ГЛАВА IX

Агнесса вышла на крыльцо, остановилась, глубоко вздохнула и почувствовала, как кружится голова от свежего воздуха и ветра. Кругом все дышало наивной новизной переходного времени — невидимого моста между концом зимы и началом весны. Они еще не сомкнулись в борьбе, природа лишь таила ее предчувствие.

Опираясь на мокрые перила, Агнесса потянулась к нависшим под карнизом сосулькам, отломила кусочек льда, поднесла к глазам и увидела спрятанное в нем крохотное солнце. Капли побежали по ладони — прозрачные, невысыхающие, холодные… Агнесса взглянула на дорогу: к дому приближался всадник на белом коне. Керби, заметив его, сорвался с места и с приветственным лаем понесся навстречу. Джек остановил Арагона возле самого крыльца и прямо с седла перемахнул через перила к Агнессе.

— Агнес! — сдерживая улыбку, строго произнес он. — Тебе кто разрешил выходить?

— Больше не могу сидеть дома, Джекки. Я совсем здорова, правда.

Агнесса приблизилась к Арагону; конь потянулся к ней, и Агнесса прислонилась щекой к его морде. Арагон скосил на девушку доверчивые глаза и мотнул головой, отвечая на ласку.

Агнесса погладила коня, а гриву, расчесанную и длинную, заплела в косички.

— Можно, я прокачусь на нем?

— Конечно, можно. — Джек подал Агнессе руку. — Забирайся!

Агнесса взяла в руки повод, и конь, повинуясь легкой всаднице, двинулся вперед горделивым шагом, чуть покачивая склоненной набок головой.

Когда девушка спустилась на землю, Джек, вспомнив, вынул из кармана конверт.

— Тебе письмо, Агнес!

— О, это от Терри! — обрадованно воскликнула она. — Как долго я ждала его! — Агнесса нетерпеливо разорвала конверт, но после, прочитав то, что было написано на листке, произнесла: — Это вовсе и не от Терри… Пишут какие-то Эмильтоны… Оказывается, они купили наш особняк еще осенью. Мать продала его и уехала неизвестно куда…

— Не огорчайся, Агнес! — сказал Джек. Он никогда не признался бы ей, но в душе был рад, что так получилось: ведь теперь — тайно надеялся он — у нее никого нет и не будет никогда, никого, кроме него одного.

— Да, но как же я смогу теперь хоть что-нибудь узнать?

— Узнаешь, может быть. Сколько случайностей происходит на свете! Не переживай, идем лучше домой!

Джек открыл ключом дверь комнатки. Они вошли внутрь. Агнесса переоделась в домашнее платье, легла на кровать, закинув руки за голову… Вот и все оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с прошлым. Пусть туда не было возврата, а все же она подсознательно цеплялась за мысль о том, что дом — пусть чуждая по своей сути, но все-таки кровная связь, и связь иная, дружеская, — с Терри… А теперь все потеряно. И, возможно, навсегда! Да, теперь у нее в полном смысле слова был один лишь Джек, только Джек.

Он сел рядом, как в дни болезни, наклонился к ней и, глядя в зеленое зеркало ее серьезных глаз, спросил:

— Что случилось, Агнес? Ты так изменилась вдруг!

— Когда?

— Да вот сейчас.

Она приподнялась, села, обхватив колени руками, и обратила к нему вспыхнувшее румянцем лицо.

— Но ты тоже изменился, Джекки!

Он вздрогнул, как от удара, и лицо его странно потемнело.

— Ты меня в чем-то подозреваешь?

Агнесса непонимающе смотрела на него.

— В чем я могу подозревать тебя, Джекки? Просто я вижу, что ты часто возвращаешься с прииска сам не свой! Ты стал таким встревоженным… Может, что-то беспокоит тебя? Что у тебя на душе, милый, скажи мне, неужели я не пойму?! Если это все из-за золота, то не стоит! Не надо так много работать и изводить себя; мне кажется, нам и того золота, что уже есть, хватит надолго!

— О, Агнес! — Он ничего не произнес больше, только привлек ее к себе, крепко обнял и держал, словно бы впитывая исходящие от нее свет и тепло.

— Что мучает тебя, Джек? — повторила она, не отрывая от него взгляда.

— Не знаю… Скажи мне, Агнес! — воскликнул он вдруг, глядя на нее пронзительно, так, как не смотрел никогда (Агнессе подумалось вдруг, что такой взгляд бывает, наверное, у человека, приговоренного к смерти). — Скажи, а ты бы смогла любить меня по-прежнему, если бы я совершил что-нибудь такое, чего ты не смогла бы понять?

— О чем ты, Джекки? Разве ты можешь сделать что-то дурное? Да никогда в это не поверю! — усадила его на кровать и прильнула к нему. — Успокойся, любимый. Скажи, что с тобой?

Но он, не слушая девушку, чуть ли не бросился к ее ногам и все повторял:

— Агнес! Агнес! Обещай мне, что даже если весь мир и весь свет будут против меня, даже если я буду проклят людьми безвозвратно и навсегда, то даже тогда в твоем сердце найдется для меня уголок! Обещай, пожалуйста, обещай!

— Джекки, — прошептала она отчаянно, испуганная его странным состоянием и вообще этим неожиданным разговором, полным неясных намеков. — О каком уголке ты говоришь? Мое сердце целиком принадлежит тебе!

— Только с тобой мне по-настоящему хорошо и спокойно, Агнес, — произнес он, отводя взгляд. — Но я должен быть уверен, что ты всегда будешь со мной.

— Я всегда-всегда буду с тобой, что бы ни случилось, Джек, клянусь тебе! Если бы ты знал, что значат для меня твои любовь и поддержка, ты бы никогда не сомневался ни в чем.

— Знаю, Агнес, знаю…— Джек подумал о том, что сказала бы Агнесса, если бы открыла вдруг правду… Нет, отныне он всегда вынужден будет скрывать от нее ужасную правду, которую нужно забыть. Да, забыть и никогда не вспоминать больше. Он станет думать, что ему приснился кошмарный сон, который теперь кончился. Все позади!

— Но что же случилось, Джек? — настаивала Агнесса. — Почему ты говорил такие странные вещи?

— Нет, нет, Агнес, ничего, — он успокаивающе улыбнулся ей и, пытаясь направить ее мысли в другое русло, произнес: — Мне просто хотелось понять, еще раз почувствовать, что я значу для тебя.

— Все, — просто сказала она. — Я давно-давно, если можно так сказать, больна тобою. Мне очень хорошо даже тогда, когда я лишь вижу тебя, лишь слышу твой голос…

«Пусть Бог, если только он есть, покарает меня, если я еще хоть раз решусь на подобное тому, что совершал, — подумал Джек. — Гейл была права, когда бросила мне в лицо обвинение, но мне важно только то, кем считает меня Агнесса!» И самым страшным, наверное, было осознание зависимости его раскаяния только от того, знает ли Агнесса правду. Он считал себя не закоренелым убийцей и даже не заблудшим человеком, а всего лишь несчастным рабом судьбы, поневоле согласившимся на страшное преступление. Джек совершал его с отвращением, однако совершал и не пытался оправдываться перед самим собой, быть может, сознавая бесполезность оправданий. Он предпочел бы просто забыть.

Размышляя о том, почему Агнесса, девушка другого общества, уровня, круга, влюбилась в него так безоглядно и продолжала любить до сих пор, Джек, хотя и смутно, но догадывался, в чем было дело: да, конечно, он и раньше нравился женщинам, они находили привлекательной его внешность и нрав, но с Агнессой было что-то другое — он просто вписался в некий образ, созданный ее воображением, а уж потом — по воле судьбы — она полюбила в нем настоящего живого человека, со всеми слабостями и недостатками, и Джек понимал, что, если вдруг страшным признанием уничтожить этот образ, начнется разрушение всего ее мира, представлений, иллюзий, и последствия будут необратимыми. Ей и так пришлось многое в себе перебороть ради него, против многого пойти… Нет-нет, он забудет все это, хотя бы… ради Агнессы!

Они легли спать впервые после ее болезни, и он был нежен с нею как никогда. Движения его рук повторяли изгибы ее тела, глаза походили в темноте на лунные камни, а глаза Агнессы казались изумрудными, и мистическая, невидимая волна уносила куда-то влюбленных… Как ни странно, именно сегодня раскрылись неведомые глубины ее тела, и она испытала высокое наслаждение любви, стала настоящей женщиной, такой, какой ранее девочка из пансиона никогда не представляла себя. И, хотя она и прежде не отвергала его объятий, Джек почувствовал перемену и ощутил двойной восторг; соединившись в обоюдном желании, они провели долгую ночь любви. И после, когда они, утомленные, обнявшись, лежали в постели, Джек вдруг ясно почувствовал, что заканчивается еще один четко ограниченный период жизни и наступает новый, и что судьба дарит им сейчас лучшие свои мгновения, подобные которым, возможно, не повторятся уже никогда.

Прошла ночь, минул день; они выбрались на улицу с первыми вечерними звездами, густо усыпавшими небесный свод, излучавшими мерное холодное свечение.

С равнины тянуло холодом. Агнесса ускорила шаг, приноравливаясь к Джеку и к Керби, который так и рвался с поводка.

На окраине прохожих было мало, верховые не встречались совсем. Вой ветра то удалялся, то приближался вновь, точно кто-то сокрытый в ночи трогал струны невидимого инструмента, скорбно дрожащие, чуткие, словно арфа Эола. Агнесса и Джек вышли на центральную улицу, и картина изменилась: засияли огни, послышалась бойкая речь золотоискателей, цокот лошадиных копыт по обледеневшим деревянным тротуарам.

Джек заметил Дэвида, который стоял под фонарем, беседуя с приятелями. Едва Агнесса и Джек успели пройти мимо Дэвида, как из салуна вышел Кинрой и очутился прямо перед ними. Кинрой был навеселе, он с развязной улыбкой разглядывал девушку, но, столкнувшись с яростным взглядом Джека, отвел глаза от Агнессы и поманил Джека пальцем.

— На минутку!

— Извини, Агнес! — Джек передал ей Керби и отошел с Кинроем.

— Что нужно?

— Завтра утром встречаемся на прежнем месте. — Кинрой рассмеялся и добавил: — Так что не вздумай потратить все силы на девчонку. Понял?

— Это все?

— Все. Иди, гуляй! — Кинрой еще раз глянул на стоящую поодаль Агнессу и неверным шагом направился прочь.

— Кто это? — спросила Агнесса, когда Джек вернулся.

Он ответил уклончиво:

— Так, один знакомый…

— А чем он занимается?

— Тем же, чем и я.

— Добывает золото?

— Здесь все добывают золото, Агнес, — сказал Джек и прибавил решительно: — Все, милая, мы уезжаем отсюда завтра же.

— Правда? — обрадовалась девушка.

— Да, завтра утром! — у него точно камень с души упал. — Пойдем домой и начнем собираться! Ты ведь уже можешь тронуться в путь?

— Конечно, Джекки!

— Мы не станем очень спешить, — сказал Джек. — Главное — добраться до переправы, а там уж весь мир будет наш!

— Мне бы хотелось вернуться в Калифорнию, а тебе?..

— Да, пожалуй… Мы сможем поселиться где угодно, а хочешь — поедем путешествовать! Теперь мы можем все!

— О, Джекки!

Они направились к дому. Оба были очень оживлены, а потому рассеянны и не сразу заметили, что стряслась беда. Дверь легко подалась — она была открыта, но без следов взлома, будто кто-то подобрал ключ. Джек кинулся в комнату и увидел разбросанные вещи… Здесь нечего было брать, кроме одного заветного предмета; до недавнего времени Джек постоянно носил его с собой, но потом мешок с золотом отяжелел настолько, что его приходилось оставлять дома. Джеку — проклятая самонадеянность или, может, беспечность! — не пришло в голову спрятать золото где-нибудь вне дома; а ведь Агнесса оставалась одна и была так беспомощна — мало ли что могло случиться с ней, если бы в комнату вошел чужой?! Такая мысль мелькнула у Джека, мелькнула и пропала, ибо его сознание захлестнуло другое: это конец! Золото исчезло — напрасно он в ожидании чуда еще и еще раз обыскивал комнату… Превращение из раба судьбы в ее повелителя не произошло! Все напрасно это и есть расплата (слишком легкая, пожалуй, но для Джека сейчас и она оказалась сильнейшим ударом). Все напрасно: его мечты не исполнятся. Это конец!

На миг что-то мертвое появилсь в его глазах. Это так испугало Агнессу, что она воскликнула:

— Джек, нет, не надо, Джек!

И бросилась в его объятия.

— Агнес, наше золото, Агнес! — только и сумел прошептать он.

— Господи, но как?! Нужно спросить миссис Бингс или Элси, не видели ли он чужих в доме. Нужно заявить в полицию… Здесь есть полиция?..

Джек мигом опомнился.

— Нет, — взяв себя в руки, произнес он, — никому ничего говорить не надо. Пожалуйста, Агнес, запомни это!

— Но почему? Неужели ты надеешься сам…

— Нет. Но золото нам все равно никто не вернет.

Агнессе стало до боли жаль его: он выглядел таким потерянным и несчастным… Она и сама была безмерно расстроена, но все же нашла в себе силы сказать:

— Джекки, не переживай так, пожалуйста, не надо! Я знаю, тебе пришлось очень много работать, чтобы добыть золото, но ничего, переживем! Главное, я опять здорова, как и прежде. — Она постаралась улыбнуться. — А о будущем… Да, по правде сказать, я не успела почувствовать себя богатой! И мне всегда почему-то казалось, что золота этого на самом деле и нет…

Он горько рассмеялся.

— Да уж!.. Я сам никак не мог поверить, что мы теперь не бедны. Видно, за то и поплатился. — Он замолчал, обреченно глядя в пустоту.

— Джек! — Агнесса вспомнила чувства, обуревавшие ее перед побегом из дома — они по-прежнему жили в ней. — Пусть мы бедны, но мы же вместе! Мы потеряли золото, но не потеряли друг друга, мы сумеем еще заработать деньги.

— О, Агнес! — воскликнул Джек. — Нам нигде и никогда не найти больше столько денег… столько, чтобы мы могли позволить себе жить как следует. Я благодарен тебе за то, что ты такая — бескорыстная, терпеливая, но сколько можно терпеть? Ты что, хочешь всю жизнь так прожить? Ты, которая знала лучшие времена! Мне-то известно, что такое бедность, даже нищета; в детстве я видел только голод, холод и грязь, потом попал на конный завод, там было полегче, но и то на первых порах мне многие пытались доказать, что я не имею права даже на такую жизнь, потому что вырос не там, где они, и воспитывался не так! Они унижали меня, пока я не научился кулаками доказывать свою правоту! — Извечная обида на мир вновь взыграла в нем, и он вскричал с новой силой:— да, меня породила свалка, но я тоже хочу иметь крышу над головой, свой дом, хорошую одежду, красивые вещи! Хочу любить самую лучшую женщину на свете! Хочу, чтобы она всегда была счастлива со мной! Я же думал купить тебе все, что пожелаешь: рояль, книги… У тебя чудесная фигурка, Агнес, тебе нужны красивые платья, украшения. Я мечтал отправиться с тобой в путешествие, посмотреть мир, научиться чему-нибудь! А теперь ничего этого не будет!

— Нет, Джек, жизнь ведь не кончена: мне семнадцать и тебе не больше двадцати. Сейчас нас постигла неудача, а потом улыбнется счастье. И не только деньги могут его принести, существует многое другое… Мечты о богатстве не должны заслонять истины: это не главное. Была ли счастлива моя мать? Не думаю…

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, Агнес, — перебил Джек. — Сможешь ли ты наслаждаться музыкой или любоваться природой, если нечего будет есть?..

— Да, возможно, но чрезмерное богатство… Я слышала, без духовной закалки оно способно неузнаваемо изменить человека… так же, как и сама страсть к деньгам и не в лучшую сторону! — попыталась возразить она, все еще надеясь его успокоить.

— От бедности человек тоже не становится лучше!

— Ты что? — произнесла Агнесса после молчания. — Хочешь… начать все сначала?..

Джек вздрогнул: для него слова эти имели совсем другой смысл.

— А чего хочешь ты? — тихо спросил он.

— Я… я хочу уехать отсюда…— прошептала Агнесса. — Раз уж нам не повезло… Давай уедем! Мы ведь можем уехать!

И вдруг разрыдалась бурно и безнадежно.

— Агнес, любимая, не плачь, я обещаю тебе: мы уедем завтра, как и хотели. У меня сохранилось немного золота, нам его хватит на первое время… Да в конце концов, черт с ним, с этим золотом; в самом деле, главное, что у меня есть твои зеленые глаза, твои волосы, губы…

Его лицо виднелось смутно сквозь слезы, и она переспросила его, не веря:

— Мы правда уедем завтра?

— Да, Агнес, обещаю тебе!

И этой ночью они не спали долго, в перерывах между поцелуями мечтали о том, какой же в конце концов прекрасной, счастливой и долгой будет их жизнь. Потом Агнесса уснула, свернувшись клубочком возле стены, а Джек, тихонько поднявшись, оделся, взял оружие, привязал Керби и направился к выходу. Уже открывая дверь, вдруг остановился, вернулся к Агнессе и долго-долго смотрел в ее лицо. Взял руку девушки и осторожно, стараясь не разбудить, поцеловал тонкие пальцы.

Потом ушел.

Восседая в жестком седле, Джек с сожалением вспоминал уютное тепло маленькой комнатки; ему хотелось поскорее очутиться там, увидеть и почувствовать все то, к чему, как казалось сейчас, не было больше возврата.

Незаметно наполз туман, надвигалась непонятная тишина, камнем ложившаяся на душу… Джек одернул некстати разыгравшуюся лошадь и, послав ее рысью, нагнал Дэвида.

— Где ты пропадаешь? — спросил тот. — Приходил бы в салун, мы с Фрэнком там почти каждый вечер. — И, внезапно заметив убранство гривы Арагона, рассмеялся. — О, на такие игрушки у тебя, я вижу, времени хватает!

— Это Агнесса заплела, — забывшись, ответил Джек.

— А! — воскликнул Дэвид. — Так ее зовут Агнесса! Или это одна из нескольких? Ты их, наверное, часто меняешь?

— Нет. Раньше менял, теперь не хочу.

— Попался, значит. Хоть показал бы ее, что ли! Красивая, да? Парни от зависти поумирали бы!

— Ничего, обойдетесь как-нибудь.

— А у тебя с ней давно? Может, я ее знаю? Вы здесь познакомились?

— Мы приехали вместе. — Джек коротко рассказал, что произошло потом — на прииске.

— Вот почему ты с нами! Черт возьми, случается же в жизни, а? — посочувствовал Дэвид. — Слушай, Джек, а с той девчонкой, помнишь, тогда?.. Ведь ты ее отпустил, верно?..

— Отпустил. Только тихо об этом, понял?

— Ну, само собой! Я так и подумал: к чему тебе эта девка?! Смотри только, чтоб Кинрой не узнал.

— Боюсь я Кинроя! — усмехнулся Джек.

— Нет, — сказал Дэвид, — лучше с ним не связываться.

— Стой! — крикнул сзади Линн и, подхлестнув коня, одним махом очутился возле Джека, Дэвида и остальных, среди которых не было только Генри.

Кинрой в окружении подчиненных беспрекословным тоном отдавал приказания.

— Вы (Джеку, Дэвиду и Фрэнку) — на поворот! Остальные — со мной!

Отъезжая первыми, они послали лошадей шагом. Джек в последний раз оглянулся: Руди, вновь чем-то недовольный, размахивал руками, протестуя, потом все-таки покорился и, злобно сплюнув, последовал за Линном.

— Вот человек — не может без препирательств! — сказал Фрэнк. — Сказано делать, так делай! Мне, например, все равно куда ехать… Что спорить-то?..

Ему и впрямь было все равно: Джек не помнил на его лице другого выражения, кроме сонливого равнодушия.

Они въезжали в лес, когда услышали шум: волна внезапного пугающего звука шла по равнине, перекрывая мирный перезвон птиц, шуршание веток и снега под копытами лошадей.

— Что это? — удивился Дэвид. — Стреляют, что ли?.. — Он приподнялся в стременах. — Точно, палят! С чего бы это? А может…

И, как бы в подтверждение его догадки, на взмыленной лошади выскочил из-за поворота Руди.

— Гоните, ребята! Там конная полиция — человек двадцать!

— Вперед, скорее! — вскричал Дэвид. — Скачите прямо!

Джек направил коня между деревьев. Сердце забилось сильно, в предчувствии чего-то непоправимо-страшного, небывалого. Невесть откуда прилетевшие пули со свистом врезались в хрупкие ветки деревьев, кони храпели под ударами, выкатывая налитые кровью глаза.

Охваченный вихрем погони, Джек не заметил, как отстали Дэвид и Фрэнк; оставшись в одиночестве, он развернул коня и прислушался: на дороге шла перестрелка, голоса взрывались криками, но ничего нельзя было разобрать.

Только сейчас он ощутил боль в повисшей плетью руке. Рукав набух кровью, противное липкое тепло ползло вниз вместе с тянущей болью. Заниматься перевязкой не было времени; Джек шевельнул рукой — кажется, кость цела. Он переложил револьвер в левую и двинулся назад, туда, где остались Дэвид и Фрэнк.

Впереди на снегу темнело что-то. Джек пригляделся и подъехал ближе. Красотка, лошадь Дэвида, заботливо оберегаемая любимица, смотрела в пустоту остекленелым взглядом; ноги ее, мохнатые у копыт, были подогнуты, будто в прыжке.

Дэвида нигде не было.

Джек слез с коня, осмотрелся: снег покрывали багровые брызги, но чья это была кровь, лошади или ее хозяина, он не знал.

Выстрелы стихли. Выждав немного, он направился к дороге и по пути наткнулся на Фрэнка. Фрэнк умер сразу — пуля попала в висок, и яркие волосы его теперь пламенели зловещим цветом крови.

Джек погладил беспокойно вздрагивающего Арагона, потом, оставив коня в лесу, осторожно вышел на дорогу.

Было тихо, безлюдно, словно и не случилось ничего. Джек вернулся, сел в седло и медленно, оглядываясь, поехал по равнине. Руди и Линн первыми угодили под пули; Джек нашел их и, удостоверившись, что они погибли, поспешил покинуть это место — полицейские могли вернуться в любую минуту.

Вдруг он услышал шепот, похожий на шелест ветра, оглянулся и увидел: неподалеку корчится что-то черное. Джек спрыгнул с коня, подошел и — встретился с искаженным бессильной злобой взглядом Кинроя. Тот пытался ползти, загребая руками снег; ноги его волочились за телом, отяжелевшим из-за пропитанной кровью одежды Правая рука из последних сил сжимала рукоятку револьвера.

Джек наклонился.

— Куда тебя?..

— Не знаю, — жмурясь от боли, проговорил Кинрой. Опустил лицо в снег и, полежав так с минуту, заговорил снова: — Наших всех положили?

— Всех. Только Дэвида я не нашел. Наверное…

— К черту Дэвида! — прервал Кинрой. Потом спросил: — Ты ранен?

— Легко.

— Что ты хочешь сделать? — произнес Кинрой, заметив протянутую к нему руку.

— Оттащить тебя в лес. Они наверняка вернутся…

Кинрой хрипло рассмеялся — из угла губ потекла красная струйка.

— Нет, ты меня не поднимешь. Я не могу двигаться, а одному тебе не справиться.

— Посмотрим! — бросил Джек и попытался приподнять Кинроя. Тот застонал, кусая губы; глаза его мучительно расширились, он еле проговорил:

— Не тронь, прошу тебя…

Резкая боль в раненой руке отрезвила Джека. Он опустил Кинроя на землю.

— Ничего не выйдет, — сказал Кинрой. — Я весь как решето. Смотри, скоро поплыву в собственной крови. Все равно сдохну. Поезжай. У меня есть пара патронов, так что все будет как надо.

Джек молчал.

— Ну? — с угрозой произнес Кинрой. — Не ясно? Проваливай! И обязательно, слышишь, найди и прикончи Генри — это его работа! Да, и…— он с трудом вытащил откуда-то сверток. — Передай это Гейл. Тут золото. Куда мне оно теперь, зачем? Все равно в могилу не унесу. Передашь?

— Передам.

— Поезжай! — повторил Кинрой и напоследок зло выругался.

Джек посмотрел в его глаза — в них стыл непомерно тяжкий, почти животный ужас.

— Прощай, Кинрой!

— Ладно, живи давай!

Джек взобрался на Арагона и тронулся в путь. Кинрой сумрачно смотрел на него с земли.

Бестия, чертова бестия! Один выжил, из всех — один! Долина Смерти отпустила его одного! Почему?!

И он поехал на его, Кинроя, лошади, с его золотом, к его Гейл! Одиночество сдавило его, заползло в холодеющее сердце, и он застонал уже не от боли, а от страха, выворачивающего наизнанку все его существо.

Он вытянул руку, вскинул револьвер, прицелился и выстрелил в удаляющуюся фигуру человека на лошади. Одинокий выстрел прозвучал негромко, но в ушах Кинроя он отдался пушечным залпом. Это последнее усилие стоило ему жизни; выронив оружие, извернувшись, он несколько раз дернулся, ловя ртом воздух, и мертвым упал навзничь.

Джек почувствовал сильный удар в спину, услышал выстрел, но не сразу понял, что это значит, и лишь свинцовая тяжесть, внезапно возникшая во всем теле, дала понять, что произошло.

Он успел подумать об одном: о том, что должен во что бы то ни стало вернуться домой, к Агнессе, иначе — смерть; он понимал, что если упадет с коня, то не встанет уже никогда, так и останется истекать кровью здесь, недалеко от тела своего убийцы.

Он приостановил Арагона. Выпрямиться уже не было сил, и Джек полулежал на холке коня, намотав повод на раненую руку, а другою цепляясь за гриву.

Он не знал, сколько прошло времени, когда позади послышался стук копыт лошадей и сопровождаемые стрельбой крики. Оглянуться он не мог, но сомнений не возникало: полиция!

Боль тонкими иглами пронзала виски, перед глазами плыли, прерываясь, нечеткие линии, мелькало, кружилось что-то, внутренности жгло раскаленным железом, но он погонял коня, понимая разумом, чувствуя каждым нервом, каждой частичкой своего слабеющего тела: надо удержаться в седле! Его мотало из стороны в сторону, дыхания не хватало, он уже почти не слышал погони, им руководил лишь инстинкт, сильнейший инстинкт спасения жизни.

Преследователей было четверо. Заметив неизвестного всадника, они, как ловцы, напавшие на след зверя, без колебаний устремились в погоню.

Первые пять минут расстояние между ними и беглецом оставалось неизменным, а затем постепенно увеличилось.

— Уйдет! — заволновался один из полицейских.

— Ничего! — крикнул другой. — Догоним!

Добежав до реки, белый конь вдруг изменил направление, резко метнувшись влево.

— К лесу правит! Знает, что здесь мы его догоним! — свист ветра прокричал старший. — Ничего, сейчас мы его прижмем! Заходи сбоку, скорее!

Но белый конь быстрее птицы мчался к лесу; было видно: еще минута — и он затеряется меж деревьев, сольется с белизной сугробов, затаится среди них и спасется, выживет.

— Стреляйте же кто-нибудь в лошадь!

Один из полицейских прицелился.

— Боюсь, не попаду. Она белая, как снег.

— Стреляй!

Тот выстрелил несколько раз.

— Мазила! — воскликнул другой. — Давай же: в лошадь стреляй!

Джеку показалось, будто что-то горячее, пламенеющее вошло в мозг и осталось там; остывая, оно источало смертоносный красный туман. Теперь он не чувствовал боли, только тяжесть, страшную, губительную тяжесть во всем теле.

Последнее, что он увидел, были мчавшиеся навстречу деревья, начинающий алеть снег и высокое, до странности светлое небо. Потом красный туман ослепил его, перечеркнул сознание, память, и Джека поглотила жадной глубиной ледяная черная пропасть.

Он лежал на дне глубокого оврага, куда упал с коня; пальцы его уродливо искривились, сведенные судорогой, в волосах, которые так любила гладить Агнесса, запеклась темная кровь, глаза, в которые с такой доверчивостью и любовью смотрела она, были закрыты, но выражение слегка присыпанного снегом лица оставалось спокойным: смертная мука не коснулась его, и оно было красиво почти как прежде.

Полицейские долго искали тело среди белых снегов, а на востоке, не видимая в блеклом свете дня, горела звезда, не та, что зажигает любовь, споря со взором человеческим, а другая — та, что хранит надежду и жизнь всех, кто по воле судьбы был рожден под этой звездой.

ГЛАВА X

Был полдень, а Агнесса продолжала спать, и снились ей сны необыкновенно приятные, каких не видела она давно.

Цветущий луг, море цветов, неярких, но душисто-нежных, в пыльце, в прохладных каплях росы. Агнесса трогает их с затаенным наслаждением, срывает, вплетает в венок, надевает его на распущенные по плечам волосы и, танцуя, идет дальше. Раздвигает зеленые заросли, выходит к маленькому озерку. Легкое, похожее на греческий хитон одеяние, когда она входит в воду, намокает, облегает тело, и Агнесса чувствует себя озорной веселящейся нимфой, беспечно прекрасной в этом насквозь просвечивающем солнечном наряде. После плещется в волнах, звонко хохоча, поднимая снопы брызг, а венок слетает с головы и плывет… плывет по темной воде. Агнесса выходит на берег, падает в цветы и вдыхает их аромат; запрокидывает голову, вороша руками гибкие стебли. Потом снова танцует, кружится, вздымая одежды, скользит по траве босыми ногами.

И вдруг просыпается.

Она открыла глаза и увидела: Джека рядом нет.

Виляя хвостом, подошел Керби. Агнесса погладила собаку, встала, оделась, недоумевая, куда подевался Джек. Она занялась делами, потом стала просто ждать, время от времени поглядывая в окно. Смутное предчувствие несчастья не давало ей покоя, она пыталась казаться спокойной перед самой собой — и не умела.

Тянулось время… час, другой… Наконец она спустилась на улицу с Керби и пошла просто так, без цели, вперед.

Выйдя на дорогу, девушка непонятно почему оглянулась на окно Гейл; ей показалось, будто там мелькнуло что-то, она не разобрала — человек или тень, но, продолжив путь, явственно почувствовала на себе чей-то взгляд, кто-то смотрел ей в спину, однако Агнесса знала: повернись она вновь — опять исчезнет, растворится в глубине окна.

Она вспомнила свой сон, сотканный из обрывков впечатлений и грез, вспоминала и другие сны, их особый, ей одной известный мир, совершала мысленные прогулки по заброшенным улицам, землям; она знала, что иначе чем в воображении и в сновидениях их не увидит, а потому дорожила ими; она не думала о том, что эти удивительные грезы, повернувшись страшной, нелепой стороной и соединившись с явью, обрекут ее на вечную муку: не видеть этот мир нигде и никогда, кроме как в воспоминаниях и снах.

Побродив по округе, Агнесса вернулась к дому и остановилась у крыльца, ожидая, что сейчас, быть может, на дороге появится Джек и, как бывало, улыбнется ей, спрыгивая с коня.

На дороге действительно показался человек, но не всадник, а пеший, и не Джек, а хозяйка дома, миссис Бингс. Агнесса поздоровалась с ней.