ГЛАВА 5

В эту ночь Кэйко не удалось заснуть, потому она вышла в маленький сад и стояла, глядя на горевшие звезды, скопление которых протянулось от горизонта к зениту. Эти негаснущие светильники, украшавшие таинственную небесную твердь, лишний раз напоминали о том, что человеческая жизнь, равно как и человеческая смерть, – ничто по сравнению с глубиной и величием вечности. Прозрачный воздух был полон торжественной тишины, изредка нарушаемой неведомыми шорохами, казалось доносившимися откуда-то с высоты.

Над спящим миром плыла похожая на огромную жемчужину луна, плыла, заливая серебристым светом голые деревья и огромные мшистые камни в саду, и Кэйко любовалась ее безупречной формой и хрупкой красотой.

В полнолуние, он сказал, в полнолуние. Значит, скоро.

Кэйко вглядывалась в колючее сияние звезд и слушала таинственные звуки ветра. Вечный покой небесных пространств, туманные скопления мириадов светил – все это казалось таким близким и таким далеким…

Кэйко думала о своем возвращении. А было ли куда возвращаться? Она не знала. Он везде и всюду – этот мир прекрасной лжи и жуткой правды, и его можно покинуть только одним способом. Но пока Кэйко не хотелось умирать.

Иногда, в самых глубоких и тайных мечтах, ей рисовался уединенный сад, и маленький домик, и такая вот огромная, заглядывающая не в окно – в душу луна, и один-единственный мужчина, который приходил бы к ней в укромные ночные часы.

Послышались тихие шаги, но Кэйко не оглянулась. Чья-то темная тень скользнула по дорожке и замерла рядом. Госпожа Суми. Она долго молчала, потом произнесла:

– Почему ты не спишь? Завтра пожалуют гости – нужно хорошо выглядеть.

Кэйко равнодушно повела плечом. На что тогда белила, тушь и румяна!

– Завтра меня здесь не будет. Я уезжаю. Навсегда. Уголки губ госпожи Суми поползли вверх.

– Куда это ты собралась?

– Я выхожу замуж.

– За кого?!

– Это вас не касается.

– Господин Модзи тебя не отпустит.

– Я не стану его спрашивать!

– Не станешь? Да ты должна ему кучу денег – за наряды, еду и всякие мелочи!

Кэйко усмехнулась:

– Так и знала, что вы это скажете! Можете не волноваться – за все будет заплачено.

– Все равно господин Модзи не позволит…

– Что держал в руках господин Модзи, кроме палочек для еды, денег да чашки с саке? – перебила Кэйко. В ее голосе звучало презрение, если не сказать, злоба. – Какую плату он предпочтет? Пожелает получить деньги или захочет лишиться жизни? Неужели он не убоится самурайского меча!

Госпожа Суми сделала паузу. Потом сказала:

– Ни один самурай никогда не женится на дзёро. А если он хочет выкупить твой контракт, ему все равно придется говорить с господином Модзи. И тот не примет угроз. Не советую тебе соглашаться. Здесь у тебя всегда будет работа. А если решишь жить с одним… Куда ты денешься, когда наскучишь ему?

– Он меня любит, – едко, словно желая ужалить, произнесла Кэйко. – Он был здесь и обещал вернуться за мной.

– Почему он не забрал тебя сразу?

Кэйко замялась. Кажется, она не ждала такого вопроса.

– Не знаю.

Госпожа Суми смотрела с жалостью и в то же время холодно.

– Зато я знаю. Он не приедет.

– Почему вы так решили?

– Потому что я дольше живу на свете. – Женщина улыбнулась мудро и немного печально. – Этот прекрасный, как солнце, всадник на резвом коне никогда не приедет за нами. Когда-то давно он проехал мимо и больше не вернется.

– Но он обещал! Он говорил мне…

– Ты больше десяти лет служишь в этом доме, Кэйко, и до сих пор не поняла, за чем именно мужчины приходят сюда и что они могут сказать женщине, чтобы вызвать ответную страсть?

Внезапно Кэйко подняла голову и вновь поглядела на искрящееся звездами небо. Да, конечно, не каждый огонь есть свет, и счастливый случай часто бывает обманчив – ей ли этого не знать! И все же сейчас женщине казалось, что она умрет от разочарования, если не оправдаются ее последние, а потому самые драгоценные надежды.

…Кэйко ждала еще три дня. Сказавшись больной, не принимала гостей. По вечерам женщина выходила в сад и долго стояла, глядя туда, где над гребнями гор тянулась красная полоска заката, похожая на кровоточащую рану. Вскоре зарево начинало гаснуть, и прозрачно-зеленые краски неба постепенно переходили в синеву, а кое-где поблескивали бледные звездочки. Но там, где горные вершины смыкались, закрывая край небес, еще сиял один-единственный, ослепительно-яркий луч.

Кэйко стояла в ожидании момента, когда с другой стороны неба вынырнет луна. И с каждым днем это небо над головой все больше напоминало своды темницы, из которой невозможно сбежать.

На четвертый день к ней вошла госпожа Суми и сказала:

– Довольно. Одевайся, причесывайся и выходи. Сегодня будут важные гости. Они захотят тебя видеть.

Кэйко не шевельнулась. Она сидела на футоне в одном нижнем кимоно.

– Пришел господин Модзи, он желает с тобой поговорить, – сдержанно прибавила госпожа Суми.

Кэйко встрепенулась.

– Да, – сказала она, – я тоже этого хочу.

– Я пришлю к тебе служанку, – промолвила женщина и, повернувшись, вышла.

Пришла девушка; Кэйко приказала ей принести алое кимоно с крупными желтыми цветами и еще одно, с мелким узором, широкий пояс и сандалии-сэт-та с тонкими темно-красными шнурами и кожаными подошвами, гребни из слоновой кости и самое дорогое душистое масло для волос.

Кэйко одевалась не меньше часа, а причесывалась вдвое дольше, после чего велела служанке приготовить белила, румяна и тушь.

– Ровнее! – потребовала она, наблюдая в зеркало за тем, как девушка накладывает белила широкой кистью.

Дабы скрыть следы бессонной ночи и переживаний последних дней, женщина накрасилась чуть сильнее обычного и вскоре предстала перед хозяином во всем блеске своей удивительной красоты.

Против обыкновения, Кэйко низко, с почтением поклонилась.

– Господин! – Ее глаза светились необычной кротостью. – Я согласна на ваше предложение. Я хочу занять место госпожи Суми.

– Я знал, что ты согласишься, – без малейшего удивления произнес Модзи, и женщина почувствовала на себе его цепкий ищущий взгляд.

Кэйко смотрела на него с ожиданием, и тогда он сказал:

– Я доволен. А теперь иди к гостям. Это важные господа, их надо хорошо развлечь.

Кэйко непонимающе улыбнулась:

– Я думала, мое согласие избавит меня от необходимости принимать мужчин.

– Напрасно. Что с тобой? Ты будто поглупела за последнее время. Начинаешь стареть? Как это не принимать гостей? А кто будет тебя содержать? Я? Твоя красота должна приносить доход. Иди! – Его глаза жестко блеснули. – Господа самураи не хотят ждать!

Их было трое, все в темных кимоно, с непроницаемыми лицами и пустыми взглядами, двое грузных, а один – худой. Третий сидел с краю и временами оглядывался, остальные же смотрели прямо перед собой. По правде говоря, смотреть было не на что: совершенно голая комната, без свитков, ваз и ширм. То, что заслуживало внимания, должно было появиться позже.

Госпожа Суми сделала знак служанке, и та быстро и ловко налила гостям саке. Появилась еще одна девушка с сямисэном в руках и незаметно устроилась в уголке.

А потом вышла Кэйко. Она поклонилась гостям и сразу начала танцевать. Гости, не знающие, что будет дальше, сидели как каменные и молча, настороженно следили за ней. Изящные повороты, плавные взмахи державшей веер руки, некая текучесть танца, когда одно движение незаметно переходит в другое: печаль сменяет радость, смерть – жизнь, ненависть – любовь, отчаяние – надежду.

Обычно Кэйко исподволь наблюдала за гостями. Проходило немного времени, и пустота в их глазах сменялась любопытством, постепенно переходящим в восхищение. И тогда расстояние между нею и гостями начинало стремительно увеличиваться. Забывшие о своем происхождении и высоком положении гости смотрели на нее как на диковинный цветок, существо из другого мира и, пытаясь приблизиться к ней, осыпали ее дорогими подарками и лестными обещаниями. А она дарила скупые улыбки, произносила притворные слова.

Когда мужчины входили во вкус, Кэйко делала госпоже Суми незаметный знак, и появлялись другие дзёро. Это был отработанный годами ритуал, и редко что-то шло не так. Иногда Кэйко пробовала угадать, с кем ей придется пойти, и почти никогда не ошибалась.

Она скользнула взглядом по лицам мужчин. Все они по-прежнему не проявляли никаких эмоций, но она уже видела в их глазах пока еще маленький, незаметный, похожий на тлеющий уголек огонек возбуждения. И только крайний слева, худой самурай сидел с хмурым, замкнутым видом, с прежней мрачной пустотою в глазах. А если ее выберет он?

Принятие решения было мгновенным – точно в душе внезапно вспыхнула какая-то искра, словно в сердце проник таинственный светлый луч. Возможно, это была воля судьбы или же воля неба. Кэйко почувствовала, что больше не сможет служить в этом доме и не сумеет заставить себя лечь в постель ни с одним явившимся сюда мужчиной.

В том был виноват Акира, в чьих глазах, как в некоем таинственном зеркале, она увидела отражение своего будущего, каким оно могло бы быть, но уже никогда не будет.

Когда Кэйко впервые танцевала здесь, зная, что после ей придется уединиться с незнакомцем, она не плакала, потому что не посмела. Но те невыплаканные слезы навсегда остались в ее сердце, застыли там, точно кусочки льда. И теперь случилось непредвиденное: неожиданно растаяв, они полились из глаз, и Кэйко ничего не могла поделать. Она вдруг лишилась способности управлять собой: слезы текли и текли, оставляя на ее лице дорожки-следы, похожие на те таинственные туманные разводы, что она видела на поверхности луны.

Даже если мужчина, который некогда любил тебя искренне, самозабвенно и нежно, даже если этот мужчина видит в тебе только продажную женщину…

Кэйко остановилась. Она представила свой танец со стороны – безжизненный, вялый, без желания, без огня, танец женщины, которой не нужны ни восхищение, ни награда.

И тут же услышала возмущенный голос худощавого гостя:

– И вот за это я должен платить?! Где те обманщики, что обещали мне лучшую женщину в этом квартале!

Звуки сямисэна оборвались. Наступила тишина. Появилась госпожа Суми и засуетилась перед гостями. Она тихо говорила, возможно, пыталась успокоить их или что-то объяснить, между тем как вынырнувший откуда-то господин Модзи больно схватил Кэйко за руку и, резко дернув, притянул женщину к себе.

– Что ты делаешь, а?! – зашипел он ей в ухо. – Нарочно?! Сейчас же перестань! Упади перед гостями, проси прощения…

– У этих? – Она коротко и злобно рассмеялась. – Не буду.

Он ударил ее по лицу. Женщина замерла. Слезы в ее глазах разом высохли. Прежней, легкомысленной, ветреной, но всегда отчасти недосягаемой Кэйко, надменно попирающей сердца, самоуверенной и немного насмешливой, больше не существовало. Осталась Кэйко, бездумно торгующая телом, дзёро, которую, если она плохо выполняет свои обязанности, может ударить хозяин.

Ее глаза ярко сверкали, а душа трепетала, словно пламя на ветру. Она уронила веер и судорожно сжала пальцы. Ее дыхание сделалось прерывистым и тяжелым, а лицо озарилось коварной улыбкой. Она вынула из прически длинную острую шпильку и вонзила ее в тело господина Модзи, в ямку у основания шеи. Брызнула кровь. Модзи отпрянул, дико выкатив глаза, и захрипел. Потом рухнул на спину, и его тело задергалось.

С того момента, как он ударил Кэйко, прошло меньше минуты.

Господин Модзи неподвижно лежал на залитом кровью полу. Кэйко стояла, крепко зажав шпильку в руке, и улыбалась жестокой улыбкой. Женщины с визгом бросились по углам, а мужчины вскочили с мест. Пораженные тем, что произошло, они не спешили схватить и обезоружить Кэйко. Первой, как ни странно, пришла в себя госпожа Суми. Она закричала, призывая служившую в доме охрану. Кэйко схватили и отняли у нее ставший орудием убийства на первый взгляд невинный предмет женского туалета.

Три самурая, не желавшие быть замешанными в эту историю, немедленно покинули заведение, а госпожа Суми распорядилась пригласить стражей порядка. Она на удивление быстро овладела собой и отдавала приказания четко и деловито.

Кэйко усадили на футон в дальнем углу комнаты и зорко охраняли.

Когда ее препроводили в тюрьму, была глубокая ночь. Решетки раздвинулись, и Кэйко втолкнули в какое-то помещение. В потолке было небольшое зарешеченное отверстие, снаружи тускло мерцал светильник – его пламя высвечивало в полутьме множество лежащих на полу тел. Никто не шелохнулся – люди спали или делали вид, что спят. Кэйко сразу почувствовала дурной запах и поспешно зажала нос рукавом. От ее кимоно пахло хризантемами и еще – кровью. Но женщина не жалела о содеянном! Никогда не наступит то время, когда она пожалеет о том, что совершила в своей жизни!

Кэйко присела возле стены. В ее открытых глазах застыло выражение угрожающе-спокойной уверенности в том, что все будет так, как она задумала. Внезапное просветление разума было зловещим и скорбным – впервые за долгие годы она обрела настоящую цель и не сомневалась в том, что ей удастся ее достичь. Во всем, что с нею случилось, виноват только один человек, Акира, и его нужно убить!

Наступило утро. Светильник погас, теперь в отверстие робко заглядывало солнце, и его слабый свет подчеркивал мертвенную бледность лиц сидящих в камере людей. Здесь были одни только женщины, самого разного возраста, в основном кое-как причесанные, бедно одетые, неопрятные. Многие поглядывали на новенькую, но никто не пытался с нею заговорить.

Кэйко не знала, сколько прошло времени, когда возле решетки, отделяющей камеру от коридора, появилась фигура охранника.

– Хаяси! – выкрикнул он. – Есть здесь Хаяси? Подойди сюда, к тебе пришли.

Она приблизилась к решетке. Позади охранника Кэйко увидела… госпожу Суми, та стояла, прислонившись к стене, и держала в руках что-то завернутое в платок.

Что увидела госпожа Суми? Нет, только не прежнюю Кэйко, чья влекущая неприступность и неотразимое, таящее вечный призыв кокетство неизменно сражали мужчин. Теперь в облике женщины вдруг проявилось все то трагическое и мрачное, что незримо присутствовало в ее душе все эти долгие годы.

– Возьми, – без лишних вступительных слов промолвила Суми и протянула Кэйко узелок. – Здесь еда, гребень и чистая одежда.

Кэйко просунула руку сквозь решетку, молча взяла узел, и тогда Суми, горько усмехнувшись, сказала:

– Не ожидала, что я приду? Думала, стану тебя ненавидеть? Просто ты сделала то, чего никогда не решилась бы сделать я.

– Что с вами будет? – спросила Кэйко.

– За меня не надо беспокоиться. Я скопила достаточно денег, так что проживу. Может быть, съезжу в родную деревню. Мне не хочется оставаться в Киото. А вот что будет с тобой?

– Мне нужно выйти отсюда, – сказала Кэйко, мрачно глядя прямо перед собой.

Госпожа Суми не удивилась. Быстро оглянувшись, она прошептала:

– Не знаю, чем я могу тебе помочь… Скажу одно: я тут кое-кого повыспрашивала и постараюсь сделать так, чтобы ты попала к судье Косака-сан. Он уже немолод, уродлив, но при этом обожает хорошеньких женщин. А дальше… Сама знаешь, что нужно делать.

– Я не хочу! – с отвращением воскликнула Кэйко. Госпожа Суми печально улыбнулась:

– Если ты думаешь, что можешь чего-то добиться другим способом, Кэйко, то сильно ошибаешься.

С этими словами она отвернулась от решетки, и Кэйко поняла, что больше им не о чем говорить.

Вернувшись на свое место, она развернула фуросики[37]. Там было нижнее кимоно (а в него запрятаны деньги), гребень, а также лакированная коробочка с еще теплым рисом и приправленной тертой редькой вареной рыбой. Почувствовав аппетитный запах, Кэйко поняла, что проголодалась. Она не успела приняться за еду – рядом появились две женщины. Неопределенного возраста, неряшливые, с пропахшими рыбой и дешевым маслом волосами. Одна из них толкнула Кэйко ногой и произнесла с нехорошей улыбкой:

– Откуда ты здесь взялась, красавица? А другая бесцеремонно выпалила:

– Отдай!

Кэйко положила узелок на пол и встала. В глазах смотревших на нее женщин были презрение, злоба и жадность.

Одна из них схватила Кэйко за руку. Тут же вторая вцепилась ей в волосы. Кэйко отбивалась, как могла, кричала, но никто не появился; находившиеся в камере отвечали равнодушными взглядами. Итог схватки был неутешительным: у нее отобрали еду, гребень, деньги, одежду – даже испачканное кровью верхнее кимоно – и небрежно швырнули чужое, рваное, грязное, каких она никогда не носила. Вдобавок поцарапали лицо и руки и вырвали клок волос…

Прошло две недели. За нею никто не приходил. В камере было темно, холодно, грязно. Многие женщины болели; некоторые страдали нарывами, другие сильно кашляли. Кормили два раза в день разведенным водою клейким рисом, поили холодным жидким чаем. Новеньких приводили редко, зато каждый день выносили умерших. В камере никто не убирал, воды для умывания не было.

Когда Кэйко наконец повели к судье, она находилась в таком отчаянии, что была готова грызть решетки зубами, лишь бы выйти отсюда.

В те времена не имело большого значения, какое именно преступление совершил человек – украл или убил.