт помолчал, а потом с усмешкой взглянул на Рокка. — Я слышал о болезни короля от моей собственной жены.

— От твоей жены? — Светлые кустистые брови Рокка сошлись на переносице. — Каким образом такие важные тайны становятся достоянием придворных сплетниц?

— Я не думаю, что она узнала это от женщин. — Корбетт снова помолчал и невидящим взглядом уставился в каменную стену. — Королевский медик Ричард Горэм — кузен Уильяма Дирна. Ричарда подозревают в покушении на жизнь Эдуарда, хотя сам почтенный врач пока об этом не знает. А я уже выяснил, что он часто переписывается с двоюродным братцем.

— Уильяма в Оррике уже нет, — заметил Рокк с самым угрюмым видом. — Он уехал через три дня после вас.

— И объявился в Лондоне. Только держался так, чтобы не попадаться мне на глаза. Правда, я узнал, что он искал встречи с Лиллианой.

— Значит, это от него она узнала, что король отравлен!

Корбетт снова зашагал по комнате. Он потеребил тяжелый шерстяной занавес у окна и только после этого обернулся к другу:

— Про яд она даже не упомянула.

— А это как раз может быть доказательством вины, — фыркнул Рокк. — Было бы величайшей глупостью с ее стороны показать, что она хоть что-нибудь знает о делах Эдуарда. Но ведь мало найдется женщин, умеющих вовремя придержать язык. Дурак Уильям, если открыл ей такую тайну.

Внезапно он осекся: новая мысль поразила его.

— А может быть, дело не так просто. А вдруг она причастна к заговору? Что ни говори, Оррик стоит в самом центре этого осиного гнезда.

— У меня нет оснований подозревать ее в измене.

— Если не в измене, то, возможно… — яростный взгляд Корбетта заставил его замолчать. — Ты не можешь себе позволить такую роскошь, как эта чертова благородная доверчивость. Ты же знаешь, что Уильям замешан. И, вероятно, даже твой брат.

— Да, Уильям замешан. Да, он дурак, и это наша удача. Нам остается только доказать его вину и вину его сообщников.

— А если среди его сообщников окажется твой брат? Или твоя жена? — настаивал Рокк.

Корбетт ответил не сразу. Когда же он заговорил, голос его звучал зловеще:

— Тогда им не будет пощады.

Лиллиана опустилась на узкую обитую кожей скамью и потерла ноющую спину. Она выдохлась вконец. Все у нее болело от сидения в этом гнусном дамском седле, и она сама не знала, чего хотела больше: забраться в ванну или в постель.

— От вас пахнет лошадьми, вся одежда заляпана грязью — проворчала Магда, сняв с Лиллианы дорожный плащ и начиная распускать шнуровку ее грубой шерстяной туники.

— А от тебя пахнет свежим хлебом и… и младенцем. — Лиллиана улыбнулась, несмотря на всю свою усталость. — Как дела у малышки Элизы? Я бы хотела сейчас же ее повидать…

— Она сейчас сладко спит, и вы тоже скоро будете сладко спать. Как примете ванну и поедите, вам надо укладываться!

Лиллиана вздохнула. Как хорошо оказаться дома! Магда и Ферга содержали хозяйство в порядке, и даже Томас держался поблизости, улыбаясь ей такой привычной улыбкой. Пусть в Лондоне красуются другие, более знатные дамы. Она с радостью останется простой деревенской мышкой.

Обратный путь оказался куда более трудным, чем путешествие в Лондон. Корбетт сам мчался во весь опор и никому не позволял отставать. Он не щадил ни людей, ни животных, движимый решимостью скорее добраться до безопасных земель Оррика. Лиллиана опустила голову и задумалась.

В течение всего путешествия Корбетт держался вдали от нее. Конечно, она понимала, что главной его заботой была их безопасность. Даже сейчас по спине у нее пробегал озноб, когда она вспоминала, как он был страшен во время стычки с напавшими на них рыцарями. Но теперь-то они дома и все должно быть в порядке.

Была и другая причина для тревог — предстоящие Рождественские праздники. Почему Корбетт хотел развлекать людей, которые ему неприятны, да еще так скоро после смерти ее отца — это оставалось для нее тайной. Но в пути он все время пребывал в дурном настроении, и она не посмела расспрашивать его.

По просьбе Магды она подняла руки, чтобы та могла снять с нее через голову тунику.

— Нам предстоит трудное дело, — сказала Лиллиана; ее голос глухо доносился из-под тяжелой туники.

— Уж не знаю, о чем вы толкуете, только любое дело может подождать до завтра, — возразила Магда, подталкивая Лиллиану к ванне, установленной перед горящим камином, над ванной клубился пар.

— Это ты сейчас так говоришь, — ответила Лиллиана, позволяя женщине снять с нее остальную одежду. — Но для того чтобы исполнить пожелание милорда мужа, потребуется каждая пара рук в Оррике.

— Вы можете умилостивить его одной улыбкой.

Лиллиана усмехнулась и благодарно погрузилась в теплую воду.

— Ах если бы это было так, — вздохнула она. — Но я говорю о Рождественских праздниках. Он пригласил почти сотню гостей! Подумай, что это значит, Магда. Мы должны развлекать их в день святого Фомы, приготовить подарки и большое застолье на Рождество, а потом снова — на Крещение. Если погода не будет благоприятствовать путешествию, гости могут задержаться до Избиения Младенцев — Бог даст, они вспомнят, что в этот день положено поститься. И уж наверняка найдутся такие, кто останется до Двенадцатой ночи! — Она облизнула пересохшие губы, уже заранее устрашенная размахом стоящей перед ней задачи. — В лучшем случае, если повезет, они разъедутся к Сретению!

Но, как ни пугала Лиллиану перспектива таких грандиозных увеселений, в сердце у нее зарождалось и какое-то тайное удовлетворение. Корбетт полагался на нее: он верил, что она сумеет подготовить замок, предусмотреть каждую мелочь празднеств, которые продлятся не одну неделю. Когда наконец она забралась на свою высокую кровать, она уже наметила перечень блюд, которые украсят стол во время пиров, и продумала, где будет размещать гостей и какие виды развлечений им предложит.

Она твердо решила не засыпать, пока не придет Корбетт, но сон в конце концов сморил ее. Она пыталась бороться; мысли, которые приходили наяву, мешались с самыми странными сновидениями. «Дождись Корбетта, » — приказывала она себе. И все-таки последний образ, который сохранила ее память, был образом огромной черной птицы, описывающей круги в небе над заснеженной равниной, где одинокий белый цветок осмелился поднять свой тонкий венчик.

Сэр Рокк наблюдал за ней более пристально, чем когда-либо раньше, хотя и старался — очень усердно — делать это без назойливости и незаметно. Лиллиана постоянно чувствовала на себе его взгляд. Она, может быть, и пожаловалась бы Корбетту, но он держался как-то странно-натянуто. Иногда казалось, что он тоже пытался вглядеться ей в самую душу, как будто ему было недостаточно того, что он видел на поверхности.

Во всем остальном дела шли неплохо. Слуги прониклись сознанием важности своих дел и прилежно работали даже в отсутствие лорда и леди; маленькая Элиза росла не по дням, а по часам.

И все-таки Лиллиана чувствовала: что-то неладно.

На третий день их пребывания в Оррике она решила поговорить об этом с Корбеттом. Он уехал куда-то со своими бойцами, как было и в два прошедших дня; возвращались они лишь с наступлением вечера.

Лиллиана заперла кухонную кладовую, а затем поднялась на четыре невысоких ступеньки. Наверху она ощутила легкое головокружение, но вскоре оно прошло, и она продолжала свой путь. Корбетт был непривычно вспыльчив во время своих занятий с несчастными стражниками замка, арбалетчиками и своими собственными рыцарями. Ей, однако, следовало бы радоваться: уж пусть он лучше гоняет их до полного изнеможения, чем срывает свое плохое настроение на ней. Однако каждый раз, когда он поздней ночью добирался до постели и почти сразу засыпал беспокойным сном, она не могла вполне совладать с досадой.

Но сегодня ночью будет по-другому, обещала она себе. Сегодня будет по-другому.

Однако при всей ее решимости получилось так, что еще до начала ужина на нее накатила непривычная усталость. Корбетт был явно чем-то расстроен, но тем не менее ему бросилось в глаза ее очевидное переутомление.

— Над чем ты так трудишься, если зеваешь в такой ранний час? — спросил он ее таким легким тоном, какого она уже неделю не слышала.

— Эти труды совсем не похожи на твои, но от них тоже устаешь.

Он усадил ее за господский стол и занял свое место рядом с ней.

— Должен признаться, я знаю очень мало о том, как проводят свои дни благородные дамы.

— Я еще меньше знаю о том, как их проводишь ты, — отозвалась Лиллиана более унылым голосом, чем собиралась.

Корбетт устремил на нее упорный, пытливый взгляд.

— На Востоке я узнал многое об обороне крепостей. И о вероломстве. — Он помолчал. — Я хочу сделать Оррик неприступным. Я хочу, чтобы стражники были хорошо обучены и чтобы все средства обороны замка всегда были наготове.

Ей пришло в голову, что у Оррика никогда не было серьезных врагов, кроме Колчестера. Рассуждая здраво, следует признать, что этой угрозы теперь нет. Но тогда как объяснить нападение на них?

— Значит, у тебя… у тебя так много врагов? — спросила она, запинаясь.

Зоркие глаза Корбетта снова остановились на ней, но ответил он сдержанно:

— Те, кто напал на нас, вряд ли были просто грабителями.

— Ты всегда уклонялся от моих вопросов о том дне, — упрекнула Лиллиана, которая от растерянности и усталости чувствовала себя совершенно обессиленной. — Ты узнал, кто это был?

На мгновение ей показалось, что он собирается довериться ей, собирается сказать правду — кого он подозревает в том бесчестном злодеянии. Но вдруг в конце залы возникла какая-то суматоха, которая привлекла его внимание.

Подняв глаза, Лиллиана увидела сэра Рокка, направляющегося к ним с самым негодующим видом.

— Только что прибыл сэр Уильям Дирн. Он ожидает, что его впустят в замок и отнесутся к нему как к гостю.

Лиллиана взглянула на Корбетта, но тот уставился на Рокка. Между ними существовало какое-то понимание — нечто такое, что полностью исключало ее участие.

— А почему бы не отнестись к нему как к гостю? — требовательно спросила она, подстрекаемая скорее их недоверием к ней, чем былой дружбой с Уильямом. — Его дочь поручена моим заботам. В качестве гостя он заслуживает всяческого внимания. Я предлагаю вам помнить свое место, сэр Рокк. В этом замке приемом гостей ведаю я.

Жестом она приказала двум слугам позаботиться об Уильяме, но не собиралась оставаться в зале, чтобы проверить, как выполнен ее приказ. Его приезд стал последней каплей этого долгого и изнурительного дня. Всякий аппетит у нее пропал. Сэр Рокк на нее злится. Корбетт ведет себя очень странно, и что-то непохоже, что ей удастся наладить человеческие отношения между мужем и Уильямом.

Она встала, чтобы уйти, но Корбетт схватил ее за руку и пристально посмотрел на нее.

— Ты хочешь упорхнуть? Хочешь уклониться от выполнения своих обязанностей — госпожи этого замка и хозяйки пира?

Взявшиеся неизвестно откуда слезы подступили к ее глазам.

— Слуги достаточно вышколены, чтобы подать жаркое, — с трудом выговорила она, потом метнула возмущенный взгляд на Рокка, надменно вскинула голову и снова посмотрела на Корбетта. — Кроме того, я сомневаюсь, что без моего общества здесь кто-нибудь будет очень скучать.

Лиллиана хотела, чтобы Корбетт последовал за ней, но, к ее разочарованию, этого не произошло. Оказавшись у себя спальне, она отпустила молоденькую служанку, которая хлопотала вокруг нее, а затем загасила два факела и пять свечей в тяжелом ветвистом подсвечнике. В тусклом свете камина она выскользнула из туники и накинула на плечи старое шерстяное одеяло.

На полу перед камином лежала большая овечья шкура, на ней и пристроилась Лиллиана с коротким печальным вздохом. Что-то было ужасно плохо, но что именно — она не знала и понять не могла. Раньше она бы подумала, что дело в навязчивости Уильяма и ревности Корбетта. Но Корбетт держался с ней отчужденно с самого отъезда из Лондона, и, следовательно, дело не в Уильяме. Да еще этот странный взгляд, которым обменялись Корбетт и сэр Рокк.

И, что совсем уж плохо, она, как видно, заболела, потому что ей явно изменяли и силы, и бодрость. Если бы она могла наброситься с попреками на сэра Рокка, это, возможно, и помогло бы ей, потому что он без конца испытывал ее терпение. Но она уже дважды набрасывалась на повара, и даже Магде досталось от ее скверного настроения.

Мир и покой душевный она обретала только тогда, когда проводила время с Элизой. Днем она уже подержала девочку на руках, покачала в колыбели и с удовольствием понаблюдала, как малышка, сладко зевнув, безмятежно засыпает. В такие минуты — какими бы краткими они ни были — казалось, что все в мире идет как должно.

Но теперь снова явился Уильям, и Корбетт наверняка еще больше отдалится от нее.

И Корбетта не в меньшей степени одолевали мрачные мысли. В молчании он кончил ужинать и, по наблюдениям повара, даже не заметил, какие вкусные яства были ему поданы на стол. Поднявшись из-за стола, он сделал всем присутствующим знак, чтобы они продолжали трапезу. Но Рокк быстро последовал за ним.

— Где он? — буркнул Корбетт, уже выйдя из залы.

— Красавчик пошел переодеваться с дороги, — сообщил Рокк с отвращением.

— Ну, красавчик или не красавчик, а без внимания его не стоит оставлять. — Корбетт колебался, словно не решаясь говорить дальше. — В Лондоне он провел не один вечер в долгих беседах с Хью.

Рокк пристально посмотрел на Корбетта, но, видимо, услышанное его не слишком удивило. Потом Корбетт продолжил:

— Все сходится к одному: похоже, Уильям — действительно пешка в руках Хью, а я-то надеялся, что дело обстоит как раз наоборот.

Рокк не протестовал. Корбетт потер бровь со шрамом, словно вдруг почувствовал усталость.

— Присмотри, чтобы к Уильяму приставили оруженосца для услуг. Кого-нибудь вполне надежного. А потом сообщай мне о любых необычных передвижениях нашего гостя.

— А ты куда идешь?

Корбетт метнул на него быстрый взгляд, а затем направился к узкой боковой лестнице.

— По-моему, я должен навестить свою жену.

Понянчить Элизу… это как бальзам для души, думала Лиллиана. Она вышла из своей спальни, стремясь как-нибудь справиться с тревожными мыслями. И теперь, держа на руках теплого младенца, она действительно чувствовала облегчение. По крайней мере, здесь было существо, на которое она могла излить свою любовь, не опасаясь, что это обратится против нее самой. Здесь было существо, которое могло отвечать ей любовью на любовь и находить отраду в самом ее присутствии.

Сама она сидела на широкой скамье, обтянутой пестрым заморским шелком; Фергу она отослала со словами:

— Я позову тебя, когда уйду. А сейчас мне хочется побыть одной.

Но ей было не суждено долго наслаждаться одиночеством. Прошло всего лишь несколько минут после ухода Ферги, и вот в дверь постучали. Вошел Уильям, сначала с опасливой осторожностью, потом более смело; ей оставалось только изобразить приветливую улыбку. Тем не менее ее тронуло это очевидное свидетельство его заботы о своей маленькой дочке.

— Ты пришел навестить свою прелестную малышку? Что ж, она здорова и растет день ото дня. Подойди поближе, посмотри на нее. — Она осторожно сдвинула пеленку с крошечного подбородка, чтобы личико Элизы было лучше видно. — Клянусь, она уже напоминает свою красавицу мать.

Уильям сел рядом с ней на скамью и послушно уставился на спящего младенца; затем он поднял глаза на Лиллиану.

— Конечно, она расцветает от твоей заботы.

— По правде говоря, это Ферга заслуживает всяческих похвал…

— Ты слишком скромна, Лиллиана. Как всегда. — Он обвел ее медленным взглядом. — Знаешь ли ты сама, какое ты чудо женской красоты и заботливости? И теперь… когда я вижу тебя у колыбели моего ребенка, такую нежную и ласковую…

Он выразительно помолчал. Но Лиллиана, испуганная этими неумеренными комплиментами, опустила голову и не видела, каким взглядом он пожирает ее.

Она подозревала, что Уильям до сих пор томится по ней… или по тому, что могло бы быть между ними. Но она томилась только по своему мужу. Она была уверена, что Уильям скоро присмотрит себе еще кого-нибудь. Но сама она уже никогда и никого себе не присмотрит. Она нерасторжимо связана с сэром Корбеттом Колчестерским… или Оррикским… и ничем не может заглушить боль, которую причиняет ей его отчужденность.

Неожиданные слезы обожгли глаза, и лицо малютки Элизы расплылось, словно в дымке. «О, Корбетт, — думала она. — Почему ты не можешь сидеть рядом со мной и говорить о том, как ты любишь меня… как ты хочешь видеть меня у колыбели нашего с тобой младенца?..»

— Что это? Слезы? — Уильям повернул ее лицо к своему и прижал ладони к ее щекам. — О, Лиллиана, я… не могу этого вынести! Как я хотел бы украсть тебя у него. Мы могли бы быть счастливы вместе. Ты и я… и, конечно, малютка — добавил он.

Лиллиана была так возмущена словами Уильяма и так рассердилась на себя за эти слезы, что даже не смогла сразу ответить. А он, приняв ее оскорбленное молчание за знак согласия, дал себе волю:

— Я могу забрать тебя отсюда. Ты можешь найти защиту в аббатстве… или еще где-нибудь. Обещаю тебе, Лиллиана нам не долго придется ждать часа, когда мы сможем перед всем миром открыть нашу любовь.

Сердитые слова уже готовы были сорваться у нее с языка, но прежде чем она смогла осадить его и объяснить, как смехотворно он заблуждается, он схватил ее в объятия.

— О, я знаю, ты с ним несчастна. Но теперь я сделаю тебя счастливой.

Элиза расплакалась и задергалась: Уильям больно стиснул ее, стремясь покрепче обнять Лиллиану.

— О, Уильям, поосторожнее! — запротестовала Лиллиана, задохнувшись.

— Поосторожнее?

Насмешливый вопрос прозвучал от двери детской. Лиллиана узнала голос Корбетта, и сердце у нее ушло в пятки. Уильям вскочил как ужаленный. Однако, к ее полному возмущению, он остался с ней рядом и даже покровительственно положил руку ей на плечо.

— Так, так. Как это мило выглядит, совсем по-домашнему. Как неудачно получилось, что это мой дом. И моя жена.

— Зато младенец мой, — отпарировал Уильям. — И Лиллиана теперь — мать этого младенца.

Корбетт стоял, прислонившись к дверному косяку, в самой непринужденной позе. Но при этих словах Уильяма он резко оторвался от двери и с самым яростным видом шагнул в детскую. Его глаза были устремлены на Уильяма, но слова предназначались Лиллиане.

— Оставь ребенка и иди в нашу комнату.

— Корбетт! Прошу тебя, выслушай меня. Это не то, что ты вообразил!

Взгляд его темно-серых глаз остановился на ней не более чем на мгновение. Однако Лиллиана сразу поняла, что ступила на весьма опасную тропу.

— А что же это я вообразил? — спросил он мягко. Потом его лицо застыло; он не позволил ей ответить, приказав:

— Положи маленькую в колыбель и оставь нас.

Не выпуская из рук Элизу, Лиллиана смотрела на враждебное лицо Корбетта. Он был не в настроении слушать ее, и она боялась, что он сделает что-нибудь ужасное.

— Я… я уйду, — с трудом выговорила она. — Но, пожалуйста, я умоляю тебя. Не отсылай это дитя. Прошу тебя, Корбетт. Скажи только, что ты не будешь столь жестоким…

— Нет, он жесток, — горько перебил ее Уильям. — Ему понадобился Оррик — и он получил его… и тебя…

— И я не буду стоять столбом и глядеть, как вы отнимаете у меня все это! — громыхнул Корбетт.

Он пересек комнату и отшвырнул Уильяма от Лиллианы. Уильям приземлился на низенькую скамейку, а оттуда свалился на пол.

Тем временем, словно Уильям его больше не интересовал, Корбетт рывком поднял Лиллиану на ноги.

— Положи ребенка! — прорычал он.

Теперь уже по-настоящему перепуганная, она повиновалась немедленно. Потом он подтащил ее к двери и позвал стражу.

У нее не было возможности протестовать или умолять. Элизу быстро передали проходящей мимо служанке, которая и унесла девочку. Лиллиану поспешно отвели в спальню двое ее собственных дородных стражников. Последним, что она услышала, прежде чем они завернули за угол, был зловещий стук захлопнувшейся двери, а вслед за этим — тоненький плач ребенка.

Глава 18

— Не разрушай все из-за нее.

— С каких это пор ты стал защитником Уильяма? Или моей жены? — накинулся Корбетт на Рокка. — Может быть убить его сейчас было бы самым верным решением. Некому будет затевать заговоры против короля. Некому искушать мою милую женушку!

— Не один Уильям замешан в этом изменническом умысле. Есть и другие.

Корбетт цинично ухмыльнулся.

— Ты, кажется, не договорил. Как же ты не добавил, что и в шашнях с моей женой замешан не один Уильям, и что тут тоже могут найтись «другие»? Но, кажется, никто не замечал, чтобы она позволила себе лишнее с любым другим мужчиной. Мне всегда причинял беспокойство только Уильям. Всегда это был Уильям, и только он!

— Это еще не значит, что она изменница.

Глаза Корбетта сузились.

— Что я слышу? Ты запел новую песенку о Лиллиане? Я-то думал, ты будешь первым, кто скажет, что ее измена доказана. Вы с ней не очень-то подружились.

Рокк скорчил гримасу, но тут же принял прежний угрюмый вид.

— С этим я спорить не стану. Но она странная женщина. Когда ее посадили под замок, она была в бешенстве. И напугана. Она обвиняла тебя, она рыдала и умоляла пожалеть малышку, но даже словом не упомянула Уильяма.

Корбетт пожал плечами.

— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение. Может быть, она так же виновна, как и он, и просто не хочет идти ко дну вместе с ним.

— Да, могло быть и так, — медленно признал Рокк. — И все же я начинаю думать, что вещи не всегда таковы, какими кажутся.

— Есть один способ установить это, — провозгласил Корбетт, бросив многозначительный взгляд на тяжелую дверь, за которую был брошен Уильям. — Не потребуется больших усилий, чтобы вырвать у него правду.

— Но разве сейчас время для этого?

Ответа пришлось ждать долго; казалось, Корбетт борется самим собой. Когда же он заговорил, речь его была вполне рассудительна, хотя в голосе и звенела опасная язвительность:

— Я буду осторожен. Ни об Эдуарде, ни о государственной измене никто не упомянет.

Корбетт вошел в сырую камеру один. Уильям, сидевший на грубой каменной скамье, вскочил на ноги при виде посетителя.

— Наконец-то пожаловал хозяин замка, — сказал Уильям с издевкой. — Вы, может быть, не уверены, что ваши распоряжения будут исполнены, и желаете сами убедиться, что меня впихнули в это подземелье? Или вы находите наслаждение в страданиях тех, кто попался вам в когти? — Он горько засмеялся. — Зря я не увел у вас Лиллиану еще в Лондоне. Такая глупость с моей стороны!

— Глупость? Я так и думал, что не честь помешала вам, а что-то другое, — фыркнул Корбетт, но челюсти его окаменели.

— Мой ребенок был тогда в Оррике. Кто знает, на какую месть оказался бы способен Королевский Ястреб, если бы его супруга открыто предпочла ему другого!

— Лиллиана никогда не унизилась бы сама — и не унизила бы меня — таким способом. А вы недостойны даже презрения, если намекаете на это. — Хотя Корбетт говорил ровным, бесстрастным голосом, руки его сжались в кулаки.

— Она — леди, — признал Уильям. — Но прежде всего она женщина. И она не любит вас.

Корбетт холодно улыбнулся.

— Вы совершенно упускаете из виду весьма важное обстоятельство. О любви здесь и речи нет. Она моя жена. Она останется моей женой. И вам не дано это изменить. Нет, я полагаю, что вам пора покинуть Оррик раз и навсегда.

Он резко повернулся, как бы собираясь уйти, но тут Уильяма прорвало:

— Если мне придется уехать, я заберу свою дочь! Я не допущу, чтобы она росла в вашем доме!

— Никого вы не заберете. Ни Лиллиану, ни Элизу. Сейчас зима. Эта малышка не выдержит долгого пути до Дирна. Нет. Она останется здесь… с Лиллианой.

Лицо Уильяма исказилось от ярости.

— Может быть, она и останется с Лиллианой. Но вы заблуждаетесь, если верите, что Лиллиана надолго останется с вами!

Корбетт взглянул на взъерошенного узника, словно считая эти угрозы совершенно не заслуживающими внимания, и еще больше подстрекнул Уильяма, умышленно доводя того до неистовства:

— Лиллиана знает, в чем ее долг. А долг велит ей быть со мной.

— Но она последует зову сердца. А сердце велит ей быть со мной.

— Вы все толкуете о чувствах, как будто они что-то значат, — нетерпеливо бросил Корбетт. — Всем очень хорошо известно, что я женился на ней не по любви.

— Еще бы! Вы женились на ней ради Оррика и ради детей, которых она сможет вам подарить. Что ж, рассмотрим дело с этой стороны, — глумливо предложил Уильям, и злобная улыбка искривила его губы. — Когда она принесет вам ребенка… он может оказаться не вашим.

На мгновение в камере воцарилась полнейшая тишина. Оба замерли. Казалось, они даже не дышали.

Если Корбетт хотел раздразнить Уильяма до такой степени, чтобы у того сорвалось невольное признание, он, очевидно, получил больше, чем ожидал.

Если Уильям хотел нанести Корбетту удар посильнее — он преуспел. Но, судя по его настороженному выражению, он, очевидно, беспокоился, какую цену ему придется платить за этот успех.

Целую вечность они смотрели друг на друга — и на лице у одного явственно читалось изумление, а на лице другого — страх. Потом Корбетт, не произнеся более ни слова, повернулся на каблуках и покинул камеру, громко захлопнув за собой дверь.

Весь замок замер в ожидании. Каждый знал, что леди Лиллиане запрещено покидать свою комнату, и что сэр Уильям заключен в редко используемой подземной темнице. Никто не мог точно сказать, что именно случилось, но каждому было известно, что хозяин разгневан.

Воздух гудел от сплетен.

Ферга, вся в слезах, сидела на кухне, окруженная любопытствующими слугами.

— Он спросил меня, можно ли крошку отправить в путь… — Она всхлипнула и вытерла глаза застиранной полотняной тряпкой. — Сможет ли она выжить в дороге… зимой…

— А ты что ответила?

— Господи, что ответила! Ну конечно, что не сможет. Так недавно родилась, и такая крошечная… Это для нее верная смерть!

— А он что? — спокойно спросила Магда.

— Он… он вообще ничего не сказал. — Ферга прочистила нос и выпрямилась. — Он просто подошел и уставился на бедняжку… а она спала тогда. Он долго-долго на нее смотрел. А потом ушел.

— И все? — настаивал повар. — Он больше ничего не сказал?

— Ничего. Я стала спрашивать его, что мне теперь делать, а он и не ответил. Я даже не знаю, слышал он меня или нет.

— А что же с миледи? — дрожащим голосом спросила молоденькая служанка. — Она такая добрая. А теперь ее заперли там, куда никому ходу нет, только он сам туда и может зайти.

— В последнее время она была очень вспыльчивая, — заметила Ферга. — Может, предчувствовала что-то ужасное.

— Она очень добрая! — Девушка горячо кинулась на защиту хозяйки. — Если она устает или злится… я бы не удивилась, если бы узнала, что у нее уже ребеночек под сердцем.

И так зародилась новая волна слухов. В кухне, в конюшне, в кладовых и за ткацкими станками. Где бы ни собирались два-три человека из прислуги, сразу же начинались шепотки.

Но в парадной зале все было по-другому. Там сидели лишь двое, и все было тихо, если не считать шипения слабого огня в камине.

Рокк осторожно приглядывался к своему лорду. Корбетт же, со своей стороны, совершенно не обращал внимания на беспокойство друга: он умышленно и неуклонно делал все, чтобы напиться до бесчувствия.

— Прикажи подать еще эля, — рявкнул он, когда последняя капля из широкогорлого кувшина скатилась к нему в кружку.

— Тебе уже хватит, — заметил Рокк.

Он покачал головой, взглядом остановив Томаса, поскольку старый слуга, волоча ноги, уже было двинулся к господину с полным кувшином эля.

Корбетт медленно повернул голову, чтобы упереться взглядом в Рокка, Очевидное неодобрение, написанное на лице друга, заставило его злобно улыбнуться.

— Прикажи подать еще эля, — снова потребовал он. — Ты забыл, кто тут хозяин? — Поскольку Рокк не пошевелился, Корбетт треснул кулаком по столу, сколоченному из широких досок. — Я тебя на части разорву, если ты не сделаешь, как я сказал!

Рокк потер подбородок, задумчиво глядя на Корбетта и явно соразмеряя их силы.

— В трезвом состоянии… да, ты мог бы это сделать… хотя и не очень легко. Но сейчас?.. — он откинулся на спинку кресла. — Не думаю. Ты так пьян, что тебе и с женщиной не справиться. Как же ты можешь рассчитывать, что выстоишь против рыцаря?

Несколько мгновений казалось, что Корбетт вот-вот набросится на друга, так он вознегодовал от этой оскорбительной оценки. Но тут напомнил о своем присутствии Томас.

— Вы не должны сомневаться в леди Лиллиане, — осмелился он произнести тихим дрожащим голосом.

Корбетт метнул на старика яростный взгляд.

— Что ж, прикажешь поверить тебе на слово, — фыркнул он. — Если хозяйка вероломна, почему бы и слуге не быть таким же?

— Вы не видите того, что у вас лежит перед самым носом, — хмуро проворчал Томас.

— Пошел вон, старик! — зарычал Корбетт.

Схватив свою кружку, он едва ли не с отчаянием сделал последний глоток, потом поднялся, уперся в стол обеими руками и вызывающе наклонился к Рокку.

— То, что происходит между мной и Лилли, тебя не касается. И всех остальных — тоже.

На удивление твердо встав на ноги — если учесть, сколько эля он только что влил в себя, — Корбетт повернулся и направился к лестнице, которая вела в господскую опочивальню.

— А что будет с Уильямом? — окликнул его Рокк.

Корбетт медленно повернулся. Его злобная ожесточенность исчезла, сменившись угрюмым и угрожающим спокойствием. Он мрачно улыбнулся.

— Уильяма выпустят утром… как можно раньше.

Он холодно рассмеялся, увидев ошарашенное лицо Рокка, и добавил:

— Я позволю моей прелестной женщине подбить меня на такое решение.

— Но я ведь говорил тебе, она ни слова не сказала в его защиту. Почему же ты думаешь, что она будет просить об этом теперь?

Корбетт ответил не сразу. Сначала он словно прислушивался к самому себе и только потом продолжил, медленнее выговаривая слова:

— Возможно, она действительно верная жена. — Затем он стряхнул с себя эту странную задумчивость. — Но, верна она или нет, Уильям будет думать, что она вертит мною как хочет. Он будет думать, что из-за нее я совсем потерял голову и делаю все, лишь бы угодить ей. — Он рассмеялся зловещим, мрачным смехом. — Очень вероятно, что он с утроенным рвением попытается втереться к ней в доверие во время Рождественских празднеств.

Не тратя больше слов, с таким видом, как будто он теперь вполне удовлетворен ходом событий, поскольку все идет по его плану, он зашагал вверх по лестнице.

Оставшись один в парадной зале, Рокк задумчиво допил свою кружку эля. Но когда он тоже поднялся из-за стола, он лукаво подмигнул самому себе:

— Так-так, Уильям будет думать, что она вертит тобой как хочет. И все так будут думать. — Он засмеялся. — И только ты, мой добрый лорд Оррикский, не видишь самой сути вещей.

Лиллиана, скорчившись, сидела на сундуке и вглядывалась в темные поля. Она выкрикнула все бранные слова, какие знала, и выплакала все слезы, какие у нее были, снова и снова осыпая бранью Корбетта в течение всех долгих часов, с того момента, как ее взяли под стражу. Заточена в собственной спальне! В собственном доме! В бессильной ярости она вынашивала самые страшные планы; она собиралась обвинять его, и угрожать ему, и… и запустить в него самым тяжелым подсвечником, когда он наконец явится. Она никогда не простит ему, если он отошлет Элизу. Никогда не простит!

Его ревность к Уильяму могла вспыхнуть из-за любого пустяка. Конечно, Уильям немало постарался, чтобы возникло это дурацкое недоразумение и чтобы подозрения Корбетта только укрепились, и даже трудно было понять, кто из двух мужчин сильнее разозлен. Но если Корбетт изгонит и Элизу вместе с Уильямом…

При этой мысли Лиллиана уронила лицо на колени, не в силах удержать слезы, которые снова набежали на глаза. Она была в полнейшем изнеможении из-за пережитых потрясений, да еще из-за своего общего недомогания — и чувствовала, что силы просто покидают ее.

Она не собиралась засыпать здесь, закутавшись в одеяло и привалившись к каменным оконным ограждениям. Она намеревалась накинуться на Корбетта, как самая сварливая из всех сварливых женщин; он должен был прочувствовать и ее крутой нрав, и силу ее воли.

Но все вышло не так.

Когда он с самым воинственным видом вошел в комнату, он обнаружил ее на сундуке, сморенную сном. Тень от густых ресниц падала на розовые щеки Лиллианы, а прекрасные каштановые пряди разметались у нее по плечам.

Корбетту не под силу оказалось сохранить на лице суровое выражение, когда он стоял и смотрел на свою — такую беззащитную — жену. Он долго стоял в дверном проеме, наблюдая, как играют на ней отблески пламени; стоял и не мог пошевелиться. Когда он наконец шагнул к ней поближе, вид у него был такой, как будто он делает это почти что против воли, но не может противостоять могучему притяжению, которое манило его к ней. Он подошел и молча стоял подле нее.

Лиллиана едва ли осознала мягкое прикосновение к своей щеке. Ее смятенные чувства были слишком затуманены накатившей сонливостью. И все-таки, когда широкая ладонь нежно скользнула по ее волосам, она шевельнулась, и едва заметная улыбка заиграла в уголках ее губ. Во сне ей виделись птицы: совы и соколы, и коршуны тоже. И еще их жертвы, бессильные против стремительных бросков хищников. Потом она каким-то образом сама превратилась в такую птицу-жертву, охваченную ужасом и пытающуюся улететь из-под разящего удара жестоких когтей. А теперь эта знакомая, зовущая ласка.

Во сне ее подняли сильные руки, и она улыбнулась, зная теперь, что охотник — это Корбетт и что она рада оказаться его добычей. Но в этот миг ей показалось, что с охотником происходят какие-то превращения, и образ ее сероглазого супруга уступил место совсем другому образу. Вместо рассеченного лба — гладкий. Вместо черных, как вороново крыло, волос — светлые. И когда перед ней замаячил неясный облик Уильяма, она содрогнулась от непонятного смятения.

— Уильям?.. — Имя слетело с ее дрожащих уст, и слезы разочарования подступили к глазам.

Лиллиана почувствовала, что ее уже не касаются руки охотника. Она проснулась с острым ощущением потери, мысли у нее мешались, а тело отяжелело и затекло. Ей послышались шаги. Но когда она стряхнула паутину сна и неловко поднялась, она обнаружила, что теперь она — не на сундуке у окна, а у себя в постели, но тем не менее в спальне никого нет кроме нее. Еще несколько мгновений она пребывала в растерянности. Но потом память вернулась к ней, и все убийственные подробности прошедших часов вновь затопили ее.

Она почувствовала себя старой и выдохшейся, и отчаяние сокрушило ее душу. Корбетт не приходил к ней — она знала это, она была уверена. Он признал ее виновной, и она не сможет переубедить его.

Лиллиана с трудом натянула на плечи тяжелое покрывало. Он не приходил к ней, и никогда больше не придет… только эта мысль стучала у нее в голове. Больше она ни о чем не могла думать — ни о том, что принесет ей утро, ни о днях, которые потянутся потом. Он знала одно: он не приходил, и она ничего не могла с этим поделать.

Ей оставалось только плакать.

Глава 19

Лиллиана задержалась у каменной балюстрады и заглянула вниз, в парадную залу. Она проснулась значительно позже обычного, и все же сон совсем не освежил ее. Напротив, она чувствовала себя вялой, утомленной и совершенно выбитой из колеи.

Что-то было неблагополучно, причем очень даже неблагополучно, и у Лиллианы появилось тяжелое ощущение, что ее гнетет нечто более опасное, чем хорошо ей известная ревнивая подозрительность Корбетта. Но в чем тут дело — она не могла понять. За те недели, что миновали со дня свадьбы, к Лиллиане пришли любовь и уважение к мужу. Корбетт был хорошим господином для Оррика, справедливым и беспристрастным. Но для нее… каким мужем он стал для нее?

Лиллиана вздрогнула, вспомнив, какое страшное у него было лицо, когда он застал ее в объятиях Уильяма. Она так надеялась, что и Корбетт полюбит ее. Но теперь ей стало казаться, что он ее возненавидел и сделал пленницей в собственном доме.

Однако этот непостижимый человек опять поставил ее в тупик: Лиллиана не сомневалась, что к дверям ее комнаты будет приставлен стражник, но, к немалому ее удивлению, за дверью не было никого. Она осторожно спустилась вниз. В зале хлопотали немногочисленные слуги, но было очевидно, что настроение у всех какое-то непривычно подавленное. Впрочем, чего же и ждать, когда хозяйка замка оказалась узницей, подумала Лиллиана, вновь закипая раздражением.

Но все-таки, что же произошло после вчерашней неистовой вспышки Корбетта? Неужели он изгнал вместе с Уильямом и Элизу? Или в ярости он убил Уильяма, и теперь бедняжка Элиза оказалась круглой сиротой?

Лиллиана спустилась в залу растерянная, взвинченная и уже не на шутку разозленная. Слуги увидели хозяйку и почтительно поклонились ей, но не прервали своих занятий. У Лиллианы даже мелькнула мысль, что было бы неплохо, если бы она умела добиваться от прислуги такого же проворства и прилежания; к тому же они почти не болтали. Увы, она понимала и то, что сегодня ими движет страх: слуги опасались гнева своего господина.

Лиллиана в досаде изогнула бровь. Ну, она-то не боится его гнева. Или, во всяком случае, уточнила она мысленно, боится не настолько, чтобы пресмыкаться перед Корбеттом.

В поисках мужа Лиллиана обошла весь замок — от парадной залы до хозяйственных пристроек, а потом и двор. Корбетта нигде не было. Подходя к кухне, она уже кипела от злости. Все находившиеся в кухне так и подскочили от неожиданности, когда туда вихрем влетела Лиллиана.

— О, миледи…

От неожиданности повар едва не лишился дара речи. Однако, овладев собой, он продолжал уже более связно:

— Вы желаете проверить список блюд на сегодня? Прошу прощения, но я взял на себя смелость…

— Да пропади они пропадом, эти блюда! Скажите мне только, где он?

В кухне воцарилась гробовая тишина, и с минуту Лиллиана пребывала в уверенности, что случилось нечто непоправимое. Молчание прервал истопник. Откашлявшись, он сообщил:

— Он уехал, миледи. Его выставили утром еще до рассвета.

— Выставили? Выставили из замка?! — Лиллиана всматривалась в лица оробевших слуг и размышляла, уж не сошла ли она с ума окончательно.

— Как могло… Но кто посмел бы выгнать владельца Оррика из его собственного замка?

— Ох, да ведь выставили-то не лорда Корбетта, — поправил дородный виночерпий. — Из замка выдворили сэра Уильяма. А хозяин, кажется, еще не вернулся: он занимается со стражниками.

В кухне сразу же поднялся гвалт: каждому захотелось немедленно сообщить Лиллиане обо всем, что произошло в замке с прошлого вечера.

Лиллиана не расслышала почти ни единого слова: она была слишком поражена тем очевидным облегчением, которое испытали слуги, поняв, что она спрашивала о муже, а не о сэре Уильяме. Неужели все они, вслед за Корбеттом, верят, что именно по Уильяму она сохнет и о нем тревожится?

От этой мысли на душе у Лиллианы стало еще тяжелей, чем прежде. Похоже, ее подозревают все. Неважно, что с Уильямом ее не связывает ничего, кроме быстро угасающей дружбы; видно, людям никак не забыть, что прежде она была влюблена в него.

Сердито хлопнув в ладоши, Лиллиана добилась тишины в кухне.

— Итак, Уильям уехал. Его дочь отослали вместе с ним?

— Нет, миледи. С ней нянчится Ферга, как всегда.

Дальше Лиллиана не слушала. Быстро выйдя из кухни, она глубоко вздохнула. Уильяма нет, но крошка Элиза осталась при ней. Она все время хотела именно этого, и теперь у нее словно камень с души свалился.

Но что же с Корбеттом?

Лиллиана остановилась под старым каштаном. Вдоль высоких гранитных стен замка свистел ветер. Лиллиана поежилась и плотнее закуталась в короткую накидку. В мыслях у нее царил полнейший сумбур, и надо было понять, что происходит.

Корбетт подозревает ее в чем-то ужасном, но напрямик ее ни в чем не обвинил. Конечно, это отнюдь не означало, что его подозрения испарились. Да самый ничтожный из слуг в Оррике, кажется, лучше разбирается в здешних событиях, чем она. Лиллиана еще раз оглянулась вокруг, радуясь, что поблизости нет никого, кто бы помешал ей думать, — у нее и так ум за разум заходил.

Вдобавок она ощущала в самом воздухе замка нечто давящее, словно стены источали угрозу.

Как бы собраться с мыслями и обдумать все как следует, грустно размышляла Лиллиана. Ее рассеянный взгляд упал на открытые ворота замка. Можно было бы прогуляться в лес. Поблизости не было никого, кто мог бы помешать ей, если бы ей вздумалось пробежать тропинкой через чащу до извилистого берега реки Кин.

Да, именно это было ей сейчас нужно; настроение у Лиллианы сразу поднялось. Правда, стоило бы надеть плащ подлиннее, но на ходу она вряд ли замерзнет, рассудила Лиллиана и тронулась в путь.

К ее великому облегчению, беглянку никто не остановил, пока она проходила под сторожевой башней и шла по узкому подъемному мосту. У нее было такое чувство, что и солнце засияло ярче, и воздух посвежел, как только перед ней раскинулись поля, топорщившиеся жнивьем, и Лиллиана бодро зашагала по дороге, словно к ней возвратились все ее былые силы.

По правде говоря, она была готова к тому, что кого-то пошлют за ней вдогонку и прикажут вернуться, но она твердо решила пренебречь любым таким приказом. В конце концов, кто теперь может ею командовать? Только муж, а ею поблизости не было.

Если отсутствие Корбетта и беспокоило Лиллиану, то она предпочла на время выбросить из головы все тревоги. Глубоко вдохнув холодный декабрьский воздух, она залюбовалась деловитыми дроздами, пирующими на кустах рябины. Каждую зиму она поражалась, как быстро опадает на землю несметное множество золотых, багровых, коричневых листьев. Какой волшебный круговорот, подумала Лиллиана. Дойдя до трех величественных кедров, она свернула на знакомую узкую тропку, крутым изгибом уходящую в густой лес. Будь это летом, Лиллиану мгновенно скрыла бы плотная стена высоких дубов и буков, но сейчас деревья почти облетели, и лишь глянцевитые зеленые листья и яркие ягоды низкорослого падуба виднелись среди седых окоченевших буков. Когда Лиллиана шла по тропинке в своей яркой ржаво-красной накидке, ее легко можно было увидеть издалека.

Она погрузилась в глубокую задумчивость, пытаясь хоть как-то разобраться в сумятице своих чувств. В Лондоне у них с Корбеттом все шло так хорошо… вплоть до той последней ночи перед отъездом. К этому времени Уильям уже прибыл в Лондон. Возможно, у них там произошла какая-то ссора? Ведь очевидно же, что Корбетт презирает Уильяма больше, чем когда бы то ни было.

Довести это рассуждение до конца ей помешал хруст сухой ветки. В испуге Лиллиана обернулась и обнаружила у себя за спиной Корбетта верхом на его любимом вороном жеребце.

Лиллиана сама удивилась тому, какое облегчение она испытала в этот момент, — и с чего ей так радоваться, когда он сидит тут в седле, и его серые глаза холодны и непроницаемы, а рот так привычно сжат в угрюмую линию? И все же она была счастлива оттого, что видит его перед собой. И понимает: он здесь, потому что искал ее.

Опасаясь, что глаза выдадут ее чувства, Лиллиана перевела взгляд на спокойные воды реки.

Молчание затягивалось, Лиллиана слышала только бешеный стук своего сердца. Потребовалась вся ее выдержка, чтобы не оглянуться, когда Корбетт подъехал ближе.

— Ты снова собираешься упорхнуть от меня?

Слова звучали отрывисто и почти равнодушно. Именно это безразличие больно укололо Лиллиану.

— Тогда мы не были женаты, — ответила она, метнув на Корбетта возмущенный взгляд. — Что бы ты обо мне ни думал, я знаю, что такое супружеский долг.

— Вот как? — Он откинулся в седле, рассматривая ее с оскорбительным недоверием. — Значит, ты не ударяешься в бега только потому, что теперь мы женаты?

На этот раз Лиллиана не могла не заметить, как напряженно звучал его голос. На мгновение в ней вспыхнула отчаянная надежда: вдруг он хочет, чтобы она оставалась с ним не только из чувства долга?

Но лицо Корбетта было все так же непроницаемо. Верхом на своем огромном скакуне он выглядел таким высоким и внушительным, таким могущественным и непреклонным, что, казалось, ему вообще недоступны человеческие чувства. Проглотив подкативший к горлу комок, Лиллиана отвернулась от мужа. Она не позволит Корбетту издеваться над собой, поклялась она себе. Не позволит.

Всем своим видом показывая, что присутствие всадника, следующего за ней по пятам, ее нисколько не интересует, Лиллиана подошла к реке и встала над берегом, обняв рукой молодое деревце. Река еще не замерзла, но Лиллиана понимала, как холодны уже эти воды. И все же от них не исходил такой холод, как от тоски, обручем сжимавшей сердце. Больше всего Лиллиана хотела, чтобы Корбетт уехал и она могла бы дать волю слезам, что так неудержимо подступали к глазам.

— Как я могу быть уверен, что не прервал свидание с твоим… с Уильямом?

Вот все и встало на свои места. Она почувствовала необъяснимое облегчение от того, что он наконец-то бросил ей обвинение. Но вместе с облегчением пришла и безмерная печаль. Что ж, теперь и у нее появилось основание, чтобы обрушить на Корбетта давно сдерживаемый гнев.

— Мне незачем встречаться с Уильямом. Он уехал. И у тебя нет причин быть таким подозрительным! — резко ответила Лиллиана.

— Так-таки и нет?

Одним стремительным движением Корбетт соскочил с коня. Его лицо сохраняло насмешливое спокойствие, и только глаза выдавали владевшую им ярость.

— А вот мне эти причины кажутся весьма основательными, и я подозреваю тебя в… — Корбетт резко оборвал речь и судорожно вздохнул.

Затем он почти с опаской приблизился к Лиллиане и заговорил снова:

— Когда-то ты его любила. Ты отрицаешь это?

— Когда-то любила, — честно ответила Лиллиана дрогнувшим голосом. — Но это было давно…

— Ты не хотела выходить за меня замуж, — перебил ее Корбетт. — Ты так жаждала от меня избавиться, что, по сути, отреклась от своего отца!

— Да, это так, но… но ты прекрасно знаешь, что причиной была вражда между нашими семьями. Вдобавок ты и сам не очень-то хотел жениться на мне! Все, что тебе было нужно…

— Все, что мне было нужно, — это мирный домашний очаг и верная жена. Вместо этого я получил женщину, которой нельзя доверять, и кой-кого в придачу, кому не терпится вышибить меня из седла раз и навсегда.

Его слова заставили Лиллиану смолкнуть: она вспомнила о неожиданном нападении на них в лондонском предместье. Да неужели Корбетт думает, что в этой истории каким-то образом замешана она? Или Уильям? Ее гнев мгновенно испарился.

— Корбетт, — Лиллиана подошла ближе и положила ладонь ему на руку.

Но это ласковое прикосновение не нашло в нем отклика. Корбетт стряхнул ее руку и взглянул на нее с еще большим подозрением.

— Нежными словами и улыбками меня не умаслишь.

Оскорбленная до глубины души, Лиллиана процедила:

— Я и не собираюсь умасливать тебя.

Корбетт язвительно улыбнулся.

— Тем хуже, — пробормотал он, а затем продолжил отрывисто и резко. — С Уильямом покончено. Я выставил вон этого труса и глупца после того, как он рассказал мне все, что мне было нужно.

— Он рассказал тебе все, что?.. Ты пытал его? — Лиллиана побледнела от ужаса.

Лицо Корбетта сохраняло насмешливое выражение, но взгляд обжигал холодом, как гранит в стужу.

— В этом нет необходимости. Такие, как он, выкладывают все сами, если повести разговор с толком. Теперь я знаю правду.

— Если ты знаешь правду, тогда тебе известно, что я не сделала ничего дурного.

Корбетт издал короткий смешок.

— В таком случае, твоя и его правда находятся в прискорбном противоречии. Этой ночью я убил бы его, если бы не хотел избежать некоторых нежелательных последствий.

Уильям оболгал ее перед Корбеттом! От этого неожиданного открытия Лиллиане стало дурно: так вот чем вызвана неподдельная враждебность Корбетта! Она пошатнулась и упала бы в прибрежную грязь, если бы Корбетт быстрым движением не подхватил ее под руку.

С минуту Лиллиана смотрела прямо ему в глаза, оказавшиеся сейчас совсем близко. Она могла бы поклясться, что в них мелькнула тревога. И сострадание. Но эта вспышка погасла столь же быстро, и Лиллиане стало до боли ясно, что это просто игра ее воображения и она всего лишь приняла желаемое за действительное.

— Ты так опечалена его отъездом? — с расстановкой отчеканил Корбетт. — Что ж, утешайся тем, что я оставил тебе его отродье.

Когда Лиллиана решилась взглянуть в суровое лицо супруга, в глазах у нее блестели слезы.

— Спасибо тебе… за это… Но если ты так ненавидишь меня, то почему ты не отослал и ее вместе с ним?

Она почувствовала, как напряглись его руки: казалось он с трудом подбирал слова. Потом он наконец вымолвил тихо и ядовито:

— Хочу посмотреть, может, мать из тебя получится лучшая, чем жена.

Лиллиана вскрикнула от возмущения и кинулась на мужа с кулаками. Но Корбетт перехватил ее руку прежде, чем она успела сделать хотя бы шаг, а затем грубо притянул ее к себе.

— Так же строптива, как всегда. Но я усмирю твой нрав моя маленькая чертовка в образе жены.

— Ты слишком груб и… и слишком туп, чтобы меня усмирить! — шипела Лиллиана, пытаясь вырваться из его парализующей хватки.

Но тщетно. Корбетт лишь еще крепче прижал ее к себе, словно находил какое-то удовольствие в подавлении ее безнадежного мятежа.

— А ведь раньше тебе нравилась моя грубость, — шепнул он.

Потом она почувствовала, как его ладонь по-хозяйски скользнула вниз по ее спине. У Лиллианы перехватило дыхание, и от этого ее растерянность только возросла. Корбетт совсем с ней не считался, не доверял ей и, по существу, верил только самому плохому о ней. И все-таки от первого же его прикосновения весь ее гнев готов был исчезнуть как дым, оставив Лиллиану во власти неутолимого влечения к супругу.

— Отпусти меня, — взмолилась Лиллиана, пытаясь совладать с огнем желания, уже разгорающимся в ней.

— Ты моя жена.

Внезапно осипший голос едва доносился откуда-то из спутанных кудрей Лиллианы, потому что Корбетт припал губами к ее шее. Потом он запрокинул ее лицо и захватил ее губы грубым и жадным поцелуем.

Он вложил в этот поцелуй всю ярость, что бушевала в нем. Ярость прорывалась в том, как его губы безжалостно завладевали ее губами, и в том, как дерзко проникал его язык в каждый потаенный уголок ее рта. Но к ярости примешивались и другие чувства. Лиллиана не могла бы точно назвать или определить, что же это были за чувства, потому что ее слишком захлестывали волны собственных страстей: против воли, вопреки рассудку она откликалась на поцелуй. И все-таки, когда у Лиллианы уже не было сил сопротивляться, она ощутила перемену в Корбетте: он уже не требовал, а манил, не нападал, а искушал.

Именно это и обрекало Лиллиану на поражение. Она еще могла бы противостоять его гневу, но у нее не было защиты против нежности Корбетта, и она, забыв обо всем на свете, обвила руками его шею.

Глухой стон сорвался с губ Корбетта:

— Господи, когда ты так нежна…

Потом окружающий мир перестал существовать для Лиллианы, но в дальнем уголке сознания затаился страх, что, кроме острого наслаждения, которое они испытывают в объятиях друг друга, их больше ничто не связывает.

Какое будущее их ждет? Неужели Корбетт способен ласкать ее как жену в постели, а во всем остальном видеть в ней врага? Эта мысль поразила Лиллиану в самое сердце, словно удар кинжала. В отчаянии она прильнула к нему, охваченная одним желанием: чтобы он любил ее так же горячо, как она любила его, чтобы она ему была так же нужна, как он нужен ей.

На какое-то мгновение могло показаться, что порыв Лиллианы застал Корбетта врасплох, но его быстро воспламенила страсть, сжигавшая обоих на одном костре.

Лиллиана не помнила, как они оказались на твердой мерзлой земле; он держал ее у себя на коленях, крепко прижимая к себе.

— О, любовь моя, — прошептала она в забытьи, когда Корбетт, откинув ее накидку, горячей рукой провел по ее плечу.

Он снова начал целовать ее, но, едва она произнесла эти слова, он заколебался. Лиллиана почувствовала, что он опять весь подобрался, и открыла глаза. Корбетт пристально и угрюмо смотрел на нее пустыми серыми глазами, в которых не осталось и следа недавнего опьянения.

— Это я — любовь твоя?

Он произнес эти слова спокойно, но с такой холодной язвительностью, что Лиллиану от стыда бросило в краску. Не дождавшись от нее ответа, Корбетт еще подлил яда:

— А если не я, то кто же?

В ответ Лиллиана попыталась встать с его колен.

— С какой стати я должна кого-то любить? — резко бросила она, обескураженная неожиданным поворотом событий. — Ты-то уж наверняка никого не любишь!

— Вот как! Но ведь не я же шепчу такие нежные признания, — мягко заметил Корбетт, наблюдая, как Лиллиана, с трудом сохраняя равновесие, поднимается на ноги.

— Конечно, с чего бы ты стал это шептать.

Как ни была она рассержена, ее прерывающийся голос выражал боль, а не гнев. Нечаянно раскрыв перед ним самые искренние свои чувства и натолкнувшись на столь унизительную издевку, Лиллиана попыталась повернуться и уйти. Но Корбетт оказался проворнее. Точным движением он ухватил Лиллиану за юбку, не позволив ей отойти ни на шаг.

— Что ж, я так и думал. Ты действительно пытаешься удрать, чтобы уклониться от исполнения супружеских обязанностей.

Насмешливые слова обрушивались на Лиллиану словно удары, и она с трудом сдерживала слезы. Как уживается в нем такая нежность с такой жестокостью? Как он может ласкать ее с такой любовью — а потом обвинять в неверности, да еще без всяких оснований?

Прикованной к месту Лиллиане оставалось только одно: достойно ответить на его выпады.

— В мои супружеские обязанности не входит валяться с тобой в грязи!

— Твоя обязанность — угождать мужу.

— Очевидно, у меня это не получается.

Стремясь высвободиться, Лиллиана резко рванула юбку, не обращая внимания на треск рвущейся ткани.

Ей хотелось бежать как можно дальше и быстрее, лишь бы забиться в укромный уголок и дать волю горючим слезам. Но ведь это только лишний раз покажет Корбетту, как много он для нее значит. Придется удовольствоваться меньшим: неспешно отойти, сохраняя достоинство.

Лиллиана ушла не слишком далеко. Еще не доходя до дороги, она услышала топот могучего коня Корбетта. Решив нипочем не поддаваться на уловки мужа, она укрылась за липой, сделав вид, что собирает ветви падуба.

Лиллиана чувствовала на себе упорный взгляд Корбетта, но не решалась оглянуться, чтобы не увидеть в его глазах столь знакомое холодно-презрительное отчуждение.

Лиллиана склонилась к самым нижним ветвям, так чтобы распущенные волосы, падая, закрывали лицо.

Она без успеха подергала одну ветку, потом другую, но только изрезала себе пальцы о глянцевитые листья.

— У тебя достаточно слуг для такой работы. Твое дело следить, чтобы они не отлынивали от дел, а тебя уже довольно давно нет в замке. Иди сюда, садись в седло передо мной.

Лиллиана гордо вскинула голову, но на мужа по-прежнему не смотрела.

— Слуги в Оррике хорошо обучены и не станут лодырничать, если я отлучусь ненадолго. Так что незачем напоминать мне о моих обязанностях. Я вернусь в Оррик, когда сочту нужным.

Она знала, что последние слова должны привести его в бешенство, и, возможно, даже умышленно подстрекала его на неистовую выходку. Ей было уже не до осторожности, и только тогда, когда огромный боевой конь, круша подлесок, двинулся к ней, Лиллиана в тревоге подняла глаза.

Легко, как будто она была мелкой рыбешкой, Корбетт выудил жену из зарослей падуба и рябины. Совершенно не принимая во внимание ее протестующие вопли, он бесцеремонно усадил Лиллиану перед собой, а затем умело направил коня к дороге.

— Отпусти меня, чурбан неотесанный! — вскричала Лиллиана, стараясь вывернуться из железных рук мужа.

Корбетт рывком притянул ее ближе к себе.

— Сиди впереди меня, как положено, — проронил он, — не то приедешь в Оррик, как пленница, перекинутая через седло, связанная по рукам и ногам.

Несмотря на бешенство, Лиллиана все же сообразила, что Корбетт не бросает слов на ветер. Вне себя от гнева, она застыла, как деревянная, там, где он усадил ее, но внутри у нее все клокотало.

Возвращение домой стало для Лиллианы сплошной пыткой. Она сидела боком впереди Корбетта, еле-еле сохраняя равновесие. Малейший поворот грозил ей падением, что и случилось бы, если бы не сильные руки Корбетта. Но каждое прикосновение к нему было мучительно, хотя и на иной лад, и вскоре гнев, в который раз, уступил место безысходной тоске. Гордость не позволяла Лиллиане хвататься за Корбетта, когда конь брал невысокий подъем или переступал через поваленное дерево. Но ощущение широкой груди Корбетта, от которой исходил жар, несмотря на зимний холод, и каменной твердости его рук вокруг ее талии лишь усиливало чувство опустошенности в душе Лиллианы.

В Корбетте было все, что она желала бы найти в своем муже, за исключением одного: она для него ровным счетом ничего не значила. А самое печальное заключалось в том, что для нее он стал средоточием Вселенной.

Лиллиана непроизвольно вздрогнула, и Корбетт тут же крепче прижал ее к себе. Но от этого не стало легче, потому что она дрожала не от холода: его близость лишала ее покоя.

Теплое дыхание шевелило Лиллиане волосы, запах его чисто вымытого тела рождал навязчивые видения. Ее бедро было тесно прижато к колену Корбетта, отчего ее постепенно окутывала дурманящая истома. Корбетт был тем мужчиной, который отнял у нее невинность, а потом унес ее к таким вершинам блаженства, какие не грезились ей в самых безумных снах. При воспоминании о неистовом наслаждении, которое они дарили друг другу, легкая дрожь снова пробежала по спине Лиллианы.

— Тебе холодно? — в голосе Корбетта звучало недовольство, словно ему было неприятно заботиться об удобствах Лиллианы.

Она промолчала, просто уселась прямее, стараясь отодвинуться от Корбетта как можно дальше.

Такое ребячество рассмешило сурового всадника. Он еще сильнее обвил рукой ее талию и прижал ее к себе еще теснее, чем раньше.

— Может быть, нам следует объехать свои владения, прекрасная миледи жена? Добрые господа должны заботиться о благополучии своих подданных.

— Тебе наплевать на любого из нас! — выпалила Лиллиана, пытаясь добиться, чтобы он хоть немного ослабил свою хватку. Но Корбетт только крепче прижал ладонь к ее талии.

— Я пекусь о каждом обитателе Оррика.

— Из-за той выгоды, которую он может тебе принести.

— Мой долг — защищать Оррик и способствовать его процветанию.

— Как же иначе, — с сердцем ответствовала Лиллиана, прилагая неимоверные усилия, чтобы не прислоняться к Корбетту. — Ты защищаешь пастуха, потому что тогда ты получишь больше шерсти. Если это крестьянин, — получишь больше зерна. Если ты защищаешь меня, так только для того, чтобы у тебя появился наследник!

Вопрос последовал немедленно.

— И скоро у меня появится наследник?

Лиллиана от неожиданности растерялась, не зная, что ответить. Она жаждала иметь от него ребенка, жаждала так сильно, что это не поддавалось разумному объяснению. И все же… все же ей хотелось, чтобы его влекло к ней не только желание произвести наследника. Лиллиана чуть нахмурилась и принялась сосредоточенно наблюдать за крестьянами, чинившими каменную стену между полями.

— Я не могу быть уверена… — проговорила она наконец, тихо и невыразительно.

— Возможно, нам нужно проявить больше усердия.

Если бы Лиллиана не была так ошеломлена грубостью его слов, то наверняка заметила бы неестественную напряженность в голосе Корбетта. Она поняла только то, что он рассуждает об их будущих детях так же походя, между прочим, как мог бы говорить о приплоде породистых лошадей.

Пришлось ответить Корбетту в том же небрежном тоне:

— Я буду исполнять свои супружеские обязанности, пока ты исполняешь свои. Я нарожаю тебе наследников, а ты сохранишь для них Оррик.

— Да, я сохраню Оррик для своих детей. Но только для своих.

Столь загадочное высказывание заставило Лиллиану обернуться к мужу.

— Конечно, своих… О, ты имеешь в виду Элизу, но ведь ей и так достанется неплохое наследство.

Корбетт не ответил, только посмотрел на Лиллиану тяжелым испытующим взглядом, как будто выворачивая ее наизнанку, и отвернулся. И только тогда до нее дошло, в чем дело. Уильям заставил Корбетта усомниться в ее верности, и теперь он не сможет избавиться от дурных мыслей, глядя на рожденное ею дитя. На минуту Лиллиана даже прониклась сочувствием к страданиям мужа. Он был гордым человеком, и он хотел верить, что его ребенок — это действительно его ребенок. Но ведь она не изменяла ему, напомнила себе Лиллиана, и ничем не заслужила подобного недоверия.

Они продолжали путь, сохраняя неловкое молчание. Лиллиана лихорадочно искала слова, которые могли бы убедить Корбетта в ее невиновности. Только тогда, когда впереди уже показались мощные башни Оррика, она отважилась заговорить,

— Ты не должен сомневаться в моей… Не должен сомневаться во мне, — запинаясь, выговорила она.

— А, собственно, почему?

От его недоверия у Лиллианы кровь застывала в жилах, от его недоверия, а не от пронизывающего декабрьского ветра. Лиллиана неуверенно пожала плечами, подбирая нужные слова:

— Потому что меня воспитали как леди. А леди никогда не стала бы вести себя так недостойно, как, по твоему убеждению, вела себя я.

Несколько секунд она была полна надежды, что он сможет поверить ей, но в ответ раздался угрюмый смех.

— Разве твои воспитатели не учили тебя почитать родителей? А ты отказала своему отцу в повиновении, когда попыталась сбежать с собственной свадьбы. — Он заставил ее посмотреть ему в глаза. — Да или нет? — Он снова засмеялся. — Любая девушка, позволившая себе такую выходку, дает тем самым основание для подозрений. Впрочем, зная хитрость твоего отца, я не удивлюсь, если окажется, что ты обучена обману с детских лет.

Корбетт, не дрогнув, принял звонкую оплеуху, которую отвесила ему Лиллиана. Возможно, он признавал, что получил ее по заслугам, но сейчас Лиллиана не склонна была приписывать ему никакое проявление порядочности.

Воспользовавшись минутным замешательством, она, не раздумывая, соскочила с коня. При этом Лиллиана споткнулась и упала на колени, но в ту же секунду была уже на ногах и мчалась к Оррику.

Пробежав по подъемному мосту, она благополучно достигла двора замка; Корбетт остался позади и не преследовал ее. Не задерживаясь во дворе и не говоря никому ни слова, Лиллиана вихрем пролетела через парадную залу, вверх по каменным ступеням в свою комнату. Захлопнув дверь, она подтащила сундук, чтобы прижать ее, и наконец рухнула на пол, уже не сдерживая слез и душераздирающих рыданий.

Глава 20

Он приходил к ней каждую ночь.

Он приходил в тишине и молчании, когда весь замок погружался в спокойствие и сон. Но Лиллиана не спала.

Может быть, они заключили какой-то договор, хотя вслух об этом не было сказано ни слова. Днем она трудилась до изнеможения, отдавая все силы подготовке приближающихся празднеств. Следовало позаботиться о размещении гостей, запасти нужное количество факелов и свечей и заранее разложить часть из них по местам, окончательно продумать, в какой день какие угощения будут поданы на стол, и заполнить кладовые всем, что требуется.

Все эти хлопоты, которые добавились к повседневной, хозяйственной рутине, не оставляли Лиллиане ни минуты свободной, хотя вставала она задолго до рассвета, а заканчивала дела порой за полночь.

В эти долгие, изматывающие часы она редко видела Корбетта. Он всегда уходил раньше ее пробуждения, и, за исключением трапезы в середине дня, она вообще почти с ним не встречалась.

Но он приходил к ней каждую ночь.

Обычно он бывал чисто вымыт. Его волосы еще лежали влажными завитками на плечах. От него пахло душистым мылом, чистой кожей и элем.

Лиллиана знала, что он пил каждую ночь, прежде чем прийти к ней. Сначала она думала, что опротивела Корбетту, и что элем он пытается заглушить это отвращение, а является лишь затем, чтобы наверняка обзавестись наследником. Но его нежность и страсть никак не позволяли принять такое объяснение.

Потом она предположила другое. Может быть, он пьет затем, чтобы забыть о ее предполагаемом преступлении? Может быть, он надеется, что эль поможет ему приближаться к ней без воспоминаний о своих ужасных подозрениях. Но и с этой догадкой никак не вязались слова, которые она так часто слышала от него. Жарким шепотом он повторял:

— Ты моя, Лилли. Только моя, — и повторял это каждую ночь, перед самым моментом безоглядного обладания.

О, как хотелось бы ей, чтобы эти слова были правдой! Чтобы он называл ее своей от всего сердца и чтобы она могла по праву считать его своим и навсегда. Но она опасалась, что так говорила только его гордость: что его — то его, и он не станет делить ее ни с каким другим мужчиной. А это еще не значило, что она принадлежит ему по-настоящему. Как ни сильно было ее желание, чтобы они воистину принадлежали друг другу, именно он препятствовал этому, обвиняя и подозревая ее. И все же, несмотря на ужасную взаимную отчужденность, Лиллиана радостно принимала его в свои объятия. Каждую ночь.

В первую ночь, когда это случилось, Лиллиана даже не заметила, что он вошел в комнату, потому что уже почти заснула. Только после того как он закинул на сундук свою тунику и снял сапоги, она осознала, что в спальне она не одна. К тому моменту, когда он скользнул под покрывало, Лиллиана вполне проснулась и, затаясь, прислушивалась к участившимся ударам своего сердца.

Некоторое время он лежал неподвижно, и Лиллиана не могла справиться с наплывом обуревавших ее чувств. Она понимала, что самым правильным с ее стороны было бы прогнать Корбетта — отвергнуть его или, по крайней мере, встретить его с полнейшей безучастностью. Но сердце подсказывало ей иное.

Когда он наконец стянул с ее плеч тяжелое шерстяное покрывало, а потом медленно провел ладонью по ее руке — от кисти до плеча, Лиллиану кинуло в дрожь.

— Повернись ко мне, Лилли, — тихо сказал он.

Сопротивляться у нее не было сил. В ту первую ночь их ласки были неистовыми и исступленными — почти на грани отчаяния. С тех пор в них не убавилось пыла, но они стали как-то более серьезными, словно каждый раз мог стать для них последним.

Каждое утро Лиллиана просыпалась в одиночестве, и тут же на нее обрушивался вал противоборствующих чувств: она любила его и тосковала по нему; она ненавидела его за то, как он с ней обращается; она была уверена, что умрет от унижения, когда увидит его за обедом.

Каждое утро она убеждала себя, что так больше не может продолжаться, и преисполнялась решимости с этим покончить. Однако, когда низкое вечернее солнце набрасывало на Оррик длинные тени, медленно начинало нарастать грозовое напряжение. Ожидание предстоящей ночи с Корбеттом становилось все более лихорадочным, где-то внутри Лиллианы завязывался тугой узел нетерпения, и время тянулось бесконечно. Любая мысль о том, чтобы отвергнуть Корбетта, сгорала в огне ее всепоглощающего желания. Но она не отказывалась от намерения как-то наладить их отношения.

Она знала, что в минуты, которые следовали за вершинами наслаждения, Корбетта оставляет обычная скованность, и, возможно, в эти минуты он окажется более открыт для ее доводов. Ей претила самая мысль о том, чтобы разрушить это ночное умиротворение, затеяв тягостный разговор о преграде, вставшей между ними. Но она была достаточно мудра, чтобы понимать: и сама она менее склонна будет поддаться раздражению в том состоянии недолгой неги, когда отдыхают их нагие сплетенные тела.

Пообещав себе, что этой ночью они постараются понять друг друга, Лиллиана нежно прижала к себе малютку Элизу.

— Милое дитя, я так надеюсь, что в будущем году у тебя появится маленький товарищ. Знаешь, очень стыдно, когда детская не полна спокойными младенцами и смеющимися детишками постарше.

Эти радостные мысли подбодрили Лиллиану; она встала и накинула плащ, а потом завернула девочку в теплое вязаное одеяльце.

— Я возьму ее немножко подышать свежим воздухом, — сказала она Ферге, которая проворно орудовала иглой: девочка росла быстро, и ей все время требовалось шить новые вещи.

— На такой холод?

— На солнечный свет! От ветра она защищена, так что не беспокойся, — возразила Лиллиана. — Ей это будет только на пользу, да и щечки порозовеют.

Воздух был холодным, но чистым и бодрящим; солнце заливало двор замка, и Лиллиане, измученной тягостным унынием последних дней, это погожее утро показалось особенно отрадным. Она ласково баюкала Элизу и тихонько напевала ей нежные песенки, неторопливо направляясь к старому каштану.

— Надо будет подвесить к суку люльку, — пообещала Лиллиана Элизе, бережно сняв со лба девочки какую-то пушинку, а потом рассмеялась, увидев, как сморщилось маленькое личико в забавной беззубой улыбке.

Сквозь сучья каштана, по-зимнему оголенные, Корбетту была хорошо видна Лиллиана; он находился на парапете близ сторожевой башни. Он сам не заметил, что оборвал речь на полуслове, едва завидев жену. Но от Рокка не ускользнула озабоченность друга.

— Она просто воплощенное материнство, — отметил он, усмехаясь. — Или твои мысли заняты не ее материнскими качествами, а чем-то иным?

Корбетт неохотно отвел глаза от гибкой фигуры Лиллианы и метнул на Рокка сердитый взгляд.

— Ты забываешься. Она моя жена, а не какая-нибудь девка, насчет которой тебе позволено зубоскалить.

Заметив, как ощетинился Корбетт, Рокк весело рассмеялся.

— Ну, знаешь, тебя скрутило еще хуже, чем я думал. Я говорю о серьезных делах вроде государственной измены, а ты огрызаешься, как ревнивый пес! Должно ли это означать, что ты теперь отбросил свои дурацкие подозрения?

Скулы Корбетта напряглись, и он еще сильнее нахмурился.

— Как прикажешь это понимать? У тебя достаточно оснований, чтобы не доверять ей. Ты не хуже меня знаешь об ее отношениях с Уильямом и об ее опасной осведомленности… касательно королевских дел.

— Я знаю побольше, чем ты, — фыркнул Рокк. — Но мне это удается потому, что я шевелю мозгами, а ты своих мозгов, как видно, вообще лишился. — Тут его тон изменился. — Она невиновна, Корбетт. В этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Потом оба мужчины долго стояли молча, глядя на женщину с ребенком под старым каштаном. Потом Корбетт нарушил молчание.

— Она — страстная женщина, — начал он, но тут же примолк и медленно покачал головой. — Она боролась против меня изо всех сил, когда считала меня своим врагом. Она бросила тебя в подземелье, когда решила, что ты убил ее отца. Она подняла на ноги весь замок, чтобы обороняться от меня — ведь она была уверена, что лорд Бартон был убит по моему приказу.

При этом воспоминании лицо Корбетта посветлело, но сразу омрачилось вновь.

— Если она стоит за Уильяма, то я обязан предположить, что она сделает все, что в ее власти, лишь бы помочь ему. А это значит, что она оказывается в стане врагов короля. И моих.

— А если она все-таки невиновна?

— Тогда все будет хорошо, — медленно ответил Корбетт.

— Да, возможно. Но я вижу, как ты с ней обходишься. Ей будет нелегко забыть напряжение этих последних недель.

— Я заставляю ее забыть об этом каждую ночь! — вспылил Корбетт, явно недовольный оборотом, который приняла их беседа.

Но Рокк был подобен упрямой собаке, вцепившейся зубами в кость и не намеренной ее выпускать.

— Она воспитана как леди, и для нее этого никогда не будет достаточно. Обращайся с ней как с какой-нибудь дорогой шлюхой, и ты потеряешь последний шанс завоевать ее любовь.

Корбетт резко повернулся и взглянул Рокку в лицо.

— При чем здесь любовь? Я женился на ней ради наследства. Она это знает. О любви тут никогда и речи не было!

Рокк никак не отозвался на эти возмущенные слова и, как ни в чем не бывало, вернулся к своему занятию: проверке работы подъемного механизма моста. Но когда он поглядывал на Корбетта, все еще погруженного в созерцание своей прекрасной супруги, на лице у него появлялась усмешка, как будто все это его немало забавляло.

В ту ночь Корбетт не пришел. Лиллиана лежала без сна у себя в темной комнате, перебирая в уме все то, что она должна ему сказать, и размышляла, как лучше приступить к своим мирным предложениям. Может быть, ей следует завести этот важный разговор до того, как они будут слишком захвачены страстью. Может быть, потом он так выдохнется, что просто не обратит внимания на ее слова.

Но, с другой стороны, если она заговорит слишком рано, разгорающийся в нем любовный пыл вообще помешает ему ее услышать.

Эту дилемму она обдумывала долго и усердно, но ни к какому твердому решению так и не пришла. Когда от огня в камине остались только тлеющие угольки, а единственная свеча зашипела и погасла, она поняла, что этой ночью Корбетт не появится.

Неужели она надоела ему? Неужели те часы близости, которые значили для нее так много, для него были всего лишь возможностью мгновенно скинуть с себя бремя собственной похоти?

От этой мысли сердце у Лиллианы болезненно сжалось. Если он не придет… Она попыталась прогнать эту ужасную мысль. Но и отрешиться от нее тоже не могла. Если он не придет сегодня… Если он не придет больше никогда…

Она рывком села в постели и отбросила тяжелое покрывало. В спальне было холодно, и этот холод странным образом сочетался с холодом в ее душе. На мгновение она готова была поддаться искушению снова спрятаться в теплый кокон постели. Она могла забраться под покрывало с головой и спрятаться от удручающей правды своей жизни.

Но Лиллиана поборола это трусливое желание и спустила ноги с высокой кровати на холодный каменный пол. Она его отыщет, решила она. Раз он не пришел к ней, значит, она пойдет к нему. Она найдет его и убедит вернуться в их спальню, и тогда… и тогда…

Но как убедить подозрительного человека поверить тебе? Или равнодушного — любить тебя?

Этого она не знала, но при одной лишь мысли о будущем без любви Корбетта ей стало так страшно, что она отказалась даже додумать эту мысль до конца. Она просто найдет его, а уж там будет видно, что делать дальше.

В замке стояла гнетущая тишина. За исключением нескольких слуг, которые спали перед камином в парадной зале, свернувшись на камышовых подстилках, нигде не было даже признака жизни. Оррик вполне мог бы быть замком сказочной Спящей принцессы — эту легенду она давно слышала от одного из менестрелей. Но сейчас спящим был здесь принц, а не принцесса. А она должна была найти его и разбудить сердце принца силой своей любви.

Лиллиана не знала, откуда начать поиски. Корбетт мог ночевать где угодно: в конюшне на куче душистого сена, или на топчане среди стражников. Возможно, даже в пустой камере темницы. Она в растерянности прикусила губу. Что если она не найдет его? Что если он рассердится и прогонит ее? Как она сможет потом снова хотя бы взглянуть ему в лицо — ему или кому угодно другому, — если он прямо сейчас отвергнет ее?

Она вздрогнула, и холодный комок подступил к ее горлу. Нельзя даже думать об этом, сказала она себе. Нужно найти его, а потом уже решать, как справиться с последствиями. Потому что более выносить эту неопределенность она не могла.

Ночное небо было ясным, и свет от серебряного месяца заливал замок. Звезды мерцали, подобно сверкающим драгоценностям на синем бархате. Двор замка являл собой причудливое смешение эбонитовых теней и серебристого света; вокруг не было видно ни души. На мгновение Лиллиана испугалась, что ее заметят: ведь тогда ей придется как-то объяснить свою ночную вылазку. Но потом она вспомнила, что взоры стражников всегда обращены наружу, а не внутрь замка. Внутри замка они не искали врагов.

Несмотря на усердные поиски, Лиллиана не могла найти своего пропавшего супруга. Ни в конюшне, ни на кухне, ни в дальних кладовых. Комнаты для гостей пребывали в том состоянии, как им и надлежало: они были чисто убраны и приготовлены для приглашенных, но пусты.

У нее дрожали руки. Борясь со слезами, она стояла в тени перед домом, где размещались солдаты. Посмеет ли она войти туда? Она шагнула к дверям, но потом нерешительно повернула назад. Это противоречило всем наставлениям ее матери. Но тогда она, по-видимому, вообще не способна поступать, как положено. Она самым позорным образом ослушалась отца. Она преградила собственному мужу вход в замок, уже принадлежавший ему. А теперь она крадется по двору среди ночи, как какая-нибудь шлюха, разыскивающая мужчину, который не испытывает к ней никаких чувств, кроме случайно вспыхнувшего вожделения.

Лиллиана смахнула две горячие слезы и подняла глаза к небу. «Боже милостивый, — молила она, и звезды расплывались у нее в глазах, затуманенных слезами. — Боже милостивый, помоги мне, прошу Тебя». Потом ее зрение понемногу прояснилось, и она бросила взгляд на зубчатый силуэт дозорной площадки. Там что-то шевельнулось. Она присмотрелась повнимательнее, пытаясь понять, что там происходит. Может быть, то была просто игра теней, или воображение над ней подшутило? Но потом она отчетливо разглядела: там был мужчина, и он что-то поднес к губам.

У Лиллианы защемило сердце. Корбетт был так близко, на расстоянии всего лишь одного лестничного пролета, у нее над головой — а она в это время изнывала от тревоги у себя в спальне! Ей пришло в голову, что, должно быть, он предпочитает одиночество ее обществу. Но она не пожелала прислушиваться к таким гнетущим мыслям.

Подъем на дозорную площадку по ступеням винтовой лестницы казался бесконечным. И все-таки, уже стоя перед дверью на железных петлях, она заколебалась. Она даже едва не поддалась искушению вернуться в безопасные пределы спальни. Но другие чувства, куда более мощные, чем страх, толкали ее вперед, и, преодолев секундное замешательство, она толкнула тяжелую дверь.

Корбетт сидел между двумя высокими остроконечными зубцами, свесив ногу со своего опасного насеста. Вторая нога, согнутая в колене, служила ему опорой для руки. В руке он держал круглый оловянный кувшин, но сейчас не пил из него. Он просто сидел безмолвно, созерцая залитую лунным светом долину за стенами замка,

В этот момент Лиллиана слишком ясно почувствовала, как несчастлив ее супруг. Может быть, он был так же несчастлив и тогда, когда впервые явился в Оррик? Она не знала ответа на этот вопрос, потому что в тот день была не способна заметить хоть что-нибудь, кроме ореола его мощи… мощи рыцаря и врага. Он был Королевским Кречетом, а она — добычей, на которую он нацелился. Что ж, теперь он заполучил ее, но, судя по всему, эта победа не принесла ему удовлетворения.

Лиллиана была готова обратиться в бегство: крах ее надежд был очевиден. Разве сможет она когда-нибудь добиться, чтобы он хоть в малой степени с ней считался? Сейчас, когда она всматривалась в его твердый, неподвижный профиль, это казалось невозможным.

Она направилась к двери. Корбетт окликнул ее, и она энергично покачала головой, желая только одного — пусть бы он вообще забыл, что она здесь была, и дал ей спокойно уйти — вместе с ее разбитым сердцем.

Но Корбетт был, как всегда, несговорчив, и его короткая команда заставила ее остановиться:

— Иди сюда.

У Лиллианы замерло сердце. Больше чем когда-либо, ей хотелось уйти, сбежать, уклониться от нового унижения. Но и вырваться из его власти было ей не под силу. Она просто прислонилась головой к иссеченной непогодами двери, словно та могла поддержать ее.

— Я сказал, иди сюда, — потребовал он более резко.

На этот раз ей почудился слабый запах вина. Она не повиновалась, а просто застыла, не двигаясь, — светлая стройная фигура на фоне темной двери. Когда стало ясно, что она ничего не ответит, Корбетт оставил свое место между зубцами, пересек маленькую площадку и подошел к жене.

Он резко развернул ее и прижал спиной к шероховатой двери.

— Зачем ты здесь? — рявкнул он. — Впрочем, это глупый вопрос, правда?

Он крепче стиснул ее руки, прежде чем выпустил их. Потом он уперся в дверь одной рукой и наклонился ближе к Лиллиане. Теперь запах вина в его дыхании сделался отчетливо различимым, и она поняла, что муж выпил много больше, чем в прошлые ночи.

— Подумать только, ты опровергаешь все мои теории о женщинах, — начал он неожиданно дружелюбным тоном.

Лиллиана заподозрила подвох. Ее сбивали с толку странные перемены в его настроении — от уныния к злости, а теперь — почти к шутливому поддразниванию.

— Тебе же хорошо известно, что от жен не ждут пылких страстей. Они только терпеливо сносят знаки привязанности мужей из чувства долга. А вот любовницы ласковы и отзывчивы. — Он провел пальцем по щеке Лиллианы, а потом начал играть с ее локонами. — Как жаль, что ты не могла стать просто моей любовницей. Насколько счастливей мы могли бы быть.

— А ты сейчас вообще несчастлив, — прошептала Лиллиана.

— Не более несчастлив, чем ты. Мы поженились по велению долга. Но любовники… любовники не повинуются долгу.

— Ты женился на мне вовсе не из чувства долга. Никто тебя не заставлял, — с упреком напомнила ему Лиллиана.

Корбетт усмехнулся:

— Разные бывают долги, Лилли…

— Ах, ну как же иначе!.. Иметь наследника… и что-нибудь такое, что можно будет потом этому наследнику оставить, — это был твой долг? — перебила его Лиллиана, пряча боль за личиной гнева. — Как жаль, что ты не выбрал кого-нибудь другого.

Лицо Корбетта оказалось совсем рядом. Его глаза были черны, как уголь, и непроницаемы, как камень. Она пыталась отвернуться, уйти из-под его испытующего взгляда, но его рука, все еще блуждавшая в ее распущенных локонах удерживала ее.

— Да, было бы куда проще… если бы я мог. Все, чего я хотел, — это заполучить добрую маленькую женушку. А заполучил… — Он замолчал и тесно прижался к ней. — А заполучил я пылкую маленькую искусительницу. Скажи, Лилли, ты согласилась бы быть для меня только любовницей?

— Ах, черная твоя душа! — вскричала Лиллиана, пытаясь высвободиться. — У тебя только одно распутство на уме!

— Как и у тебя! — Он искусно подавил ее сопротивление. — Какая причина погнала тебя искать меня, если не похоть? В чем ты можешь обвинить меня? Только в том, в чем сама виновата не меньше!

Каждое слово ранило ее в самое сердце — вдвойне мучительно, потому что было отчасти справедливым. Но признаться в этом ему она не могла. Во всяком случае теперь, когда он наконец честно сказал о своих чувствах к ней.

— Я не виновата ни в чем, кроме того, что стараюсь быть хорошей женой.

Корбетт невесело засмеялся.

— Добрая жена выполняет свои обязанности, почитает супруга как господина и спокойно подчиняется его любовным капризам. Но моя Лилли не такова. Ты держишь меня на расстоянии, пока можешь, а потом кричишь от страсти, пока мы оба не доходим до лихорадки и опустошения. Так кто же ты — жена или любовница?

Она опустила ресницы, чтобы скрыть набежавшие слезы. Что она могла ответить на такой вопрос?

— Я больше не хочу с тобой воевать, — прошептала она.

— Что ж, — тихо отозвался Корбетт. — Может быть, ты больше не хочешь со мной воевать. Но, видишь ли, многое переменилось.

— Нет, это ты переменился, — неуверенно возразила она. — Ты отдалился. Ты избегаешь меня. И каждый вечер ты наливаешься элем и вином.

Эти слова, казалось, застали его врасплох.

— На то у меня есть свои причины. — Он помолчал, а потом, скривив губы, добавил. — Эль придает силу. Вино придает смелость.

Лиллиана не могла отнестись к таким словам серьезно.

— Кого тебе бояться? — фыркнула она. — Это мы, все остальные, должны ходить на цыпочках, дрожать от страха перед твоим гневом и потакать твоим малейшим прихотям!

Серые глаза Корбетта не отрывались от ее лица бесконечно долго. Что-то серьезное тревожило его, и Лиллиана не могла догадаться, в чем же источник этой тревоги. Какой-то демон терзал его душу. Но когда она вновь подняла на него глаза — отчасти испуганная, отчасти околдованная, — она увидела, что выражение лица у него изменилось.

— Скажи мне, Лилли. Вот сейчас — ты дрожишь от страха перед моим гневом?

Лиллиана мгновенно насторожилась. Что-то изменилось. То ли в каком-то оттенке его голоса, то ли в изломе его рассеченной брови… она прочла смутное предостережение. Она ответила не сразу.

— Может быть, тебя тревожит моя малейшая прихоть? — настаивал он.

— Ты… ты не причинишь мне зла. Я знаю это, — запинаясь, призналась она.

— Ах, если бы я мог быть так же уверен в тебе… — пробормотал Корбетт, но прежде чем она смогла спросить, что означает это несправедливое замечание, он вдруг оттащил ее от двери. — Так вот, сегодня ночью у меня есть прихоть. И я хочу, чтобы ты мне угождала.

Он откинул плащ с одного ее плеча и потеребил мягкую шерсть платья. Затаив дыхание, она ждала, что за этим последует.

Наконец он заговорил тихим, почти неузнаваемым голосом.

— Покажи мне, кто ты, жена или любовница. Дай мне увидеть, кто ты для меня.

— Я… я твоя жена, Корбетт, — едва слышно проговорила она. — Почему ты вбил себе в голову такие глупые мысли?

— Нет, в самом деле. Покажи мне это, — снова потребовал он.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь! — закричала Лиллиана в смятении.

Он обращался с ней так грубо, словно она была какой-нибудь потаскушкой из таверны. Он делал это вполне умышленно, и это разрывало ее сердце.

— Но ты наверняка должна это знать. Твоя матушка не могла пренебречь такой важной стороной твоего обучения. Жена всегда выполняет требования мужа, иначе он имеет право ее поколотить. А вот любовница вольна покинуть своего мужчину в любой момент — всегда под рукой найдется другой мужчина. Но если она остается — она остается ради любви. — Его глаза сузились, когда он продолжал терзать ее. — Когда мы поженились, ты не любила меня. Ты любила другого. Сэра Уильяма, я полагаю, — добавил он язвительно.

— Нет, это не так…

— И хотя в то время ты была невинна, Уильям теперь хвалится передо мной, что он покорил тебя.

— Он лжет! Я не знаю, зачем…

Корбетт схватил ее за запястье и притянул к себе.

— Я тоже не знаю, зачем ему было лгать мне. Для этого надо было совсем обезуметь — ведь я легко мог убить его. Поэтому я должен верить, что его слова правдивы.

У Лиллианы брызнули слезы. Все было безнадежно, и она знала, что потеряла его. Хотя, по правде говоря, он никогда и не принадлежал ей по-настоящему. Но какое-то время она так сильно на это надеялась. Теперь надеяться было не на что.

— Моя жена. Его любовница. — Он еще крепче стиснул ее запястья, и лицо у него окаменело. — По праву мне следовало избить тебя. Я должен был так разукрасить эту нежную, мягкую плоть, чтобы ни один мужчина не мог бы впредь польститься на тебя.

— Я никогда… никогда не была его любовницей… — Лиллиана плакала уже навзрыд.

Внезапно он отпустил ее, и она отступила на шаг. В тишине, на залитой светом месяца смотровой площадке они смотрели друг другу в глаза. Она вытерла слезы и судорожно вздохнула.

— Я не знаю, чего ты хочешь от меня… не знаю, кем ты хочешь меня видеть. Если во мне загорается страсть… если я так сильно стремлюсь к тебе… то ты считаешь меня виновной. Неужели ты предпочел бы, чтобы я была холодной и равнодушной? — Она покачала головой и с упреком взглянула на него широко открытыми глазами. — Почему я не могу быть просто твоей женой? Почему ты не можешь находить радость в той страсти, которая вспыхивает между нами, и судишь обо мне так несправедливо?

Лиллиана дрожала с ног до головы. Когда он снова шагнул к ней, она с трудом выдержала его сверлящий взгляд. Он снова собрал в пучок ее волосы на затылке и потянул их назад, так чтобы ее лицо обратилось к нему.

— Тогда покажи мне, — хрипло проговорил он. — Покажи мне, что ты можешь быть и женой, и любовницей.

Когда были сказаны эти несуразные слова, Корбетт наклонил голову и захватил ее губы крепким властным поцелуем. Он держал ее мертвой хваткой; ее руки были зажаты между ними, и сначала она была слишком потрясена, чтобы как-то ответить. Но если ярость Корбетта и была подобна ужасному лесному пожару, который пожирает все на своем пути, она быстро разрослась в ад испепеляющей страсти, против которой Лиллиана оказалась беззащитной. Словно человек, неспособный сопротивляться тому, что губит его, она уступила грубому напору. Словно ничто из того, что было раньше, не имело никакого значения, она превращалась в мягкий воск для его безжалостной твердости.

Она вцепилась в шерстяную ткань его туники и притянула его к себе. Корбетт глухо застонал. Он выглядел как смертельно раненный, когда оторвался от ее губ. Потом он обеими руками сжал ее голову и заставил ее отклониться назад. Его глаза были черны как ночь, и все-таки в их глубинах Лиллиана видела мучительные сомнения, терзавшие его.

— Покажи мне, Лилли, — повторил он. — Покажи мне как женщина приходит к мужчине, которого выбрала сама. Соблазни меня. — Он снова застонал и еще раз приник к ее губам. — Заставь меня поверить этому.

Он сомневается в ней. Он всегда будет сомневаться в ней, подумала Лиллиана, и рыдание вырвалось у нее из груди. Но даже эта всепоглощающая печаль не могла погасить пламя, которое он в ней зажигал. Рассудком она понимала, что надеяться не на что. И все-таки ей хотелось верить — пусть даже она просто обманывала сама себя, — что он любит ее… что она нужна ему. Хотя бы в этот последний раз. Она знала, что его влечет к ней; это было странное, не похожее ни на что влечение, граничащее с отчаянием; не любовь, нет… но сейчас она будет считать это любовью.

Она потянулась к нему и, вложив в поцелуй всю душу, заставила себя подавить рыдания.

— Я люблю тебя, Корбетт. О, я люблю тебя, — шепнула она, когда он прижал ее спиной к зубчатому парапету.

Она не рассчитывала, что он услышит эти слова, но они были сказаны, и взять их назад ей было не дано. Она не могла бы сказать, услышал ли он; и, по правде говоря, не задумывалась об этом, потому что голова ее уже начала кружиться от его поцелуев.

Лиллиана потеряла всякую связь с местом и временем, Корбетт все глубже и глубже втягивал ее в водоворот исступления, порожденный тоской и желанием. Она так хотела его, что не могла сдержать невольную дрожь.

Корбетт втиснул свое колено между ее бедрами, и от этого вызывающе-хозяйского движения Лиллиану кинуло в жар. Одной рукой он ласкал ее грудь, а другой — поддерживал ее, склонившись над ней между массивными зубцами. Лиллиана обвила руками его шею, пытаясь удержать его голову и не дать ему оторваться от ее губ.

Она могла уступить ему здесь, сейчас, в ночной тьме, у холодных каменных стен Оррик-Касла. Она становилась все более и более податливой, она начала, как распутная девка, прижиматься к нему… и вдруг она почувствовала, что он отстраняется от нее.

Она изо всей силы вцепилась в него, она должна была его удержать! Он не прерывал поцелуя, и его язык творил с ее языком некий бурный чувственный танец… но он отдалялся, и она не могла заставить его остаться.

Вид у Лиллианы был самый плачевный. Юбка задралась, обнажив ноги, платье на одном плече разорвалось, а волосы в диком беспорядке развевались на ветру. Она стояла, отклонившись назад, в том самом промежутке между зубцами, где он сидел до ее прихода, и ей было понятно, что она выглядит совершеннейшей потаскухой. Но если он хочет от нее именно этого…

Корбетт тяжело дышал. Отступив на шаг, он медленно обвел ее настороженным изучающим взглядом, от которого кровь бросилась ей в лицо, и тут же Лиллиана почувствовала знобящий холод. Она с усилием выпрямилась, расправила юбку и попыталась натянуть на себя плащ. Но она не смела поднять глаза на Корбетта, опасаясь прочесть в его взгляде свой приговор.

Когда он наконец заговорил, голос его был неузнаваем, будто слова давались ему с трудом.

— Это не то, чего я хочу, — сказал он, и Лиллиане показалось, что чья-то холодная рука сжала ее сердце; потом он потер шрам у себя на лбу. — Ты просто идешь мне навстречу, Лилли, а этого недостаточно. Я хочу, чтобы ты показала мне свою страсть.

Встретив ее растерянный, непонимающий взгляд, Корбетт прерывисто вздохнул и отвел глаза в сторону.

— Я должен быть грубым и сказать тебе точными словами, чего именно я от тебя хочу?

И тут ее осенило. Все ее существо напряглось, когда она поняла: он хотел, чтобы она стала нападающей стороной, чтобы она побуждала его к любовным ласкам. Это было такое счастливое озарение, что она, не удержавшись, рассмеялась:

— О, Корбетт, да ведь именно это я и пыталась сделать в ту последнюю ночь в Лондоне, но ты…

— Не говори мне про Лондон, — отрезал он. — Ни слова не говори про Лондон. Просто делай так, как я прошу.

Лиллиане пришлось прикусить губу, чтобы снова не разразиться слезами. Да, он хотел ее так же пламенно, как она — его. Но в то же время…

Она откинула локон со лба и попыталась собраться с духом. Но в то же время он как будто твердо вознамерился не подпускать ее к себе.

Она направилась к выходу. Корбетт открыл для нее дверь, пропустил Лиллиану вперед и последовал за ней. Когда они спускались по крутым каменным ступеням, он не отставал от нее ни на шаг, и здесь, на промерзшей лестнице, она ощущала не только исходящее от мужа телесное тепло, но и леденящий холод чувств, разделяющий их.

Когда они достигли дверей господской опочивальни, — Лиллиана повернулась к нему:

— У меня есть одно условие, на котором я буду настаивать, — со всей возможной храбростью начала она.

— Нет.

Это слово, произнесенное совсем тихо, громом отдалось в пустой каменной башне. Лиллиана была бы рада зажать руками уши, лишь бы не слышать этого упрямого, злого ответа. Но она сделала другое. Не задумываясь, ни на что не рассчитывая, она подняла руки и притянула к себе его голову, чтобы он принял ее поцелуй. Это был рискованный шаг, и у нее не было возможности предугадать его последствия. Но, может быть, именно поэтому ее порыв заставил Корбетта сменить гнев на милость. Она хотела только попросить его оставить свое негодование за порогом, когда они войдут к себе в спальню, чтобы между ними не стали стеной темные чувства, измучившие их обоих. Но когда их губы слились в поцелуе, который был одновременно и пылким и нежным, Лиллиане показалось, что он уже принял условие, которое не позволил ей высказать.

Когда он прижал ее к двери, дверь подалась внутрь, и Лиллиана начала падать, но он подхватил ее на руки. Ей показалось, что она возносится в небеса — она знала, какой рай ее ожидает.

Но Лиллиана не хотела поддаваться блаженному оцепенению. Сегодня ночью этой прекрасной летаргии не было места. Когда Корбетт поставил ее на ноги, она уперлась ладонью ему в грудь, чтобы удержать его на расстоянии.

— Подожди, — выдохнула она, хотя едва ли ожидание было тем, чего она хотела. — Ты должен позволить мне сделать так… как ты сказал.

Корбетт не улыбался, но глаза его помутились от желания, и дышал он с трудом.

— Тогда вперед, — и он жестом указал на кровать.

Лиллиана откинула назад волосы и взглянула на своего могучего супруга. Он был высок ростом и силен, и, несмотря на шрамы, которыми он был отмечен, не существовало для нее на земле мужчины прекраснее и желаннее его. Она легко провела рукой по его груди, ощущая каждый мускул и каждый удар сердца. Это было ровное сердцебиение, сильное и надежное, как он сам. Если бы только он мог понять, что и она тоже сильна и надежна.

Но она отбросила эту горькую мысль и шагнула к Корбетту. Дрожь ее рук была почти незаметна, когда она отколола пряжку его короткого плаща. Она умышленно стояла как можно ближе к нему и не могла видеть его лицо, но она точно угадывала, какие чувства вызывают в нем ее действия. Спутанные волосы тяжелым облаком окружали ее лицо и плечи. Она знала, как любил он ее волосы, и, наклонившись еще ближе к нему, она почувствовала, как заскользили его пальцы по длинным каштановым прядям.

Однако не успел он собрать их в руке, как она ухватилась за расшитый золотом край его синей атласной туники и потянула вверх. Он послушно поднял руки, и она вспомнила их первую встречу.

Тогда все происходило в этой самой комнате, и тогда ей тоже пришлось раздевать его. Но вместо страха и ненависти, которые переполняли ее тогда, сейчас в ней жила только любовь.

Затем последовала его рубашка. Лиллиана небрежно отбросила ее в сторону, потому что Корбетт теперь стоял перед ней, обнаженный выше пояса, и в ней нарастало жгучее нетерпение.

— Теперь твоя очередь, — хрипло сказал он и потянулся к ней.

— Нет. — Лиллиана твердо встретила его взгляд и подняла руку, чтобы не дать ему приблизиться.

Но Корбетт перехватил ее руку и переплел ее пальцы со своими, так что их ладони оказались тесно прижатыми друг к другу. Это был жест самой нежной близости, и Лиллиана почувствовала, как затопляет ее волна любви к нему. На какое-то мгновение она замерла: все, что она сейчас могла, — это только смотреть в его глубокие серые глаза.

— Если я не могу снять с тебя одежду, пока моя еще на мне, то ты должна поторопиться, Лилли. Я всего лишь человек, а ты меня искушаешь так, что этого человеку не вынести.

Лиллиана не стала медлить, хотя щеки ее горели, когда она сняла его нарядные штаны и те нательные, что были под ними. Однако, глядя на супруга, стоящего прямо и горделиво во всем великолепии своей наготы, она не испытывала ни малейшего стыда за свое поведение.

Потом, не отрывая от Корбетта широко открытых янтарных глаз, она начала освобождаться от собственных одежд. Ей не сразу удалось справиться с тугой шнуровкой на запястьях и на боках у талии, и по лицу Корбетта можно было понять, что он испытывает адские муки. Но когда наконец она отложила в сторону тяжелое платье, Лиллиана могла быть более чем удовлетворена тем, что увидела: Корбетт был на пределе. Она не стала отводить с лица волосы, когда снимала чулки, а потом и тонкую рубашку, но не потому, что собиралась распалить Корбетта еще больше; она лишь хотела воспользоваться хотя бы такой слабой защитой от его взгляда. Но оказалось, что именно это переполнило чашу терпения Корбетта.

— Иди сюда, Лилли, — позвал он ее низким голосом, полным муки.

Она двинулась было к нему — смиренно и послушно, как надлежит жене. Но тут же остановилась: она хотела, чтобы он нашел в ней много больше, чем простое послушание.

Потребовалось все ее самообладание, чтобы отважно поднять голову и откинуть за спину волосы. И только тогда, в победоносной открытости своей наготы она наконец шагнула к нему.

Корбетт пожирал ее глазами. Она дрожала от возбуждения; теперь ему была очевидна вся мера ее влечения к нему. Она приблизилась, но он стоял неподвижно, словно околдованный, пока ее руки не обвились вокруг его шеи, а сама она всем телом прильнула к нему. Все это совсем не подобало благовоспитанной леди, но Лиллиана чутьем угадывала, что именно так она могла сказать Корбетту о своей любви.

Через мгновение он уже заключил ее в стальные объятия с таким пылом, что она едва не лишилась чувств. Она собиралась соблазнять его, пользуясь его же уроками: целовать его так же, как раньше он целовал ее; касаться его так же, как касался ее он, и проделывать все это до тех пор, пока он не начнет ее умолять, чтобы она пришла к нему. Но она недооценила ни силу своих обольстительных приготовлений, ни сокрушительную мощь его желания.

Губы Корбетта огнем жгли ее кожу. Где они приникали к ней — на веках глаз и на щеках, к уголкам рта и к мочкам ушей, — там вспыхивало пламя. Потом его легкие поцелуи легли цепочкой по ее шее — и ниже, к набухшим и напряженным бутонам сосков.

Тогда Корбетт опустился на колено, и его рука обвилась вокруг ее бедер. Он начал целовать жемчужно-белые груди — сначала одну, потом другую. Поцелуи ложились кругами, все ближе и ближе к соскам, и наконец боль от неутоленного желания заставила Лиллиану всем телом податься вперед, к нему.

Она сжала руками голову Корбетта и, как всегда, подивилась, какие мягкие у него волосы, когда так твердо все остальное. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в макушку, а потом, собрав все свои убывающие силы, требовательно направила его голову так, чтобы у его губ не осталось выбора.

Он вдохнул в себя этот тугой розовый бутон, и последние силы покинули Лиллиану. Она не устояла бы на ногах и рухнула бы на пол, если бы он не прижимал ее к себе так крепко. Но он не давал ей упасть, и она, обмякнув в его руках, застонала от острого наслаждения и в то же время — от невыносимого бремени желания, нарастающего у нее внутри и требующего освобождения.

Но Корбетт был безжалостен. Сначала он воздал должное одной груди Лиллианы, затем другой. А потом, когда она уже была уверена, что он должен сейчас же отнести ее в постель — или она просто умрет от тоски по нему, он направил свои поцелуи еще ниже.

Лиллиана стояла, опираясь на него и обнимая его массивные плечи, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее лоно. Большими пальцами обеих рук он бережно открыл для этих необычайных поцелуев самый центр ее женственности, и она закричала в исступлении:

— Корбетт, Корбетт! Единственная любовь моя!

И тут ее потрясла неудержимая судорога освобождения. Ничего не видя перед собой, она вцепилась в Корбетта, запрокинув назад голову в этой совершенной, совершенной агонии.

Это длилось вечность. Это кончилось слишком скоро. Она только знала, что Корбетт стоит на коленях, обнимая ее с такой силой, что ей стало больно. Его склоненная голова находилась у нее под самым подбородком, а ее залитая слезами щека покоилась на его влажных черных волосах.

Она плакала и не могла остановиться, и он наконец поднял голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Их глаза встретились, и в этот краткий миг откровения Лиллиана подумала, что никогда его взгляд не был таким светлым. Потом он высоко поднял ее на руках и положил на их супружеское ложе.

Его вторжение было стремительным и уверенным. Лиллиана обвилась вокруг него, стремясь только к одному — дать ему все, чего он захочет. Если ему нужна покорная жена, тогда она станет такой женой. Если ему нужна любовница для самых необузданных плотских утех — она станет такой любовницей. Если он хочет наследника… о, молю тебя, Господи, позволь мне стать матерью его ребенка.

Но если он хочет избавиться от нее…

Думать об этом она не смела. Вместо этого она поднялась, чтобы встретить его могучий бросок, принимая все, что он готовился отдать. Снова и снова.

Когда он, не покидая ее лона, притянул ее за плечи к своей груди, она была уверена, что он коснулся самого центра ее существа. Лиллиана почувствовала, что в ней снова нарастает страсть, и ее пальцы впились ему в плечи. Движения Корбетта ускорились, потом он замер, а потом, словно захваченные неистовым смерчем, они достигли зенита вместе.

Между ними не было сказано ни единого слова. После того как они совладали со своим дыханием, они просто молча лежали, прижавшись друг к другу, и ни один из них не стремился разомкнуть соединенное природой.

Голова Лиллианы лежала на груди Корбетта, и у нее под ухом отдавались сильные удары его сердца. А под рукой, перекинутой ему за плечо, ощущались три неровных шрама.

Сердцебиение. И эти шрамы. На какой-то момент ей показалось, что они символизируют все самое главное, что его отличает. Он был воином, отмеченным следами старых ран снаружи и, возможно, внутри тоже. И все-таки сердце билось у него в груди так сильно и ровно. Найдется ли когда-нибудь в этом сердце место для любви к ней? — с тоской подумала Лиллиана.

Слова пришли к ней на уста незваными. Ее мягкое «я люблю тебя» было тише, чем шепот в тихом ночном воздухе. Но для нее самой они значили больше, чем все, сказанное ею прежде. Спал ли он сейчас или бодрствовал, услышал ее или нет, и даже поверил ли он ей, если услышал, — это ничего не меняло.

Она любит его и будет любить всегда.

Глава 21

Это был хрупкий мир.

Лиллиана была благодарна уже за то, что Корбетт перестал напиваться по ночам и хоть ненамного, но оттаял… Но она прекрасно понимала, что сражение еще не выиграно. Враг еще не повержен. Война не окончена.

Она видела это в том, как провожал он ее глазами, хотя улыбка для нее всегда была у него наготове. Она ощущала это в той дотошности, с которой он самолично занимался любой мелочью, относящейся к подготовке замка к празднествам. Во всем он проявлял чрезвычайную осмотрительность, и эта осмотрительность изменяла ему только в одном: как ни странно, его крайнее раздражение вызывал лучший друг — сэр Рокк.

Рокк, в свою очередь, также изменился: похоже, он стал внезапно лучше относиться к ней. Канули в прошлое подозрительные взгляды и постоянная слежка. Теперь он приветствовал ее с подчеркнутой сердечностью, всегда интересовался ее здоровьем или здоровьем маленькой Элизы. А если Корбетт оказывался поблизости, Рокк всегда посылал ему довольный, почти торжествующий взгляд. При этом лицо у Корбетта, как правило, мрачнело. Однако никакими словами эти двое мужчин не обменивались. Только этими странными, красноречивыми взглядами.

В Оррике все было относительно спокойно, но, несмотря на это, по мере приближения дня, когда начнут съезжаться гости, напряжение Корбетта, по-видимому, росло.

Первыми прибыли Туллия с супругом, сэром Сэнтоном, и сестры тепло обнялись.

— Какой довольный вид у тебя, сестра! — воскликнула Туллия, окинув Лиллиану пытливым взглядом карих глаз.

— И ты выглядишь как вполне счастливая жена.

— Скоро буду матерью, — с восторгом сообщила Туллия. — Надеюсь, тебе вскоре тоже выпадет на долю эта радость.

— И я надеюсь, — прошептала Лиллиана и еще раз обняла сестру.

Взглядом она отыскала Корбетта, который приветствовал сэра Сэнтона как самый радушный хозяин. Все признаки свидетельствовали, что она, может быть, действительно уже носит дитя под сердцем. Уже второй месячный срок миновал без обычных женских недомоганий. И все же она не решалась сказать об этом Корбетту. Она убеждала себя, что просто хочет вполне увериться сама, прежде чем уведомлять мужа. Но где-то в глубине ее души таился страх: она опасалась, что встретит тень сомнения в его взгляде. Он никогда больше не упоминал об обвинениях Уильяма… а точнее было бы назвать это не обвинениями, а бессовестным оговором. Но она боялась, что Корбетт еще верит этой клевете. Не станет ли он сомневаться в подлинном отцовстве ее ребенка?

Лиллиана отогнала эти тревожные мысли и улыбнулась младшей сестре:

— Ты, наверное, вконец измучилась в дороге. Для тебя приготовлена твоя прежняя комната, так чтобы тебе было как можно удобнее.

Не успела она устроить эту пару на отдых, как прибыли новые гости. Из Лондона приехали сэр Роджер и сэр Чарльз вместе с леди Элизабет и ее отцом. Потом лорд Гэвин из Дармонда и граф Глостер. Даже Оделия с сэром Олдисом явились из своего дома в Гастоне; их приветствия звучали кротко и неуверенно. Хотя между Лиллианой и ее средней сестрой оставалась кое-какая натянутость, Лиллиана с облегчением отметила, что Оделия и ее супруг, как видно, стали более терпимо относиться к ее браку с Корбеттом.

Замок был переполнен людьми. В нем раздавался неумолчный шум голосов: ведь помимо приглашенных гостей с ними прибыли их стражники, слуги и лошади, и всех требовалось приютить и накормить. В кухне работа кипела во все часы дня и ночи: там пекли хлеб, жарили огромные куски разделанных туш, чистили и потрошили рыбу и дичь и готовили разнообразные кушанья для всех — постоянных и временных — обитателей замка.

Хозяйский глаз требовался повсюду; слуги постоянно изводили Лиллиану, обращаясь за указаниями по каждому пустяку, — и тем не менее Лиллиана находила глубочайшее удовлетворение в том, что Оррик стал местом проведения празднеств такого размаха. Когда она готовила замок для свадьбы Туллии — и, как оказалось, для своей собственной свадьбы, — она занималась этим с чувством некоторой отчужденности и какой-то потери; ведь она полагала, что Оррик-Касл никогда не станет снова ее домом. И потом сам день свадьбы обернулся для нее сплошным позором.

Но подготовка к нынешним долгим увеселениям — это совсем другое дело. Она твердо решила наслаждаться всем, что сможет ей принести Рождество: праздничными церемониями, пирами, играми, развлечениями и раздачей подарков. Она не испытывала ничего подобного той тревоге, которая угнетала ее в Лондоне, ибо теперь она была на своей земле. Она была в Оррике.

Миновал уже день святого Фомы, и тут Лиллиана почувствовала, что не все идет так замечательно, как ей казалось. А дело было вот как. Рано утром Корбетт отправился с гостями-мужчинами на охоту в зимний лес. Большинство дам с удовольствием воспользовались возможностью подольше понежиться в постелях. Поэтому Лиллиана в одиночестве сидела над своими кухонными книгами, когда управляющий замка объявил о прибытии еще одного гостя,

Лиллиана поспешила во двор и увидела небольшую группу всадников, которые въезжали в ворота. Лиллиана узнала в их предводителе сэра Хью Колчестера, и ее улыбка начала увядать. Тем не менее ей не оставалось ничего иного как приветствовать его со всей возможной сердечностью, как ни была сильна ее неприязнь к этому человеку. И хотя ее беспокоил странный интерес Корбетта к каждому шагу брата, она от всей души понадеялась, что муж скоро вернется и избавит ее от необходимости развлекать беседами зловещего сэра Хью.

— Добро пожаловать, сэр Хью, — сказала она, по всем правилам выполнив церемонный реверанс.

Тем временем он спешился и небрежно бросил поводья подскочившему конюху.

— Что я вижу! — воскликнул он с наигранной веселостью. — Бьюсь об заклад, вы встречаете меня как любящая невестка, Лиллиана. — С этими словами он крепко обнял ее и запечатлел энергичный поцелуй на ее губах.

Лиллиане совсем не по душе пришлась такая фамильярность. Она поспешно отступила на шаг и настороженно взглянула на него. Однако Хью, судя по виду, решительно вознамерился подружиться с ней.

— Не сердитесь, дорогая. Несмотря на все нелады между нашими домами, я уверен, что отныне Оррик и Колчестер станут жить в мире. Право, это будет почти так, как если бы мы сообща управляли единым поместьем. — Он усмехнулся.

— Д-да, хорошо бы… — запинаясь проговорила Лиллиана, теперь уже совершенно уверенная, что дело нечисто.

Корбетт и Хью вовсе не испытывали друг к другу братской привязанности. Ни напускное равнодушие Корбетта к делам Колчестера, ни неожиданное дружелюбие Хью по отношению к Оррику не могли скрыть этого. Но Лиллиана была заинтригована.

Когда Хью стал расспрашивать ее о том, кто из гостей уже приехал в Оррик, и под конец поинтересовался Уильямом Дирном, ее любопытство только разгорелось.

— Уильяма здесь нет, — небрежно сообщила она, поднося ему кружку эля; разговор происходил уже в парадной зале.

— В самом деле? — Хью задумчиво покачал кружкой. Потом он внимательно взглянул ей в лицо:

— Я удивлен, что его вообще пригласили. Поговаривают, что ему придется навсегда отказаться от удовольствия пользоваться гостеприимством Оррика.

Он хотел что-то разведать, Лиллиане это было совершенно ясно. Что ж, и она того же хочет, призналась она сама себе. Если поговорить с сэром Хью подольше, можно узнать что-нибудь весьма полезное.

— О, я уверена, что он приедет. — Она потеребила пальцами тяжелое кольцо с веридианом, а потом изобразила легкую понимающую улыбку. — В конце концов, в Оррике находится его дочь Элиза.

— Находится, но не с его согласия. Я слышал, что Корбетт весьма жестоко обошелся с Уильямом. — На этот раз он улыбнулся. — И с вами тоже.

Лиллиана невольно нахмурилась и покраснела.

Да неужто все королевство знает о выдумках Уильяма и подозрениях Корбетта? Неужто дамы даже сейчас шепчутся об этом в своих комнатах, а мужчины перебрасываются грубыми шутками насчет ее репутации?

Лиллиана тут же мысленно объявила войну сэру Хью — она не стала задумываться, каковы будут последствия. Она знала только то, что он все еще ее враг, хотя она и замужем за его братом. Она подозревала, что по какой-то причине он был врагом и Корбетту.

— Боюсь, у Корбетта подозрительная натура, — медленно сообщила она. Затем послала ему долгий, многозначительный взгляд. — Я бы не стала спрашивать… — Она с трудом удерживалась, чтобы не рассмеяться, при виде того, как оживилось лицо Хью. — Скажите… скажите, Корбетт всегда был склонен к выпивке?

Лиллиане стало совсем не до смеха, когда она уловила короткую вспышку злобного удовлетворения на худом лице Хью. Если раньше у нее и были какие-то сомнения касательно истинных чувств Хью к брату, то теперь последние сомнения испарились. Хью мог сколько угодно изображать любезность и даже братскую заботливость, но для Лиллианы была очевидна злобная радость, которую доставила ему весть о «падении» Корбетта.

Хью широко улыбнулся и обвел ее оценивающим взглядом.

— Он всегда отличался буйным нравом и невоздержанностью. Он был ревнивым и жестоким мальчишкой. Что ж удивляться, если он стал ревнивым и жестоким мужчиной?

Последние слова звучали как утверждение, но изгиб его бровей оставался как бы вопросительным.

Прибегать к явной лжи Лиллиане не хотелось, и потому она не стала словесно подтверждать это мнение. Но она очаровательно зарумянилась и опустила глаза, как бы молчаливо соглашаясь с ним. Когда Хью взял невестку за руку и покровительственно похлопал по ней, Лиллиане стоило больших трудов удержаться, чтобы на лице у нее не отразилось глубочайшее омерзение к собеседнику.

— Не отчаивайтесь, дорогая. Несмотря на былые злополучные раздоры между Орриком и Колчестером, будьте уверены, что вы всегда сможете обратиться ко мне, если вам будет не под силу справиться с гнусным характером Корбетта. Просто дайте мне знать, и я позабочусь о вашей безопасности. — Его улыбка стала почти заговорщической. — И, несмотря на отсутствие Уильяма, я знаю, что вы можете рассчитывать также и на его непоколебимую преданность.

Осчастливив Лиллиану этим прозрачным намеком, Хью извинился и удалился в отведенную ему комнату. На прощанье он одарил Лиллиану множеством ободряющих фраз и улыбок. Когда он наконец ушел, Лиллиана с большим трудом справилась с подступившей к горлу тошнотой, которая в равной мере могла быть вызвана и отвращением к подлому сэру Хью, и ее предполагаемой беременностью.

Что затевает Хью? — в волнении гадала она. Хью и Уильям связаны друг с другом каким-то общим замыслом, и оба считают Корбетта своим врагом. Но почему?

Ее размышления были прерваны: кто-то приблизился к ней. Она подняла глаза и встретила внимательный взгляд сэра Рокка.

Несколько мгновений оба молчали. Они никогда не стремились к обществу друг друга, хотя в последние дни он и выказывал всячески свое дружелюбие. Но подозрительным выражением лица он больше походил на прежнего сэра Рокка, и Лиллиана испытала нечто близкое к облегчению, резко спросив:

— В чем дело?

Он ответил не сразу, и Лиллиана была уверена, что он мысленно прикидывает, с чего начать. Наконец он набрал полную грудь воздуха и высказался:

— Я надеюсь, что не ошибаюсь в вас.

— Ошибаетесь во мне? Что вы хотите этим сказать?

— Вы долго беседовали с Хью. У него был весьма довольный вид, когда он вышел отсюда.

Лиллиана сердито поднялась с места.

— Он брат моего мужа. Что, я не должна с ним разговаривать? Или должна предоставить его самому себе? И потом, по какому праву вы шпионите за мной?

Он усмехнулся и испытующе взглянул ей в лицо.

— Только муж имеет право на вашу преданность.

И тон, каким это было сказано, и выражение лица Рокка были так серьезны и даже торжественны, что раздражение Лиллианы мигом улетучилось.

— Моя преданность принадлежит ему всецело, — ответила она так же серьезно. — Можете не верить ничему другому — но этому верьте.

Лицо белокурого рыцаря оставалось непроницаемым, когда он обдумывал ее слова. Заговорил он медленно и с глубоким чувством.

— Я верю вам. А вот он… у него есть сомнения, но убедить его можете только вы. Пока что я лишь хочу вас предостеречь: будьте очень осторожны с Хью.

— Вы не можете сказать мне, что между ними происходит?

Рокк покачал головой и, бросив ей еще один многозначительный взгляд, вышел из залы.

У Лиллианы не было времени, чтобы обдумать туманное предупреждение Рокка. Ее срочно позвали на кухню — проверить, как жарятся четыре свиных туши в огромных кухонных очагах. Затем начали подниматься дамы, и пришлось их развлекать до возвращения мужчин.

Она послала служанку присмотреть за тем, чтобы привезенную охотниками дичь ощипали, выпотрошили и приготовили для подачи на стол, а сама отправилась в парадную залу поискать Корбетта. Когда она вошла, Корбетт заливался смехом от какой-то шутки Гэвина, но Лиллиану он заметил сразу же, хотя и не стал прерывать беседу. Зато сэр Роджер поспешил к ней навстречу, учтиво склонился к ее руке и весело спросил:

— Добрая леди Лиллиана, может быть, вы поможете нам разгадать одну трудную загадку? Ваш супруг клянется, что в лесах Оррика водятся какие-то дикие создания. Из-за него мы все только и делали, что оглядывались за спину из страха, как бы на нас не напало какое-нибудь существо!

— Я и не думал говорить, что это создание нападает, — возразил Корбетт. — Сколько раз я вам повторял, что оно чрезвычайно пугливо и при первых же признаках преследования бесследно улетает!

— Но нам не попалось ничего такого, что не водилось бы в любом лесу: олени, кабаны… ну, иногда лисы. Я утверждаю, что он просто придумал такую сказку для собственного развлечения!

— Но я сам видел это летучее создание, — усмехнулся Корбетт, а потом взглянул на растерянное лицо Лиллианы.

— Вот только изловить его как-то не сумел, верно? — поддел его сэр Чарльз.

Корбетт смотрел на Лиллиану, и взгляд у него потеплел. После секундного колебания он все-таки ответил:

— По-моему, его невозможно изловить — во всяком случае, обычными охотничьими приемами.

Щеки Лиллианы запылали, когда она поняла, какое дикое создание он имел в виду. К ее облегчению, никто из охотников не смекнул, о ком речь, и шумная мужская беседа покатилась своим чередом.

Когда появились слуги с кувшинами эля для гостей, она жестом подозвала Корбетта. Ей хотелось сказать ему о прибытии Хью, но именно в этот момент на ступенях лестницы показался Хью в окружении галдящей компании. Рука Корбетта, на которой лежала ладонь Лиллианы напряглась, и Лиллиане не потребовалось оборачиваться, чтобы понять, кого он увидел.

Как ей хотелось, чтобы было покончено с враждебностью между двумя братьями! Но когда она подняла глаза на лицо мужа, она увидела в его взгляде не неприязнь, а сожаление. И еще что-то, похожее на боль.

Но этот редкий проблеск его чувств тут же скрылся под маской вежливого гостеприимства.

— Добро пожаловать, Хью.

Крупными шагами Корбетт приблизился к брату. Если широкая улыбка Хью и сердечные похлопывания по спине и удивили Корбетта, своего удивления он не выдал.

— Я рад, что могу разделить радость этих празднеств в Оррике с тобой и с твоей прелестной женой. Нашу долину слишком долго разделяли распри и недоверие. Теперь мы оба можем увидеть, как долина Уиндермир-Фолд станет единой.

Какое это было бы прекрасное семейное воссоединение, думала Лиллиана, стоя в гуще толпы, окружившей братьев. Но ее не покидали подозрения: она была уверена, что Хью что-то замышляет.

Корбетт тоже вел себя непривычно — он явно разыгрывал какое-то свое представление. Вдруг у нее в памяти всплыли слова Рокка, призывавшего ее хранить преданность только мужу. Может быть, он имел в виду нечто большее, чем показалось ей сначала?

Она действительно недостаточно знала своего мужа, чтобы принять решение. Свои чувства он умел скрывать. Когда умер ее отец, она готова была считать, что Корбетт способен на убийство. Лиллиана задумчиво смотрела на него; в ней снова шевельнулось подозрение. Если он хоть в малой доле мог быть причастен к смерти лорда Бартона, то наверняка был способен и злоумышлять против брата. Она понимала: если бы он получил во владение оба замка — Оррик и Колчестер, — то его могущество в северной Англии возросло бы неизмеримо. А Корбетт, несомненно, из тех людей, кто наслаждается собственным могуществом.

Но он непричастен к смерти ее отца, сурово одернула себя Лиллиана. Его свела в могилу болезнь, и Томас подтвердил это вполне определенно. Она не могла сказать, что стоит между братьями. Все, что от нее требуется, — это верить Корбетту.

Лиллиана устало потерла поясницу. День был долгим и утомительным, а впереди предстояли вечерние увеселения. До Рождества оставалось еще два дня. В эту минуту мысль о развлечениях совершенно не воодушевляла Лиллиану. Она столько сил вложила в приготовления, что чувствовала себя полностью опустошенной, да и устала она от бесконечных церемоний в благородном обществе. Она могла сейчас мечтать только об одном — чтобы случилось чудо, и они остались в Оррике вдвоем с Корбеттом… и тогда она сказала бы ему о ребенке, который у них родится… и тогда, может быть, они сумеют обрести счастье.

Вскоре за хозяйским столом собралась многочисленная компания: к Корбетту и Лиллиане присоединились Хью, Оделия с Олдисом, Туллия с Сэнтоном, да еще и сэр Гэвин с графом Глостером, одним из триумвирата сподвижников короля Эдуарда. Размещение этих важных гостей за столом было предметом серьезного беспокойства Лиллианы, но она с облегчением обнаружила, что сэр Гэвин усердно очаровывает Оделию, а граф Глостер целиком завладел вниманием Корбетта и Хью. Зашумело веселое застолье, и Лиллиана позволила себе расслабиться.

— Как я хотела бы, чтобы отец был сейчас с нами, — задумчиво сказала Туллия. — Все получилось так, как он хотел.

Лиллиана стиснула руку сестры.

— Ты все время знала, что он это замышляет?

— Я знала, что Орриком будете владеть вы — ты и тот человек, за которого ты выйдешь замуж. Потому он и был таким непреклонным, когда речь шла о выборе супруга для тебя.

— Но не мог же он все эти годы рассчитывать на тот давний брачный договор и наше обручение с Корбеттом?

— Ну конечно же, не мог. Но он по-настоящему не питал ненависти к дому Колчестеров. Даже после всех бед, которые по их вине выпали Оррику, он всегда уважал их за то, что они не желали оставить безнаказанным убийство своего отца.

— Но ведь они обвиняли его несправедливо!

— Да, я знаю. Но теперь все это в прошлом. И теперь дело за тобой — чтобы на свет появился наследник Оррика.

— Тогда, может быть, желания нашего отца скоро исполнятся, — шепотом призналась Лиллиана.

— О! Я знала, я так и знала! — воскликнула Туллия, но тут же овладела собой; ее живые карие глаза светились счастьем от радости за сестру. — Ты уже ему сказала?

Лиллиана прикусила губу и взглянула на мужа. Он разговаривал с братом, и вся эта сцена выглядела чрезвычайно мирной. Но она знала, что надвигается гроза, потому что все это праздничное сборище задумано неспроста. Она медленно покачала головой.

— Я никому не говорила. Только тебе, — ответила Лиллиана сестре и выразительно взглянула на нее. — Так что пока сохрани мой секрет.

— Конечно, сохраню. Но ты вполне можешь поделиться и с Оделией тоже.

— С Оделией? Она ко мне не питает нежных чувств. Знаешь, им с Олдисом будет очень досадно, если их права на Оррик станут еще менее весомыми.

Туллия пожала плечами.

— Может быть, раньше так и было. Но Олдис наслушался всяких рассказов о том, как король Эдуард ценит Корбетта. У него хватает здравого смысла, чтобы принимать вещи такими, какие они есть. Кроме того, его отец, кажется, надумал передать ему часть обязанностей по управлению поместьем в Гастоне. И вот еще что, — добавила Туллия с таинственной улыбкой. — У Оделии тоже будет ребеночек. Только не проболтайся, что я тебе это сказала!

…У трех сестер должно родиться трое маленьких кузенов!

Лиллиана улыбнулась при мысли о праздниках, которые будут совместно устраивать все три семьи в предстоящие годы.

Сэр Хью рано поднялся из-за стола и удалился к себе, и это показалось Лиллиане самым лучшим предзнаменованием. В парадной зале остались только добродушные и славные люди, и Лиллиана на радостях отбросила всякие мысли о заговорах или раздорах. Гости и хозяева собрались, чтобы отпраздновать Рождество Христово, рождение Сына Божьего — младенца, который принес мир для всей земли.

Лиллиана незаметно прижала руку к животу. Глаза ее были устремлены на мужа. Если будет на то воля Божья, ее дитя поможет принести мир в долину Уиндермир-Фолд.

Мысли сэра Хью также крутились вокруг долины Уиндермир-Фолд, но совсем по-иному, чем у Лиллианы. Под покровом безлунной ночи он добрался до сторожевой башни, чем немало удивил двоих стражников, стоящих на нижнем посту.

— Вы гуляете в одиночестве, милорд?

Хью потряс головой, застонал и прижал руку ко лбу.

— О, Иисус всемогущий, вина сегодня хоть залейся, — пробормотал он.

При этих словах стражник, окликнувший его, захихикал.

— Эге, похоже, там праздник что надо.

— А вы, бравые молодцы, стоите тут на холоде, — Хью сочувственно воззрился на них.

Он сделал два неуверенных шага и тяжело привалился к каменной стене башни.

— Вот что я вам скажу, мои добрые парни. У меня тут с собой бутылочка. Я собирался ее прикончить и завалиться спать… — Он снова застонал и на этот раз схватился за живот. — Ух ты, вино-то просится обратно. — Он криво усмехнулся и попытался выпрямиться. — Вот она. Выпейте, что там осталось. Ручаюсь, оно вас так согреет, что никаким морозом не прошибешь.

— Нам нельзя пить на посту, — нерешительно ответил тот же стражник.

Сэр Хью вытаращил на них глаза и пожал плечами.

— Ну и ладно. Там осталось-то всего ничего. — Потом он как будто повеселел. — Может, этим тварям, которые во рву водятся, вино по вкусу придется. — Он вытащил пробку из горлышка и двинулся по направлению к мосту.

— Нет, погодите-ка! — Второй стражник схватил сэра Хью за локоть и оглянулся на напарника. — Там всего-то по глоточку на брата, попробовать только. Никому от этого вреда не будет.

Пока менее сговорчивый стражник обдумывал ситуацию, сэр Хью стоял очень тихо. Он с трудом сдержал торжествующую ухмылку, когда оба стражника потянулись за бутылкой. Прошла лишь пара минут — и оба свалились на землю: сильная доза красного корня, подмешанного в вино, сделала свое дело.

Прежде чем кто-нибудь заметил неладное, Хью оттащил обоих мужчин в нишу за боковой стеной, а сам занял их место у ворот. Спустя некоторое время на мосту появилась одинокая фигура, и стражники верхнего поста заметили ее. Но когда они увидели, что к новоприбывшему подошел один из стоявших на нижнем посту, и услышали, как он предложил путнику войти, стражники сочли, что им незачем вмешиваться. Только тогда сэр Хью вполне успокоился.

— Вот видишь, Уильям, все как я говорил. Мой брат — всего лишь смертный человек. И с той же легкостью, с какой ты получил доступ в Оррик, ты теперь получишь доступ к своей дочери. И к прекрасной леди Лиллиане. Она выпорхнет из Оррика без колебаний, когда узнает, что вы с малышкой ждете ее.

Уильям откинул с лица капюшон. Выражение лица у него было мрачным, но при упоминании Лиллианы оно оживилось.

— Да. Она уже почти была готова к этому и раньше. Но этот дьявол вышвырнул меня из замка. — Его голос задрожал от обиды и гнева. — На этот раз он ничего не узнает, пока не будет слишком поздно! — Он помолчал. — Но он кинется в погоню. Он не смирится с поражением.

— Я же сказал, предоставь это мне. Когда он будет мертв, ты сможешь заполучить Лиллиану. Тогда Оррик будет твой, и вместе мы составим такую силу, с которой Эдуарду придется считаться.

В густой тени началось какое-то шевеление, и Хью осторожно огляделся по сторонам.

— Стражники не будут спать вечно. Поспеши. Все пока сидят за ужином. Ты знаешь, где держат девочку. Торопись!

Дамы удалились из залы, когда мужчины уселись играть в кости. Можно было не сомневаться, что сейчас начнутся хвастливые выкрики, непристойные шутки и кощунственная божба подвыпивших игроков. Лиллиана сочла за лучшее увести дам из залы, пока мужчины еще не показали себя в полной красе; она полагалась на то, что Корбетт сумеет удержать их в каких-то рамках.

Когда она встала, Корбетт ласково пожелал ей спокойной ночи, поцеловал обе ее руки, а когда она попробовала освободиться, сильнее сжал ее пальцы.

— Разбудить тебя, когда я приду в спальню?

Лиллиана отвела глаза, чтобы не встретиться с его горящим взглядом, и почувствовала, что краснеет.

— Да.

— Это может быть очень поздно. Ты не слишком устала?

Тогда Лиллиана все-таки взглянула в его серьезное лицо.

— Я никогда не бываю слишком усталой, если могу услужить вам, милорд.

Снова наступило недолгое молчание.

— В последнее время ты очень утомилась.

Значит, он заметил. Лиллиана решилась. Вот тогда она и скажет ему об их ребенке. Сегодня ночью, после того как они насладятся друг другом, она ему признается. И тогда она будет знать, кто она для него.

— Я буду ждать тебя, — пообещала она.

Оказавшись у себя в спальне, Лиллиана начала рассаживать по комнате, не находя себе места. Она волновалась, как новобрачная. Наверняка это грешно — так желать своего мужа. Хотя, с другой стороны, она не знала ни одного церковного установления, которое прямо запрещало бы ей такое глубоко укоренившееся влечение к Корбетту.

Он, конечно, придет не скоро. Она знала, что многие мужчины с удовольствием засиживаются за игрой чуть ли не до рассвета. При мысли о такой возможности Лиллиана нахмурилась и обхватила себя руками за талию. Ее драгоценный секрет находился где-то глубоко внутри нее. Корбетт об этом не знал.

Но он не мог не знать о ее любви к нему. Даже если он не слышал ее слов любви, которые она шептала так тихо, он, по меньшей мере, должен был догадываться о ее чувствах. В отличие от него, ей никогда не удавалось скрывать движения своей души — они были у нее как на ладони.

Он никогда по-настоящему не искал ее любви. Однако иногда случалось, что он смотрел на нее таким необычным взглядом… или говорил что-нибудь неожиданное. Она не знала, на что решиться. Может быть, пора точно сказать ему, что она чувствует.

По спине у нее пробежал холодок, когда она подумала, к чему это может привести. Может быть, она добьется всего, на что надеется… но возможно и другое: все ее мечты будут разбиты вдребезги.

Лиллиана вновь начала мерить шагами комнату. Потом вдруг остановилась. Может быть, ей лучше провести час-другой с Элизой. Ферга все еще заходила по ночам в детскую, чтобы покормить малышку, но сегодня она сама это сделает. Обрадованная возможностью отвлечься, Лиллиана снова надела тунику поверх рубашки. Когда она вспомнила, что волосы у нее распущены по плечам, как у какой-нибудь шлюхи, она надела короткую накидку с капюшоном и быстро упрятала волосы под шерстяную повязку.

Потом она спокойно спустилась по лестнице и через галерею прошла в пристройку, где помещалась детская.

Сцена, которая предстала ее глазам, была отнюдь не умиротворяющей.

— Ферга! Ферга!

Лиллиана кинулась к связанной женщине, лежащей на застеленном коврами полу.

— Ее нет, миледи! Он забрал ее! — Крик вырвался у служанки вместе с рыданием, как только Лиллиана вытащила у нее изо рта кляп — кусок какой-то ткани.

— Элизу?!! Кто-то ее забрал? Но кто? Кто?

— Сэр Уильям! Он сказал, что она его дочь и никакой дьявол из компании короля Эдуарда ему не помеха!

— О, Господь всеблагой, — шептала Лиллиана, помогая перепуганной женщине подняться на ноги. — Он, должно быть, совсем спятил, если потащил такую крошку ночью на мороз! Скорей, Ферга. Мы должны сейчас же пойти к Корбетту. Он может…

— Нет, миледи, подождите! Сначала прочтите вот это. — Ферга схватила ее за руку и показала на клочок пергамента. — Сэр Уильям очень настойчиво требовал, чтобы я вам это отдала, когда никого больше тут не будет.

Лиллиана читала записку Уильяма, не в силах унять дрожь в руках.

«Она моя дочь. Она была отдана тебе, чтобы ты ее воспитала. Мы еще можем заняться этим вместе. Жду тебя у развилки на Бергрэмское аббатство, милая Лиллиана. Мы слишком долго отказывались от своего счастья. Но теперь мы должны действовать. Приезжай ко мне сейчас же. Никому не говори, куда направляешься. Не бойся бросить все, потому что я намерен освободить тебя и Оррик от твоего жестокого мужа раз и навсегда. Уильям.»

Лиллиана долго еще не отрывала глаз от пергамента уже после того как перечла послание. Он намерен избавить ее от Корбетта? Боже мой. Боже мой! Он, как видно, действительно безумен! Неужели он в самом деле думает, что она так легкомысленно относится к своим брачным обетам? Даже если бы она была замужем за человеком, который внушал ей отвращение, она не предала бы его с такой легкостью. Но Корбетта она любила всем сердцем, всей душой, каждой частичкой своего существа. Она никогда не покинет его! И не позволит Уильяму причинить Корбетту зло — никоим образом! Лиллиана взглянула на Фергу.

— Как он выглядел? Может, он был вне себя, или словно в горячке?

— Нет, нет, он был очень даже спокойный и вежливый. Он даже извинился за то, что связал меня. Но вы же знаете, он никогда не был грубым.

Лиллиана не ответила. Да, грубостью Уильям не отличался. Но его угроза заставляла задуматься. Она скомкала пергамент и бросила его в огонь, не зная, на кого она сейчас злится больше: на Уильяма или на самое себя. Она ведь так ни разу и не объяснила Уильяму, как глубоко она привязалась к Корбетту. До чего же глупо было с ее стороны допустить, чтобы Уильям до сих пор питал к ней чувства, которым давно уже следовало бы угаснуть! Он имел полное право распоряжаться судьбой своей дочери, и Лиллиана это понимала. Но как же он посмел забрать Элизу таким образом и тем самым подвергнуть ее жизнь опасности? Да еще и эти угрозы насчет Корбетта!

В крайнем возбуждении она пыталась сообразить, что же ей делать. Но, принимая во внимание ненависть Уильяма к Корбетту, хрупкое здоровье Элизы и зловещий намек Уильяма, Лиллиана могла прийти только к одному решению. Как там ни рассуждай, а ответ получится один и тот же. Она должна последовать указаниям Уильяма, встретиться с ним и там уже попытаться объяснить ему, как бессмысленна его затея. Если ей удастся задобрить его, он, может быть, сможет отказаться от своих глупых злобных замыслов. И, может быть, он даже согласится оставить Элизу в Оррике до весны. Она пообещает Уильяму, что отправят девочку в Дирн. Она обязательно вернет малышку Уильяму, как бы ни была сама к ней привязана.

Набравшись решимости, Лиллиана обернулась к Ферге:

— Ложись, отдохни, Ферга, тебе нужно успокоиться. Уильямом и Элизой займусь я.

— Может быть, позвать милорда?

— Нет! — закричала Лиллиана.

Ферга отпрянула, услышав этот отчаянный выкрик. С большим трудом Лиллиана заставила себя заговорить более спокойно.

— Нет, будет лучше всего, если он вообще об этом не узнает. Да, любовь к дочери толкнула Уильяма на такой безрассудный шаг. Но если я повстречаюсь с ним, как он просил, я смогу развеять его опасения и добьюсь, что он вернет Элизу. Ты же понимаешь, у моего мужа такой характер, что Уильяму лучше не попадаться ему под горячую руку.

Именно последнее соображение оказалось для Ферги достаточно убедительным. Кроме того, Лиллиана пообещала ей, что возьмет с собой двух стражников. Но, дав это обещание, она не собиралась его выполнять. Не тратя времени на обдумывание возможных последствий, она поспешила в конюшню, оседлала свою любимицу Эйри и, не бросив ни слова двум окоченевшим стражникам, вырвалась за ворота замка.

Глава 22

Ночь была морозной и непроглядно темной. Если бы Лиллиана не так хорошо знала дорогу, она наверняка сбилась бы с пути. Ни единый проблеск лунного света не падал на стебли поникших трав. На небе не показывалась ни одна звезда, которая могла бы выхватить из мрака оголенные сучья дубов и буков, нависающих над дорогой. Такая ночь годилась для ночных хищников — волков и сов, и для их злополучных жертв.

Лиллиана старалась не думать о том, что может помешать выполнению её плана. Эйри могла поскользнуться и упасть, хотя Лиллиана скрепя сердце заставляла кобылку плестись довольно медленно; из леса могли выскочить воры и напасть на нее… хотя было маловероятно, что в такую ночь даже грабители с большой дороги высунут нос из своих укрытий.

О том, что она может вообще не найти Уильяма, или о том, как разъярится Корбетт, узнав о ее выходке, она даже и помыслить не смела. Она должна найти Уильяма и объясниться с ним, и только. А уж потом она уладит все с Корбеттом.

Только твердая решимость добиться своего заставляла ее продолжать путь. По знакомым поворотам дороги она догадывалась, что уже близко река, потом Миддлинг-Стоун, а там и до развилки недалеко.

Лошадка бежала довольно резво, но тут откуда-то из темноты донесся жалобный звук. Лиллиана сразу придержала Эйри и прислушалась. Может быть, это всего лишь крик ночной птицы? Или кролика, схваченного острыми когтями? Лиллиана даже задержала дыхание, чтобы лучше слышать. Звук повторился — и сомнений не осталось. Это был ребенок! Ребенок, плачущий от страха, холода и голода! Она снова воспряла духом и послала Эйри вперед.

— Уильям! Уильям, пожалуйста, подожди! Это я, Лиллиана!

Когда он отозвался, у Лиллианы отлегло от сердца. Она свернула с дороги в сторону — в том направлении, откуда слышался голос Уильяма. Она не видела ничего вокруг и только едва различала очертания высокого древнего тиса.

Уильям заговорил снова:

— Остановись здесь, Лиллиана. Сойди с лошади. — Затем он помолчал. — Надеюсь, ты приехала одна?

— Ну конечно, я одна. А как Элиза? Я слышала ее плач.

Словно в подтверждение, ребенок захныкал, и Лиллиана немедленно рванулась в ту сторону. Однако Уильям преградил ей дорогу и положил руки на плечи.

— Я знал, что ты придешь, — тихо сказал он и тут же заключил ее в объятия.

— Пожалуйста, Уильям, отпусти, дай мне вздохнуть, — запротестовала Лиллиана, пытаясь вырваться из этих нежеланных рук.

Она была утомлена, и сердита, и перепугана до полусмерти. Рванувшись еще раз, она освободилась и отступила на шаг назад, но он тут же шагнул вперед, не давая ей отойти.

— Прости мою пылкость, любовь моя, — начал он. — Ведь я так долго мечтал об этом дне.

Первым побуждением Лиллианы было как следует отчитать его: как он посмел надеяться на ее соучастие в своих мерзких планах! Какой он себялюбец, если его так мало заботит жизнь Элизы!.. Но что-то остановило ее: то ли тон его голоса, то ли чувство самосохранения; с ним следовало вести себя осторожно. Лиллиане пришлось напомнить себе, что ее цель — вернуть Элизу в безопасное место. А для этого нужно было не раздражать Уильяма, а убедить его.

— Я… я знаю, что ты ждал… — борясь с собой, прошептала Лиллиана. — Но прежде всего нужно заняться твоей дочкой. Может быть, она замерзла или проголодалась. У тебя есть с собой запасные пеленки?

— Запасные пеленки? — Уильям повернул голову в ту сторону, откуда слышался плач Элизы. — Гарольд! У нас есть запасные пеленки?

Лиллиана мгновенно насторожилась: значит, Уильям здесь не один. Это могло намного усложнить ее задачу, и без того не простую.

Вперед выступил плотно сложенный мужчина с большой корзиной, из которой слышался сердитый детский плач. Не теряя времени даром, она опустилась на колени и осторожно вынула маленькую Элизу из вороха одеял. Лиллиана все проделала молча: быстро сняла промокшие простынки и запеленала малютку в сухие, а потом аккуратно укутала ее теплым шерстяным одеялом, снова уложила в корзину и прикрыла сверху еще одним одеялом — меховым.

Тем временем ум у Лиллианы лихорадочно работал: надо было придумать, как выпутаться из трудного положения. Небо уже не было затянуто сплошными тяжелыми тучами, сквозь поредевшие облака иногда пробивался слабый лунный свет, и в этом скудном свете стало видно, что за Уильямом маячат двое мужчин.

— По-моему, она уже простудилась, — солгала Лиллиана. — Она еще слишком мала, чтобы в такую холодную ночь увозить ее из дома. Если ее не положить поближе к камину, и как можно скорее, она не выживет. Младенцы — создания очень хрупкие. Нельзя таскать ее по дорогам…

— Ничего, выживет. А если и нет, не отчаивайся. Я знаю, что ты подаришь мне сына.

Чудовищная бессердечность этих слов поразила Лиллиану даже сильнее, чем оскорбительные намерения Уильяма. Элиза его вообще не интересовала. Он просто использовал ребенка как наживку, чтобы выманить Лиллиану из дома.

С огромным трудом она подавила свою ярость. Она встала и взяла корзину в руки.

— Уильям, мы должны найти для нее укрытие.

— Мы едем в Бергрэмское аббатство. Там о ней прекрасно позаботятся.

— Но, Уильям, я и представить не могу, что мать Мария-Екатерина примет нас, если узнает, что я бросила мужа.

— Тебе не придется долго беспокоиться об этом, Лиллиана. И ведь ты забываешь, что он убийца. Он погубил твоего отца и не понес за это никакой кары. Но он заплатит за все, я об этом позаботился.

Он — это было совершенно очевидно — не собирался ограничиться тем, что увез Лиллиану и Элизу. Он намеревался отомстить Корбетту. Элизу он использовал как наживку, чтобы захватить Лиллиану. Разве сама Лиллиана не может теперь оказаться наживкой, которую используют, чтобы заманить в ловушку Корбетта? Внезапно ей стало ясно, как она сглупила, с такой легкостью решившись последовать за Уильямом. Сердце у нее заледенело, когда она поняла, что Корбетт может погибнуть по ее вине.

Когда Уильям взял Лиллиану за руку и повел к лошади, она двигалась, как деревянная кукла. Нечего было и думать о том, чтобы убедить его отказаться от жестоких замыслов; теперь она это понимала. У нее оставалась лишь одна надежда — что она как-нибудь сумеет сбежать от него вместе с Элизой.

Но Уильям, как видно, почувствовал ее колебания. Он подвел ее лошадь к своей и, вместо того чтобы подать Лиллиане поводья, привязал их к передней луке своего седла. И только тогда он подал Лиллиане корзину с Элизой.

— Когда поедем, держи девочку и ни о чем не беспокойся.

— Уильям, прошу тебя. Ты не можешь так поступить, — взмолилась Лиллиана. — Это нечестно, и ничего из этого не выйдет.

— Нет, ты ошибаешься. Мы всегда были честными. А вот этот гнусный младший Колчестер бесчестно обошелся с тобой. И твой отец не желал этого признавать.

Он вскочил на своего коня и продолжил:

— А насчет того, что ничего из этого не выйдет, так знай, что скоро ты станешь вдовой. Мне нужна жена. Тебе будет нужен муж. Ты уже стала матерью для моего ребенка. Нет, все оборачивается так, как должно было случиться с самого начала.

Лиллиана побледнела и вскрикнула:

— Что… что ты замышляешь против него?!!

Уильям нахмурился, уловив в ее голосе испуг. Когда он снова заговорил, его гнев был уже обращен на нее:

— Значит, он сумел настроить тебя против меня. Что ж, тебе придется с этим смириться, Лиллиана. Твой сэр Корбетт будет повержен рукой своего собственного брата. Тогда в Оррике будем править мы с тобой.

Это был бред безумца. Это было просто бессмысленно. Если Хью дошел до того, что способен убить Корбетта, то чего ради он уступит Оррик Уильяму? И потом, почему Хью хочет смерти брата? Лиллиана не сомневалась, что Хью достаточно вероломен и жесток, чтобы пойти на такое злодейство, но не могла понять, зачем это ему.

Уильям ехал впереди, Лиллиана с Элизой — сразу за ним, а позади — два молчаливых оруженосца. Когда они выехали на главную дорогу и направились к югу, Лиллиане показалось, что все это не может происходить наяву.

Корбетт тоже был не в состоянии поверить собственным ушам. Ферга всхлипывала и дрожала.

— Обе?!! И она, и девочка? — загрохотал он.

— Она… она помчалась за малышкой…

Ферга низко склонила голову и съежилась, словно ожидая удара. Но удара не последовало. Она рискнула поднять на Корбетта боязливый взгляд, и боль, которая так ясно читалась на лице ее хозяина, придала ей смелости. Она продолжала:

— Сначала пришел Уильям. Он забрал малютку и оставил записку для миледи.

— Что было в записке? — Этот вопрос задал Рокк.

— Н-не знаю, — горестно призналась служанка. — Но она была уверена, что сможет убедить его вернуться.

— Итак, твоя жена сбежала с Уильямом? — Услышав голос брата, Корбетт застыл. — Как неудачно, что это случилось именно в разгар такого веселья и при таком скоплении гостей.

Хью выждал пару секунд, и, как он ни пытался изобразить заботу и сочувствие, в голосе у него звенело злорадство.

— Конечно, тут и сомневаться не приходится, они с Уильямом так все и задумали, чтобы воспользоваться суетой и многолюдьем в замке. Ты же не можешь забыть, что она — дочь убийцы, независимо оттого, насколько тебя обворожило ее прелестное личико.

С грозным рыком Корбетт бросился на него. Если бы не вмешался Рокк, Корбетт сбил бы брата с ног. Но Рокк вмешался, Хью отпрянул от взбешенного Корбетта и быстро взял себя в руки.

— Твой гнев не туда направлен? — воскликнул он. — Лучше прими мою помощь, когда отправишься искать ее, чем так накидываться на меня!

С огромным усилием Корбетт заставил себя смирить свой гнев и обратился к Рокку:

— С нами поедут четверо всадников. Пусть седлают коней. — Он резко повернулся к выходу, но тут же остановился и вперил в Хью пронизывающий взгляд:

— Ты едешь с нами, брат?

Вопрос был задан самым безразличным тоном, словно не стояли между ними годы непонимания и неприязни. Но от самого спокойствия его голоса веяло холодом.

— Еду. Что ни говори, мы должны выступать заодно. Колчестер и Оррик, когда они едины, — могучая сила. Если твоя жена сумеет сбежать, это только вызовет в нашей долине новую волну раздоров.

Корбетт не снизошел до ответа. Рокк и Хью удалились, чтобы сделать все необходимые приготовления для предстоящих поисков сбежавшей Лиллианы. Но когда Корбетт надел свою короткую кожаную тунику и потянулся за мечом и кинжалом, он заметил, что Ферга все еще ждет, скорчившись в углу.

— Можешь идти, — коротко распорядился он и нагнулся, чтобы плотнее затянуть завязки сапог.

— Не надо сердиться на миледи, — робко попросила его Ферга.

— В самом деле? — резко поинтересовался он. — А мне кажется, у нее единственная цель в жизни — сердить меня. Смеяться надо мной, перечить мне, делать из меня дурака.

Его меч скользнул в кожаные ножны.

— Она любит вас.

Это был всего лишь тихий шепот, но Корбетт застыл на месте. Он смотрел на Фергу, не в силах спрятать свои чувства, и Ферга приободрилась, увидев на его суровом лице тоску и сомнение.

— Откуда ты знаешь? Она тебе это говорила?

— Есть вещи, о которых не говорят вслух. Но если быть повнимательнее, то все можно понять и без слов.

Уловив в его взгляде мучительное сомнение, она слабо улыбнулась и утвердительно кивнула:

— Я правду говорю. Она вас любит.

Корбетт хотел что-то сказать, но остановился и пристальным взглядом впился в ее лицо, словно способен был каким-то образом понять правду или фальшь ее слов, если будет смотреть достаточно упорно. Наконец он набрал полную грудь воздуха и потянулся за плащом.

Он ничего не сказал ей, покидая комнату, но Ферга слышала, как он, удаляясь, тихо проговорил: «Дай-то Бог, чтобы так оно и было, потому что мне без нее нет жизни».

Во дворе толпились охваченные тревогой и любопытством гости — из тех, что еще не утихомирились к этому часу у себя в комнатах. Задавать вопросы Корбетту охотников не нашлось. Когда рыцари уже сидели в седлах, Рокк отвел Корбетта в сторону.

— Мне все это не нравится. Тебе понадобится поглядывать, что происходит у тебя за спиной.

— Не зря же я беру тебя с собой, — сухо ответил Корбетт. — Вот ты и будешь поглядывать, что происходит у меня за спиной.

Рокк нахмурился.

— Не относись к этому так беспечно.

— Можешь мне поверить: беспечности здесь нет места. — Корбетт уже садился в седло, но Рокк схватил его за руку.

— Ты должен знать, что сегодня днем твоя жена и братец Хью имели долгую «приватную» беседу.

Корбетт уставился на Рокка.

— Не значит ли это, что ты еще раз переменил свое мнение о Лилли? Или ты теперь веришь, что Хью тоже непричастен ни к какому заговору?

Рокк ответил не сразу. Устало вздохнув, он признался:

— Не знаю, чему верить. Знаю одно: все, что происходит этой ночью, — происходит не случайно. За стенами замка нас может ожидать все, что угодно. Мы не должны отправляться в путь такими малыми силами.

— Нам придется ехать быстро, — отрезал Корбетт. — Выводить весь отряд — это только задержит нас. Если ты боишься — оставайся. Но я должен найти Лилли, прежде чем с ней случится что-нибудь непоправимое.

С этими словами он стряхнул руку друга. За ним тронулись остальные. Строй замыкали Хью и Рокк.

Лиллиана делала все, что могла, лишь бы ехать помедленнее. Хотя поводья были прикреплены к седлу Уильяма, она умудрялась направлять Эйри в кустарники, цепляться юбками за сучья, или подстрекать Эйри, чтобы та натыкалась на коня Уильяма и путалась у него в ногах. Все эти проделки доставляли Лиллиане некоторое злобное удовлетворение, но она понимала, что пользы от них никакой. С каждым шагом они удалялись от Оррика. Даже прояснившееся небо, как ей казалось, было против нее, потому что во время бури было проще скрыться. Однако теперь луна помогала их бегству в Бергрэмское аббатство. Лиллиана могла надеяться лишь на то, что Корбетт каким-то образом узнал обо всем и сейчас гонится за ними. Даже если в нем бушуют гнев и ревность, даже если он ложно судит о причинах, заставивших ее последовать за Уильямом, — она молилась, чтобы он их догнал.

Когда они достигли реки и начали переправу, Лиллиана отважилась оглянуться назад.

— Ты можешь не опасаться погони. Хью позаботится, чтобы твой муженек никогда больше не доставил нам никаких тревог.

Лиллиане лишь с большим трудом удалось совладать с паникой, которая охватила ее после этого хвастливого заявления.

— Хью? Что он задумал? И почему… почему он помогает тебе таким образом?

Уильям придержал своего коня; в это время они переходили реку вброд, и здесь было довольно глубоко — почти по грудь лошадям.

— Хью прекрасно понимает, что Корбетт не успокоится, пока не очистит наш край от всех, кто не предан королю по гроб жизни.

— А Хью не сторонник короля Эдуарда?

Уильям пожал плечами.

— Старый король Генрих довольно часто вообще склонен был забывать, что здесь, на севере, у него тоже есть вассалы. А Эдуард слишком увяз в каких-то делах за пределами Англии, так что мы интересуем его не больше, чем интересовали его родителя. Но теперь мы достаточно сильны, чтобы…

Он оборвал речь, потому что один из его спутников закричал:

— Кто-то скачет по дороге позади нас!

— Где?

Уильям, прищурившись, всмотрелся в темноту, пытаясь уловить какой-нибудь признак погони.

— Наверно, это Хью, — сказала Лиллиана, пытаясь ослабить бдительность Уильяма.

— Возможно, — буркнул он. — Но мы не можем быть уверены. Поспеши. Если мы не оторвемся от них, тогда укроемся у подножия скалы.

Страх и надежда владели душой Лиллианы; она крепче прижала к себе спящую Элизу. О, пусть это будет Корбетт, горячо молилась она. И, Господь всемогущий, пусть он будет невредим…

Месяц выплыл из-за туч и осветил несколько фигур на переправе. Корбетт погнал коня во весь опор.

— Да, удружила тебе твоя строптивая женушка вместе со своим любовником, — приговаривал Хью, тоже пришпоривая коня, чтобы не отставать от Корбетта. — Ты с легкостью можешь изрубить Уильяма в куски, но вряд ли это поможет тебе завоевать любовь жены.

Корбетт даже взглядом не удостоил брата, так одержим он был одним стремлением — догнать Лиллиану. Это было так, словно в целом мире ничто не имеет значения — ни Англия, ни Эдуард, ни даже Оррик и Колчестер, — пока он не вернет себе Лиллиану живой и невредимой.

Домчавшись до реки, он не остановился ни на секунду и не замедлил неукротимый бег своего коня. Когда Кисмет вынес его на противоположный берег, Корбетт уже смог увидеть в отдалении небольшую группу всадников, бешеным галопом приближающуюся к Миддлинг-Стоуну.

Хью ненамного отстал от брата. Рокк и его люди были еще дальше, позади, когда Корбетт услышал боевой клич Рокка: «К оружию! К оружию!»

Корбетт немедленно остановился, развернул коня и увидел группу всадников, атакующих его малочисленный отряд. Уильям все хорошо рассчитал, подумал Корбетт, грубо выругавшись. Мгновение он колебался. Рокк и те, что с ним, были надежными боевыми товарищами Корбетта. Они вместе сражались и спасали друг другу жизнь бессчетное количество раз.

Но впереди была Лиллиана, и он не мог повернуть назад.

Решение было принято мгновенно. Он не слышал, какой грязной бранью разразился Хью, когда он повернул Кисмета к зловещей громаде Миддлинг-Стоуна. Ему было ясно, какие приказы отдавал Рокк, когда его рыцари с поднятыми мечами ринулись в ответную атаку на людей, которые выскочили на них из засады. Он лишь склонился к самой шее своего жеребца и снова обратился мысленно к Богу с молитвой — сохранить Лиллиану.

Первый из спутников Уильяма вообще не успел оказать никакого сопротивления. Одним свистящим ударом своего длинного меча Корбетт отсек ему руку и не стал дожидаться, пока тот свалится наземь.

Те, за кем он гнался, достигли подножия утеса раньше, чем Корбетт смог их догнать. На этот раз человек, стоявший перед ним, был готов к бою. Однако ему повезло не больше, чем его товарищу. Один удар, второй и третий… широкие лезвия мечей сшибались в устрашающей пляске смерти. Но когда его противник был уже совсем рядом, Корбетт выхватил свой нож. Одним молниеносным ударом снизу он пронзил врага насквозь. Когда он вырвал нож обратно, раздался жуткий булькающий звук. Затем он дал шпоры Кисмету и кинулся догонять Уильяма.

Его не тревожило присутствие Хью, упорно следующего за ним по пятам; он не прислушивался к звукам боя позади — теперь эти звуки уже скрадывало расстояние. Все его внимание было поглощено звуком подков на скалистом утесе и тоненьким голоском плачущего ребенка.

Лиллиана была в ужасе, когда Уильям хлестнул ее лошадку, заставляя ее теперь идти впереди его коня. Темнота, ужасные звуки ночного боя и отчаянная одержимость Уильяма наполняли Лиллиану страхом. Она не сомневалась — за ними гонится именно Корбетт. Но когда он приблизился к ним вплотную, ее страх за него возобладал над всем остальным.

Когда дорога уже стала непригодна для продвижения на лошадях, Уильям спрыгнул с коня и ее тоже заставил спешиться.

— Полезай наверх! — закричал он вне себя. — Полезай!

Слишком напуганная, чтобы протестовать, Лиллиана попыталась подняться по крутой тропе, прижимая к себе корзину с малышкой Элизой, которая теперь расплакалась снова. В темноте она оступилась и едва не упала, но потом снова начала подъем, несмотря на боль в ноге.

В том месте, где тропа расширялась, образуя небольшую площадку, Лиллиана остановилась, чтобы перевести дух, и когда Уильям попробовал обнять ее, она оттолкнула его руку.

— Я не пойду дальше! — закричала она, вжимаясь в узкую щель и прижимая к себе Элизу. — Ты должен прекратить это безумие, Уильям, сейчас же прекратить!

— Безумие! Ты называешь это безумием? Когда я хочу лишь одного — любить тебя! Жениться на тебе!

— Я уже замужем за другим. И я люблю его.

Ее слова заглушил налетевший порыв ветра, и в следующий миг перед Уильямом возникла огромная фигура. Ошибки быть не могло: то был Корбетт, и у Лиллианы хлынули слезы облегчения. Но двое мужчин, стоящих лицом к лицу, являли собой отнюдь не отрадное зрелище.

— Назад! Назад, я сказал! — завопил Уильям.

В отличие от отчаянного выкрика Уильяма, голос Корбетта был негромок и спокоен:

— Назад? А если нет, что тогда? Вы будете угрожать своей дочери? Или моей жене? Таким человеком вы себя считаете?

Корбетт засмеялся, и в этом смехе слышалась вся мера его презрения.

— Она не должна была выходить за вас замуж.

— Однако же вышла. А что мое, то мое.

— Да. Вы будете держаться за нее. Но только как за какую-то вещь, просто потому, что она ваша собственность! Но я-то люблю ее. И всегда любил! И она любит меня! — Он шагнул, чтобы преградить Корбетту путь к Лиллиане.

— Вы заблуждаетесь, Уильям, и в этом, как и во многом другом. Лиллиана вас не любит. Она любит меня. — Он умолк, и даже во мраке расселины его взгляд нашел ее. — И я ее люблю.

Лиллиана едва дышала — так она была потрясена. Любимый, единственный! Он здесь ради нее, он сражался за нее, он сказал, что любит ее, — несмотря на все плохое, через что они прошли.

— Корбетт, — прошептала она. Но в следующее мгновение это было уже сигналом тревоги. — Корбетт!

Она не поняла, как ему удалось избежать смертоносного удара Хью. Уклонившись влево, он едва удержался на ногах, но теперь против него стояли двое.

— Вы сказали, что он никогда не доберется до нас! — заорал Уильям на Хью. — Где, во имя всех страстей Господних, вы были до сих пор?!!

— Заткнись! — огрызнулся Хью; его глаза были прикованы к Корбетту. — Это уже не имеет значения. Теперь он попался — и ему конец.

Хотя Корбетта, по-видимому, отнюдь не удивило подлое поведение брата, ему хотелось понять: почему?

— Но что к этому привело? Что заставило тебя совместить государственную измену… с братоубийством?

— Защищать свой дом — это измена? Стремиться к укреплению своего дома — это измена?

— Если это делается только ради твоей личной выгоды — да, тогда это измена. Вам незачем опасаться Эдуарда на королевском троне. Он человек Закона. Он объединит Англию.

— Его отец был напыщенный дурак! От него исходили только раздоры и междоусобицы, а Эдуард был его кулаком, когда требовалось отнять власть у баронов!

— И это, по-твоему, основание, чтобы сеять смуту в северных графствах? Ты всерьез веришь, что Эдуард вам позволит отделиться и зажить, как сами пожелаете?

— Он не сможет удержать нас. Мы уже достаточно сильны.

— И сначала надо убрать меня, потому что я стою за Эдуарда и за Англию?

Ответил Уильям:

— Вы украли у меня Оррик и Лиллиану!

— У вас уже есть дом. И у вас была жена!

Уильям сделал шаг вперед, угрожающе размахивая мечом.

— Лиллиана всегда была моей! Я знаю это. Она знает это. Но вам понадобилось все разрушить!

— Скажи ему, Лилли. — Голос Корбетта звучал ясно и спокойно, и Лиллиана воспрянула духом. — Скажи ему, что есть между нами.

Она боялась, что ей изменит голос. Она боялась, что слова утонут в слезах и что Корбетт не услышит ее ответа. Но его взгляд был твердым, и бесстрашие мужа придало ей силы.

— Я люблю тебя, Корбетт! Я полюбила тебя с…

Дикий крик ярости, который издал Уильям, заглушил ее последние слова. Как безумный, он бросился на Корбетта, высоко подняв меч.

При этой бешеной атаке Корбетт отпрянул назад, и Лиллиана в ужасе закричала. Как одержимый воин-берсеркер, Уильям кинулся за ним, и оба отклонились вбок, пытаясь добиться преимущества.

Хью не стал медлить. Он бросился к Корбетту, выхватив длинный острый кинжал. Лиллиана едва не лишилась чувств, когда раздался леденящий кровь крик боли. Но кровь, что пролилась на замшелый камень, не была кровью Корбетта. В последний миг перед разящим ударом кинжала Хью Корбетту удалось извернуться. Клинок вонзился в бок Уильяма, и теперь друг против друга стояли два брата.

Хью сразу поднял свой меч, но Корбетт не медлил. Через мгновение он уже стоял на ногах. И его грозный меч также был готов к бою.

— Ты дьявол! — вскричал Хью. — Язычники должны были бы давно покончить с тобой!

— Но почему ты хочешь моей смерти? Дело же не только в Эдуарде. Дело во мне. Но почему? Почему?

— Потому что ты был отцовским любимчиком. И я это знал, и ты это знал. Все знали, что отец оставил бы Колчестер тебе, если бы имел такое право!

Было очевидно, что Корбетт меньше всего ожидал услышать подобное, и при виде его озадаченного лица Хью начал смеяться.

— Ах, вот оно что. Ты думал, что я не знаю. И он так думал. Но в конце концов он признал это.

Лиллиана скорчилась в расселине, пораженная странными речами Хью. Он сумасшедший, думала она, но это делает его тем более опасным.

— Как понять твои слова «он признал это»? Наш отец никогда не играл в эти игры с «любимчиками». Он ожидал одного и того же от нас обоих, он не делал различий между нами. Зато ты сам никогда не соглашался смириться с таким положением, когда с нами обращались одинаково.

У Хью исказилось лицо:

— Ну, вот видишь! Даже твои слова — это лишь повторение его слов. Но оба вы ошибаетесь. Я показал ему, у кого есть достаточно хитрости и силы, чтобы управлять Колчестером. А теперь я покажу тебе, кто будет управлять всей Северной Англией.

При этом он сделал ложный выпад влево и направил на Корбетта разящий удар своего меча. Но Корбетт был наготове и отразил удар.

— А как же ты показал ему? — спросил Корбетт ровным насмешливым тоном. — Каким образом ты показал ему свою хитрость и силу?

Хью злобно улыбнулся:

— Когда мы были на охоте, он упал с лошади. Ты помнишь этот день. Он упал и звал кого-нибудь на помощь. Все оказалось очень просто. Мне понадобился лишь один камень, чтобы вышибить из него дух. — Его улыбка угасла. — Он сказал, что ты узнаешь об этом. Но ты так ничего и не узнал. Ты поверил моим обвинениям против лорда Бартона — и все поверили. Но это сделал я. Я!

На мгновение Корбетт позабыл об осторожности. Он знал, как низок и подл его брат, но признания Хью вышли далеко за пределы того, что он ожидал услышать. В горле у него пересохло, и он хрипло спросил:

— Но ведь Колчестер в любом случае стал бы твоим. Так зачем же ты это сделал?

— Да чтобы показать ему: я могу сделать все, что мне вздумается. Вот и показал. А теперь я покажу тебе.

С криком, больше похожим на звериный, чем на человеческий, он устремился вперед. Металл ударялся о металл. Мускулы напрягались в неистовом усилии. Потом один из братьев поскользнулся на шатком камне, и оба упали, но не выпустили оружия.

Лиллиана услышала, как Корбетт охнул от боли, и увидела темное пятно, расплывающееся у него на бедре. Потом он резким, мощным движением перебросил Хью через плечо. Когда же оба сумели встать на ноги, оказалось, что Корбетт прижат спиной к высокому камню, нависающему над долиной.

Хью дышал с трудом, но захихикал, когда оценил свое преимущество.

— Итак, делу конец. То есть тебе конец, разумеется. Для меня это начало.

— А что будет с Лиллианой? — перебил его Корбетт. — И с малышкой? Ты убьешь их обеих? И как же ты это объяснишь? И потом, за нами едут мои люди. Как ты объяснишь нападение на них?

На лице у Хью отразилась растерянность; Корбетт же продолжал, как ни в чем не бывало.

— Ты проиграл, Хью. Алчность сгубила все твои замыслы.

Хью перевел взгляд с Корбетта на Лиллиану, а потом — на реку, поблескивающую далеко внизу. И сразу же бросился на Корбетта, нацелив острие меча прямо в сердце брата.

Лиллиана вскрикнула, но Корбетт, как видно, ожидал нападения. Быстрым движением он отклонился, и страшный удар пришелся в пустоту. Хью попытался повернуться и прикончить Корбетта, но в темноте не рассчитал своих движений. Он резко повернулся на пятках, не удержал равновесия, поскользнулся, и ноги его сорвались с обрыва. Пронзительно завизжав, он пропал из виду.

Наступившая тишина казалась оглушительной. Лиллиана была так потрясена, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она могла лишь смотреть на Корбетта, который заглядывал за край обрыва. Потом он пошатнулся и опустился на одно колено.

В тот же миг Лиллиана поставила корзину на камни и метнулась к нему. Крепко обняв его и прижав к себе, она изо всех сил старалась оттащить его от опасного края скалистого выступа.

— Корбетт! Корбетт! — восклицала она снова и снова.

Не вытирая слез, заливающих ее лицо, она покрывала поцелуями его щеки, глаза, губы. Его била дрожь — от усталости, от боли, от ужасных открытий последних минут. Но он порывисто схватил жену в объятия и прижал ее к себе.

— Я думал, что потерял тебя. Я люблю тебя, Лилли. Люблю! Я бы не вынес, если бы потерял тебя. Я не хочу без тебя жить!

— А ты и не будешь жить без меня. Никогда. Я умерла бы, если бы не могла быть с тобой! Я люблю тебя! Я всегда буду тебя любить.

То были совершенные слова любви. Сердце Лиллианы полнилось ощущением чуда. Как долго она ждала часа, когда сможет их произнести? Как долго она молилась о счастье услышать их от него? Казалось, что целую вечность. И теперь они произнесены. Он любит ее. Она едва могла поверить, и все же… она знала, что это правда.

Ночь была такой же темной и холодной. Маленькая Элиза снова начала плакать. От подножия Миддлинг-Стоуна донесся зычный крик сэра Рокка… Но Лиллиана улыбнулась:

— Я хочу домой, Корбетт. Я хочу, чтобы в наш дом, в Оррик, мы вернулись вместе.

ЭПИЛОГ

Лиллиана стояла на краю поля. Начинал созревать ячмень, и под теплым летним ветром по ниве пробегали волны, словно это было не поле, а спокойное золотое озеро. На берегу неширокого ручья, который протекал рядом с нивой, Магда и Ферга расстелили одеяло для детей. Обе служанки крепко спали, как и их маленькие подопечные. Даже старый Томас, составивший им компанию, дремал, привалившись к толстому стволу бука и позабыв о своей удочке, которую он тем не менее не выпускал из рук.

Теплые лучи позднего августовского солнца дарили каждому покой и умиротворение. Каждому, за исключением Лиллианы.

Она некоторое время бродила вдоль ручья, бросая кусочки хлеба рыбам и уткам. Но ее беспокойство не проходило, и она повернула к дороге.

Лиллиана откинула со щеки за спину пушистую прядь волос и окинула взглядом ровную, утоптанную дорогу. С самого пробуждения, с раннего утра, в ней жила неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что Корбетт вернется сегодня. Она твердо верила в это. Однако теперь, когда солнце уже медленно склонялось к западу, ее надежды начали увядать.

Как она тосковала по нему! Вот уже почти четыре недели прошло со дня его отъезда. Он отправился в Лондон, чтобы встретить Эдуарда и присутствовать на его коронации. Лиллиана не сопровождала Корбетта, потому что совсем недавно родила сына. Но каждую ночь она молилась о его благополучном возвращении и каждое утро на коленях молила Бога, чтобы именно этот день стал днем возвращения мужа.

С тяжелым вздохом она опустила глаза на пыльную дорогу. Может быть, и хорошо, что он не приехал сегодня, подумала она, когда ее взгляд упал на собственные босые ноги. Она давно уже сбросила туфли, и теперь ноги были перемазаны; светло-зеленое полотняное платье не успело просохнуть после прогулки у ручья, а волосы так перепутались на ветру, что, наверное, на нее и смотреть страшно. После недель, проведенных Корбеттом при дворе, среди знатнейших вельмож государства, она наверняка покажется ему жалкой деревенской простушкой.

Исполненная самой горькой жалости по отношению к самой себе, она принялась расхаживать вдоль дороги, время от времени бесцельно поддавая ногами случайные камешки. И только когда она почувствовала, как гудит земля под ее подошвами, и услышала тяжелый стук подков, она вырвалась из плена уныния и резко обернулась.

К ней приближался скачущий во весь опор одинокий всадник на огромном вороном коне. Со счастливым возгласом Лиллиана прижала ладони к щекам. Лица всадника было еще не видно, но она и так знала: это Корбетт.

Она стояла посреди дороги; ее запыленными юбками играл ветер, а послеполуденное солнце отливало золотом и багрянцем в длинных распущенных волосах. Когда Корбетт, домчавшись до нее, натянул поводья, она чувствовала себя так, словно ей даровано все счастье, какое только может быть на земле.

Корбетт соскочил с Кисмета раньше, чем разгоряченный конь смог остановиться, и крепко обнял ее.

— О, любовь моя! Любимый! Мне уже казалось, что ты никогда не вернешься.

Его ответ затерялся в долгом, горячем поцелуе, от которого у обоих захватило дух. Когда он наконец немного отстранился, Лиллиана ласково провела рукой по его впалой щеке и заросшему подбородку.

— Я так по тебе скучала…

Ее голос дрогнул от наплыва чувств, и она смущенно уткнулась головой в его широкую грудь. От него пахло кожей, пылью и лошадьми… она любила его и таким тоже.

Тихо засмеявшись, Корбетт поднял к себе ее лицо:

— А я-то боялся, что ты опять откажешься впустить меня в замок.

Лиллиана постаралась взглянуть на него с упреком, но ничего из этого не получилось. Счастливые слезы стояли у нее в глазах.

— Ты же знаешь, я ни в чем не могу тебе отказать, — прошептала она.

Корбетт смотрел на нее, не отрываясь; его живые серые глаза были прозрачны, как хрусталь.

— Мне нужна только твоя любовь… никогда не отнимай ее у меня.

— Она отдана тебе навсегда.

Их губы снова встретились, и ей показалось, что она растворилась в нем целиком. Губами, языком он вбирал ее в себя с таким неукротимым пылом, который граничил с болью, и она шла ему навстречу столь же безоглядно и целеустремленно. Если бы было можно, она прямо здесь, на пыльной дороге, показала ему, как она счастлива от его возвращения и как сильна ее любовь к нему.

Но сам Корбетт, застонав от муки, разорвал их страстные объятия.

— Бог мой, как я тосковал по тебе, — проговорил он. — Я люблю тебя, Лилли. Я люблю тебя так сильно, что… — Тут он судорожно вздохнул и улыбнулся. — К сожалению, мои люди уже недалеко отсюда.

Лиллиана залилась счастливым смехом:

— Да, нам надо бы вести себя более благоразумно. Кроме того, тут поблизости Дэйн и Элиза. Они оба спят у ручья. И, конечно, Магда с Фергой, и Томас…

Она вскрикнула, когда он подхватил ее на руки и закружил.

— Тебе не удастся долго заговаривать мне зубы, женушка.

— А я и не собираюсь, — шепнула она.

Снова застонав, он поставил ее на землю, но не убрал руки, обвивавшей ее талию, и они направились к ручью. Стебли ячменя расступались перед ними и снова смыкались у них за спиной. Вдалеке блестели в лучах солнца стены Оррик-Касла.

Рука об руку шли они через поле, и Лиллиана вдруг подумала, что целый год прошел с того дня, когда она вернулась домой из Бергрэмского аббатства. Тогда Туллия умолила ее приехать, а потом явился высокий рыцарь, отмеченный шрамами от старых ран, и потребовал признания своих прав на ее руку. Это был год борьбы, печали и даже ужаса, и все-таки он принес в долину Уиндермир-Фолд мир и благополучие, о которых так мечтал ее отец.

А она обрела любовь. Со вздохом умиротворения она склонила голову на его сильное плечо и почувствовала, что его рука крепче обняла ее талию. Она была дома.

1

Кречет — самый крупный из охотничьих соколов. Считается «птицей высокого полета». Кречета охотник спускает с руки, сняв с головы птицы специальный колпачок, когда уже наметил будущую жертву. Ястреб относится к птицам «низкого полета». Добычу находит сам. (Прим. перев.)