Агнесса. Том 1

— Ничего, — сказал Бен, — уедем! Не печальтесь, дорогая.

Марион вздохнула с безнадежностью во взгляде.

— Сейчас мисс Митчелл нам кое-что споет, — объявила Ингрид.

Агнесса замотала головой, отказываясь.

— О мисс Митчелл, миленькая, пожалуйста! — встрепенулась и сделала умоляющие глаза. Потом обратилась к присутствующим: — Тише!..

— В самом деле, спойте, мисс Митчелл, — попросил и Эдвин, самый, пожалуй, серьезный и рассудительный в этой компании.

Она не стала больше упорствовать и села за пианино. Агнесса играла Шуберта, и голос ее то рассыпался хрустальными переливами, то парил на одной торжествующей светлой ноте. Присутствующие молчали, затаив дыхание, в паузах было слышно, как потрескивают в камине дрова да где-то наверху скрипят половицы; в большинстве своем неудачники и несчастливцы, они слушали бессмертную мелодию и слова, сидя на потертых диванах в обшарпанной гостиной дома на прииске, заброшенном Богом. Марион широко раскрыла глаза; повернувшись к Бену, она прошептала:

— Вот голос, да?!

Гейл сонно глядела в огонь. Музыка ее не трогала: земной грешный мир интересовал мисс Маккензи куда больше небесного.

Инструмент смолк.

— Браво, браво! — вскричала Марион, срываясь с места. Все окружили Агнессу, что-то говорили ей, выражая свой восторг. Джек улыбался так, словно и ему принадлежала капля этой маленькой славы; выражение его лица было сейчас по-мальчишески юным.

— Где вы обучались музыке? — спросил Агнессу Эдвин.

— В частном пансионе.

— Вы играете очень хорошо, — сказал он. — Я не знаток, но, мне кажется, вы прекрасно владеете инструментом. Никогда не бросайте музыку!

— Да, — отвечала Агнесса, — но не все в моей власти. Это ведь очень плохой инструмент.

— Я знаю, — печально улыбнулся Эдвин, — но я имею в виду хотя бы… в душе… Вы понимаете?..

Агнесса кивнула. Ей был симпатичен этот человек, и он кого-то напоминал. Она долго не могла вспомнить, но потом все-таки вспомнила: того юношу с конного завода, соседа Джека, Орвила Лемба (хотя за давностью она позабыла его имя), в нем чувствовалась та же пытливость и особое глубокое понимание. Она подумала об этом один только раз, слишком уж мимолетной и незначительной казалась сейчас та далекая встреча.

А сейчас она больше радовалась тому, что даже здесь, на прииске, оказалось возможным найти людей, таких как Эдвин и Ингрид, способных воспринимать музыку и стихи, и по-особому, вдумчиво, — саму жизнь.

— Твоя Агнесса, оказывается, талант, — негромко произнесла Гейл, подойдя к Джеку. — Интересно бы узнать, какие способности есть у тебя!

— Никаких, — спокойно ответил он.

— Нет! — возразила Гейл. — Не может быть! Вот смотри! — с презрительной усмешкой показала на Элси. — Даже у этой маленькой мыши есть способности (Элси сидела на стуле у двери, терпеливо дожидаясь, пока кто-нибудь уделит ей хотя бы каплю внимания. Однажды с нею заговорил Олсен, и теперь она не сводила с него жалобно-просительных глаз). Открою тебе один секрет: на этом чертовом прииске каждый человек рано или поздно показывает, на что он способен, в плохом или в хорошем смысле…

— Ты уже показала?

Гейл засмеялась.

— Думаю, не до конца!

— А мы уезжаем, — как бы между прочим сообщила Ингрид, когда они опять уселись все вместе.

— Уезжаете? — удивилась Агнесса. — Когда?

— Скоро, — сказал Эдвин. — Может быть, даже на этой неделе.

— Ты ничего не говорил мне, — произнес Джек, мрачнея. — Мы собирались отправиться вверх по реке…

— Да, — подтвердил Эдвин. — Но мы получили письмо от родственников, они зовут нас к себе.

— Нам обещают работу, — извиняющимся тоном добавила Ингрид.

— И то верно! — вступил Бен. — Я уже отчаялся найти здесь золото. Поражаюсь, что иным везет! При мне какой-то тип наткнулся на такое местечко!.. А я… Эх! — Он махнул рукой. — Я тоже уеду. Зря бросил море. Вернусь, пойду снова на шхуну, а тут… нет моего счастья!

— А у меня вы ничего не спросили, — капризным тоном заметила Марион.

— О чем вы?

— Я, может, не буду ждать, пока вы вернетесь из плавания, мистер Янг. И вдруг мы с Олсеном вообще захотим остаться здесь!

— Я не останусь, — заявил Олсен, — и не думай!

— Может быть, и нам уехать, Джек? — произнесла Агнесса, прикасаясь к его плечу. Но Джек не ответил.

— Вы с самого начала не верили, что у вас может быть золото, вот и уезжаете так, — сказала вдруг державшаяся в тени Гейл. — Чтобы получить что-то, надо хотя бы в это верить.

— Вы верите, мисс Маккензи? — полюбопытствовал Бен.

— Верю!

— Значит, у вас будет золото?

— Я пойду к себе, — сказала Гейл, не отвечая на вопрос. — Устала. — И, отбросив руку Бена, который в шутку попытался загородить проход, вышла за дверь.

— Конечно, будет, болван! — прошипела она, когда никто уже не мог слышать, и глаза ее словно бы вспыхнули в темноте страстным и сильным огнем.

Остальные разошлись за полночь. Еще не прощались, но вечер был последним, это поняли все.

— Почему ты не ответил мне, Джекки, когда я спросила тебя насчет отъезда? — задала вопрос Агнесса, когда они уже были у себя в комнате. Сегодня было жарко натоплено, и она сидела на краю их не слишком широкой для двоих кровати в одном тонком пеньюаре из бледно-лилового шелка. Глаза ее на лице, освещенном ярким пламенем, казались огромными, тонкие руки были сложены на коленях, а ноги она грела в густой шерсти развалившегося на полу Керби. Если бы Джек умел выражаться подобным образом, он сказал бы, пожалуй, что в Агнессе есть прелесть нераспустившегося цветка; многое изменится и проявится в ней, когда она станет старше: угловатость юности обернется, возможно, изяществом и красотой, неяркой, заметной лишь избранным.

— Дело в том, Агнес, что…— Он помедлил. — Мы не можем сейчас уехать. Денег-то у нас почти не осталось.

— Что же нам делать?

— Буду искать. Еще не все потеряно.

Он сел рядом с ней и обнял ее.

— Я очень волнуюсь за тебя, Джекки, когда ты уходишь, — сказал она, обвив его шею руками. — Ты же знаешь: кроме тебя у меня нет никого, и потом, — прошептала она, — я так сильно тебя люблю!

— Не надо волноваться, маленькая, — отвечал он, тронутый до глубины души ее словами. — Что со мной может случиться? Так и знай, Агнес! — Он рассмеялся. — Никуда я от тебя не денусь, никогда, можешь это запомнить!

Он целовал ее, наслаждаясь ощущением пробуждавшейся в ней нежной чувственности — воистину эта девушка, сама не зная того, многому его научила! Раньше он слишком поверхностно воспринимал действительность и мало задумывался о будущем, своем и тем более других. Теперь же — ему казалось, он чувствует это — его душа просыпалась для жизни более глубокой и чуткой ко всему, что творится вокруг. Он был необразованным и бедным, а Агнесса все-таки выбрала именно его и, похоже (Джеку хотелось бы верить в это), считала себя счастливой. И он думал о том, что если с ним Агнесса, то, пожалуй, все закончится совсем не плохо. Ничего, они еще встанут на ноги!

По жилищу Гейл, погруженному во мрак, бродили зловещие тени.

Сама хозяйка стояла у входа в комнату, прислонясь к косяку, и вела беседу с нежданно прибывшим гостем. Он тоже был не в духе: тяжело присел на стул, медленно закурил — клубы дыма окутали мрачное, серое лицо с недобро горящими глазами.

— Где ты ходишь? — процедил он вместо приветствия. — Я дожидаюсь тебя больше часа.

— Где хочу, там и хожу, — невозмутимо отвечала Гейл. — Я что, должна отчитываться перед тобой?

Он промолчал.

— Что тебе нужно? — спросила она, все так же не двигаясь с места.

— Мне от тебя ничего не нужно. Я приехал, чтобы сказать тебе, что с отъездом придется повременить, — резко произнес он, откинув назад голову и разглядывая Гейл с каким-то странным выражением, точно увидел ее впервые.

— Опять! — В ее возгласе были ненависть и отчаяние. — Опять!

— Да, — продолжал он, не обращая внимания на ее выпад. — На прошлой неделе мы столкнулись с конной полицией — половину моих ребят положили… Остались только я, Дэвид, Фрэнк и Генри. Мне нужны новые люди, но пока я их найду…

— О Господи! — перебив его, прошипела Гейл. — Господи! Неужели я никогда не выберусь отсюда?! Послушай, Кинрой, будь человеком: отдай мне мою долю, и я уеду одна!

— Нет, ничего не выйдет, — твердо заявил он. — У меня сейчас мало золота.

— Но ты же поклялся мне! Вспомни!

Он встал и несколько раз прошел от окна к дверям, возле которых стояла Гейл, и обратно.

— Кто знал, что все так обернется! Что ребят моих… А какие были ребята…— В голосе его прозвучала горечь, искреннее сожаление от потери — для него это был не просто удачный промысел, это была его жизнь, с чужой кровью и смертью, жизнь, в которой он, по-видимому, находил какую-то прелесть. И он — Гейл это поняла — не хотел расставаться с нею и ни на что менять не хотел.

— Знаю, какие, — с неожиданной холодностью обронила девушка, — пьяницы и развратники!

— Замолчи!

— Нет уж, я молчать не буду! — Она подскочила к нему и, выпрямившись во весь свой немалый рост, закричала с нескрываемой злобой: — Да если бы ты не спускал золото в кабаках со своими паршивыми дружками, то давно бы стал богатым и мог бы уехать отсюда! Но тебе нравится такая жизнь! Ты не умеешь ценить деньги, ты способен лишь проматывать их!

Кинрой расхохотался, а после, схватив ее за руку, проговорил с угрозой:

— Поосторожнее, красавица! Не забывай, что ты у меня на содержании! Я могу тебе вообще ничего не давать!

— Что-что? — переспросила Гейл, словно бы не веря услышанному.

— А то. Ты ничего не делаешь, живешь на мои деньги, да еще смеешь упрекать меня.

Сказав это, Кинрой отвернулся к окну, но Гейл рванула его за плечо, восклицая:

— Ты! Ты дрянь и ничтожество! Думаешь, купил меня своим золотишком?! Как бы не так! А ну, убирайся отсюда!

Он, свирепея, подступил к ней с возгласом:

— Это ты мне?! Еще пожалеешь!

— О! — рассмеялась ему в лицо. — сколько угодно людей, которые отдадут мне все, что я захочу, и никогда не посмеют назвать меня содержанкой!

— Сомневаюсь, что кто-то захочет тебя подобрать!

Взлохмаченная, огнеглазая, Гейл походила на разъяренную фурию.

— А-а! Вот ты как! — воскликнула она и, подбежав к нему, с размаху залепила пощечину. — На, получай! Это тебе, дружок, на память!!!

В первую секунду Кинрой остолбенел от неожиданности, но затем кинулся к ней, чтобы ответить достойным образом, однако Гейл оказалась проворней: молниеносно выхватила припрятанный револьвер и направила дуло прямо в голову Кинроя. Он резко остановился, будто ударившись о стену: несмотря на гнев, он мог мыслить здраво и знал, что рука Гейл не дрогнет, ибо в ярости она способна на все.

— Ты пожалеешь! — повторил он, отступая назад. А Гейл усмехнулась.

— Иди-иди! — говорила она с издевкой, вполне владея собой. — Иди и расскажи своим дружкам, как тебя, Кинроя Клейна, смельчака, предводителя местных головорезов, избила и прогнала прочь женщина!

— Ладно, я уйду сейчас. Но отомстить тебе я сумею всегда.

— Мсти сколько хочешь! Мстить женщине, что ж… это достойно мужчины! Такого, как ты! Но много ли ты сумеешь сделать до того момента, когда я продырявлю твою глупую башку, это мы еще посмотрим! Надеюсь, тебе известно: такая штучка умеет делать большие дырки!

Она говорила, а он смотрел на нее почти с изумлением: сатанински хороша была она и не похожа на других женщин, которых повергал в трепет один только взгляд его, которых действительно можно было и купить, и продать. Кинрой гордился своей подружкой, а приятели — он знал — всегда завидовали ему, и сейчас, вспомнив об этом, он, как бы ни было тяжело нанесенное ему Гейл оскорбление, невольно сменил тон:

— Ладно, Гейл, убери свою пушку. Я тебя не трону, даю слово.

— Знаю я, чего стоят твои слова, — ответила она, но руку опустила.

Потом спокойно прошла мимо него к дверям и распахнула их со словами:

— Не тронешь? Ну, еще бы! А почему?.. Я не боюсь тебя ни капли, вот в чем дело! Я давненько тебя раскусила, и ты это знаешь! Я не испугалась бы, даже если б оказалась среди тех, кого ты и твое тупоголовое стадо убиваете на дорогах! Хоть одному из вас да перегрызла бы горло… А теперь — вон отсюда! Я хочу побыть одна.

Уходя, он задержался на пороге.

— Ты слишком взволнована, девочка, выпей стаканчик виски! Я приеду через пару дней, и мы обсудим свои дела без лишней возни. До скорого!

— Проваливай! — буркнула она и закрыла дверь.

После села и призадумалась. Да, она неплохо потешила свое самолюбие и слегка разрядилась, но вообще-то это ничего не меняло: в своем стремлении вырваться отсюда она не продвинулась ни на дюйм. Денег у нее сейчас было немного, золота — того меньше. Окончательно порвать с Кинроем она не могла, но и ждать — тоже. Нужно было что-то решать.

Компания рассыпалась постепенно, как рассыпается ворох осенних листьев, несомых холодным течением реки. Упавшие в мутную воду, еще сухие, яркие, они сбиваются вместе и легко, словно бы по своей прихоти, скользят по течению, но вскоре разносятся по сторонам. Иные пристают к случайно оказавшемуся поблизости берегу, другие застревают на середине пути, а третьи, подхваченные неумолимыми струями, устремляются вперед, не зная, куда приведет их река: к спокойной глади озера, к пенным водам моря или к водопаду — безрассудно срывающейся в пропасть стихии. И не исчезнут ли они без следа?

Марион, Олсен и Бен уезжали первыми, в дилижансе: пароходик уже не ходил. На окраине поселка их провожали Агнесса, Джек, Эдвин и Ингрид. В глазах Марион стояли слезы. Вряд ли Случай окажется столь милостивым, что сведет их вместе во второй раз. Не такая уж глубокая привязанность соединяла их, но Марион от природы была добра, а потому искренне переживала расставание.

Агнесса и Ингрид поцеловали ее со словами сожаления и напутствия. В мыслях каждой из них таилось что-то неясное, скорбное. Может, очень резко выл вытер, что уныло гулял по голой равнине, или небо над головой было слишком серым?

Джек пожал руку Бену и заметил:

— Бежишь с корабля?

— И тебе советую. Пока не поздно.

Джек оглянулся на Агнессу и тихо произнес:

— Пожалуй, уже поздно.

Марион обняла Керби, еще и еще раз расцеловала своих друзей. И те долго махали вслед дилижансу, а потом — просто пятнышку на белом поле равнины, пока оно не растаяло вдали. Навсегда.

ГЛАВА IV

Минула неделя, другая — в жизни Агнессы и Джека не менялось ничего. Поначалу они еще таили надежду на лучшее, но шли дни, иссякало терпение, силы и — деньги. Агнесса и Джек уже задолжали миссис Бингс за квартиру.

Джек приходил домой, изнуренный однообразной, тяжелой, сводящей с ума работой. Неудачником он себя никогда не считал, но здесь, как видно, не было его удачи. Он злился, а Агнесса грустила: бывали вечера, когда они почти не разговаривали.

Впервые они почувствовали отчуждение: им уже не хотелось быть вместе каждый день и миг, теперь каждый стремился к уединению. Начала наконец сказываться разница в их воспитании: они совершенно по-разному переживали неудачи и если в первые дни старались, как могли, успокоить друг друга, то после, отчаявшись и устав притворяться, уже не знали, как и о чем говорить и что делать дальше.

Пришел момент, когда Агнесса испугалась: ей стало казаться, что прежним их отношениям приходит конец. Она держалась, стараясь не выдавать своей тревоги, но все оставалось неизменным, и тяжкие мысли день ото дня все сильнее одолевали ее. Последний раз они виделись трое суток назад, и Агнесса, мучимая одиночеством и плохими предчувствиями, с нетерпением ожидала его прихода. Она часто нервничала в последнее время и чувствовала, что близка к кризису: ей и так пришлось перенести достаточно много. Она не могла разлюбить Джека сразу и вдруг только потому, что он повел себя не так, как надо, она любила его, продолжала любить, и именно поэтому ощущала сильную душевную боль.

И тогда, как раз тогда, она впервые поняла и почувствовала: любовь, иная любовь (возможно, та, что дается во благо или в наказание свыше) подобна неизлечимой сладостно-трагической болезни, от нее нельзя избавиться, как невозможно содрать с себя всю кожу.

Она приготовила довольно посредственный ужин (продукты были на исходе) и, не в состоянии усидеть на месте, ходила по маленькой комнате. Здесь почти не было мебели: стол, кровать, два стула и похожий на ящик шкафчик, — но это не бросалось в глаза. Напротив, казалось, что в комнате тесно. Ощущение убогости будто придавливало к земле: в голову не приходило ни одной светлой мысли.

Джек вошел, как всегда, внезапно, принеся с собой запах мороза, швырнул в сторону вещи. С Агнессой он не поздоровался, не взглянул на нее. Раньше этого никогда не случалось, теперь — то и дело. Он будто бы в чем-то обвинял ее — причины она не знала. Быть может, она слишком старалась сыграть роль простой женщины, довольствующейся малым, и в результате стала казаться ему обыкновенной, лишенной прежнего очарования, а возможно, напротив, не утратила ничего, но все, что ранее окружало ее ореолом волшебства, здесь, в дикой погоне за золотом, потеряло вдруг свою ценность, и Джек стал равнодушен к ней.

Они молчали с момента его возвращения и до той поры, пока он не закончил есть.

— Что нового, Джек? — спросила наконец Агнесса, подойдя ближе.

— Ничего, — устало ответил он. Подбежал Керби, но Джек оттолкнул потянувшуюся к нему доверчивую морду.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось? — медленно повторил он. — Нет. Просто мне все надоело. К чертям этот прииск!

Она пристально смотрела на него. Слишком юная, неопытная, девушка совсем не знала, как себя вести, если Джек начинал вдруг выходить из себя: покорности противилась гордость, устраивать сцены не позволяло воспитание.

— Что так уставилась? — разозлился он. — Не видала?

Румянец залил лицо Агнессы.

— Как ты можешь! Я не узнаю тебя, Джек!

Он усмехнулся.

— Ну вот, начинается… Стоило возвращаться, чтобы услышать упреки! Брось, Агнес!..

— Но почему ты говоришь со мной таким тоном?

— Потому что мне сейчас не до нежностей! Можешь ты понять?

Он отвел от нее взгляд. Ему вспомнилось вдруг другое время: жизнь до знакомства с Агнессой, беззаботная, шальная, вспомнились прежние похождения, конный завод, любимая работа, бесшабашные друзья-приятели, все то, что осталось в прошлом, о чем он до сих пор не думал и о чем не жалел. И Джек понял внезапно: праздник его души кончился. Он и так тянулся на удивление долго.

Агнесса что-то говорила… Джек не слышал и потому переспросил:

— Что ты сказала?

Она повторила:

— Я спрашиваю: в чем дело, Джек! Как ты можешь так говорить со мною?! Я понимаю, тебе тяжело, но и мне не легче, поверь!

— Знаю, Агнес! — с досадой проговорил он. — Оставь меня в покое!

Ему, наверное, просто показалось, что он так измотался, работая на прииске; во всяком случае, он внезапно ощутил прилив непонятного бешенства и какой-то животной силы. Агнесса подняла свои зеленые, как у кошки, глаза. Джек смотрел холодно и зло. Таким она его еще не видела и потому невольно отшатнулась.

— Что боишься? Меня боишься? — глухо произнес он.

Ресницы Агнессы дрогнули. Оказывается, в Джеке, которого она знала и любила, жил еще и другой человек, незнакомый, способный вызывать страх.

— Не боюсь, — проговорила она, сжимая пальцы. — Но… не смотри на меня так!

— Это почему? Что тебя не устраивает?

Как это часто бывает, при подобных обстоятельствах человек не может совершить больше, чем ему позволят другие, а побеждает обычно тот, кто психологически сильней; все это происходит чаще неосознанно и стихийно и как нельзя лучше выявляет истинную природу людей.

Оскорбленное достоинство не позволяло Агнессе уступить. Джек это почувствовал.

— Ты злишься и ругаешься на меня из-за того, что нам не везет с золотом, хотя прекрасно знаешь, что я не виновата ни в чем! И смотришь так, будто хочешь ударить! — произнесла она четко и твердо, не опуская глаз. А потом добавила неожиданно мягко: — Не надо так, Джек!

— Разве я могу тебя ударить? И я на тебя не ругался, ни одного плохого слова тебе не сказал, — возразил он, сам чувствуя, как близка она к истине. Однако это лишь обозлило его: он почувствовал, что не может говорить грубости стоящей перед ним женщине, не ощущая при этом неловкости.

А Агнесса, с трудом сдержав слезы, отвернулась, отошла в угол, где сидел обиженный Керби, опустилась рядом с собакой на колени и принялась гладить ее. Керби положил голову на плечо хозяйке, как бы показывая, что он с ней заодно.

— Если бы я знала…— прошептала Агнесса тихо, но Джек услышал.

— Что ты там шепчешь? — сказал он. — Если б ты знала, то не связалась бы со мной, да? А может, ты давно жалеешь об этом, с самого первого дня?

— Ты же знаешь, что нет! — звонко воскликнула вдруг она в ответ на его слова, произнесенные пренебрежительно и раздраженно. — Я готова была мириться с чем угодно, пусть бы мы жили бедно, пусть были неудачниками… но я никогда не думала, что ты сможешь так обращаться со мной! И я не хочу, чтобы ты к этому привыкал! Чем я заслужила такое, скажи прямо? А если не можешь ответить, то я не позволю тебе так разговаривать со мной!

Глубоко оскорбленная, она смотрела на него, не отрываясь, и в этот миг в ее взоре появилось что-то роднящее ее с Амандой. И все же — она чувствовала — стоило Джеку кинуться к ней сейчас со словами любви, он вымолил бы прощение.

— Ладно, хватит, — сказал Джек. — Уже поздно. Я устал. Думаю, пора ложиться спать. Тебе не кажется?.. Что ты молчишь?

Ответа не последовало. Девушка сидела на полу, обняв собаку и уткнувшись лицом в ее мягкую шерсть. Джек понял, что она плачет.

— Агнес! — позвал он. Она молчала.

— Послушай, Агнес!..

Джек вспомнил ее взгляд: за суровостью пряталась беспомощность; чистая зелень глаз походила на цвет гладкой ветки юного дерева, с которой только что сорвали кору. Ему стало стыдно, хотя раздражение еще не утихло до конца. Что ж, пожалуй, все это действительно только из-за него! Джек подошел к Агнессе и попытался обнять.

— Девочка моя, не плачь, прости меня… Ничего же страшного не случилось!

И этот человек мог говорить такое!.. Сердце Агнессы сжалось от обиды и боли.

— Уходи, я не хочу говорить с тобой, — вырываясь из его рук, сквозь слезы сказала она.

Тогда он повернулся и вышел за дверь.

Равнину опоясывала лента вечернего тумана. Ветер жалобно стонал где-то на чердаке, фонарь под крышей бешено раскачивался, бросая полосы света то на входную дверь, то на угол дома.

Джек стоял на крыльце. Он страшно устал и замерз; больше всего на свете ему хотелось сейчас лечь в постель и заснуть до утра. Становилось все холоднее, холод пробирал даже не до костей, а, казалось, до самых мозгов. Джек положил руки в карманы, но это мало помогало — одежда на нем была не новая и не такая уж теплая, какая годилась бы для этих краев. Черт возьми, все у него всегда было хуже, чем у других! Вот только… кроме Агнессы.

Злость прошла, но ему было стыдно возвращаться домой, и он решил подождать еще немного. Нужно уехать отсюда, как угодно, но уехать! И не позднее, чем через неделю, пока всему еще не пришел конец!

Он посторонился, пропуская в дом незнакомую, закутанную в темный плащ женщину. Женщина эта возникла из тумана внезапно, как демон. Вся черная, лишь лицо ее блеснуло белизной, особенно яркой в обрамлении пышных черных волос.

Джек освободил ей путь, но она не проходила, напротив, упорно двигалась на него. Он вгляделся в лицо незнакомки, которая в свою очередь откинула голову назад, и от неожиданности отпрянул: перед ним стояла Гейл.

— Что, не узнал?

— Нет.

— Я так изменилась? Хотя мы так «часто» видимся, что недолго и забыть свою соседку, даже если она живет в двух шагах от вас.

— Ты сама не заходишь к нам.

— Я? Ты меня не приглашаешь!

— Ты меня тоже.

— Я не приглашаю? — улыбаясь, проговорила она. — Идем!

Он посмотрел на ее казавшееся сейчас таким приветливым лицо и неожиданно согласился:

— Пошли!

Они поднялись на второй этаж. Из-под двери, за которой была Агнесса, тоненькой ниточкой струился свет, но Джек отвернулся от него; подождал, пока Гейл отопрет свое жилище, и вошел вслед за ней.

— Садись, — сказала она, подбирая с пола какие-то тряпки. — У меня тут не убрано, извини. По правде говоря, я не ждала никого… Это к вам каждый день приходят друзья…

— Теперь не приходят.

— А Ингрид и Эдвин что, тоже уехали?

— Да, и давно: почти месяц назад.

— Вот как… А где Агнесса?

— Агнесса дома.

— Ты поссорился с ней?

— Нет, — небрежно произнес он, — с чего ты взяла?

— Если б это было не так, разве ты пришел бы ко мне? — сказала Гейл, глядя на него в упор, и улыбнулась. — Признайся!

— Я могу и уйти! — Словно опомнившись, он резко поднялся, но Гейл удержала его, взяв за руку.

— Останься, останься же, Джек, я пошутила.

— Опять шутишь?

— Нет, теперь серьезно…

Джек взглянул на нее: ни тени смеха, даже улыбки не было на ее лице.

— Хочешь?.. — спросила Гейл, доставая неизменную бутылку.

— Налей.

Гейл наполнила рюмки.

— За что пьем?..

— Не все ли равно? Хотя лучше выпьем за тебя! Будь счастлива!

— Ну, спасибо! А я-то думала, что ты выпьешь за свою удачу!

Гейл улыбнулась и сделала глоток, на стекле остался влажный след ее чувственных губ.

— Я не верю в удачу, что за нее пить! — усмехнулся Джек.

— Брось, тебе обязательно повезет! Не в одном, так в другом!

Несколько минут они сидели молча. Джек опять вспомнил утехи былых дней, темные улочки портовых кварталов, кабачок Грейс Беренд… Из глубины памяти всплывала забытая сценка: дым столбом, битые бутылки, Маркиза Шейла, соблазнительная блондинка в декольте, манерно хохочет, пританцовывая на столе, одурманенная вином и происходящей на ее глазах битвой между Джеком и силачом — матросом с заезжей шхуны. Наконец матрос, поскользнувшись на мокром полу, растягивается во всю длину, а Джек, пользуясь моментом, срывает блондинку со стола и увлекает вверх по лестнице. Взбешенный матрос колотит в закрытую дверь — Шейла взвизгивает от страха, но тут же замолкает под страстным поцелуем. А дальше…

Виски ударило ему в голову. Джек силился сообразить, зачем же он пришел сюда, но тщетно; тогда взгляд его обратился к Гейл.

Та молчала. Как всегда, комната освещалась лишь пламенем камина. Свет падал на Гейл, а лицо Джека находилось в тени — золотой ореол окружал его темные линии. Гейл вдруг подумала о том, как странно, что такая на удивление обычная девочка Агнесса может сколько угодно глядеть в эти глаза, гладить эти чудесные волосы, прикасаться к этим губам, может ощущать силу и страсть этих объятий… И Гейл овладело вдруг звериное желание исцарапать в кровь острыми ногтями это красивое лицо, разорвать в клочки это тело, принадлежавшее другой. И она видела свое отражение в голубых глазах, светлых глазах, черные зрачки которых, казалось, пронзали ее и жгли.

Сердце Гейл забилось сильнее, когда Джек придвинулся к ней и положил руку на ее талию.

— Я хочу вернуть тебе должок, — сказал он и, крепко обняв ее, поцеловал долго и страстно.

Гейл не воспротивилась, не оттолкнула его, и он целовал ее еще и еще, не выпуская из объятий сильное, гибкое тело, а она, забыв обо всем, с такой же жадностью приникла к нему. Одинаково безрассудные, неистовые, в диком желании они набросились друг на друга.

Минута — и их безумство достигло бы предела, но Гейл внезапно рванулась и, отбиваясь от его рук, срывающимся голосом крикнула:

— Что… что это ты выдумал, а?!. Ты… в своем уме?.. Отпусти меня!

Секунду до этого пламенеющая, покорная, она сделалась вдруг холодной и колкой.

Джек не отпускал ее — она думала ударить его, но не посмела и только продолжала сопротивление. Оно длилось еще с полминуты.

Он отпустил ее наконец и произнес злобно:

— Ты же сама этого хотела! Гейл, казалось, опешила.

— Я хотела?! Ну, знаешь ли…— она вскочила и принялась поправлять одежду. — Нет, это ты, а не я… Развлечься захотелось?!

— Почему же «развлечься»?

— А что — нет? Ты, может, влюбился в меня?

— Ты мне нравишься, — с усмешкой ответил он. Гейл вспыхнула.

— Нравлюсь? Вот как! Учти, моей милости можно добиться только за очень большую любовь или за очень большие деньги! А ты, я знаю, не можешь предложить мне ни того, ни другого! Сейчас ты тут поразвлекаешься со мной, а завтра пройдешь мимо с таким видом, будто между нами и не было ничего!

— Но ведь между нами действительно ничего не было.

— К счастью, да, — сказала Гейл, опускаясь на стул. Голос ее стал тихим. — Уходи, Джек.

Она не заметила, как осталась одна. Она долго сидела, безучастно глядя в пустоту комнаты, потом легла на кровать вниз лицом и, вцепившись себе в волосы, сдавленно застонала.

Домой Джек вернулся лишь под утро. Ему было совестно смотреть на Агнессу, а она, растерянная, поникшая, всю ночь не сомкнувшая глаз, не шевельнулась, когда он вошел, не взглянула на него, продолжая думать о чем-то нерадостном и непростом.

— Какая же я скотина! — говорил себе Джек, вспоминая, как он обошелся с Агнессой, а затем — с Гейл. Впрочем, мысль о Гейл вызывала у него скорее раздражение и досаду; он надеялся, что она не станет болтать о том, что произошло или чуть было не произошло между ними.

А Агнесса… Миновала эта тревожная ночь, проведенная в бесцельном блуждании по поселку, и он жестоко раскаивался в случившемся. Ведь она может и не простить его милая маленькая девочка! Джек уже привык видеть ее без украшений и дорогих нарядов, а сама она никогда не жаловалась, словно не замечая, что не имеет ничего, разве что кроме самого необходимого, и каждое утро безмолвно облачалась в одно из своих немногочисленных старых платьев.