I

Резко зазвонил звонок.

О'Хара поморщился во сне, глубже закопался в подушку и натянул на голову тонкую простыню, обнажая ноги. Его товарищ, лежавший рядом с ним, протестующе пробормотал что-то. Не открывая глаз, О'Хара протянул руку к тумбочке, схватил будильник, швырнул его на пол. И опять уткнулся в подушку.

Звонок продолжал звенеть.

Наконец, О'Хара разлепил глаза и тут понял, что это был телефон. Он приподнялся на локте и с ненавистью стал всматриваться в темноту комнаты. С тех самых пор, как он начал останавливаться в этом отеле, он просил Рамона перенести телефон ближе к кровати, и тот клялся, что сделает это на следующий же день. Так продолжалось уже около года.

Он встал с постели и прошлепал, не зажигая света, к туалетному столику. Поднимая трубку, он отодвинул краешек занавески и выглянул на улицу. Было непроглядно темно, до рассвета оставалось еще часа два.

Он проворчал в трубку:

– О'Хара.

– Черт побери! Что там с тобой? – спросил Филсон. – Я уже четверть часа трезвоню.

– Я спал, – ответил О'Хара. – Я обычно сплю по ночам, как большинство нормальных людей, за исключением янки, которые занимаются организацией полетов.

– Очень смешно, – сухо откликнулся Филсон. – Ладно, подваливай-ка сюда. Тут предполагается один рейс на рассвете.

– Что за дьявол! Я ведь только шесть часов назад вернулся. Я устал.

– Ты думаешь, я не устал? – сказал Филсон. – Это очень важно. Боинг-727 совершил вынужденную посадку, и сейчас контролеры его не выпускают. Пассажиры совершенно взбешены: пилот и стюардесса настаивают на том, чтобы их срочно отправили к морю. Ты же знаешь, какое значение для нас имеет связь с ЮЖАМА. Если мы пойдем им навстречу, они будут нас регулярно подкармливать.

– Держи карман шире, – сказал О'Хара. – Они будут использовать нас в случае необходимости, но в свою сетку полетов они нас не включат. Так что стараешься за спасибо.

– Все равно попытаться стоит, – настаивал Филсон. – В общем, давай-ка двигайся.

О'Хара подумал было сказать о том, что уже превысил свою месячную норму налета, а впереди оставалось еще недели полторы. Но только вздохнул:

– Ладно, я иду.

Он знал, что разговор с Филсоном об инструкциях бесполезен. С точки зрения этого жестокосердного типа устав Международной авиационной ассоциации существовал только для того, чтобы его нарушать, если не игнорировать вовсе. Если бы он вздумал скрупулезно выполнять все инструкции, то его копеечная фирма просто не смогла бы существовать.

Кроме того, размышлял О'Хара, пришел бы конец и ему: в случае потери работы прожить было бы тяжко. В Южной Америке слишком много развелось отставных пилотов, готовых взяться за любую работу, а вакансий крайне мало. Латаная-перелатаная техника Филсона – это все, на что еще можно рассчитывать. "Черт! – с отвращением подумал О'Хара, – я на каком-то дьявольском эскалаторе, двигающемся не в ту сторону. Кажется, бегу изо всех сил, а впечатление, будто все время стою на месте".

Он бросил трубку и опять посмотрел в окно, пытаясь разглядеть небо. Там вроде все было спокойно, но вот горы?.. Он всегда думал об этих коварных горах, чьи зазубренные вершины, как белые мечи, вонзались в небо. "Дай Бог, чтобы Филсон получил хорошую метеосводку".

Настроение испортилось окончательно. Сейчас его раздражало все. Уже в миллионный раз он спрашивал себя, что он делает в этом богом забытой стране, в этом тоскливом городе и в этой загаженном отеле.

Он резко открыл дверь и, как был с постели, вышел в коридор, как всегда неосвещенный: в этом отеле в местах общего пользования свет тушили в одиннадцать вечера. Смело прошел в душ, не заботясь о том, что его кто-то может увидеть голым. А вдруг встретится дама?! Сейчас для него не имело значения, видела ли она когда-нибудь раньше голого мужчину. Если нет, так самое время увидеть. Да и потом все равно было темно.

Он быстро принял душ, смывая с себя ночной пот, вернулся в комнату и нажал на кнопку настольной лампы у кровати, не зная, зажжется ли она. Шансы были мизерные – электроснабжение в этом городе было ненадежным. Но волосок в лампе постепенно накалялся, и О'Хара начал одеваться при слабом свете: надел теплое шерстяное белье, джинсы, плотную рубашку и кожаную куртку. В жаре тропической ночи он опять стал обливаться потом. Но из опыта знал, что в горах будет холодно.

Он взял со столика металлическую фляжку, поболтал ее и нахмурился. Она была наполовину пуста. Можно было бы разбудить Рамона и попросить долить ее, но он решил не делать этого. Во-первых, Рамон не любит, когда его будят по ночам, а во-вторых, он начнет задавать неприятный вопрос о том, когда ему заплатят по счету. Лучше попробовать достать чего-нибудь в аэропорту.

II

Он припарковал свой помятый автомобиль на стоянке, вылез и с удивлением увидел, что аэропорт был необычайно ярко освещен. Вообще это был второразрядный аэродром, который рассматривался большими авиакомпаниями только как полоса для вынужденной посадки, но для Филсона это было главное поле его деятельности. Перед контрольной вышкой было видно лоснящееся тело Боинга – 727, принадлежащего компании ЮЖАМА. О'Хара некоторое время с завистью смотрел на него, потом переключил свое внимание на дальний ангар.

Там стояла на заправке "Дакота", на хвосте которой даже на расстоянии при ярком свете можно было различить эмблему – два заглавных А, переплетенных между собой и художественно выполненных в виде двух островерхих горных вершин. "Мне, пожалуй, подходит летать на самолете, украшенном таким двойным А, – подумал О'Хара. – Алкоголики всех стран, соединяйтесь! Жаль, что Филсон не понимает этой шутки". Но Филсон страшно гордился своей Андской авиалинией и никогда по ее поводу не шутил. Вообще он был человеком без чувства юмора.

Он подошел к главному зданию и увидел, что там толпились люди, уставшие, грубо разбуженные среди ночи и очутившиеся черт знает где. Он стал пробираться сквозь толпу к кабинету Филсона. Голос американца с западным акцентом звучал громко и раздраженно:

– Это черт знает что такое! Я буду говорить об этом с мистером Коульсоном, когда мы доберемся до Рио.

О'Хара улыбнулся и толкнул дверь филсоновского кабинета. Филсон сидел за столом, рукава его были засучены, лицо лоснилось от пота. Он всегда сильно потел, особенно в чрезвычайных ситуациях, а так как его жизнь состояла из сплошных кризисов, странно было, что до сих пор не расплавился вовсе. Он поднял глаза на вошедшего О'Хару.

– А, наконец-то ты здесь.

– Приятно, когда тебе рады, – заметил О'Хара.

Филсон проигнорировал эту реплику.

– Ладно. Дело вот в чем. Я заключил контракт с ЮЖАМА на переброску десяти из ее пассажиров в Сантильяну. Они там должны успеть на корабль. Возьмешь первую машину. Ее сейчас заправляют.

Его голос звучал подчеркнуто деловито, и по тому, как он произнес "заключил контракт с ЮЖАМА", О'Хара чувствовал, что Филсон сейчас воображает себя крупным боссом, дающим задание своим подчиненным, забыв на мгновение о том, кем он был на самом деле, – пожилым отставным летчиком, ведущим скудное существование за счет эксплуатации тарахтящих, двадцатипятилетней давности, списанных армейских самолетов.

О'Хара спросил коротко:

– Кто летит со мной?

– Гривас.

– А, этот наглый негодяй.

– Он сам вызвался – не то что ты, – отрезал Филсон.

– В самом деле?

– Он был здесь, когда семьсот двадцать седьмой приземлился, – сказал Филсон и слегка улыбнулся. – Это была его идея – взять несколько наиболее нетерпеливых пассажиров, и он позвонил мне. Такие сообразительные парни нам нужны.

– В полете он мне не нравится, – сказал О'Хара.

– Ну, ты, конечно, летчик классный, – без воодушевления заметил Филсон. – Поэтому ты главный, а он – помощник. – Он задумчиво посмотрел в потолок. – Когда я налажу связь с ЮЖАМА, я возьму Гриваса в контору. Он слишком хорош, чтобы быть простым летчиком.

У Филсона явно была мания величия. О'Хара сказал подчеркнуто:

– Если ты думаешь, что ЮЖАМА предложит тебе контракт, то ты сумасшедший. Они, конечно, заплатят за то, что ты перевезешь их пассажиров, поблагодарят тебя и пошлют тебе прощальный поцелуй.

Филсон ткнул ручкой в сторону О'Хары.

– Тебе платят за то, что ты можешь оседлать самолет. А шевелить мозгами предоставь мне.

О'Хара сдался.

– Что случилось с семьсот двадцать седьмым?

– Что-то с системой питания. Они там ее сейчас проверяют. – Филсон взял со стола пачку листов и потряс ими в воздухе. – Тут еще надо перевезти кучу техники. Вот документы.

– Боже! – воскликнул О'Хара. – Это же внеочередной рейс. Разве обязательно его загружать?

– Внеочередной или нет, а ты полетишь с грузом. Черт возьми, если есть чем заполнить самолет, зачем же я буду посылать его порожним?

О'Хара помрачнел.

– Я просто подумал, что мог бы для разнообразия хоть иногда давать нетрудные рейсы. Ты же знаешь, у меня всегда перевес, а это дьявольская работа – лететь через перевалы. Старая стерва ковыляет как гиппопотам.

– Ты вылетаешь в лучшее время суток, – сказал Филсон. – Позже, когда солнце поднимется выше, будет хуже. В общем, проваливай и не раздражай меня.

О'Хара вышел из кабинета. В главном зале народу было уже меньше. Поток недовольных пассажиров ЮЖАМА направлялся к старенькому аэродромному автобусу. Но несколько человек продолжали стоять – это и были те, кто спешил добраться до Сантильяны. О'Хара не стал их разглядывать. Пассажиры или груз – ему было все равно. Он возьмет их на борт, переправит через Анды, высадит с другой стороны и все – интересоваться ими нечего. Ведь водитель автобуса не интересуется своими пассажирами. А он кто? Он и есть водитель воздушного аэробуса.

Он посмотрел на документы к грузу. Филсон опять в своем репертуаре. Он подбросил ему два контейнера, и О'Хара ужаснулся, увидев, сколько они весят. "Когда-нибудь, – подумал он гневно, – я напущу на Филсона инспектора из международной ассоциации, и его отправят на виселицу". Он скомкал в руке бумаги и зашагал к Дакоте.

Гривас был уже у самолета. Он стоял, картинно опираясь на подвеску. Увидев О'Хару, выпрямился, бросил окурок сигареты, но остался стоять на месте. О'Хара подошел к нему.

– Груз уже на борту?

Гривас ухмыльнулся.

– Да.

– Проверяли? Закреплен надежно?

– Конечно, сеньор О'Хара. Я сам смотрел.

О'Хара хмыкнул. Он не любил Гриваса ни как человека, ни как летчика. Он не доверял его выхоленности, густому налету фальшивой манерности, которая лезла в глаза так же, как и кожаный отблеск его напомаженных волос, аккуратная щеточка усов и до блеска отполированные ботинки.

Гривас был изящный, но жилистый человек, постоянно улыбавшийся. Этой улыбке О'Хара не доверял больше всего.

– Как погода? – спросил он.

Гривас поднял глаза к небу.

– Вроде ничего.

О'Хара сказал слегка ядовито:

– Неплохо бы поглядеть метеосводку, как вы думаете?

Гривас ухмыльнулся.

– Я принесу, – сказал он и тут же засеменил в диспетчерскую.

О'Хара посмотрел ему вслед, затем повернулся к "Дакоте" и подошел к грузовому люку. "Дакота" была одним из самых удачливых самолетов, когда-либо сконструированных, – рабочая лошадка союзников во время Второй мировой войны, налетавшая бесчисленные тонно-километры по всему миру. Это был блестящий для своего времени самолет, но это время давно прошло.

Этой "Дакоте" исполнилось уже четверть века, она была сильно потрепана слишком большим количеством налетанных часов и плохим обслуживанием. О'Хара даже не мог сказать точно, сколько в ней неполадок, да и не пытался считать. Он знал их хорошо. Он точно знал, какой лифт у рулевых тяг, на что способен изношенный мотор и как выжать из него максимум возможного, знал и то, как сажать этот самолет так, чтобы не перегружать ослабленное шасси. И, кроме того, он знал, что в один прекрасный день вся эта прискорбная конструкция сыграет с ним злую, убийственную шутку где-нибудь над острыми белоснежными пиками Андов.

Он влез в самолет и осмотрел его мрачное нутро. Там было всего десять мест, не роскошных откидывающихся кресел ЮЖАМА, а жестких кожаных сидений, снабженных поясами безопасности – обойтись без них даже Филсон не решился, хотя и ворчал что-то об их дороговизне. Задняя часть фюзеляжа была грузовой, и в ней уже стояли два больших контейнера.

О'Хара подошел к ним и рукой попробовал крепежные тросы. Иногда он с ужасом воображал, как несется вперед весь этот груз в случае неудачного приземления или попадания самолета в воздушную яму. В этом случае все пассажиры, имевшие несчастье лететь Андской авиалинией, будут прикончены. Он ругнулся про себя, обнаружив плохо затянутый узел. Этот пижон Гривас со своей небрежностью когда-нибудь погубит его.

Осмотрев груз и закрепив его как следует, он прошел в кабину и проверил оборудование и приборы. Механик осматривал снаружи один из двигателей. О'Хара, высунувшись из окна, спросил по-испански, все ли в порядке. Механик сплюнул, провел пальцем по горлу и произвел леденящий душу звук.

– До поры до времени, – пробурчал он.

О'Хара горько улыбнулся: механик тоже прекрасно все понимал.

Он закончил осмотр приборов и пошел в ангар поискать главного механика Фернандеса, у которого всегда в запасе имелась бутылочка или две, – тоже вопреки распоряжениям Филсона. О'Хара симпатизировал Фернандесу и знал, что Фернандес отвечает ему тем же. Они ладили друг с другом, и О'Хара всячески старался не испортить их отношения, понимая, что поссориться с главным механиком означало бы получить пропуск в вечность.

Он поговорил с Фернандесом о том о сем, заполнил свою фляжку и, возвращая бутылку, сделал из нее быстрый глоток. Когда он шел обратно к "Дакоте", начало светать. Гривас был уже в кабине и возился со своим портфелем, не зная куда его лучше поставить. "Смешная вещь, – подумал О'Хара, – портфель – такая же принадлежность летчика, как и всякого другого горожанина". Его собственный портфель уже лежал под его сиденьем. В нем не было ничего, кроме пакета с бутербродами, которые он купил по дороге в ночном кафе.

– Получили метеосводку? – спросил он Гриваса.

Гривас передал ему бумаги, и О'Хара сказал:

– Можете выводить машину.

Он внимательно просмотрел сводку. Она была неплохой, совсем неплохой. Никаких бурь, никаких отклонений от нормы или иных неприятностей. Но О'Хара знал, что метеорологи часто ошибаются, и напряжение внутри него не спало. Это было то напряжение, никогда не покидавшее его в воздухе, благодаря которому он еще оставался жив, тогда как многие из летчиков, более опытных, чем он, погибли.

Когда "Дакота" замерла перед главным зданием, О'Хара увидел, как Филсон вывел на поле небольшую группу пассажиров.

– Проверьте, чтобы они как следует застегнули ремни, – наказал Гривасу.

– Я не стюардесса, – мрачно ответил тот.

– Когда вы будете сидеть на том месте, где я сижу, будете отдавать приказания, – произнес О'Хара холодно. – А пока вы должны их исполнять. И я бы хотел, чтобы вы обеспечили безопасность пассажиров лучше, чем вы это сделали с грузом.

Улыбка исчезла с лица Гриваса. Но он встал и пошел в салон. Затем подошел Филсон и сунул О'Харе бумагу.

– Подпиши.

Это была справка Международной авиационной ассоциации на вес и топливо. О'Хара увидел, что Филсон опять в графе "вес" написал липу, но не стал спорить и расписался. Филсон сказал:

– Когда доберешься, позвони мне. Может, будет обратный груз.

О'Хара кивнул, и Филсон удалился. Двери с грохотом захлопнулись. О'Хара обернулся к Гривасу:

– Выводите самолет на полосу. – И включил радио.

Гривас угрюмо молчал. Он увеличил обороты двигателей, и "Дакота", покачиваясь, покатила от главного здания в темноту, нелепая и неуклюжая на земле. О'Хара выключил в кабине верхний свет, и стало темно, только слабо светились приборы.

Когда они вышли на полосу, он вспомнил, что Филсон не дал ему номера рейса. "Ну и черт с ним, – подумал он. – Контрольная служба должна быть в курсе дела". Он включил микрофон и сказал:

АА, спецрейс до Сантильяны. – АА вызывает контрольный пункт Сан-Кроче. Разрешите взлет.

В эфире прорезался слабый голос.

– Контроль Сан-Кроче. – АА спецрейс до Сантильяны. Взлет разрешаю. Время два двадцать три.

– Вас понял. Конец связи.

Он взялся за ручку газа и пошевелил ее. Та поддавалась с трудом. Не глядя на Гриваса, он сказал:

– Уберите руки с рычагов.

Затем он двинул ручку газа вперед. Моторы взревели. Спустя четыре минуты самолет после слишком длинной пробежки был в воздухе.

В течение часа он сам управлял самолетом, выводя его по долгому подъему на крышу мира. В каждую минуту можно было ожидать, что старая кляча выкинет какую-нибудь штуку. Очень аккуратно и мягко он совершал какие-то почти незаметные маневры, всем своим существом стараясь прочувствовать работу машины. Время от времени он бросал взгляд в сторону Гриваса. Тот сидел по-прежнему мрачный, безразлично глядя перед собой.

Наконец О'Хара счел, что все в порядке, включил автопилот, и потом еще в течение пятнадцати минут внимательно наблюдал за ним. В прошлый полет он вел себя плохо, но Фернандес заверил, что теперь все будет хорошо. Он доверял Фернандесу, но не до конца и считал, что лучше самому все проверить.

Затем он позволил себе расслабиться и посмотрел вперед. Наверху, в воздухе, было уже не так темно, и, несмотря на то что рассветало сзади, какой-то странный свет мерцал вдали. Он понял, в чем дело. Впереди высились Анды, снежные вершины которых отражали восходящее солнце. Сами горы были еще не видны. Они были скрыты поднимавшимся от джунглей утренним туманом.

Он стал размышлять о своих пассажирах. "Интересно, – думал он, – знают ли они, на что себя обрекли? В этом самолете нет герметизации, а высота полета должна быть большой. Будет холодно, будет трудно дышать в разреженном воздухе. Дай Бог, чтобы среди пассажиров не оказалось сердечников. По-видимому, Филсон предупредил их обо всем, хотя было в лучше, если в этот пройдоха промолчал. Из жадности он даже не обеспечил их приличными кислородными масками. На борту были только баллоны с кислородом и трубки.

Он задумчиво поскреб щеку. Эти люди не были обычными пассажирами, к которым он привык, типа американских горных инженеров, летящих в Сан-Кроче, либо небогатых местных бизнесменов, которые были горды тем, что летят самолетом Андской авиалинии. Эти люди были пассажирами ЮЖАМА – богатые и не привыкшие к трудностям. К тому же они сильно торопились, иначе у них хватило бы ума не пользоваться Андской авиалинией. Пожалуй, ему надо бы нарушить свои правила и пойти поговорить с ними. Когда они узнают, что придется лететь не над Андами, а сквозь них, они, вероятно, будут напуганы. Лучше их немного ободрить.

Он сдвинул фуражку на затылок и сказал:

– Гривас, следите за машиной, я пойду к пассажирам.

Гривас высоко поднял брови. Он настолько удивился, что даже забыл о своей мрачности.

– Зачем? – он пожал плечами. – Что за важные птицы эти пассажиры? Мы же не ЮЖАМА. – Он беззвучно засмеялся. – Ах, да! Вы же увидели девушку, вам хочется повидаться с ней еще раз, не правда ли?

– Что за девушка?

– Ну просто девушка, женщина. Очень красивая. Я думаю, я познакомлюсь с ней, когда они будут высаживаться в... э... э... Сантильяне. – Его голос звучал самодовольно, он смотрел на О'Хару искоса.

О'Хара вынул из нагрудного кармана список пассажиров. Быстро пробежал его глазами – как он и предполагал, большинство были американцы. Мистер и миссис Кофлин из Чаллиса, штат Айдахо – туристы; доктор Джеймс Армстронг – Лондон, Англия, профессия не указана; Раймонд Форестер – бизнесмен из Нью-Йорка; сеньор и сеньорита Монтес, аргентинцы, – профессия не указана; мисс Дженнифер Понски из Саутбриджа, штат Коннектикут, – туристка; доктор Виллис из Калифорнии; Мигель Родэ – национальность не указана, профессия – торговец; Джозеф Пибоди из Чикаго, штат Иллинойс, – бизнесмен.

Он щелкнул пальцем по листу, улыбнулся и сказал:

– Дженнифер – хорошее имя, но фамилия Понски? Не представляю вас с особой по фамилии Понски.

Гривас почему-то смутился и неестественно засмеялся.

– Э, мой друг, вы можете сами заняться Понски. А я буду с моей девушкой.

О'Хара вновь посмотрел на список.

– Тогда это должна быть сеньорита Монтес, если, конечно, не миссис Кофлин.

Гривас хмыкнул, его настроение явно улучшилось.

– Ну, вы сами узнаете.

– И узнаю, – сказал О'Хара.

Он вышел в салон, и десять голов сразу повернулись в его сторону. Он приятно улыбнулся им, стараясь походить на пилотов ЮЖАМА, для которых умение общаться с пассажирами было столь же важно, как и умение управлять самолетом. Повышая голос, чтобы перекрыть рев моторов, он сказал:

– Я полагаю, мне надо сообщить вам, что мы будем в горах примерно через час. Будет холодно, так что приготовьте ваши пальто. Мистер Филсон, наверное, предупредил вас, что этот самолет не имеет герметизации, но мы будем на большой высоте не более часа, так что с вами ничего не случится.

Дородный человек с обветренным лицом прервал его:

– Никто мне ничего не говорил.

О'Хара мысленно ругнул Филсона, но сделал улыбку еще более дружелюбной.

– Постарайтесь не волноваться, мистер... э...

– Пибоди, Джо Пибоди.

– Мистер Пибоди. Все будет в полном порядке. Рядом с каждым сиденьем есть кислородная трубка с наконечником. Если дышать будет трудно, можете ею воспользоваться. Мне трудно говорить так громко, я подойду ко всем по очереди. – Он вновь улыбнулся Пибоди, но тот в ответ бросил колючий взгляд и отвернулся.

О'Хара наклонился к первой паре:

– Простите, ваши имена?

Один из пассажиров сказал:

– Я Форестер.

Другой коротко добавил:

– Виллис.

– Приветствую вас на борту нашего самолета, мистер Форестер, мистер Виллис.

– Понятия не имел, что полечу на таком драндулете. Я думал, их уже и в помине нет, – сказал Форестер.

О'Хара смущенно улыбнулся.

– Что ж, это ведь экстренный рейс. Его организовали в большой спешке. Это промашка Филсона, что он не сообщил вам об отсутствии герметизации в этом самолете.

Улыбаясь, Виллис сказал:

– Я как раз прибыл сюда исследовать жизнь в условиях больших высот. Недурное начало для меня. Как высоко мы заберемся, капитан?

– Не выше, чем семнадцать тысяч футов, – ответил О'Хара. – Мы полетим через горные проходы, не поверх вершин. Кислородными трубками пользоваться легко. Просто дышите – и все.

Он повернулся, чтобы отойти, но почувствовал, что кто-то держит его. Пибоди, привстав, вцепился в рукав его куртки.

– Эй, командир...

– Одну минуточку, мистер Пибоди, я сейчас вернусь к вам, – сказал О'Хара, взглядом осаживая Пибоди.

Тот заморгал глазами, отпустил рукав и сполз на свое сиденье. О'Хара подошел к человеку, сидевшему по правому борту. У него был орлиный нос и короткая седая борода. С ним рядом находилась девушка необычайной красоты, насколько мог судить О'Хара по ее лицу, которое, впрочем, было почти скрыто меховым воротником пальто.

– Сеньор Монтес?

Человек повернул голову.

– Не беспокойтесь, капитан. Мы знаем, что нас ждет. – Он поднял руку в перчатке. – Вы видите, мы хорошо экипированы. Я знаю Анды, сеньор, и знаю эти самолеты. Анды мне хорошо известны. Я прошел их и пешком, и на муле. В юности я покорял даже их самые высокие вершины, так, Бенедетта?

– Да, дядя, – отозвалась она бесцветным голосом. – Но это было давно. Не думаю, что твое сердце теперь...

Он похлопал ее по колену.

– Ничего, со мной все будет в порядке, не правда ли, капитан?

– Вы знаете, как пользоваться кислородным баллоном? – спросил О'Хара.

Монтес кивнул, и О'Хара успокоил девушку:

– С вашим дядей все будет в полном порядке, сеньорита Монтес. – Он подождал, что она ответит, но она промолчала, и он прошел к следующему ряду.

Сидевшие там вряд ли были четой Кофлин, слишком уж разномастная пара для американских туристов, хотя женщина была, несомненно, американкой. О'Хара спросил:

– Мисс Понски?

Она вздернула свой острый нос и раздраженно сказала:

– Я заявляю, что все это никуда не годится, капитан. Вы должны немедленно повернуть обратно.

Улыбка чуть не слетела с лица О'Хары.

– Я постоянно летаю по этому маршруту, мисс Понски. В нем ничего страшного нет.

Но на ее лице явственно проступал страх – страх перед полетом. Сидя в кондиционированном, комфортабельном салоне современного реактивного лайнера, она могла побороть его, но простота "Дакоты" делала его явным. Здесь не было декора, который мог дать ей иллюзию того, что она находится в гостиной, – один голый алюминий, побитый и исцарапанный, да многочисленные трубки, напоминавшие разъятое во время операции тело.

О'Хара спокойно обратился к ней:

– Вы кто по профессии, мисс Понски?

– Я школьная учительница из Саутбриджа, – сказала она. – Я работаю учителем уже тридцать лет.

Он решил, что она по натуре довольно словоохотлива, и подумал, что этим можно воспользоваться, чтобы успокоить ее. Он перевел взор на мужчину. Тот сказал:

– Мигель Родэ.

Он представлял собой этническую аномалию – испано-немецкое имя, испано-немецкий облик: соломенные волосы и бусины черных глаз. Результат многолетней давности немецкой эмиграции в Южную Америку.

– Вы знаете Анды, сеньор Родэ? – спросил О'Хара.

– Очень хорошо, – ответил тот скрипучим голосом. – Я жил в этом районе много лет. Теперь возвращаюсь назад.

О'Хара вновь обратился к мисс Понски:

– Вы преподаете географию, мисс Понски?

– Да. Это одна из причин того, что я приехала в отпуск в Южную Америку. Лучше рассказывать о вещах, которые видела своими глазами.

– Тогда вы имеете прекрасную возможность, – сказал О'Хара с воодушевлением. – Вы увидите Анды так, как никогда бы не увидели их с самолета ЮЖАМА. Сеньор Родэ, без сомнения, покажет вам наиболее интересные места.

Родэ понимающе согласился.

– Да, это очень интересно. Я хорошо знаю горы.

О'Хара ободряюще улыбнулся мисс Понски, которая ответила слабой, дрожащей улыбкой. Он обратил внимание на то, что в черных глазах Родэ появился блеск, и обратился опять к левому ряду.

Человек, сидевший рядом с Пибоди, несомненно, был англичанином, и О'Хара сказал:

– Рад вас приветствовать, доктор Армстронг. Извините, мистер Пибоди.

Армстронг дружелюбно произнес:

– Приятно слышать английскую речь, капитан, в конце концов, этот испа...

Тут вмешался Пибоди.

– Черт меня дери, вы думаете, мне доставляет удовольствие сидеть здесь, командир? Что это за дьявольский маршрут, скажите ради Бога!

– Его организовал один американец, мистер Пибоди, – спокойно ответил О'Хара. – Итак, вы что-то говорили, доктор Армстронг?

– Не ожидал встретить здесь английского пилота, – сказал Армстронг.

– Я ирландец. Мало ли где нас можно встретить, – улыбнулся О'Хара. Советую вам потеплее одеться. И вам тоже, мистер Пибоди.

Пибоди вдруг захохотал и пропел:

– Моя жаркая любовь меня греет вновь и вновь... – Он вытащил из кармана брюк фляжку и помахал ею в воздухе. – Это заменяет мне пальто.

На мгновение О'Хара увидел в Пибоди себя, и ему стало страшно.

– Как хотите, – сказал он сухо и проследовал к последней паре сидений напротив багажных полок.

Кофлины были пожилой четой, этакие Филемон и Бавкида. Ему уже явно было за семьдесят, да и ей не намного меньше, но в их глазах сохранилось что-то от молодости, они были полны добродушия и любви и жизни. О'Хара спросил:

– Все в порядке, миссис Кофлин?

– Да, да, все хорошо, правда, Гарри? – Ее глаза лучились радостью.

– Безусловно! – важно ответил Кофлин и посмотрел на О'Хару. – Мы полетим через Пуэрто де лас Агилас?

– Правильно, – подтвердил О'Хара. – Вы знаете эти места?

Кофлин засмеялся.

– В последний раз я был здесь в 1912 году. А сейчас я просто хочу показать жене те места, где прошла моя непутевая юность. – Он повернулся к ней. – Я имею в виду Орлиный перевал. В 1910 году мне потребовалось две недели, чтобы пересечь хребет. А теперь мы это сделаем за час-два. Разве не замечательно?

– Конечно, – с охотой согласилась миссис Кофлин.

О'Хара решил, что с Кофлинами никаких осложнений не будет, и, поговорив с ними еще немного, вернулся в кабину. Самолет все еще шел на автопилоте, а Гривас сидел в кресле, слегка развалясь и глядя вперед на приближающиеся горы. О'Хара сел на свое место и тоже стал внимательно смотреть на надвигавшуюся каменную стену. Он проверил курс и сказал:

– Держите азимут на Чимитаксл и скажете мне, когда будет двести десять градусов.

Он посмотрел вниз на землю и с удовлетворением обнаружил знакомые знаки – извилистую ленту Рио-Сангре, железнодорожный мост через нее. Часто и давно летая по этому маршруту, он назубок выучил, как выглядит земля, и точно знал, опаздывает он или нет. Он понял, что северо-западный ветер, предсказанный метеорологами, был несколько сильнее, чем ожидалось, соответственно подправил курс, опять включил автопилот и немного расслабился. Теперь можно было спокойно ждать сообщения Гриваса об азимуте на Чимитаксл. Он сидел и смотрел, как плывет под крылом самолета земля – серые и оливковые холмы сменились скалистыми выступами, затем начались покрытые снегом вершины. Он решил перекусить и достал из портфеля свои бутерброды. Возникло желание сделать глоток из фляжки, но тут же перед ним возникло испитое лицо Пибоди, и что-то словно взорвалось в его душе – желание выпить вдруг исчезло.

Гривас вдруг положил компас и сказал:

– Тридцать секунд.

О'Хара бросил взгляд на голые скалистые вершины – знакомая дикая картина. Некоторые из этих вершин были его хорошими друзьями, например Чимитаксл, всегда указывавший ему путь. Другие были страшными врагами. В них словно жили дьяволы, насылавшие ветры, снежные бури и туманы. Но он не боялся их, он хорошо изучил их и знал, как избежать таящуюся в них опасность.

Он взял пилотирование на себя и стал мягко давить на рулевую колонку. Опыт подсказывал ему, как сделать правильный поворот. Его ноги двигались в полном согласии с руками, и самолет плавно пошел влево, заходя в видневшийся в каменной стене проем.

Гривас тихо произнес:

– Сеньор О'Хара!

– Не мешайте мне сейчас.

– Нет, буду! – отозвался Гривас, и тут же послышался какой-то металлический щелчок.

О'Хара искоса посмотрел на Гриваса и оцепенел, увидев наставленное на него дуло револьвера. Он дернул головой, не веря своим глазам.

– Вы что, с ума сошли?

Гривас осклабился:

– Разве это имеет значение? Важно то, что на этот раз мы не полетим через Пуэрто де лас Агилас, сеньор О'Хара. – Его голос стал жестким. – Выправляйте курс по азимуту сто восемьдесят четыре.

О'Хара глубоко вздохнул.

– Нет, вы в самом деле сошли с ума, – сказал он. – Уберите пистолет, Гривас. Наверное, я был слишком придирчив к вам, но это же не причина, чтобы вытаскивать оружие. Спрячьте его, и мы забудем об этом инциденте. А в Сантильяне мы выясним наши отношения.

Гривас оскалил зубы.

– Вы дурак, О'Хара. Вы думаете, что я это делаю по каким-то личным причинам? Но если так, скажу вам вот что: вы недавно заявили что-то о том, что вы командир и имеете право командовать. – Он слегка поднял дуло револьвера. – Ошибаетесь. Вот что дает это право. Полное право. Так что меняйте курс или я снесу вам башку. Помните, что я тоже могу пилотировать этот самолет.

– Выстрел будет слышен в салоне, – предупредил О'Хара.

– Я запер дверь, а потом, что они могут сделать? Я же останусь единственным пилотом здесь. Вам-то, впрочем, об этом нечего беспокоиться, вы будете мертвы.

О'Хара увидел, как напрягся его палец на спусковом крючке. Он прикусил губу и начал делать разворот. "Дакота" повернула к югу и теперь шла параллельно главному Андскому хребту. Гривас был прав, черт его дери. Быть убитым не имело смысла. Но что ему нужно?

Он положил самолет на курс, данный Гривасом, и хотел включить автопилот. Гривас дернул пистолетом.

– Нет, сеньор О'Хара, вы сами ведите самолет, я хочу, чтобы ваши руки были чем-нибудь заняты.

О'Хара медленно положил руки на штурвал и посмотрел направо, на проплывающие рядом высокие вершины.

– Куда же мы летим? – мрачно спросил он.

– Вас это не касается. Но это недалеко. Мы приземлимся всего лишь через пять минут. Там будет полоса.

О'Хара стал размышлять. Насколько ему было известно, никакой взлетно-посадочной полосы в этом районе не было. Вообще на такой высоте никаких аэродромов быть не могло. Он знал о военных аэродромах в Андах, но они были по другую, тихоокеанскую сторону хребта. Он решил подождать и посмотреть, что будет дальше.

Его глаза остановились на наушниках с микрофоном, висевших на крючке слева от него. На Гривасе наушников не было. Если включить микрофон, громкий разговор будет слышен в эфире, и Гривас этого не поймет. Стоило попробовать.

– Здесь же нет аэродромов, – сказал он, и левая рука его как бы случайно сползла со штурвала.

– Вы всего не знаете, О'Хара.

Его пальцы нащупали рычажок микрофона, и, включая его, он, чтобы замаскировать от Гриваса свои действия, слегка наклонился вперед, будто внимательно смотрел на приборы. Затем он с облегчением откинулся назад в своем кресле и громко произнес:

– У вас ничего не выйдет, Гривас. Вы что думаете, что сможете вот так украсть целый самолет? Вы же сами знаете, что если эта "Дакота" не придет в Сантильяну вовремя, ее будут искать.

Гривас расхохотался.

– Ох вы и хитры, О'Хара, но я хитрее. Радио не работает. Я позаботился об этом, пока вы там болтали с пассажирами.

О'Хара почувствовал, как у него похолодело где-то в низу живота. Он посмотрел на лес скалистых вершин впереди, и его охватил страх. Эти горы он уже не знал, и они представляли собой грозную опасность. Ему было страшно и за себя, и за пассажиров.

III

В пассажирском салоне было холодно, дышать в разреженном воздухе было трудно. Сеньор Монтес сидел с посеревшим лицом и синими губами. Он взял в руки трубку с наконечником и сделал несколько глотков кислорода из баллона. Его племянница порылась в сумочке и достала какие-то пилюли. Болезненно улыбнувшись, он положил одну из них под язык. Постепенно, хотя и не полностью, к нему вернулся естественный цвет лица, и он почувствовал себя немного лучше.

Сзади сидела мисс Понски. Ее рот постоянно находился в движении, но не потому, что она дрожала от холода, а потому, что она все время говорила. Мигель Родэ уже узнал большую часть ее биографии, которая его абсолютно не интересовала, однако он старался этого не показывать. Он слушал ее болтовню, изредка поддакивал и рассматривал затылок Монтеса своими черными живыми глазами. Отвечая на какой-то вопрос мисс Понски, он выглянул в окно и внезапно нахмурился.

Супруги Кофлин тоже смотрели в окно. Мигель Родэ сказал:

– Мы же должны были лететь через ущелье, я совершенно уверен в этом. А мы вдруг изменили курс и движемся на юг.

– А мне кажется, что везде одно и то же – горы и снег, – возразила миссис Кофлин.

– Насколько я помню, Эль Пуэрто де лас Агилас вон там, позади, – встрял в разговор мистер Кофлин.

– О Гарри, ты, наверное, забыл. Ты же здесь пятьдесят лет не был. Потом, ты же не видел его с самолета.

– Может, и так, – произнес он неуверенно. – Но все-таки это странно.

– Ну, Гарри, пшют ведь знает, что делает. Мне он показался хорошим, толковым парнем.

Кофлин продолжал смотреть в окно и ничего не сказал.

Джеймса Армстронга сильно раздражало соседство Джо Пибоди. Этот человек представлял собой несомненную угрозу. Его фляжка невероятно больших размеров была наполовину опустошена, и ее хозяин уже пришел в состояние воинственного возбуждения.

– Нет, что вы скажете об этом летуне, дьявол его возьми! Как он меня осадил! Ведет себя нахально, выставляет из себя англикашку, черт бы их побрал!

Армстронг мягко улыбнулся.

– Я ведь ...э... э... тоже англикашка, знаете ли, – заметил он.

– А, ну, я не говорю о присутствующих. Это не принято, кажется, да? Я ничего не имею против вас, англичан, кроме того, что вы вечно втягиваете нас в ваши войны.

– Я вижу, вы читаете чикагскую "Трибюн", – сказал Армстронг.

Форестер и Виллис особенно не разговаривали: общего между ними было мало. Как только они закончили обмен незначительными репликами, Виллис достал большую книгу, которую Форестер оценил как во всех смыслах тяжелую, поскольку она, судя по всему, была связана с математикой. Время от времени Виллис делал на полях книги какие-то пометки.

Форестеру заняться нечем было. Прямо перед ним находилась алюминиевая перегородка, на которой висели топор и аптечка первой помощи. Смотреть на них было утомительно, и он перевел глаза туда, где сидел сеньор Монтес. Судя по цвету лица, тому было нехорошо, и Форестер вновь задумчиво посмотрел на аптечку.

IV

– Вот она, – сказал Гривас, – делайте посадку.

О'Хара вытянулся, чтобы посмотреть на нос "Дакоты" Прямо впереди, среди нагромождения камней и сугробов, он увидел короткую взлетно-посадочную полосу, точнее, просто карниз, вырубленный на склоне горы. Он успел лишь мельком взглянуть на нее, и она исчезла.

Гривас потряс револьвером.

– Разворачивайтесь!

О'Хара заложил вираж и пошел по кругу над полосой. Теперь он разглядел спускающуюся от нее горную дорогу, извилистую, как змея, и кучку каких-то строений, вроде сараев. Кто-то предусмотрительно очистил полосу от снега, но признаков жизни вокруг видно не было.

Он оценил расстояние до земли, посмотрел на прибор высоты.

– Вы с ума сошли, Гривас, – как можно спокойнее сказал он. – Здесь же нельзя сесть.

– Вы сможете, О'Хара! – настаивал Гривас.

– И не подумаю, будь я проклят. Самолет перегружен, мы на высоте семнадцать тысяч футов. Чтобы нормально сесть, нужна полоса раза в три подлиннее. Воздух разрежен, скорость резко уменьшить невозможно, мы бухнемся на эту полосу, и никаких тормозов нам не хватит. Мы просвистим до конца и вылетим с нее прямо на каменный склон.

– Вы сможете, – упрямо повторил Гривас.

– Ну вас к черту!

Гривас наставил револьвер.

– Хорошо, я сам произведу посадку. – Он был взбешен. – Но сначала я вас пристрелю.

О'Хара посмотрел на черную дыру, смотревшую на него дьявольским зрачком. Видна была нарезка в стволе, казавшаяся громадной, словно у гаубицы. Несмотря на холод, пот градом катился по его спине. Он отвернулся от Гриваса и вновь посмотрел на полосу.

– Зачем вам это нужно? – спросил он.

– Вам этого не понять, даже если я и скажу. Вы ведь англичанин.

О'Хара вздохнул. Ситуация была щекотливой. В принципе, если все рассчитать точно, он смог бы посадить "Дакоту", хотя бы так, чтобы она не разлетелась при этом на куски. У Гриваса шансов не было – он непременно превратит ее в груду металлолома. И решился:

– Ладно. Предупредите пассажиров. Велите им собраться в хвосте.

– Не заботьтесь о пассажирах, – резко ответил Гривас. – Вы что, надеетесь, что я оставлю кабину?

О'Хара сказал:

– Ладно, раз вы настаиваете на таком риске, я попробую. Но, предупреждаю вас: даже пальцем не прикасайтесь к рычагам. Вы пилоту не помощник – лучше меня знаете. Я все буду делать сам.

– Действуйте, – коротко ответил Гривас.

– Мне нужно время, – предупредил О'Хара. – Я хочу получше рассмотреть, что там внизу.

Он сделал четыре круга, внимательно вглядываясь в эту крутившуюся под "Дакотой" смертельную полосу. Пассажиры сейчас уже должны понимать, что что-то не в порядке, подумал он. Ни один нормальный пассажирский самолет не выкидывает таких фокусов. Может, они уже встревожены и попытаются что-нибудь предпринять? Тогда появится шанс обезвредить Гриваса. Но что намерены делать пассажиры, ему было неизвестно.

Полоса была не только короткой, но и страшно узкой, предназначенной для самолетов гораздо меньших размеров. Придется садиться на самом краю, но и тогда крыло будет царапать каменную стену. Важно было знать направление ветра. Он посмотрел на строения, надеясь увидеть где-нибудь дымок от печки, но ничего заметно не было.

– Я снижаюсь, – доложил О'Хара. – Пройду над полосой, но пока еще садиться не буду.

Он стал делать широкий разворот для захода на посадку. Затем направил нос "Дакоты" на полосу, словно прицел ружья, и самолет гладко и быстро стал снижаться. По правому борту замелькали скалы и снег. О'Хара весь напрягся. Если конец крыла заденет склон, это будет конец. Впереди быстро бежала полоса, словно проглатываемая "Дакотой". Вдруг она оборвалась, и все исчезло – только долина далеко внизу и голубое небо. О'Хара налег на рычаг, и самолет резко взмыл вверх.

Теперь уже пассажиры точно знают, что дела плохи, решил он и, обращаясь к Гривасу, произнес:

– Целым самолет удастся вряд ли посадить.

– Доставьте меня в целости! – приказал Гривас. – До остального мне нет дела.

– А мне нет дела до вас, – процедил сквозь зубы О'Хара.

– Позаботьтесь о своей собственной шее, – сказал Гривас. – Тогда и моя будет в сохранности.

Но О'Хара думал о десяти пассажирах в салоне. Он сделал еще круг, размышляя, как лучше осуществить посадку. Он мог сесть с выпущенным или невыпущенным шасси. Посадка на брюхо будет на такой скорости страшной, но зато быстрее произойдет торможение. Весь вопрос в том, можно ли в этом случае удержать машину на прямой линии. С другой стороны, если выпустить шасси, можно погасить скорость до соприкосновения с землей – в этом есть свое преимущество.

Он мрачно улыбнулся и решил осуществить и то и другое одновременно. В первый раз в жизни он благословил Филсона и его паршивые самолеты. Он отлично знал, какую нагрузку может выдержать шасси, и обычно его задачей было посадить "Дакоту" как можно мягче. На этот раз он, выпустив шасси, посадит ее так, что стойки сломаются, как спички, и это будет одновременно посадкой на брюхо.

Он нацелил нос "Дакоты" на полосу и предупредил:

– Сейчас начнется нечто. Опускаем закрылки, выпускаем шасси.

Самолет стал снижать скорость. О'Хара почувствовал, что рычаги в его руках стали липкими. Он стиснул зубы и сосредоточился так, как никогда раньше.

V

Когда самолет вошел в крутой вираж, Армстронга со страшной силой бросило на Пибоди. Пибоди в этот момент подносил к губам фляжку, чтобы сделать очередной глоток виски, и горлышком его неожиданно ударило по зубам. Он поперхнулся, нечленораздельно взревел и что есть мочи отпихнул Армстронга от себя.

Родэ очутился в проходе вместе с Кофлином и Монтесом. Он с трудом поднялся, энергично тряся головой, затем наклонился, чтобы помочь встать Монтесу, который что-то быстро говорил по-испански. Миссис Кофлин помогла своему мужу сесть обратно на место.

Виллис делал какие-то пометки на полях книги, когда на пего навалился Форестер. Карандаш в его руках хрустнул. Форестер, не пытаясь даже пошевелиться и не слыша слабых жалоб Виллиса на то, что его раздавили – Форестер был человеком крупного телосложения, – с изумлением глядел в окно.

В салоне поднялся невообразимый галдеж на английском и испанском языках, над которым доминировал резкий и визгливый голос мисс Понски, истошно вопившей:

– Я знала! Я знала, что все это плохо кончится!

Она начала истерически хохотать, и Родэ, отвернувшись от Монтеса, дал ей сильную оплеуху. Она посмотрела на него с удивлением и вдруг разразилась слезами.

Пибоди заорал:

– Что вытворяет этот чертов англикашка? – Он взглянул в окно и увидел посадочную полосу. – Этот негодяй собирается здесь садиться!

Родэ о чем-то быстро говорил с Монтесом. Тот был настолько потрясен, что выглядел совершенно безучастным. Родэ сказал несколько слов девушке и указал на дверь в пилотскую кабину. Она энергично кивнула, и он встал со своего места.

Миссис Кофлин, наклонившись вперед, утешала мисс Понски:

– Не надо волноваться, – говорила она, – ничего страшного не произойдет.

Самолет вышел из крена, и О'Хара в первый раз пошел над полосой. Родэ перевесился через Армстронга и смотрел в окно. Мисс Понски опять завизжала от страха, когда мимо окна проносились скалы. Они были столь близко, что самолет чуть было не задел их крылом. Затем О'Хара круто взял вверх, и Родэ вновь потерял равновесие.

Первым к решительным действиям перешел Форестер. Он сидел ближе всех к кабине и, встав, схватился за ручку двери, повернул ее и толкнул. Дверь была закрыта. Он стал давить на нее плечом, но тут самолет круто накренился, и Форестера отбросило в сторону. О'Хара повел машину на посадку.

Форестер схватил висевший на переборке топор и поднял его, чтобы ударить по двери, но Родэ схватил его за руку.

– Это будет быстрее, – сказал он и показал ему крупнокалиберный пистолет. Он встал перед дверью и три раза выстрелил в замок.

VI

О'Хара услышал выстрелы за мгновение до того, как "Дакота" коснулась земли. Он не только слышал их, но и видел, как вдребезги разлетелся альтиметр на приборной доске. Но у него не было времени оглянуться, так как "Дакота" уже грузно опустилась на дальнем конце полосы и понеслась по ней с громадной скоростью.

Послышался ужасный треск лопнувших стоек шасси, самолет содрогнулся и, бухнувшись на брюхо, со скрежетом и визгом заскользил к дальнему концу полосы. О'Хара отчаянно работал вырвавшимися из рук и из-под ног рычагами, стараясь удержать машину на прямой линии.

Боковым зрением он увидел, как Гривас повернулся к двери. О'Хара решил воспользоваться этим и, оторвав одну руку от рычага, наотмашь ударил Гриваса. У него был всего лишь миг для удара, и, к счастью, он, видимо, не пропал впустую. Но удостовериться в этом не мог, так как всецело был поглощен машиной.

Скорость между тем все еще была высока. "Дакота" прошла уже половину полосы, и О'Хара уже видел пустоту, начинавшуюся там, где полоса кончалась. В отчаянии он повернул руль, и самолет нехотя со страшным скрипом пошел вправо.

О'Хара сжался и приготовился к удару. Правое крыло соприкоснулось с каменной стеной, и самолет стало разворачивать. О'Хара увидел, как стена пошла прямо на него. Нос самолета врезался в скалу, треснул, и переднее стекло кабины разлетелось вдребезги. Потом что-то ударило О'Хару по голове, и он потерял сознание.

VII

Он пришел в себя оттого, что кто-то бил его по щекам. Его голова перекатывалась из стороны в сторону, ему хотелось, чтобы это прекратилось и он смог бы опять уйти в забытье, но удары продолжались. Он застонал и с трудом открыл глаза.

Наказание исходило от Форестера. Когда тот увидел, что О'Хара очнулся, он повернулся и сказал Родэ:

– Держите его под прицелом.

Родэ улыбался. Он держал пистолет в руке, но дуло было опущено вниз. Форестер сказал:

– Что ж это вы, черт возьми, устроили?

О'Хара, морщась от боли, поднял руку и, ощупав голову, обнаружил шишку величиной с куриное яйцо. Слабым голосом он проговорил:

– Где Гривас?

– Кто это Гривас?

– Мой помощник.

– Он здесь. Но он в плохом состоянии.

– Надеюсь, что этот негодяй умрет, – сказал О'Хара. – Он наставил на меня револьвер.

– Вы управляли самолетом, – сказал Форестер, зло глядя на О'Хару, – вы посадили самолет. Я хочу знать, почему.

– Это Гривас. Он вынудил меня.

– Сеньор командир говорит правду, – сказал Родэ. – Этот Гривас собирался стрелять в меня, и сеньор командир ударил его. – Он сдержанно поклонился. – Большое спасибо.

Форестер повернулся, посмотрел на Родэ, затем перевел взгляд на Гриваса.

– Он в сознании?

О'Хара осмотрелся. Бок фюзеляжа самолета был вмят в скалу, кабину пронзил ее острый выступ, который ударил Гриваса и размозжил ему грудную клетку. Дела его, кажется, были плохи. Но он был в сознании, глаза были открыты, и он смотрел на окружавших людей с ненавистью.

О'Хара слышал, как в салоне безостановочно кричала женщина и кто-то еще монотонно и глухо стонал.

– Скажите, ради Бога, что произошло там?

Никто не ответил, так как Гривас начал говорить. Он шепотом, с трудом произносил слова, изо рта у него текла кровь.

– Они схватят вас, – сказал он. – Они здесь будут с минуты на минуту. – Его губы приоткрылись в дьявольской усмешке. – Ничего, я выкарабкаюсь. Меня положат в госпиталь. Но вас, вас... – Его прервал приступ кашля. – Но вас всех прикончат. – Он поднял руку, пальцы сжались в кулак. – Вивака...

Рука бессильно упала вниз, а выражение ненависти в глазах сменилось удивлением – удивлением перед смертью.

Родэ схватил его за руку, пощупал пульс.

– Все, это конец.

– Он был каким-то фанатиком, – сказал О'Хара. – Абсолютно сумасшедший.

Женщина продолжала кричать, и Форестер сказал:

– Ради Бога, давайте выбираться отсюда.

В этот момент хвост "Дакоты" опасно присел вниз, а кабина задралась кверху. Послышался звук рвущегося металла, и над выступом скалы, который размозжил Гриваса, поползла трещина. О'Хара вдруг с ужасом осознал ситуацию.

– Ни с места! – закричал он. – Не двигайтесь!

Он повернулся к Форестеру.

– Выбейте это окно.

Форестер с удивлением посмотрел на топор в своих руках, словно он забыл о его существовании, и, размахнувшись, ударил им по стеклянно-пластиковому овалу. Тот, не выдержав такого яростного удара, разлетелся вдребезги, и образовалась дыра, через которую мог пролезть человек.

О'Хара скомандовал:

– Я вылезу и посмотрю, что там. Никто из вас пока не должен двигаться. Позовите из салона всех, кто может подойти сюда.

Он пролез в дыру и с удивлением увидел, что нос "Дакоты" снесен напрочь. Он взобрался на верх фюзеляжа и посмотрел назад. Хвост и одно крыло висели в воздухе там, где кончилась полоса. Весь самолет был словно на весах, и пока он смотрел, задняя часть его опустилась еще ниже. Со стороны кабины послышался скрежет.

Он лег на живот и пополз, извиваясь, вперед, чтобы заглянуть в кабину сверху.

– Положение скверное, – сказал он Форестеру. – Мы висим на двухсотфутовой высоте, и единственное, что держит эту чертову машину, – кусок скалы. – Он показал на вонзившийся в кабину каменный выступ. – Если кто-нибудь пойдет назад, равновесие может быть нарушено, и самолет полетит вниз.

Форестер повернул голову и прокричал:

– Все, кто может двигаться, сюда!

Послышалось легкое движение, и в дверь протиснулся Виллис. Голова у него была в крови. Форестер опять закричал:

– Еще кто?

Сеньорита Монтес умоляющим голосом проговорила:

– Помогите моему дяде, пожалуйста, ну, пожалуйста.

Родэ, оттеснив Виллиса, шагнул в проем двери. Форестер резко сказал:

– Не ходите слишком далеко.

Родэ, не взглянув на него, вышел в салон и наклонился, чтобы поднять Монтеса, который лежал около двери. Взяв его под мышки, потащил в кабину. Следом вошла сеньорита Монтес.

Форестер посмотрел на О'Хару.

– Здесь слишком много народу. Надо начать выводить людей наружу.

– Сначала пусть просто вылезут наверх, – сказал О'Хара. – Чем больше веса будет здесь, тем лучше. Пусть сначала идет девушка.

Она покачала головой.

– Нет, сначала дядюшка.

– Ради Бога, он ведь без сознания, – сказал Форестер. – Идите, я позабочусь о нем.

Она продолжала упрямо мотать головой, и О'Хара вмешался:

– Ладно. Виллис, выходите. Не будем терять времени. – Голова у него раскалывалась, он с трудом дышал в разреженном воздухе. Сил и желания возиться с женскими капризами не было.

Он помог Виллису вылезти из окна и проследил, чтобы тот разместился на верху фюзеляжа. Когда вновь заглянул в кабину, девушка переменила свое решение. Родэ поговорил с ней мягко, но решительно. Она прошла в кабину, и О'Хара помог ей выбраться наружу.

Следующим подошел Армстронг. Он сказал:

– Там сзади кровавое месиво. Я думаю, что пожилой человек в заднем ряду мертв, а его жена тяжело ранена. Боюсь, что ее нельзя трогать.

– А что насчет этой женщины, Понски?

– Она прекратила кричать, сейчас просто сидит, уставившись в одну точку.

– А Пибоди?

– Багаж бросило на нас обоих, и он наполовину погребен под ним. Я не смог его оттуда вытащить.

О'Хара попросил Форестера пойти посмотреть. Родэ стоял на коленях около Монтеса, стараясь привести его в чувство. Форестер, поколебавшись, сказал:

– Теперь здесь побольше веса, и, наверное, будет безопасно пройти назад.

– Идите осторожно, – сказал О'Хара.

Форестер невесело усмехнулся и вступил в салон.

Мисс Понски сидела в застывшей позе, плотно обхватив себя руками, и смотрела перед собой невидящими глазами. Форестер, не обращая на нее внимания, начал разбирать чемоданы над Пибоди, складывая их на передние сиденья. Пибоди пошевелился, и Форестер стал его трясти. Когда тот обрел способность соображать, Форестер прокричал ему в ухо:

– Идите в кабину, в кабину, понимаете?!

Пибоди неопределенно мотнул головой, и Форестер сделал шаг дальше.

– Господи Боже мой! – прошептал он при виде того, что произошло.

Кофлин превратился в комок окровавленного мяса. Груз, стоявший в хвостовой части самолета, от удара сорвался с креплений, сокрушив последний ряд пассажирских сидений. Миссис Кофлин была еще жива, но обе ее ноги были оторваны ниже колен. Ее не убило сразу только потому, что в тот момент она наклонилась вперед, чтобы утешить мисс Понски.

Кто-то тронул Форестера за плечо. Это был Пибоди.

– Я же вам сказал – идите в кабину. В кабину, немедленно! – закричал Форестер.

– Я хочу выйти наружу, – пробормотал Пибоди. – Я хочу выйти отсюда. Дверь ведь там, сзади.

Форестер не стал терять времени. Он нанес Пибоди резкий удар под дых, затем, когда тот согнулся, хватая ртом воздух, свалил его на пол ударом по шее. Подтащив его к кабине, он сказал Родэ:

– Поглядите за этим идиотом. Если будет буянить, бейте его по голове.

Он прошел обратно в салон и взял мисс Понски за руку.

– Пойдемте, – сказал он мягко.

Она поднялась и последовала за ним, как сомнамбула. Он довел ее до кабины и передал О'Харе. Посмотрев на Монтеса, увидел, что тот очнулся и вскоре может передвигаться. Когда голова О'Хара вновь появилась в проеме окна, сказал:

– Сомневаюсь, что старая леди вынесет передвижение.

– Выносите ее оттуда, – скомандовал О'Хара. – Ради Бога, выносите!

И Форестер вернулся назад. Он не знал, жива миссис Кофлин или нет, но тело ее было теплое. Из размозженных ног струилась кровь. Он взял ее на руки и внес в кабину. Родэ, увидев ее, тихо присвистнул.

– Кладите ее на сиденье, – сказал он. – Нужно наложить жгуты.

Он снял пиджак и рубашку и стал разрывать ее на ленты.

– Выводите старика, – сказал он Форестеру.

Форестер и О'Хара помогли Монтесу выбраться наружу. Обернувшись, Форестер увидел голую спину Родэ, покрытую от холода мурашками.

– Одежда, нам нужна теплая одежда, – сказал он О'Харе. – К ночи здесь будет страшно холодно.

– Черт! – отозвался О'Хара. – Это дополнительный риск. Я не...

– Он прав, – сказал Родэ, не поворачивая головы. – Если у нас не будет одежды, мы к утру тут все превратимся в льдинки.

– Хорошо, – вздохнул О'Хара. – Готовы рискнуть?

– Попробую, – ответил Форестер.

– Но сначала надо высадить людей на землю, – распорядился О'Хара. – И еще. Нам понадобятся карты местности. Они в кармане моего сиденья.

– Я их достану, – сказал Родэ.

О'Хара осторожно спустил людей на землю, и Форестер начал перетаскивать чемоданы в кабину. Затем он поднял обмякшее тело Пибоди и бесцеремонно вытолкал его в окно, где О'Хара столь же бесцеремонно свалил его на землю. Родэ с осторожностью передал О'Харе тело миссис Кофлин, и тот был поражен его легкостью. Сам Родэ выбрался следом и, стараясь не делать резких движений, спустился на землю, принимая миссис Кофлин.

Форестер начал передавать чемоданы. О'Хара просто кидал их вниз. Некоторые чемоданы раскрылись, но большинство выдержали удар.

"Дакота" накренилась.

– Форестер, – закричал О'Хара. – Вылезайте!

– Тут еще есть.

– Вылезайте, говорю вам, – взревел О'Хара, – вы что, идиот? Самолет же падает.

Он схватил Форестера за руки, решительно вытащил его из окна, и тот тяжело спрыгнул на землю. Затем спрыгнул сам, в этот же момент нос самолета задрался кверху и, опрокинувшись через кромку скалы, со скрежетом и в облаке пыли исчез из виду. Двумястами футами ниже он грохнулся о землю. Длинное эхо прокатилось по горам, и потом все стихло.

О'Хара посмотрел на людей, молча стоявших рядом с ним, затем окинул взглядом окружавшие их суровые и дикие горы. Порыв холодного ветра, дувшего с ледников, заставил его содрогнуться. Встретившись глазами с Форестером, он содрогнулся вновь, но уже по другой причине. Оба поняли, что шансов на спасение слишком мало, и то, что они избежали гибели вместе с "Дакотой", было, вполне вероятно, лишь прелюдией к более продолжительным мытарствам.

VIII

– Так, давайте послушаем обо всем с самого начала, – сказал Форестер.

Они все собрались в ближайшем сарае. Внутри него ничего не было, но все же это было укрытие, к тому же в нем был очаг. Армстронг развел огонь, используя дрова, которые Виллис принес из соседнего сарая. Монтес лежал в углу, и его племянница хлопотала над ним, а в другом углу мрачно сидел Пибоди, переживая похмелье и волком глядя на Форестера.

Мисс Понски напрочь освободилась от страха. Стоило ей ощутить твердую почву под ногами, как она рухнула на промерзшую каменистую землю и впилась в нее ногтями в экстазе облегчения. О'Хара подумал, что она никогда в жизни не найдет в себе силы войти вновь в самолет. Но сейчас она обнаружила замечательные качества медсестры и помогала Родэ ухаживать за миссис Кофлин.

Этот Родэ – интересный человек, подумал О'Хара. В нем открылись глубины, о которых трудно было бы предположить. Хотя он не был медиком, но обладал хорошим знанием практической медицины, а это было в данных обстоятельствах просто необходимо. О'Хара поначалу обратился к Виллису, прося его помочь ухаживать за миссис Кофлин, но тот, покачав головой, ответил:

– Извините, я физик, а не врач.

– Доктор Армстронг? – спросил О'Хара.

Армстронг также с сожалением произнес:

– Я историк.

Итак, за дело взялся Родэ, не бывший врачом, но обладавший медицинскими познаниями и... пистолетом.

О'Хара повернулся к Форестеру:

– А теперь слушайте, как было дело.

И он начал рассказ с отлета из Сан-Кроче, стараясь извлечь из своей памяти все, что говорил Гривас.

– Я думаю, он сошел с катушек, – заключил О'Хара.

Форестер нахмурился.

– Нет, это все было запланировано. А сумасшествие не планируется. Гривас знал и о существовании этой полосы, и курс сюда. Вы сказали, что он был на аэродроме в Сан-Кроче, когда приземлился самолет ЮЖАМА.

– Да, я еще тогда подумал, что это немного странно. Я имею в виду то, что у Гриваса не было привычки слоняться среди ночи по аэродрому без дела. Не так уж он любил свою работу.

– Похоже, он знал, что с "Боингом" ЮЖАМА случится поломка, – заметил Виллис. Форестер бросил на него быстрый взгляд, и Виллис продолжал: – Это логично. Он увел не самолет, а содержимое самолета, и этим содержимым были люди с "Боинга". О'Хара говорит, что эти лайнеры перевозят горное оборудование, но оно явно Гриваса не интересовало.

– Это все значит, что в "Боинге" была произведена диверсия, – сказал Форестер. – Если Гривас рассчитывал на его приземление в Сан-Кроче, за ним, видимо, стоит какая-то крупная организация.

– Мы знаем об этом, – сказал О'Хара. – Гривас же упомянул какую-то группу в связи с нашей посадкой и злорадствовал, что они будут здесь с минуты на минуту. Но вот где они?

– И кто они? – добавил Форестер.

О'Хара вспомнил, что Гривас сказал еще: "...что прикончат вас всех". Но решил никому не напоминать об этих словах и вместо этого спросил:

– Помните его последнее слово? Вивака. Это какая-то бессмыслица, по-моему. Я такого испанского слова что-то не припомню.

– Я хорошо знаю испанский, – сказал Форестер подчеркнуто. – Такого слова в нем нет. – Он хлопнул себя по ноге. – Я бы дорого дал, чтобы узнать, что же тут происходит и кто несет за это ответственность.

Слабый голос донесся из угла комнаты.

– Я боюсь, джентльмены, что ответственность за это в некотором роде несу я.

Все находившиеся в комнате, за исключением миссис Кофлин, повернулись в сторону сеньора Монтеса.

I

Монтес выглядел совсем больным. Ему было хуже, чем в самолете. Грудь его тяжело вздымалась, он с трудом втягивал в себя разреженный воздух и был бледен, как полотно. Он вновь хотел заговорить, но девушка остановила его.

– Не надо, дядя. Я расскажу все сама.

Она внимательно посмотрела на О'Хару и Форестера.

– Имя моего дяди не Монтес, – начала она ровным голосом. – Его зовут Агиляр. – Она произнесла эти слова так, словно в них заключалось полное объяснение всего.

Последовало полное молчание. Затем О'Хара, прищелкнув пальцами, негромко сказал:

– Бог мой! Старый орел собственной персоной. – И внимательно посмотрел на старика.

– Да, сеньор О'Хара, – прошептал Агиляр. – Хотя, боюсь, подбитый орел.

– Что все это, черт возьми, значит? – проворчал Пибоди. – Что в нем такого особенного?

Виллис неприязненно взглянул на Пибоди и встал.

– Я бы, конечно, так не стал говорить, – сказал он. – Но хотелось бы действительно узнать побольше.

О'Хара сказал:

– Сеньор Агиляр был, вероятно, лучшим президентом этой страны до того момента, как пять лет назад не произошел военный переворот. Он был на волоске от расстрела.

– Да, генерал Лопец всегда был скор на руку, – согласился Агиляр, слабо улыбнувшись.

– Вы, значит, считаете, что все это – эта заварушка, в которой мы оказались, – организована нынешним правительством, чтобы поймать вас? – Голос Виллиса звучал резко и недоверчиво.

Агиляр покачал головой и хотел что-то сказать, но девушка вновь прервала его:

– Успокойтесь, вам нельзя утруждать себя. – Она умоляюще посмотрела на О'Хару. – Не задавайте ему вопросов, сеньор. Разве вы не видите, что он болен?

– А могли бы вы говорить вместо него? – мягко спросил Форестер.

Она обернулась к старику, и тот согласно кивнул.

– Что вы хотите знать? – спросила она.

– Что делал ваш дядя в Кордильере?

– Мы прибыли, чтобы восстановить в этой стране законное правительство, – сказала она. – Мы прибыли, чтобы вышвырнуть отсюда Лопеца.

О'Хара издал короткий смешок.

– Вышвырнуть Лопеца? Ничего себе! Старик и девушка собираются вышвырнуть человека, за плечами которого целая армия. – Он недоверчиво покачал головой.

Девушка вспыхнула.

– Что вы знаете об этом? Вы же иностранец. Вы ничего не знаете. С Лопецом покончено. Это понятно всем в Кордильере. Даже самому Лопецу. Это жадный, развращенный человек, и страна уже сыта им по горло.

Форестер провел рукой по подбородку.

– Может, она и права, – сказал он. – Положение Лопеца действительно шаткое. Дунь, и он повалится. За пять лет своего правления он довел страну до ручки, выжал из нее все, что можно, а в швейцарском банке накопил столько денег, что хватит на две жизни. Если дело дойдет до открытого столкновения, я не думаю, что он будет рисковать. Он попросту удерет. Он, разумеется, богатство и спокойствие предпочтет власти и опасности быть убитым каким-нибудь студентом, любителем пострелять.

– Лопец довел Кордильеру до нищеты, – сказала девушка и, гордо подняв голову, продолжала: – И когда мой дядя появится в Сантильяне, люди восстанут, и с Лопецом будет покончено.

– Это вполне вероятно, – согласился Форестер. – Народ любил вашего дядю. Я полагаю, вы подготовили почву для его прибытия?

Она кивнула:

– Демократический комитет борьбы все подготовил. Все, что теперь нужно, – это чтобы дядя появился в Сантильяне.

– А он туда может и не попасть, – сказал О'Хара. – Кто-то пытается помешать этому. Если это не Лопец, так кто?

– Коммунисты, – выпалила девушка с ненавистью. – Они не могут допустить, чтобы дядя опять пришел к власти. Они хотят Кордильеру для себя.

– Похоже на то, – сказал Форестер. – Лопец уже политический труп в любом случае. Так что остается Агиляр против коммунистов. Ставка – страна Кордильера.

– Они еще не вполне готовы, – сказала девушка. – У них нет достаточной поддержки среди населения. За последние два года они довольно искусно проникали в правительство, и если они добьются своего, то в одно прекрасное утро люди проснутся и увидят, что Лопеца нет, а на его месте коммунистическое правительство.

– Одна диктатура сменит другую, – сказал Форестер. – Неплохо придумано.

– Но сейчас они еще не готовы избавиться от Лопеца, – сказала девушка. – А дядя может разрушить их планы – он прогонит и Лопеца, и правительство. Он проведет выборы – впервые за девять лет. Вот коммунисты и пытаются помешать ему.

– Вы думаете, Гривас был коммунистом? – спросил О'Хара.

Форестер щелкнул пальцами.

– Разумеется. И это объясняет его последние слова. Он был коммунистом, сомнений нет. Латиноамериканского покроя. Когда он произнес "Вивака", то хотел сказать: "Вива Кастро!" – Его голос стал жестким. – И его дружки действительно могут быть здесь с минуты на минуту.

О'Хара вдруг резко повернулся и обратился к Родэ:

– А какова ваша роль, сеньор Родэ?

– Все в порядке, сеньор О'Хара, – сказал Агиляр слабым голосом. Мигель – мой секретарь.

Форестер оценивающе окинул взором фигуру Родэ.

– Скорее уж ваш телохранитель.

Агиляр сделал рукой жест, словно говоря – какая разница? и Форестер спросил:

– А почему вы обратили на него внимание, О'Хара?

– Не люблю людей с пистолетами, – коротко отрезал О'Хара. – Особенно тех, кто может оказаться коммунистом. – Он обвел взором помещение сарая. – Хорошо. Есть еще джокеры в колоде? Что вы о себе скажете, Форестер? Я вижу, что для простого американского бизнесмена вы неплохо разбираетесь в местной политике.

– Не говорите глупостей, – сказал Форестер. – Если бы я не разбирался в местной ситуации, моя корпорация давно бы избавилась от меня. Наши дела в немалой степени зависят от того, какое здесь правительство, и не дай бог, если в Кордильере к власти придут коммунисты.

Он достал бумажник и извлек из него визитную карточку, которую и передал О'Харе. На ней значилось: Раймонд Форестер, торговый представитель корпорации Ферфилд в Южной Америке.

О'Хара, возвращая карточку, спросил:

– Гривас был единственным коммунистом на борту? Я вот что имею в виду: когда мы садились, кто-нибудь из пассажиров как-то специально заботился о своей безопасности?

Форестер задумался, потом, покачав головой, сказал:

– Нет, кажется, для всех это было полной неожиданностью. – Он посмотрел на О'Хару одобрительно. – В настоящих обстоятельствах такой вопрос очень уместен.

– Что касается меня, – вдруг взорвалась мисс Понски, – то я не коммунистка. Одна мысль об этом...

О'Хара улыбнулся.

– Извините, мисс Понски, – сказал он подчеркнуто вежливо.

Родэ, склонившийся над миссис Кофлин, встал и сказал:

– Она умирает. Она потеряла много крови, у нее шок. Кроме того, на нее смертельно действует высота. Нужен кислород. Без него она обязательно умрет. – И сеньору Агиляру нужен кислород, он в тяжелом состоянии. – Он обвел всех взором. – Нам надо спускаться с гор. Нельзя оставаться на такой высоте.

О'Хара тоже чувствовал себя скверно. Страшно болела голова, колотилось сердце. Он долго жил в этой стране и знал, что такое "сороче" – высотная болезнь, и каковы се последствия. Разреженный воздух, кислородное голодание могли убить ослабленный организм. Он сказал:

– В самолете были баллоны с кислородом. Может, они сохранились.

– Да, – сказал Родэ. – Мы должны спуститься и посмотреть. А эту женщину сейчас лучше не трогать. Но если мы не найдем кислород, придется все же уходить отсюда.

Форестер заботливо произнес:

– Надо поддерживать огонь. Пусть все займутся поисками дров. – Он помолчал. – Принесите из самолета керосин. Он может нам понадобиться.

– Ладно, – сказал О'Хара.

– Давайте, – обратился Форестер к Пибоди. – Двигайтесь.

Пибоди лежал, хватая ртом воздух.

– Мне плохо, – еле выговорил он. – Головная боль просто убийственная.

– Это с похмелья, – сказал Форестер напрямик. – Вставайте-ка.

Родэ коснулся руки Форестера.

– Это – сороче, – отойдя в сторону, объяснил он. – От Форестера действительно толку мало. Пойдемте, сеньор О'Хара.

О'Хара вслед за Родэ вышел из сарая и содрогнулся в колючем холодном воздухе. Он осмотрелся. Посадочная полоса, похоже, была сооружена на единственном здесь гладком месте. Все остальное вокруг – крутые склоны, уступы и скалы. Рядом возвышались пики Анд, словно высокая цитадель, врезавшаяся в кристально-чистое холодное небо. Ее башни парили в высоте, ослепительно сверкая белизной снежных склонов на фоне яркой голубизны. Там, где из-за крутизны не было снега, темнели голые серые пики.

Было холодно, уныло и совершенно безжизненно. Не видно было ни одной полоски зелени, не слышно было птичьего щебета; только белизна снега, чернота скал и жесткая металлическая голубизна неба, столь же далекого и чужого, как и весь пейзаж.

О'Хара поплотнее запахнул куртку и посмотрел на другие сараи.

– Что это вообще за место? – спросил он.

– Это бывшие горные разработки, – сказал Родэ. – Медь и цинк. Вон там в горе – туннели. – Он показал рукой в конец посадочной полосы, и О'Хара увидел темные зияющие отверстия в скальной стене. – Но работать здесь невозможно, и добыча здесь никогда не велась. Ни один человек, даже живущие в горах индейцы, не может работать на такой высоте.

– Вы, значит, знаете эти места?

– Я хорошо знаю эти горы, – ответил Родэ. – Я родился неподалеку отсюда.

Они медленно шли вдоль полосы, и вскоре О'Хара почувствовал, что выдохся. Голова просто разламывалась, его подташнивало. Он тяжело дышал, с трудом всасывая разреженный воздух.

Родэ остановился и сказал:

– Не дышите с такой натугой.

– А что я могу сделать? – ответил О'Хара. – Мне же нужен воздух.

– Дышите естественно, без усилий, и получите достаточно воздуха. А если будете слишком глубоко заглатывать воздух, вы выдохнете из легких весь углекислый газ, а это нарушит формулу крови, и начнутся судороги. Ничего хорошего.

О'Хара умерил свое дыхание и сказал:

– Я вижу, вы разбираетесь в этих вопросах.

– Я когда-то изучал медицину, – коротко ответил Родэ.

Они дошли до конца полосы и заглянули вниз, за кромку обрыва. "Дакота" превратилась в груду металла. Правое крыло и хвост были оторваны. Родэ осмотрелся.

– Не стоит лезть прямо вниз. Найдем обходной путь. Это будет легче.

Им понадобилось много времени, чтобы добраться до самолета. Из кислородных баллонов сохранился только один. Его было довольно трудно отодрать от креплений и вынести наружу, так что пришлось поработать топором, все еще лежавшем на полу кабины.

Манометр на баллоне показывал, что кислорода в нем осталось всего треть, и О'Хара выругался в адрес Филсона за его скупердяйство. Но Родэ был удовлетворен.

– Ничего, этого нам пока хватит, – сказал он. – Ночь мы сможем провести в этом сарае.

– А если появятся коммунисты? – спросил О'Хара.

Родэ был невозмутим.

– Тогда будем защищаться, – спокойно ответил он. – Давайте все делать по очереди, сеньор О'Хара.

– Гривас считал, что они уже здесь. Что же могло их задержать?

Родэ пожал плечами.

– Какое это имеет значение?

Они не смогли притащить баллон к сараям без дополнительной помощи, и Родэ пошел туда один, захватив с собой несколько трубок с наконечниками и бутылку с керосином, натекшим из бака в крыле. О'Хара осмотрел обломки фюзеляжа в надежде найти еще что-нибудь полезное, в особенности съестное. Последнее может стать самой серьезной проблемой, подумал он. Но ему удалось найти только плитку молочного шоколада в кармане сиденья Гриваса.

Родэ возвратился, ведя с собой Форестера, Виллиса и Армстронга. Попарно, часто меняясь, они начали тащить баллон в гору. Это была тяжелая работа, и каждый раз они могли нести его не больше, чем двадцать ярдов. О'Хара прикинул, что в Сан-Кроче он один мог бы взвалить этот баллон себе на плечи и протащить его целую милю, но высота высосала всю силу из их мускулов, и они могли работать лишь несколько минут, а потом наступало изнеможение.

Когда, наконец, добрались до сарая, то увидели, что мисс Понски поддерживает огонь в очаге обломками двери, которую Виллис и Армстронг сняли с соседнего сарая и разбили камнями. Виллис очень обрадовался топору.

– Теперь нам будет намного легче, – заметил он.

Родэ дал кислород миссис Кофлин и Агиляру. Миссис Кофлин оставалась без сознания, а старику он принес сильное облегчение. Кровь прилила к щекам, глаза оживились. Его племянница в первый раз со времени катастрофы улыбнулась.

О'Хара, сел перед огнем, чувствуя, как его тело впитывает тепло, и развернул свои карты. Он выбрал из них нужную и в одном месте поставил карандашом крест.

– Здесь мы изменили курс, – сказал он. – Мы летели по курсу сто восемьдесят четыре чуть-чуть больше пяти минут со скоростью, скажем, двести сорок миль в час. Значит, пролетели примерно двадцать миль. И это приводит нас... сюда. – Он поставил еще один крест.

Форестер заглянул в карту через плечо О'Хары.

– Полоса на ней не обозначена.

– Родэ сказал, что она заброшена, – пояснил О'Хара.

Родэ подошел, посмотрел на карту и кивнул.

– Вы правы. Мы здесь. Дорога с гор ведет к небольшому заводику. Он тоже заброшен, но там, возможно, живут индейцы.

– Это далеко?

– Около сорока километров.

– Двадцать пять миль, – перевел Форестер. – Это чертовски длинный путь в данных условиях.

– Это не так страшно, – успокоил Родэ. – Когда мы доберемся до долины, где течет река, мы спустимся на пять тысяч футов, и дышать станет значительно легче. А это километров шестнадцать по дороге.

– Мы выйдем завтра рано утром, – решил О'Хара. Родэ согласился с ним.

– Если бы у нас не было кислорода, я бы настаивал на том, чтобы идти немедленно. Но лучше переночевать в укрытии.

– А что миссис Кофлин? – спросил О'Хара. – Сможем ли мы нести ее?

– Мы обязаны нести ее, – ответил Родэ решительно. – На такой высоте она не выживет.

– Соорудим что-нибудь вроде носилок, – сказал Форестер. – Используем тряпичные ленты из одежды, какие-нибудь жерди. Или дверь, может быть.

О'Хара посмотрел туда, где, конвульсивно дыша, лежала миссис Кофлин, и сказал хриплым голосом:

– Я бы согласился, чтобы этот негодяй Гривас остался жив, если в это могло вернуть ей ноги.

II

Ночью миссис Кофлин, не приходя в сознание, скончалась. Утром ее тело нашли холодным и застывшим. Миссис Понски плакала.

– Я не спала почти всю ночь, а потом вдруг словно провалилась куда-то.

Родэ сказал серьезным тоном:

– Она все равно умерла бы. Мы ничего с этим не смогли бы поделать.

Форестер, О'Хара и Пибоди с трудом вырыли неглубокую могилу. Пибоди чувствовал себя лучше, и О'Хара подумал: Форестер, очевидно, прав, говоря, что все дело в похмелье. Тем не менее, пришлось его подталкивать, чтобы он помогал остальным.

Кажется, никто не спал хорошо ночью. Родэ сказал, что это еще один симптом сороче, и чем скорее они спустятся вниз, тем лучше. У О'Хары все еще болела голова, и он с готовностью согласился с этим.

Кислородный баллон был пуст.

О'Хара пощелкал стекло манометра, но стрелка упорно стояла на нуле. Он отвернул до отказа вентиль, приложил к нему ухо, но не почувствовал ничего. Ночью он несколько раз слышал тихое шипение кислорода – это Родэ ухаживал за миссис Кофлин и Агиляром. Кивнул ему.

– Вы что, весь кислород использовали ночью?

Родэ в изумлении посмотрел на прибор.

– Нет, я оставил немного на сегодня. Сеньору Агиляру он понадобится.

О'Хара прикусил губу и посмотрел туда, где находился Пибоди.

– Мне кажется, что сегодня утром он был очень оживлен.

Родэ прорычал что-то невнятное и сделал шаг вперед, но О'Хара схватил его за руку.

– Не надо, – сказал он. – Мы не сможем этого доказать. Может, я и ошибаюсь. В любом случае, ссора нам сейчас ни к чему. Давайте спускаться. – Он лягнул ногой баллон, и тот пусто зазвенел. – По крайней мере, не придется его тащить.

Он вспомнил о шоколаде и вынул его из кармана. В плитке было восемь кусочков, а их было девять человек. Он, Родэ и Форестер от своей доли отказались, а Агиляру дали дополнительную порцию.

Армстронг и Виллис, кажется, хорошо сработались друг с другом. С помощью топора они отодрали несколько досок от одного из сараев и соорудили примитивные носилки, просунув доски в рукава двух пальто. Носилки предназначались для Агиляра, который сам идти не мог.

Все надели на себя как можно больше одежды. Остальные вещи пришлось оставить в чемоданах. Форестер дал О'Харе толстое пальто.

– Если можно, постарайтесь не пачкать его, – сказал он, – оно из викуньи, стоит чертовски дорого. – Он улыбнулся. – Жена моего босса попросила купить. У старика скоро день рождения.

Пибоди стал ворчать, когда узнал, что ему придется проститься со своим багажом, и заворчал еще больше, когда О'Хара подвел его к носилкам. О'Харе пришлось сдержать себя, чтобы не дать ему тумака: во-первых, он не хотел открытой ссоры, во-вторых, не был уверен в том, что у него хватит для этого сил.

Итак, они оставили сараи и, взглянув еще раз на высокие вершины, начали спускаться. Дорога представляла собой узкую выбитую в скалах полосу. Шла серпантином, и на поворотах, как заметил Виллис, были видны следы взрывных работ Она была предназначена для однорядного движения, и лишь в некоторых местах на ней могли разъехаться две машины.

О'Хара спросил Родэ:

– Руду собирались вывозить на грузовиках?

– Нет, тут следовало бы построить тельфер – такую канатную дорогу с ковшами. Бензиновые двигатели здесь плохо работают, нужен поддув. Но эти месторождения еще только разведывались.

Вдруг Родэ резко остановился и уставился на землю. На снежной полосе были отчетливо видны следы автомобильных шин.

– Здесь кто-то был недавно, – заметил О'Хара. – С поддувом или без него. Я понял это раньше.

– Каким образом? – спросил Родэ.

– Самолетная полоса была очищена от снега.

Родэ молча похлопал себя по груди. О'Хара вспомнил, что у него был пистолет, и постарался представить себе, что бы произошло, если бы они вдруг наткнулись на засаду.

Хотя дорога шла вниз и была в общем-то нетрудной, нести носилки больше, чем сто ярдов, было тяжело. Форестер установил очередность, и когда одна пара выдыхалась, на се место заступала другая. Агиляр был в коматозном состоянии, и девушка шла рядом с носилками, тревожно вглядываясь в его лицо. Через милю они остановились передохнуть. О'Хара обратился к Родэ:

– У меня есть фляжка со спиртным. Я берег ее для момента, когда станет действительно трудно. Может, дать немного старику?

– Дайте-ка я посмотрю, – сказал Родэ.

О'Хара вынул фляжку из кармана и передал ее Родэ. Тот отвинтил крышку и понюхал.

– Аугардиенте. Не бог весть что, но сойдет. – Он с любопытством взглянул на О'Хару. – Вы такое пьете?

– Я бедный человек, – сказал О'Хара слегка вызывающе.

Родэ радушно улыбнулся:

– Когда я был студентом, я тоже был беден. И я тоже пил аугардиенте. Однако не рекомендую вам злоупотреблять этим. – Он посмотрел на Агиляра. – Я думаю, прибережем это на потом.

Он завинтил крышку и вернул фляжку. Засовывая ее обратно в карман, О'Хара перехватил пристальный взгляд Пибоди и галантно улыбнулся ему.

После получасового отдыха они продолжили путь. О'Хара шел впереди, оглянувшись, осмотрел свой отряд: он был похож на толпу беженцев. Виллис и Армстронг с трудом волокли носилки, рядом с которыми шла девушка. Мисс Понски держалась ближе к Родэ и, несмотря на нехватку воздуха, болтала о чем-то, словно была на воскресной прогулке. Форестер замыкал шествие, поглядывая за ковылявшим Пибоди. Все были закутаны в самые разнообразные одежды, без разбору.

После третьей остановки О'Хара почувствовал, что самочувствие улучшилось. Идти стало легче, дыхание наладилось, хотя голова продолжала болеть.

Каждая смена теперь могла нести носилки дольше, даже Агиляр очнулся и осматривался кругом.

О'Хара обратил на это внимание Родэ, на что тот, указывая на крутизну дороги, заметил:

– Мы быстро спускаемся. Скоро все будет в порядке.

После четвертой остановки за носилки взялись О'Хара и Форестер. Агиляр слабым голосом стал извиняться за то, что причиняет столько беспокойства, но О'Хара промолчал, чтобы не сбивать дыхания. Воздействие высоты все еще было заметным.

Неожиданно Форестер остановился, и О'Хара с облегчением опустил носилки. Ноги его слегка дрожали, грудь тяжело вздымалась. Он улыбнулся Форестеру, который, согревая руки, колотил себя по бокам.

– Ничего, в долине будет теплее.

– Надеюсь, – ответил Форестер, дуя на пальцы. – Он взглянул на О'Хару. – А вы отличный пилот. Я в свое время тоже летал, но мне не удалось бы совершить такую посадку.

– Может, и смогли бы, если бы вам к виску приставили револьвер, – ответил О'Хара, приседая на корточки. – Во всяком случае, я не мог позволить это сделать Гривасу: он бы нас всех угробил, начиная, естественно, с меня.

Воспользовавшись паузой, Родэ вызвался сходить на разведку. Когда он появился на дороге, он почти бежал, спотыкаясь, размахивая пистолетом.

– Что-то случилось, – сказал О'Хара, поднимаясь навстречу Родэ.

Тот, задыхаясь, с трудом выговорил:

– Там строения, про них я совсем забыл.

О'Хара посмотрел на пистолет:

– А это вам зачем?

– Может понадобиться, сеньор. – Родэ показал рукой вдоль дороги. – Я думаю, нам надо быть осторожными. Прежде чем двигаться дальше, надо хорошенько осмотреться. Давайте пойдем вместе: я, вы и сеньор Форестер.

– Согласен, – сказал Форестер. – Гривас предупредил о своих приятелях, и похоже, что именно тут мы можем на них наткнуться.

– Хорошо, – сказал О'Хара, оглядывая местность. Дорога была открытая, но в стороне виднелась груда камней. – Мы пойдем вперед, а все остальные спрячутся там на случай, если вдруг что-то произойдет.

Все двинулись к камням, и там О'Хара завершил свои инструкции:

– Если услышите стрельбу, не высовывайтесь. Просто замрите и держитесь в укрытии. Мы, конечно, не армейское подразделение, но можем попасть в переделку. Поэтому я назначаю вам командира – доктора Виллиса. – Он посмотрел на Виллиса, и тот кивнул в знак согласия.

Племянница Агиляра о чем-то говорила с Родэ, и, когда О'Хара повернулся, чтобы идти, она подошла к нему и коснулась его руки.

– Сеньор?

– Да, сеньорита!

– Пожалуйста, будьте осторожны, вы и сеньор Форестер. Мне бы не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось из-за нас.

– Я буду осторожен, – пообещал О'Хара. – Ваша фамилия такая же, как у дяди?

– Да, я Бенедетта Агиляр.

– Я Тим О'Хара. Я буду осторожен, – улыбнулся он в ответ.

Он присоединился к ожидавшим его Родэ и Форестеру, и они направились вниз по дороге.

– В этих домиках жили шахтеры, сказал Родэ. – Примерно на этой высоте еще можно жить привычным людям, скажем, горным индейцам... Я думаю, что мы должны сойти с дороги и приблизиться к строениям со стороны. Если у Гриваса действительно были друзья, мы их должны встретить именно здесь.

Они свернули с дороги и подобрались к лагерю сверху. Он представлял собой ровную площадку, сооруженную на склоне горы с помощью бульдозеров. На ней было расположено с десяток дощатых хижин, не сильно отличавшихся от сараев на аэродроме.

– Мне это не нравится, – сказал Форестер. – Что ж, попробуем подойти. Надо преодолеть этот скалистый спуск.

– Дыма не видно, – сказал О'Хара.

– Интересно, значит это что-нибудь или нет? – сказал Форестер. – Я думаю, мне с Родэ надо двинуться в обход и подойти к лагерю снизу. Если что-нибудь случится, вы сможете наверху предпринять какой-нибудь отвлекающий маневр.

– Каким образом? – спросил О'Хара. – Бросать камни, что ли?

Форестер беззвучно рассмеялся. Он показал пальцем на склон ниже лагеря.

– Мы окажемся где-то там. Нас будет видно отсюда, но не из лагеря. Если все будет спокойно, вы дадите нам сигнал, и мы поднимемся.

Он посмотрел на Родэ, тот молча кивнул.

Форестер и Родэ ушли. О'Хара лег на живот и стал смотреть на лагерь. По его мнению, лагерь был пуст. До самолетной полосы было меньше пяти миль по дороге, и ничто не помешало бы сообщникам Гриваса подняться туда. Похоже, что здесь их не было, но следовало в этом убедиться. Он внимательно осмотрел хижины, но никакого движения вокруг них не обнаружил.

Затем увидел Форестера, который стоял внизу у скалы и махал им. Он помахал в ответ. Родэ пошел первым, делая широкий полукруг, чтобы подойти к лагерю под углом. Форестер побежал особым манером, семеня и петляя, как опытный солдат, увиливающий от выстрела. О'Хара с интересом наблюдал за ним: этот человек говорил, что может пилотировать самолет, а теперь вел себя как хорошо обученный пехотинец. Кроме того, он умел ориентироваться на местности и явно привык командовать.

Форестер скрылся за одной из хижин, а Родэ появился на другом конце лагеря. Он двигался осторожно и держал в руке пистолет. Потом тоже исчез, и О'Хара напрягся в ожидании. Ему показалось, что прошла уйма времени, когда, наконец, увидел Форестера, появившегося из-за ближайшего домика и беззаботно махавшего ему рукой.

– Спускайтесь сюда! – прокричал он. – Здесь никого нет.

О'Хара перевел дыхание и встал.

– Я пойду назад и приведу остальных! – крикнул он.

Форестер в знак согласия махнул рукой.

О'Хара быстро собрал свой отряд и привел его в лагерь. Форестер и Родэ ждали их в центре лагеря.

– Нам повезло. Здесь много продуктов, – ликовал Родэ.

И тут О'Хара вдруг осознал, что он не ел уже в течение полутора суток. Правда, особого голода он не испытывал, но прекрасно понимал, что если не подкрепиться, то силы скоро покинут его, как, впрочем, и всех остальных.

– Большинство хижин пусты, но три оборудованы для жилья, даже есть обогреватели и керогазы, – воодушевился Форестер.

О'Хара посмотрел на землю, покрытую следами автомобильных шин.

– Происходит что-то странное, – сказал он. – Родэ, ведь вы говорили, что рудники уже давно заброшены, а здесь – явные признаки жизни, однако вокруг никого нет. Что за черт!

Родэ пожал плечами.

– Может, коммуняки чего-нибудь не рассчитали? – сказал он. – Латиноамериканцы вообще не особенно сильны в организации и планировании. Может, кто-то поставил им палку в колеса.

– Может быть, – согласился О'Хара. – И мы должны этим воспользоваться. Как вы думаете, что нам сейчас лучше предпринять? И сколько времени мы можем здесь находиться?

Форестер посмотрел на своих спутников, которые как раз входили в одну из хижин, затем поднял глаза к небу.

– Мы здорово утомлены, – сказал он. – Пожалуй, мы останемся здесь до завтра. Нам надо поесть, и, когда мы сможем вновь идти, станет уже очень поздно. Так что лучше здесь побыть в тепле и заночевать.

Хижины были неплохо оборудованы. В них были примусы, лежанки, много одеял и большой выбор консервов. На столе в одной из них они увидели остатки еды, грязные немытые тарелки, оловянные кружки с замерзшей на дне кофейной гущей. О'Хара пальцем нажал на слой льда, и он хрустнул.

– Они ушли отсюда не так давно. Если бы здесь не было огня, остатки кофе замерзли бы до дна. – Он передал кружку Родэ. – Как вы думаете?

Родэ стал разглядывать лед.

– Они, конечно, выключили обогреватели, когда уходили, но тепло какое-то время сохранялось. – Он тоже попробовал пальцем лед, задумался и, наконец, заключил: – Думаю, что прошло около двух дней.

– Скажем, вчерашнее утро, – предположил О'Хара. – То есть, примерно тогда, когда мы вылетели из Сан-Кроче.

Форестер раздраженно воскликнул:

– Ничего не понимаю! Какого черта надо было заваривать эту кашу, совершить такие приготовления и затем исчезнуть куда-то? Ясно одно: Гривас все же ждал, что нас будут встречать. Ну и где же они?

О'Хара обратился к Родэ:

– Вы хорошо знаете здешние условия. Что скажете по поводу нашего решения заночевать здесь?

– Конечно, лучше здесь, чем на руднике, – ответил Родэ. – Мы уже намного ниже, думаю, на высоте примерно четырех тысяч метров, может, чуть больше. Лучше провести ночь под крышей, нежели на открытом воздухе, даже если мы спустимся еще ниже. – Он нахмурился. – Но нужно организовать наблюдение.

Форестер кивнул.

– Будем дежурить по очереди.

Мисс Понски и Бенедетта готовили на керогазе суп. Армстронг наладил обогреватель, а Виллис занимался сортировкой консервов. Он подозвал О'Хару.

– Надо взять что-нибудь с собой, когда мы двинемся, – сказал он.

– Разумеется, – согласился О'Хара.

Виллис улыбнулся.

– Все это прекрасно, но, к сожалению, я не знаю испанского. Сужу только по картинкам на наклейках Пусть кто-нибудь проверит, когда я все рассортирую.

Форестер и Родэ вышли на дорогу, чтобы поискать подходящее место для часового. Форестер вернулся один.

– Первым дежурит Родэ. Мы нашли хорошую точку, откуда дорога видна мили на две вниз. Если они придут ночью, то наверняка с зажженными фарами. – Он посмотрел на часы. – Итак, у нас шесть дееспособных мужчин. Значит, если мы выходим завтра рано утром, каждый должен отдежурить два часа. Это не так плохо – всем можно будет выспаться.

Они поели, и Бенедетта понесла еду Родэ. О'Хара подошел к Армстронгу:

– Вы сказали, что вы историк. Наверное, здесь занимаетесь инками? – спросил он.

– Нет, – ответил Армстронг. – Это не моя сфера. Я изучаю средневековую европейскую историю.

– Ого, – произнес О'Хара невыразительно.

– Я ничего не знаю об инках да и не особенно хочу знать, – признался Армстронг. Он слегка улыбнулся. – Видите ли, за последние десять лет я, по существу, не был в отпуске. То есть, я ухожу в отпуск, как все люди, но стоит мне оказаться, скажем, во Франции или в Италии, многое привлекает мое внимание, я начинаю размышлять, анализировать и незаметно втягиваюсь в напряженную работу.

Он вытащил трубку и стал вглядываться внутрь своего кисета.

– На сей раз я решил приехать сюда, в Южную Америку. Здесь вся история – либо до прихода европейцев, либо современная. А средневековой – нет. Здорово я придумал, да?

О'Хара улыбнулся, подозревая, что Армстронг немного подтрунивает над ним.

– А вы чем занимаетесь, доктор Виллис? – спросил он.

– Я физик, – ответил Виллис. – Меня интересуют космические лучи на больших высотах. Особых успехов в их изучении я, впрочем, не добился.

"Да, компания довольно пестрая, – подумал О'Хара, глядя на то, как мисс Понски с воодушевлением что-то втолковывала Агиляру. – Хороша картинка: учителка, старая дева из Новой Англии, читает лекцию государственному деятелю. Ей будет о чем порассказать своим ученикам, когда она вернется в свою маленькую кирпичную школу.

– Что все-таки здесь было? – спросил Виллис.

– Лагерь для тех, кто работал в руднике, там, наверху, – сказал О'Хара. – Так, во всяком случае, считает Родэ.

Виллис кивнул:

– Здесь и мастерские есть. Станки, правда, увезли, но кое-какое оборудование осталось. – Он поежился. – Не думаю, что мне здесь понравилось бы работать.

– Мне тоже, – сказал О'Хара, осматривая содержимое хижины. На глаза ему попалась проводка. – Интересно, откуда здесь электричество?

– Здесь была подстанция. Остатки ее сохранились, но генератора, конечно, нет. Когда рудник закрыли, его увезли. Они вообще почти все увезли, по-моему. Остались какие-то мелочи.

Трубка Армстронга издала жалобный всхлип.

– Ну вот, это последний мой табак. Придется говеть до тех пор, пока мы не вернемся к цивилизации, – сказал он, выколачивая из нее золу. – Скажите мне, капитан, что вы-то делаете в этой части мира?

– О, я летаю на самолетах, то туда, то сюда.

Точнее, летал, подумал он. Что касается Филсона, то он никогда не простит летчика, угробившего, неважно по какой причине, один из его самолетов. Так что тут все кончено. Потерял работу. Хоть паршивая была работа, все же она поддерживала его, а теперь – конец. Что он теперь будет делать?

Девушка вернулась от Родэ, и О'Хара подошел к ней.

– На дороге все спокойно?

– Да. Мигель говорит, что все спокойно.

– Вот удивительный человек! – сказал О'Хара. – Он так знает эти горы, да и в медицине разбирается.

– Он родился в этих местах, – уточнила Бенедетта. – И он изучал медицину до тех пор, пока... – Она запнулась.

– Пока что? – спросил О'Хара.

– Пока не произошла революция. – Она потупила взор. – Вся семья его была убита. Вот почему он так ненавидит Лопеца. Кажется, что он каждую минуту готов вступить в борьбу. – Она вздохнула. – Все это очень печально. Мигель был многообещающим студентом. – Знаете, его очень интересовал "сороче", он собирался серьезно заняться им после получения диплома. Но после революции ему пришлось покинуть страну. Денег у него не было, так что пришлось оставить науку. Некоторое время он работал в Аргентине и там повстречался с моим дядей. Он спас ему жизнь.

– Да? – О'Хара высоко поднял брови.

– Лопец знал, что он не может быть спокоен, пока жив мой дядя. Он знал, что дядя обязательно организует подпольное сопротивление. Поэтому постоянно выслеживал его, нанимал убийц – даже в Аргентине. Было несколько покушений, и один раз дядю спас Мигель.

О'Хара удивился:

– Ваш дядя должен был чувствовать себя, как тот несчастный Троцкий, которого Сталин пристукнул в Мексике.

– Вот именно, – сказала она с гримасой отвращения. – Мигель после этого остался с нами. Он сказал – все, что ему нужно, это кров и еда, и он поможет дяде вернуться обратно в Кордильеру. Вот мы и здесь.

– Да, – заметил О'Хара, – выброшены в этих чертовых горах, и бог его знает, что ждет нас внизу.

Вскоре Армстронг пошел сменить Родэ. Мисс Понски подошла к О'Харе.

– Извините меня, я так глупо вела себя в самолете, – сказала она серьезно. – Не знаю, что нашло на меня.

"Какие тут могут быть извинения? – подумал О'Хара. – Сам был страшно напуган". Но не мог этого сказать вслух, даже слово "страх" не хотел произносить в ее присутствии. Было бы непростительной ошибкой напоминать человеку о такого рода неприятных вещах – даже девице в возрасте. Он улыбнулся и дипломатично ответил:

– Не всякий перенес бы то, что случилось, так же хорошо, как вы, мисс Понски.

Эти слова явно успокоили ее, она, видимо, ждала и боялась упреков. Она улыбнулась:

– Ну что ж, капитан О'Хара, а что вы думаете обо всем том, что говорят о коммунистах?

– Я думаю, они способны на все, – мрачно произнес О'Хара.

– По возвращении я напишу доклад в Госдепартамент. Слышали бы вы, что рассказал мне Агиляр о Лопеце. Я думаю, что Госдепартамент должен помочь ему в борьбе против Лопеца и коммунистов.

– Я склонен согласиться с вами, – сказал О'Хара, – но боюсь, что Госдепартамент не будет склонен вмешиваться во внутренние дела Кордильеры.

– Чушь, ерунда! – взорвалась мисс Понски. – Мы же ведем борьбу против коммунистов, не так ли? Кроме того, сеньор Агиляр сказал, что он собирается провести выборы, как только Лопеца вышвырнут из страны. Он настоящий демократ, такой же, как вы и я.

О'Хара попытался представить себе, что произойдет, если еще одно латиноамериканское государство станет коммунистическим. Кубинские агенты копошились по всей Латинской Америке, как пауки в трухлявом дереве. Кордильера располагалась на побережье Тихого океана, и ее территорию Анды – пистолет, направленный в сердце континента. Американцам вряд ли понравится приход к власти коммунистов.

Вернулся Родэ и в течение нескольких минут о чем-то говорил с Агиляром, затем подошел к О'Харе и тихо сказал:

– Сеньор Агиляр хочет поговорить с вами. – Он сделал жест Форестеру, и они трое подошли к старику, устроившемуся на одной из лежанок.

Старику было явно лучше, и он выглядел довольно бодро. Глаза его оживились, в голосе чувствовались сила и власть, чего О'Хара раньше не замечал. Он понял, что старик – сильный человек, может быть, не столько телом, уже немолодым и одряхлевшим, сколько духом. Если в не его сильная воля, организм не выдержал бы напряжения, связанного с произошедшими событиями.

Агиляр добродушно улыбнулся.

– Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, джентльмены, за то, что вы сделали для нас в такой сложной ситуации, и я очень сожалею, что стал причиной всего этого несчастья. – Он печально покачал головой. – В нашей латиноамериканской политике чаще всего страдают невинные люди. Сожалею, что все так получилось и что вы увидели мою страну в таком плачевном виде.

– Что поделаешь, – заметил Форестер. – Мы все в одной лодке.

– Я рад, что вы это понимаете, – одобрительно произнес Агиляр, – потому что сейчас очень важно, что произойдет дальше, если мы встретимся с коммунистами.

– Прежде чем обсуждать этот вопрос, я бы хотел кое-что вспомнить, – сказал О'Хара. Агиляр поднял брови и кивнул, предлагая продолжать. – Откуда мы знаем, что это коммунисты? Сеньорита Агиляр рассказала мне, что Лопец несколько раз пытался вас уничтожить. А может, он пронюхал, что вы возвращаетесь, и делает еще одну попытку?

Агиляр покачал головой:

– Песенка Лопеца спета. Я это знаю. Не забывайте, что я политик, и предоставьте мне право разбираться в подобных делах. Лопец позабыл обо мне уже несколько лет тому назад и сейчас обеспокоен лишь тем, как бы поскорее избавиться от груза власти и удалиться в тень. Что касается коммунистов – я следил за их деятельностью в моей стране, за их попытками подорвать правительство и взбаламутить народ. Видимо, они не очень преуспели в этом, иначе уже сместили бы Лопеца. Я – единственная опасность для них, и я уверен, что то, что с нами случилось, дело их рук.

Форестер добавил:

– Гривас, когда умирал, пытался салютовать рукою со сжатым кулаком.

– Хорошо, – сказал О'Хара. – А к чему Гривас затеял всю эту комедию? Ведь ему проще было предложить в Дакоту бомбу, и дело было бы легко сделано!

Агиляр улыбнулся:

– Сеньор О'Хара, в меня четырежды кидали бомбу, и всякий раз она не срабатывала. Политика у нас замешана на эмоциях, а эмоции не способствуют аккуратности, даже в срабатывании бомб. Я думаю, что и коммунисты обладают всеми характерными чертами моего народа. Они хотели все сделать наверняка и выбрали в качестве своего орудия несчастного Гриваса. Как вы думаете, он был эмоциональным человеком?

– Думаю, что да, – ответил О'Хара, вспоминая возбужденное состояние Гриваса перед смертью. – И довольно расхлябанным.

Агиляр развел руками, как бы говоря: "Ну вот видите?" и закончил:

– Гривас, видно, был счастлив, что ему поручили такую работу. Она отвечала его пристрастию к театральности, мои люди обладают этим в большей степени. Что касается э... э... э... расхлябанности, Гривас провалил первую часть операции, так как глупо убил себя, а остальные провалили вторую, так как не смогли встретить нас.

О'Хара потер рукой подбородок. Картина, нарисованная Агиляром, приобретала некий причудливый смысл.

Агиляр продолжил:

– Теперь, друзья, перейдем к следующему пункту. Предположим, что па пути вниз мы встретимся с коммунистами. Что за этим последует? – Он лукаво посмотрел на О'Хару и Форестера. – Это ведь не ваша война. Вы не кордильерцы. И мне хотелось бы знать, что вы будете делать. Отдадите вы какого-то латиноамериканского политика в руки врага или будете...

– Или будете бороться? подхватил Форестер.

– Это и моя война, – сказал О'Хара решительно. – Я не кордильерец, но Гривас угрожал мне пистолетом и вынудил меня разбить мой самолет. Мне это все не по душе. Мне не по душе то, что произошло с Кофлинами. И вообще, я на дух не переношу коммунистов, так что, повторяю, это моя война тоже.

– Я присоединяюсь, – сказал Форестер.

Агиляр поднял руку:

– Не все так просто. Есть же еще другие люди. Было бы это справедливо по отношению к мисс... э-э... Понски, например? Я вот что хочу предложить. Я, моя племянница и Мигель останемся здесь, а вы соберитесь в другой хижине и посовещайтесь. Я соглашусь с любым вашим общим решением.

Форестер бросил взгляд на Пибоди, который в этот момент выходил из хижины. Затем, посмотрев на О'Хару, сказал:

– Я думаю, что вопрос о борьбе следует отложить до того момента, когда будет с кем бороться. Может быть, мы просто выйдем из этой ситуации, и все.

Агиляр заметил взгляд Форестера, брошенный на Пибоди. Лукаво улыбнулся.

– Я вижу, вы тоже политик, сеньор Форестер. – Он махнул рукой, сдаваясь. – Ладно. Пока оставим этот вопрос. Но, думаю, еще придется к нему вернуться.

– Жаль, что нам надо спускаться с гор, – сказал Форестер. – Наверняка "Дакоту" будут искать с воздуха, и нас бы спасли, если бы мы остались там.

– Но там мы не смогли бы жить, – заметил Родэ. – Я знаю, все равно жаль.

– Какая разница? – сказал О'Хара. – Обломки "Дакоты" с воздуха не увидишь, они у подножия скалы. О воздушных поисках я вообще что-то не слышал.

– То есть как? – встрепенулся Форестерю.

– Андская авиалиния – компания довольно халтурная. Филсон, мой хозяин, даже не дал нам полетного номера. Я вспоминаю сейчас, что когда мы взлетали, то я несколько удивился этому. Я не уверен даже, что диспетчеры в Сан-Кроче уведомили о нашем рейсе Сантильяну. – Заметив выражение лица Форестера, он добавил: – Это шарашкина контора, а не компания. Просто маленький; аэродром.

– Но ваш хозяин будет ведь обеспокоен отсутствием вестей от вас?

– Будет, – согласился О'Хара. – Он просил меня позвонить ему из Сантильяны. Но поначалу он не обеспокоится. Бывали случаи, когда я ему не звонил, и он устраивал мне головомойку за то, что в обратный рейс я не брал попутный груз. Думаю, что в течение пары дней он особенно волноваться не будет.

Форестер надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Фу-у-у! Ну и организация! Теперь я действительно чувствую, что мы пропали.

– Будем полагаться только на себя. Другого выхода нет, – успокоил Родэ.

– Кстати, мы ведь изменили курс, – сказал О'Хара. – Если нас все-таки будут искать, то севернее.

Родэ посмотрел на Агиляра, лежавшего с закрытыми глазами.

– Что ж, делать нечего, давайте ложиться спать. Надо хорошо отдохнуть. Завтра нам предстоит тяжелый день.

III

О'Хара вновь спал неспокойно, но на этот раз он, по крайней мере, лежал на матрасе и был сыт. В два часа ему предстояло сменить на вахте Пибоди, и он был рад, когда время его подошло.

Он надел куртку и взял пальто из викуньи, которое ему дал Форестер. Оно должно было очень пригодиться ему во время дежурства. Форестер не спал и вяло помахал ему рукой, но ничего не сказал.

Ночной воздух был разрежен и холоден, и О'Хара, выйдя из тепла, зябко поежился. Как утверждал Родэ, здесь условия для жизни были лучше, чем наверху, но все равно находиться здесь было тяжело. Он чувствовал, как быстро бьется его сердце и часто вздымается грудь. – Надо поскорее спуститься в "кебрада", как назвал Родэ долину, к которой они шли.

Он дошел до поворота, где должен был сойти с дороги, и направился к возвышавшемуся поодаль большому камню, который Родэ избрал в качестве удобного наблюдательного пункта. Пибоди должен был находиться на вершине этого камня и не мог не слышать приближения О'Хары. Однако никаких признаков Пибоди О'Хара не обнаружил. Он негромко окликнул его:

– Пибоди!

Никто не ответил.

Он осторожно обошел камень, рассматривая его силуэт на фоне ночного неба. Наверху заметил какую-то странную, непонятно откуда взявшуюся выпуклость. Начал карабкаться по камню и когда добрался доверху, услышал приглушенный храп. Он потряс Пибоди и услышал звяканье пустой бутылки – Пибоди был пьян.

– Ты, сволочь, – прорычал он и стал хлестать Пибоди по щекам, но без особого эффекта. Пибоди ворчал что-то в пьяном забытьи, но в себя не приходил. Надо бы тебя бросить здесь, чтоб ты сдох, – зло прошипел О'Хара.

Он знал, что, конечно, не сделает этого, и в то же время понимал, что тащить Пибоди в лагерь ему будет не под силу. Нужна помощь.

Он внимательно оглядел дорогу внизу. Все было спокойно. Он слез с камня и пошел к лагерю. Форестер по-прежнему не спал и удивленно посмотрел на входящего О'Хару.

– В чем дело? – спросил он настороженно.

– Пибоди в отключке, – сказал О'Хара. – Мне нужна помощь, чтобы притащить его сюда.

– Чертова высота, – пробормотал Форестер, надевая ботинки.

– При чем здесь высота! – сказал О'Хара холодно. – Негодяй просто пьян.

Форестер пробормотал какое-то проклятие.

– А где ж он раздобыл выпивку?

– Наверное, нашел в какой-нибудь хижине, – сказал О'Хара. – Моя фляжка со мной, я берегу ее для Агиляра.

– Ладно, – сказал Форестер. – Пошли приволочем этого дурака сюда.

Это оказалось нелегким делом. Пибоди был крупным, рыхлым человеком, тело его отказывалось ему подчиняться, но все же им удалось дотащить его до хижины и без особых церемоний бросить на лежанку. Форестер, задыхаясь, проговорил:

– Этот идиот погубит нас всех, если мы не будем следить за ним. – Он немного помолчал. – Я пойду с вами, две пары глаз все-таки лучше.

Они вернулись к камню, вскарабкались на него, легли бок о бок и начали вглядываться в темные склоны гор. Прошло минут пятнадцать. Ничего не было ни видно, ни слышно. Форестер нарушил молчание:

– По-моему, все в порядке. – Он поворочался и сменил позу. – Что вы думаете о старике?

– Мне кажется, с ним все нормально, – ответил О'Хара.

– Хороший мужик, настоящий либеральный политик. Если он протянет подольше, из него выйдет неплохой государственный деятель. К сожалению, здесь либералы долго не держатся, а он к тому же слишком мягок. – Форестер усмехнулся. – Даже когда речь идет о жизни и смерти – заметьте, его жизни и смерти, не говоря уже о его племяннице, он настаивает на демократической процедуре. Он хочет, чтобы мы проголосовали, отдавать его в руки коммунистов или нет. Представляете?

– Я бы никого не отдал коммунистам, – сказал О'Хара. Он искоса посмотрел на темную фигуру Форестера. – Вы говорили, что можете управлять самолетом. Вы что, работаете на самолетах своей компании или что-нибудь в этом роде?

– Да нет, черт возьми. Моя компания не такая уж богатая и большая. Я служил в авиации – летал в Корее.

– О, и я тоже, – сказал О'Хара. – Английские военно-воздушные силы.

– Вот как! А где вы базировались?

О'Хара рассказал ему.

– Значит, вы летали на "Сейбрах", как и я. У нас были совместные операции – черт, мы, наверное, вместе летали.

– Возможно, – согласился О'Хара.

Они погрузились на некоторое время в молчание, затем Форестер спросил:

– Вам приходилось сбивать "Миги"? Я сбил четыре, а потом меня отправили в резерв. Я безумно переживал, хотел быть героем, эдаким козырем.

– Для этого вам нужно было сбить минимум пять, да?

– Да. А на вашем счету сколько?

– Парочка, – ответил О'Хара.

На самом деле он сбил восемь, но это относилось к той части его жизни, о которой он предпочел бы забыть, поэтому не стал об этом распространяться. Форестер почувствовал это и вопросов больше не задавал. Через несколько минут он сказал:

– Ну ладно, пойду, пожалуй, посплю немного, если смогу, конечно. Нам надо рано встать.

Он ушел, а О'Хара остался лежать, всматриваясь в темноту и думая о Корее. Она была поворотным пунктом в его жизни. До нее он уверенно шел вверх, а после началось скольжение вниз – к Филсону, теперь – вот сюда. Интересно, чем же он кончит?

Мысли о Корее привели его к воспоминаниям о Маргарет, о письме. О'Хара получил его перед самым вылетом, успел прочесть, стоя на поле аэродрома. Американцы называют такого рода письма "Дорогой Джон". В нем она буднично сообщала обо всем, писала, что они – взрослые люди, должны действовать разумно, словом, пустилась в рассуждения, которые должны были скрыть обыкновенную измену. Позже, вспоминая обо всем, он нашел, что в данной ситуации была даже капля юмора. В самом деле, он сражался где-то далеко на непопулярной войне, а в это время дома штатский человек увел его жену. Но когда О'Хара читал письмо на холодном поле корейского аэродрома, ему было не до смеха. Через пять минут был уже в воздухе, а через полчаса – в бою. Он вошел в него с холодным неистовством и с полным отсутствием благоразумия. За три минуты сбил два "Мига", приводя врага в трепет своим беспощадным напором. Но тут же его самого сбил китайский летчик, сражавшийся на стороне корейцев, действовавший более хладнокровно, и остальную часть войны он провел в плену.

О'Хара не любил вспоминать обо всем, что произошло с ним тогда. Вернулся с войны с почестями, но попал в руки психиатров. Они старались вовсю, но не смогли разбить панцирь безразличия, в который он замкнулся, и сам он не смог его разбить изнутри.

Так и пошло. Инвалидность, пенсия, работа, сначала хорошая, потом хуже и хуже, пока он дошел до Филсона. И – выпивка, все больше и больше в попытке заполнить хоть чем-то саднящую душевную пустоту.

Он беспокойно пошевелился на камне и вновь услышал звяканье бутылки. Протянул руку, поднял и посмотрел на нее на фоне неба. Там еще оставалось на четверть жидкости. Он улыбнулся. Напиться этим было нельзя, но немного выпить было бы неплохо. Тем не менее, когда по его жилам распространилось алкогольное тепло, он почувствовал себя виноватым.

IV

Когда Пибоди проснулся и увидел стоявшего рядом с ним О'Хару, он пришел в воинственное расположение духа. Сначала он приготовился защищаться, но присущий ему инстинкт агрессии тут же взял верх.

– Мне ничего от вас не надо, – проговорил он нетвердым голосом. – От чертовых англикашек мне ничего не надо.

О'Хара уныло смотрел на него. У него не было никакого желания выговаривать Пибоди за его поведение. В конце концов они ведь были членами одного клуба, подумал он саркастически, собутыльники. Он чувствовал себя скверно.

Родэ сделал шаг вперед, и Пибоди завопил:

– И от индейцев мне ничего не надо!

– Теперь примите кое-что от меня, – выпалил Форестер и, подойдя к Пибоди, сильно ударил его по лицу.

Пибоди осел назад на лежанку и посмотрел в холодные глаза Форестера со страхом и удивлением. Его рука поднялась к покрасневшей щеке. Он собрался что-то сказать, но Форестер, тыча в него пальцем, крикнул:

– Заткнитесь! Еще один писк с вашей стороны, и я превращу вас в котлету. Давайте-ка отрывайте свой толстый зад от кровати и принимайтесь за работу. И если еще раз будете отлынивать, клянусь Богом, я убью вас.

Ярость в голосе Форестера произвела отрезвляющий эффект на Пибоди. Вся его воинственность вдруг улетучилась.

– Я не хотел... – начал он.

– Заткнитесь! – повторил Форестер и повернулся к нему спиной. – Давайте выводить наш табор на дорогу, – обратился он ко всем.

Они сложили все необходимое в неуклюжие, сооруженные из пальто, мешки. О'Хара подумал, что начальник Форестера не поблагодарит его за пальто из викуньи: на нем уже стали появляться последствия отнюдь не деликатного обращения. Прихватили керогаз и бидон с керосином.

Агиляр сказал, что он может двигаться сам, при условии, если они пойдут не очень быстро. Форестер взял жерди от носилок и соорудил из них то, что он назвал волокушей.

– Индейцы на равнине используют такие штуки в качестве транспорта, – объяснил он. – Они вполне обходятся без колес, и мы тоже обойдемся. – Он улыбнулся. – Правда, они приспосабливают для этого дела лошадей, а у нас только люди, но мы все время будем идти вниз.

На волокуше можно было везти довольно большой груз. Форестер и О'Хара взялись первыми тащить треугольник волокуши, вершина которого стучала и подпрыгивала по камням. Остальные пристроились в колонну следом за ними, и так они вновь стали кружить по горам.

О'Хара посмотрел на часы. Было шесть утра. Он прикинул, что за прошлый день они не должны были пройти много – не больше четырех-пяти миль. Зато сейчас они отдохнули, поели, и шагать было значительно легче. Он только сомневался в том, что им удастся делать по десять миль в день, а это означало еще два дня пути до завода. Но еды у них было дня на четыре, так что можно особенно не волноваться, даже если из-за Агиляра они не смогут идти быстрее. В общем, перспектива была не такой уж плохой.

Местность вокруг них постепенно менялась. Стали появляться небольшие травянистые полянки, кое-какие цветы, и эти признаки жизни встречались все чаще. Настроение позволяло двигаться быстрее, и О'Хара сказал Родэ:

– Чем ниже мы спускаемся, тем лучше себя чувствуем.

– Да, и адаптация происходит, – заметил Родэ. – Кстати, если высота не убивает сразу, к ней можно постепенно привыкнуть.

Они подошли к одному из бесчисленных поворотов дороги, и Родэ, остановившись, показал рукой на серебряную ленту вдали.

– Это долина, где течет река. Мы пересечем реку и повернем на юг. Завод в двадцати четырех километрах от моста.

– На какой мы сейчас высоте? – спросил О'Хара.

Он стал проявлять неподдельный интерес к воздуху, которым дышал.

– Более трех с половиной тысяч метров, – ответил Родэ.

Двенадцать тысяч футов, подумал О'Хара. Это уже намного лучше.

Он решил, что смогут сделать привал и пообедать уже на другой стороне реки, за мостом.

– Там мы можем особенно не торопиться, – сказал Форестер, жуя кусок консервированного мяса. – Надеюсь, что Родэ не ошибается, когда говорит, что этот завод еще работает.

– Все будет в порядке, – откликнулся Родэ. – Там милях в десяти от него есть селение. Если будет необходимость, кто-нибудь сходит туда, и к нам придет помощь.

Они снова отправились в путь и через некоторое время почти неожиданно оказались в долине. Снега здесь не было, то там то сям среди камней сверкала зеленая трава. Дорога выпрямилась, и по ее сторонам стали попадаться небольшие озерца. Стало существенно теплее, и О'Хара почувствовал, что идти стало совсем легко. "Добрались, все-таки добрались!" – с восторгом подумал он.

Вскоре послышался рокот и показалась река, несшая с гор талый снег. Всех обуяла бурная радость. Мисс Понски беспрерывно болтала что-то, потом завизжала, увидев птичку, первое живое существо, попавшееся на глаза за эти два дня. О'Хара слышал негромкий смех Агиляра, и даже Пибоди повеселел и, кажется, оправился от словесной порки, устроенной ему Форестером.

О'Хара очутился рядом с Бенедеттой. Она улыбнулась ему и сказала:

– У кого керогаз? Нам он скоро понадобится!

Он кивнул назад, на Виллиса и Армстронга, тащивших волокушку. Они были уже совсем близко от реки, и он вычислил, что перед тем, как они достигнут моста, дорога сделает еще один поворот.

– Пошли посмотрим, что там за углом, – сказал он Бенедетте.

Они сделали несколько шагов, повернули, и О'Хара вдруг остановился: на другом берегу полноводной реки находились люди и несколько машин. Мост был разрушен.

Их вскоре заметили, и среди людей началось движение, сквозь шум реки послышались крики. О'Хара увидел, как какой-то человек подбежал к грузовику и достал из кузова винтовку. Другие вытащили пистолеты.

Он с силой толкнул плечом Бенедетту, и та, спотыкаясь, пролетела метра два и приземлилась за большим камнем. Консервные банки высыпались из мешка, который она несла, и покатились по дороге. Следом за ней упал на землю О'Хара, и в этот момент раздался выстрел. Одна из банок подпрыгнула, и из пробитой пулей дыры брызнул кроваво-красный томатный соус.

I

О'Хара, Форестер и Родэ смотрели вниз на мост из-за нагромождения камней недалеко от места, где река сужалась, образуя горловину. Под ними несся зеленый поток ледяной воды, обмывая стены русла, высеченные им в скальной породе за миллионы лет. Горловина была около пятидесяти ярдов в ширину.

О'Хара все еще содрогался от шока, вызванного неожиданным обстрелом. Он упал на землю в стороне от дороги, и консервная банка, которую он нес в кармане пальто, чуть не вышибла из него дух. Немного отдышавшись, он, не веря своим глазам, уставился на дорогу, по которой тек томатный соус вместе с мясным соком. Здесь мог быть я или Бенедетта, подумал он. Именно тогда его начало трясти. Укрываясь за камнями, они проползли обратно за угол, а винтовочные пули крошили в это время гранитное ложе дороги. Родэ ждал их с пистолетом в руке. Он был сильно обеспокоен. Когда увидел бледное лицо Бенедетты, губы его искривились в усмешке, и он двинулся вперед по дороге.

– Подождите, – тихо сказал Форестер. – Не торопитесь. – Он коснулся руки О'Хары. – Что там происходит?

О'Хара наконец овладел собой.

– Я не успел ничего толком рассмотреть. Мост, по-моему, снесен. На другом берегу несколько грузовиков и, кажется, до черта людей.

Форестер посмотрел вокруг оценивающим взглядом.

– Тут всюду достаточно укрытий. Мы сможем без помех добраться до тех камней на берегу и оттуда все хорошенько разглядеть. Пошли!

И вот они лежат за камнями и наблюдают за тем, как по ту сторону реки по-муравьиному копошатся люди. Их было человек двадцать. Часть из них занималась разгрузкой толстых досок из кузова машины. Часть резала на куски длинные канаты. Трое стояли с винтовками в руках – по всей видимости, это были часовые. Один из них неожиданно вскинул винтовку и выстрелил. Форестер сказал:

– Нервничают, а? Стреляют по призракам.

О'Хара рассматривал речную горловину. Река была глубокой и быстрой, о том, чтобы переплыть ее, не могло быть и речи. Смельчака тут же снесло бы в сторону, и через десять минут он бы замерз до смерти. Кроме того, представляло большую проблему спуститься к воде по крутой каменной стенке ущелья и вскарабкаться наверх по противоположной. И это если не считать вероятности ежеминутно быть подстреленным.

Он вычеркнул реку из мысленного списка возможностей и сосредоточил свое внимание на мосту. Это было примитивное подъемное сооружение, державшееся на двух тросах, закрепленных на обоих берегах каменными глыбами. С тросов свисали канаты, на которых держались доски, составлявшие проезжую часть моста. В середине зияла дыра – целый ряд досок отсутствовал, и канаты болтались в воздухе.

Форестер тихо произнес:

– Вот почему они не встретили нас на аэродроме. Видите машину, там, внизу?

О'Хара пригляделся и увидел почти полностью погруженный в воду грузовик, через кабину которого перекатывались волны.

– Судя по всему, он свалился с моста, когда пересекал речку, – сказал он.

– Похоже на то, – подтвердил Форестер. – Я думаю, что они послали одну машину вперед, чтобы приготовить лагерь для основной группы, но это им не удалось. Машина свалилась с моста и вывела его из строя. А когда подошли остальные, им пришлось остаться на той стороне.

– Они сейчас ремонтируют мост, – сказал О'Хара. – Посмотрите.

Двое людей ползли по качающемуся мосту, толкая перед собой доску. Они уложили ее на место под одобрительные возгласы с "большой земли" и отправились обратно. Эта работа отняла у них полчаса.

– Сколько им нужно уложить досок? – спросил О'Хара.

– Где-то около тридцати, – сказал Родэ.

– Это дает нам пятнадцать часов.

– Больше, – заметил Форестер. – Вряд ли они будут качаться на этом каркасе ночью.

Родэ вынул свой пистолет и тщательно прицелился, используя другую руку в качестве опоры. Форестер сказал:

– Бесполезно. На таком расстоянии ничего не выйдет.

– Я попробую, – ответил Родэ.

Форестер вздохнул:

– Что ж, пробуйте. Но только один раз, посмотреть, что получится. Сколько у вас патронов?

– У меня два магазина по семь патронов. Три выстрела я уже сделал.

– Делайте еще один, и у вас останется десять Не густо.

Родэ упрямо сжал губы и напрягся, по-прежнему держа пистолет в руке. Форестер подмигнул О'Харе и сказал:

– Если вы не возражаете, я отползу немного. Как только вы начнете стрелять, ждите ответного огня.

Он неторопливо отполз в сторону, затем перевернулся, лег на спину и стал смотреть в небо. Затем жестом пригласил О'Хару присоединиться к нему.

– Самое время держать военный совет, – сказал он. – Что нам делать: принять бой или сдаться? А может, какой-нибудь выход и найдется? Где эта ваша летная карта?

О'Хара вынул карту и аккуратно разгладил ее.

– Реку нам не перейти, – сказал он, – во всяком случае здесь.

Форестер внимательно стал изучать карту.

– Вот река, – он водил по ней пальцем, – а вот мы. Мост здесь не отмечен. А это что за штриховка вдоль реки?

– Это ущелье.

Форестер свистнул.

– Оно начинается высоко в горах, так что вверх по течению пологого места нам найти не удастся. А вниз?

О'Хара прикинул расстояние.

– А вниз оно тянется миль на восемьдесят. Милях в пятидесяти ниже уже обозначен мост. Но это чертова даль.

– Да, далековато, – согласился Форестер, – сомневаюсь, что старик сможет дойти.

– Если эти типы что-нибудь соображают, они пошлют и туда грузовики с людьми и будут ждать нас там. У них слишком большое преимущество.

– Да, мы оказались у этих негодяев в клетке, – сказал Форестер. – Так что либо сдаваться, либо сражаться.

– Я коммунистам не сдамся, – жестко сказал О'Хара.

Послышался хлопок – это выстрелил Родэ, и тотчас же в ответ раздалась беспорядочная винтовочная пальба, отраженная эхом в горах. Одна пуля рикошетом просвистела поблизости.

Подполз Родэ.

– Промахнулся. – Форестер хотел было сказать: "я же предупреждал", но промолчал. Родэ ухмыльнулся. – Однако я навел на них страху. Они побежали, а доска упала в воду.

– Это уже кое-что, – заметил О'Хара. – Может, нам удастся таким образом их задержать.

– Надолго ли? – спросил Форестер. – Мы же не можем их вечно держать под огнем, когда у нас всего десять патронов. Давайте-ка обсудим ситуацию. Оставайтесь здесь, Мигель, только смените позицию, они могли нас засечь.

О'Хара и Форестер повернули к оставшимся на дороге.

– Надо как-то подбодрить народ, – тихо заметил О'Хара, когда они подходили, – а то, я смотрю, все как-то сникли.

Все действительно были подавлены. Пибоди что-то негромко говорил мисс Понски, которая на этот раз молчала. Виллис сидел на камне и нервно болтал ногой. Чуть поодаль Агиляр что-то быстро говорил Бенедетте. Единственным человеком, по-видимому, сохранявшим спокойствие, был Армстронг, который невозмутимо посасывал свою пустую трубку и чертил что-то прутиком на земле.

О'Хара подошел к Агиляру:

– Нам надо решить, что делать дальше, – сказал он. – Как вы предложили нам.

Агиляр серьезно кивнул.

– Я же сказал, что от этого не уйти.

– Все будет в порядке, – сказал О'Хара и посмотрел на Бенедетту.

Ее лицо было бледным, под глазами темные круги.

– Дело, видимо, долгое, почему бы вам не заняться приготовлением обеда для всех нас? Сейчас самое время перекусить.

– Да, дитя, – сказал Агиляр, – займись-ка этим. Я помогу тебе. Я ведь хороший повар, сеньор О'Хара.

О'Хара улыбнулся Бенедетте.

– Ну вот, я вас и оставлю заниматься этим делом.

Он вернулся к остальным. Форестер уже держал речь, стараясь подбодрить людей.

– Вот такая ситуация, – говорил он. – Мы в ловушке, и выхода вроде бы нет, но нет и безвыходных положений. Нужны лишь сообразительность и сила духа. В общем, выбор такой: сдаваться или сражаться. Я лично собираюсь сражаться. И Тим тоже, правда, Тим?

– Правда, – ответил мрачно О'Хара.

– Теперь я спрошу остальных, кто что думает. Каждый должен сам принять решение, – продолжал Форестер. – Что вы скажете, доктор Виллис?

Виллис поднял глаза, лицо у него было напряженным.

– Даже и не знаю, что вам ответить. Видите ли, я по натуре не боец. Потом, каковы наши шансы? Я не вижу особого смысла бороться, когда мы все равно проиграем. Надежд у нас, по-моему, никаких нет. – Он помолчал, потом нерешительно добавил: – Впрочем, я как большинство.

"Ах, Виллис, негодяй, любитель отсиживаться за чужими спинами", – подумал О'Хара.

– Пибоди? – резко, как кнутом ударил, сказал Форестер.

– Какое мы имеем ко всему этому отношение, черт меня возьми! – взорвался тот. – Чего ради я буду рисковать своей жизнью из-за какого-то плюгавенького политика. Надо отдать его тем, кому он нужен, и уматывать отсюда.

– Что вы скажете, мисс Понски?

Она кинула презрительный взгляд на Пибоди, но никак не могла начать. Вся се разговорчивость улетучилась куда-то, осталась лишь оболочка. Наконец, она выдавила из себя:

– Я всего лишь женщина... я знаю... от меня толку мало... к тому же я смертельно напугана... но я, думаю... мы должны сражаться. – И тут же быстро проговорила, с вызовом глядя на Пибоди. – Я голосую за это.

"Молодец, мисс Понски, – мысленно похвалил ее О'Хара. – Трое уже есть. Теперь Армстронг. От него зависит результат голосования".

– Доктор Армстронг, что вы можете сказать? – спросил Форестер.

Армстронг пососал свою трубку, отчего она издала почти неприличный звук, и произнес:

– Я полагаю, что в подобной ситуации я являюсь большим авторитетом, чем все здесь присутствующие. Возможно, за исключением сеньора Агиляра, который, как мы знаем, готовит нам обед. Дайте мне два часа, и я приведу вам сотню примеров из истории по поводу этой ситуации.

Пибоди недовольно проворчал:

– Какого дьявола?

– Вопрос состоит в том, должны ли мы отдать сеньора Агиляра джентльменам, скопившимся на другом берегу реки. Для нас важно то, что они с ним собираются сделать. Я не вижу ничего другого, кроме того, что они убьют его. Содержание крупных политиков в тюрьме давно уже вышло из моды. Если они убьют его, то автоматически следует, что они убьют и нас. Они не смогут допустить, чтобы вся эта история стала известной всему миру. Так они могут потерять то, что приобретут. Короче говоря, народ Кордильеры не одобрит этого. Так что, как видите, мы должны бороться не только за жизнь сеньора Агиляра, но и за свои собственные жизни тоже.

Он опять засунул свою трубку в рот, и она опять хрюкнула.

– Означает ли это, что вы голосуете за борьбу? – спросил его Форестер.

– Разумеется, – с удивлением произнес Армстронг. – Вы что, не поняли того, что я говорил?

Пибоди смотрел на него с ужасом.

– Господи! – воскликнул он. – Во что я себя втравил?

Он закрыл лицо руками.

Форестер улыбнулся О'Харе и обратился к Виллису:

– Ну, доктор Виллис?

Я буду бороться, – сказал коротко Виллис.

О'Хара хмыкнул. Один ученый уговорил другого.

Форестер сказал:

– А вы, не изменили ли вы своего решения, Пибоди?

Тот посмотрел на него в страхе:

– Вы что, действительно думаете, что они нас уничтожат?

– Если они убьют Агиляра, что ж им еще останется делать? А его они обязательно убьют.

– Дьявол! – выругался Пибоди, явно не зная, на что ему решиться.

– Ну, давайте, давайте, – торопил его Форестер. – Или соглашайтесь, или заткнитесь.

– Придется, наверное, быть с вами, – сказал Пибоди уныло.

– Прекрасно! Голосование единогласное, – сказал Форестер. – Я пойду скажу об этом Агиляру, а за обедом мы обсудим, что будем делать дальше.

Мисс Понски отправилась на помощь Агиляру и Бенедетте, а О'Хара пошел к реке проведать Родэ. Оглянувшись, он увидел, что Армстронг о чем-то говорит с Виллисом и чертит на земле какие-то знаки. Виллис выглядел заинтересованным.

Тем временем Родэ нашел более удачное место для наблюдения, и О'Хара не сразу нашел его. Наконец, он увидел подошву ботинка, высовывавшегося из-за камня. Родэ был крайне доволен.

– Они все там попрятались, – сказал он. – Уже час прошел. Один мой выстрел, к тому же неудачный, задержал их на целый час.

– Отлично, – с усмешкой сказал О'Хара. – Десять пуль – десять часов.

– Не забывайте, что им еще доски надо класть. На это им нужно пятнадцать часов и без моих пуль. Значит, всего двадцать пять часов. Ночью работать тоже не будут. Итого – два полных дня.

О'Хара кивнул.

– У нас есть время подумать, что нам делать. Но когда пули кончатся, когда они наведут свой мост, толпа разъяренных людей перейдет реку, и тут уж будет бойня.

– Я пока побуду здесь, – сказал Родэ. – Пришлите мне что-нибудь поесть. – Он кивнул в сторону моста. – Чтобы работать под пулями, нужны храбрецы. Я не думаю, что эти уж такие храбрые. Может, на пулю придется и больше часа.

О'Хара пошел назад и сообщил обо всем Форестеру. Тот поморщился.

– Два дня. Может, за эти два дня что-то и произойдет. Но что?

– Думаю, пора собирать комитет спасения, – сказал О'Хара.

Они сели в круг на редкую траву, и Бенедетта с мисс Понски стали раздавать еду в алюминиевых мисках, которые нашли в лагере.

Форестер сказал:

– Это – военный совет, так что прошу всех высказаться по существу, лишнего не болтать – для этого у нас нет времени. Всякое разумное предложение будет приветствоваться.

Последовало глубокое молчание. Затем мисс Понски сказала:

– Я думаю, что главная проблема – помешать восстановлению моста. Что мы можем сделать в этом отношении? Ну, обрезать канаты или еще что-нибудь в этом роде?

– Это хорошая идея, – сказал Форестер. – Есть возражения?

Он кинул взгляд на О'Хару, заранее зная, что тот скажет. У О'Хары было кислое выражение лица. Похоже, что ему досталась роль всезнающего эксперта, и это не слишком ему по душе. Он сказал:

– Все подходы к мосту абсолютно открыты. На протяжении ярдов ста нет никакого укрытия. Вы же видели, что случилось со мной и Бенедеттой утром. Любой, кто попытается подойти к реке с этой стороны, будет подстрелен на полпути. Тут и снайперов не понадобится. Все как на ладони. – Он сделал паузу. – Есть один способ добраться до моста, но он, по-моему, невозможен.

– Может, попробовать ночью, – предложил Виллис.

– Да, это было бы неплохо.

О'Харе не хотелось охлаждать их пыл, но пришлось.

– Не хочу казаться пессимистом, но я думаю, что эти ребята там не такие уж болваны. У них есть два грузовика, четыре джипа, а может быть, и больше. У каждой машины – фары. Так что ночью они, возможно, будут освещать мост.

Опять наступило молчание. Армстронг покашлял и сказал:

– Мы тут с Виллисом кое-что обсудили, и может быть, что-то из этого и выйдет. Я опять выступаю как специалист. Дело в том, что я занимаюсь средневековой историей, причем особенно интересуюсь средневековым оружием. Представьте себе, что мы в замке, окруженном рвом, через который переброшен мост. Этот мост сейчас поднят, и наши враги пытаются его опустить. Наша задана – им в этом помешать.

– Каким образом? – спросил О'Хара. – Бросать в них копья?

– Вы недооцениваете средневековое оружие, О'Хара, – сказал Армстронг с укоризной. – Конечно, в те времена люди не столь поднаторели в искусстве уничтожать себе подобных, это я признаю, но все же им удавалось убивать друг друга вполне результативно. У нас есть пистолет Родэ, но на таком расстоянии он бьет слишком неточно. Нам необходимо более эффективное метательное оружие.

– Давайте все станем разом Робин Гудами, – насмешливо произнес Пибоди. – Будем стрелять из старых добрых луков. Побойтесь Бога, профессор!

– Нет, – сказал Армстронг – Лук в неумелых руках – пустое дело. Чтобы стать хорошим лучником, нужно лет пять упражняться в этом деле.

– Я могу стрелять из лука, – неожиданно произнесла мисс Понски. Все в изумлении посмотрели на нее, и она вся зарделась. – Я президент клуба лучников. В прошлом году я выиграла местный чемпионат по стрельбе из лука.

– Ну и ну! Это интересно, – сказал Армстронг.

О'Хара спросил:

– А вы можете стрелять из лука лежа, мисс Понски?

– Это трудно, – ответила она. – Наверное, невозможно.

О'Хара кивнул в сторону ущелья.

– Ну вот вы станете там со своим луком, и тотчас же из вас сделают решето.

– Вы бы лучше помогли развить эту идею, чем обливать нас холодной водой, мистер О'Хара, – сказала мисс Понски с негодованием.

– Придется, – парировал тот. – Я не хочу, чтобы кого-нибудь из нас просто так убили.

– Ради Бога, – вмешался Виллис, – о чем вы все тут спорите? Какой лук? Из чего мы его можем сделать? Здесь же ничего для этого нет. Послушайте лучше Армстронга. Он еще не кончил, по-моему. – Его голос звучал неожиданно твердо.

Раздался хлопок пистолетного выстрела, и на другом берегу в ответ стали стрелять из винтовок. Пибоди вобрал голову в плечи.

О'Хара посмотрел на часы. Час двадцать минут, и девять пуль в остатке.

Форестер сказал:

– Хорошо, что мы здесь в безопасности. Пулям нас за этим углом не достать. Говорите дальше, мистер Армстронг.

– Я думал немного о другом, о чем-то вроде самострела или арбалета. Любой, кто может стрелять из винтовки, сможет стрелять и из арбалета, а его дальность – свыше ста ярдов. – Он улыбнулся О'Харе. – Из него можно стрелять и лежа.

Мозг О'Хары лихорадочно заработал. Они могли бы держать под контролем мост и даже дорогу на другом берегу, ту ее часть, где стояли грузовики.

– А какова убойная сила?

– Стрела арбалета может пробить доспехи, если ударяет под прямым углом.

– А бензиновый бак?

– О, это с легкостью.

– Погодите, погодите, – сказал Форестер. – Где же мы возьмем арбалет?

– Видите ли, я пока только рассуждаю теоретически по этому поводу, – сказал Армстронг. – Я не механик и не инженер. Но я описал Виллису то, что нам нужно, и он сказал, что это можно сделать.

– Мы с Армстронгом облазили тот лагерь, в котором мы ночевали, – сказал Виллис. – В одном из домов была мастерская. И там осталось много всякого барахла, обычная металлическая дребедень, которую не имело смысла тащить с собой. Там, между прочим, были плоские пружины, металлические трубы, стальные стержни, которые употребляются для арматуры в железобетонных конструкциях. Из них мы можем сделать стрелы.

– Точнее, болванки для метания, – мягко поправил Армстронг. – Я сначала думал, что можно сделать снаряд для метания пуль, но Виллис убедил меня в том, что болванки сделать проще.

– А как насчет инструментов? – спросил О'Хара. – Чем мы будем резать металл?

– Там есть старые полотна от ножовок, – ответил Виллис. – Пара стертых напильников. Есть ручной точильный камень, похоже, попавший туда из Ноева ковчега. В общем, я справлюсь. Я умею работать руками, и думаю, что смогу воплотить замысел Армстронга в жизнь.

О'Хара взглянул на Форестера. Тот сказал медленно:

– Орудие, которое может стрелять на сто ярдов, построенное из металлолома, – это звучит слишком хорошо. Вы уверены в том, что предлагаете, доктор Армстронг?

– О да, – весело сказал тот, – арбалет в свое время уничтожил тысячи людей. Я не вижу причин, почему бы ему не уничтожить еще немного. А Виллис, кажется, уверен, что сможет смастерить его. – Он указал на чертеж, сделанный на земле.

– Если мы все-таки решили делать эту штуковину, то надо начинать делать ее как можно быстрее, – заметил О'Хара.

– Правильно, – согласился Форестер. Он взглянул на солнце. – У вас есть время, чтобы добраться до лагеря засветло. Правда, это путь в гору, но зато налегке. Вы тоже идите, Пибоди. Пара лишних рабочих рук не помешает.

Пибоди с готовностью кивнул. Ему не нравилась перспектива находиться слишком близко от моста.

– Одну минуту, – в первый раз за все это время прервал свое молчание Агиляр, – мост сделан из веревок и досок – легко воспламеняющихся материалов. Вы подумали об использовании огня? Эта идея мне пришла в голову, когда сеньор О'Хара упомянул о бензобаке.

– Так, – сказал О'Хара, – но как же доставить огонь на мост?

– Думайте об этом, все думайте, – приказал Форестер. – А пока давайте-ка шевелиться.

Армстронг, Виллис и Пибоди сразу же отправились в путь. Форестер сказал:

– Я все не мог понять, что за человек Виллис. Не очень общительный, молчаливый, но теперь я его раскусил. Это такой тип практика – дай ему какое-нибудь задание, и он выполнит его, хоть земля разверзнется у него под ногами. Уверен – он сделает все, что надо.

Агиляр улыбнулся.

– И Армстронг меня удивил.

– Боже мой! Арбалеты в наше-то время!

– Сейчас надо подумать и об устройстве лагеря, – сказал О'Хара. – Здесь мы слишком близко к врагу и здесь нет воды. В полумиле отсюда я видел озерцо, по-моему, подходящее место для лагеря.

– Бенедетта, пойди посмотри. Захвати с собой мисс Понски. – Неожиданно скомандовал Агиляр. Когда обе женщины ушли, он продолжил: – Мы должны кое-что обсудить вместе с Мигелем. Пойдем к нему.

Родэ был просто счастлив.

– Они не положили пока ни одной доски. Бегают там, как кролики, и все.

Агиляр рассказал обо всем, что произошло на военном совете.

– Арбалет! – изумился Родэ.

– Я тоже думаю, что это безумная идея, – согласился Форестер, – но Армстронг уверяет, что она вполне осуществима.

– Армстронг – хороший человек. Но он думает только о наших ближайших нуждах. А я смотрю вперед. Предположим, мы задержим этих людей, разрушим мост, а что дальше?

– Да, что это нам в конечном счете даст? – задумчиво произнес О'Хара. – Они нас все равно здесь держат на крючке.

– Вот именно, – сказал Агиляр. – Правда, у нас достаточно пищи, ну и что? Фактор времени важен и для них, и для меня. Им выгодно, чтобы я бездействовал.

– Задерживая вас здесь, они тем самым выводят вас из игры, – согласился Форестер. – Когда они могут предпринять попытку переворота?

Агиляр пожал плечами:

– Через месяц, два. Не позже. Мы тоже торопимся с нашими приготовлениями. Идет как бы гонка, и приз в ней – судьба Кордильеры, а может быть, всей Латинской Америки. Время страшно дорого.

– Дайте-ка мне вашу карту, сеньор О'Хара, – неожиданно попросил Родэ.

О'Хара вынул карту, и они разложили ее на камне. Родэ проследил по ней, как идет река на север и юг, и покачал головой.

– Эта река и это ущелье – ловушка для нас. Мы прижаты к горам.

– Мы уже решили, что идти вниз по течению бесполезно, – сказал Форестер. – Это чертовски далекий путь и, кроме того, мы, конечно, будем под контролем.

– А что может помешать им обойти нас этим путем и появиться здесь с фланга?

– Нет, пока они надеются починить мост, они этого делать не будут, – сказал Агиляр. – Коммунисты не супермены. Они ленивы так же, как и многие люди, и им не улыбается перспектива тащиться восемьдесят километров по горной местности. Это займет у них не меньше, чем четыре дня.

Палец Родэ переместился на карте к западу.

– Остаются горы, – сказал он.

Форестер обернулся и посмотрел на каменную стену и ледяные вершины за ними.

– Звучит страшновато, – заметил он. – Не думаю, чтобы сеньору Агиляру это было под силу.

– Я знаю, – сказал Родэ. – Он должен оставаться здесь. Но кто-то должен перейти через горы, чтобы привести сюда помощь.

– Давайте посмотрим, насколько это осуществимо, – сказал О'Хара. – Я должен был лететь через Пуэрто де лас Агилас. Это значит, что сначала нужно идти двадцать миль на север перед поворотом на запад к перевалу. И идти надо высоко, чтобы обойти это проклятое ущелье. Сам перевал не так уж труден. Всего четырнадцать тысяч футов.

– Значит, до долины Сантос всего около тридцати миль, – заметил Форестер. – Это если по прямой. Фактически же около пятидесяти.

– Есть другой путь, – сказал Родэ. Он указал на горы. – Этот хребет высок, но не очень широкий. Долина Сантос – за ним. Если провести прямую линию отсюда к Альтемиросу в долине, вы увидите, что это не больше, чем двадцать пять километров.

О'Хара склонился над картой и измерил расстояние.

– Вы правы. Около пятнадцати миль. Но там ведь сплошные вершины.

– Там есть перевал – в двух милях к северо-западу от рудника, – сказал Родэ. – У него нет названия, потому что никому не приходит в голову им пользоваться. Он находится на высоте примерно пять тысяч восемьсот метров.

Форестер быстро пересчитал:

– Ого! Девятнадцать тысяч футов.

– А как с отсутствием кислорода? Мы уже достаточно натерпелись с этим, – сказал О'Хара. – Можно пройти по этому перевалу без кислорода?

– Я проходил, – сказал Родэ. – Все дело в акклиматизации. Альпинистам это знакомо. Они находятся в лагере на определенной высоте, привыкают к ней, потом поднимаются в другой лагерь и проводят там несколько дней перед тем, как идти дальше. Так тело привыкает к изменяющимся условиям. – Он посмотрел на горы. – Если я завтра дойду до лагеря и проведу день там, потом поднимусь к руднику и еще день побуду там, я думаю, что смогу пройти через этот перевал.

– Нельзя идти одному, – сказал Форестер.

– Я пойду с вами, – быстро отреагировал О'Хара.

– Погодите-ка, разве вы альпинист?

– Нет, – сказал О'Хара.

– А я ходил в горы, в свое время. Это что-то да значит. – Форестер обратился к Родэ. – Не правда ли?

– Вы не должны идти один, Мигель, – занервничал Агиляр.

– Хорошо, – согласился Родэ. – Я возьму попутчика – вас. – Он кивнул в сторону Форестера и мрачно улыбнулся. – Но я вам обещаю, вы пожалеете об этом.

Форестер ухмыльнулся и сказал:

– Ну что же, Тим, вы остаетесь начальником гарнизона. У вас будет хлопот полон рот.

– Да, – заметил Родэ. – Нужно их задержать во что бы то ни стало. – К шуму реки прибавился какой-то новый звук. Родэ тотчас же подполз к своему наблюдательному пункту, затем кивнул О'Харе.

– Они завели машины – наверное, они уходят. – Но машины стояли на месте. – Что они там делают? – удивленно воскликнул Родэ.

– Они подзаряжают аккумуляторы, – сказал О'Хара, – им нужно быть уверенными, что ночью у них хватит энергии для освещения моста.

II

О'Хара и Агиляр пошли на помощь женщинам, а Родэ и Форестер остались наблюдать за мостом. Опасности того, что противник пересечет реку или предпримет какие-либо неожиданные действия, к счастью, не было. После того как было принято решение идти через горы, настроение Форестера изменилось. Он явно был доволен тем, что командирство целиком перешло к О'Харе. Он считал, что командовать должен кто-то один, и пусть им будет такой человек, как О'Хара.

О'Хара произвел мысленный осмотр "своей армии", и губы его искривились в усмешке. Старик и молодая девушка, два кабинетных ученых, пьяница и старая дева. И он сам – летчик-неудачник. На другой стороне реки – по крайней мере двадцать вооруженных человек, и кто его знает, сколько еще за ними. Когда он вспоминал, что перед ними коммунисты, его мускулы инстинктивно напрягались. Хотя это и были никчемные южноамериканские коммунисты, все же коммунисты!

"Что бы ни случилось, – думал он, – им не удастся схватить меня снова".

Бенедетта была необычно тиха, и О'Хара знал почему. Осознание того, что в тебя в первый раз в жизни стреляют, способно мгновенно лишить человека всех жизненных сил. В один момент начинаешь ощущать, что ты всего лишь мягкий мешок, наполненный газами и жидкостью, уязвимый и беззащитный перед стальными пулями, способными рвать и раскалывать твое бренное тело. Он вспомнил свой первый бой и почувствовал жалость к Бенедетте. По крайней мере, хоть как-то, но он был подготовлен к свисту пуль и разрывам снарядов.

Он оглядел каменистый склон.

– Интересно, есть ли здесь какая-нибудь пещера? – спросил О'Хара. Она бы нам сейчас очень пригодилась. – Он бросил взгляд на Бенедетту. – Пойдемте посмотрим.

Они пересекли дорогу и стали по диагонали подниматься по склону. Земля была покрыта камнями и галькой, идти было трудно. Ноги постоянно скользили и срывались, и смутная идея зародилась в голове у О'Хары.

Через некоторое время они разделились, О'Хара пошел влево, а девушка направо. Почти час они блуждали между камнями и скалами в поисках чего-нибудь, что дало бы им укрытие на ночь, хотя бы небольшое. О'Хара ничего не нашел и, услышав далекий зов Бенедетты, поспешил к ней.

То, что нашла Бенедетта, было не пещерой, а просто нагромождением камней. Громадный кусок скалы скатился сверху и застрял между двумя другими, образуя как бы крышу. О'Хара оценивающе осмотрел место и остался доволен. По крайней мерс, какое-то укрытие от дождя, снега и отчасти от ветра. Он вошел внутрь, осмотрелся и увидел там углубление.

– Вот и отлично, – заметил он. – Здесь можно держать воду. Баллонов двадцать поместится.

Он оглянулся и внимательно посмотрел на Бенедетту. Щеки ее порозовели от ходьбы, она выглядела значительно лучше. Он достал сигареты.

– Курите?

Она покачала головой.

– Прекрасно, – произнес он с удовлетворением. – Я на это надеялся. – Он посмотрел на пачку – там оставалось только одиннадцать штук. – Я, знаете ли, эгоист. Хочу оставить их для себя.

Он сел на камень, зажег сигару и жадно затянулся. Бенедетта села рядом.

– Я рада, что вы решили помочь моему дяде.

О'Хара усмехнулся.

– Так решили не все. Некоторых потребовалось убеждать. Но в конце концов голосование прошло успешно.

Она тихо поинтересовалась.

– Как вы думаете, есть ли у нас какие-нибудь шансы на спасение?

О'Хара закусил губу и некоторое время молчал. Потом сказал:

– Не хочу скрывать от вас правду. Думаю, у нас шансы мизерны. Если наши недруги прорвутся по мосту, у нас надежды не будет. Мы пока беззащитны. Есть, впрочем, один шанс. – Он повел рукой в сторону гор. – Если мы разделимся и разбежимся в разные стороны, им тоже придется разделиться. Местность здесь глухая, и кому-нибудь, может, удастся затеряться, а потом рассказать о том, что случилось с нами. Но это, конечно, слабое утешение.

– Зачем же вы тогда решили сражаться? – удивилась Бенедетта.

О'Хара хмыкнул:

– Армстронг привел более чем убедительные аргументы в пользу этого. – Он рассказал ей об их совещании и, заканчивая, сказал: – Но я все равно бы боролся. Эти парни, что на том берегу, мне не по душе. Мне не нравится, как они обращаются с людьми. Неважно, какого цвета у них кожа – белая, желтая или коричневая. Это одно племя.

– Сеньор Форестер говорил мне, что вы вместе с ним сражались в Корее, – сказала Бенедетта.

– Возможно. Очевидно, да, но я никогда его там не встречал.

– Там, наверное, было ужасно – вся эта война.

– Да нет, ничего, – сказал О'Хара. – Сама война – ничего. К ней привыкаешь. Привыкаешь, когда в тебя стреляют Человек ко всему может привыкнуть в конце концов. Только в этом случае войны вообще возможны. Люди приспосабливаются и начинают рассматривать самые ужасные вещи как вполне нормальные. Иначе они бы не выдержали.

Она кивнула.

– Я знаю. Посмотрите, вот, к примеру, мы. В нас стреляют, и Мигель стреляет в людей и не видит в этом ничего особенного.

– Ничего особенного в этом и нет, – резко сказал О'Хара. – Человек – существо воинственное. Это качество и сделало его царем над всей планетой. – Он скривил губы. – Может, это и удерживает его от еще более ужасных вещей. – Он вдруг засмеялся. – Боже мой, сейчас не время философствовать, оставим это Армстронгу.

– Вы сказали странную вещь, – сказала Бенедетта. – Вы сказали про Корею, что сама война – ничего особенного. Тогда что же было там плохого, если не сама война?

О'Хара смотрел куда-то вдаль.

– Я имел в виду бои. А когда они прекратились, когда я перестал воевать, когда не мог сражаться, мне стало плохо.

– Вы были в плену? В руках китайцев? Форестер что-то упоминал об этом.

О'Хара медленно проговорил:

– Я убивал людей на войне – в горячечном состоянии и, возможно, скоро это буду делать снова. Но эти негодяи-коммунисты делают такое с холодным расчетом, рассуждая об этом... Это выше моего... – Он раздраженно покачал головой. – Давайте не будем об этом.

Перед его мысленным взором внезапно предстало равнодушное тупое лицо китайского офицера, лейтенанта Фэнга. Это лицо неотступно преследовало его в снах и заставляло просыпаться среди ночи в холодном поту. Поэтому он и предпочитал сну тяжелое, без снов пьяное забытье. Он сказал:

– Поговорим о вас. Вы хорошо говорите по-английски. Где вы учились?

Она почувствовала, что ненароком коснулась запретной темы.

– Извините, что я так разволновала вас, сеньор О'Хара, – сказала она с раскаянием в голосе.

– Пустяки. Давайте только отставим сеньора О'Хара. Меня зовут Тим.

Она улыбнулась.

– Я училась в Соединенных Штатах, Тим. Дядя послал меня туда после переворота, устроенного Лопецом. – Она засмеялась. – Моя учительница английского была так похожа на мисс Понски.

– А, такая старая треска-энтузиастка, – сказал О'Хара. – Так. Значит, вас послал учиться дядя. А что же родители?

– Моя мать умерла очень рано, а отец... его расстрелял Лопец.

О'Хара вздохнул.

– Мы оба, кажется, бередим раны друг другу, Бенедетта. Извините.

Она печально взглянула на него.

– Так уж устроен мир, Тим.

Он мрачно согласился.

– Тот, кто думает, что в мире идет честная игра, просто дурак. Потому-то мы и попали в эту заварушку. Ну ладно, пошли назад.

Он погасил сигарету и аккуратно положил окурок в карман.

Бенедетта, поднимаясь, спросила:

– Вы думаете, эта идея сеньора Армстронга относительно арбалета осуществима?

– Не думаю, – выпалил О'Хара. – Мне кажется, Армстронг – романтик. Он изучает войны, которые прошли тысячи лет тому назад, и ни о чем другом думать не хочет. Знаете, этакий человек в башне из слоновой кости. Академик. В теории кровожаден, а когда увидит настоящую кровь, упадет в обморок. Кроме того, я думаю, он немного того. – Он покрутил пальцем у виска.

III

Пока Виллис рылся среди металлического хлама, Армстронг сидел, с клекотом посасывая свою пустую трубку. Сердце его колотилось, он слегка задыхался, хотя высота уже не действовала на него так, как в первый раз, когда они ночевали в этом лагере. Он прокручивал в голове детали науки, которой занимался, – науки убивать без пороха. Он четко представлял себе расстояние, траекторию, проникающую способность снарядов, которые могут быть запущены из оружия, сделанного из металлических пластин и жгутов, и старался сопоставить свои мысленные диаграммы с имевшимся в мастерской материалом.

Он посмотрел вверх, на стропила, и новая идея осенила его, но он пока отбросил ее в сторону – первым делом надо было заняться арбалетом.

Виллис наконец-то распрямился, держа в руках плоскую пружину.

– Это часть автомобильной рессоры. Подойдет?

Армстронг взял ее, попытался согнуть и нашел, что она очень упругая.

– Сильная штука, – сказал он. – Сильнее, чем все, что использовалось в средние века. Из этого выйдет мощное оружие. Пожалуй, даже слишком, – только нам бы исхитриться натянуть его.

– Давайте еще раз все обдумаем как следует, – сказал Виллис.

Армстронг стал делать наброски на клочке бумаги.

– Для легких спортивных луков использовались костяные рычаги, но для оружия, которое мы собираемся делать, это не подойдет. Тяжелые военные арбалеты натягивали двумя способами – с помощью специального шкивного устройства, которое во время стрельбы снималось, или воротом с системой блоков, встроенным в арбалет.

Виллис смотрел на грубые наброски Армстронга и кивал в знак согласия.

– Нам надо ориентироваться на ворот, – заметил он. – Ту, другую штуку, нам трудно будет сделать. А в случае необходимости можно чуть ослабить пружину, сточив ее. – Он оглянулся. – А где же Пибоди?

– Не знаю, – сказал Армстронг. – Давайте продолжать.

– Нет, нам надо его найти, – сказал Виллис. – Его мы поставим на изготовление стрел, это сравнительно нетрудная работа.

– Не стрел, а болванок, или пик, – педантично поправил его Армстронг.

– Все равно, как их называть, надо поскорее заняться ими.

Они обнаружили Пибоди в одном из сараев, где он подогревал на огне банку с бобами. Нехотя он пошел за ними в мастерскую, и они приступили к работе. Армстронг был в восторге от Виллиса, чьи искусные руки могли из какой-то металлической ерунды сотворять необходимые детали. Они нашли также старое точило, которое оказалось наиболее эффективным режущим инструментом, хотя для работы с ним требовалась уйма физической энергии. Они крутили ручку попеременно: Армстронг, обливаясь потом и выбиваясь из сил, Виллис молча и сосредоточенно и Пибоди, выплескивая проклятия и ругательства.

Они оторвали от стен электропроводку и освободили кабель от защитных трубок. Затем разрезали металлические полосы на части и пробили в них отверстия для болтов. Руки их занемели от холода и покрылись ссадинами и порезами.

Так они проработали всю ночь, и, когда стало светать, Армстронг взял в руки готовое оружие и осмотрел его с некоторым удивлением.

– Это не совсем то, что я представлял себе, – сказал он, – го, думаю, работать оно будет. – Он устало потер глаза. – Пойду отнесу его поскорее вниз.

Виллис привалился к стене мастерской.

– У меня есть идея, как усовершенствовать эту штуку. Но сначала я должен поесть и поспать. – Его голос стал затихать, глаза быстро слипались.

– Я поем внизу, – отозвался Армстронг и, взвалив на плечи арбалет, вышел наружу.

IV

В течение всей ночи противник освещал мост автомобильными фарами, и о попытке какой-либо вылазки в его сторону не могло быть и речи. Но и те не появлялись на мосту, опасаясь получить пулю из глубины ночи.

Форестер с презрением заметил:

– Вот дураки. Если мы не можем попасть в них днем, то тем более не сможем и ночью. Если бы они что-нибудь соображали, они бы постарались вызвать огонь на себя и засекли бы нашего стрелка. А тогда его можно было бы изрешетить пулями.

Но днем работа на мосту продолжилась, и там уже меньше боялись обстрела. Стало ясно, что опасность быть подстреленным довольно мала и только случайный удачный выстрел мог бы попасть в цель. К утру у Родэ оставалось всего шесть патронов, а на мосту уже было девять новых досок.

К девяти часам Родэ истратил еще две пули, и в этот момент появился Армстронг со своим оружием.

– Вот, – сказал он, – это арбалет. – Он потер воспаленные, покрасневшие глаза.

– Господи, как вы быстро управились! – сказал О'Хара.

– Мы работали всю ночь. Надо ведь было торопиться, – заметил Армстронг.

– Ну и как эта штука работает? – спросил О'Хара, с любопытством разглядывая арбалет.

– Вот эта металлическая петля – так называемое стремя. Вы кладете его на землю и ставите в него ногу. Затем берете вот этот крюк на шнуре и, зацепив им тетиву, крутите эту ручку. Тетива натягивается, пока не доходит до спускового механизма, где она закрепляется. В эту трубку вставляется болванка, и арбалет готов к стрельбе. Нажимайте спусковой крючок, и тетива освободится.

О'Хара взял арбалет в руки. Он показался ему довольно тяжелым. Лук был сделан из автомобильной рессоры, а тетива представляла собой жилу, скрученную из пяти электропроводов. Такая же жила, только из трех проводов, использовалась и в натягивающем устройстве. Спусковой крючок был сделан из дерева. Это было торжество импровизации и выдумки.

– Пришлось немного ослабить пружину, – пояснил Армстронг. – Но все равно у нее достаточная упругость. Вот – болванка, мы изготовили их дюжину.

Болванкой служил кусок ржавого арматурного железа, три восьмых дюйма в диаметре и пятнадцать дюймов в длину. Один конец был заострен, и на другом прикреплено грубое оперение, сделанное из жестяных банок из-под молока. Она была весьма тяжелой.

– Как насчет дальности? – спросил О'Хара.

– Думаю, что она даже больше, чем я первоначально рассчитывал. Болванка тяжелее средневековых стрел – те делались из дерева, только наконечник был металлический, но лук у нас получился очень мощный. Может, попробуем?

О'Хара поставил свою ногу в петлю и начал крутить ручку. Это оказалось труднее, чем он предполагал – лук оказался очень упругим. Он вложил болванку в трубку и сказал:

– Ну, во что же будем стрелять?

– Может, в тот склон?

Они выбрали место на склоне ярдов в шестидесяти от них. О'Хара поднял арбалет, но Армстронг остановил его.

– Попробуйте лежа, так, как мы будем стрелять. Траектория очень пологая, так что у вас трудностей с прицелом не будет. Потом мы приладим прицел. – И он достал из кармана приспособление, сделанное из проволоки.

О'Хара улегся поудобнее на землю и плотно прижал грубый деревянный приклад к плечу. Он посмотрел в трубу и прицелился в коричневую полоску земли на склоне. Затем нажал на спусковой крючок. Арбалет сильно ударил его в плечо, и почти тут же на склоне брызнул фонтанчик земли.

– Ничего себе, – сказал он, вставая и потирая ушибленное плечо, – какой прыткий.

Армстронг слегка улыбнулся.

– Пошли принесем обратно болванку.

Они прошли к склону, но болванки там не нашли.

– Она же попала сюда, – с недоумением спросил О'Хара, – я сам видел.

– Я же говорил вам, что это мощное оружие, – заметил Армстронг, рассмеявшись. – Вот она.

О'Хара издал удивленный возглас, когда понял, что имеет в виду Армстронг. Болванка полностью ушла в землю и была почти не видна. Пока Армстронг выкапывал ее, О'Хара сказал:

– Нам надо поупражняться с этой штукой и выяснить, кто самый лучший стрелок. – Он посмотрел на Армстронга. – Пойдите-ка немного поспите. Вы выглядите совсем измученным.

– Я пока подожду. Надо еще посмотреть, как работает арбалет. Может быть, придется что-нибудь подкорректировать. Виллис сейчас делает еще один. Он там кое-что усовершенствует. А Пибоди изготовляет болванки. – Армстронг выпрямился с болванкой в руках. – Мне еще надо наладить прицел.

Они все начали упражняться в стрельбе из арбалета, и лучшим стрелком оказалась мисс Понски, что в конце концов было не удивительно. Вторым шел Форестер, а О'Хара – третьим. От стрельбы плечо мисс Понски заболело, но она сделала себе мягкую подушечку и продолжала стрелять, уложив восемь стрел из десяти точно в двенадцатидюймовый круг.

– У нее не хватает сил натягивать его, – заметил Форестер. – Но спускает она его бесподобно.

– Это все решает, – сказал О'Хара. – Она будет первой, кто атакует врага, конечно, если она сама согласиться. – Он повернулся к ней и улыбнулся. – Похоже, что вам предстоит начинать нашу битву. Согласны?

Ее лицо побледнело, нос еще более заострился.

– О! – воскликнула она в смятении. – Вы думаете, я смогу это сделать?

– Они положили еще четыре доски, – тихо заметил О'Хара. – А патроны Родэ должен беречь, их осталось всего четыре. Вы наша последняя надежда, ведь вы – наш лучший стрелок.

Она постаралась взять себя в руки и решительно вздернула подбородок.

– Хорошо, – сказала она. – Я постараюсь.

– Отлично! Пойдите взгляните на мост. Надо поточнее определить расстояние и, может быть, еще поупражняться на этой дистанции.

Он отвел ее туда, где лежал Родэ.

– Мисс Понски будет стрелять из арбалета, – сказал он.

Родэ повернул голову и взглянул на них с интересом.

– Что, он работает?

– И дальность, и скорость вполне приличны, – сказал О'Хара. – Он должен работать хорошо.

Он сосредоточил все внимание на мост. Два человека только что принесли еще одну доску и уходили. Проем в мосту заметно уменьшился, и скоро должен был наступить момент, когда кто-нибудь смог бы перепрыгнуть через него.

– Когда будете стрелять, цельтесь в ближнего из них, – сказал О'Хара. – Вы прикинули, какое здесь расстояние?

Мисс Понски задумалась.

– Чуть меньше, чем та дистанция, на которой я практиковалась. Полагаю, что я готова. – Голос ее слегка дрожал.

О'Хара посмотрел на нее.

– Это необходимо сделать, мисс Понски. Помните о том, что произошло с миссис Кофлин. И представьте себе то, что они сделают с нами, если им удастся перейти через реку.

– Со мной все будет в порядке, – почти прошептала она.

О'Хара удовлетворенно кивнул.

– Ложитесь на место Родэ. Я буду немного поодаль. Не торопитесь, спешить некуда. Представьте себе, что вы стреляете по мишени на обычной тренировке.

Форестер уже натянул арбалет и передал его мисс Понски. Она вложила болванку, легла на живот и заняла удобное положение. О'Хара подождал, пока она устроится, потом пошел в сторону вдоль ущелья. Оглянувшись, увидел Форестера, который что-то говорил Армстронгу, растянувшемуся на земле.

Он выбрал подходящее место и стал ждать. Вскоре появились те же двое с новой доской. Они ползли по мосту, толкая перед собой доску, пока не добрались до дыры, и там стали прилаживать доску к тросам.

Сердце О'Хары бешено колотилось, ожидание становилось мучительным. Он стал рассматривать ближайшего к нему человека. На нем была кожаная куртка, такая же, как у него самого. Потом посмотрел на доски, стараясь оценить, сколько им еще осталось работать. О'Хара сжал кулаки.

– Ну же! Ну! – прошептал он. – Ради Бога, стреляй!

Он не слышал звука спускаемой тетивы, но увидел, как металлический стержень ударил человека в кожаной куртке в грудь и тут же вылез на спине между лопаток. Сквозь шум реки донесся слабый вскрик. Ноги человека конвульсивно задергались, руки протянулись вперед в каком-то почти умоляющем жесте, затем он завалился на бок, скатился клубком с моста и упал в ревущую внизу реку.

Другой человек сначала в нерешительности остановился и вдруг побежал к берегу, в страхе оглядываясь иногда назад. Мост под его ногами заходил ходуном. Когда он присоединился к стоявшей там группе, послышался смутный гул голосов, и все отчаянно зажестикулировали. О'Хара видел, как человек показывал себе на спину, а тот, к кому он обращался, ему явно не верил. Он слегка улыбнулся. Действительно, в это было трудновато поверить.

Он осторожно встал и побежал к тому месту, откуда стреляла мисс Понски. Она лежала на земле, и ее тело сотрясалось от рыданий. Форестер стоял, склонившись над ней.

– Ничего, мисс Понски, – уговаривал он. – Это необходимо было сделать.

– Но я убила человека, – с трудом проговорила она. – Я загубила чью-то жизнь.

Форестер поднял ее и увел, не переставая утешать. О'Хара взял в руки арбалет.

– Секретное оружие! – проговорил он в восхищении. – Ни шума, ни вспышки. Просто дзинь – и все. – Он рассмеялся. – Они так и не поняли, в чем дело, во всяком случае, до конца. Армстронг, вы чертовски гениальный малый!

Но Армстронг в это время уже крепко спал.

V

В это утро противник больше не предпринимал попыток ремонта моста. Вместо этого они начали неторопливо и методично обстреливать камни и скалы на другом берегу реки в надежде случайно попасть в кого-нибудь. О'Хара отвел всех, включая Родэ, назад, в безопасное место. Затем он взял у Бенедетты маленькое зеркало и соорудил что-то вроде перископа. Он поставил его таким образом, чтобы наблюдатель мог, лежа в укрытии на спине, видеть то, что происходит на мосту. Зеркало находилось в тени и не должно было давать бликов. Форестер дежурил первым.

О'Хара сказал:

– Если они опять появятся на мосту, стреляйте из пистолета. Но только один раз. Мы их ввели в заблуждение. Они так толком и не знают, сам ли тот парень свалился с моста, или в него стреляли, или еще что-то произошло. Выстрела ведь они не слышали. Мы-то знаем в чем дело, и тот, другой, тоже знает, но они ему явно не поверили. Они там горячо спорили по этому поводу. Во всяком случае, они сейчас поостерегутся выходить на мост, а если и выйдут, выстрел охладит их пыл.

Форестер проверил пистолет и мрачно посмотрел на четыре оставшихся патрона.

– Я буду чувствовать себя негодным солдатом, за один раз выпаливающим четверть боезапаса.

– Ничего не поделаешь, – сказал О'Хара. – Они ведь не знают, сколько у нас патронов. Арбалет – наше секретное оружие, и мы должны использовать его наилучшим образом. У меня есть кое-что па уме, но я хочу подождать, когда будет готов второй арбалет. – Он сделал паузу. – Как вы думаете, сколько там людей?

– Я пробовал подсчитать, – ответил Форестер. – По-моему, двадцать три человека. Крупный малый с бородой, как у Кастро, наверное, командир. Он в какой-то форме защитного цвета. – Он задумчиво потер подбородок. – По-моему, это кубинский специалист.

– Я понаблюдаю за ним, – сказал О'Хара. – Может, нам удастся пришпилить его, остальные сами уберутся восвояси.

– Может быть, – иронически согласился Форестер.

О'Хара вернулся в лагерь, который они перенесли в каменное убежище на склоне. Здесь они чувствовали себя в большей безопасности, но О'Хара прекрасно понимал, что, если противник переберется на эту сторону, особой надежды спастись в этом укрытии у них нет. Его можно было легко обойти по дороге и взять в полукольцо. О'Хара мучительно напрягал мозг в поисках возможности как-то блокировать дорогу, но ничего не находил.

Все равно здесь лучше, чем на берегу озерца у дороги. Правда, большая проблема – отсутствие здесь воды, но они запасли галлонов двадцать пять в каменной выемке, постепенно натаскав туда воду из озерца с помощью бидона.

Тем временем истерика у мисс Понски прошла, но ею овладела грусть. Она была необычно тиха, погружена в себя и неразговорчива. Она помогала носить воду, перетаскивать в новое место еду и вещи, но делала все это механически и безразлично. Агиляру все это не нравилось.

– Это не дело, – сказал он хмуро. – Не дело, чтобы такая женщина, как мисс Понски, участвовала в подобных вещах.

О'Хара взорвался.

– Черт возьми, не мы же эти вещи начали. Кофлины мертвы, Бенедетту чуть не убили, не говоря уже обо мне. Я постараюсь не допустить такого в будущем, но она – лучший стрелок из нас, а мы боремся за свои жизни.

– Вы солдат, – сказал Агиляр. – Я все жду, когда вы скажете, как Наполеон, что, дескать, нельзя приготовить омлет, не разбивая яиц. – В его голосе слышался легкий сарказм.

О'Хара пропустил это замечание мимо ушей.

– Мы все должны начать тренироваться в стрельбе из лука. Пока у нас еще есть время.

Агиляр коснулся его руки.

– Сеньор О'Хара, может быть, если я сдамся этим людям, они успокоятся?

О'Хара пристально посмотрел на него.

– Вы же знаете, что нет. Они нас не отпустят, мы слишком много видели.

Агиляр согласно кивнул.

– Я знаю. – Он слегка юмористически пожал плечами. – Я хотел, чтобы вы лишний раз убедили меня в этом. И вы убедили. Я очень сожалею, что все это свалилось на невинных людей из-за меня. – О'Хара нетерпеливо хмыкнул, и Агиляр продолжал:

– Наступают времена, когда политик передает дела солдату – когда от насилия уже никуда не уйти. Вот сейчас и я должен прекратить быть политиком и стать солдатом. Я тоже хочу научиться хорошо стрелять из лука, сеньор О'Хара.

– На вашем месте я бы не брал на себя слишком много, – сказал О'Хара. – Вы должны экономить силы на случай, если нам придется уходить. Вы не в такой уж хорошей физической форме, знаете ли.

Агиляр резко ответил:

– Сеньор, я буду делать то, что считаю необходимым.

О'Хара ничего не сказал ему, чувствуя, что задел испано-латиноамериканскую гордость. Он просто кивнул в ответ и пошел поговорить с мисс Понски.

Она стояла на коленях перед керогазом и как будто сосредоточенно наблюдала за тем, как кипит вода в котелке. Но выражение глаз было отсутствующим. О'Хара знал, что стоит перед ее внутренним взором – металлическая болванка, чудовищным образом появившаяся из спины человека.

Он присел на корточки рядом с ней, но она, казалось, даже не заметила его. Заговорил мягко, почти нежно, стараясь найти какое-нибудь разумное объяснение убийству человека. С большой неохотой он извлек из своей памяти собственные переживания, те, которые хотел бы навсегда забыть. Он говорил ей:

– Убийство человека – ужасная вещь, мисс Понски. Я знаю по собственному опыту. И я чувствовал себя скверно после этого очень долго. В первый раз, когда я подбил вражеский истребитель в Корее, я следовал за ним некоторое время – опасная вещь, но я был молод и неопытен. Охваченный пламенем "Миг" пошел вниз, мисс Понски, катапульта не сработала, и летчик, открыв кабину, выбросился в поток встречного воздуха. Был ли этот поступок смелым или отчаянным, я не знаю. Он падал на землю – маленький вращающийся темный комок. Его парашют не раскрылся, и я понял, что это – мертвец. – О'Хара облизал языком губы.

– Я чувствовал себя скверно, мисс Понски. Меня просто выворачивало всего наизнанку. Но я подумал, что этот человек собирался убить меня, и почти осуществил это. Мой самолет был во многих местах прошит пулями, и я прямо-таки грохнулся на полосу на аэродроме. Мне повезло – я провел в госпитале всего три недели. Обдумывая потом все это, я решил, что вопрос стоял так: либо он, либо я. Судьба улыбнулась мне. Не знаю, переживал бы он, если в убил меня. Думаю, что едва ли. Эти люди воспитаны в духе пренебрежения к жизни. – Он пристально посмотрел на нее. – Те, кто сейчас там, за рекой, такие же, с кем я сражался в Корее. Неважно, что у них другой цвет кожи. Мы бы не стали ввязываться с ними в драку, если бы они спокойно отпустили нас на свободу. Но они этого не сделают, мисс Понски. Значит, опять та же проблема: кто кого. Проигравший отправляется к дьяволу. И то, что вы сделали, оправдано, мисс Понски. Быть может, этим вы спасли наши жизни и жизнь народа этой страны. Кто знает?

Он замолчал, и она, повернувшись к нему, сказала нетвердым хриплым голосом:

– Я глупая старая женщина, мистер О'Хара. Годами я, как и многие другие в Америке, говорила громкие слова о том, что надо бороться против коммунистов, но сама я ничего для этого не делала. Да, мы, американские женщины, с криками "ура" провожали наших ребят, отправлявшихся на войну. Самые кровожадные люди – это те, кто сам не сражается. А когда дело доходит до того, чтобы убивать самому, просто ужасно, мистер О'Хара.

– Я знаю, – ответил он. – И единственное, что может как-то оправдать это, мысль о том, что, если не убьешь ты, убьют тебя. В конце концов, речь идет о жизненном выборе.

– Я осознаю это, мистер О'Хара, – сказала она. – Со мной все будет в порядке.

– Меня зовут Тим, – сказал он. – Англичане не очень любят называть друг друга по именам, но мы, ирландцы, смотрим на это иначе.

Она улыбнулась ему тонкой, дрожащей улыбкой.

– А я Дженнифер.

– Хорошо, Дженни, я постараюсь больше не ставить вас в такое положение.

Она отвернулась и сказала сдавленным голосом:

– Я сейчас заплачу. – Она вдруг резко вскочила и выбежала из убежища.

– Вы хорошо говорили, Тим, – сказала Бенедетта за спиной О'Хары.

Он повернулся и посмотрел на нее сумрачно.

– Да?! Вселить уверенность – моя обязанность. – Он встал и начал разминать ноги. – Пошли тренироваться с арбалетом.

VI

Остаток дня они провели в стрельбе из арбалета, приспосабливаясь к различным дистанциям и внося коррективы на ветер. Мисс Понски, несмотря на свои натянутые, как струны, нервы, держалась мужественно и руководила учением. Успехи в стрельбе были довольно значительными.

О'Хара отправился к ущелью и постарался вычислить расстояние до грузовиков с точностью до фута. Вернувшись, он отметил на земле дистанцию, равную ста восьми ярдам, и велел всем потренироваться на ней. Он обратился к Бенедетте:

– Назначаю вас моим начальником штаба – это что-то вроде почетного секретаря при генерале. Есть у вас бумага и карандаш?

Улыбнувшись, она кивнула. Он продиктовал ей около дюжины пунктов, которые надлежало выполнить.

– Следите за тем, чтобы все было исполнено, – сказал он. – Мы сейчас слишком много чего должны держать в голове, и, когда мы начнем действовать, я могу забыть о чем-нибудь важном.

Он попросил Агиляра привязать пучки тряпок к пяти-шести болванкам и затем стал стрелять, чтобы посмотреть, какое влияние тряпки оказывают на точность стрельбы. Особой разницы он не заметил, и, смочив тряпки в керосине, поджег их прямо перед выстрелом. Когда болванка долетела до цели, пламя погасло.

О'Хара чертыхнулся и продолжал свои опыты, давая тряпке разгореться посильнее. Ценой обожженного лица ему удалось добиться того, чтобы огонь был доставлен к цели и продолжал там гореть.

– Мы сделаем это днем, – объявил он. – Ночью это слишком опасно: они засекут огонь прежде, чем мы выстрелим. – Он посмотрел на солнце. – Начнем завтра. Нам выгоднее потянуть время.

Было уже за полдень, когда противник вновь решился выйти на мост. Родэ, который, выспавшись, сменил Форестера, выстрелил. Люди побежали с моста. Родэ стрелял из пистолета еще раз перед закатом, а потом О'Хара велел ему поберечь оставшиеся два патрона.

– Они нам еще понадобятся, – сказал он.

Противнику удалось уложить в этот день еще три доски. Ночью продолжали освещать мост, но на нем никто из людей так и не появился.

I

Форестер проснулся на рассвете. После глубокого и спокойного сна он чувствовал себя хорошо отдохнувшим. По указанию О'Хары он и Родэ были сняты с ночного дежурства и должны были хорошо выспаться. В этот день им предстояло уйти к заброшенному лагерю, адаптироваться там, а на другой день подняться к руднику.

Он посмотрел на снежные вершины гор, и его вдруг охватил озноб. Он солгал О'Харе, когда сказал, что занимался альпинизмом. Самая большая высота, на которую он поднимался, да и то на лифте, был последний этаж знаменитого небоскреба Эмпайр Стейт Билдинга.

Вершины ослепительно сверкали на солнце, и Форестер, зажмурившись, пытался рассмотреть, где находится перевал, о котором говорил Родэ. Родэ тогда заметил, что Форестер еще пожалеет о своем согласии, и, по всей видимости, был прав: он не производил впечатления человека, склонного к преувеличениям.

Умывшись, Форестер пошел к мосту. На мосту был Армстронг, лежавший на спине под зеркальцем. Поминутно глядя в него, он что-то чертил на бумаге огрызком карандаша. При виде Форестера махнул рукой и сказал:

– Все тихо. Они только что выключили фары.

Форестер взглянул на листок бумаги: на нем было изображено что-то вроде химического уравнения. Спросил наугад:

– Это что, формула справедливости?

Армстронг встрепенулся, потом удовлетворенно улыбнулся:

– Сэр, вы дали совершенно точное определение.

Форестер не стал продолжать. "Армстронг все же немного того, – подумал он. Умница, но с заскоками. Его арбалет оказался-таки оружием, но, чтобы додуматься до такого, надо быть немного сумасшедшим". Он улыбнулся Армстронгу и отполз в сторону, на место, откуда мост хорошо просматривался.

Когда он увидел, насколько сузился проем, у него вдруг перехватило дыхание. Может быть, ему и не придется переходить через горы, а предстоит сражаться здесь и умереть. Он понял, что к полудню мост будет почти готов и можно будет перепрыгнуть на другую его сторону, и О'Харе надо готовиться к неприятному сюрпризу. Но О'Хара был, кажется, спокоен, уповал на какой-то план, и Форестеру оставалось лишь надеяться на то, что, дай Бог, этот план окажется вполне осуществимым.

Когда он вернулся в каменное убежище, там уже находился Виллис, спустившийся из лагеря. Он притащил с собой волокушу, с которой как раз снимали поклажу. Там были продукты, несколько одеял и еще один арбалет.

– Этот заряжается быстрее. – Он показывал арбалет О'Харе. – Я кое-что вставил в ворот, и натягивать теперь его легче. А как работает тот лук?

– Здорово, – ответил О'Хара. – Он уже сразил одного.

Виллис слегка побледнел, и щетина на его щеках, казалось, встопорщилась. Форестер мрачно улыбнулся. Так всегда бывает с теми, кто работает в тыловой тиши, а потом невзначай узнает о результатах своего рукоделия.

О'Хара обернулся к Форестеру.

– Как только они вновь начнут работу на мосту, мы преподнесем им сюрприз. Самое время вставить им фитиль. Сначала мы позавтракаем, а потом двинемся к мосту. Вы повремените немного, посмотрите на спектакль и сразу же выходите. – Он повернулся к мисс Понски. – Дженни, не помогайте нам с завтраком. У вас сегодня бенефис. Возьмите арбалет и потренируйтесь еще немного. – Видя, как она побледнела, он улыбнулся и успокоил: – Сегодня вы будете стрелять по неподвижному неодушевленному предмету.

Форестер спросил у Виллиса:

– А где Пибоди?

– Остался в лагере. Изготавливает болванки.

– Он вам доставлял неприятности?

На губах Виллиса промелькнула улыбка.

– Он ленивая свинья, но пара ударов по заднице исправили дело, – сказал он неожиданно грубо. – А где Армстронг?

– На вахте у моста.

Виллис потер шершавый подбородок.

– У этого человека есть идеи, – сказал он. – Он один прямо-таки целый манхэттенский проект. Мне надо поговорить с ним.

И направился вниз, а Форестер подошел к Родэ, который о чем-то по-испански говорил с Бенедеттой и Агиляром.

– Что мы возьмем с собой? – спросил он.

– Отсюда – ничего. Все, что нам нужно, возьмем в лагере. Но поклажи будет немного. Мы должны идти налегке.

О'Хара оторвал глаза от банки с говядиной, которую он открывал.

Возьмите теплые вещи. Я вам дам свою кожаную куртку.

– Благодарю, – ответил Форестер.

О'Хара осклабился:

– И, пожалуй, захватите пальто из викуньи для своего босса. Оно ему может понадобиться. В Нью-Йорке, говорят, становится холодно.

Форестер улыбнулся и взял банку с подогретой тушенкой.

– Сомневаюсь, что оно ему сильно понравится, – сказал он лаконично.

Они закончили завтрак, и в это время прибежал Виллис.

– Они начали работать! – прокричал он. – Армстронг спрашивает, нужно ли ему стрелять.

– Нет, черт возьми, – сказал О'Хара. – У нас осталось только две пули. – Он повернулся к Родэ. – Пойдите вниз, возьмите у Армстронга пистолет и найдите удобное место для стрельбы. Ложитесь там, но не стреляйте, пока я не дам команду.

Родэ помчался вниз, а О'Хара велел всем собраться вокруг него.

– Где Дженни? – спросил он.

– Я здесь, – раздался голос из глубины убежища.

– Идите сюда, Дженни. Вы сейчас самая важная фигура. – О'Хара сел на корточки и острым камнем начертил на земле две параллельные прямые. – Вот ущелье, вот мост. Вот дорога. Она идет по мосту и на другом берегу резко сворачивает и идет вдоль реки. – Он положил на свою схему камешек. – Недалеко от моста стоит джип, за ним – другой. Они развернуты так, чтобы освещать фарами мост. За вторым джипом стоит грузовик, наполовину заполненный досками. – О'Хара положил камень побольше. – Дальше там еще несколько машин, но они нас сейчас не интересуют. Дальше. Что происходит здесь? Мигель будет находиться вот там, выше моста по течению. Он сделает выстрел в сторону людей на мосту. Он не попадет – до сих пор ему это не удавалось, но это неважно. Выстрел их напугает и отвлечет их внимание – это все, что нам нужно. Дженни будет здесь, ниже моста и прямо против грузовика. Расстояние сто восемь ярдов. Дженни хорошо натренирована на этой дистанции. Как только она услышит выстрел, она стреляет по бензобаку грузовика. – Он взглянул на Форестера. – Вы размещаетесь сразу за Дженни. После выстрела она передает вам арбалет и говорит, попала она или нет. Если нет, вы натягиваете тетиву, заряжаете арбалет и возвращаете его Дженни, и она снова стреляет. Если она попала, вы натягиваете его, бежите туда, где лежит Бенедетта, и отдаете арбалет ей – взведенный, но не заряженный. – Он положил еще один небольшой камень. – Я буду находиться рядом с Бенедеттой, впереди нее. У нее будет другой арбалет, заряженный огненной стрелой. – Он посмотрел на нее. – По моему сигналу зажигаете пропитанные керосином тряпки и передаете арбалет мне. Я стреляю по грузовику. Здесь нам нужно действовать быстро, и Форестер и Армстронг будут натягивать тетиву. А вы смотрите, когда будете передавать мне арбалет, чтобы тряпки хорошо горели. – Он встал и потянулся. – Всем все ясно?

– А мне что делать? – спросил Виллис.

– Все, кто непосредственно не участвует в операции, должны находиться в стороне и не мешать. – О'Хара сделал паузу. – Но будьте неподалеку, чтобы в случае чего прийти на помощь.

– У меня есть запасной шнур для тетивы, – сказал Виллис. – Давайте я осмотрю первый арбалет, все ли с ним в порядке.

– Давайте, – согласился О'Хара. – Еще есть вопросы?

Вопросов не было. Мисс Понски задрала голову с видом мрачной решимости. Бенедетта отправилась собирать стрелы, ответственность за которые лежала на ней.

Форестер просто сказал:

– Ну и ладно.

Однако, когда они шли вниз, он подошел к О'Харе, засомневался:

– План хорош, но вы сильно рискуете. Они могут увидеть огонь прежде, чем вы выстрелите. Они могут вас ликвидировать.

– На войне всегда приходится рисковать, – ответил О'Хара. – А мы воюем, чего уж там говорить. Это почти война, как всякая крупная стычка.

– Да, – задумчиво протянул Форестер. И, искоса глядя на О'Хару, предложил. – А может, мне сделать эти выстрелы?

О'Хара рассмеялся:

– Вы уходите с Родэ. Сами выбрали, так что исполняйте. Вы сказали, что я начальник гарнизона, вот и подчиняйтесь приказу.

Они подошли к ущелью. Находившийся там Армстронг спросил с любопытством:

– Ну и что?

– Виллис вам все расскажет, – сказал О'Хара. – Где Родэ?

– Вот там, – показал Армстронг.

О'Хара обратился к Форестеру.

– Подберите надежное место для Дженни. Чтобы ей удобно было стрелять.

И пошел к Родэ. Тот, как всегда, выбрал очень удачное место. О'Хара подполз к нему по-пластунски.

– Сколько они еще будут прилаживать эту доску? – спросил он.

– Минут пять, я думаю, – ответил Родэ и поднял пистолет, готовясь стрелять.

– Подождите, – резко остановил его О'Хара. – Когда они придут со следующей доской, дайте им пять минут и тогда стреляйте. У нас для них есть сюрприз.

Родэ поднял брови, но ничего не сказал. О'Хара посмотрел на массивный каменный надолб, который держал тросы, и сказал:

– Жаль, что эти опоры не деревянные, они прелестно бы горели. Зачем они сделали их такими громадными?

– Инки всегда строили капитально, – ответил Родэ.

– Так это что, работа инков? – с изумлением спросил О'Хара.

Родэ кивнул.

– Этот мост существовал здесь еще до прихода испанцев. Он требует постоянного ремонта, но эти надолбы – на века.

– Да уж, черт возьми! – воскликнул О'Хара. – Но я не понимаю, зачем им понадобился мост здесь, посреди ничего.

– Инки делали много странных вещей, – сказал Родэ. – Если мне память не изменяет, месторождение руды здесь было найдено благодаря оставшимся от инков следам. Если они добывали здесь металл, то мост им просто необходим был.

О'Хара продолжал наблюдать за людьми на том берегу. Он отыскал среди них человека с бородой, в униформе и с пистолетом на боку, которого Форестер определил как командира. Он расхаживал, раздавая приказы направо и налево, и после его криков люди начинали суетиться быстрее. О'Хара увидел, что они совершенно не заботятся о каком-либо укрытии, и ухмыльнулся. В самом деле, никто из них до сих пор не был подстрелен – не считая одного – того, на мосту. Но сейчас они кое-что получат. Он обратился к Родэ:

– Ну, вы знаете, что делать. Оставайтесь, а я пойду займусь другими приготовлениями.

Он осторожно отполз назад и под прикрытием камней пошел к остальным членам группы. Небольшое открытое пространство он пересек бегом.

– Я буду располагаться здесь, – сказал он Бенедетте. – Приготовьтесь. Спички при вас?

– У меня зажигалка сеньора Форестера.

– Прекрасно. Когда начнем, держите ее зажженной. Я пойду навещу Дженни и сейчас же назад.

Мисс Понски вместе с Форестером находилась поодаль. Глаза у нее сверкали, она была слегка возбуждена, и О'Хара знал, что с ней все будет нормально, поскольку ей не придется никого убивать. Она только произведет подготовку к этому, а убивать предстоит ему.

– Ну что, посмотрели? – спросил он.

– Да. Бензобак – это тот цилиндр, что укреплен под грузовиком.

– Правильно. Хорошая, удобная цель. Но постарайтесь, чтобы стрела попала в него под прямым углом, а то она может соскользнуть.

– Я все сделаю, как надо, – сказала она не без гордости.

– Они только что положили очередную доску. Когда они начнут укреплять следующую, Родэ подождет пять минут и выстрелит. Это сигнал для вас.

Она улыбнулась ему.

– Не беспокойтесь, Тим. Я буду предельно внимательной.

Форестер сказал:

– Я буду наблюдать за ними. Когда они понесут доску, Дженни должна занять исходное положение.

– Хорошо, – одобрил О'Хара и пошел назад к Бенедетте.

Армстронг уже натягивал арбалет, а Бенедетта только что завершила подготовку к стрельбе. Они были воткнуты в землю полукругом – несколько болванок ко второму арбалету. При виде О'Хары она подняла вверх бидон и сказала:

– Это наш последний керосин. На чем же мы будем готовить пищу?

О'Хара улыбнулся, услышав такой домашний, будничный и мало подходивший к ситуации вопрос. Виллис сказал:

– Там, наверху, его еще много, мы нашли несколько бочек.

– Неужели?! – удивился О'Хара. – Это дает нам неограниченные возможности.

Он забрался на свое место среди камней и стал думать над тем, как можно использовать сорокагаллонную бочку с керосином. Но в это время на мосту появились двое с доской, и он сосредоточился на них. "Всему свое время, парень, всему свое время", – сказал он сам себе.

Он повернул голову и увидел стоящую ниже Бенедетту.

– Пять минут, – сказал он.

Раздался щелчок – Бенедетта пробовала зажигалку, а О'Хара все свое внимание направил на другую сторону ущелья. Время тянулось медленно, и он почувствовал, как вспотели его ладони. Он вытер их о рубашку, и тут ему неожиданно пришлось выругаться: перед грузовиком появился человек и встал прямо перед бензобаком.

– Бога ради, отойди, – умоляюще прошептал О'Хара.

Он знал, что мисс Понски тоже видит этого человека и вряд ли у нее хватит мужества сейчас выстрелить.

"Черт побери, следовало обо всем поведать Родэ", – подумал он. Родэ ничего не знает об арбалете и выстрелит, как ему было сказано, и ему нет дела до того, кто где там стоит. О'Хара заскрежетал зубами, видя, как человек перед грузовиком, невысокий, типичный индеец, неторопливо достал сигарету, небрежно зажег о борт машины спичку и стал прикуривать.

Родэ выстрелил, и на мосту поднялся крик. Человек у грузовика на мгновение замер, а потом побежал. О'Хара больше за ним не следил – главное, что он отошел от бензобака, и в него он впился глазами. Послышался глухой щелчок, и через мгновение на баке появилось темное пятно, а сам бак заходил ходуном.

Мисс Понски сделала свое дело!

О'Хара вытер обильный пот со лба и стал до боли в глазах всматриваться в грузовик. Что там, действительно ли из бака потек бензин, образуя лужу на дороге, или ему это только кажется? Как жаль, что у них не было бинокля!

Любители пострелять на другом берегу реки уже открыли обильный, но по-прежнему бесполезный огонь. О'Хара, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжал пристально наблюдать. Тот самый индеец вернулся к грузовику и уставился на него в потрясении. Он наклонился, заглянул вниз и вдруг завопил и замахал руками.

О'Хара повернулся к Бенедетте и щелкнул пальцами. Та немедленно зажгла тряпки на болванке, уже лежавшей в арбалете. Пока они как следует разгорались, О'Хара в нетерпении молотил кулаком по камню. Но делать было нечего: он уже знал, что неразгоревшийся факел в полете потухнет. Бенедетта резким движением передала ему арбалет, и пламя опалило ему лицо.

В это время к человеку у грузовика подбежал еще один и застыл в ужасе, глядя на бак.

О'Хара смотрел сквозь грубый проволочный прицел на языки пламени, заставляя себя не спешить. Выбрав момент, он мягко нажал на спусковой крючок. Приклад ударил его по плечу, и он быстро повернулся, чтобы отдать арбалет в руки Бенедетты, но все же успел разглядеть, как стрела прошла поверх грузовика и зарылась в землю по ту сторону дороги.

Новый арбалет брал немного выше, чем нужно. Неловким движением он схватил поданный ему другой арбалет и обжег пальцы. Он вновь начал целиться, так что брови его от напряжения задрожали. И снова приклад больно ударил его по плечу, а болванка на этот раз пошла правее и, взрыхлив землю на дороге, рассыпала сноп искр.

Двое у грузовика в тревоге подняли головы, когда над ними пронеслась огненная стрела. Когда они увидели и вторую, то стали кричать и показывать руками на противоположный берег ущелья.

"Ну попади же, попади", – мысленно молил О'Хара, принимая арбалет из рук Бенедетты.

Это был тот, что бил выше, и О'Хара, учтя это, стал целиться в кромку ущелья. Когда он нажимал крючок, рядом цокнула пуля, и кусок гранита прочертил у него на лбу кровавую полосу. Не обращая внимания на боль, он следил за полетом стрелы: вот огненная линия протянулась от него прямо к грузовику и окончилась между двумя людьми в луже бензина.

Последовал легкий хлопок, бензин воспламенился, и грузовик был мгновенно охвачен пламенем. Индеец вырвался из огненного ада и побежал по дороге, закрывая лицо руками. Одежда на нем горела. Другого человека О'Хара не видел, так как повернулся, чтобы взять второй арбалет.

Но выстрелить он не успел. Как только он навел прицел на один из джипов, арбалет с силой дернулся у него в руках. От резкого движения тетива сошла с курка, и он увидел огненную дугу высоко в небе. Вдруг он резко ударился головой о камень и потерял сознание.

II

Когда он пришел в себя, Бенедетта хлопотала около него, вид у нее был встревоженный. За ней он увидел Форестера, который что-то энергично втолковывал Виллису, а за ним – небо, изуродованное клубами черного жирного дыма. Он приложил руку к голове и поморщился.

– Тише, – сказала Бенедетта, – не двигайтесь.

Он слабо улыбнулся и приподнялся на локте. Форестер, увидев это, подошел к нему и спросил:

– Все в порядке, Тим?

– Я не знаю, не думаю, – ответил О'Хара. – Голова у него просто раскалывалась. – Что случилось?

Виллис поднял арбалет.

– Винтовочная пуля ударила в него, – сказал он. – Она разбила петлю, но, к счастью, миновала вас. Вас отбросило на скалу, и вы разбили себе голову.

О'Хара с трудом улыбнулся Бенедетте.

– Ничего, все хорошо, – сказал он и сел. – Ну что, сделали мы дело?

Форестер удовлетворенно засмеялся.

– Сделали ли мы дело? Господи! – Он встал на колени рядом с О'Харой. – Начать с того, что Родэ попал-таки в одного – прострелил ему плечо. Это вызвало переполох, что нам и требовалось. Дженни пережила несколько неприятных минут, когда этот парень торчал у бензобака, но в конце концов выполнила, что от нее требовалось.

– А что с грузовиком? – спросил О'Хара. – Я видел, как он загорелся. А дальше – не знаю.

– Грузовику конец, – сказал Форестер. – Он еще там догорает. Когда взорвался второй бензобак, загорелся один из джипов. Черт возьми, как они забегали, словно муравьи. – Он понизил голос. – Оба мужика, что были у грузовика, погибли. Индеец свалился в реку, он, видимо, ослеп. А второй сгорел дотла. Дженни этого не видела, а я ей не стал говорить об этом. – О'Хара кивнул. Да, с этим она не смогла бы жить. – Ну вот, – продолжал Форестер, – они лишились всех своих досок, – они сгорели вместе с грузовиком. Другие же машины они отвели черт-те знает куда по дороге – там она отворачивает от ущелья, это добрые полмили. А второй джип, оказалось, невозможно вывести из огня. Они его бросили. Ну и потом они обрушили на нас такой шквал пуль, что можно подумать, будто у них там мировые запасы патронов.

– Кто-нибудь пострадал? – спросил О'Хара.

– Вы единственная жертва. Больше никто не получил ни одной царапины.

Я должна перевязать вас, – сказала Бенедетта.

– Пойдемте к озерку, – предложил О'Хара. Он осторожно поднялся, и в этот момент подошел Агиляр.

– Вы молодец, сеньор О'Хара, – сказал он.

О'Хара пошатнулся и оперся на Форестера.

– Все это хорошо, но больше такой трюк у нас не пройдет. Мы выиграли только время.

– Но ведь время – это то, что нам нужно, – сказал Форестер. – Совсем недавно я не дал бы и двух центов за план прорыва через горы, но сейчас мы с Родэ уходим с легким сердцем. – Он посмотрел на часы. – Пора двигаться.

Подошла мисс Понски.

– Как вы, мистер О'Хара, то есть Тим?

– Прекрасно. Вы молодец, Дженни.

Она вспыхнула.

– О, спасибо, Тим. Но у меня был ужасный момент. Мне казалось, что мне придется выстрелить по человеку у грузовика.

О'Хара бросил взгляд на Форестера и слегка улыбнулся, а Форестер еле удержался от сатанинского смеха.

– Вы сделали то, что надо, – сказал О'Хара. – И сделали хорошо. – Он оглянулся. – Виллис, оставайтесь здесь. Возьмите у Родэ пистолет, и, если что-нибудь случится, используйте последний патрон. Впрочем, я думаю, ничего не случится, пока, по крайней мере. Остальных приглашаю на военный совет у озерка. Мне хотелось бы обсудить ситуацию, прежде чем Родэ уйдет.

– Ладно, – сказал Форестер.

Они отошли к озерку. О'Хара наклонился, чтобы зачерпнуть воды. Увидев в воде свое отражение, скорчил гримасу отвращения.

Грязное, небритое, почерневшее от дыма лицо с запекшейся кровью на лбу и щеках, воспаленные от близости огня глаза. "Боже, – подумал он, – выгляжу, как бродяга".

Он плеснул на лицо холодной водой и содрогнулся. Обернувшись, он увидел стоящую рядом с ним Бенедетту.

– Надо сделать повязку, – сказала она.

Он осторожно поднес руку к затылку и почувствовал липкую застывшую кровь.

– Черт, я, наверное, здорово навернулся.

– Хорошо, что вас не убили, – сказала она. – Дайте посмотреть.

Он приятно ощутил легкое прикосновение ее прохладных пальцев на висках. Она промыла рану и сделала повязку. Он в это время тер рукой колючую щеку и думал о том, как это Армстронгу удается всегда быть чисто выбритым.

Бенедетта аккуратно завязала узелок на повязке и сказала:

– Вы должны сегодня отдохнуть, Тим. У вас, наверное, легкое сотрясение мозга.

Он кивнул, и тут острая боль пронзила голову.

– Наверное, вы правы, – сказал он. – Что же касается отдыха, то это не для меня. Пусть ребята на другом берегу отдыхают. Пошли к остальным.

При их приближении Форестер встал.

– Мигель говорит, что нам пора идти, – сказал он.

– Сейчас, сейчас, – ответил О'Хара. – Я хочу выяснить кое-что. – Он обратился к Родэ. – Вы проведете день в лагере и день на руднике. Итого два дня. Необходима ли такая потеря времени?

– Необходима и едва ли достаточна, – ответил Родэ. – Надо бы ждать дольше.

– Хорошо. Я верю вам. Вы в этом деле специалист. Сколько времени потребуется вам, чтобы перейти через горы?

– Два дня, – уверенно ответил Родэ, – если бы требовалось больше, мы бы с этим не справились.

– Значит, в общей сложности четыре дня, – продолжал О'Хара. – Накинем еще один день на то, чтобы убедить кого-нибудь, что мы здесь в опасности, и еще, чтобы предпринять кое-что по этому поводу. Итого, нам надо продержаться шесть дней, может быть, дольше.

Форестер спросил серьезным тоном:

– Сможете?

– Надо смочь, – сказал О'Хара. – Один день мы, я думаю, уже выиграли. Им нужно где-то раздобыть доски, значит, придется поехать в город, это, по крайней мере, пятьдесят миль. Понадобится, вероятно, еще грузовик. Все это требует времени. Полагаю, что до завтра нас оставят в покое, а может, и до послезавтра. Меня интересует вот что: как вы будете действовать по ту сторону хребта?

Мисс Понски сказала:

– Да, я тоже думала об этом. Вы же не можете отправиться за помощью к правительству этого Лопеца? Он же не поможет сеньору Агиляру, правда?

Форестер грустно улыбнулся.

– Конечно, он и пальцем не пошевелит. У вас в Альтемиросе есть свои люди, сеньор Агиляр?

– Я дам вам адрес, – сказал Агиляр. – И Мигель знает. Но вам, может быть, и не придется идти до Альтемироса.

Форестер с интересом взглянул на Агиляра.

– Аэродром, – сказал тот.

– А, да, – сказал Родэ, – но там нужно быть очень осторожным.

– А что там такое, на этом аэродроме? – спросил Форестер.

– С этой стороны от Альтемироса есть высотный аэродром, – начал объяснять Агиляр. – Это военная точка и ею пользуются эскадрильи истребителей, причем попеременно. У Кордильеры четыре такие эскадрильи – восьмая, десятая, четырнадцатая и двадцать первая. Мы, как и коммунисты, ведем работу в войсках. Четырнадцатая эскадрилья – наша, восьмая – под влиянием коммунистов, а остальные две все еще верны Лопецу.

– Значит, шансы – три к одному, что эскадрилья, которая окажется на аэродроме, тухлятина, – заметил Форестер.

– Это верно, – сказал Агиляр. – Но аэродром находится прямо на пути к Альтемиресу. Вы должны действовать осторожно и осмотрительно, и, может быть, вам удастся сэкономить время. Командир четырнадцатой эскадрильи полковник Родригес – мой старый друг. Он надежный человек.

– Если только он будет там, – заметил Форестер. – Но все равно стоит попробовать. Мы доберемся до этого аэродрома, как только перейдем хребет.

– Понятно, – сказал О'Хара. – Это решено. Доктор Армстронг, есть у вас еще в запасе какие-нибудь средневековые трюки?

Армстронг вынул трубку изо рта.

– Полагаю, что есть. У меня есть идея, я обсуждал ее с Виллисом, и он сказал, что сможет ее осуществить. – Он кивнул в сторону ущелья. – Когда эти люди вернутся с новыми досками, они учтут свой печальный опыт. Ясно, что они не собираются играть роль мишеней в тире, они найдут защиту от наших арбалетов. Поэтому нам нужно подумать о миномете.

– Ради Бога, прекратите, – взорвался О'Хара. – О чем вы говорите? Где мы достанем миномет?

– Его сделает Виллис, – спокойно сказал Армстронг, – с помощью сеньора Родэ, мистера Форестера и моей, а также мистера Пибоди, хотя, если честно сказать, толку от него немного.

– Итак, я буду делать миномет, – как-то беспомощно произнес Форестер. Он выглядел обескураженным. – А что мы используем в качестве взрывчатого вещества? Смесь, приготовленную из спичечных головок?

– О, вы не поняли меня, – сказал Армстронг. – Я имел в виду средневековый эквивалент миномета, устройство, которое сможет закинуть снаряд за линию вражеских укреплений по высокой траектории. Надо вам сказать, что современное оружие использует то же принципы, что использовались и в средние века: новы только методы их применения. Людям уже тогда были известны все основы ведения боя. – Он мрачно взглянул на свою пустую трубку. – Средневековые воины использовали разнообразные орудия. Из всех систем тогдашних метательных орудий я остановился на требуше. Работает на силе тяжести и очень эффективен.

Если бы арбалеты не принесли им такого успеха, О'Хара только посмеялся бы над Армстронгом, но сейчас он смолчал, ограничившись ироническим взглядом в сторону Форестера. Тот сохранял обескураженный вид и пожал плечами.

– А его заряжать? – спросил он.

– Я думаю, мы используем каменные глыбы, – сказал Армстронг. – Я все объяснил Виллису, и он уже придумал, как все сделать. Тут дело все в использовании самых простых законов механики, а Виллис на этом собаку съел. Нам, наверное, удастся сделать требуше даже лучше, чем средневековый, – мы глубже изучим принципы его работы с научной точки зрения. Виллис полагает, что мы легко сможем бросить двадцатифунтовый камень на расстояние в сотню ярдов.

– Ого! – воскликнул О'Хара. Он попробовал себе представить, как громадная глыба, пущенная по крутой траектории, почти вертикально несется вниз. – Мы сможем основательно разворотить этот мост.

– Как много времени нужно, чтобы сделать эту штуку? – спросил Форестер.

– Не так уж и много, – ответил Армстронг. – Не больше двенадцати часов, так считает Виллис. Эта машина на самом деле довольно проста.

О'Хара нащупал в кармане пачку сигарет и, достав одну из немногих оставшихся, протянул ее Армстронгу.

– Набейте свою трубку, покурите, – сказал он. – Вы это заслужили.

Армстронг удовлетворенно улыбнулся и раскрошил сигарету.

– Спасибо, – сказал он. – Курение здорово помогает мне думать.

О'Хара ухмыльнулся.

– Я отдам вам все мои сигареты, если вы соорудите что-нибудь вроде средневековой версии атомной бомбы.

– О, для этого нужен порох, – серьезно ответил Армстронг. – В настоящее время это за пределами наших возможностей.

– У вашей идеи есть только один недостаток, – сказал О'Хара. – Мы не можем отпустить слишком много людей в лагерь. Нам нужно быть готовым к тому, что противник что-то предпримет и здесь.

– Я останусь, – сказал Армстронг, с удовольствием попыхивая своей трубкой. – Я не мастак работать руками. У меня руки – крюки. А Виллис знает, что делать, – я там не понадоблюсь.

– Значит, так, – сказал О'Хара Форестеру. – Вы с Мигелем идете в лагерь, помогаете Виллису и Пибоди, а завтра выступаете к руднику. Я иду вниз и сменю Виллиса у моста.

III

Путь к лагерю показался Форестеру трудным. Из горла вырывался хрип, болела грудь. Родэ чувствовал себя лучше, а с Виллисом, кажется, вообще все было в порядке. Во время пятнадцатиминутной передышки Родэ сказал по этому поводу:

– Вот что значит адаптация. Сеньор Виллис провел уже много времени в лагере. Для него кратковременный спуск вниз не имеет значения. А для нас восхождение вверх – дело трудное.

– На какой высоте лагерь? – спросил Форестер.

– Пожалуй, около четырнадцати с половиной тысяч футов, – сказал Виллис. – Рудник, я думаю, тысячи на две футов выше.

Форестер взглянул на скалистые вершины.

– А перевал – девятнадцать тысяч. По моим представлениям, слишком близко к раю, не так ли, Мигель?

Губы Родэ искривились в усмешке.

– Не к раю, а к ледяному аду.

Когда они добрались до лагеря, Форестер чувствовал себя плохо.

– Ничего, завтра будет получше, – подбадривал его Родэ.

– Но завтра мы пойдем еще выше, – уныло возразил Форестер.

– Да, день на адаптацию – этого мало, – согласился Родэ. – Но это все, что мы можем себе позволить.

Виллис оглядел лагерь.

– Где же Пибоди, черт возьми? Пойду извлеку его откуда-нибудь.

Он ушел. Родэ сказал:

– Я думаю, что нам надо тщательно осмотреть лагерь. Могут найтись вещи, которые пригодятся О'Харе.

– Тут есть керосин, – сказал Форестер. – Интересно, а может армстронгова машина метать зажигательные бомбы? Тогда можно было бы попробовать сжечь этот мост.

Они начали тщательно осматривать домики. Большинство из них были совершенно пусты, но три – неплохо оборудованы для жилья. В одном из них они обнаружили Виллиса, который тормошил развалившегося на лавке Пибоди.

– Пять стрел – вот и все, что сделал этот подонок, – сказал Виллис со злобой, – сделал всего пять стрел и напился.

– Но где же он находит алкоголь? – спросил Форестер.

– В одном из домиков есть ящик со спиртным.

– Надо попытаться его закрыть. Если не получится, надо все вылить. Я должен был предупредить вас об этом, но я забыл. А сейчас уже ничего не поделаешь. – Родэ вдруг издал радостное восклицание: на одной из полок ему попалась небольшая кожаная сумка, и он исследовал се содержимое. – Вот это здорово.

Форестер, с интересом глядя на бледно-зеленые листья, которые находились в сумке, спросил:

– Что это?

– Листья коки, – ответил Родэ. – Они нам помогут, когда мы пойдем через горы.

– Кока? – переспросил Форестер, ничего не понимая.

– Да. Проклятие Андов. Из нее добывают кокаин. Это то, что всегда было гибелью для индейцев. Кока и "огненная вода". Сеньор Агиляр, когда придет к власти, намерен ограничить выращивание коки. – Он улыбнулся. – Полностью запретить ее ему будет не под силу.

– Но как же она нам-то поможет?

– Посмотрите, нет ли тут другой такой же сумки. В ней должно быть белое вещество, – сказал Родэ. – В славные времена инков коку употребляло только сословие благородных. Царским посланникам также разрешалось жевать коку, чтобы поддерживать тонус и быстро бегать. А теперь ее жуют все индейцы – она дешевле еды.

– Но она ведь не заменяет еду?

– Нет, но оказывает своеобразное анестезирующее воздействие на ткани желудка. Человек, чтобы заглушить муки голода, с охотой идет на это. Кроме того, кока – это наркотик, действующий успокоительно, расслабляюще. Иллюзорно, конечно.

– Вы вот это искали? – спросил Форестер, держа в руках еще одну сумку. Он высыпал из нее немного белого порошка. – Что это?

– Известь, – сказал Родэ. – Коку употребляют в смеси с ней. Пока сеньор Виллис будет вводить нас в курс дела, я приготовлю снадобье.

Он вывалил листья коки в тарелку и стал мельчить их ложкой. Они были сухие и ломкие и быстро превращались в порошок. Потом он добавил туда извести и начал все тщательно перемешивать. Образовавшуюся смесь он положил в пустую консервную банку, влил в нее воды и продолжал мешать, пока не получилась густая зеленая паста. Затем, проделав в донце банки отверстие и, используя другую банку как поршень, выдавил пасту на стол. Найдя камешек округлой формы, он стал раскатывать ее, как тесто. Наконец, разрезав тонкий слой на квадратики, он сказал:

– Их надо высушить на солнце, и все готово. Положим в сумки и возьмем с собой. Вот так здесь в любой деревне старые женщины приготавливают коку.

Форестер с сомнением посмотрел на квадратики коки:

– А к ней человек, наверное, быстро привыкает?

– Конечно, – ответил Родэ. – Но вы не беспокойтесь. Такое количество не причинит нам вреда. Но придаст нам силы и выносливости для перехода через горы.

Вернулся Виллис.

– Мы можем сделать эту штуку, как там Армстронг назвал ее? – объявил он.

– Требуше, – сообщил Форестер.

– Вот-вот, мы можем его сделать. Я нашел нужные материалы. – Он остановился, глядя на стол. – Это что за вещество?

– Это замена первосортного бифштекса, – улыбнулся Форестер. – Мигель только что его приготовил. – Он покачал головой. – Средневековая артиллерия, самодельные пилюли – как все это забавно...

– Кстати, о бифштексе, я что-то проголодался, – сказал Виллис. – Может, поедим перед работой?

Они открыли несколько консервных банок, подогрели их и начали есть. Форестер, отправив первую ложку в рот, спросил:

– Что же это за устройство такое – требуше?

Виллис улыбнулся и достал огрызок карандаша.

– Одно из применений рычага, – сказал он. – Представьте себе нечто вроде качелей, только с разными плечами. – Он стал быстро рисовать схему прямо на мягкой сосновой столешнице. – Вот здесь точка опоры, и одно плечо, скажем, в четыре раза длиннее другого. На короткое плечо вы бросаете вес, скажем, пятьсот фунтов, а на другом – наш снаряд, двадцатифунтовый камень.

Он стал быстро подсчитывать.

– Эти ребята в средние века до всего доходили опытным путем, тогда еще не было энергетических теорий, известных нам. Мы все можем рассчитать на бумаге. Предположим, пятисотфунтовый вес падает с высоты десять футов. Он летит где-то полсекунды. – Он сделал паузу. – В общем, энергия примерно в восемнадцать лошадиных сил в одно мгновение прикладывается к камню, расположенному на другом плече.

– Да уж, она сдвинет его с места, – заметил Форестер.

– И я могу сказать, с какой скоростью. Исходя из того, что соотношение длин плеч четыре к одному, это будет... будет... – Он остановился, постучал пальцами по столу и, улыбнувшись, закончил: – Начальная скорость снаряда, назовем ее так, будет восемьдесят футов в секунду.

– А можно регулировать дальность стрельбы?

– Разумеется. Все зависит от веса камня. Хотите стрельнуть подальше, камень должен быть легче – в общем это понятно. Надо сказать О'Харе, чтобы он занялся заготовкой снарядов разных калибров.

Он продолжал рисовать на столе.

– Опорной осью у нас будет задний мост грузовика, я нашел его за одним из домиков; в качестве плеч мы используем балки стропил. Должно быть какое-то подобие чаши, чтобы в ней закладывать снаряд, – мы используем колпак от колеса и прикрепим его болтами к длинному плечу. Нужна еще какая-то опорная конструкция, ну этим можно заняться и попозже.

Форестер критически рассматривал рисунки.

– Все это будет очень неуклюжим и тяжелым. Как же мы спустим эту машину вниз?

Виллис улыбнулся:

– Я все предусмотрел. Задний мост – он с колесами – мы используем в качестве тележки. Спокойно повезем все детали к ущелью, а собирать будем там.

– Отлично! Вы просто молодец, – восхитился Форестер.

– Это все Армстронг придумал, – сказал Виллис. – У него, как ученого, пожалуй, слишком большая склонность к убийствам. Ему известно громадное количество способов убивать людей. Вот, к примеру, греческий огонь, слышали?

– Очень смутно.

– Армстронг говорит, что он был столь же эффективен, как и напалм. Древние использовали огнеметы, которые монтировались на кораблях. Мы тоже думали о чем-то подобном, но так ничего и не придумали. – Он задумчиво посмотрел на свой набросок. – Он утверждает, что наша машина не пойдет ни в какое сравнение с теми осадными орудиями, которые были раньше. Им удавалось перебрасывать через стены даже трупы лошадей, чтобы там началась эпидемия чумы. Сколько весит лошадь?

– Может, лошади в те времена были не такими уж большими, – предположил Форестер.

– Лошадь, которая несла на себе всадника в доспехах и с оружием, не могла быть маленькой, – заметил Виллис. Он доел свою порцию консервов и встал. – Давайте-ка начинать, не хотелось бы опять работать всю ночь напролет.

Родэ коротко кивнул, а Форестер посмотрел на храпящего Пибоди.

– Я полагаю, что для начала нам нужно ведро ледяной воды, – сказал он.

IV

О'Хара смотрел на другую сторону ущелья.

Струйки дыма еще клубились над сожженными машинами. Ощущался запах горелой резины. Он перевел взгляд на нетронутый джип и стал думать, что с ним можно сделать, но вскоре решил оставить его в покое. Бессмысленно тратить силы на одну машину, когда у врага есть в запасе и другие. Лучше сосредоточить внимание на более важных объектах. Он не намеревался вести войну на истребление – в ней у противника было гораздо больше шансов выиграть.

Он прошел полмили вниз по течению реки и выбрал точки, откуда лучник мог вести спасительный огонь. Армстронг был, конечно, прав, – противник не согласится играть роль пассивной мишени. Они, безусловно, предпримут шаги для укрепления своей обороны, и нынешний успех обусловлен только неожиданностью атаки: кролику удалось схватить ласку за горло.

Выяснилось, что противник не теряет бдительности. Однажды, когда О'Хара случайно высунулся из-за укрытия, они открыли по нему прицельный огонь, и только присущая ему быстрота реакции спасла его от пули в голову. Нельзя расслабляться и подвергать себя риску, решил он, ни в коем случае.

Теперь он смотрел на мост, в котором зиял двенадцатифутовый провал, и размышлял о том, что можно было бы еще сделать. Конечно, лучше всего поджечь его. Виллис упомянул о двух бочках керосина в лагере. О'Хара прикинул расстояние до моста – ярдов сто. Если бочку хорошенько подтолкнуть, она по уклону докатится до моста. Стоило попробовать.

Подошел Армстронг, чтобы сменить О'Хару.

– Произвел прополку, – сказал он.

О'Хара посмотрел на его гладко выбритые щеки.

– А я забыл свой прибор. Вы-то чем бреетесь?

– У меня швейцарская механическая машинка. Хотите? Она там, в убежище, в кармане моего пальто.

О'Хара поблагодарил его и, показав рукой на наблюдательные посты противника, сказал:

– Мне кажется, что сегодня они на мосту ничего предпринимать не будут. Я собираюсь сходить в лагерь. Мне нужны бочки с керосином. Если здесь что-нибудь случится в мое отсутствие и эти негодяи переберутся каким-то образом на эту сторону, рассредоточивайтесь. Агиляр, Бенедетта и Дженнифер пусть идут к руднику, а не к лагерю, причем пусть держатся в стороне от дороги. А вы идите к лагерю, и как можно быстрее – они вас, несомненно, будут преследовать.

Армстронг кивнул, но высказал свои соображения:

– У меня есть идея. Мы их задержим у лагеря, чтобы остальные успели добраться до рудника.

– Правильно. Вы тут без меня командуйте, действуйте по обстоятельствам.

Он поднялся к убежищу, нашел профессорское пальто, пошарил в карманах. Бенедетта улыбнулась ему.

– Обед готов.

– Я буду через несколько минут, – сказал он и спустился к озерку с бритвой в руках.

Агиляр, зябко кутаясь в пальто, проводил О'Хару глазами и сказал:

– Странный человек. Он вроде борец по натуре, но слишком холоден, как бы отрешен от всего. Кажется, будто у него в жилах не кровь, а вода.

Бенедетта, наклонив голову, усиленно занималась жарким.

– Наверное, ему пришлось много страдать в жизни, – сказала она.

Агиляр улыбнулся, видя как Бенедетта отворачивает лицо.

– Ты говорила, что он попал в плен в Корее?

Она кивнула.

– Тогда действительно ему пришлось много пережить, – согласился Агиляр. – Может быть, не столько физически, сколько морально. Ты говорила с ним об этом?

– Он не любит говорит на эту тему.

Агиляр покачал головой.

– Это плохо. Нехорошо человеку так замыкаться в себе, подавлять свои эмоции. Это все равно что закрыть клапан парового котла – в любую минуту можно ожидать взрыва. – Он состроил гримасу. – Надеюсь, что, когда этот молодой человек взорвется, меня рядом не будет.

Бенедетта резко подняла голову.

– Дядя, ты говоришь ерунду. Его гнев направлен на тех, кто находится по другую сторону реки. Нам он не причинит вреда.

Агиляр с печалью в глазах взглянул на нее:

– Ты так думаешь, дитя мое? Его гнев прежде всего разрушителен для него самого, так же, как бомба, взрываясь, прежде всего превращает в осколки свой же корпус. А уж они-то и поражают окружающих. О'Хара – опасный человек.

Губы Бенедетты поджались, она хотела что-то возразить, но в этот момент подошла мисс Понски, волоча за собой арбалет. Она выглядела разгоряченной, на щеках – красные пятна.

– Я пристреляла оба арбалета, – как всегда затараторила она. – Они теперь бьют одинаково и очень точно. А какие сильные! Мне удалось поразить цель на расстоянии ста двадцати ярдов. Второй сейчас у мистера Армстронга. Может, он ему понадобится.

– Вы видели сеньора О'Хару? – спросила Бенедетта.

Мисс Понски опять слегка вспыхнула.

– Да, я видела его у озерка, – сказала она, понизив голос. И тут же весело воскликнула: – Ну, что у нас сегодня на обед?

Бенедетта рассмеялась.

– Как всегда – тушенка. – Мисс Понски слегка передернула плечами. Бенедетта сказала: – Это все, что сеньор Виллис принес сюда из лагеря. Видимо, тушенка – его любимое блюдо.

– Хорошо было бы, если бы он подумал и об остальных, – жалобно произнесла мисс Понски.

Агиляр пошевелился.

– Что вы думаете о сеньоре Форестере, мадам? – вдруг спросил он.

– Я думаю, он очень смелый человек, – просто ответила она. – Он и сеньор Родэ.

– Я тоже так думаю, – согласился Агиляр. – Но все же что-то в нем есть странное. Для обыкновенного бизнесмена он слишком активен.

– Не знаю, – сказала мисс Понски. – Бизнесмен и должен быть активным, мне кажется, по крайней мере в Штатах.

– Во всяком случае, я не думаю, что цель его жизни – погоня за деньгами, – произнес задумчиво Агиляр. – Он не такой, как Пибоди.

Мисс Понски вновь зарделась.

– Мне хочется плеваться, когда я думаю об этом типе, – заявила она. – Он заставляет меня стыдиться того, что я американка.

– Чего вам стыдиться, он же не потому трус, что американец.

– Дядя, что заставляет тебя так судить о людях? – спросила Бенедетта.

Он улыбнулся.

– Это моя обязанность. Я ведь политик, и это вошло у меня в привычку.

Вернулся О'Хара. Он побрился и выглядел теперь посвежевшим. Это оказалось не таким уж простым делом: слабая механическая бритва с трудом справилась с густой щетиной, но он проявил упорство и теперь явился перед ними с гладкими и чисто выбритыми щеками. Вода в озерке была слишком холодной для купания, но он все же разделся и немного обмылся с помощью губки, после чего почувствовал себя значительно более бодрым. Уголком глаз он видел, как мисс Понски брела вверх к убежищу со своим арбалетом, но надеялся, что она его не заметила: ему не хотелось подвергать испытанию чувства старой девы.

– Что едим? – бодро спросил он.

– Опять тушенка, – уныло ответил Агиляр.

О'Хара застонал, а Бенедетта расхохоталась. Он взял алюминиевую ложку, тарелку и сказал:

– Может, я принесу сегодня что-нибудь сверху. Правда, вряд ли я смогу много захватить, мне сейчас больше нужен керосин.

Мисс Понски спросила:

– Ну что там, у реки?

– Все спокойно. Сегодня они едва ли что-нибудь предпримут – удовлетворятся наблюдением за мостом. Я думаю, мне можно будет ненадолго отлучиться – я пойду в лагерь.

– Я пойду с вами, – быстро сказала Бенедетта.

О'Хара застыл с поднятой в воздухе вилкой.

– Даже и не знаю...

– Нам нужны продукты. Если вы не сможете их нести, должен кто-то другой.

О'Хара посмотрел на Агиляра, который одобрительно кивнул:

– Ничего, пусть пойдет. Это всем на пользу.

О'Хара пожал плечами.

– Ладно, хорошо, помощь мне пригодится, – согласился он.

Бенедетта изобразила какое-то подобие реверанса, но в ее глазах О'Хара увидел нечто, заставившее его насторожиться.

– Благодарю вас, – сказала она подчеркнуто вежливо. – Я буду стараться не мешать вам.

Он улыбнулся ей.

– Если не получится, я вам скажу.

V

Как и Форестеру, О'Харе путь к лагерю дался нелегко. Когда они с Бенедеттой остановились на полпути, чтобы передохнуть, он, жадно глотая разреженный воздух, сказал:

– Боже мой, что-то слишком тяжко.

Бенедетта посмотрела на вершины гор.

– А как же Мигель и сеньор Форестер? Им придется потруднее.

О'Хара кивнул.

– Я думаю, что ваш дядя должен завтра перебраться в лагерь, – сказал он. – Лучше пусть он сделает это сейчас, не торопясь, чем тогда, когда за нами будет погоня. И он сможет акклиматизироваться там, в случае если придется подниматься к руднику.

– Наверное, это правильно, – сказала Бенедетта. – Я пойду с ним, а потом вернусь и принесу еще продуктов.

– А потом, он может в чем-то помочь Виллису. Внизу все равно он много не сделает, а там будет лишняя пара рук.

Бенедетта поплотнее запахнула пальто.

– В Корее было так же холодно? – спросила она.

– Не всегда, – сказал О'Хара. Ему припомнились серые каменные стены тюремной камеры, где он сидел. По ним постоянно текла вода, превращавшаяся ночью в лед, а когда погода испортилась и стало холодно, ледовая корка покрывала их днем и ночью. Именно тогда лейтенант Фэнг приказал отобрать у него одежду. – Иногда, – произнес он мрачно.

– Я надеюсь, вы были одеты теплее, чем мы сейчас, – сказала Бенедетта. – Я беспокоюсь за Форестера и Мигеля. На перевале будет очень холодно.

О'Хара вдруг почувствовал жгучий стыд за то, что пожалел себя. Он быстро отвел глаза от Бенедетты и посмотрел вверх на снежные горы.

– Надо соорудить им какую-нибудь палатку, – сказал он. – Это обеспечит им по крайней мере одну ночевку. – Он встал. – Давайте-ка лучше двигаться.

В лагере что-то с шумом били, приколачивали, и требуше начинал принимать определенные очертания. О'Хару не заметили, он стоял некоторое время, глядя на это сооружение. Оно сильно напоминало ему одну вещь, которую он видел на выставке авангардного искусства. Современный скульптор соорудил из груды железок что-то невообразимое и дал этому какое-то высокопарное название. Требуше также имел облик чего-то дикого и невероятного.

Форестер сделал паузу и оперся на железяку, которую он использовал в качестве молотка. Вытирая пот со лба, он заметил вновь прибывших и крикнул им:

– Что вы здесь делаете, черт возьми? Что-нибудь случилось?

– Все в порядке, – успокоил его О'Хара. – Я пришел за бочкой с керосином, ну и еще кое за чем. – Он обошел требуше кругом. – Ну что, эта конструкция работает?

– Виллис уверен в этом, – сказал Форестер. – Для меня этого достаточно.

– Но вас-то здесь и не будет, – заметил О'Хара холодно. – Что же, приходится доверять академикам. Кстати, там наверху будет ведь дьявольски холодно. Вы подготовились как-то к этому?

– Нет еще, – ответил Форестер. – Мы слишком заняты этой штуковиной.

– Это нехорошо, – строгим голосом сказал О'Хара. – Мы ведь на вас надеемся. Вы должны организовать нам помощь. Вы просто обязаны пройти перевал, иначе вся эта славная артиллерия пойдет прахом. Есть из чего сделать какую-нибудь палатку?

– Вы правы, – сказал Форестер. – Я погляжу.

– Давайте. А где керосин?

– Вон в том домике. Виллис запер его. Там есть еще запас спиртного, и его надо держать подальше от Пибоди.

– Ага. А как он?

– Да ничего утешительного. Он в плохом физическом состоянии, да и настроение его не способствует делу. Его все время приходится понукать.

– Неужели этот дурак не понимает, что если они перейдут мост, он окажется с перерезанным горлом?

Форестер вздохнул:

– Ему, кажется, все равно. Потом, он не слишком силен в логике. Он увиливает при первой же возможности.

О'Хара увидел, как Бенедетта входит в один из домиков.

– Ладно, – сказал он. – Пойду за керосином. Надо доставить его к мосту засветло.

Он взял у Виллиса ключ, отпер замок и вошел в дом. Почти сразу же он наткнулся на ящик с бутылками. В желудке внезапно появилось легкое посасывание, означавшее желание выпить, но он подавил его и сосредоточил свое внимание на бочках с керосином. О'Хара попробовал приподнять одну из них и понял, что спустить ее вниз окажется дьявольски трудной задачей.

Он положил бочку на бок и выкатил ее из домика. Невдалеке Форестер помогал Бенедетте в сооружении волокуши. О'Хара подошел к ним.

– Здесь есть веревка?

– Веревка имеется, – ответил Форестер. – Но Родэ считает, что она не пригодится в горах, хотя она и гниловата, а Виллису она нужна для требуше. Вообще-то здесь полно электропроводки, которую Виллис отодрал для тетивы арбалетов.

– Мне нужно немного, чтобы спустить бочку вниз. Шнур сойдет, я думаю.

Подошел Пибоди. Лицо его имело нездоровый, землистый оттенок, от него буквально исходили волны страха.

– В чем дело? – спросил он. – Виллис говорит, что вы и этот индеец собираетесь удрать через горы.

Форестер смерил его холодным взором.

– Если вы предпочитаете выражаться таким образом, то да.

– Я тоже хочу. Мне не улыбается остаться здесь и быть застреленным шайкой коммуняк.

– Вы что, с ума сошли?

– А что такого? Виллис говорит, что тут всего пятнадцать миль до какого-то Альтемироса.

Форестер взглянул на О'Хару. Тот сказал спокойным голосом:

– Вы что думаете, это будет прогулка по парку, Пибоди?

– Черт, я лучше испробую свои шансы в горах, чем с коммунистами. Это вы с ума сошли, если думаете, что сможете их задержать. Что у вас для этого есть? Старик, глупая сучка – эта училка, два профессора со сдвигом и девчонка. Сражаетесь луком и стрелами. Господи! – Он похлопал Форестера по груди. – Если вы отваливаете, я вместе с вами.

Форестер оттолкнул его руку.

– Запомните-ка вот что, Пибоди. Вы будете делать то, что вам скажут, черт вас возьми.

– А кто вы такой, чтобы тут командовать? – стал наливаться злобой Пибоди. – Прежде всего я не буду подчиняться никаким англикашкам, а потом – чего это ради вы тут выставляетесь главным и всемогущим? Я буду делать то, что мне захочется, черт возьми!

О'Хара быстро проговорил, обращаясь к Форестеру.

– Пойдемте-ка к Родэ. – Он увидел, что у того уже сжимаются кулаки и понял, что надо как-то разрядить атмосферу. В его мозгу родилась идея.

Родэ, однако, решительно высказался против.

– Этот человек в таком состоянии не может идти в горы. Он будет задерживать остальных, а это значит, что никто из нас не перевалит на другую сторону. Мы не сможем провести в горах больше одной ночи.

– Что вы о нем думаете? – спросил Форестер О'Хару.

– Я его не люблю. Он слаб и может сломаться под давлением. Если сломается, это приведет к гибели всех нас. Я не могу на него положиться.

– Справедливо, – согласился Форестер. – Он слабак, это точно. Я хочу все же вас ослушаться, Мигель. Пусть он идет с нами. Мы не можем позволить ему оставаться с О'Харой.

Родэ открыл было рот, чтобы запротестовать, но, увидев выражение лица Форестера, прикусил язык. Форестер как-то по-волчьи улыбнулся, и когда он заговорил, в его голосе послышался металл.

– Если он будет нас задерживать, мы бросим негодяя в ближайшую расселину. Так что ему придется либо подчиниться, либо заткнуться. – Он позвал Пибоди. – Хорошо. Вы идете с нами. Но с самого начала уговоримся: вы делаете то, что вам скажут.

Пибоди не перечил.

– Ладно, – промямлил он. – Я готов подчиниться – вам.

Форестер был беспощаден.

– Не мне, а каждому, кто вам приказывает. Мигель – самый опытный здесь, и если он приказывает, вы тут же говорите – "есть!" и выполняете. Понятно?

Глаза Пибоди злобно засверкали, но он сдался. Желание идти с ними было велико, поэтому другого выхода у него не было. Он бросил на Родэ взгляд, полный ненависти и неприязни, и проворчал:

– Ладно, но когда я доберусь до Штатов, я все выложу в Госдепе. Что это за место такое, где порядочным американцем помыкают индейцы и коммуняки!

О'Хара взглянул на Родэ. Его лицо было непроницаемым, словно он ничего и не слышал. О'Хара восхитился таким самообладанием, но подумал, что участь Пибоди, когда он попадет в горы, будет плачевной.

Полчаса спустя они с Бенедеттой начали путь вниз. Она тащила волокушу, а он неуклюже управлял бочкой с помощью двух накинутых на нее петель из провода. Их прощание с Родэ и Форестером было кратким, а на Пибоди они вообще не взглянули.

Виллис сказал:

– Вы здесь понадобитесь завтра. Требуше уже будет готов.

– Постараюсь быть, – пообещал О'Хара, – если меня ничто не отвлечет.

Спуск был трудным, несмотря на то что они шли по дороге. Бенедетта часто останавливалась, чтобы отдохнуть, и еще чаще, чтобы помочь О'Харе с бочкой. Она весила около четырехсот фунтов и, казалось, обладала собственным дурным характером. Идея регулировать ее перекатку поводьями из проводов оказалась на практике не столь уж удобной. Бочка вдруг сама по себе поворачивала и устремлялась в ближайшую промоину, и извлечь ее оттуда был делом весьма тяжелым. Но и вытащенная на дорогу, она тут же катилась в противоположном направлении и вновь застревала в канаве. Когда они, наконец, спустились, О'Хара чувствовал себя так, словно кто-то прошелся молотком по всему телу. Хуже было другое. Для того чтобы вообще хоть как-то доставить бочку к месту назначения, ему пришлось на четверть уменьшить ее содержимое и беспомощно наблюдать за тем, как десять галлонов бесценного горючего впитываются в сухую, жадно глотавшую жидкость пыль.

Когда они дошли до долины, Бенедетта оставила волокушу и пошла вниз за помощью. О'Хара посмотрел на небо и сказал:

– Необходимо, чтобы эта бочка была у моста до наступления темноты.

Ночь на восточных склонах Андов наступает быстро. Горы окрашиваются лучами заходящего солнца и отбрасывают длинные тени. В пять часов вечера солнце касается самых высоких вершин, а через час, О'Хара это знал, становится совершенно темно.

Подошел Армстронг, и О'Хара сразу же спросил его:

– Кто на часах?

– Дженни. С ней все в порядке. Кроме того, там совершенно нечего делать.

Вдвоем они лучше управились с непослушной бочкой, и через полчаса она была уже вблизи моста. Мисс Понски подбежала к ним.

– Они только что включили фары, – сообщила она, – и я слышала вдалеке звук автомобильного мотора. – Она показала рукой вниз по течению. – Можно было бы попытаться выстрелить по передним фарам этого джипа, но не хочется терять лишнюю стрелу. Кроме того, наверняка они чем-нибудь защищены.

– Они закрыты густой сеткой, – сказал Армстронг.

– Экономьте стрелы, – посоветовал О'Хара. – Пибоди должен был сделать какой-то запас, но он там больше отлынивал от работы.

Он осторожно подполз к наблюдательной точке и посмотрел на мост. Он был хорошо освещен, так же, как и подходы к нему, и не было сомнений в том, что с десяток пар глаз цепко держали его в поле зрения. Идти туда было бы чистым самоубийством.

Он отполз назад и бросил взгляд на бочку. Она порядочно побилась за время своего путешествия, но, полагал О'Хара, сможет прокатиться еще немного.

– Вот план. Мы подожжем мост, – сказал он. – Используем тот же прием, что удался нам сегодня утром, но применим его к нашей части моста. – Он поставил ногу на бочку и слегка покачал ее туда-сюда. – Если Армстронг хорошенько толкнет бочку, она докатится прямо до моста, если повезет, конечно. Дженни будет стоять с арбалетом вон там, и, когда бочка будет на мосту, она выстрелит и проткнет ее. Я тоже буду готов, и Бенедетта подаст мне зажженную болванку. Если бочка очутится в хорошей позиции, то мы сможем сжечь канаты и тросы, и весь проклятый мост рухнет в реку.

– Придумано здорово, – заметил Армстронг.

– Берите арбалет, Дженни, – сказал О'Хара и, взяв Армстронга за локоть, отвел его в сторону. – На самом деле все несколько сложнее. Чтобы запустить бочку, вам надо выйти на открытое пространство. – Он слегка наклонил голову, отмечая, что шум мотора стих. – Так что надо это сделать, пока они не добавили света.

Армстронг мягко улыбнулся.

– Мне кажется, ваша задача опасней, чем моя. Стрельба огненными стрелами сделает из вас великолепную мишень. Сейчас будет сложнее, чем утром, а вас и тогда чуть не подстрелили.

– Может быть, – отрезал О'Хара. – Но все равно это надо делать. Будем действовать так. Когда другой джип – или что там у них – подойдет поближе, они ослабят бдительность. Их внимание будет сосредоточено на том, как расположить машину. Они ведь вряд ли дисциплинированная публика. Так? Пока они будут заняты машиной, вы выполните свою часть задачи. Я подам сигнал.

– Хорошо, – сказал Армстронг, – можете на меня положиться.

О'Хара помог ему подтащить бочку на исходную позицию, и в это время подошли мисс Понски и Бенедетта с арбалетами. Он сказал Бенедетте:

– Когда я дам сигнал Армстронгу толкать бочку, зажигайте первую стрелу. Если мы хотим выиграть, медлить больше нельзя.

– Понятно, – сказала Бенедетта.

Мисс Понски отправилась на свое место молча.

Вновь послышался звук мотора, на этот раз громче. На той стороне дороги ничего не было видно – видимо, машина шла медленно и без огней. Они явно боялись, что по ним будут стрелять. "Боже мой, – подумал О'Хара, – если б у нас было двенадцать человек да двенадцать арбалетов, мы устроили бы им веселенькую жизнь. – Он кисло улыбнулся: – Лучше уж в таком случае помечтать о пулеметном взводе, какая разница!"

Внезапно вспыхнул свет автомобильных фар. О'Хара приготовился дать сигнал Армстронгу. Он поднял руку и держал ее до тех пор, пока автомобиль не поравнялся с сожженным грузовиком. Резко опустив ее, он прошептал:

– Давай!

Бочка со стуком покатилась по камням. Краешком глаза он увидел, как Бенедетта поджигает стрелу. Через мгновение бочка появилась на освещенном склоне, ведущем к мосту. И тут, наскочив на какой-то камень, вдруг изменила курс. Господи, подумал он, все провалилось!

В этот же момент он увидел, как Армстронг, выскочив из-за укрытия, помчался за бочкой. На той стороне реки послышались крики, и раздался выстрел.

– Идиот! – завопил О'Хара. – Назад!

Но Армстронг продолжал бежать, настиг бочку, повернул ее на ходу и добавил ей скорость ударом ноги.

Винтовочные выстрелы защелкали беспорядочно, вокруг бегущего назад Армстронга стали взвиваться струйки пыли, и затем с металлическим цоканьем одна из пуль угодила в бочку. Фонтанчик серебристой жидкости выплеснулся наружу. Враги на том берегу явно опешили: они никак не могли сообразить, откуда исходила большая опасность – от Армстронга или от бочки. И Армстронг целым и невредимым добрался до укрытия.

Мисс Понски подняла арбалет.

– Не надо, Дженни, – остановил ее О'Хара, – они сделали это за нас.

Пули продолжали бить по бочке, в ней появилось все больше дыр, и бившие через них струи керосина делали ее похожей на какую-то странную шутиху с хвостами из жидкости. Но вместе с тем пули и замедлили ее ход, и, докатившись до незаметного со стороны небольшого подъема прямо перед мостом, она остановилась.

О'Хара выругался и повернулся, чтобы взять подготовленный Бенедеттой арбалет. Ночная стрельба из него оказалась делом трудным: пламя загораживало видимость, и ему пришлось напрячь все силы, чтобы тщательно прицелиться. На другой стороне реки крики возобновились с новой силой, и тут же пуля, срикошетив о скалу, прошла мимо его головы.

Он мягко спустил крючок, и жгучий огонь отлетел от него туда, где ярко сверкали фары. Вторая пуля щелкнула по камню совсем рядом, и он быстро нырнул в укрытие.

Бенедетта быстро стала готовить вторую стрелу, но, как оказалось, в ней не было необходимости. Послышался легкий взрыв, и в небо взвились языки пламени – керосин загорелся. Тяжело дыша, О'Хара перебрался к другому месту, откуда он мог посмотреть, что происходит на мосту, – оставаться на прежнем было опасно.

С разочарованием он увидел, как бушует пламя над громадной керосиновой лужей совсем близко от моста. Зрелище было весьма красочным, но, к сожалению, никакого ущерба мосту огонь нанести не мог. Он долго смотрел на него, надеясь, что бочка, быть может, взорвется и горящий керосин выплеснется на мост, но этого не произошло, и постепенно пламя стало затухать.

Он присоединился к своим товарищам.

– Ну вот, такую возможность упустили, – сказал он с горечью.

– Надо мне было толкнуть ее посильнее, – сказал Армстронг.

Тут О'Хара взорвался.

– Вы дурак! На черта вы выбежали и подставили себя под пули! Не смейте делать такие идиотские вещи впредь!

Армстронг был невозмутим.

– Каждый из нас на грани смерти. Кто-то еще должен же рисковать, кроме вас.

– Мне надо было более внимательно рассмотреть подходы к мосту, – сокрушенно заметил О'Хара.

Бенедетта положила свою руку на его.

– Не казните себя, Тим. Вы сделали все, что смогли.

– Конечно, – решительно поддержала ее мисс Понски. – Они увидели, что мы еще здесь и продолжаем сражаться. Держу пари, они теперь так напуганы, что не сунутся на мост из страха сгореть заживо.

– Пошли, – сказала Бенедетта. – Пошли поедим. – В ее голосе послышались юмористические нотки. – Я не успела дотащить волокушу до нашей пещеры, так что опять придется довольствоваться тушенкой.

I

Форестер с жадностью поглощал вареную фасоль. Резкий свет "летучей мыши" порождал резкие тени на его лице, смягчавшиеся по мере того, как за окном занималось утро.

– Один день в руднике, – рассуждал он, – два дня на перевал и еще два – на поиски помощников. Много. Надо во что бы то ни стало сократить время. Когда мы переберемся на ту сторону, надо действовать очень быстро.

Пибоди мрачно уставился в стол и, казалось, не замечал Форестера. Все никак не мог окончательно решить, правильно ли поступил он, Джо Пибоди, напросившись идти в горы. Путь, судя по тому, что говорили эти парни, предстоял нелегкий. А, черт с ним, подумал он наконец, что он, хуже их, что ли, особенно этого индейца?

Родэ сказал:

– Мне показалось, что я слышал ночью стрельбу, сразу после заката. – Его лицо приняло беспомощное выражение.

– С ними должно быть все в порядке. Коммуняки не могли же так быстро починить мост и переправиться на эту сторону, – заметил Форестер. – Этот О'Хара – толковый парень. Он, наверное, что-нибудь уже предпринял с керосиновой бочкой, и мост уже зажарен.

Родэ вымученно улыбнулся.

– Надеюсь.

Форестер доел фасоль.

– Ладно, – сказал он вставая. – Пошли проведем показательное выступление. – Он повернулся на стуле и посмотрел на груду одеял на лавке. – А как же Виллис?

– Пускай спит, – сказал Родэ. – Ему пришлось тяжелее, чем каждому из нас.

Форестер подошел к мешкам, которые они соорудили для своего горного похода, и оглядел их. Да, их снаряжение далеко не соответствовало их задаче. Он вспомнил то, что когда-то читал об альпинистах – о специальной их пище, о легких нейлоновых шнурах и палатках, о ветровках и альпинистских ботинках, о ледорубах и крючьях. Да, и у них еще были носильщики. Он криво усмехнулся.

У группы Родэ ничего этого не было и в помине. Их рюкзаками были мешки, сшитые из одеял, и у них был ледоруб – грубо обработанная железка, которую Виллис смог насадить на палку от щетки. Веревки были гнилые, разномастные, с многочисленными узлами, сплетенные в жгуты. И их было мало. На ноги они надели шахтерские башмаки, грубые, из негнущейся кожи и страшные на вид. Но когда Виллис откопал их где-то, Родэ пришел в неописуемый восторг.

Он поднял свой мешок. Он не был слишком тяжел, но, к сожалению, это означало лишь то, что в нем было мало необходимых вещей. Ночью они долго трудились, изобретая то одно, то другое. Наиболее удачливыми в этом были Виллис и Родэ. Родэ разорвал одеяло на длинные лоскуты, и они сделали лямки для мешков, а Виллис голыми руками почти разрушил один из домиков, чтобы набрать длинных гвоздей для изготовления крючьев. Родэ при виде их неодобрительно покачал головой.

– Металл слишком мягок, – сказал он. – Но ничего не поделаешь, другого все равно не сыщешь.

Форестер взвалил мешок на спину и закрепил лямки грубыми, сделанными из проволоки застежками. Хорошо, что они день пробудут на руднике, подумал он, может, там найдется что-нибудь получше. Там остались чемоданы с настоящими застежками. Там остался самолет – в нем наверняка можно найти что-нибудь полезное. Он застегнул молнию на кожаной куртке О'Хары и мысленно поблагодарил его за щедрость.

Когда Форестер выходил на улицу, до него донеслись проклятия, произносимые Пибоди, нацепившего свой мешок. Не обращая на них внимания, зашагал через лагерь на дорогу. Минуя требуше, подумал, что тот похож на какое-то скорчившееся допотопное животное. Родэ догнал его и, показывая на тащившегося сзади Пибоди, негромко сказал:

– От этого типа жди неприятностей.

Лицо Форестера внезапно посуровело.

– Я уже говорил вам, Мигель. Если он начнет бузить, мы избавимся от него тут же.

Дорога к руднику отняла у них много времени. Воздух стал сильно разреженным, и сердце в груди Форестера колотилось, как тяжелый каменный маятник. Он часто дышал, следуя совету Родэ не дышать слишком глубоко. "Боже мой, – думал он, – что же нас ждет на перевале?!"

Они добрались до посадочной полосы в полдень. Форестер чувствовал страшную слабость, его подташнивало, и когда они вошли в один из заброшенных сараев, он рухнул на пол, как подкошенный. Пибоди уже давно где-то отстал. Они не обращали внимания на его просьбы остановиться, и он шел все медленнее и медленнее, пока совсем не исчез из виду.

– Он скоро появится, – сказал Форестер. – Коммунистов он боится больше, чем меня. – Он язвительно улыбнулся. – Но я изменю его умонастроения и довольно скоро.

Родэ, хотя он и был привычен к горам, тоже чувствовал себя плохо. Он сел на пол сарая тяжело дыша и не в силах даже освободиться от своего мешка. Они сидели так около получаса, прежде чем Родэ смог начать действовать. Застывшими пальцами он расстегнул лямки и сказал:

– Доставайте керосин. Надо согреться.

Пока Форестер снимал и развязывал свой мешок, Родэ с маленьким топориком, взятым с "Дакоты", вышел наружу. Скоро послышался стук, и Форестер понял, что Родэ рубит что-то на дрова для костра. Он вынул из мешка бутыль с керосином, поставил ее рядом с собой и стал ждать возвращения Родэ.

Час спустя в середине сарая горел небольшой огонь. Родэ сложил пирамидой щепки и, чуть-чуть смочив их керосином, поджег. Форестер усмехнулся.

– Вы, наверное, были бойскаутом?

– Был, – ответил Родэ серьезно. – Отличная организация. – Он потянулся. – Теперь надо поесть.

– Что-то не хочется, – заметил Форестер.

– Верю, мне – тоже. Тем не менее надо. Мы должны перед завтрашним днем запастись энергией. – Он посмотрел в окно в сторону перевала.

Они подогрели банку фасоли, и Форестер с трудом проглотил свою порцию. Ему не хотелось ни есть, ни двигаться. Все члены его тела были словно наполнены ватой и болезненно откликались на любое усилие. Мозг тоже работал плохо, мысли были вялыми и все время разбегались. Он просто сидел в углу сарая, механически пережевывая фасоль и ненавидя каждую новую ложку.

– Господи, я чувствую себя просто ужасно, – проговорил он с трудом.

– Это – сороче, – сказал Родэ, зябко поводя плечами. – От этого никуда не денешься. – Он сокрушенно покачал головой. – Жаль, что у нас так мало времени на акклиматизацию.

– Но, когда мы вылезли тогда из самолета, так плохо ведь не было.

– Не забывайте, что тогда у нас был кислород. И мы довольно быстро двинулись вниз. Теперь понимаете, насколько опасна высота?

– Опасна? Я просто отвратительно себя чувствую, вот и все.

– Несколько лет тому назад в этих местах побывала американская экспедиция. Они поднимались в горы к северу отсюда. Один из ее членов потерял сознание, когда они были на высоте около пяти тысяч футов, как сейчас мы с вами. И хотя в группе был врач, тот все же умер, когда его стали спускать вниз. Так что все это очень опасно, сеньор Форестер.

Форестер слабо улыбнулся.

– В момент опасности нам надо называть друг друга по именам, Мигель, – сказал он. – Меня зовут Рэй.

Через некоторое время снаружи кто-то зашевелился.

– Это Пибоди, – сказал Родэ и подошел к двери. – Мы здесь, сеньор.

Пибоди ввалился в сарай и тут же растянулся на полу.

– Вы паршивые негодяи, – зашептал он. – Почему вы не подождали меня?

Форестер ухмыльнулся.

– Когда мы пойдем отсюда, мы пойдем быстро, – сказал он. – То, что было пока, это легкая воскресная прогулка по сравнению с тем, что ожидает нас в дальнейшем. Но ждать мы вас не будем, Пибоди.

– Ах вы, сукин сын! – прошипел Пибоди. – Я вам покажу.

Форестер рассмеялся.

– Я заставлю вас подавиться этими словами, но не сейчас, попозже. Времени будет достаточно.

Родэ протянул Пибоди банку с фасолью.

– Ешьте. А у нас есть дела. Пошли, Рэй.

– Я не хочу есть, – застонал Пибоди.

– Как хотите, – сказал Форестер. – Можете хоть уморить себя голодом. – Он встал и вышел из сарая вслед за Родэ. – Потеря аппетита – это тоже сороче?

Родэ кивнул.

– Теперь мы будем есть понемногу. Будем использовать резервы организма. Для подготовленного человека это нетрудно. Но для этого? – Он повернулся в сторону сарая. – Не знаю, сможет ли он все выдержать?

Они медленно шли по полосе в сторону "Дакоты". Форестеру показалось удивительным, что О'Хара нашел эту полосу слишком короткой. Для него она растянулась на несколько миль. Он брел по ней, механически переставляя ноги, а холодный воздух застревал в горле и рвал его легкие, и каждое усилие сопровождалось судорожным вздохом.

Наконец они дошли до края полосы и заглянули в обрыв, в место падения "Дакоты". Ее крылья были припорошены недавно выпавшим снегом, который смягчил углы изломанного фюзеляжа, острые края зиявших ран. Форестер сказал:

– Мне кажется, что с самолета ее не увидят. Снег здорово замаскировал ее. Так что если будут какие-нибудь поиски, с воздуха они ничего не найдут.

С трудом спустившись вниз, они проникли внутрь самолета через дыру, пробитую О'Харой. Внутри было сумеречно, и Форестер поежился, но не от холода, который здесь ощущался еще сильнее, а при мысли о том, что они находятся в трупе когда-то живого, дышащего существа. Он постарался отогнать от себя эту мысль и сказал:

– На багажной полке были какие-то ремни с пряжками. Они нам могут пригодиться. А в кабине, говорил О'Хара, есть перчатки.

– Хорошо, – сказал Родэ. – Я посмотрю впереди, что там можно найти.

Форестер пошел назад, и у него перехватило дыхание, когда он увидел останки Кофлина – куски мороженого мяса с торчащими костями на заднем сиденье. Он отвел глаза и посмотрел на багажную полку, где были ремни. Пальцы замерзли и не слушались его, движения были неуклюжи, но ему удалось отцепить четыре широких брезентовых ремня, которые можно использовать для их самодельных рюкзаков. Ему пришла в голову идея посмотреть также и ремни на креслах, но они были прикреплены к ним столь крепко, что без инструментов снять их было невозможно.

Подошел Родэ с ящичком – аптечкой первой помощи, который он обнаружил в кабине. Он положил его на сиденье, открыл и посмотрел содержимое.

– О, морфин, – сказал он с удовлетворением.

– Черт, – отозвался Форестер, – мы могли бы его дать миссис Кофлин.

Родэ вытащил одну ампулу, потом другую, осмотрел их.

– Нет, не могли бы, они все разбиты.

Он взял из ящичка несколько бинтов, пузырек с какими-то таблетками.

– Это аспирин, – сказал он. – Пузырек треснул, но таблетки все целы. Они нам пригодятся. – Они взяли по таблетке, положили в рот, и Родэ сунул пузырек в карман. Больше ничего из аптечки использовать было невозможно.

Форестер прошел в кабину. Тело Гриваса лежало в какой-то неестественной позе, глаза с застывшим удивлением смотрели на приборную доску. Форестер сделал шаг вперед, и его нога задела какой-то предмет, со звяканьем отлетевший в сторону.

Он посмотрел вниз и увидел револьвер.

"Боже мой, – подумал, – как же мы забыли о нем?" Это был револьвер Гриваса, о котором в суматохе совершенно забыли. Он бы очень пригодился сейчас внизу, но говорить об этом уже не имело смысла. Он нагнулся и поднял его. Металл был холодным и обжег ему руку. С минуту он простоял в нерешительности, затем положил револьвер в карман, думая и о Пибоди, и о том, что может их ждать на другой стороне перевала.

Вот и все снаряжение для альпинистов, подумал он саркастически. Один автоматический револьвер.

Больше ничего полезного они в "Дакоте" не нашли и вернулись к сараю. Форестер стал сооружать новые лямки для мешка, используя найденные им ремни и оставленную мисс Понски сумку. Из этих разномастных частей он соорудил рюкзак, который сидел на плечах гораздо лучше.

Родэ подошел к руднику, а Пибоди, как мешок, лежал в углу и смотрел потухшими глазами на то, что делает Форестер. Он не съел своей порции фасоли и даже не позаботился о том, чтобы поддержать огонь в сарае. Форестер, когда вошел, бросил презрительный взгляд на Пибоди, но ничего не сказал. Взяв топор, он вновь вышел наружу, нарубил щепок от досок, принесенных Родэ, и возобновил костер.

Вернулся Родэ. Отряхивая снег с ботинок, он сказал:

– Я нашел для О'Хары подходящую штольню. Если противник переберется все же на эту сторону, О'Хара должен всех привести сюда. В лагере обороняться бесполезно.

Форестер кивнул.

– Я тоже так думаю, – сказал он, вспоминая, как они "брали" этот лагерь, спустившись с гор.

– Большинство штолен, – продолжал Родэ, – идет прямо в глубь горы. Но одна имеет резкий поворот – метрах в пятидесяти от входа. Там можно укрыться от винтовочного огня.

– Пошли посмотрим повнимательнее, – предложил Форестер.

Родэ повел его за сараями к руднику и показал штольни. Их было шесть.

– Вот эта, – указал он на одну из них.

Форестер подошел поближе. Вход в туннель был не больше, чем десять футов в высоту и примерно столько же в ширину, – просто дыра, проделанная взрывом в скале. Он вошел и медленно двинулся внутрь. Свет быстро тускнел, и вскоре стало совсем темно. Он вытянул руки и нащупал каменную стенку. Туннель резко повернул влево, и, оглянувшись назад, Форестер увидел, как скрывается из вида светлое пятно входа. Он остановился и пошел назад. С чувством облегчения различил впереди силуэт крупной фигуры Родэ на фоне голубого неба и вскоре оказался рядом с ним.

– Ничего себе жилище! – сказал он. – Мурашки по коже ползут.

– Возможно, это потому, что тут умирали люди, – сказал Родэ.

– Умирали?

– Да, и много. Правительство закрыло этот рудник, когда сеньор Агиляр был президентом.

– Удивительно, что Лопец не пытался ничего выжать отсюда.

Родэ пожал плечами.

– Запустить вновь этот рудник стоило бы огромных денег. Да и когда он действовал, особой выгоды от него не было. Скорее, это был эксперимент по организации работ на большой высоте. Рано или поздно его все равно бы закрыли.

Форестер оглянулся.

– Когда О'Хара придет сюда, у него будет мало времени. Что, если построить здесь для него защитную стенку перед входом? В одном из сараев оставим для него записку.

– Хорошая мысль, – согласился Родэ. – Камней тут полно.

– Это надо делать втроем. Пойду приволоку Пибоди.

Он пошел к сараю и застал Пибоди в той же позе в углу, тупо смотрящим в стену.

– Пошли, голубчик, – сказал он. – Вставайте-ка и с песней на работу.

Глаза Пибоди блеснули.

– Оставьте меня в покое, – хрипло проговорил он.

Форестер наклонился, схватил Пибоди за лацканы пальто и оторвал его от пола.

– А ну-ка вставайте, ничтожный негодяй! Я же сказал вам, что вы будете подчиняться приказам и быстро. Учтите, что у меня точка кипения ниже, чем у Родэ, поберегитесь!

Пибоди стал слабо отбиваться, и Форестер, резко встряхнув его, полуживого, швырнул на стену.

– Я болен, – сползая вниз и хватая ртом воздух, пролепетал Пибоди, – мне трудно дышать.

– Вы можете ходить, можете подносить камни, – сказал Форестер, не обращая никакого внимания на стенания Пибоди. – Дышите вы в это время или нет, меня не интересует. Лично я предпочел бы, чтобы вы и впрямь прекратили дышать. Ну так что, сами пойдете или мне вытолкать вас отсюда?

Бормоча всевозможные ругательства, Пибоди с трудом поднялся и шатаясь побрел к двери. Форестер направил его к туннелю и велел собирать камни и подносить их к входу. Это было тяжелое испытание, и ему самому приходилось часто останавливаться и отдыхать, но он неотступно следил за Пибоди и безжалостно погонял его.

Они таскали камни, а Родэ сооружал стенку. Когда стемнело, они прекратили работу, и Форестер, тяжело оседая на землю, окинул мутным взором однорядную каменную кладку.

– Не бог весть что, – проговорил он, – но, надеюсь, сойдет. – И начал хлопать себя по бокам. – Господи, холодина-то какая!

– Нам надо вернуться в жилище, – заметил Родэ. – Сделали все, что могли.

Они отправились в сарай и подогрели себе тушенки. Пибоди опять отказался от еды, но Форестер и Родэ заставили себя есть, давясь пропитанным соусом мясом.

II

Форестер спал плохо, лишь время от времени впадая в тяжелую дремоту. Тогда его посещали жуткие сны, полные зловещих предзнаменований. Судя по всему, другие тоже почти не спали и постоянно ворочались на своих местах. Родэ дважды вставал, подходил к двери и выглядывал наружу. Светила полная луна, и Форестер видел, что Родэ пристально вглядывался в вершины гор.

Странно, но когда он встал, усталости почти не чувствовалось. Дышать стало намного легче. Еще день – еще бы один день, и самочувствие было бы куда лучше, можно было бы думать о перевале с уверенностью. Но времени не было, и эти мысли пришлось отбросить.

В тусклом свете утра он увидел, как Родэ завязывает вокруг ног сделанные из одеяла обмотки. Он стал делать то же самое. Никто из них не произнес ни слова. Закончив с обувью, он пошел в угол, где посапывал Пибоди, и стал его тормошить.

– Убрр... прг... – проворчал Пибоди неразборчиво.

Форестер вздохнул и носком ботинка двинул Пибоди по ребрам. Это подействовало. Он сел и начал ругаться. Форестер молча повернулся и отошел от него.

– Кажется, ничего, – сказал Родэ с порога. Он вновь внимательно смотрел на горы.

Но в его голосе Форестер все же услышал нотку сомнения. Небо было кристально чистым, и вершины, начавшие золотиться от восходящего солнца, ярко, как бриллианты, сверкали на фоне еще темного неба. Форестер спросил:

– Что-то все-таки не то?

– Очень ясно, – сказал Родэ. И опять в его голосе прозвучало сомнение. – Пожалуй, слишком ясно.

– Как мы пойдем? – спросил Форестер.

– Перевал вон за той горой. Мы должны ее обойти и там выйти на него. После этого будет легче. Самое главное – эта сторона.

Вершина, на которую показывал Родэ, освещенная утренним светом, казалась такой близкой, что хотелось потрогать ее рукой. Он вздохнул с облегчением.

– Ну, это выглядит не так страшно.

Родэ фыркнул.

– Вы даже не представляете себе, как это будет страшно. – Он отвернулся. – Давайте поедим.

Пибоди вновь отказался есть, и тогда Форестер, поймав многозначительный взгляд Родэ, произнес угрожающим тоном:

– Вы будете есть, даже если мне придется затолкать пищу вам в глотку. Мне надоели ваши штучки, Пибоди. Предупреждаю вас: если вы упадете от слабости, если задержите нас хотя бы на минуту, мы бросим вас.

Пибоди метнул на него полный ненависти взгляд, но взял теплую банку тушенки и стал есть с отвращением. Форестер спросил:

– Как ваши ботинки?

– Надеюсь, в порядке, – огрызнулся Пибоди.

– Никаких "надеюсь", – отрезал Форестер. – Мне наплевать, если вы вдребезги разобьете свои пальцы, мне наплевать, если у вас будут волдыри размером с пинг-понговый мячик, мне наплевать на то, что вы будете чувствовать. Я забочусь только о том, чтобы вы не задерживали нас. Так что если ваши ботинки беспокоят вас, скажите лучше сразу.

– Нет, не беспокоят, – ответил Пибоди.

Родэ встал.

– Выходим. Надевайте рюкзаки.

Форестер взял свое изделие, стал закреплять его на спине и остался им удовлетворен. Родэ взял в руку самодельный ледоруб, а топорик с Дакоты заткнул за пояс. Отрегулировав застежки так, что поклажа стала удобной, он выразительно посмотрел на Пибоди. Тот возился со своим мешком и наконец взвалил его на плечи. И в этот момент что-то выпало из него, звякнув о пол.

Это была фляжка О'Хары.

Форестер наклонился и поднял ее.

– Так, значит, вы еще и вор, – сказал он, сверля Пибоди ледяным взглядом.

– Нет! – завопил Пибоди. – О'Хара сам дал мне ее!

– Как же, так О'Хара и даст вам ее, – язвительно проговорил Форестер. – Он потряс фляжку. Она была пуста. – Ах ты, сволочь! – крикнул он и швырнул ее в Пибоди.

Тот согнулся, но увернуться не успел, и фляжка угодила ему прямо в лоб над правым глазом.

Родэ постучал рукояткой ледоруба о пол.

– Довольно, – сказал он решительно. – Этот человек не может идти с нами, мы не можем на него положиться.

Пибоди в ужасе взглянул на него.

– Но вы должны взять меня с собой, – прошептал он. – Вы должны. Не оставляйте меня тем негодяям внизу.

Родэ неумолимо сжал губы, и Пибоди стал хныкать. Форестер глубоко вздохнул и сказал:

– Если мы оставим его, он вернется к О'Харе и наделает там дел, в этом можно не сомневаться.

– Мне это все не нравится, – сказал Родэ. – Он нас, еще чего доброго, убьет в горах.

Форестер нащупал в кармане пистолет и принял решение.

– Ладно, вы идете с нами, Пибоди. Но еще одна выходка с вашей стороны и... адью. – Он повернулся к Родэ. – Он не задержит нас ни на минуту, я обещаю. – Он посмотрел на Пибоди в упор, и тот молча кивнул. – Надевайте мешок, Пибоди. И двигайтесь быстро.

Пибоди оторвался от стены и, как-то весь сжавшись, стал поднимать свой рюкзак. Затем, стараясь держаться подальше от Форестера, затрусил к двери. Форестер вынул из кармана клочок бумаги и карандаш.

– Я оставлю записку О'Харе, – сказал он. – Сообщу ему о штольне. И – пошли.

III

Поначалу идти было сравнительно легко, во всяком случае, так позже вспоминалось об этом Форестеру. Хотя они оставили дорогу и шли по целине, движение было довольно быстрым. Возглавлял группу Родэ, за ним следовал Пибоди, и замыкающим был Форестер, который следил за тем, чтобы Пибоди не отставал. Но в этом, как выяснилось, необходимости не было, так как тот шагал, словно его преследовал сатана.

"Он не так уж никчемен", – подумал Форестер.

Сначала снег был неглубоким, сухим, как порошок, но дальше он становился глубже и жестче. Тогда Родэ сделал небольшой привал и сказал:

– Нужны веревки.

Они вытащили свои жалкие припасы, и Родэ тщательно осмотрел каждый узел. Затем они образовали связку и в том же порядке двинулись дальше. Форестер посмотрел вверх на белый склон, который простирался до самого неба, и понял, что Родэ, видимо, был прав – переход предстоял нелегкий.

Они шли и шли, и Родэ пробивал дорогу во все густеющем снегу. Склон, который они пересекали, был крутым и головокружительно уходил вниз. Форестер пытался представить себе, что будет, если кто-нибудь из них упадет. Наверное, тогда полетят все трое и поплатятся своими жизнями; они покатятся вниз клубком из рук, ног и веревок, пока не достигнут острых скал внизу. Но он отогнал от себя эту мысль. Все же они были связаны веревкой, и падение можно предотвратить. Впереди раздался какой-то звук, словно глухо прогремел гром.

– Что это? – прокричал Форестер.

– Лавина, – отозвался Родэ, продолжая путь.

"Бог ты мой, – подумал Форестер, – о лавинах я и не подумал. Они могут быть смертельно опасными". Но тут же расхохотался про себя. Как будто он был в большей опасности, чем О'Хара и другие – там, у моста. Некоторое время он размышлял об относительности всего на свете, а потом мозг его отключился, и он шел, механически передвигая ноги, поднимаясь по белому склону, словно муравей, ползущий по простыне.

Внезапно он обо что-то споткнулся, и сознание его вернулось к действительности. Это был Пибоди, лежавший на снегу, словно выброшенная на лед рыба, и судорожно хватавший воздух широко открытым ртом.

– Вставайте, Пибоди, – сказал он тихо. – Я вам сказал, что произойдет, если вы нас будете задерживать. Вставайте, черт вас возьми!

– Это Родэ... Родэ остановился... – выдавил Пибоди.

Форестер посмотрел вперед и зажмурился от яркого блеска расстилавшегося перед ним пространства. Перед глазами закружились какие-то темные точки и сложились в туманную фигуру, подошедшую к ним.

– Извините, – сказал Родэ приблизившись. – Я дурак. Совсем забыл об этом.

Форестер стал тереть глаза. "Я, кажется, слепну", – подумал он, и волна ужаса охватила его.

– Успокойтесь, – сказал Родэ, – закройте глаза, дайте им отдохнуть.

Форестер опустился в снег и закрыл глаза. Ему казалось, что под ресницы набились сотни острых песчинок, по щекам поползли слезы.

– Что со мной? – спросил он.

– Ослепление льдом и снегом, – ответил Родэ. – Не волнуйтесь и подержите глаза закрытыми.

Постепенно он почувствовал себя лучше, передышка пошла на пользу, но он вдруг ощутил страшную усталость. Ему показалось, что никогда в жизни он так не уставал.

– Сколько мы прошли? – спросил он.

– Немного, – ответил Родэ.

– Который час?

– Девять, – сказал Родэ после паузы.

– И всего лишь? – Форестер был просто потрясен. Он был уверен, что они шли уже чуть ли не весь день.

– Я сейчас полечу вас кое-чем, – сказал Родэ и стал массировать веки Форестера холодными пальцами. Они были покрыты каким-то веществом, одновременно мягким и слегка колючим.

– Что это, Мигель?

– Древесная зола. Она немного предохраняет от блеска. Я слышал, что так делают эскимосы. Может быть, она поможет.

Через некоторое время Форестер рискнул открыть глаза. К своему облегчению, он обнаружил, что видит. Не столь ясно, как обычно, но все же видит. Потрясение от мысли, что он потерял зрение, прошло. Он посмотрел вбок – Родэ хлопотал над Пибоди. Да, вот еще одна вещь, необходимая альпинистам и которой они лишены, – темные очки.

Родэ повернулся, и Форестер вдруг расхохотался.

Прямо через его глаза шла широкая черная полоса и Родэ выглядел, как индеец, вступивший на тропу войны. Он улыбнулся.

– Вы тоже выглядите смешно, Рэй. – И добавил уже серьезным тоном. – Сделайте капюшон из одеяла. Так вы отгородитесь от лишнего блеска.

Форестер снял свой мешок и с сожалением оторвал от него кусок одеяла. Из этого куска получилось три капюшона, но нести мешок Форестеру стало менее удобно. Родэ скомандовал:

– Пошли.

Форестер оглянулся, увидел далеко внизу сараи и прикинул, что они поднялись не больше чем на пятьсот футов. Дернулась веревка на поясе, и он опять пошел вслед за спотыкающимся Пибоди.

К полудню они смогли завернуть за гору и вышли на точку, откуда был виден перевал. Форестер со стоном повалился на колени, не в силах больше идти, а Пибоди просто рухнул как подкошенный. Только Родэ остался стоять на ногах и, сощурив покрасневшие глаза, смотрел в сторону перевала.

– Да, вот таким я его помню, – сказал он. – Здесь мы сделаем привал.

Словно не замечая Пибоди, он подошел к Форестеру и опустился на корточки.

– Все в порядке?

– Я чувствую, словно меня избили. Но отдых, я думаю, поможет восстановить силы.

Родэ снял свой рюкзак, начал вытаскивать еду.

– Сейчас мы подкрепимся.

– Боже, боюсь, что не смогу.

– Ничего, это хорошо пойдет, – сказал Родэ, показывая ему фруктовые консервы. – Это сладкое придаст нам энергии.

Откуда-то из-за хребта подул холодный ветер, и Форестер поплотнее запахнул куртку. Родэ стал копать снег.

– Что вы делаете? – спросил Форестер.

– Надо отгородить примус от ветра, – ответил Родэ, доставая примус из мешка и ставя его в приготовленную лунку. Он зажег его и затем вручил Форестеру пустую консервную банку.

– Наберите снега, мы вскипятим немного воды. Надо выпить чего-нибудь горячего. А я пойду посмотрю, что там с Пибоди.

Из-за низкого давления снег таял медленно, и вода из него получилась лишь тепловатой. Родэ бросил в нее бульонный кубик.

– Пейте.

Форестер, захлебываясь, выпил, затем опять наполнил банку снегом. Следующая порция была для ожившего Пибоди, и Форестер приготовил воду в третий раз.

– Как там перевал? – спросил он у Родэ, открывавшего банку с фруктами.

– Ничего хорошего, – ответил Родэ. – Там ледник, большие трещины. – Он помолчал. – Но я, собственно, об этом знал.

Он протянул банку Форестеру, и тот начал есть. Фрукты оказались отличной едой: пожалуй, с момента крушения самолета он не ел ничего лучшего и вскоре почувствовал прилив сил. Он опять посмотрел вниз. Рудник уже скрылся из глаз, зато теперь далеко-далеко было видно речное ущелье. Мост был где-то в стороне.

Он встал и прошел вперед к краю обрыва, чтобы взглянуть на перевал. Тут его взору предстал ледник – нагромождение ледяных глыб, лабиринт трещин. Он заканчивался тремя тысячами футов ниже в голубых водах горного озера. В этот момент раздался резкий, словно удар громадного кнута, звук, затем словно далекие раскаты грома, и над озером поднялся фонтан белого цвета.

Подошедший сзади Родэ сказал:

– Это лагуна. Такие озера всегда бывают между ледником и мореной. Мы должны идти туда. – Он показал рукой через ледник и наверх.

Над долиной, где находился перевал, вдруг появился столб белого дыма, и спустя секунд десять раздалось грозное ворчание.

– Горы всегда наполнены движением, – сказал Родэ. – Движется лед, движется снег, сходят лавины.

– Сколько нам еще подниматься? – спросил Форестер.

– Около пятисот метров – но сначала мы немного спустимся, чтобы пересечь ледник.

– Да, обойти его, видимо, не удастся, – предположил Форестер.

Родэ показал на озеро.

– Если мы пойдем в обход, мы потеряем слишком много времени, и нам придется провести еще одну ночь в горах. Две ночи здесь убьют нас.

Форестер разглядывал ледник с неудовольствием. То, что он увидел, ему совсем не понравилось, и в первый раз с начала их перехода он почувствовал где-то в низу живота холодный комок страха. До сих пор все, что они делали, было тяжелой работой в непривычных условиях. Но то что им предстояло, было воплощением опасности – опасности попасть под неустойчиво лежащую глыбу льда или провалиться в припорошенную снегом трещину. Даже за то время, что он наблюдал за ледником, картина изменилась – постоянно шли какие-то подвижки, и время от времени оттуда доносился глухой рокот.

– Надо идти, – сказал Родэ.

Они вернулись к своей поклаже. Пибоди сидел, безразлично глядя на свои сложенные на животе руки.

– Пошли, человече, надевайте рюкзак, – сказал ему Форестер.

Пибоди не двигался. Форестер вздохнул и толкнул его ногой в бок – не слишком сильно. Физическое воздействие было единственным, на что Пибоди еще реагировал. Он покорно встал, забросил на спину свой мешок, застегнул лямки. Родэ вновь обвязал его веревкой и тщательно проверил крепления. И они пошли дальше.

Спуск к леднику – около двухсот футов – обернулся для Форестера кошмаром, хотя для Родэ в нем не было ничего особенного. Что касается Пибоди, то он был погружен в себя и об опасности просто не задумывался. Здесь были голые скалы, облизанные ветром, дувшим со стороны перевала, и покрытые тонкой коркой льда. Любое передвижение по ним было опасно. "Это какое-то безумие, – думал Форестер, – здесь же нельзя идти без кошек!" При каждом скольжении сердце его замирало, и он ругался про себя.

Спуск к леднику занял час времени. Последние сорок футов были отвесной стеной, и Родэ показал, что нужно делать. Он вбил в трещины скалы самодельные крючья, пропустил через них веревку и велел, держась за нее, спускаться. Теперь они пошли обратным порядком – Форестер был впереди. Родэ страховал его сверху. Он сделал петлю, в которой можно было как бы сидеть, и посоветовал Форестеру не торопиться.

– Держитесь все время лицом к скале, – сказал он. – Ногами отталкивайтесь от нее и не допускайте вращения...

Форестер был вне себя от радости, когда он вновь почувствовал под ногами землю – альпинизм явно не доставлял ему удовольствия. Ему пришла в голову мысль, что если он доживет до следующего отпуска, то проведет его так далеко от гор, как только возможно, и предпочтительнее где-нибудь в центре Канзаса.

Спустился Пибоди, механически следуя инструкциям Родэ. На его лице не было страха – на нем вообще ничего не было, так же, как и в его мозгу. Страх улетучился из него вместе со всеми человеческими чувствами. Он стал роботом, который подчинялся приказам, правда, лишь в том случае, когда ему давали тумаков.

Последним спустился Родэ. Его никто не страховал, и последние десять футов он почти пролетел, так как крючья вылетели из расщелины, и он тяжело упал вместе со свившейся в кольца веревкой. Форестер помог ему встать.

– Все в порядке?

Родэ, шатаясь из стороны в сторону, проговорил задыхаясь:

– Крючья, где крючья? Найдите их.

Форестер пошарил в снегу и нашел три. Четвертый куда-то запропастился. Родэ угрюмо улыбнулся:

– Хорошо, что я упал, а то пришлось бы крючья оставить в скале, а они могут нам еще пригодиться. Но вообще надо держаться подальше от скал – они покрыты ледяной коркой, без кошек нам по ним не пройти.

Форестер до глубины души был с этим согласен, по вслух ничего не сказал. Он подобрал веревку, закрепил один конец на поясе, затем посмотрел на ледник.

Зрелище было фантастическим, словно лунный пейзаж, и столь же лишенное жизни и далекое от человека. Глыбы льда были вздыблены громадным давлением снизу и, подвергшись воздействию солнца и ветра, приняли самые гротескные формы. Там были скалы из льда с опасно нависшими карнизами наверху, колонны с подточенным солнцем основанием, готовые в любой момент рухнуть, какие-то взгорбления и повсюду были трещины, частью открытые, а частью – Форестер это хорошо знал – предательски замаскированные снегом. И вот через этот лабиринт они должны были проложить свой путь. Он спросил:

– Какова ширина ледника?

Родэ подумал.

– Три четверти вашей американской мили. – Он перехватил получше ледоруб. – Давайте двигаться, время дорого.

Он шел впереди, прощупывая путь ледорубом. Форестер обратил внимание на то, что он сократил интервалы в их связке и удвоил веревку, и это не предвещало ничего хорошего. Теперь они шли на довольно близком расстоянии друг от друга, и Родэ часто подгонял Пибоди, так как тот постоянно отставал, и веревка то и дело натягивалась. Форестер на ходу нагнулся и зачерпнул рукой немного снега. Он был сухим, как порошок, и не годился для снежка, но все равно, всякий раз, когда Пибоди отставал, Форестер осыпал его снежной пылью.

Путь был извилистым, и они часто заходили в тупик, образованный либо ледяной стеной, либо внушительной трещиной. Приходилось возвращаться и искать места, по которым можно было бы пройти. Однажды, когда они очутились просто-таки в ледяном лабиринте, Форестер совершенно потерял ориентировку и с отчаянием подумал, что им уже никогда не выбраться из этого ледяного ада.

Ноги его занемели, пальцев на них он уже не чувствовал. Сказал об этом Родэ. Тот медленно остановился.

– Садитесь, – сказал он, – снимайте ботинки.

Форестер размотал обмотки и попытался негнущимися пальцами развязать шнурки. Это простое дело заняло у него около пятнадцати минут. Пальцы застыли, шнурки обледенели, а мозг плохо контролировал действия рук. Наконец ему удалось снять ботинки и две пары носков, которые на нем были.

Родэ внимательно осмотрел его ноги.

– Начало обморожения, – сказал он. – Растирайте свою левую ногу, а я буду растирать правую.

Форестер энергично набросился на свою ногу. Первый палец совершенно потерял чувствительность и был белым, как кость. Родэ был совершенно безжалостен – он бешено тер его ногу и не обращал внимания на мольбы и вопли, вырывавшиеся у него от страшной боли. Наконец нормальная циркуляция крови возобновилась, нога была словно в огне. Родэ строго сказал:

– Не допускайте этого впредь. Все время работайте пальцами – представьте, что вы играете на рояле ногами. Дайте-ка мне посмотреть ваши руки.

Форестер протянул ему руки.

– Хорошо, – заключил Родэ. – Но следите за пальцами рук и ног, за кончиками ушей и носом. Трите их все время. – Он повернулся к Пибоди, сидевшему на снегу, как мешок. – А с этим что?

С трудом Форестер всунул ноги в замерзшие ботинки, завязал шнурки и обмотки. Затем он поднялся и помог Родэ снять ботинки с Пибоди. Это было все равно, что обхаживать чучело, – он не мешал и не помогал им, позволяя делать с собой все, что угодно.

Пальцы его ног были сильно обморожены, и они начали их массировать. Через десять минут он вдруг застонал, и Форестер увидел, как в его глазах промелькнула искра сознания.

– Дьявол! – запротестовал Пибоди. – Вы делаете мне больно.

Они продолжали работать, не обращая на него никакого внимания. Внезапно Пибоди вскрикнул и стал вырываться, но Форестер крепко держал его.

– Будьте благоразумны, – прокричал он ему в ухо, – иначе потеряете ноги!

Ему удалось утихомирить Пибоди, и Родэ еще некоторое время тер ему ноги, пока не счел, что опасность миновала.

– Двигайте все время пальцами, – посоветовал он то же, что и Форестеру.

Пибоди стонал от боли, но эта боль, кажется, вывела его из летаргического состояния. Он смог сам надеть носки, ботинки, завязать обмотки. Пока он все это проделывал, с его уст срывался монотонный поток проклятий и ругательств, направленных в адрес гор, Родэ, Форестера и судьбы, которая затянула его в эту переделку.

Форестер переглянулся с Родэ, который слегка улыбнулся и, беря ледоруб, сказал:

– Все. Пошли. Надо выйти отсюда.

Где-то на середине ледника, после нескольких бесплодных попыток пройти дальше, Родэ подвел их к трещине и объявил:

– Здесь мы будем перебираться на ту сторону. Другого выхода нет.

В этом месте был снежный мост, соединивший два края трещины, – хрупкая снежная полоса. Форестер подошел поближе и посмотрел вниз. Дна он не увидел. Родэ сказал:

– Снег может выдержать нас, если мы будем ползти, чтобы распределить вес на большую площадь. – Он тронул Форестера за плечо. – Вы идете первым.

Пибоди внезапно проговорил:

– Я не буду переходить на ту сторону. Что я, сумасшедший, что ли?

Форестер поначалу хотел сказать примерно то же самое, но то, что это сказал такой человек, как Пибоди, пристыдило его.

– Вы будете делать то, что вам говорят, – рявкнул он грубо, ощущая, что адресует эту фразу не столько Пибоди, сколько самому себе, допустившему минутную слабость.

Родэ опять удлинил соединявшие их куски веревки, чтобы каждый мог спокойно преодолеть пятнадцатифутовое пространство, и Форестер подошел к трещине.

– Не на коленях, а по-пластунски, – сказал Родэ.

С внутренним трепетом Форестер лег на живот и извиваясь вполз на мост. Он двигался вперед, вспоминая, чему его учили в армии, и видел, как по краям перемычки осыпается и с шелестом пропадает в пропасти снег. Он был рад тому, что сзади него вилась веревка, хотя понимал, что в случае чего она вряд ли выдержит его, и с еще большей радостью ощутил себя, наконец, на другом краю трещины, где некоторое время лежал, задыхаясь и обливаясь потом. Затем он встал и повернулся.

– Все в порядке? – спросил Родэ.

– Прекрасно, – ответил он и вытер пот со лба прежде, чем он успел замерзнуть.

– К черту! – закричал Пибоди. – Вам не удастся загнать меня на эту штуку.

– Вас же страхуют веревкой с обеих сторон, – сказал Форестер. – Вы не можете упасть. Правда, Мигель?

– Конечно, – подтвердил Родэ.

Пибоди смотрел затравленным зверем. Форестер сказал:

– Ладно, черт с ним. Перебирайтесь, Мигель, и оставьте этого глупца там.

Голос Пибоди дрогнул.

– Вы не можете оставить меня здесь! – закричал он.

– Неужели? – с издевкой сказал Форестер. – Я ведь вас обо всем предупреждал.

– Господи! – произнес Пибоди душераздирающим голосом и медленно подошел к трещине.

– Ложитесь! – скомандовал Родэ.

– На живот! – крикнул Форестер.

Пибоди лег на живот и стал медленно ползти. Его трясло, и дважды он останавливался, когда снег с сухим шорохом обрывался с края моста. По мере приближения к Форестеру его движения участились, он пополз быстрее. Вдруг он не выдержал, встал на четвереньки и почти побежал.

– Ложитесь, вот идиот! – завопил Форестер.

И тут же вверх взвился столб снежной пыли, Пибоди врезался в Форестера и сбил его с ног. Мост с шумом рухнул, и глухое эхо покатилось по горам. Когда Форестер поднялся, то сквозь пелену оседающего снега увидел беспомощно стоявшего на другой стороне Родэ.

Он резко повернулся и схватил Пибоди, который вцепился в снег в дикой радости оттого, что ощутил под собой твердую основу. Вздернув его вверх, он дважды ударил его кулаком по лицу.

– Ты, гнус, подонок, хоть раз ты можешь что-нибудь сделать правильно?

Голова Пибоди мотнулась из стороны в сторону, в глазах была пустота. Форестер отпустил его, и он свалился на снег, бормоча что-то бессвязное. Ударив его еще раз ногой, Форестер повернулся в сторону Родэ.

– Что же теперь делать, черт возьми?

Родэ казался невозмутимым. Он поднял ледоруб и, нацелив его, как копье, сказал:

– Отойдите!

Размахнувшись, он бросил ледоруб, и тот вонзился в снег рядом с Форестером.

– Вгоните его в снег как можно глубже, – сказал он. – Я попробую перебраться с помощью веревки.

Форестер потрогал рукой веревочную петлю на поясе.

– Знаете, она не очень прочная. Вашего веса может не выдержать.

Родэ смерил глазами расстояние.

– Я думаю, что если сложить ее втрое, выдержит.

– Речь идет о вашей шее, – заметил Форестер и начал вбивать ледоруб в снег.

Но он отдавал себе отчет в том, что в действительности речь идет и о его жизни. Без Родэ он ни за что не выберется отсюда, тем более обремененный Пибоди.

Он вогнал ледоруб в снег на три четверти и проверил, крепко ли он сидит. Затем он подошел к Пибоди, хныкавшему на снегу, снял с него веревку и перебросил конец Родэ. Тот обвязался им и сел па край трещины, глядя вниз, в пропасть, так спокойно, как будто он сидел в кресле на террасе дома.

Форестер закрепил тройную веревку вокруг пояса, вдавил каблуки ботинок в снег.

– Я постараюсь принять возможно больше веса, – сказал он.

Родэ натянул веревку, подергал ее и остался доволен.

– Подложите что-нибудь под веревку, чтобы она не перетерлась, – попросил он.

Форестер снял капюшон, сложил его вдвое и подоткнул под веревку там, где она соприкасалась с ледяным краем трещины.

Родэ опять потянул веревку, смерил глазами расстояние, нашел на противоположной стене трещины точку своего соприкосновения с ней – оттолкнулся.

Форестер увидел, как он исчез из виду, и почувствовал, как резко натянулась веревка. Затем послышался стук – ботинки Родэ ударили по стене. К счастью, натяжение веревки не ослабло, значит, все идет удачно. Родэ оставалось теперь только вскарабкаться вверх. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем голова его появилась над краем трещины. Форестер подбежал к Родэ и помог ему выбраться. Вот человек! Он с восхищением смотрел на него. Дьявольски отличный парень. А Родэ в это время сидел недалеко от края и вытирал пот со лба.

– Нехорошо так вести себя, – сказал он, имея в виду Пибоди.

"Да уж, – подумал Форестер, – это самое мягкое, что можно тут сказать". – И, глядя на Пибоди, произнес:

– Ну что будем делать с этим негодяем? Он же погубит нас! – Форестер достал из кармана револьвер, и глаза Родэ начали расширяться от ужаса. – Что ж, я думаю, что здесь путь Пибоди и закончится.

Пибоди в это время лежал на снегу, что-то бормоча себе под нос и, по-видимому, был не в состоянии осознать то, что говорил о нем Форестер.

Родэ посмотрел Форестеру прямо в глаза:

– Вы способны застрелить беззащитного человека? Даже его?

– Да, сейчас я на все способен, черт возьми, – отрезал Форестер. – Потому что думаю не только о наших жизнях, а еще и о тех людях, которые там внизу, у моста, ждут помощи. А этот спятивший дурак всех нас угробит.

Он поднял револьвер и навел его в затылок Пибоди. В тот момент, когда он уже готов был спустить курок, Родэ схватил его за руку.

– Нет, Рэй, вы не убийца.

Форестер попытался сопротивляться Родэ, но сдался.

– Ладно, Мигель. Но вы еще увидите, что я прав. Я знаю такой тип людей. Это эгоисты, и ничего хорошего от них ждать не приходится. Что ж, по-видимому, от него не отделаться.

IV

Переход через ледник отнял у них в общей сложности три часа, и хотя Форестер был к концу совершенно измотан, Родэ не позволил остановиться.

– Мы должны до темноты подняться как можно выше, – сказал он. – Предстоящая ночь сильно истощит нас. Нехорошо оставаться на открытом месте, когда у нас нет ни палатки, ни подходящей одежды.

Форестер выдавил из себя кислую улыбку. Для Родэ все было либо хорошо, либо нехорошо. Он не признавал полутонов. Пинком подняв на ноги Пибоди, Форестер сказал ему устало:

– Ладно, ведите нас, Макдуф.

Родэ посмотрел на перевал:

– Мы потеряли высоту, когда пересекали ледник. Нам нужно теперь подняться еще метров на пятьсот-шестьсот.

"До двух тысяч футов", – мысленно перевел Форестер. Он посмотрел туда, куда был устремлен взгляд Родэ. Слева от них был ледник, бесконечно сползавший вниз, скребя боками каменные стены. Вверху – чистое снежное пространство, пересеченное на полпути к верхней точке грядой каменных лбов.

– Нам что, придется взбираться на них? – спросил он с замиранием сердца.

Родэ помолчал, внимательно разглядывая местность, затем покачал головой.

– Я думаю, мы сможем обогнуть их вон там, справа. И выйдем на них немного сзади. Там устроим стоянку для ночевки.

Он сунул руку в карман и достал кожаный мешочек со снадобьем из коки, которое он приготовил в лагере.

– Давайте руку, – сказал он. – Сейчас это вам поможет.

Он высыпал с десяток зеленых кусочков в ладонь Форестера, и тот, сунув один из них в рот, начал жевать. Кока была слишком кислой на вкус, но приятно согревала полость рта.

– Сразу не берите много, – предупредил Родэ, – а то обожжете рот.

Давать коку Пибоди было бесполезно. Он опять вошел в состояние полной отрешенности и автоматизма и шел за Родэ, как пес на поводке, подчиняясь толчкам веревки. Было такое впечатление, что его руками и ногами двигает кто-то со стороны. Форестер, наблюдая за ним сзади, надеялся, что впереди их не ожидают никакие серьезные препятствия, потому что тогда, как предсказывал О'Хара, Пибоди сломается.

Тот долгий и трудный подъем не остался в памяти Форестера. Как ни странно, он, видимо, впал в то же состояние автоматизма, в каком находился и Пибоди. Ритмично жуя свою жвачку, он, как заведенный, шел вверх по следу, который прокладывал неутомимый Родэ.

Сначала снег был плотный, покрытый настом, но постепенно, по мере того как они выходили к правому флангу скальной гряды и подъем становился круче, слой снега утончался, и из-под него стал показываться лед. Идти по нему без кошек было трудно, а вернее, как признался позже Родэ, с точки зрения любого альпиниста, вообще невозможно. Ноги Форестера то и дело скользили, его самого постоянно заносило в стороны, а однажды они все трое чуть не покатились беспомощно вниз, и только быстрая реакция Родэ, успевшего закрепить ледоруб, помешала этому.

Через два часа они все же вышли на верх скальной гряды. И тут их ждало громадное разочарование. Сразу за грядой возвышалась длинная отвесная ледяная стена, высотой выше двадцати футов, с большим снежным карнизом. Она сплошной линией пересекала всю ширину перевала.

Форестер, хватая ртом воздух, с отчаянием смотрел на нее. "Вот и все, – подумал он, – через нее нам ни за что не перебраться". Но Родэ, кажется, не терял надежды. Показывая рукой куда-то вверх, он сказал:

– По-моему, в середине стена понижается. Пошли, но держитесь подальше от края гряды.

Они направились вдоль стены. Сначала пространство между ней и обрывом было небольшим, всего около фута, затем оно стало пошире, и Родэ зашагал более уверенно и быстро. Но он все же был явно обеспокоен.

– Здесь нам останавливаться нельзя, – сказал он. – Это очень опасно. Нужно забраться наверх до темноты.

– Зачем такая спешка? – спросил Форестер. – Здесь мы защищены от ветра – он как раз усиливается.

– Вот именно, – ответил Родэ. – Я обеспокоен вон этим козырьком. Он может обрушиться, тем более что западный ветер принесет снег. Смотрите. – Он показал рукой вниз.

Форестер заглянул в головокружительную бездну под скалами и увидел, как там начинает густеть туман. Он быстро отошел от края и двинулся следом за неуклюжей фигурой Пибоди. Не прошло и пяти минут, как поскользнулся. Пытаясь сохранить равновесие, он замахал руками, но тут же очутился на спине и заскользил к пропасти. Пытаясь остановиться, он цеплялся за снег и лед, но это не помогло, и в мгновение ока его тело, перекатившись через край, полетело вниз. Он успел только издать отчаянный крик.

Услышав его, Родэ мгновенно вогнал ледоруб в лед и напрягся. Повернув голову, он увидел одного только Пибоди, изо всех сил барахтавшегося на самом краю обрыва и вопившего что-то нечленораздельное.

А Форестер в это время висел на веревке над бездной, и мир безумно кружился перед его глазами, – сначала громадное пространство неба, потом внезапное видение гор и долин, плохо различимых в туманной дымке, и сразу же совсем рядом – серая каменная стена. Внизу на расстоянии добрых трехсот футов был крутой снежный склон. Грудь Форестера ныла, веревка сползла ему под мышки и сдавливала грудную клетку.

Родэ крикнул Пибоди.

– Тяните веревку, поднимайте его!

Но вместо этого Пибоди вытащил из кармана складной нож и стал пилить веревку там, где она уходила вниз.

Родэ не раздумывал. Он вырвал из-за пояса топорик, снятый с Дакоты, перехватил его поудобнее и, прицелившись, метнул в сторону Пибоди.

Удар пришелся Пибоди в основание черепа. Ужасающий крик прекратился. Форестер снизу в тревоге посмотрел вверх, и в этот момент из-за края обрыва выкатился нож. Падая, он резанул Форестера по щеке и, крутясь, исчез в бездне. А сверху, не останавливаясь, потекла струйка крови.

I

О'Хара никак не мог найти своей фляжки. Сначала он подумал, что, может быть, оставил ее в кармане куртки, которую он дал Форестеру, но потом вспомнил, что карманы проверил. Он украдкой осмотрел внутренность убежища, но фляжки нигде не было видно, и он решил, что наверняка забыл ее в лагере.

Потеря почему-то очень огорчила его. Он чувствовал себя спокойнее, когда рядом находилась полная фляжка. То, что О'Хара в любой момент мог взять ее и отхлебнуть глоток, как ни странно, помогало ему преодолевать соблазн. Но сейчас где-то внутри себя он чувствовал болезненную потребность выпить и получить возможность благословенного облегчения и забытья.

В общем, он был не в духе.

Ночь прошла спокойно. После неудачной попытки поджечь мост ничего не случилось. И сейчас, с наступлением утра, он размышлял над тем, будет ли безопасно перебросить сюда требуше. Для этого требовалась мужская сила, а ее численность сократилась, и отправиться за требуше в лагерь означало бы оставить позицию у моста совершенно незащищенной. Гарантий того, что противник ничего не предпримет, не было никаких, и нельзя было сказать, сколько ему потребуется времени, чтобы привезти новые доски.

Как и всякому военному командиру, О'Харе приходилось гадать, что сейчас происходит во вражеском стане, и соотносить свои догадки с имеющимися в его наличии ресурсами.

Он услышал, как скатился камешек и, обернувшись, увидел подходившую к нему Бенедетту. О'Хара махнул ей, чтобы она подождала, и сам подошел к ней, покинув свой наблюдательный пункт.

– Дженни приготовила кофе, – сказала она. – Давайте я понаблюдаю. Что-нибудь произошло?

Он покачал головой.

– Пока все спокойно. Но они по-прежнему там. Так что, если вы высунетесь, они снесут вам голову. Будьте осторожны.

Он замолчал. Ему очень недоставало Форестера. С ним он мог бы обсудить ситуацию, не для того чтобы переложить на него часть ответственности, а чтобы самому лучше понять, что происходит. Он изложил Бенедетте свои соображения, и она немедленно откликнулась:

– Конечно, я поднимусь в лагерь.

– Да, мы должны рискнуть, – медленно проговорил он. – Делать нечего. И чем скорее мы пойдем, тем лучше.

– Пошлите сюда Дженни, а я буду вас ждать у озерка, – сказала Бенедетта.

О'Хара вошел в убежище и с удовольствием вдохнул аромат горячего кофе, который тут же дала ему Дженни. Между глотками он начал излагать свой план и, заканчивая, сказал:

– Очень многое ложится на ваши плечи, Дженни. Сожалею.

– Ничего страшного, – сказала она спокойно.

– Вы можете выстрелить только два раза, не больше. Мы оставим вам оба арбалета, зарядим их. Если начнется работа на мосту, пускайте обе болванки и затем идите к лагерю как можно быстрее. Если повезет, выстрелы задержат их хоть немного, и мы сможем приготовиться к обороне. И, ради Бога, не делайте оба выстрела из одного и того же места. Они уже определили наши любимые точки.

Он оглядел свой небольшой отряд.

– Вопросы есть?

Агиляр пошевелился.

– Значит, я должен вернуться в лагерь. Я чувствую, что я для вас обуза. Я ведь до сих пор ничего не сделал, ничего.

– Боже всемогущий! – воскликнул О'Хара. – Вы же главная фигура, из-за кого мы сражаемся. Если мы допустим, что они схватят вас, все наши усилия потеряют всякий смысл.

Агиляр медленно улыбнулся.

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что я уже больше ничего не значу. Действительно, им нужен я, но они не могут оставить в живых и вас. Мистер Армстронг говорил именно это, не так ли?

Армстронг вынул трубку изо рта.

– Может быть, и так. Но вы не в состоянии сражаться, – сказал он напрямик. – И пока вы здесь, внизу, вы отвлекаете часть внимания О'Хары на себя. Так что лучше вам двинуться в лагерь и там сделать что-нибудь полезное, скажем, изготовить пару болванок для арбалета.

Агиляр наклонил голову.

– Меня поправили, и поделом. Извините, сеньор О'Хара, за то, что доставляю вам лишние хлопоты.

– Ничего, – сказал О'Хара натянуто.

Ему было жалко Агиляра. Этому человеку храбрости не занимать, но одной храбрости было недостаточно. Точнее, это была не совсем та храбрость, что сейчас требовалась. Интеллектуальное мужество хорошо в своем деле.

Подъем к лагерю длился почти три часа. Агиляр все же физически был очень слаб. О'Хара не переставал беспокоиться о том, что может произойти у моста. По крайней мере, он не слышал винтовочных выстрелов, но ветер дул с гор, и он не был уверен в том, донеслись бы они сюда. Напряжение внутри него росло.

Их встретил Виллис.

– Ну что, благополучно ушли Форестер и Родэ, и наш общий друг Пибоди? – спросил О'Хара.

– Они вышли раньше, чем я проснулся, – сказал Виллис. Он посмотрел вверх на горы. – Наверное, они сейчас уже у рудника.

Армстронг обошел требуше, одобрительно хмыкая.

– А вы хорошо поработали здесь, Виллис!

Виллис слегка зарделся.

– Сделал все, что мог... за короткое время и с такими материалами.

– Как же он будет работать? – спросил О'Хара, недоуменно взирая на сооружение.

– Он сейчас в разобранном виде, подготовлен к транспортировке, – с улыбкой ответил Виллис. – Мы покатим его по дороге на колесах.

– Я сейчас думал о русско-финской войне, – сказал Армстронг. Немного не из моей области, но все же. Там была придумана такая штука – "молотовский коктейль".

О'Хара мгновенно вспомнил еще об одной бочке с керосином и о пустых бутылках, валявшихся вокруг лагеря.

– Господи, вы опять попали в точку, – сказал он. – Соберите-ка все бутылки, какие нужно.

Затем направился к домику, где стояла бочка с керосином. Виллис крикнул ему вдогонку:

– Там открыто. Я был там утром.

Он толкнул дверь и остановился, увидев ящик с водкой. Медленно наклонившись, он взял одну бутылку, с нежностью погладил ее, посмотрел на свет. Прозрачная жидкость могла быть и водой, но он знал, что это за вода. Это была вода забвения, в которую можно было погрузиться и получить блаженство. Он облизал языком губы.

Снаружи раздался звук чьих-то шагов. Он быстро поставил бутылку на полку и задвинул ее за какой-то ящик. Когда вошла Бенедетта, он, склонившись над керосиновой бочкой, старался ее открыть.

Она принесла с собой пустые бутылки.

– Виллис сказал, что они вам нужны. Для чего?

– Мы будем делать своего рода бомбы. Нам нужны куски ткани, чтобы сделать из них пробки и фитили. Может, поищете что-нибудь?

Он начал наполнять бутылки керосином, а когда вернулась Бенедетта с куском материи, он показал ей, как надо затыкать бутылки, оставляя фитиль, который можно было бы без труда зажечь.

– Где остальные? – спросил он.

– У Виллиса возникла идея, – сказала она. – Армстронг и мой дядя помогают ему.

Он наполнил очередную бутылку.

– Вы не возражаете, если мы оставим вашего дядю здесь одного?

– А что еще остается! – сказала она и потупилась. – Он привык к одиночеству. Он не был женат, знаете ли. И потом ему знакомо чувство особого одиночества – одиночества власти.

– А вы чувствуете себя одинокой, с тех пор как...

– Как убили мою семью? – Она взглянула на него, и в ее темных глазах мелькнуло что-то странное. – Да. Мы с дядей два одиноких человека, скитающихся по разным странам. – Ее губы слегка искривились. – Я думаю, что вы тоже очень одиноки, Тим.

– Ничего, справляюсь, – лаконично ответил он и вытер руки куском ветоши.

Она встала.

– Что вы будете делать, когда мы покинем эти места?

– Вы, вероятно, имеете в виду, если мы покинем эти места. – Он тоже встал и посмотрел на ее обращенное к нему лицо. – Куда-нибудь двинусь. В Кордильере мне теперь делать нечего. Филсон ни за что не простит мне то, что я погубил один из его самолетов.

– И здесь нет ничего, что позволило бы вам остаться?

Губы ее были раскрыты, и он неожиданно для себя наклонился и поцеловал ее. Она прижалась к нему, и они стояли так некоторое время. Потом он вздохнул и, сам себе удивляясь, сказал:

– Да, наверное, здесь что-то есть, из-за чего можно и остаться.

Они помолчали. Если для возлюбленных вполне естественно строить планы, то какие планы могли быть у них? Наконец Бенедетта сказала:

– Надо идти, Тим. Надо работать.

Он разомкнул объятия.

– Да, пойду посмотрю, что там делают остальные. А вы тем временем выньте бутылки с алкоголем из ящика и положите в него бутылки с керосином. Мы сможем приладить его к требуше.

Он вышел из домика и зашагал к другому концу лагеря. На полпути внезапно остановился. Его поразила мысль, пришедшая в голову. Он понял странное выражение глаз Бенедетты – в них было сострадание.

Он глубоко вздохнул, затем распрямил плечи и опять пошел вперед, со злостью отбросив ногой попавшийся на дороге камень. Услышав слева от себя голоса, он повернул к склону горы и увидел Виллиса, Армстронга и Агиляра, стоявших около старого кабельного барабана.

– Что тут такое? – спросил он.

– Страховка, – весело ответил Армстронг. – Это на случай, если противник перейдет на эту сторону.

Виллис наклонился, постучал камнем о камень, и О'Хара увидел, что он поставил барабан на клин.

– Ну и что? – спросил О'Хара.

– Дерево, конечно, гнилое – барабан тут уж, наверное, много лет стоит, начал объяснять Виллис. – Но штука эта тяжелая и может катиться. Пройдите вниз несколько шагов и посмотрите. Что вы там видите?

– Ну, я знаю, там на крутом спуске дорога идет по узкому коридору в скале. Его пробили взрывчаткой, – сказал О'Хара.

Виллис продолжал:

– Барабан оттуда не виден. Мы ждем, пока там покажется джип или грузовик, выбиваем из-под барабана камни, и он катится вниз. Если все получится удачно, он может разбить машину и блокировать дорогу.

О'Хара взглянул на Агиляра, посеревшее лицо которого показывало, как сильно он перенапрягся. Внутри О'Хара весь кипел от гнева. Он кивком головы отозвал Виллиса и Армстронга в сторону и негромким ровным голосом, стараясь сдержаться, стал их отчитывать:

– Я считаю, что было бы неплохо, если бы вы не занимались самодеятельностыо.

Виллис страшно удивился и даже порозовел.

– Но... – начал он.

О'Хара резко прервал его.

– Да, идея чертовски хороша, но вы могли бы сначала и посоветоваться. Я помог бы вам прикатить этот чертов барабан куда надо, а старика можно было поставить наполнять бутылки. Вы же знаете, что у него больное сердце, и если он чего доброго умрет, то считайте, что эти свиньи на том берегу своего добились. Я не дам этому случиться, даже если придется лишиться жизни вам или любому другому члену нашего отряда, включая и меня, конечно. Надо спасти Агиляра.

Виллис выглядел потрясенным.

– Говорите за себя, О'Хара, – сказал он сердито. – Я лично сражаюсь за свою жизнь.

– Пока я командую вами – нет? И вы будете подчиняться моим приказам и советоваться со мной.

Виллис вспыхнул.

– А кто, собственно, вас назначал?

– Я, – отрезал О'Хара, прямо глядя на Виллиса. – Будете оспаривать?

– Может, и буду.

– Нет, не будете, – решительно заявил О'Хара, сверля Виллиса взором.

Виллис отвел глаза. Армстронг сказал:

– Было бы неплохо, если бы мы не дрались друг с другом. – Он повернулся к Виллису. – О'Хара, между прочим, прав. Не следовало привлекать Агиляра к этой работе.

– Ладно, ладно, – нетерпеливо проговорил Виллис. – Но меня не надо покупать на всякую геройскую чепуху. "Родина или смерть!" и все такое.

– Послушайте, – сказал О'Хара. – Знаете, что я думаю? Я думаю, что вот я, стоящий здесь перед вами, погибший человек. У нас нет ни малейшей надежды помешать этим негодяям пересечь реку. Мы можем только задержать их, но не остановить. И, когда они перейдут по мосту сюда, они устроят настоящую охоту за нами и перережут нас, как поросят. Вот почему я считаю себя уже погибшим. Я не могу сказать, что мне как-то особенно нравится Агиляр, но он нужен коммунистам, и я готов выступить на его защиту, поэтому я так забочусь о нем.

Виллис побледнел, как полотно.

– А что же Форестер и Родэ?

– Я считаю, что и они погибли, – холодно отрезал О'Хара. – Вы представляете себе хоть сколько-нибудь, что там такое, наверху? Знаете, Виллис, я возил альпинистов с их оборудованием – две американские группы, одну немецкую. И при всей их экипировке они, как правило, не достигали своих целей – в трех случаях из четырех. – Он махнул рукой в сторону гор. – Половина этих вершин даже не имеет названий, настолько они недоступны.

Армстронг не выдержал:

– Что-то уж больно мрачная картина у вас получается, О'Хара.

– Но это правдивая картина, не так ли?

– Боюсь, что да, – сокрушенно согласился Армстронг.

О'Хара нетерпеливо покачал головой.

– Знаете что, мы только зря теряем время. Давайте-ка доставим это сооружение вниз. – И он отошел, оставив Виллиса, в недоумении смотрящего ему вслед.

II

Спустить вниз требуше оказалось не так трудно, как вначале думал О'Хара. Виллис хорошо потрудился, чтобы поставить его для транспортировки на колеса, и весь путь занял у них только три часа. Главной проблемой было выруливание неуклюжей машины на крутых поворотах серпантинной дороги. На каждом повороте ему казалось, что вот-вот появится мисс Понски с сообщением о наступлении коммунистов, но все было спокойно, и за это время до них не донеслось ни единого винтовочного выстрела. "Быть может, у них не хватает боеприпасов, – подумал О'Хара. – Во всяком случае, беспорядочного огня, который можно вести с того берега все это время, сегодня не было".

Они подкатили требуше к месту, указанному Виллисом, в стороне от дороги. О'Хара сказал отрешенным голосом:

– Бенедетта, пойдите смените Дженни и пришлите ее сюда.

Она взглянула на него с удивлением, но он уже отвернулся, чтобы помочь Виллису и Армстронгу перемонтировать требуше. Они собирались соорудить его на небольшом возвышении, чтобы путь короткого плеча, на который будет падать вес, был большим.

Подошла мисс Понски и сообщила, что у моста ничего нового не произошло. Он, немного помолчав, спросил:

– Слышали ли вы шум грузовиков?

– Нет, с тех пор, как увезли джип, не слышала.

– Видимо, мы ударили по ним сильнее, чем нам показалось.

– Как вы думаете, они еще там?

– Да, конечно, – воскликнула она. – У меня у самой была такая же мысль. И я решила проверить. – Она зарделась. – Я надела мою шляпку на палку и помахала ею. Я видела такое в кинофильмах.

Он улыбнулся.

– Ну и что, пробили они ее?

– Нет, но были близки к тому.

– Вы делаете успехи, Дженни.

– Вы, должно быть, проголодались. Я приготовлю поесть... – Ее губы дрожали. – Знаете, я так развлеклась... – Она повернулась и отошла, оставив его в состоянии некоторого потрясения. "Развлеклась!" Ничего себе!

Сборка требуше продолжалась часа два. Когда работа подошла к концу, Армстронг, перепачканный, но счастливый, сказал:

– Ну вот. Никогда не думал, что увижу это орудие в действии. – Он обратился к О'Харе. – Когда я изготавливал чертеж для Виллиса, ко мне подошел Форестер и спросил, не готовлю ли я весы правосудия. Я сказал, да. Он, наверное, счел меня сумасшедшим, но на самом деле он был недалек от истины.

Он закрыл глаза и продекламировал, словно читал статью словаря:

– От латинского "требушетум", старофранцузское "требуше". Пара весов, взвешивание. – Он открыл глаза и протянул руку к машине. – Видите сходство?

О'Хара видел. Требуше действительно выглядел как весы-коромысло, только одно плечо было больше другого. Он спросил:

– Эта штука сильно брыкается? Какова отдача?

– Она почти незаметна, поглощается землей.

О'Хара еще раз посмотрел на всю эту сумасшедшую систему веревок и блоков.

– Вопрос теперь состоит в том, будет ли это животное работать?

В голосе Виллиса чувствовалось раздражение:

– Ну, разумеется. Давайте попробуем. – И показал на большой камень размером с человеческую голову.

– Хорошо, – сказал О'Хара. – Давайте пульнем. Что надо делать?

– Сначала надо изо всех сил потянуть за эту веревку.

Веревка через трехчастный блок соединялась с концом длинного плеча. В то время как Виллис и О'Хара тянули, длинная балка пошла вниз, а короткая, на конце которой был укреплен груз, вверх. Грузом было старое ржавое ведро, наполненное камнями. Когда длинная балка коснулась земли, Армстронг дернул за какой-то рычаг, и на нее опустилось деревянное блокирующее устройство, прижавшее ее к земле. Виллис нагнулся, поднял камень и положил его на диск автомобильного колпака, служившего снарядоприемником.

– Мы готовы, – объявил он. – Я уже сориентировал эту штуку в общем направлении на мост. Надо послать кого-нибудь туда вниз, чтобы оценить результат выстрела.

– Я пойду, – сказал О'Хара. Он спустился туда, где лежала Бенедетта, и опустился рядом с ней. – Они собираются запустить эту машину, – сказал он.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на требуше.

– Неужели что-нибудь получится?

– Посмотрим. – Он состроил гримасу. – В чем я наверняка уверен, так это в том, что мы ведем войну черт знает чем.

– Мы готовы! – прокричал Армстронг.

О'Хара сделал отмашку, и Армстронг дернул за рычаг спуска. Вес полетел вниз, а длинное плечо взметнулось кверху. Ведро с грохотом бухнулось о землю, и О'Хара увидел, как камень помчался по дуге над его головой. Он долго был в воздухе, набрал большую высоту и с верхней точки траектории стал падать, с каждым мгновением стремительно набирая скорость. Он упал на той стороне моста, далеко за дорогой и сожженным грузовиком, на склоне горы. На месте, где он грохнулся о землю, вырос фонтан пыли.

– Господи! – прошептал О'Хара. – Вот это дальность! – Он отполз назад и подбежал к требуше. – Перелет тридцать ярдов, пятнадцать – вправо. Сколько весил этот камень?

– Около тридцати фунтов, – моментально ответил Виллис. – Нужно побольше? – Он навалился на требуше. – Подвинем его немного вправо.

На другом берегу раздались голоса и несколько одиночных выстрелов. Засмеявшись, О'Хара хлопнул Армстронга по спине.

– Поздравляю с успехом! – проревел он. – Мы разнесем этот мост в щепки.

Это, однако, оказалось не таким уж легким делом. Целый час ушел на то, чтобы сделать шесть первых выстрелов, и ни один из них не попал в цель. Следующие два прошли совсем близко, а третий задел один из канатов, отчего мост зашатался из стороны в сторону.

Странным было то, что никакой осмысленной реакции со стороны врага не было. Было много беготни и стрельбы после каждого выстрела, но толкового ничего не сделано. "С другой стороны, чем они могут ответить? – подумал О'Хара. – Камень в полете уже ничем не остановишь".

– Почему мы не можем так долго пристреляться? Что с этой чертовой машиной? – раздраженно спросил он.

Армстронг ответил спокойно.

– Требуше вообще не очень точное оружие. В теории я это знал, а теперь вижу и на практике. Действительно, разброс имеет место.

Виллис выглядел встревоженным.

– Метательное плечо немного вихляет, – начал объяснять он. – Мы не могли закрепить его прочнее. Потом у нас нет стандартных снарядов. От этого то недолет, то перелет. А из-за вихляния они разлетаются вправо-влево.

– Можно что-нибудь с этим сделать?

Виллис покачал головой.

– Подошла бы стальная балка, – сказал он иронически.

– Нужно найти способ нахождения стандартного веса.

Тогда изобретательный Виллис соорудил нечто вроде грубых весов, которые, как он сказал, смогут уравнивать камни с каким-нибудь одним с точностью до половины фунта. И они начали снова. Через четыре выстрела им удалось сделать их лучший выстрел.

Требуше заскрежетал, ведро грохнулось о землю, вздымая кучу пыли, балка взметнулась вверх, и камень взвился в небо, забирая все выше и выше. Над головой О'Хары он достиг своей высшей точки и начал падать, стремясь па этот раз к цели.

– Ну же, ну! – проговорил О'Хара в нетерпении. – Кажется, теперь он должен бабахнуть куда надо.

О'Хара затаил дыхание. Камень под воздействием силы тяжести летел быстрее и быстрее. Он пролетел между тяговыми канатами моста и, к ужасу О'Хары, прошел точно сквозь проем в середине и скрылся в кипящей воде, вызвав столб брызг, оросивших нижнюю поверхность досок.

– Боже всемогущий! – вскричал О'Хара. – Такой прекрасный выстрел и какая досада – не по мишени!

Но в то же время он вдруг ощутил, что слова, которые он говорил Виллису в лагере, могут оказаться и неправдой. Нет, он не был еще мертвецом, и враг не пройдет через мост – у них появился хороший шанс на успешную борьбу. По мере того как росла в нем надежда, что-то сжималось у него в груди. Когда же надежды не было, нервная система была в порядке и готовности, но появившаяся возможность выжить сделала саму жизнь более ценной, с ней труднее было бы расстаться, и О'Хара немного занервничал. Человек, считающий себя уже мертвым, не боится умереть, страх приходит только с надеждой.

Он пошел обратно к требуше.

– Ну вы и артиллерист, черт возьми! – сказал он Виллису с горькой иронией.

Тот вспыхнул:

– Что вы имеете в виду?

– То и имею, что сказал, – какой вы прекрасный артиллерист. Последний выстрел был замечательным. К сожалению, в этот момент там не оказалось моста. Камень прошел через проем.

Виллис усмехнулся и был, кажется, доволен.

– Что ж, кажется, мы пристрелялись.

– Давайте продолжать, – сказал О'Хара.

Требуше, содрогаясь и стуча, метал каменные бомбы весь оставшийся день. Они работали, как рабы, натягивая веревки, поднося камни, взвешивая их на весах, которыми заведовала мисс Понски. Постепенно им пришлось довольно точно научиться определять вес камня на глазок – тащить сорокафунтовый камень на пару сотен ярдов только для того, чтобы мисс Понски его забраковала, было занятием не из веселых.

О'Хара все время поглядывал на часы и регистрировал выстрелы и их частоту. Он обнаружил, что за два часа скорострельность возросла до двенадцати камней в час. Попаданий было семь – одно в час. Сам О'Хара видел лишь два из них, но этого было достаточно, чтобы убедиться в том, что мост не мог выдержать долго такой бомбардировки. К сожалению, удары по нему шли вразброс – бить в одну точку было бы лучше, но все же проем увеличился на две доски, и несколько досок надломилось. Конечно, это не могло помешать человеку перебраться по мосту пешком, но на автомобиле сделать это вряд ли кто-нибудь рискнул.

Он был удовлетворен главным образом тем, что противник бессилен сейчас что-нибудь предпринять. Действительно, предотвратить постепенное размолачивание моста в щепки мог бы только минометный огонь по требуше. Сначала с той стороны раздавались винтовочные выстрелы, но вскоре и они прекратились. Теперь там были слышны одни лишь крики – радостные возгласы, когда камень пролетал мимо, и раздосадованные стоны, когда удар приходился по мосту.

За полчаса до наступления темноты к О'Харе подошел Виллис и сказал:

– Мы не можем так мучить это животное. Оно уже еле на ногах стоит и может развалиться на куски. Еще два-три выстрела, и ему придет конец.

О'Хара выругался и посмотрел на стоящую перед ним серую фигуру – Виллис был с головы до ног покрыт пылью.

– А я надеялся, что мы сможем заниматься этим всю ночь, чтобы к утру от моста ничего не осталось.

– Нет, мы не сможем, – без лукавства сказал Виллис. – Требуше сильно расшатался, в одной из балок появилась трещина. Если мы не отремонтируем машину, она развалится и превратится в груду хлама, из которого и возникла.

О'Хара почувствовал в себе прилив бессильной злобы. Он резко повернулся и сделал несколько шагов, но тут же вернулся.

– Вы можете поправить дело?

– Я могу попытаться, – сказал Виллис. – Надо посмотреть.

– Не надо пытаться, не надо смотреть, надо сделать! – рявкнул О'Хара и зашагал прочь не оборачиваясь.

III

Ночь. Луна окружена туманной дымкой, но О'Хара все же без особого труда лавировал между камнями. Наконец он нашел укромное местечко и сел, привалившись спиной к скале. Перед ним был плоский камень, на который он осторожно поставил бутылку. В ее глубине мерцал тусклый отблеск лунного света, словно там хранилась перламутровая жемчужина.

Он долго смотрел на нее. Он страшно устал, в последнее время спал урывками, и напряжение этих дней сказывалось. Правда, теперь на ночное дежурство становились также мисс Понски и Бенедетта, так что стало немного полегче. Вблизи моста Виллис и Армстронг возились с требуше. О'Хара сначала решил пойти и помочь им, но передумал. "Ну его к черту! – пронеслось у него в голове. – Может же О'Хара хоть час уделить самому себе!"

Противник – этот странно безликий противник – раздобыл еще один джип. Его подогнали к мосту, и он теперь вновь был освещен. Они явно не хотели, чтобы в ночное время кто-нибудь подобрался к мосту и поджег его. О'Хара никак не мог понять, чего они там ждут. Прошло уже два дня, как был сожжен грузовик, а никаких наступательных действий на том берегу не предпринимали, если не считать бесполезной и беспорядочной винтовочной стрельбы. "Что-то они все же готовят, – подумал он. Это, видимо, окажется сюрпризом".

О'Хара задумчиво разглядывал бутылку. Форестер и Родэ к утру будут уже на пути из рудника к перевалу.

Интересно все-таки, удастся ли им пройти? Он был честным в разговоре с Виллисом: он действительно сомневался в том, что есть хоть какая-то надежда на них. Если они не перейдут на ту сторону, а может, даже если и перейдут, – противник одержит победу. Бог войны – на его стороне, потому что там народ.

Протяжно вздохнув, он взял бутылку, откупорил ее, сдаваясь на милость сидевшим у него в душе бесам.

IV

Мисс Понски сказала:

– Вы знаете, мне все это нравится. Правда.

Бенедетта посмотрела на нее с беспокойством.

– Нравится?

– Да, нравится, – повторила мисс Понски с удовлетворением. – Я никогда не думала, что мне выпадут такие приключения.

Бенедетта сказала осторожно:

– Вы знаете, что нас всех могут убить?

– Да, дитя мое. Я знаю. Но теперь знаю, почему мужчины воюют. По той же причине они любят игры. Только на войне ставка более высока – их собственные жизни. Это придает переживаниям определенную остроту. – Она плотнее запахнула пальто и улыбнулась. – Я учительствую в школе уже тридцать лет. И я знаю, что обычно думают об училках – они скучны, ворчливы, прозаичны. Но я такой никогда не была. Пожалуй, я была слишком романтична, в ущерб себе. Я рассматривала жизнь через призму старинных легенд, исторических романов, а она ведь совсем другая. Однажды я встретила человека... – Бенедетта молча слушала, не желая прерывать эти удивительные откровения. Мисс Понски запнулась и затем взяла себя в руки. – В общем, вот такой я и была – романтической девушкой, постепенно взрослевшей, продвигавшейся по службе. Я стала старшим учителем – своего рода драконом для школьников. Но в свое свободное время я по-прежнему чувствовала себя немного романтиком. Я, кстати, неплохо фехтовала, когда была помоложе, а позже стала упражняться в стрельбе из лука. Но мне всегда хотелось быть мужчиной, уехать куда-нибудь, испытать острые чувства от приключений. Мужчины все же намного свободнее нас, знаете ли. Я почти оставила все свои надежды, когда случилось все это. – Ее лицо расплылось в счастливой улыбке. – И вот сейчас, когда мне уже почти пятьдесят пять, я попала в такую отчаянную переделку. Я знаю, что меня могут убить, но это стоит того. Я за многое вознаграждена.

Бенедетта в недоумении смотрела на нее. То, что происходило с ними, угрожало разрушить все надежды ее дяди на будущее страны, а мисс Понски видела все в романтическом свете какого-нибудь романа Стивенсона, как пряную приправу к ее пресной жизни. Совсем недавно она была в состоянии паники, когда ей пришлось убить человека, а теперь, когда руки ее уже окрасились кровью, ее взгляд на человеческую жизнь изменился. И теперь, когда или если она вернется домой, в свой любимый, безопасный Саутбридж, он ей будет казаться слегка нереальным, а реальностью будут мрачные склоны гор, над которыми витает смерть, и чувство скоротечности жизни оттого, что опасность заставила сильнее биться в жилах ее старую девичью кровь.

– Но я что-то разболталась, – проговорила быстро мисс Понски. – Пойду к мосту. Я обещала мистеру О'Харе. Такой мужественный молодой человек, не правда ли? Но временами он выглядит таким печальным.

– Я думаю, что он несчастлив, – тихо ответила Бенедетта.

Мисс Понски важно кивнула в знак согласия.

– В его жизни было большое горе, – сказала она.

И Бенедетте стало ясно, что она видит О'Хару в качестве мрачного байронического типа, соответствующего тому мифу, в котором она жила. "Но он же не такой, – воскликнула она про себя. – Он нормальный человек из плоти и крови и глупый, конечно, потому что не хочет, чтобы ему кто-нибудь помогал, чтобы кто-то разделил его переживания". Она думала о том, что произошло с ними в лагере, о его поцелуе, о том, как он взволновал ее, и о том, как он стал необъяснимо холоден к ней после этого. Если он не хочет никому отдавать частицы своей души, то такой человек – не для нее, но ей так хотелось в этом ошибиться.

Мисс Понски подошла к выходу из убежища.

– Смотрите, какой туман! – воскликнула она. – Надо быть еще более внимательными на дежурстве.

Бенедетта отрешенно сказала:

– Я спущусь через два часа.

– Хорошо! – жизнерадостно отозвалась мисс Понски и застучала каблучками по камням на пути к мосту.

Некоторое время Бенедетта сидела молча и штопала прореху в своем пальто. Иголку она всегда носила с собой, воткнутой во внутренний карман своей сумочки. Закончив эту небольшую домашнюю работу, она подумала, что рубаха у Тима тоже порвана и она смогла бы заштопать ее.

Он был мрачен и отчужден за ужином и после сразу же ушел вдоль берега вправо от моста. Что-то было у него на уме, но она не остановила его, а только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь она накинула пальто, вышла из убежища и направилась на его поиски, осторожно обходя камни.

Она нашла его неожиданно по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и напевает какой-то мотив. Бутылка была уже наполовину пуста.

Заметив ее, он повернулся и протянул ей бутылку.

– Выпейте, это полезно для здоровья. – Он говорил хрипловато и невнятно.

– Нет, спасибо, Тим. – Она села рядом. – У вас порвана рубашка. Я ее заштопаю, пойдемте в убежище.

– Ах, маленькая женщина, дом в пещере – это прекрасно. – Он невесело рассмеялся.

Она показала на бутылку.

– Вы думаете, сейчас это так необходимо?

– Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, все равно мы все умрем. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.

Она взяла ее и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздраженным тоном:

– Для чего это вы сделали, черт возьми?

– Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.

– Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдернул руку. – Черт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.

Она увидела, как из пальца действительно текла черная в лунном свете кровь.

– Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.

О'Хара разразился хохотом.

– Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает все, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.

Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на ее темную головку и сказал:

– Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришел я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, все это чепуха.

– Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.

Он взял ее за подбородок, поднял ее лицо, посмотрел в глаза:

– Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведете борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во все. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.

Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:

– Мы можем попытаться.

– Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют.

– Я в это не верю, – сказала она.

Он коротко засмеялся.

– Неужели? А что же мы здесь делаем, черт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.

Она ничего не ответила. Он обнял ее одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повел вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на нее, потирая щеку, с выражением полного недоумения.

Она закричала:

– Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам все время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.

– Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, пораженный ее презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем ее сострадание.

– Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаетесь легко слабоволию. Вы все время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.

– Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.

– Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжет. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?

Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нем надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.

Он сказал придушенным голосом:

– Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.

– Коммунистам?

Он кивнул.

– Что они вам сделали?

И он рассказал ей все – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.

– Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.

Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по ее щекам текли слезы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.

– Все хорошо, – приговаривала она. – Теперь все хорошо, Тим.

Он был опустошен и благодатно облегчен от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всем другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало ее. Она не знала, что ей делать дальше.

Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:

– Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.

Он с трудом улыбнулся.

– Вы были правы, я вел себя как законченный негодяй.

– У вас были на то свои причины.

– Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.

Она осторожно сказала:

– Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определенную проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.

О'Хара вздохнул.

– Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришел в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.

– Лучше всего было бы помочь ему.

Он кивнул.

– Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул ее от себя. Ему казалось, что никакая женщина, узнавшая то, о чем он рассказал, не сможет его полюбить. Но Бенедетта широко улыбнулась, и он с облегчением понял, что все будет хорошо.

– Пошли, – сказала она. – Я пойду с тобой до убежища. – Она чувствовала, что в ее груди поднимается волна огромного, беспричинного счастья. Она теперь знала, что ошибалась, когда думала, что Тим не для нее. Нет, это был человек, с которым она была готова разделить собственную жизнь до конца своих дней.

Она поцеловала его, и они разошлись неподалеку от убежища. Когда его темная фигура почти скрылась за камнями, она вдруг вспомнила о его порванной рубашке и крикнула:

– А когда же заштопать дырку?!

– Завтра! – почти весело крикнул он в ответ и зашагал туда, где не покладая рук работал Виллис.

V

Рассвет был туманным, но поднявшееся солнце быстро сожгло серую пелену. Они провели утреннее совещание у требуше, чтобы решить, что же делать дальше.

– Что вы думаете? – спросил О'Хара у Виллиса. – Сколько еще времени нужно, чтобы починить эту штуку?

Армстронг, закусив мундштук трубки, с интересом посмотрел на О'Хару. С этим человеком явно что-то произошло, что-то хорошее. Он бросил взор туда, где находилась на дежурстве Бенедетта. Она невероятно сияла в это утро. Казалось, от нее исходили почти видимые лучи света. Армстронг улыбнулся – эти двое были просто неприлично счастливы.

Виллис сказал:

– Сейчас работа пойдет побыстрее. Теперь мы хотя бы видим, что делаем. Еще часика два. – Его лицо выглядело похудевшим и уставшим.

– Давайте продолжим, – сказал О'Хара.

Он хотел что-то добавить, но вдруг замер, наклонив голову. Через несколько секунд Армстронг понял, к чему прислушивался О'Хара, – это было завывание стремительно приближавшегося реактивного самолета.

Он появился совершенно внезапно в бреющем полете над руслом реки. Звук его быстро вырос до рева, потом пробежала его тень, и он, пронесясь над их головами, круто взял вверх и влево. Виллис завопил:

– Нас нашли, они нашли нас! – И он начал подпрыгивать и возбужденно размахивать руками.

– Это "Сейбр"! – прокричал О'Хара. – Он возвращается.

Они наблюдали за тем, как самолет дополз до высшей точки разворота и пошел на них по плавной линии. Мисс Понски начала кричать изо всех сил, делая руками знаки летчику, но О'Хара вдруг напрягся:

– Мне это что-то не нравится. Ну-ка все – врассыпную и в укрытие!

Он знал эту тактику по войне в Корее – в поведении летчика были все признаки подготовки к штурмовой атаке.

Они разбежались в разные стороны, как цыплята при виде коршуна, и снова самолет промчался над ними, но пулеметной очереди не последовало – лишь затихающий вдали рев. Еще дважды он совершал этот маневр, заставляя трепетать жесткие стебли травы под напором воздушной волны. И затем, взлетев почти вертикально вверх, он пошел на запад через горы.

Они выбрались из укрытий и, сгрудившись, долго смотрели на вершины гор. Первым очутился Виллис.

– Черт бы вас побрал! – набросился он на О'Хару. – Зачем вы заставили нас спрятаться? Этот самолет, наверное, искал нас.

– Вы так думаете? – с иронией сказал О'Хара. – Бенедетта, есть у Кордильеры "Сейбры" в военно-воздушных войсках?

– Это был истребитель, – сказала она. – Но не знаю, из какой эскадрильи.

– Я не успел разглядеть знаки, – сказал О'Хара. – Кто-нибудь их заметил?

Оказалось, что никто.

– Интересно все же, из какой они эскадрильи? – задумчиво произнес О'Хара. – Это немаловажно.

– Я говорю вам, что это были поиски, – настаивал Виллис.

– Ничего подобного, – отрезал О'Хара, – Летчик прекрасно знал, куда лететь. Он ничего не искал. Ему сообщили наше местонахождение с абсолютной точностью. В его маневрах не было никакой неопределенности. Мы ему о нас ничего не сообщали, Форестер, ясно, не сообщал, – они еще только уходят с рудника. Тогда кто?

Армстронг вынул изо рта трубку и, ткнув мундштуком в сторону реки, проговорил:

– Они. И это значит, что ничего хорошего нам ждать не следует.

О'Хару словно ударило током, и прежняя активность вернулась к нему.

– Давайте-ка побыстрее вернем это проклятое животное к жизни. Мост надо уничтожить как можно скорее. Дженни, берите арбалет, идите к реке в то место, откуда хорошо виден поворот дороги на том берегу. Если кто-то появится, стреляйте и моментально бегите сюда. Бенедетта, вы наблюдаете за мостом. Остальные занимаются требуше.

Виллис был слишком большим оптимистом, когда говорил о необходимых двух часах для ремонта требуше. Это время прошло, а машина была еще в разобранном виде и до конца работы было еще далеко. Грязной рукой он вытер пот со лба.

– Ничего, еще часок, и все будет в порядке.

Но часок не получился. Бенедетта крикнула:

– Слышу шум грузовиков!

И почти тут же внизу по реке раздались винтовочные выстрелы и еще один звук, который заставил О'Хару содрогнуться: сомневаться не приходилось: та-та-та-та бил на другом берегу реки пулемет. Он подбежал к Бенедетте и спросил, задыхаясь:

– Что ты видишь?

– Пока ничего, – ответила она. – Нет, подожди, три больших грузовика.

– Спускайся, я хочу посмотреть.

Она ловко сползла по камням, и он занял ее место.

Вверх по дороге, вздымая клубы пыли, быстро двигался большой американский грузовик, за ним – еще один и еще. В кузове первого были люди, вооруженные винтовками, человек двадцать, по крайней мере. Грузовик выглядел немного странно, и сначала О'Хара никак не мог понять, в чем дело, но потом он увидел, что бензобак был прикрыт большим стальным щитом. Враг предпринял меры предосторожности.

Грузовик остановился против моста, и люди стали выпрыгивать из кузова. Второй подъехал и стал следом за первым. В нем людей не было, если не считать двух человек в кабине. В кузове находилось что-то закрытое брезентом. В третьем грузовике опять были люди, хотя значительно меньше. С него сняли легкий станковый пулемет и утащили в укрытие. У О'Хары екнуло сердце.

Он обернулся и сказал Бенедетте:

– Дай мне арбалет и приведи всех сюда.

Но когда он снова посмотрел через реку, стрелять было не в кого – на том берегу, казалось, было пустынно, а бить по грузовикам не имело смысла.

Подошли Армстронг и Виллис, и О'Хара объяснил им ситуацию.

Виллис заметил:

– Пулемет – это, конечно, звучит скверно, но, с другой стороны, что они могут нам сделать? Ведь винтовки они уже применяли! Так что, какая разница?

– Разница такая, что они могут поливать нас очередями, как из кишки, и пользоваться арбалетами будет теперь чертовски опасно.

– Вы сказали, что второй грузовик пуст, – подключился к разговору Армстронг.

– Я этого не говорил. В нем не было людей, это да, но в кузове что-то находится... под брезентом. – Он кисло улыбнулся. – Вероятно, они раздобыли горную гаубицу или миномет. Если это действительно так, кончен бал, тушите свечи.

Армстронг рассеянно выбил трубку о камень, несмотря на то что она была пуста.

– Придется начинать переговоры, – сказал он неожиданно. – Насколько я знаю, во время всякой осады рано или поздно начинаются переговоры.

– Ради Бога, говорите дело! – взмолился О'Хара. – О каких переговорах может идти речь? Что мы им можем предложить? Эти ребята – хозяева положения, и они это прекрасно понимают. С чего бы это им вступать с нами в переговоры? И если уж на то пошло, зачем они нам? Они наобещают нам с три короба, а потом все равно ничего не выполнят, это ясно. Какой же в этом толк?

– Почему? У нас есть, что предложить, – спокойно возразил ему Армстронг. – У нас есть Агиляр. Они хотят его получить, вот его мы и предложим. – Он поднял обе руки вверх, отвергая раздавшиеся сразу же бурные протесты. – Что они могут дать нам? Наши жизни, конечно. Да, мы знаем, чего стоят их обещания, но это не имеет значения. Разумеется, мы им не отдадим Агиляра, но при некотором везении мы договоримся о перемирии и получим несколько лишних часов. Кто знает, может, именно эти часы и сыграют свою роль впоследствии.

О'Хара подумал и обратился к Виллису:

– Что вы на это скажете?

Виллис пожал плечами:

– Вообще-то мы ничего не теряем. Наоборот, приобретем время. Ведь мы же пока все делали для того, чтобы выиграть время.

– Можно починить требуше, – задумчиво произнес О'Хара. – Из-за одного этого стоит попробовать. Хорошо, давайте.

– Подождите, – сказал Армстронг. – Что там сейчас происходит, на том берегу?

О'Хара поглядел.

– Да ничего пока, все тихо.

– Я думаю, что надо подождать, пока они чего-нибудь не предпримут, – посоветовал Армстронг. – Я полагаю, что сейчас у них идет совещание – новых со старыми. Есть смысл им не мешать. Любое выигранное нами время – наше преимущество. Так что подождем.

Бенедетта, стоявшая все время молча, сказала:

– Дженни почему-то не вернулась.

О'Хара резко повернулся:

– В самом деле...

Виллис обеспокоенно выпалил:

– Может, ее ранили? Этот пулемет... – Его голос прервался.

– Я пойду посмотрю, – сказала Бенедетта.

– Нет, – резко возразил О'Хара. – Пойду я. Может, ее придется нести – тебе с этим не справиться. Ты лучше будь здесь на посту, а остальные смогут заняться требуше.

Он сорвался с места и побежал в сторону моста, быстро пересек открытое пространство дороги и скрылся в камнях по другую ее сторону. Он хорошо представлял себе, какое место могла выбрать мисс Понски, и уверенно шел прямо туда. Чертыхаясь про себя, он думал о том, что если мисс Понски убита, он никогда не простит себе этого.

Весь путь занял у него двадцать минут, – великолепно, если считать, что идти по каменистой местности было трудно. Но, когда он подошел к месту, там никого не было. Три болванки стояли вертикально воткнутые в землю, а рядом в каменной выемке блестела небольшая лужа крови.

Он наклонился и увидел еще одно кровавое пятно, затем еще одно. Следуя по этому кровавому следу, он прошел около ста ярдов и тогда услышал слабый стон и увидел мисс Понски, лежавшую в тени большого камня. Рука ее сжимала правое плечо. Он опустился на одно колено рядом с ней и поднял ее голову.

– Куда вас ранило, Дженни? В плечо?

Ее глаза раскрылись, и она еле заметно кивнула.

– Еще?

Она покачала головой и прошептала:

– О Тим, извините, я потеряла арбалет.

– Ничего, ничего, – говорил он, разрывая блузку на ее плече и стараясь не делать резких движений. Рана обнажилась, и он вздохнул с облегчением – пуля прошла навылет, по-видимому, не задев кости. Но Дженни потеряла много крови, испытала болевой шок и сильно ослабла.

– Мне надо было крепче держать арбалет, – сокрушенно сказала она. – Он упал с камней в реку. Так жаль.

– К черту арбалет! – воскликнул О'Хара. – Ваше здоровье дороже.

Он наложил на рану с обеих сторон куски материи, оторванные от своей рубашки, и сделал грубую перевязку.

– Вы можете идти?

Она попыталась, но тут же присела. Он бодро сказал:

– Тогда мне придется нести вас. Как пожарнику. Давайте. Он пригнулся, взвалил ее на плечи и медленно пошел по направлению к мосту. К тому времени, как он добрался до их убежища и передал Дженни на попечение Бенедетты, она опять потеряла сознание.

– Тем более нам нужно перемирие, – мрачно бросил он Армстронгу. – Нужно успеть поставить Дженни на ноги, чтобы она смогла быстро двигаться. Что-нибудь произошло за это время?

– Ничего. Но мы почти закончили работу с требуше.

Спустя немного времени около грузовиков появились два человека и начали снимать брезент с кузова второго из них.

– Теперь попробуем, – сказал О'Хара и, набрав в легкие побольше воздуха, прокричал по-испански: – Сеньоры, сеньоры, я хочу поговорить с вашим командиром! Пусть он выйдет – мы не будем стрелять.

Двое на том берегу замерли и посмотрели друг на друга. Затем повернули головы в сторону противоположного берега. Они явно были в нерешительности. О'Хара иронически заметил, обращаясь к Армстронгу:

– Как будто у нас много того, чем стреляют.

Наконец, эти двое на том берегу приняли решение, и один из них побежал. Вскоре откуда-то из-за камней вылез грузный человек с бородой. Он подошел к самому мосту и прокричал:

– Это сеньор Агиляр?

– Нет, – ответил О'Хара, переходя на английский. – Это О'Хара.

– А, летчик, – отозвался тот также по-английски, обнаруживая удивившую О'Хару осведомленность. – Чего вы хотите, сеньор О'Хара?

Подошедшая в этот момент Бенедетта быстро проговорила:

– Он не кордильерец. У него кубинский акцент.

О'Хара подмигнул ей и продолжил переговоры:

– Сеньор кубинец, почему вы стреляли в нас?

Человек весело рассмеялся:

– Почему бы вам не спросить об этом сеньора Агиляра? Или он все еще продолжает называть себя Монтесом?

– Агиляр не имеет никакого отношения ко мне! – прокричал О'Хара. – Это его дела, не мои, а мне уже надоело попадать под пули.

Кубинец опять разразился смехом и стал хлопать себя по бокам.

– Ну и что?

– Ничего, я просто хочу выбраться отсюда.

– Вместе с Агиляром?

– Вы можете получить своего Агиляра, вы ведь для этого здесь, не так ли?

Кубинец, казалось, глубоко задумался, а О'Хара сказал Бенедетте:

– Когда я ущипну тебя, визжи изо всех сил.

Она посмотрела на него с удивлением, но согласно кивнула.

– Приведите Агиляра на мост и вы свободны, сеньор О'Хара.

– А как быть с девушкой?

– Девушка нам тоже нужна, конечно.

О'Хара ущипнул Бенедетту за руку, и она издала леденящий душу визг, артистически его оборвав, словно ей заткнули рукой рот. О'Хара улыбнулся и несколько секунд выжидал. Затем крикнул:

– Извините, сеньор кубинец, тут у нас небольшая заминка. – И, сделав паузу, продолжал. – Я ведь не один. Тут еще несколько человек.

– Вы все будете свободны, – сказал кубинец с интонацией щедрого богача. – Я сам провожу вас до Сан-Кроче. Приведите сейчас же Агиляра! Как только мы его получим, вы все сможете уходить.

– Сейчас это невозможно, – сказал О'Хара. – Он наверху, в лагере. Он отправился туда сразу же после того, как увидел, что здесь происходит. Нужно время, чтобы привести его сюда.

Кубинец насторожился.

– Агиляр сбежал? – спросил он удивленно.

О'Хара мысленно выругался. Он не предполагал, что Агиляр имеет такую высокую репутацию у врагов. Он быстро сымпровизировал.

– Ему велел идти туда Родэ, его друг. Кстати, он попал под пулеметную очередь и убит.

Кубинец был в нерешительности. Он стоял, уставившись в землю, и нервно притопывал ногой. Затем, подняв голову, сказал:

– Подождите, сеньор О'Хара.

– Долго?

– Несколько минут. – Он повернулся, прошел по дороге и скрылся за камнями. Армстронг сказал:

– Пошел советоваться со своим помощником.

– Клюнет он на это, как вы думаете?

– Может быть, – сказал Виллис. – Предложение ведь заманчивое. Вы ему хорошую наживку подбросили. Он, наверное, думает, что Родэ командовал нами, держал нас в узде, и теперь, когда он мертв, мы готовы сдаться. Это хорошо придумано.

Кубинец отсутствовал минут десять и вновь появился у моста, но не один, а вместе со смуглым, индейского типа человеком.

– Хорошо! – прокричал он. – Как вы, североамериканцы, любите говорить, сделка сделана. Сколько вам нужно времени, чтобы привести Агиляра?

– Порядочно, часов пять.

Двое посовещались, и кубинец крикнул:

– Хорошо. Пять часов.

– Заключаем перемирие?! – прокричал О'Хара. – Никакой стрельбы ни с той, ни с другой стороны.

– Мы не будем стрелять, – пообещал кубинец.

О'Хара вздохнул с облегчением.

– Ну вот. У нас есть пять часов передышки. Надо закончить требуше. Как Дженни, Бенедетта?

– Ничего. Я дала ей горячего супа, завернула в одеяло. Ей надо быть в тепле.

– Пять часов – это не так много, – заметил Армстронг. – Конечно, хорошо, что они у нас есть, но это совсем немного. Может, как-нибудь протянем подольше.

– Попытаемся, – сказал О'Хара. – Но на много больше – не удастся. Если через пять часов мы не выдадим Агиляра, они поймут, что тут что-то не так.

Армстронг пожал плечами:

– Ну а что они могут сделать, кроме того что делали в эти последние три дня?

VI

День тянулся медленно.

Требуше был наконец-то восстановлен, и О'Хара начал готовиться к взрыву, который должен был последовать после окончания срока перемирия. Он сказал:

– У нас остался один арбалет и есть пистолет с одним патроном. Так что мы сильно ограничены в боевых средствах. Бенедетта, ты должна поскорее отвести Дженни в лагерь. Поскольку она идти быстро не сможет, лучше выйти пораньше, на случай если тут что-нибудь разразится. Я пока не знаю, что у них во втором грузовике, но, несомненно, это предназначено для того, чтобы облегчить нам жизнь.

Бенедетта и мисс Понски ушли, унося с собой запас "молотовского коктейля". Армстронг и О'Хара наблюдали за мостом, а Виллис в это время возился с требуше, доводя его до совершенства.

На другой стороне реки было оживленно. Люди появлялись из-за скал, ходили туда-сюда, беззаботно курили и разговаривали. Это напомнило О'Харе историю о Рождестве во время первой мировой войны.

Он тщательно пересчитал людей на том берегу.

– У меня получилось тридцать три, – сказал он вслух.

– У меня – тридцать пять, – отозвался Армстронг. – Он смотрел на свою трубку. – Хорошо бы сейчас табачку, – сказал он не без раздражения.

– Извините, все мои сигареты кончились.

– Вы современный боец, – сказал Армстронг. – Скажите, что бы вы сделали на их месте? То есть, как бы вы планировали следующую стадию операции?

О'Хара задумался.

– Мы немного подолбили мост с помощью требуше, но этого недостаточно, – начал он. – Стоит им хоть как-то заделать проем, они начнут переброску людей – не машин, нет. Логичнее было бы, не теряя времени, перейти с солдатами на другой берег и приказать им занять плацдарм, на котором мы сейчас находимся. Потом, вытеснив нас отсюда, можно спокойно доделать мост и пустить по нему пару джипов. Я бы использовал джипы как танки, направил бы их по дороге к руднику, и они были бы там гораздо раньше, чем мы. Ну и теперь, когда оба конца дороги под контролем, куда мы можем отступить? Нам некуда деваться! Крышка!

– Угу, – промычал Армстронг. – Я рассуждаю точно так же. – Он перевернулся на спину. – Смотрите, небо затягивается тучами.

О'Хара посмотрел вверх. Там сгущалось грязно-серое облако, которое уже закрыло вершины гор и протягивало свои кольчатые щупальца к руднику.

– Кажется, выпадет снег, – сказал он. – Если и был какой-то шанс, что нас начнут искать с воздуха, его можно считать потерянным. Погода, должно быть, преподнесла неприятный сюрпризец и ребятам. – Он зябко поежился. – Не хотел бы я сейчас быть на их месте.

В течение некоторого времени они наблюдали за облаком. Вдруг Армстронг сказал:

– А между прочим, для нас это, может, не так уж и плохо. Я думаю, оно спустится еще ниже. Сплошной густой туман будет нам на руку.

Когда до окончания перемирия оставался час, первые серые завитки тумана стали закручиваться вокруг моста. Вдруг О'Хара резко привстал. Послышался рокот мотора, и на другом берегу появилась еще одна машина – большой "Мерседес", остановившийся сразу за грузовиками. Из его салона вылез человек в аккуратном штатском костюме. О'Хара отметил его крепкое телосложение, широкие квадратные плечи, крупные черты лица. Он толкнул Армстронга локтем в бок.

– Комиссар приехал.

– Русский?

– Даю голову на отсечение, – сказал О'Хара.

Русский, если он и впрямь был русским, стал совещаться с кубинцем. Их разговор сразу же приобрел характер спора, причем кубинец яростно жестикулировал, а русский стоял, засунув руки в карманы, неподвижно, подобно каменной глыбе. Он в конце концов, видимо, и победил, так как кубинец неожиданно резко повернулся и обрушил целый поток каких-то приказов. Люди мгновенно забегали, и весь берег превратился в подобие муравейника.

С фантастической скоростью четыре человека закончили снимать брезент с грузовика. Кубинец что-то прокричал русскому и замахал руками. Русский постоял немного, глядя на ущелье, лениво повернулся и небрежной походкой направился к своему автомобилю.

– Боже мой, они собираются нарушить перемирие, – сказал О'Хара, нахмурившись. Схватил лежавший рядом заряженный арбалет, и в тот же момент воздух распорола пулеметная очередь. – Быстро идите к требуше!

Он тщательно прицелился в спину русского, выстрелил и тут же с ужасом понял, что промахнулся. Стал перезаряжать арбалет и услышал грохот – это Виллис нажал на спусковой рычаг требуше. Подняв голову, посмотрел на мост – камень пролетел мимо. Но не это заставило похолодеть его сердце, он, наконец, увидел, что находилось под брезентом: шесть человек сняли с грузовика и тащили к ущелью готовую мостовую конструкцию. Они уже начали заходить на мост, и уже бежали к мосту вооруженные люди, готовые, как только будет возможно, переправляться на другой берег. Одной арбалетной стрелой здесь ничего не сделаешь, а времени для перезарядки требуше уже нет. Противник может оказаться здесь в считанные минуты.

Он что есть силы закричал Виллису и Армстронгу:

– Уходите! Идите на дорогу – и к лагерю! – А сам с арбалетом в руке побежал, прячась за камнями, ближе к мосту.

Один человек уже перешел мост и двигался зигзагами, держа наготове автомат. О'Хара, сидя в засаде, стал целиться, выжидая, когда тот подойдет поближе. Туман сгущался, видимость ухудшалась, и он дождался, когда противник приблизился на расстояние ярдов двадцать. Тогда и выстрелил. Болванка ударила человека прямо в грудь и прошла через него почти целиком. Он хрипло вскрикнул и, вскинув руки вверх, упал. В последний момент палец, сведенный предсмертной судорогой, надавил на спусковой крючок.

О'Хара увидел, что следовавшая за ним группа тоже вышла на берег, и, не раздумывая, повернулся и побежал. Последнее, что он успел схватить краем глаза, была распростертая на земле фигура, содрогавшаяся от толчков автомата, стрелявшего наугад до тех пор, пока в магазине не кончились патроны.

I

Родэ яростно врубался в ледяную стену топориком, который он с отвращением поднял у тела Пибоди. Теперь он очень пригодился ему и использовался по своему прямому назначению – для спасения их жизней. Форестер лежал вдали от обрыва, под стеной, словно сверток старой одежды. Родэ снятым с Пибоди пальто постарался укутать Форестера как можно лучше. Труп столкнул вниз в пропасть, и тот навсегда исчез в клубах сгустившегося тумана.

Надвигавшаяся ночь обещала быть очень трудной. Карниз, на котором они находились, был уже скрыт туманом, небо начало посылать короткие снежные залпы. Поднялся ветер, и им просто необходимо было хоть какое-нибудь убежище.

Родэ подошел к Форестеру, наклонился над ним, поправил сползший с головы капюшон, затем возобновил свою борьбу со льдом.

Форестер никогда в жизни не испытывал такого холода. Руки и ноги окоченели, зубы не прекращали лязгать. Он так замерз, что когда от груди шла волна острой боли, был рад ей, потому что, как ему казалось, она согревала его. Кроме того, она не давала ему впасть в забытье. Он понимал – во что бы то ни стало должен быть в сознании: Родэ удалось внушить ему эту мысль несколькими пощечинами.

"Был же на шаг от гибели", – думал он. Еще одно усилие со стороны Пибоди, и нож перерезал бы веревку. И тогда он устремился бы в пропасть, к смерти на крутом снежном склоне далеко внизу. Родэ без колебаний принял решение убить Пибоди в критический момент, хотя раньше он и слышать об этом не хотел. А может, он придерживался мысли, согласно которой тратить силы нужно только тогда, когда это необходимо.

Волна боли неожиданно накатила на него, и он, стиснув зубы, ждал, когда она пройдет. Спустя некоторое время он поднес руку к лицу и начал энергично его растирать. Слезы текли по щекам и тут же замерзали. Об этом Родэ ему тоже говорил – мудрейший человек Родэ, который, казалось, знал все.

После убийства Пибоди Родэ некоторое время неподвижно стоял, держа веревку туго натянутой. Он боялся, что труп соскользнет с карниза и утянет за собой Форестера. Затем стал пытаться вогнать ледоруб глубже в снег, чтобы он крепче держал веревку, но под снегом обнаружился лед, и одной рукой вонзить ледоруб достаточно глубоко было невозможно.

Тогда он сменил тактику. Взял ледоруб и осторожно, чтобы не упасть всем вместе в пропасть, стал вырубать во льду две выемки, куда бы он мог твердо поставить ноги. Это дало возможность выпрямиться и начать потихоньку тянуть веревку. Но решил пока не прилагать слишком больших усилий, потому что не знал, насколько она прочна.

Немного передохнув, начал вырубать во льду глубокую борозду в форме окружности. Это было довольно трудно, потому что Виллис насадил ледоруб под острым углом, и пользоваться им как топором было очень неудобно. Понадобился час неимоверных усилий, чтобы закончить борозду, после чего он отвязал веревку от своей талии и, сделав петлю, накинул ее на сделанное изо льда подобие гриба. Теперь он мог свободно подойти к краю карниза. Но прежде немного помедлил, разминая ноги, чтобы восстановить кровообращение.

У обрыва он лег на живот и заглянул за край, вниз. Форестер был без сознания, его обмякшее тело раскачивалось на веревке как манекен. Голова болталась из стороны в сторону.

Веревка сильно истончилась в том месте, где Пибоди остервенело поработал ножом, и Родэ, взяв запасной кусок, обмотанный вокруг талии, крепко привязал его выше и ниже места возможного разрыва. Потом стал медленно вытягивать безжизненное тело Форестера наверх.

О том, чтобы в этот день идти дальше, не могло быть и речи. Форестер не мог двигаться. Когда он сорвался, веревка безжалостной петлей сдавила его грудь, и Родэ, осторожно обследовав ее, пришел к выводу, что Форестер получил трещины, если не перелом, ребер. Он хорошенько укутал его, положил у ледяной стены и задумался над тем, что делать дальше.

Место для ночевки было неподходящим даже в случае хорошей погоды, а то, что ожидало их, было ужасным. Родэ опасался резкого усиления метели, ведь тогда снежный козырек над ними мог рухнуть. А это означало, что они остались бы здесь похороненными на веки вечные. Другая подстерегающая их опасность – замерзнуть, поэтому необходимо укрыться от ветра и снега. И Родэ принялся истово вырубать в ледяной стене неглубокую пещеру.

II

Стемнело, ветер усилился, а Родэ все еще работал. Когда налетел первый порыв, он устало оглянулся кругом. Он рубил твердый, как камень, лед уже три часа, используя совершенно неподходящий для этого тупой инструмент, больше годный для расщепления лучины на кухне. Все же небольшое углубление в стене, которое ему с таким трудом удалось сделать, смогло вместить двух человек.

Он втащил в эту неглубокую пещеру Форестера и усадил спиной к задней ее стене. Затем принес три рюкзака и положил их один на другой у входа в виде невысокого и хлипкого барьера, который должен был хоть как-то защитить их от ветра и снега. Порывшись в карманах, достал порцию коки и дал ее Форестеру.

– Давайте-ка, дружище, жуйте!

Ему понадобилось полчаса, чтобы распаковать керогаз и наладить огонь. Пальцы его заледенели и не слушались, мозг работал вяло, каждое движение требовало неимоверных усилий и много времени. Все же, когда керогаз разгорелся, стало чуть-чуть светлее и теплее.

Поверх барьера из рюкзаков он с помощью крючьев и одеяла соорудил защитный тент. К счастью, ветер дул со стороны перевала поверх ледяной стены. Но иногда боковые его порывы все же проникали к ним, принося с собой снежные вихри и заставляя керогаз мигать и фыркать. Родэ с тревогой размышлял об их положении: то, что ветер дул с перевала, это хорошо, это защитит их от снега и холода, но вместе с тем это способствует росту снежного козырька, который может под собственной тяжестью рухнуть в любую минуту. Но если даже пронесет эту беду мимо, то утром, когда они возобновят путь, им придется двигаться прямо в пасть снежной бури. И он молил Бога о том, чтобы к тому времени ветер сменил направление.

Снег в банке на керогазе наконец растаял, и Родэ смог приготовить немного теплого бульона. Но Форестер поперхнулся от запаха, и ему самому он показался тошнотворным. Приготовив еще одну порцию воды, выпили ее без примеси. Горячая вода не беспокоила желудок, к тому же немного согрела их.

Затем он начал осматривать руки и ноги Форестера, одновременно энергично растирая их. Тепло разлилось по всему телу, и когда Форестер полностью пришел в себя, он смог проделать то же самое с Родэ.

– Как вы думаете, удастся нам дойти, Мигель? – спросил Форестер, заканчивая массаж.

– Да, – уверенно ответил Родэ, хотя на самом деле сомнения не покидали его. Тревожило состояние Форестера – ведь впереди труднейший перевал и не менее сложный спуск. А у него, видимо, сломаны ребра.

– Вы должны все время двигаться, – сказал Родэ как можно спокойнее. – Шевелите пальцами рук и ног, растирайте щеки, нос, уши. Ни в коем случае не засыпайте.

– Давайте лучше поговорим, – предложил Форестер. – Это отгонит сон. – Он приподнял голову, прислушиваясь к завываниям ветра. – Ну, так начнем беседу?

Родэ, покрепче натягивая капюшон на голову, сказал:

– О'Хара рассказывал, что вы были летчиком.

– Да. Я сел за штурвал под конец войны в Италии. Я летал на "Молниях". Потом, когда разгорелась война в Корее, меня опять призвали. Я тогда был в запасе военно-воздушных сил. Меня перевели на реактивный самолет, и в Корее я летал на "Сейбрах", до тех пор пока меня не демобилизовали. Позже я стал инструктором. Возможно, что в Корее мы с О'Харой участвовали в одних и тех же операциях.

– Да, он тоже так думает. А после войны?

Форестер пожал плечами.

– Какая-то больная авиацией муха продолжала меня кусать, поэтому я не порвал с ней, я имею в виду авиацию, а устроился в одной компании, которая занимается обслуживанием самолетов. – Он улыбнулся. – Когда все это произошло, я как раз летел в Сантильяну, чтобы завершить одну сделку с вашим воздушным флотом по поводу запчастей. У вас ведь "Сейбры" все еще летают. Я, кстати, иногда и сам не прочь тряхнуть стариной, если командир эскадрильи хороший малый. – Он помолчал немного. – Если сеньору Агиляру удастся прийти к власти, сделка может пойти прахом. Не знаю, какого дьявола я втянулся в эту канитель!

Родэ улыбнулся:

– Если сеньору Агиляру удастся прийти к власти, вы можете не беспокоиться, он вас не забудет. Более того, вам не придется давать взятки, на которые вы тратите большие суммы.

В его голосе слышалась горечь.

– Черт! – выругался Форестер. – Действительно, тут все на этом построено, а при Лопеце расцвело пышным цветом. Нет, вы не думайте, я за Агиляра. Бизнесмены нуждаются в честном надежном правительстве, это облегчает всю деловую жизнь. – Он потер лицо руками. – А вы почему с Агиляром?

– Кордильера – моя родина, – просто ответил Родэ, словно этим все было сказано, а Форестер подумал, что встретить истинного патриота в Кордильере, все равно что встретить в Арктике гиппопотама.

Они помолчали, потом Форестер спросил:

– Который час?

Родэ посмотрел на часы:

– Чуть больше девяти.

Форестер содрогнулся. Еще девять часов до рассвета, а он уже промерз до костей. Порывы ледяного ветра, залетавшие в их пещеру, пронизывали его насквозь, не помогала и кожаная куртка О'Хары. Он сомневался, что к утру они останутся живы. Он слышал много историй о том, как умирали от холода люди, оказавшиеся в горах, и не питал никаких иллюзий по поводу собственного положения.

Родэ пошевелился, достал два рюкзака и стал освобождать их от вещей, которые аккуратно складывал у стенки пещеры. Затем протянул пустой мешок Форестеру.

– Возьмите, обмотайте им ноги. Это хоть как-то спасет от холода. Форестер взял покрытый ледяной коркой, сделанный из одеяла мешок, сунул в него ноги и завязал поверх голеней веревку.

– Вы, кажется, говорили, что бывали здесь и раньше?

– Да, но при более благоприятных обстоятельствах. Я тогда был студентом, ох, как давно это было! – вздохнул с грустью Родэ. – Я участвовал в альпинистской группе вместе с французами, которая штурмовала вон тот пик, справа от нас.

– Ну и что, удалось?

Родэ покачал головой.

– Трижды пытались. Храбрыми людьми были французы. Но один из них погиб, и они отступились.

– А почему вы присоединились к ним?

Родэ пожал плечами.

– Нуждался в деньгах. Студенты всегда в них нуждаются. А месье хорошо платили носильщикам. Больше скажу, меня как медика интересовал сороче. Ах, какое было у них снаряжение! Теплые носки из овечьей шерсти, удобные горные ботинки из толстой кожи с кошками, отличные пуховики, прочные нейлоновые палатки, надежный капроновый шнур, стальные крючья. В общем, в нашем положении об этом можно только мечтать!

Родэ говорил с таким наслаждением, с каким голодный человек вспоминает банкет, на который он однажды попал.

– И вы прошли этот перевал?

– Да, но только с другой стороны, там подъем легче. У нас наверху был лагерь – лагерь номер три. Мы вообще поднимались медленно, по нескольку дней останавливаясь в каждом лагере, чтобы избежать сороче.

– Не знаю, чего это люди лезут в горы, – сказал с некоторым раздражением Форестер. – Бог свидетель, я это делаю по необходимости, и меня поражает, когда люди занимаются этим по доброй воли.

– Те французы были геологами, – сказал Родэ. – Они поднимались в горы не ради того, чтобы просто подняться. Они повсюду брали образцы пород, сделали карту. Я видел ее сам, она была отпечатана в Париже. И я прочел где-то, что они нашли какие-то ценные породы.

– А что толку? – спросил Форестер. – Все равно здесь никто работать не может.

– Сейчас нет, – согласился Родэ, – а позже, может, смогут, кто знает? – Его голос прозвучал серьезно и уверенно.

Они говорили еще долго, стараясь подгонять медленно текущее время. Затем Родэ стал петь народные кордильерские песни и полузабытые немецкие, которые когда-то пел отец. Форестер внес свою лепту исполнением американских мелодий, выбирая в основном песни своей юности. Когда он исполнил наполовину "Я работаю на железной дороге", слева от них раздался страшный треск, который на мгновение заглушил завывание ветра.

– Что это? – с испугом спросил он.

– Снежный карниз падает, – сказал Родэ. – Видимо, сильно отяжелел от снега и не выдерживает. – Он поднял голову к потолку пещеры. – Будем молиться, чтобы он не накрыл нас наглухо.

– Сколько же сейчас времени?

– Полночь. Как вы себя чувствуете?

– Дьявольски продрог.

– А как ваши ребра?

– Я их не чувствую.

Родэ нахмурился.

– Это плохо. Двигайтесь, дружище, двигайтесь. Нельзя позволять себе мерзнуть. – Он стал тормошить и мять Форестера, пока тот не почувствовал боли в груди и не взмолился.

Около двух часов ночи снежный карниз над ними обвалился. Родэ и Форестер уже оба находились в это время в состоянии опасного полусна, соскальзывая в мир холода и неподвижности. Родэ услышал какой-то звук и слабо пошевелился, пытаясь приподняться, но безвольно осел обратно. Вдруг словно бомба разорвалась поблизости, и вал мелкого, порошкообразного снега ворвался в их убежище вместе с волной удушающего холода.

Родэ барахтался в снегу, делая в густой темноте движения, как пловец, а волна снега росла и подкатывалась к груди. Он закричал Форестеру:

– Разгребайте, быстрее разгребайте!

Форестер застонал, слабо задвигал руками, и, к счастью, снег перестал прибывать, оставив их заваленными по плечи. Сильный продолжительный рокот, который, казалось, доходил до них откуда-то издалека, внезапно смолк. Вой метели, который врезался в уши так долго, что они перестали его замечать, тоже прекратился, и наступила раскалывающая голову тишина.

– Что это? – с трудом проговорил Форестер.

Что-то крепко держало его руки, и он никак не мог их освободить. В панике он стал биться всем телом, но Родэ крикнул:

– Тише! – Голос прозвучал громко, как в закрытой комнате.

В течение некоторого времени они лежали неподвижно, затем Родэ стал осторожно двигать руками. Снег вокруг был сухим и сыпучим, и ему удалось высвободить руки. Тогда он стал отгребать его к стене. Приказал Форестеру делать то же самое, и вскоре они очистили для себя пространство, в котором можно было двигаться. Родэ полез в карман за спичками и попытался зажечь одну, но спички намокли, и их вязкие головки тут же ломались о коробок.

Преодолевая боль, Форестер сказал:

– У меня есть зажигалка.

Послышался щелчок, и язычок яркого пламени повис в воздухе. Родэ зажмурился, затем, отведя глаза, осмотрелся, и тут же понял, что они завалены. Там, где был выход из пещеры, стояла плотная снежная стена. Он засуетился:

– Надо делать отверстие, а не то мы задохнемся.

И стал энергично шарить в снегу в поисках топорика. Найти его оказалось нелегко, под руку попадались другие предметы их немудреного снаряжения. Он складывал их аккуратно сбоку, зная, что теперь буквально все может оказаться жизненно важным.

Наконец он нащупал топорик и, сидя погруженными в снег ногами, набросился на снежную стену. Она все же не была такой плотной, как ледяной монолит, из которого он вырубил их убежище, и дело двигалось довольно споро. Но он не имел никакого представления о том, какова толщина снежного слоя. Быть может, снег завалил весь карниз, и тогда, пробившись через его толщу, можно было оказаться прямо над пропастью.

Он отогнал от себя эту мысль и настойчиво продолжал работать топориком. Форестер сгребал из выемки снег и трамбовал его у стены. Однажды он заметил:

– Если так пойдет, скоро не останется места для нас.

Родэ не отвечал, наугад вгрызаясь в завал. Зажигалку он выключил и работал в темноте, на ощупь. Наконец отверстие стало столь глубоким, что он смог запустить руку по плечо. Топорик был уже бесполезен, и он коротко бросил:

– Ледоруб где?

Форестер подал ему ледоруб, и он, сунув его в дыру, стал с силой пробивать снег концом длинной рукоятки. Через некоторое время он, к своему облегчению, почувствовал, что ледоруб вышел наружу, и в пещеру проникла струя желанного свежего воздуха. Только тогда он осознал, насколько удушливой уже стала атмосфера внутри. В изнеможении, тяжело дыша, он рухнул прямо на Форестера.

Форестер слегка оттолкну его, и Родэ безжизненно откатился в сторону. Через некоторое время, придя в себя, он обрадованно проговорил:

– Толщина снега – метра два; думаю, мы спокойно выкарабкаемся отсюда.

– Так беремся за работу, и поскорее, – сказал Форестер.

Родэ решил с этим повременить.

– Сейчас здесь теплее, чем снаружи. Нам так лучше: снег предохраняет от ветра. Нужно только следить за тем, чтобы не занесло дыру. И будем надеяться, что второго обвала не случится.

– Ладно, – согласился Форестер. – Как знаете.

Тепло – понятие относительное, и вскоре Родэ почувствовал это на себе. Когда он работал, пот градом катился по спине, но теперь его тело стало остывать и даже покрылось под одеждой тоненькой коркой льда. Родэ с трудом разделся и велел Форестеру растереть себя. Форестер хмыкнул:

– Низкотемпературная турецкая баня. Надо попробовать завести такую же в Нью-Йорке. Денежки потекут рекой.

Родэ оделся и спросил:

– А как вы?

– По-прежнему мерзну, но в общем – ничего.

– Этот обвал спас нас. По-моему, мы уже уплывали куда-то далеко. Нельзя этого больше допустить. Еще три часа до рассвета. Давайте разговаривать и петь.

И они запели. Звуки легко отражались от ледяных стен убежища, и их голоса звучали, как выразился Форестер, словно у двух треклятых, поющих в бане Карузо.

III

За полчаса до рассвета Родэ вновь заработал ледорубом, пробивая выход в серый мир порывистого ветра и густого снега. Форестера поразило то, что он увидел снаружи. Хотя уже рассвело, видимость была не больше десяти ярдов. Он наклонился к Родэ и прокричал ему в ухо:

– Хороший сквознячок, не правда ли?

Родэ повернулся к нему с лицом, искаженным гримасой от пронизывающего ветра.

– Как ваша грудь?

Грудь страшно болела, но Форестер, выдавливая из себя улыбку, сказал:

– Не беспокойтесь. Я пойду за вами куда угодно. – Он знал, что о второй ночи в горах не могло быть и речи и что им придется либо пройти перевал, либо умереть здесь.

Родэ показал ледорубом наверх.

– Козырек опять нарастает. Но это теперь не страшно. Мы сможем здесь подняться. Займитесь рюкзаками.

Он подошел к стене и стал умело вырубать во льду ступеньки, а Форестер в это время собирал вещи в мешки. Их было немного – кое-что они потеряли в снегу, а часть из них была уже не нужна, и Родэ велел их оставить. Лишний вес во время последнего отчаянного броска был бы им не по силам. Поэтому брали с собой только самое необходимое.

Родэ вырубил ступеньки в пятнадцатифутовой стене, насколько могла дотянуться рука, затем поднялся по ним выше, забил крючья, закрепил веревку и начал рубить новые. Он старался делать их поглубже, помня о состоянии Форестера. Спустя час, закончил работу с надеждой на то, что Форестер сможет подняться без особого труда.

Мешки были доставлены наверх с помощью веревки, после чего Форестер начал карабкаться по ступеням. Это оказалось для него делом неимоверно трудным. В обычных условиях он легко бы вбежал по ним – Родэ сделал их достаточно широкими и глубокими, но сейчас холодный лед жег ему пальцы даже сквозь перчатки, грудь ныла, и резкая боль пронизывала ее, когда он поднимал вверх руки. Страшная слабость навалилась на него, словно все жизненные силы покинули тело. Все же в конце концов он добрался доверху и свалился под ноги Родэ.

Ветер здесь просто неистовствовал, с неописуемым ревом бросая на них клубы снежной пыли и ледяных кристаллов, больно коловших лицо и руки. Это был леденящий душу, оглушительно-бушующий холодный ад. Родэ наклонился над Форестером, защищая его от резких порывов колючего ветра, и помог ему сесть.

– Нам нельзя здесь долго задерживаться! – прокричал он. – Надо идти. Теперь уже не придется карабкаться. Вон тот склон – и мы наверху. Оттуда – вниз.

Форестер, жмурясь от льдинок, словно осколки стекла рассекавших его лицо, поднял голову, посмотрел в суровое и неумолимое лицо Родэ и хрипло выдавил из себя:

– Ладно, ладно, парень. Куда вы, туда и я.

Родэ сунул ему еще одну порцию коки, проверил, как закреплена веревка вокруг его талии. Затем он взял мешки, попробовал их на вес. Развязав их, он переложил содержимое одного из них в другой, и, невзирая на протесты Форестера, надел себе на плечи. Налетевший порыв ветра подхватил пустой мешок, и он исчез в круговерти метели за обрывом.

Форестер с трудом поднялся и двинулся за Родэ. Он втянул голову в плечи и смотрел себе под ноги, стараясь предохранять лицо от жгучих снежных вихрей. Нижнюю часть лица ему удалось прикрыть, но глаза были незащищены и вскоре покраснели и разболелись. Однажды он попробовал поднять лицо, и ветер прямым попаданием в рот чуть не задушил его, заставив содрогнуться, как от удара в солнечное сплетение. Он быстро вновь наклонил голову и продолжал брести по следам Родэ.

Склон был не крутой, но длинный. Он попытался вычислить, сколько еще идти доверху. Наклон был градусов тридцать, подняться надо было на тысячу футов. Однако утомленный мозг отказывался решать тригонометрические задачи, и он оставил свои расчеты.

Родэ шел и шел вперед, с трудом пробивая дорогу в глубоком снегу, все время пробуя путь ледорубом. Видимость была не больше десяти ярдов, но он надеялся, что сам склон выведет к перевалу. Насколько он помнит, тут никаких препятствий не должно было быть, и карабкаться больше не придется.

Если бы он был один, он бы, конечно, шел быстрее, но приходилось учитывать состояние своего спутника и необходимость помогать ему. Да и самому надо было экономить силы, отнюдь не безграничные, хотя он, конечно, чувствовал себя намного лучше, чем Форестер. Но ведь он и не падал с обрыва. Как и Форестер, он шел, согнувшись почти вдвое, а ветер трепал его одежду и покрывал капюшон толстым слоем снега и льда.

Через час они вышли к небольшой низине. Здесь снег был глубоким и чем дальше, становился все глубже. Родэ поднял голову и поднес руки к глазам, стараясь разглядеть, что там, впереди, сквозь щели между пальцами. Но ничего не было видно – только серая крутящаяся снежная мгла. Он постоял немного, подозвал Форестера и прокричал ему в ухо:

– Ждите здесь, я пройду вперед посмотрю.

Форестер еле заметно кивнул и, рухнув в снег, сжался в позе плода в материнской утробе.

Родэ отвязал от себя веревку и двинулся вперед. Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел смутные очертания фигуры Форестера, цепочку своих следов на снегу. Он убедился в том, что так найдет обратную дорогу, и пошел дальше.

Форестер снял рукавицу с руки, сунул в рот кусочек коки и стал медленно жевать ее. Тело его промерзло до костей, и только во рту ощущалось приятное тепло. Тепло, которое давала кока. Он потерял всякое представление о времени, часы его давно остановились, и он понятия не имел, сколько уже они идут по этому склону, после того как преодолели ледяной барьер. Холод остудил не только его тело, но и разум, и он уже не в состоянии был определить, шла ли речь о часах или о минутах. Он знал только то, что ему это все безразлично и что он осужден плестись и карабкаться в этом тусклом и холодном мире гор целую вечность.

Он долго лежал на снегу в апатии. Потом действие коки стало сказываться, и он смог приподняться и посмотреть туда, куда ушел Родэ. Ветер ударял в лицо, и он поднял руку, чтобы защититься. Вялое сознание отметило синюю, чешуйчатую, словно у ящерицы, кожу, побелевшие костяшки пальцев, боль от тысяч впившихся в открытое тело острых кристалликов льда.

Родэ не было видно, и Форестером овладела легкая паника. Что если Родэ не отыщет его на обратном пути? Но ум его был слишком помутнен холодом и действием коки, чтобы придумать что-либо толковое, и он, опять свалившись в снег, пролежал до тех пор, пока не вернулся Родэ. Испугавшись его вида, Родэ стал энергично трясти Форестера за плечо.

– Вставайте, дружище! – прокричал он. – Нельзя так сидеть и мерзнуть. Разотрите лицо, наденьте рукавицу.

Машинально Форестер поднял руку к лицу, слабо попытался его растереть, но ничего не почувствовал, словно ему сделали анестезию. Родэ лихо пошлепал его по щеке – раз, другой. Форестер очнулся.

– Хорошо, хорошо, – прохрипел он. – Не надо меня бить.

Он стал хлопать руками, пока не восстановилось кровообращение, затем принялся растирать лицо.

Родэ прокричал:

– Я прошел вперед ярдов двести! Снег глубокий, до пояса, и становится еще глубже. Здесь мы не пройдем. Надо искать обход.

Форестера охватило отчаяние. Кончится все это когда-нибудь? Он, пошатываясь, поднялся еле-еле, подождал, пока Родэ прикрепит к себе веревку, и двинулся за ним. Теперь они шли поперек склона под прямым углом к их прежнему курсу. Ветер бил сбоку, и им стоило немалых усилий держаться на ногах.

Путь, избранный Родэ, шел в обход зыбучих снегов, но им пришлось опять потерять высоту. Родэ сделал несколько попыток сразу подняться к перевалу, но всякий раз из-за глубокого снега приходилось возвращаться. Наконец, он нашел место, где склон был круче, а слой снега меньше, и им удалось компенсировать потерю высоты.

Форестер брел в полубессознательном состоянии, шатаясь из стороны в сторону, механически переставляя ноги. По временам он поднимал глаза и видел впереди себя расплывчатые очертания фигуры Родэ, но потом мозг его опять отключался, и он погружался в дрему. Иногда он спотыкался и падал – веревка натягивалась, и Родэ останавливался, чтобы его подождать. Потом их монотонное движение вверх – все время вверх, возобновлялось.

Вдруг Родэ резко остановился, и Форестер приблизился почти вплотную. Родэ вытянул вперед руку с ледорубом и сказал:

– Скала. – В его голосе слышались нотки отчаяния. – Мы опять наткнулись на скалу. – Он ударил концом ледоруба в покрытый льдом выступ – ледяные осколки брызнули в разные стороны. Он ударил еще раз, и вниз посыпалась бурая крошка, образуя грязное пятно на чистом снегу. – Эта скала порядочно выветрилась. Лезть на нее весьма опасно.

Форестер заставил свой мозг включиться в работу.

– Как далеко она идет, как вы думаете? – спросил он.

– Кто ее знает! – раздраженно выдохнул Родэ, поворачиваясь спиной к ветру. – Взобраться на нее мы не сможем. Уже вчера нам было достаточно трудно лезть вверх, а тогда мы имели больше сил и не было этого чудовищного ветра. Нет, это чистое безумие. – Он похлопал рукой об руку.

– А может, это просто одиночный камень? – предположил Форестер. – Нам же отсюда не видно.

– Подождите здесь, я все же поднимусь посмотрю.

Он снова оставил Форестера, а сам стал карабкаться вверх. Форестер слышал мерный стук его ледоруба, видел, как откуда-то из серой мглы прилетали куски льда и камни. Он травил веревку, если Родэ дергал за нее, и старался не подставлять лицо колючему ветру. Когда поднял руку, чтобы поправить капюшон, Родэ упал. Донесся слабый вскрик, и сверху, из воющей круговерти, спикировала его бесформенная фигура. Форестер напрягся, уперся каблуком в снег, готовясь принять удар. Родэ пронесся мимо него и покатился по склону. Затем последовал резкий рывок, который чуть было не сбил Форестера с ног. Но он устоял, вцепившись в веревку, пока не убедился в том, что падение прекратилось. Увидел, как Родэ пошевелился, сел на снегу и начал растирать свою ногу.

– Мигель, все в порядке?! – прокричал он и стал спускаться к нему.

Родэ поднял лицо с окутанной инеем бородой.

– Нога, – сказал он. – Я повредил ногу.

Форестер наклонился над ним и стал ощупывать ногу. Штанина была разорвана, и, сунув руку в дырку, он почувствовал на пальцах липкую, вязкую жидкость.

– Кровь! Вы сильно поранили ногу, но, к счастью, она не сломана.

– Здесь пути нет, – сказал Родэ, морщась от боли. – Никто там не пройдет, даже при хорошей погоде.

– Как далеко идет эта скала?

– Не знаю, конца ее не видел. Впрочем, далеко я и не мог рассмотреть. – Он помолчал. – Придется спуститься и попытаться пробиться с другой стороны.

– Но там ледник! Мы же не можем спускаться на него при такой погоде!

– Посмотрим. – Он посмотрел на скалу, с которой упал. – Ясно одно. Этот путь невозможен.

– Надо залатать как-то разорванную штанину. Вы можете отморозить ногу.

– Мешок, – сказал Родэ. – Помогите с мешком.

Форестер стянул мешок с плеч Родэ, развязал его и высыпал содержимое на снег. Затем он разорвал одеяло из которого он был сделан, на полосы и плотно обмотал ими ногу Родэ.

– Наше снаряжение все время тает, – сказал он бесстрастно. – Я могу кое-что положить в карманы, но не так много.

– Возьмите только керогаз. И немного керосина, – сказал Родэ. – Еси нам придется идти к леднику, там мы найдем укрытие, которое защитит нас от стужи. И мы сможем приготовить себе что-нибудь горячее.

Форестер засунул бутылку с керосином и горсть бульонных кубиков в карман и закинул на спину керогаз, привязанный к электрическому шнуру. Вдруг Родэ резко приподнялся и стал шарить рукой по снегу вокруг себя.

– Ледоруб, – проговорил он с беспокойством в голосе, – где ледоруб?

– Я не вижу его, – ответил Форестер.

Они оба посмотрели вниз по склону, где крутилась серая метель, и Родэ почувствовал какую-то сосущую пустоту в животе. Ледоруб был им жизненно необходим. Без него они не смогли бы дойти до перевала. Родэ заметил, что его руки непроизвольно трясутся, – он понял, что его силы, физические и умственные, исчерпаны.

Форестер же, наоборот, почувствовал неожиданный прилив сил. Он воскликнул:

– Ну и что?! Эта дьявольская гора сделала все, чтобы убить нас, но ей это не удалось. И я думаю, не удастся. Раз мы уже здесь, мы пройдем оставшийся путь. Обязательно! До верха осталось всего пятьсот футов, каких-то паршивых пятьсот футов, слышите, Мигель?

Родэ слабо улыбнулся.

– Но ведь нам предстоит спуститься ниже.

– Подумаешь! Зато мы будем двигаться быстрее. Сейчас я пойду первым. Я вижу наши следы, и мы быстро доберемся до того места, где повернули.

И в состоянии необъяснимого оптимизма Форестер повел хромающего Родэ вниз. Он обнаружил, что идти по старым следам нетрудно, и решил придерживаться их скрупулезно, даже когда они обозначали случайный отход в сторону. "Лучше сделать несколько лишних шагов, – думал он, – чем сбиться в этой метели с пути". К тому же, когда они вернулись к месту, где сделали поворот направо, цепочка их следов была уже едва заметна – ветер и снег сделали свое дело.

Он остановился и подождал Родэ.

– Как нога?

Родэ оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.

– Боль вроде бы прекратилась. Нога занемела и одеревенела.

– Потерпите, – сказал Форестер. Он потрогал рукой замерзшую щеку. – Я опять пойду впереди, а вы руководите мной с помощью веревки: один раз дерните – идти влево, два раза – вправо.

Родэ молча согласился, и они опять пошли. Пробивать путь по целине было гораздо труднее, тем более без ледоруба, которым можно было бы прощупывать дорогу. Хорошо, что тут не было трещин, но если им придется идти по леднику, риск будет огромным. Необходимость идти первым заставляла Форестера быть все время начеку, и это подбадривало его уставший мозг. Действительно, несмотря на невероятные физические усилия, которые приходилось затрачивать, он внутренне чувствовал себя лучше.

Время от времени по сигналу Родэ сворачивал вправо, но путь преграждали глубокие снежные заносы, и приходилось возвращаться. Так и не найдя хорошей дороги к перевалу, они подошли к вздыбленной колоннаде ледника.

Форестер опустился на колени и почувствовал, как по его щекам поползли слезы отчаяния.

– Что же теперь с нами будет? – прошептал он, не ожидая ответа на свой вопрос.

Родэ тяжело опустился рядом с ним, выставив вперед свою больную ногу.

– Мы сойдем на ледник и найдем там какое-нибудь укрытие. Там не так ветрено, – сказал он и, посмотрев на свои часы, поднес их к уху. – Два часа. Четыре часа до наступления темноты. Времени терять больше нельзя, но все же мы должны чего-нибудь выпить горячего, хоть просто воды.

– Два часа! – повторил Форестер с горечью. – У меня такое ощущение, что я хожу вокруг этой скалы сто лет и пересчитал уже все снежинки в округе.

Они вошли в ледяной лабиринт, и Форестера охватил страх перед возможным падением в трещину. Дважды он проваливался в снег по грудь, и Родэ с трудом вытаскивал его оттуда. Наконец, они нашли то, что искали, – щель в ледяной глыбе, куда не задувал ветер. Опустившись на снег, они с облегчением почувствовали, что были вне досягаемости его жгучих порывов.

Родэ наладил керогаз, зажег его и растопил немного снега. Как и в первый раз, мясной жирный вкус бульона показался им тошнотворным, и они ограничились подогретой водой. Форестер почувствовал, что от его живота по всему телу распространяется тепло и, как ни странно, был доволен.

– Сколько отсюда до верха? – спросил он.

– Может быть, футов семьсот, – ответил Родэ.

– Значит, мы потеряли футов двести. – Форестер зевнул. – Господи, как хорошо не испытывать злющего ветра. Мне теперь гораздо теплее, процентов на сто. Это значит, что я приблизился к точке замерзания, – неудачно пошутил он.

Плотнее запахнув куртку, он сквозь полузакрытые веки смотрел на Родэ. Тот не отводил блестящих от усталости глаз от керогаза. Так они лежали в своем ледяном укрытии, вокруг которого бушевал ветер и крутились снежные вихри, изредка тонкими снежными струйками вползая в их райский уголок.

IV

Родэ спал. Ему снился странный сон, будто он на громадной кровати с блаженством погружается в мягкую пуховую перину, а та постепенно обволакивает его уставшее тело. Кровать вместе с ним медленно падала в какую-то глубокую пропасть – вниз, вниз и вниз, и он вдруг с ужасом осознал, что его блаженство – блаженство смерти, и когда он достигнет дна, то умрет.

Он стал отчаянно барахтаться, пытаясь встать, но постель крепко держала его в своих объятиях, и он отчетливо слышал какие-то негромкие высокие голоса, которые упоенно смеялись над ним. В его руке оказался длинный острый нож, и он стал вонзать его в постель раз за разом, взрезая материю и выпуская в воздух фонтаны пуха. Нежные легкие пушинки метелью кружились вокруг.

Он содрогнулся, закричал и открыл глаза. Вместо крика вышел хриплый стон, а вместо пушинок в воздухе перед ним плясали снежинки. Рядом простиралась ледяная пустыня. Он закоченел от холода, все части тела застыли, и он понял, что если будет спать, то уже никогда не проснется.

Что-то было странное во всей картине, открывшейся сейчас его взору, и он никак не мог понять, что именно. Он напряг мозг, и вдруг его озарило: не было ветра. Он с трудом встал и посмотрел на небо. Туман быстро рассеивался, и сквозь образовавшиеся промоины начинало виднеться голубое небо.

Родэ повернулся к Форестеру, который лежал неподалеку прижавшись щекой ко льду. Возможно, он был мертв. Наклонившись над ним, Родэ потряс его за плечо – голова безжизненно замоталась.

– Проснитесь, – прохрипел он. – Ну же, проснитесь!

Он опять встряхнул Форестера, затем взял его кисть, чтобы пощупать пульс. Под синей холодной кожей слабо билась тоненькая жилка, и он понял, что Форестер еще жив – едва жив.

За то время пока он спал, керогаз заглох. В бутылке оставалось еще немного керосина. Он, нервничая, заправил спасительный очаг тепла, согрел воды и вылил ее на голову Форестера в надежде, что тепло выведет его мозг из оцепенения. Через некоторое время тот и в самом деле зашевелился и забормотал что-то нечленораздельное. Родэ ударил его по щеке.

– Просыпайтесь, – сказал он. – Сейчас нельзя сдаваться.

Он попытался поставить Форестера на ноги, но тот не устоял. Снова вздернув его вверх, прижал тело к себе, не давая ему упасть.

– Не спать, не спать, – приговаривал он, – надо идти. – Отыскав в кармане последний оставшийся кусочек коки, он насильно всунул его в рот Форестеру. – Жуйте и идите.

Постепенно Форестер пришел в себя – не полностью, но достаточно для того, чтобы механически передвигать ноги. Родэ провел его несколько раз туда-сюда по ледяной площадке, чтобы он немного размялся и согрелся. И все время говорил – не для того чтобы сообщить что-то Форестеру, а чтобы тишина, охватившая горы после того, как ветер утих, не была такой мертвящей.

– Через два часа будет темно, – сказал он. – Мы должны дойти до перевала задолго до этого. Постойте спокойно, я закреплю веревку.

Форестер послушно встал, покачиваясь из стороны в сторону, пока Родэ возился с узлом.

– Можете идти за мной? Можете? – спросил Родэ.

Форестер медленно кивнул, глаза его были наполовину закрыты.

– Хорошо. Тогда идем.

Родэ вновь был впереди. Они вышли из своего укрытия и двинулись вверх по склону горы. Видимость теперь была хорошая, и перевал лежал вверху прямо перед ними – до него было как будто всего несколько шагов.

Внизу расстилалось море облаков, ослепительно сиявших в свете заходящего солнца. Казалось, они были высечены из тверди и по ним можно было ходить.

Он посмотрел на снежные склоны и сразу же увидел то, чего не было видно во время метели – четкий каменный хребет, ведущий прямо к перевалу. Покров снега на нем не должен быть глубоким, и по нему сравнительно легко можно было достичь цели. Он дернул за веревку и шагнул вперед. Затем оглянулся на Форестера.

Тот был в состоянии какого-то леденящего кошмара. Совсем недавно ему было так тепло, так удобно, а Родэ так грубо и безжалостно вырвал его из блаженства, и он опять оказался в этих горах. Какого дьявола нужно этому парню? Почему он не мог оставить его в покое, в сладком сне, вместо того чтобы тащить куда-то? Ну ладно, Родэ все же неплохой парень, надо слушаться его. Но зачем нужны эти горы? Что им тут делать?

Он пытался направить поток бессвязных мыслей в определенное русло, но ничего не получалось. Смутно вспоминалось падение с обрыва, и то, что этот парень Родэ спас его. Ну что ж, если так, он имеет право покомандовать. Неизвестно, чего он хочет, но нужно идти за ним до конца.

И Форестер брел и брел за Родэ, нетвердо передвигаясь. Часто падал, потому что ноги его были ватными и не слушались. Всякий раз Родэ подходил к нему и помогал встать. Однажды он стал скользить вниз. Родэ тоже потерял равновесие, и они оба чуть не покатились по склону. Родэ удалось каблуками затормозить и остановить падение.

Больная нога мешала Родэ идти, но еще больше задерживал Форестер. Тем не менее они продвигались неплохо, и перевал постепенно приближался. До него оставалось еще футов двести, когда Форестер рухнул в последний раз. Родэ опять попытался поднять его, но не смог – тот не стоял на ногах. Холод и усталость вытянули все силы из этого крепкого человека, и он лежал на снегу не в состоянии пошевелить ни ногой, ни рукой.

Через какое-то время в его взоре появилась осмысленность, и он пристально посмотрел в глаза Родэ.

– Оставьте меня, Мигель, – прошептал он, с трудом сглатывая слюну. – Я не могу больше. А вам обязательно надо дойти до цели.

Родэ молчал. Форестер прохрипел:

– Черт возьми, идите же отсюда.

Хотя голос его был почти не слышен, ему казалось, что он кричит громко и с надрывом. Последние силы оставили его, и он потерял сознание.

По-прежнему молча Родэ наклонился, поднял Форестера под мышки, подсел под него и с громадным усилием взвалил себе на плечи. Нога его болела, он шатался от груза и слабости, но заставил себя сделать шаг вперед. Затем еще один. Еще. Еще...

Так он поднимался в гору, с хрипом втягивая в себя разреженный воздух, чувствуя, что жилы ног вот-вот разорвутся от напряжения. Руки Форестера болтались сзади и при каждом шаге колотили Родэ по пояснице. Вначале это раздражало его, но вскоре он перестал ощущать эти удары. Он вообще перестал что-либо ощущать. Тело его было мертво, и лишь одна искорка воли мерцала в нем и заставляла его двигаться. Он не видел ни снега, ни неба, ни вершин, ни обрывов. Он ничего не видел – в глазах стояла тьма, в которой время от времени вспыхивали какие-то сполохи.

Одна нога шла вперед легко – здоровая нога. Вторая в поисках точки опоры выделывала замысловатый полукруг. С ней было труднее – она совсем занемела и ничего не чувствовала. Однако сам себя подхлестывал: медленно, очень медленно – ногу вперед. Обопрись. Хорошо. Теперь тяни другую. Так. Отдохни.

Он начал считать шаги, но, дойдя до одиннадцати, сбился. Начал снова, и на этот раз дошел до восьми. После этого он оставил счет и был доволен просто тем, что хоть как-то передвигает ноги.

Шаг... остановка... опора... замах... шаг... остановка... опора... замах... шаг... остановка... опора... замах... шаг... Что-то яркое появилось перед его закрытыми глазами. Он разлепил веки и увидел светящие ему прямо в лицо лучи солнца. Он остановился, зажмурился от боли, но перед этим успел заметить на горизонте серебристую полосу.

Это было море. Он снова открыл глаза и посмотрел вниз на зеленую равнину, разбросанные на ней белые Домишки Альтемироса, уютно расположившегося между горой и невысокими холмами вдали.

Он облизал языком холодные, заиндевевшие губы.

– Форестер! – задыхаясь от радости, прошептал он. – Форестер, мы – наверху!

Но Форестеру ничего этого не слышал. Его безжизненное тело плетью свисало с широкого плеча Родэ.

I

Агиляр бесстрастно смотрел на кровь, струившуюся из пореза на его руке, – одного из многих. "Нет, я никогда не буду слесарем, – думал он. – Я могу управлять людьми, но не инструментами". Он положил кусок ножовочного полотна, вытер кровь и стал высасывать ранку. Когда кровь перестала течь, он опять взял полотно и продолжал пилить тело арматурной железки.

Агиляр изготовил уже десять болванок для арбалета, точнее, сделал в них продольные распилы, в которые вставил металлическое оперение. Заострить их было выше его сил. Он не мог одновременно вращать старый точильный камень и подносить к нему болванку. Если бы ему дали в помощь кого-нибудь, в течение часа стрелы были бы доведены до совершенства.

Помимо изготовления стрел, Агиляр занимался также осмотром лагеря. Он проверил все помещения, запасы воды и пищи – в общем, вел себя, как заправский квартирмейстер. Он испытывал противоречивые чувства от того, что его отослали в лагерь. С одной стороны, Агиляр прекрасно понимал, что в сражении от него толку никакого – он был стар, слаб и болен. Но было и другое: он знал, что он вообще человек мысли, а не действия, и это сейчас огорчало его, так как он не мог найти себе достойного места в сложившейся ситуации. Агиляр был политиком, а сражались, испытывали боль, умирали другие люди – даже его собственная племянница. Когда он подумал о Бенедетте, ножовка соскользнула, и он опять поранил себе руку. Он пробормотал проклятие и стал опять высасывать кровь из новой ранки. Затем он посмотрел на распил и решил, что тот уже достаточно глубок. Больше болванок уже не сделать: зубцы ножовки были настолько стерты, что им едва можно было нарезать сыр, не говоря уже о стали.

Агиляр вставил в болванку оперение, закрепил его так, как показывал ему Виллис, и положил ее вместе с другими. "Странно, – подумал он, выходя из домика. Уже стемнело. Это из-за тумана". Он посмотрел наверх, на горные пики, но не увидел их в сгущавшейся мгле. Ему стало невероятно грустно при мысли о Родэ. И о Форестере – он не должен забывать ни о Форестере, ни о другом североамериканце – Пибоди.

Из ущелья донеслись слабые звуки выстрелов. Он насторожился. Ему показалось, что это пулемет. Он напряг слух, но звук, принесенный случайным порывом ветра снизу, не повторился. Не хотелось верить в то, что противник задействовал пулемет, – их положение и без того было отчаянным.

Агиляр вздохнул, вернулся в домик и взял с полки банку с супом, чтобы устроить себе запоздалый обед. Спустя полчаса он услышал голос своей племянницы, звавшей его. Поглубже запахнув пальто, он вышел на воздух и увидел, что туман совсем сгустился. Он окликнул Бенедетту, и через некоторое время из мглы появилась какая-то странная бесформенная фигура. Агиляру вдруг стало страшно.

Вскоре он узнал Бенедетту, которая шла, поддерживая кого-то. Он бросился к ней на помощь. Задыхаясь, она проговорила:

– Это Дженни. Она ранена.

– Ранена? Как?

– Пулей, – коротко бросила Бенедетта. – Помоги мне.

Они внесли мисс Понски в дом и положили на лавку. Она была в сознании, слабо улыбалась, затем закрыла глаза. Бенедетта укрыла ее одеялом и грустно взглянула на своего дядю.

– Она стреляла, убила человека, помогала убивать других: естественно, что в нее тоже стреляли. Я бы хотела быть на ее месте.

Агиляр с болью в глазах посмотрел на нее и медленно произнес:

– В это трудно поверить. Я словно во сне. Почему эти люди стреляли в женщину?

– Они же не знали, что там женщина, – горячо сказала Бенедетта. – И, думаю, им на это глубоко наплевать. Она стреляла в них, они стреляли в ответ. Мне так хотелось бы самой убить кого-нибудь из них! – воскликнула она с вызовом. – Я знаю, что ты всегда проповедовал мирный путь борьбы, но как можно быть мирным, когда кто-то угрожает тебе оружием! Что, надо обнажить грудь и сказать: давай убивай меня и забирай все, что тебе нужно?

Агиляр молчал. Потом он повернулся в сторону мисс Понски и спросил:

– Она серьезно ранена?

– Нет, опасности нет. Она только потеряла много крови. Когда мы поднимались сюда, я слышала пулеметные очереди.

– Да, мне тоже показалось, что это бил пулемет. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Они перешли через мост?

– Может быть, – прямо ответила Бенедетта. – Мы должны готовиться к сражению. Ты приготовил стрелы? У нас еще остался один арбалет. Тим использует его.

– Тим? Ах да, – О'Хара. – Он слегка приподнял бровь. – Их нужно еще заточить.

– Я помогу тебе.

Она стала вертеть точильное колесо, а Агиляр затачивал на нем стальные болванки.

– О'Хара – странный человек, – сказал он, не прерывая работу. – Сложный. Я, признаюсь, его во многом не понимаю. – Он слегка улыбнулся.

– А я теперь прекрасно понимаю, – ответила она. От напряжения пот выступил у нее на лбу. Визжало точило, сыпались искры, воздух был наполнен запахом металлической окалины.

– Ты разговаривала с ним? – спросил Агиляр.

И она рассказала ему все об О'Харе. Он внимательно слушал с серьезным и печальным лицом.

– Вот таковы наши попутчики, – закончила она свой рассказ. – Это такие же, что сейчас находятся на другой стороне реки.

Еле слышным голосом Агиляр сказал:

– Как много зла в мире, как много зла в людских сердцах!

Они продолжали молча работать, пока не заострили все болванки.

– Пойду посмотрю на дорогу, – сказала Бенедетта. – Приглядывай за Дженни.

Он молча кивнул, и она вышла из домика. Туман стал еще более густым, капли влаги оседали на ее пальто. Если похолодает, пойдет снег, – подумала она.

На дороге было тихо и пустынно. Не было слышно ни единого звука, лишь изредка позванивали капельки воды, падающие с камней. Бенедетта чувствовала себя в туманном облаке, словно завернутой в шерстяной клубок.

Она сошла с дороги, пересекла каменный склон и увидела смутные очертания кабельного барабана. Она постояла рядом с этой гигантской катушкой, спустилась немного ниже. Дорога была еле видна в серой туманной мути.

Бенедетта была в нерешительности – надо было что-то делать, но что – она точно не знала.

– Огонь, – вдруг вспыхнуло в ее мозгу, – мы можем сражаться с помощью огня. Барабан готов к тому, чтобы остановить подошедшую близко машину, а огонь внесет в ряды врагов панику, неразбериху.

Она заторопилась назад, чтобы проверить бутылку с керосином. Заодно она заглянула в домик, где лежала мисс Понски.

Агиляр, взглянув на нее, сказал:

– Поешь супу, дорогая. Ты согреешься.

Бенедетта протянула руки к керосиновому обогревателю и только тогда поняла, как сильно она замерзла.

– Хорошо, – ответила она. – Как вы себя чувствуете, Дженни?

Мисс Понски, которая уже свободно сидела, жизнерадостно ответила:

– Намного лучше, спасибо. Как это было глупо с моей стороны допустить, чтобы меня ранили! Мне не надо было так высовываться. К тому же я не попала по цели и в довершение всего потеряла арбалет.

– Ладно, не переживайте, – сказала Бенедетта с улыбкой. – Плечо еще болит?

– Не очень. А потом, сеньор Агиляр помог мне подвязать руку, так ей намного спокойнее.

Бенедетта быстро проглотила свой суп и поднялась.

– Мне нужно отнести бутылки с керосином, – сказала она.

– Давай я помогу тебе, – предложил Агиляр.

– На улице холодно, дорогой дядя. Побудь лучше с Дженни.

Она отнесла бутылки к барабану, затем спустилась пониже к каменной горловине и некоторое время сидела прислушиваясь. Поднялся ветер, и клубы тумана пришли в движение, сворачиваясь в жгуты и кольца. По временам дорога совершенно исчезала из виду, и даже на расстоянии нескольких футов ничего не было видно.

Она собралась уже уходить, уверенная в том, что ничего особенного не произойдет, когда далеко внизу раздался стук камней. Она замерла на мгновение, вскочила на ноги. "Если это наши, – подумала Бенедетта, – значит они отступают. А в таком случае, сюда могут приближаться и враги". Она подняла бутылку и нащупала в кармане спички.

Долгое время больше никаких звуков не было. Потом она услышала топот ног – кто-то бежал по дороге. Туман на мгновение разошелся, и она увидела темную фигуру, появившуюся из-за поворота. Спустя минуту она поняла, что это был Виллис.

– Что случилось?! – крикнула она.

Он резко поднял голову, слегка испугавшись неожиданно прозвучавшего человеческого голоса и сначала не узнавая его. Он остановился, и им овладел приступ кашля.

– Они перешли реку, – проговорил Виллис задыхаясь. – Остальные идут за мной... Я слышал, как они побежали... если только...

– Поднимайтесь сюда, – сказала Бенедетта.

Виллис посмотрел вверх на ее фигуру, смутно выделявшуюся на фоне темного неба.

– Я обойду по дороге, – сказал он.

Когда он присоединился к ней, Бенедетта услышала, что по дороге идет кто-то еще, и на всякий случай легла на краю каменной стенки, сжимая в руке бутылку, помня о словах Виллиса "если только...". Но это оказался Армстронг, быстро бежавший по дороге.

– Сюда! – крикнула она.

Он быстро взглянул наверх, и с той же скоростью промчался мимо, не теряя времени на объяснения. Через некоторое время Армстронг подошел к ним сзади и опустился за камни.

Оба были совершенно измотаны пятимильной пробежкой в гору, занявшей у них полтора часа. Она дала им возможность отдышаться и прийти в себя, затем спросила:

– Что там произошло?

– Я толком не знаю, – ответил Виллис. – Мы были у требуше и только выпустили снаряд, как О'Хара закричал, чтобы мы уходили, ну мы и побежали. Там стоял страшный шум, я имею в виду – шла дьявольская пальба.

Бенедетта посмотрела на Армстронга.

– Да, так и было. О'Хара одного из них, по-моему, пришпилил – я слышал вопль. Когда я побежал, то успел оглянуться и увидел, как они перешли мост. И видел О'Хару, он бежал к скалам. Он должен быть здесь с минуты на минуту.

Бенедетта с облегчением вздохнула. Виллис сказал:

– Но вся эта свора будет у него на пятках. Что нам-то делать?

В его голосе послышались панические нотки.

Армстронг был спокойнее.

– Я не думаю, – сказал он. – Мы обсуждали этот вопрос с О'Харой и решили, что те рисковать не будут Они сначала починят мост, потом пустят по нему джип, чтобы раньше нас добраться до рудника. – Он посмотрел на барабан. – Вот все, что у нас есть, чтобы остановить их.

– И кое-что еще, – сказала Бенедетта, поднимая вверх бутылку.

– Во-о, прекрасно, – одобрительно отозвался Армстронг. – Это нам на руку. Я полагаю, что ваш дядя и мисс Понски особенно помочь нам ничем не смогут. Пусть они отправляются к руднику прямо сейчас. Если по дороге они услышат, что их кто-то нагоняет, они смогут спрятаться в камнях и переждать. Нужно благодарить Бога за этот туман.

Бенедетта сидела не шелохнувшись.

– Пойди к ним и скажите об этом, – обратился Агиляр к Бенедетте.

– Нет, я останусь здесь и буду сражаться, – сказала она решительно.

– Я пойду, – сказал Виллис.

Он встал и тут же скрылся в тумане. Армстронг уловил в голосе Бенедетты нотку отчаянной решимости и мягко, по-отечески похлопал ее по руке.

– Мы должны сделать все, что от нас зависит, – сказал он. – Виллис, кажется, напуган, но и вы, и я – тоже. О'Хара говорил со мной, он о нем не очень высокого мнения. Он сказал, что Виллис не лидер. Он не способен даже перевести отряд бойскаутов через улицу – вот его буквальные слова. Я думаю, он чрезмерно строг к Виллису, но, если уж на то пошло, он и обо мне думает не лучше, судя по его тону. – Он засмеялся.

– Я уверена, что это он не всерьез, – сказала Бенедетта. – На него ведь легла большая нагрузка.

– Да нет, он, конечно, прав, – сказал Армстронг. – Я, как и Виллис, не особенно годен для активных действий.

– Вот и мой дядя тоже. Он больше человек мысли. – Вдруг она встрепенулась. – А где же Тим? Он должен был бы уже прийти. – Она схватила Армстронга за руку. – Где Тим?

II

О'Хара лежал в расщелине между камнями, смотрел на пару крепких ботинок, возвышавшихся совсем рядом, и старался не дышать. После того как противник перешел на этот берег, события стремительно развивались. О'Хара не успел выбраться на дорогу – для этого ему пришлось бы выйти на открытое пространство, и поэтому, петляя как заяц, он устремился к камням.

Едва добравшись до них, поскользнулся, подвернул ногу и рухнул на землю. Тяжело дыша, лежал, ожидая, что в него полетит град пуль, и это означало бы только одно – мгновенную смерть. Но ничего не произошло. Он слышал дикие крики на берегу и догадался, что его предположения, видимо, были правильными, – противник рассредоточивался по берегу, прикрывая подходы к мосту.

"Туман, конечно, нам на руку", – подумал О'Хара. Он слышал, как собралась толпа вокруг простреленного им человека. В их криках чувствовался некоторый испуг. О'Хара мрачно улыбнулся. Он был уверен, что они не осмелятся начать охоту на человека с бесшумным убойным оружием, особенно сейчас, когда смерть могла прийти к ним из глубины туманной мглы. Это не были хорошо знакомые им нож, пистолет или винтовка, но нечто неведомое, внушавшее им невероятный ужас.

О'Хара пощупал свою лодыжку. Она распухла и болела, и он не знал, сможет ли ступить на эту ногу. Впрочем, пока о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Он достал из кармана маленький перочинный ножик и отрезал от штанины полосу материи. Снимать ботинок не хотел, не будучи уверенным в том, что сможет надеть вновь, поэтому он обмотал ногу выше.

Он так сосредоточился на перевязке, что не слышал, как вблизи появился человек. Стукнул отброшенный ногой камешек, и О'Хара замер. Боковым зрением он увидел стоящего вполоборота к нему парня, смотревшего в сторону моста. О'Хара не шевелился, только рука его сжала лежавший рядом булыжник. Парень в задумчивости почесал у себя под мышкой, затем шагнул в сторону и растворился в тумане.

О'Хара перевел дыхание и решил уходить. С ним были арбалет и три стрелы, и нужно быть очень осторожным, чтобы они не звенели, ударяясь друг о друга. Он пополз среди камней в сторону от моста. И опять послышался стук камней, предупреждая его об опасности. Он успел откатиться в расселину, и тут перед ним возникли те самые ботинки. Во рту у него вдруг запершило, и ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы не раскашляться.

Человек, шумно дыша, стал притопывать ногами и хлопать руками, чтобы согреться. Вдруг он застыл, и О'Хара услышал металлический щелчок предохранителя.

– Кто идет?! – крикнул он.

– Сантос.

О'Хара узнал голос кубинца. "Так, значит, его зовут Сантос! Надо запомнить и потом попытаться встретиться с ним вновь, конечно, если удастся выйти из этой переделки живым".

Человек опять поставил винтовку на предохранитель. Сантос спросил по-испански:

– Видел кого-нибудь?

– Никого.

Сантос недовольно проворчал:

– Не стой здесь, давай вверх. Они же не будут здесь оставаться.

– Но русский сказал, чтобы мы покамест не шли дальше.

– Ну его к черту! – в сердцах сказал Сантос. – Если бы он не вмешался, Агиляр был бы уже в наших руках. Давай двигайся по склону вверх и других зови.

Тот молча сорвался с места, и О'Хара услышал шум его ботинок выше по склону. Сантос постоял немного и тоже ушел, клацая металлическими подковами. О'Хара вновь перевел дыхание.

Он подождал, раздумывая, что же делать дальше. Если Сантос гонит своих людей вверх, значит, для него естественнее всего идти вниз. Правда, по всей видимости, противник разделился на две группы, и внизу должен оставаться отряд под командованием русского. Все же можно рискнуть.

О'Хара вылез из расселины и начал ползти назад тем же путем, стараясь оберегать поврежденную ногу. К счастью, туман продолжал сгущаться. Со стороны моста доносились крики и удары топоров. Они торопились починить его, и там, видимо, скопилось много народу. Приближаться к мосту было опасно. Нужно наткнуться на отбившегося от группы солдата, желательно вооруженного до зубов. Иметь арбалет – хорошо, но желательно заполучить что-нибудь более совершенное.

Он сменил направление и пополз теперь к требуше, делая частые остановки, чтобы осмотреться и прислушаться. Когда был недалеко от требуше, оттуда раздались взрывы смеха и какие-то издевательские выкрики. Несколько человек, стоявших вокруг их машины, явно забавлялись, рассматривая это чудо техники. О'Хара с усилием натянул арбалет, пользуясь общим шумом, затем придвинулся еще ближе и спрятался за большим камнем. Через некоторое время послышался рев Сантоса:

– А ну-ка все марш отсюда! Вы что здесь разгоготались? Хуан, остаешься здесь, а остальные – вверх по склону, и побыстрее!

О'Хара вжался в землю, но рядом никто не появился. Под аккомпанемент ругательств они потопали в другую сторону. О'Хара подождал несколько минут, потом начал осторожное движение по кругу, чтобы найти точку, с которой часовой будет хорошо виден. Свет автомобильных фар от моста доходил сюда в виде смутно-дрожащего сияния, и, когда О'Хара выполз на удобную позицию, фигура часового четким силуэтом вырисовывалась на светлом фоне.

Хуан был совсем молоденьким пареньком, ему было не больше двадцати. О'Хара заколебался, но тут же отбросил все сомнения, считая, что сейчас на весах лежит нечто большее, чем жизнь обманутого юнца. Он поднял арбалет и тщательно прицелился. Но тут же вновь заколебался, на этот раз по другой причине. Он увидел, что Хуан решил поиграть в солдатики: стоял с автоматом наперевес и имитировал стрельбу, причем, как заподозрил О'Хара, со спущенным предохранителем. Он вспомнил, как человек, которого он застрелил у моста, уже после смерти выпустил в воздух целый магазин, и решил подождать.

Наконец Хуану надоело играть с автоматом, и внимание его переключилось на требуше. Он склонился над ним и стал с любопытством разглядывать механизм. Автомат мешал ему, и он закинул его за спину. Тяжелая болванка, пущенная с расстояния в десять ярдов, вошла ему между лопаток, пронзила его тело насквозь и пригвоздила к требуше. Он умер мгновенно.

Десять минут спустя О'Хара сидел среди камней и осматривал свою добычу. Теперь у него были автомат с тремя полными магазинами, заряженный пистолет и большой с широким лезвием нож. Он удовлетворенно улыбнулся: теперь у него появились острые когти, и он сейчас очень опасен.

III

Бенедетта, Армстронг и Виллис сидели около кабельного барабана и ждали. Виллис то и дело вскакивал и осматривал каменные клинья, державшие барабан на месте, и пытался рассчитать усилие, которое понадобится, чтобы вытолкнуть его на дорогу. Армстронг и Бенедетта не двигаясь всматривались в окутавший их холодный туман и ловили каждый звук, доносившийся снизу.

Армстронг думал о том, что они должны действовать безошибочно. Человек, появившийся на дороге, может оказаться О'Харой, и им следовало хорошенько убедиться в этом, прежде чем атаковать. Бенедетту охватила глубокая тоска. Почему О'Хара не пришел в лагерь? Значит, он мертв или, того хуже, схвачен. Она знала, как он относится к плену и прекрасно понимала, как он будет сопротивляться этому. Уверенность в том, что он уже мертв, укреплялась все больше, и внутри нее при этой мысли что-то надломилось.

Агиляр никак не соглашался идти к руднику. Он решил остаться и вступить в бой вместе со всеми, несмотря на свой возраст и здоровье, и Бенедетте стоило большого труда переубедить его. Когда он услышал командные нотки в ее голосе, глаза его округлились от удивления.

– Из нас только трое дееспособны, – говорила она. – Мы никем не можем пожертвовать, чтобы сопровождать мисс Понски. Остаешься только ты. Кроме того, ты не можешь идти быстро, значит, выходить надо сейчас же.

Агиляр оглядел двух мужчин. Виллис сосредоточенно ковырял носком ботинка землю, Армстронг слегка улыбался. Было видно, что в отсутствие О'Хары они с готовностью уступают роль командира Бенедетте. "Она превратилась в амазонку, – подумал он, – в яростную молодую львицу". Он согласился идти с мисс Понски к руднику без дальнейших объяснений.

Виллис оторвался от своих каменных клиньев и проговорил неестественно высоким голосом:

– Что же они не идут? Пришли бы уж поскорее, и дело с концом.

– Тихо, не говорите так громко, – зашипел на него Армстронг.

– Ладно, – прошептал Виллис, – но почему они не атакуют нас?

– Мы уже обсуждали это, – сказала Бенедетта. – Она обратилась к Армстронгу. – Как вы думаете, мы в состоянии защитить этот лагерь?

Он покачал головой.

– Нет, это невозможно. Надежды нет ни малейшей. Если нам удастся заблокировать дорогу, нам все равно придется отходить к руднику.

– Тогда надо лагерь сжечь, – решительно сказала Бенедетта. – Мы не должны оставлять им тут удобного места для отдыха. – Она повернулась к Виллису. – Идите туда и облейте все керосином. И когда услышите шум и выстрелы, поджигайте.

– А потом?

– А потом идите к руднику как можно быстрее. По-моему, можно найти путь короче – прямо по склону – и выйти на дорогу значительно выше. Мы тоже здесь не задержимся.

Виллис ушел, и Бенедетта сказала Армстронгу:

– Он очень напуган. Старается это скрыть, но это видно. Здесь я не могу полностью на него положиться.

– Я тоже боюсь, а вы? – спросил Армстронг.

– Я испытывала страх, – ответила она. – Когда самолет разбился, я долго после этого была вне себя от страха. При мысли о том, что придется вступить в бой и, может быть, умереть, у меня просто ноги подкашивались. Но потом был разговор с Тимом, и он научил, как себя вести. – Она помолчала. – Когда он рассказал мне, как он сам боится.

– В какой все-таки чертовски глупой ситуации мы все оказались! – воскликнул Армстронг. – Вот мы сейчас поджидаем людей, чтобы попытаться их убить, а ведь мы о них ничего не знаем, как и они не знают ничего о нас. Впрочем, на войне всегда так бывает. – Он усмехнулся. – Как все это глупо! Пожилой профессор и молодая девушка сидят в засаде в горах и ждут, когда им придется убивать. Я думаю...

– Тише! – прервала она, касаясь рукой его плеча.

Он остановился и прислушался.

– Что такое?

– По-моему, были какие-то звуки.

Они лежали тихо, изо всех сил напрягая слух, но до них доносился только свист ветра в окутанных туманом горах. Вдруг пальцы Бенедетты сжали руку Армстронга – где-то далеко внизу раздалось клацанье металла, как при переключении рычага передач.

– Тим был прав, – прошептала она. – Они едут сюда на грузовике или на джипе. Надо приготовиться.

– Я буду у барабана, – сказал Армстронг. – Вы стойте здесь и в нужный момент крикните. Я пущу его. – Он проворно вскочил на ноги и быстро скрылся.

Бенедетта подбежала к тому месту, где она сложила бутылки с "молотовским коктейлем". Достала спички и стала зажигать фитили. У трех из них отсыревшие тряпки долго не разгорались, но в конце концов на них появились язычки пламени, образовав в тумане три маленьких светящихся шарика. С дороги внизу их нельзя было увидеть, но на всякий случай она отнесла их подальше от края горловины.

Машина тяжело ползла вверх, мотор в разреженном воздухе постоянно чихал. Дважды он глох, и слышался вой стартера. Автомобиль явно не был приспособлен к высокогорью и двигался со скоростью не больше, чем шесть-семь миль в час. Все же быстрее, чем мог двигаться в таких условиях человек.

Бенедетта лежала над горловиной и смотрела на дорогу. Из-за густого тумана она не видела поворота и надеялась на то, что включенные фары машины обозначат ее путь. Рев мотора усилился, затем стих и тут же усилился вновь – машина вошла в поворот серпантинной петли. Когда стал виден свет фар, Бенедетте показалось, что она различает шум двух моторов. "Все равно, – подумала она – один, два – какая разница!"

Армстронг, скорчившись, сидел рядом с барабаном, держа в руке кусок электрического шнура, с помощью которого он должен был выбить из-под него клин. Он смотрел в сторону горловины, но ничего не видел, кроме серой стены тумана. На лице его было написано страшное напряжение.

Бенедетта следила за тем, как медленно ползли по дороге два световых пятна первой машины. Оглянувшись, удостоверилась, что фитили горят хорошо. Уже решила про себя, когда будет давать сигнал Армстронгу: машина должна поравняться с выступом скалы. Она затаила дыхание, когда мотор опять закашлял, заглох, и джип – теперь она видела сквозь туман, что это был джип, – остановился. Взревел стартер, и джип пополз снова. За ним появились еще два огня: другая машина, проделав поворот, вырулила на прямой участок дороги.

Фары передней машины поравнялись с выступом, и она что есть мочи закричала:

– Давайте! Давайте! Давайте!

Снизу донеслись встревоженные крики, и Бенедетта, не мешкая, схватила бутылки. Тут же раздался громкий перестук камней, и по склону, набирая скорость, покатилась огромная, словно колесница индийского божества, катушка. Она с грохотом врезалась в стенку горловины, послышался резкий скрежет металла, отчаянный человеческий вопль. Она подбежала к краю горловины и швырнула вниз бутылку.

Тяжелый барабан скатился прямо на переднюю часть джипа, сокрушив мотор и переднее сиденье. Водитель был убит наповал, сидевший рядом с ним потерял сознание. Бутылка, брошенная Бенедеттой, разбилась рядом, и человека охватило пламя. Он очнулся и завопил, стараясь вытащить зажатые внизу ноги. Двое сидевших на заднем сиденье скатились с джипа и побежали к идущему следом грузовику.

Армстронг подбежал к Бенедетте, когда она бросила вторую бутылку. В его руках были еще две, он зажег фитили от оставшейся у Бенедетты третьей и побежал наверх горловины в сторону остановившегося грузовика. Там кто-то кричал, и раздалось несколько беспорядочных выстрелов.

Армстронг размахнулся и бросил одну из бутылок на крышу кабины грузовика. Горящий керосин тотчас растекся по ней, и шофер внутри заорал благим матом. Вторую бутылку Армстронг пустил прямо в середину сидевших в кузове людей. В него никто не стрелял – для этого не было ни времени, ни возможности.

Он бегом вернулся к Бенедетте, она собиралась бросить еще одну бутылку. Руки ее дрожали, она судорожно дышала. Напряжение и шок, вызванные происходящим, начали сказываться на ней.

– Достаточно, – выдохнул он. – Надо уходить отсюда.

Только он произнес эти слова, раздался взрыв, и на том месте, где стоял джип, взметнулся столб огня. Армстронг слегка улыбнулся.

– Это уже не керосин, это – бензин. Пошли.

Когда они побежали, над лагерем стало разрастаться зарево – в одном месте, другом, третьем: это уже Виллис приступил к поджогу домов.

IV

Нога у О'Хары сильно болела. Прежде чем начать подъем в гору, он еще раз хорошенько перевязал ее, но вес равно наступать на нее как следует не мог. Это сильно затрудняло передвижение между камнями и делало его более слышным, чем ему хотелось бы.

Он шел за группой, организованной Сантосом для облавы, и, к счастью, они производили гораздо больше шума, чем он. Они поминутно спотыкались, падали, чертыхались и в целом, как определил О'Хара, работали скверно.

У него же были свои проблемы. Нести одновременно арбалет и автомат было трудно, и он было подумал о том, чтобы избавиться от арбалета, но решил этого не делать. Это бесшумное оружие имело свои преимущества, и у него осталось еще две стрелы.

Внезапный рев Сантоса, приказавшего своим людям возвращаться на дорогу, поверг его в смятение. Он быстро нырнул за камень, надеясь, что рядом никто не пройдет. Так оно и случилось, и О'Хара улыбнулся, вспоминая нотки раздражения в голосе Сантоса. По-видимому, план русского и в самом деле оказался предпочтительнее – они переключались на него. В подтверждение этого у моста раздался рокот автомобильных моторов.

Облава в горах, окутанных туманом, как и следовало ожидать, ничего не дала им. Русский явно лучше понимал обстановку и знал, что делать. Он, конечно, не поддался на их уловку с Агиляром и сейчас готовил свой отряд к броску в горы, к руднику.

Лицо О'Хары исказилось гримасой отчаяния: он вдруг представил отчетливо, что может произойти в лагере. Теперь, когда склон горы был свободен от противника, он мог передвигаться свободнее и быстрее и мог держаться ближе к дороге. Вскоре рев моторов усилился, и он понял, что механизированная дивизия коммунистов уже на марше. Он увидел, как по дороге прошел джип, за ним грузовик, и ждал, что последует дальше. Но ничего не случилось, поэтому он смело вышел на дорогу и заковылял по ее относительно ровной поверхности.

Он был уверен, что это вполне безопасно. Любая машина, появившаяся сзади, будет слышна издалека, и времени, чтобы спрятаться, будет предостаточно. И все же он шел, держась ближе к краю дороги, с автоматом наготове и внимательно вглядываясь в серое пространство перед собой.

Он шел очень долго и, когда оказался на подходах к лагерю, услышал несколько одиночных выстрелов, затем звук, похожий на взрыв, – ему показалось, что в той стороне разгорается какое-то пламя. Он удвоил бдительность как раз вовремя – на дороге вверху раздались тяжелые шаги, и он быстро спрятался в камнях. От напряжения пот градом катился по лицу.

Человек бежал что есть мочи, и О'Хара слышал его сиплое дыхание. Он пробежал мимо и скрылся во мгле. О'Хара вышел опять на дорогу и продолжал свой трудный путь наверх. Полчаса спустя внизу раздалось урчание мотора. Он опять схоронился в камнях, а по дороге медленно прополз еще один джип. Он заметил, что в нем сидит русский. Ох, как захотелось выстрелить! Однако джип скрылся за поворотом прежде, чем он успел поднять автомат.

О'Хара тут же выругал себя за упущенную возможность. Конечно, стрелять в рядовых солдат смысла не имело, но если бы он смог убрать их командиров, вся их операция наверняка провалилась бы. Теперь главной целью будет русский и кубинец, и он приложит все усилия, чтобы взять их на мушку.

Он уже понял, что в лагере что-то произошло, и старался идти быстрее. Раз они послали за русским, значит, что-то у них там не заладилось. Ему вспомнилась Бенедетта, и вспышка гнева овладела им: по какому праву эти безжалостные люди ловят и травят их, словно зверей?!

Когда он поднялся выше, то понял, что зрение не обмануло, – впереди что-то горело, и зарево окрашивало клубы тумана в неяркие розовые тона. Он остановился, чтобы оценить обстановку. Судя по всему, там было два очага огня – большой и поменьше. Тот, что поменьше, был на дороге, а дальше разгоралось такое пламя, что он едва верил своим глазам. И вдруг до него дошло – конечно же, это горел их лагерь, вся его территория была охвачена огнем.

Он решил обойти место пожаров и выйти вновь на дорогу выше лагеря. Но любопытство влекло к огню на дороге, где, как он думал, мог находиться сейчас русский.

Туман был настолько густым, что ему никак не удавалось разглядеть, что все-таки там происходит, но, судя по доносившимся крикам, можно было понять, что дорога заблокирована. "Черт возьми, – подумал О'Хара, – ведь это та горловина, куда Виллис собирался запустить кабельный барабан. Похоже, что эта штука и сработала. Но откуда взялся огонь?" Он решил подобраться поближе.

Внезапно больная нога опять подвернулась, и он тяжело упал, выпустив из рук арбалет. Тот с ужасающим, как ему показалось, грохотом, ударился о камни. Сам он приземлился на локоть и застонал от пронзившей его сильной боли. Это случилось совсем рядом с дорогой, недалеко от второго джипа, и он лежал с гримасой боли на лице, стараясь не застонать вновь, и ждал, что его сейчас обнаружат.

Но противник был слишком занят расчисткой дороги, и, к счастью, в общем шуме никто ничего не услышал. Джип заурчал и продвинулся вперед.

Боль слегка отпустила, и О'Хара попытался подняться, но тут к ужасу своему обнаружил, что его рука, в которой был автомат, оказалась в ловушке – попала в расселину между двумя камнями. Он осторожно пытался вынуть ее, но автомат со звяканьем уперся в камень, и он замер. Он продвинул руку глубже в расселину, но там опоры не было.

В любое другое время над этим можно было бы посмеяться. Он очутился в положении той обезьяны, которая, схватив в кувшине яблоко, не могла вытащить из него руку. Он тоже не мог вытащить руку, не выпустив автомата. Ведь при падении на камни это произведет большой шум. Поэтому ничего не оставалось делать, как попытаться высвободить руку с помощью каких-нибудь осторожных маневров.

Вдруг он застыл. Совсем рядом раздались голоса.

– Я же говорил, что мой план лучше, – сказал кубинец.

Другой голос был бесцветным и жестким. Человек говорил по-испански с жутким акцентом:

– А что он тебе дал? Одну сломанную и две ушибленных ноги. Ты теряешь людей быстрее, чем это мог бы сделать Агиляр. Устраивать поиски в горах при такой погоде было простой потерей времени. Вообще, ты все завалил с самого начала.

– А ваш план что, намного лучше? – проговорил Сантос агрессивным тоном. – Поглядите, что произошло! Джип и грузовик уничтожены, двое убитых, дорога заблокирована. Нет, надо было использовать людей иначе.

Другой, русский, холодно возразил:

– Это произошло из-за твоей глупости. Решил, что путь сюда – это прогулка по улицам Гаваны. Агиляр сделал из тебя дурака, и поделом. Слушай, Сантос, перед тобой горстка безоружных авиапассажиров, и они держат тебя здесь уже четыре дня. Шесть человек убиты, много раненых, и все по твоей милости. В самом начале операции ты должен был обеспечить надежность моста. Ты должен был быть на руднике, когда Гривас посадил самолет... В общем, так! Беру командование на себя, и когда буду писать отчет, расскажу обо всех твоих подвигах. Посмотрим, что о тебе скажут в Гаване, не говоря уже о Москве.

Они отошли, и О'Хара возобновил свои попытки освободить руку. "Черт возьми! – подумал он. – Вот они были тут рядом, под носом, а я не смог сделать абсолютно ничего". Конечно, можно было уложить их обоих одной очередью и после этого скрыться, но увы! Ловушка держала крепко.

Он слышал, как они прицепили джип русского к поврежденному грузовику, оттащили его и скинули с обрыва. Потом проделали то же самое со сгоревшим джипом и занялись барабаном. Чтобы откатить его, им понадобилось два часа, и все это время О'Хара лежал в шести ярдах от них, обливаясь потом. Для него эти часы показались вечностью.

V

Тяжело дыша, Виллис сверху смотрел на горящий лагерь. Он был рад оставить Бенедетту и Армстронга и избежать возможности встретиться лицом к лицу с врагами, которые набросились бы на него, беззащитного человека, чтобы убить. Но ближайшее будущее тревожило его. Он не надеялся на успех в этой борьбе. Хотя они держались уже четыре дня в архисложных условиях, но ситуация выглядела все более и более мрачной. Ему не хотелось так скоро умирать.

Он выкатил наружу бочку с керосином, набрал тряпок и, заходя в каждый дом, смачивал деревянные столы и мебель как можно обильнее. Уже в последнем из них он услышал далекий шум мотора и вышел на улицу.

Чиркнул спичкой, но медлил. Бенедетта распорядилась, чтобы он ждал шума и стрельбы. Но этого пока не было. Впрочем, судя по выражению лица Бенедетты, стрельбы не избежать, а чтобы домики хорошо разгорелись, нужно время. Керосин ярко вспыхнул, и огненная дорожка побежала к деревянному домику. Виллис метнулся к следующему, зажег комок тряпок и бросил его внутрь. Когда он поджигал последний дом, издали послышался какой-то грохот и выстрелы. Надо поторопиться, решил он. Пора уходить.

Внутри домов разгоралось. Из окон уже вырывались большие языки пламени. Он стал напрямую карабкаться к дороге, и когда вылез выше лагеря, оглянулся. Там уже бушевала огненная лавина. Почувствовал удовлетворение – он всегда любил хорошо сделанную работу. Сквозь густой туман он видел только ярко-красные и желтые всполохи, но этого было достаточно, чтобы понять: лагерь объят пламенем по всей территории. "Сегодня там не придется заночевать", – подумал он, повернулся и быстро зашагал по дороге.

Он шел долго, останавливаясь время от времени, чтобы перевести дыхание. В такие моменты он прислушивался к звукам, которые доносились снизу, но вскоре он вышел из зоны слышимости и дальше шел уже в тишине.

Недалеко от рудника он нагнал своих товарищей. Армстронг, заслышав его шаги, резко обернулся, но тут же с преувеличенной и несколько искусственной веселостью воскликнул:

– Вот это зрелище! Неплохой спектакль, а?

Виллис остановился, жадно хватая ртом воздух.

– Сегодня ночью им будет холодно. Может, они отложат свое наступление до завтра, – проговорил он, отдышавшись.

Армстронг покачал головой:

– Сомневаюсь. Они сильно подогреты неудачей. Сейчас наверняка готовы убивать направо и налево. – Он посмотрел на Виллиса. – Ладно. Не волнуйтесь. Помогите-ка лучше Дженни. Она скверно себя чувствует, скверно. Мы с Бенедеттой отправимся к руднику и посмотрим, что нас там ждет.

Виллис уставился на него.

– Как вы думаете, они еще далеко?

– Какая разница? – сказала Бенедетта. – Будем сражаться – здесь ли, на руднике ли. – Она рассеянно поцеловала Агиляра, сказала ему что-то по-испански, сделала Армстронгу знак рукой, и они мгновенно исчезли из виду.

До рудника добрались довольно быстро. Армстронг, окинув взором находившиеся там три сарая, уныло сказал:

– Защита здесь невозможна, так же, как и в лагере. Давайте все же посмотрим, чем располагаем.

Он вошел в один из сараев и с чувством безнадежности осмотрел его. "Сквозь деревянные стены пули пройдут, как через бумагу, – подумал он. Лучше уж нам разбежаться по горам кто куда и умереть своей смертью". В этот момент раздался крик Бенедетты, и он опрометью бросился наружу.

Она держала в руке клочок бумаги и вглядывалась в него при свете горевшей головешки.

– Это от Форестера, – сказала с волнением. – Они приготовили для нас один из туннелей.

– Где? – спросил Армстронг, резко вскидывая голову. Он взял у нее записку и посмотрел на обозначенную на ней схему. – Ага, понятно.

Они быстро нашли туннель и увидели небольшую стенку из камней, построенную Форестером и Родэ.

– Не бог весть что, но все же укрытие, – сказал Армстронг, заглядывая в темный проем. – Идите назад и ведите сюда остальных, а я пока посмотрю, что там внутри.

Когда все собрались у входа в тоннель, Армстронг с помощью факела уже исследовал его довольно основательно.

– Это тупик, – сообщил он. – Наш последний рубеж. – Он вытащил из-за пояса револьвер. – У нас есть еще оставленное Родэ оружие – с одним патроном. Кто хорошо стреляет? – Он протянул револьвер Виллису. – Может быть, вы, наш генерал?

Виллис в смятении посмотрел на револьвер.

– Я никогда в жизни не стрелял, – робко сказал он.

Армстронг вздохнул:

– Я тоже. Но, кажется, теперь придется. – Он опять сунул револьвер за пояс и обратился к Бенедетте. – Что у вас?

– Мигель оставил немного продуктов. На некоторое время хватит.

– Что ж, значит, мы умрем не от голода, – саркастически заметил Армстронг.

Виллис конвульсивно дернулся:

– Ради Бога, не говорите так.

– Извините. А как мисс Понски и Агиляр?

– Как? Что можно сказать про старика с больным сердцем и про даму с пулевым ранением? Ведь им нужен свежий воздух, а этого здесь нет и в помине! – Она жалобно посмотрела на Армстронга. – Как вы думаете, есть у Тима шансы спастись?

Армстронг виновато отвел глаза.

– Нет, – вдруг отрезал он и, повернувшись, пошел к туннелю.

Там он лег на камни, положил рядом револьвер и стал ждать, глядя на мягко падающие крупные узорчатые снежинки.

VI

На дороге у горловины было тихо. Голоса раздавались выше, на территории горевшего лагеря. Зарево уже сникло, и О'Хара понял, что все домики сожжены дотла. Он разжал руку, и автомат со звяканьем упал на камни внизу. О'Хара вытащил занемевшую руку из расселины и стал ее разминать.

Одежда его отсырела, он продрог и пожалел, что не снял с убитого им часового пальто из ламы – молодому Хуану оно уже никогда не пригодится. Тогда он не захотел тратить время, да и занятие было не из приятных, но сейчас решил, что, наверное, зря.

Минут пять сидел почти не шевелясь, не зная, слышал ли кто-нибудь шум от падения автомата. Потом спустился вниз. Из щели выудил его с помощью арбалета. Затем поднялся выше по склону горы, стараясь как можно дальше отойти от дороги.

Проехало еще три грузовика, но они не отправились к руднику, а сразу встали за лагерем. Противник решил пока затаиться и заняться тушением пожара.

О'Хара решил обойти лагерь по склону, чтобы выйти прямо к грузовикам. Нога его распухла, страшно болела, и он знал, что долго идти не сможет. До рудника во всяком случае не дотянуть. И он решил пойти ва-банк: захватить один из грузовиков так же, как он захватил оружие.

Когда был уже рядом с машинами, то с досадой увидел, как к ним побежала кучка людей. Впрочем, тут же выяснилось, что им понадобились только два. Джип стоял на дороге впереди, и О'Хара слышал, как русский на своем дрянном испанском отдавал приказания. Затем джип тронулся, и за ним, скрежеща рычагами передач, двинулись оба грузовика. Третий остался стоять.

С того места, где находился О'Хара, было не видно, стоит ли там часовой, хотя скорее всего его там не было – противник наверняка думал, что преследуемая группа вся отошла к руднику. Поэтому для О'Хары, который, приближаясь к грузовику, соблюдая необходимую осторожность, встреча с часовым была, как гром среди ясного неба. Он наткнулся на него совершенно неожиданно, среди камней, куда тот отошел, чтобы облегчиться.

Услышав шум, парень вскинул голову, – глаза у него округлились, челюсть отвисла. Прежде чем он успел что-то крикнуть, О'Хара бросил оружие на камни и зажал ему рот ладонью, стараясь достать пальцами глаза. Другой рукой он крепко прижал его к груди, и тот отчаянно стал молотить кулаками спину О'Хары. О'Хара знал, что сейчас не в силах вести настоящую и длительную рукопашную, и вспомнил о висевшем у него на поясе ноже. Решил попробовать покончить с часовым, полагаясь на неожиданность и быстроту своих действий. Резко оттолкнул от себя, и пока тот, стараясь удержать равновесие, размахивал руками, выхватил нож, шагнул вперед и сильным движением вогнал парню под ребра.

Парень судорожно, с икотой закашлял и повалился прямо на О'Хару. Он сделал глубокий вздох, но тело его обмякло... Тяжело дыша, О'Хара наклонился, вынул нож из груди, и струя горячей крови брызнула ему на руки. Он постоял с минуту, прислушиваясь, затем подошел к брошенному автомату и поднял его. Палец скользнул по предохранителю; с ужасом осознал, что готовый к стрельбе автомат от резкого удара о камни мог произвести выстрел.

Но этот момент, к счастью, был уже позади, а теперь надо во что бы то ни стало добраться до рудника, пристрелить русского с кубинцем и найти Бенедетту.

Он заглянул в кабину грузовика, открыл дверь, забрался внутрь. Это была большая машина, и с высоты шоферского сиденья были видны тлеющие угли на месте лагеря. Кроме струящегося дыма и вспыхивавших повсюду огоньков, никакого движения там не было. Он бросил взгляд вперед на дорогу и нажал на стартер. Мотор рявкнул, взревел, и машина тронулась с места.

Он ощущал какую-то легкость в голове. За короткое время он убил трех человек, причем впервые в жизни он убивал врага лицом к лицу с ним, и чувствовал, что готов, если понадобится, убивать их и дальше. Он вспомнил, что в таком состоянии он был в Корее, перед тем как его сбили. Нервы натянуты, все чувства до предела обострены, и в мозгу не осталось ничего лишнего – только предстоящая боевая задача.

Он не стал включать фары. Езда без света по горной дороге была чрезвычайно опасна, но еще опаснее была возможность того, что противник увидит и подстережет его. Он решил не подвергать себя этому риску.

Грузовик полз по дороге, руль бился у него в руках, словно повторял колдобины и бугры на ее поверхности. Он развил предельно возможную для таких условий скорость, которая на самом деле была очень маленькой. Все же однажды после головокружительного поворота, он увидел красные огни шедшего впереди грузовика и решил притормозить, чтобы держаться от него на безопасной дистанции: на дороге он ничего сделать бы не смог. Его время настанет, когда они будут у рудника.

Он протянул руку к лежащему на соседнем сиденье автомату и подвинул его поближе к себе. Так было надежнее.

Наконец он добрался до последнего поворота перед прямым участком дороги, ведшем к руднику. Остановил машину на обочине, поставил на ручной тормоз, но мотора не заглушил. Взяв автомат, он вылез из кабины и, морщась от боли в ноге, пошел вверх по дороге. Поблизости от рудника он нашел место, откуда все было видно как на ладони. Только что прибывшие грузовики остановились, остальные машины стояли поблизости у сараев с зажженными фарами. В их свете суетливо бегали люди.

Взревел мотор джипа, и он медленно двинулся, разворачиваясь так, что лучи от фар уперлись в каменную стену и поползли по ней вбок. В их поле попал сначала первый туннель, затем второй. Когда осветился третий, раздался восторженный крик, взрыв дикой радости. Световое пятно остановилось, и стала видна низкая каменная стена перед входом в туннель. Мелькнуло чье-то белое лицо и тотчас исчезло.

О'Хара не стал задумываться над тем, кто это был. Он не мешкая заковылял к своему грузовику и влез в кабину. Вот теперь настало его время появиться на этой мрачной сцене.

I

Форестеру было тепло и удобно, что, впрочем, для него значило одно и то же. Странно, думал он, почему снег такой мягкий, теплый. Открыл глаза и увидел перед собой сияющую белизну. Вздохнул с огорчением и зажмурился. Да, это все же был снег. Наверное, надо было встряхнуть себя и выбраться из этой восхитительной снежной пелены, иначе он умрет, но стоит ли пытаться? Пожалуй, нет, решил он. Он поддался убаюкивающему комфорту тепла и стал тихо соскальзывать в прежнее бессознательное состояние. Лишь на секунду мелькнула мысль: "Где Родэ?" – и все исчезло.

В следующий раз, когда он очнулся и сверкающая белизна по-прежнему была перед ним, у него достало силы увидеть, что это – белизна залитой солнечным светом накрахмаленной простыни, покрывавшей его. Замигал удивленно, опять посмотрел, но свет был слишком ярок, и он зажмурился. Знал, что ему надо что-то сделать, но никак не мог вспомнить, что именно, и изо всех сил старался не заснуть вновь, пытался нащупать нить своих смутных мыслей.

Но даже во сне он отчетливо ощущал ход времени и хотел любым способом остановить его, повернуть вспять. Он должен был сделать что-то исключительно важное, но нужная мысль не приходила, и он начинал метаться, стонать. Медсестра в аккуратной белой форме подходила к нему и мягким движением вытирала пот со лба.

Но он по-прежнему спал.

И вот, наконец, он проснулся, взор его уперся в потолок. Он тоже был белый, с толстыми деревянными балками. Он повернул голову и встретился с чьими-то добрыми глазами. Облизав сухие губы, прошептал:

– Что случилось?

– Не понимаю, – сказала сестра. – Пожалуйста, не говорите. Я позову врача.

Она встала и вышла из комнаты. Он проследил за ней глазами, и ему страшно захотелось, чтобы она тотчас же вернулась и рассказала, что случилось и где сейчас Родэ. При мысли о Родэ он вспомнил все – ночь в горах, бесплодные попытки найти путь к перевалу... Хотя конец их путешествия представлялся ему смутно, вспомнил, для чего затевалось это невероятное турне.

Он попытался сесть, но не было сил, и он продолжал лежать тяжело дыша. Ему казалось, что его тело весит тысячу фунтов и что его всего избили резиновыми дубинками. И что он очень, очень, очень устал.

В комнате долго никто не появлялся. Затем вошла сестра с чашкой горячего бульона. Она не дала ему говорить, а он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и всякий раз, когда он открывал рот, она совала ему ложку с бульоном. Питательная жидкость сразу же возымела действие, он почувствовал себя лучше и, когда съел до конца, спросил:

– А где другой человек?

– С вашим другом все будет в порядке, – сказала она по-испански и упорхнула из комнаты прежде, чем он смог раскрыть рот.

Вновь долго никто не приходил. Часов у него не было, но по положению солнца он определил, что уже полдень. Но какой же день? Сколько времени он уже тут находится? Он поднял руку, чтобы почесать грудь, где он ощущал невыносимый зуд, и понял, почему ему было так неудобно и тяжело. Кажется, он был обмотан каким-то липким пластырем.

Вошел человек и закрыл за собой дверь. Потом он сказал с американским акцентом:

– Ну, мистер Форестер, я слышал, что вам уже получше?

Он был одет в белый халат и вполне мог быть врачом. Он был не молод, он выглядел весьма сильным человеком. В волосах была заметна седина, вокруг глаз собрались насмешливые морщинки.

Форестер расслабился:

– Слава Богу – американец, – сказал он уже более окрепшим голосом.

– Я Грудер. Доктор Грудер.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросил Форестер.

– Документы в вашем кармане. У вас американский паспорт.

– Знаете что, – заговорил Форестер с настойчивостью. – Вы должны выпустить меня отсюда. У меня есть дело. Я должен...

– Вы отсюда не скоро выйдете, – перебил его Грудер. – Вы же встать не можете, даже если и захотите.

Форестер тяжело откинулся на подушки.

– Что это за место?

– Миссия Сан-Антонио, – сказал Грудер. – Я здесь большой Белый Босс... Пресвитерианин.

– Это вблизи Альтемироса?

– Да. Альтемирос – ниже по дороге, милях в двух.

– Мне нужно передать два сообщения. Одно – Рамону Сегерре в Альтемирос, а другое – в Сантильяну...

– Тпру-тпру, погодите. – Грудер вытянул руку. – Вы так можете опять свалиться и выйти из строя. Будьте осторожны. Успокойтесь.

– Ради Бога, – проговорил Форестер с досадой. – Это очень срочно.

– Ради Бога нет ничего срочного, – уговаривал Грудер.

– Времени впереди предостаточно. Вот что меня сейчас интересует: почему один человек тащит другого через непроходимый перевал, да еще во время метели?

– Родэ тащил меня?! Как он?

– Хорошо, насколько это возможно, – ответил Грудер. – Мне интересно знать, почему он нес вас.

– Потому что я умирал, – сказал Форестер и задумчиво посмотрел на Грудера, как бы оценивая его. Ему не хотелось совершить ошибку – у коммунистов есть сторонники в самых неожиданных местах. Но ему казалось, что вряд ли можно было ошибиться в случае с врачом-пресвитерианином. В Грудере ничего подозрительного, кажется, не было. – Ладно, – решился он наконец. – Наверное, я должен вам все сказать. По-моему, вам – можно.

Грудер поднял брови, но промолчал. И Форестер рассказал ему обо всем, что происходило по ту сторону гор, начиная с авиакатастрофы. Кое-что он, впрочем, опустил в частности, убийство Пибоди, считая, что это может произвести неблагоприятное впечатление. Когда он рассказывал, брови Грудера постепенно ползли вверх, пока почти не скрылись в его шевелюре.

Форестер закончил, и Грудер сказал:

– Невероятная история. Ничего подобного в жизни не слыхивал. Видите ли, мистер Форестер, я вам не вполне верю. Мне тут позвонили с авиабазы – есть одна неподалеку, они интересуются вами. И вы несли с собой вот что. – Он сунул руку в карман и вытащил револьвер. – Мне не нравятся люди с оружием, это противно моей религии.

Форестер наблюдал за тем, как Грудер заправски крутанул барабан и вынул из него патроны.

– Для человека, не любящего оружие, вы неплохо владеете им, – сказал он.

– Я служил во флоте, – сказал Грудер. – Так почему же кордильерские военные так интересуются вами?

– Потому что они стали коммунистами.

– Фу! – воскликнул Грудер неодобрительно. – Вы говорите, словно старая дева, которая видит грабителей в каждом углу. Полковник Родригес такой же коммунист, как и я.

В душе Форестера зародилась некоторая надежда. Родригес командовал четырнадцатой эскадрильей и был другом Агиляра.

– А вы разговаривали с Родригесом? – спросил он.

– Нет, – ответил Грудер. – Это был какой-то нижний чин. – Он сделал паузу. – Послушайте, Форестер. Вы нужны военным, и я бы хотел знать почему.

– Четырнадцатая эскадрилья сейчас на авиабазе? – ответил вопросом на вопрос Форестер.

– Не знаю, Родригес что-то говорил о передислокации, но я не виделся с ним уже месяц.

"Значит, придется играть в орлянку, – с досадой подумал Форестер. Нет никакой возможности выяснить, друзья или враги эти военные. А Грудер, кажется, твердо собирается передать его". Поэтому он решил потянуть время.

– Я полагаю, что для вас важно не замарать своей репутации. Вы сотрудничаете с местными властями, но в политику не вмешиваетесь. Так?

– Именно так, – подтвердил Грудер. – Я не хочу, чтобы они закрыли миссию. У нас и без вас хватает хлопот.

– Вы считаете, что у вас хватает хлопот с Лопецом, но это ничто по сравнению с тем, что вас ожидает при коммунистах, – отрезал Форестер. – Скажите мне прямо: соответствует ли вашей религии бездействие, в то время когда человеческие существа – некоторые из них ваши соотечественники, хотя какое это имеет значение! – подвергаются уничтожению в пятнадцати милях от сюда?

У Грудера побелели ноздри, резче обозначилась складка у губ.

– Я начинаю думать, что вы говорите правду, – медленно произнес он.

– И правильно делаете, черт возьми!

Не обращая внимания на эту резкость, Грудер продолжал:

– Вы упомянули некоего Сегерру. Я знаю сеньора Сегерру очень хорошо. Когда я бываю в селении, я всегда играю с ним в шахматы. Он человек хороший. Это очко в вашу пользу. А что вы хотели передать в Сантильяну?

– То же самое другому человеку. Бобу Эддисону из американского посольства. Передайте им то, что я вам сказал. И скажите Эддисону, чтобы он двигался побыстрее.

Грудер опять поднял брови:

– Эддисон? По-моему, я знаю всех в посольстве, но ни о каком Эддисоне не слышал.

– Это естественно, – сказал Форестер. – Он офицер Центрального разведывательного управления. Мы себя не афишируем.

Брови Грудера поднялись еще выше.

– Мы?

Форестер слабо улыбнулся.

– Я тоже офицер ЦРУ. Вам придется поверить мне на слово, у меня на груди это не вытатуировано.

II

Форестер был потрясен, когда узнал, что Родэ собираются ампутировать ногу.

– Обморожение сильно поврежденной ноги ни к чему хорошему не приводит, – заметил Грудер. – Я, конечно, попытаюсь спасти его ногу. Жаль, что такое приключилось с этим храбрым малым.

Грудер, кажется, наконец-то поверил рассказу Форестера, хотя и не без сильных колебаний. Что касается обращения в Госдепартамент, то тут возникли осложнения.

– Они там дураки, – сказал он. – Начнут открыто вмешиваться, а это только на руку коммунистам. Те воспользуются волной антиамериканизма, чтобы приступить к своим действиям.

– Ради Бога, – запротестовал Форестер. – Я не имею в виду открытого вмешательства. И моей задачей, кстати, была дружеская негласная поддержка Агиляра. Я просто должен был проследить, чтобы он добрался до места в безопасности. Но я, кажется, провалил это дело, – сказал он с горечью, глядя в потолок.

– А что вы, собственно, могли сделать? – резонно заметил Грудер вставая. – Я уточню, какая эскадрилья сейчас на аэродроме, и сам повидаюсь с Сегеррой.

– Не забудьте про посольство.

– Я сейчас же позвоню туда.

Однако это оказалось невозможно. Линия была отключена.

Грудер сидел за своим столом и с нарастающим раздражением пытался добиться ответа от телефона. Такое случалось и прежде, примерно раз в неделю, и всегда в самый неподходящий момент. Наконец он бросил трубку, встал и начал снимать белый халат. В этот момент снаружи раздался скрип тормозов. Он посмотрел в окно и увидел, как во дворе появился армейский штабной автомобиль, за ним – грузовик и военно-медицинский фургон. Из грузовика выпрыгнули вооруженные солдаты, а из автомобиля вылез офицер.

Грудер поспешно вновь надел халат, и, когда офицер вошел, тот уже сидел за своим столом и что-то писал. Подняв голову, он сказал:

– Добрый день... э-э-э... мистер... Чем обязан?

Офицер лихо щелкнул каблуками.

– Майор Гарсиа, к вашим услугам. – Грудер откинулся на спинку стула, положив обе руки ладонями на стол.

– Доктор Грудер. Чем могу быть полезен?

Гарсиа хлопнул перчаткой по своим щегольским бриджам.

– Это мы, то есть военно-воздушные силы Кордильеры, можем быть вам полезны, – сказал он непринужденно. – Тут у вас находятся два человека в тяжелом состоянии. Они сошли с гор. Мы предлагаем им наши медицинские услуги: госпиталь, лечение. – Он махнул рукой. – Машина ждет.

Грудер скосил глаза в сторону окна и увидел, что солдаты уже расположились у входа в здание. Они были готовы к действиям. Он посмотрел на Гарсиа:

– Это что, почетный эскорт?

– Нет, что вы, – заулыбался Гарсиа. – У нас были небольшие учения, когда я получил приказ, и я решил, чтобы не тратить время, прибыть сюда вместе со своими солдатами. А то они начали бы слоняться без дела.

Грудер, разумеется, всему этому не поверил и сказал чрезвычайно предупредительным тоном:

– Ну зачем же мы будем беспокоить военных? Я, правда, не бывал в вашем госпитале на авиабазе, но у нас здесь достаточно удобств и возможностей, чтобы позаботиться об этих больных. Я думаю, сейчас их нельзя тревожить.

Улыбка сошла с лица Гарсиа.

– Мы настаиваем, – сказал он холодно.

Подвижные брови Грудера пошли вверх.

– Настаиваете, майор Гарсиа?! Мне кажется, у вас нет прав настаивать.

Гарсиа бросил многозначительный взгляд на солдат за окном.

– Нет? – спросил он с иронией.

– Нет, – решительно отрезал Грудер. – Как врач я считаю, что эти люди сейчас никакой транспортировке не подлежат. Если не верите мне, пригласите вашего врача, и пусть он их осмотрит. Я уверен, он скажет вам то же самое.

В первый раз Гарсиа выглядел растерянным.

– Врача?! – протянул он неуверенно. – Но с нами нет врача.

– Нет врача?! – удивленно воскликнул Грудер. – Мне кажется, вы неправильно поняли приказ, майор. Я сомневаюсь, чтобы ваше командование имело в виду транспортировку этих больных без надлежащего медицинского наблюдения. А у меня сейчас нет времени ехать с вами на авиабазу. Я занятой человек, майор Гарсиа.

Гарсиа чуть-чуть заколебался, затем угрюмо сказал:

– Мне надо позвонить.

– Пожалуйста, – сказал Грудер. – Вот телефон, только он, как всегда, не работает.

Гарсиа улыбнулся углом рта и что-то сказал в трубку. К удивлению Грудера, ему немедленно ответили. Стало ясно, что линия отключена неспроста и что она находится под контролем военных. Слушая, что говорил Гарсиа, он сразу же пришел к выводу, что командир этой эскадрильи – не Родригес.

Гарсиа положил трубку и с мрачной ухмылкой сказал:

– Сожалею, доктор Грудер, но я всё же должен забрать этих людей.

Он подошел к окну и сделал знак сержанту.

Грудер в ярости выскочил из-за стола.

– Я повторяю вам, их положение слишком серьезное. Их нельзя никуда перевозить. Кроме того, один из них – подданный Соединенных Штатов. Вы что, хотите вызвать международный скандал?

– Ничего я не хочу, – сухо отозвался Гарсиа. – Я подчиняюсь приказам. Должен вас информировать, доктор Грудер, что эти люди подозреваются в заговоре против безопасности государства. И я имею указания арестовать их.

– Вы с ума сошли! – воскликнул Грудер. – Если вы заберете этих людей, вы окажетесь по уши в дипломатических дрязгах.

Он направился к двери. Гарсиа преградил ему путь.

– Я прошу вас не самовольничать, доктор Грудер, иначе мне придется арестовать и вас. – Он обратился к появившемуся в дверях капралу. – Проводите доктора Грудера на улицу.

– Ну что ж, если вы так настроены, делать нечего, – сказал Грудер, понимая, что он бессилен. – Да, а кто ваш командир?

– Полковник Коельо.

– Так вот, полковник Коельо может оказаться в щекотливом положении.

И он шагнул в сторону, пропуская Гарсиа в коридор.

– Ну, где ваши больные? – спросил Гарсиа, когда они вышли.

Он стоял, нетерпеливо похлопывая себя перчаткой по ноге.

Грудер быстро пошел по коридору. Около комнаты, где находился Форестер, он остановился и умышленно громко сказал:

– Вы должны осознать, что забираете этих людей вопреки моему разрешению. Военные не имеют права распоряжаться здесь, и я собираюсь заявить протест правительству Кордильеры через посольство Соединенных Штатов. И я обосную свой протест медицинскими соображениями: состояние больных таково, что их сейчас трогать никак нельзя.

– Где они? – повторил Гарсиа.

– Один из них только что перенес операцию, он еще без сознания. Другой – очень тяжелый больной, я настаиваю на том, чтобы дать ему транквилизатор.

Гарсиа заколебался, и Грудер продолжал давить на него:

– Послушайте, майор. Военно-санитарные машины не очень-то приспособлены к мягкой езде. Вы ж не станете отказывать человеку в болеутоляющем средстве? – Он похлопал Гарсиа по плечу. – Эта история скоро будет во всех американских газетах, и вам ведь не захочется осложнять себе жизнь приобретением репутации жестокого человека?

– Ладно, – нехотя согласился Гарсиа.

– Я пойду за морфием, – сказал Грудер и, оставив Гарсиа стоять в коридоре, пошел назад.

Форестер слышал этот разговор, когда с аппетитом расправлялся с едой, лучше которой, казалось, в жизни не пробовал. Он понял, что что-то случилось и что Грудер хочет представить его более больным, чем на самом деле. Он был готов к тому, чтобы подыграть, поэтому, когда открылась дверь, он заранее засунув поднос под кровать, лежал с закрытыми глазами. Стоило Грудеру дотронуться до него, он мучительно застонал.

– Мистер Форестер, – сказал Грудер, – майор Гарсиа считает, что в другом госпитале вы получите лучший уход, поэтому вас перевозят. – Форестер открыл глаза, и Грудер посмотрел на него из-под нависших бровей. – Я с этим не согласен, но обстоятельства выше меня. Впоследствии я проконсультируюсь с соответствующими властями по этому поводу. А сейчас я дам успокоительное, оно поможет вам перенести это путешествие. Впрочем, это недалеко, на авиабазу. – Он засучил пижаму на руке Форестера, помазал ее ватным тампоном и набрал в шприц какое-то лекарство. – Пластырь на груди предохраняет ваши ребра, – говорил он будничным тоном, – но я все равно советую вам не очень-то двигаться, пока в этом не будет необходимости.

Последние слова он произнес слегка подчеркнуто и при этом подмигнул Форестеру. Делая укол, он наклонился и прошептал:

– Это стимулятор.

– Что это у вас? – рявкнул Гарсиа.

– Вы про что? – спросил Грудер, окатывая того ледяным взором. – Я попросил бы вас не вмешиваться в мои профессиональные дела. Мистер Форестер в очень тяжелом состоянии, и от имени правительства Соединенных Штатов я объявляю вас ответственным за все, что с ним случится. Где ваши санитары?

Гарсиа гаркнул сержанту, стоявшему в коридоре.

– Носилки!

Сержант понесся на улицу, и через некоторое время принесли носилки. Пока Форестера перекладывали на них, Грудер суетился рядом, и, когда все было готово, скомандовал:

– Теперь можете забирать его.

Он сделал шаг назад и наступил на металлическую ванночку, которая отлетела в сторону. Ее резкий, неожиданный в этой тихой комнате звук заставил всех вздрогнуть и обернуться. Грудер, воспользовавшись всеобщим замешательством, быстро сунул под подушку Форестера какой-то твердый предмет.

Затем Форестера потащили по коридору во двор, где он зажмурился от яркого солнечного света. В санитарной машине он притворился спящим, потому что сопровождавший солдат во все глаза смотрел на него. Медленно и как будто невзначай он под одеялом протянул руку к подушке, и его пальцы коснулись рукоятки револьвера.

"Добрый старый Грудер, – подумал он. – Моряки приходят на помощь". Осторожно зацепив пальцами дужку спускового крючка, он подтянул револьвер поближе и затем постарался заткнуть его сзади за резинку пижамы так, чтобы он не был виден, если его будут переносить на кровать. Облегченно улыбнулся. В другое время лежать на куске металла он счел бы для себя исключительно неудобным, но сейчас ощущение оружия, впивавшегося в тело пониже спины, было просто восхитительным. Появилась надежная уверенность.

И то, что сказал ему Грудер, этой уверенности прибавило. Лента предохранит грудную клетку, а стимулятор укрепит его силы. Казалось, что в этом уже не было необходимости – после еды ему стало гораздо лучше, но врачу было виднее.

В фургон внесли носилки с Родэ. Форестер увидел, что тот без сознания. Лицо его было бледным, покрытым каплями пота. Он неровно, прерывисто дышал.

Еще два солдата влезли в фургон, двери с шумом закрылись, и через несколько минут он тронулся. Форестер лежал с закрытыми глазами, но потом решил, что солдатам ничего не известно об успокоительном уколе, рискнул их открыть. Повернув голову, стал смотреть в окно.

С того места, где он лежал, почти ничего нельзя было увидеть, но, когда машина остановилась, он различил железные ворота и какую-то вывеску. На ней был изображен орел, парящий над покрытой снегом горой, и лента с художественно выполненной надписью: "Восьмая эскадрилья".

Он с болью в сердце закрыл глаза. Им выпал проигрышный жребий. Это была эскадрилья коммунистов.

III

Грудер проследил за тем, как санитарный фургон и штабной автомобиль выехали на улицу, вернулся в свой кабинет, снял халат и надел пиджак. Достав из ящика стола ключи от машины, направился к госпитальному гаражу. Там он испытал шок. Перед воротами гаража стоял часовой в потасканной униформе. Однако винтовка у него была новенькая, и штык ярко блестел на солнце.

Грудер подошел к нему и прогремел начальственным тоном:

– Дай-ка мне пройти.

Солдат посмотрел на него из-под полуприкрытых век, покачал головой и сплюнул на землю. Разъяренный Грудер попытался отпихнуть солдата, но в грудь ему уперся острый кончик штыка.

– Спросите у сержанта. Если он разрешит вам взять машину, берите.

Грудер отошел, потирая грудь. Отыскав сержанта, он потребовал, чтобы его пропустили в гараж, но тот был непреклонен. Впрочем, вдали от офицеров он не скрывал своего сочувствия Грудеру, и его широкое индейское лицо было грустным.

– Извините, доктор, – сказал он. – У меня есть приказ. И согласно ему никто не имеет права покидать миссию до особого распоряжения.

– И когда же оно будет?

Сержант покачал головой.

– Кто его знает! – сказал он так, словно офицеры были жителями другой планеты, и их действия были непредсказуемыми.

Грудер хмыкнул, резко повернулся и пошел в свой кабинет. Телефон был по-прежнему мертв, но, когда он рявкнул в трубку "дайте мне полковника Коельо на авиабазе", его соединили, правда, не с Коельо, а с кем-то чином ниже.

Через пятнадцать минут, тяжело дыша от еле сдерживаемого гнева, он все же добрался до Коельо.

– Это Грудер, – произнес он агрессивно. – Почему закрыли миссию Сан-Антонио?

– Но миссия не закрыта, доктор, – учтиво ответил Коельо. – Любой может войти в нее.

– Но я не могу из нее выйти, – сказал Грудер, – у меня работа.

– Вот и занимайтесь ею. Ваша работа – в миссии. Сидите и работайте. И не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, черт побери! – воскликнул Грудер с резкостью, которая со времени службы на флоте была ему несвойственна. – Я должен принять партию лекарств на вокзале в Альтемиросе. Мне они нужны, а военно-воздушные силы Кордильеры мешают мне получить их. Я так вижу эту ситуацию. Вы об этом пожалеете, полковник.

– Что ж вы раньше об этом не сказали? – сказал Коельо примирительным тоном. – Я пошлю с базы машину. Она доставит вам лекарства. Вы же знаете, мы всегда помогаем вашей миссии. Я слышал, что у вас прекрасный госпиталь, доктор Грудер. Таких здесь очень мало.

Грудер различил нотку циничного издевательства в голосе Коельо и бросил трубку. Несколько минут он сидел нахмурившись, думая о том, что по счастливому совпадению партия лекарств действительно ждет его в Альтемиросе. Потом он вытащил из стола чистый лист бумаги и начал писать.

Спустя полчаса история, рассказанная Форестером, была в сжатом виде записана. Он сложил бумагу, положил ее в конверт, конверт сунул в карман. Все это время он ощущал присутствие прямо под окном солдата, который время от времени бесцеремонно заглядывал в его кабинет. Выйдя в коридор, он увидел у двери другого человека, но, не обращая на него внимания, пошел по коридору к палатам и операционной. Солдат равнодушно посмотрел ему вслед и поплелся за ним.

Грудер заглянул в несколько помещений и в одной из палат нашел своего ближайшего помощника Санчеса. Сан-чес посмотрел на него и удивленно поднял брови.

– Что случилось, доктор?

– Местные военные, кажется, совсем спятили. Меня не выпускают из миссии.

– Они никого не выпускают, – сказал Санчес. – Я пытался.

– Мне обязательно надо в Альтемирос, – сказал Грудер. – Вы не можете мне помочь? Вы знаете, я обычно держусь в стороне от политики, но тут дело другое. По ту сторону гор убивают людей.

– Восьмая эскадрилья прибыла на авиабазу два дня тому назад. Об этой эскадрилье говорят странные вещи, – задумчиво произнес Санчес. – Вас политика не касается, доктор, а меня касается. Конечно, я вам помогу.

Грудер обернулся и увидел, как солдат тупо смотрит на них от двери палаты.

– Пойдемте в ваш кабинет, – сказал он.

Они вошли в кабинет Санчеса, где Грудер включил экран с рентгенологическим снимком и стал что-то показывать. Дверь оставалась открытой, и в проеме был виден солдат, ковырявший в зубах, небрежно опершись на стену.

– Вот что я хочу от вас... – начал Грудер негромко.

А через пятнадцать минут он отправился к сержанту и спросил у него напрямик:

– В чем состоит приказ, касающийся миссии?

– Никого не выпускать и следить за вами, доктор Грудер. – Он сделал паузу. – Извините.

– Да, я и впрямь заметил, что за мной следят, – иронично сказал Грудер. – Так вот. Я собираюсь делать операцию. В ней срочно нуждается старик Педро. С почками, знаете ли, не шутят. Я требую, чтобы никого из ваших солдат, плюющих по углам, в операционной не было. Мы и так с трудом поддерживаем чистоту.

– Да, мы знаем, что вы, североамериканцы, большие чистюли, – согласился сержант. Потом он нахмурился. – Сколько дверей в этой комнате?

– Одна. Окон нет. Можете сами проверить. Только не плюйте на пол.

Сержант осмотрел операционную и убедился, что у нее действительно был только один выход.

– Хорошо, – сказал он. – Я поставлю двух солдат у входа. Этого будет достаточно.

Грудер прошел во вспомогательную комнату и начал готовиться к операции. Привезли на каталке Педро. Сержант спросил:

– Сколько времени займет операция?

Грудер подумал:

– Часа два, может быть, чуть больше. Операция очень сложная.

Он вошел в операционную и закрыл двери. Пять минут спустя пустую каталку вывезли в коридор. Сержант заглянул в открывшуюся дверь и увидел врача с закрытым маской лицом, склонившегося над операционным столом. Дверь закрылась. Сержант кивнул двум часовым и отправился во двор, чтобы погреться на солнышке. Он не обратил никакого внимания на пустую каталку, которую везли по коридору две весело болтавшие между собой сестры.

Когда каталка оказалась в цокольном помещении, Грудер, вцепившийся в нее снизу, еще в операционной, опустился на пол. "Стар стал для такой акробатики", – подумал он и кивнул сестрам. Они, хихикая, вышли. Он быстро поднялся и переоделся.

В одном месте территория миссии выходила на склон, заросший колючими кактусами и дикой грушей. Уже давно он собирался привести в порядок этот уголок дикой природы, а теперь же был рад, что так и не успел этого сделать. Ни один часовой в здравом уме не забредет в эти заросли пустырника и кактусов, и здесь можно было попробовать вырваться на свободу.

И был прав. Двадцать минут спустя он был уже по другую сторону низенького забора. Его одежда, лицо и руки были жестоко исцарапаны, но он не обращал внимания на это. Впереди виднелись белые домики Альтемироса.

Он побежал.

IV

Форестер все еще был на носилках. Он ожидал, что его поместят в палату, но вместо этого носилки внесли в какой-то кабинет и поставили на стулья. Его оставили одного, но, судя по шарканью ног, доносившихся снаружи, понял, что за дверью охранники.

Кабинет с огромным, во всю стену окном, выходящим на летное поле, был просторным, и он догадался, что тут должен сидеть большой начальник. На стенах развешены карты, снимки горных районов, сделанные с воздуха. Все это не очень заинтересовало Форестера. Он бывал в таких кабинетах, когда сам служил в авиации, и все ему тут было знакомо, начиная с групповых фотографий эскадрилья и кончая часами, вделанными в пропеллер.

Гораздо больше его заинтересовало то, что было на поле. Он отлично разглядел контрольную вышку, площадку перед ней, группу ангаров вдали. Он даже прищелкнул языком, увидев стоящие на площадке самолеты. Это были "Сейбры".

"Старый добрый дядя Сэм! – подумал он. – Всегда готовый все раздавать, включая военную технику, своим потенциальным врагам". Он с любопытством разглядывал истребители. Они, конечно, уже устарели и в американских ВВС не использовались, но для такой страны, как Кордильера, не имеющей сильных противников, они вполне годились. Насколько он мог понять, на таких он летал в Корее. "Можно было бы и сейчас попробовать, – подумал он. – Только в добраться туда".

Истребителей было четыре, и они стояли на заправке. Нет – он даже приподнялся на носилках – не на заправке. На вооружении. Под крыльями закреплялись ракеты, и люди, стоявшие рядом, были не механики, а оружейники, готовившие самолеты к бою.

"Господи, – подумал он. – Это все равно что паровым молотом колоть орехи. О'Харе со своим отрядом против всего этого не продержаться и секунды". Стоп, стоп! Но это ведь значит, что пока он еще держится, коммунисты на том берегу еще не победили. Его охватила радость, которая, однако, тут же сменилась горечью и тревогой.

Он лег и вновь ощутил на пояснице прикосновение металла. "Надо готовиться к активным действиям", – решил он. Вытащив револьвер, он осмотрел его. Это был тот же самый револьвер, принадлежавший Гривасу. Холод и влага, конечно, сделали свое дело. Масло высохло, курок работал с натугой, но Форестер решил, что он не откажет. Барабан был заряжен, он покрутил его, потрогал курок еще раз и, положив револьвер под одеяло рядом с собой, стал ждать. Теперь он готов настолько, насколько возможно в его положении.

Ждать пришлось долго, и он стал нервничать. Все его тело охватила легкая дрожь, чувства обострились. "Это стимулятор Грудера, – подумал он. – Интересно, что это было и как он взаимодействовал с кокой, которой я вдоволь наглотался?"

Он продолжал смотреть на самолеты. Обслуга давно уже закончила свою работу, а в кабинете никто так и не появился. Наконец дверь отворилась, и Форестер увидел человека с длинным козлиным лицом.

– Полковник Коельо, к вашим услугам, – сказал он, с улыбкой глядя на Форестера, и щелкнул каблуками.

Форестер заморгал глазами, притворяясь, будто спал.

– Полковник... как? – промямлил он.

Полковник сел за стол.

– Коельо, – повторил он с удовольствием. – Я командир этой эскадрильи.

– Что за черт, – произнес Форестер с удивленным видом. – Только что я был в госпитале и вдруг очутился в этом кабинете. Я, кстати, бывал в таких. Мне здесь многое знакомо.

– Вы что, были летчиком? – вежливо спросил Коельо.

– Ну да, – сказал Форестер. – В Корее. Я там летал на "Сейбрах".

– О, тогда мы можем говорить, как товарищи, – расплылся в улыбке Коельо. – Припоминаете доктора Грудера?

– Почти нет. Я, помню, проснулся, и он тут же закатил мне что-то такое, от чего я опять заснул. Во второй раз я обнаружил себя уже здесь. А почему я не в госпитале?

– Значит, вы ни о чем с доктором Грудером не говорили, ни о чем?

– Нет, у меня даже и возможности такой не было. Ах, полковник, я так рад вас видеть! Там, по другую сторону гор, происходят ужасные вещи. Группа бандитов хочет убить горстку авиапассажиров. Мы пришли сюда, чтобы рассказать вам об этом.

– Сюда?

– Ну да. Там один латиноамериканец просил нас дойти сюда. Как же его звали? – Форестер поморщил брови.

– Может быть, Агиляр?

– Нет, этого имени я никогда не слышал. Его звали... да, Монтес.

– И Монтес велел вам идти сюда? Он, наверное, думал, что здесь находится этот дурак Родригес. Вы опоздали на два дня, мистер Форестер. – И он захохотал.

От этого смеха Форестер внутренне похолодел, но продолжал прикидываться невинным простаком.

– Что тут смешного? – спросил он. – Почему вы сидите и смеетесь, вместо того чтобы что-нибудь предпринять?

Коельо вытер прослезившиеся от смеха глаза.

– Не беспокойтесь, сеньор Форестер. Мы уже обо всем знаем. Мы готовимся к... э-э-э... спасательной операции.

"Это точно, готовитесь", – подумал Форестер с горечью, глядя на полностью вооруженные самолеты. Но вслух сказал:

– Черт знает что! Получается, что я зря гробил себя в этих проклятых горах? Вот дурак!

Коельо открыл лежавшую на столе папку.

– Ваше имя Раймонд Форестер. Вы торговый агент в Южной Америке корпорации Фэрмилд и вы направлялись в Сантильяну. – Он улыбнулся, продолжая глядеть в папку. – Мы, конечно, все проверили. Действительно, есть такой Раймонд Форестер в этой компании, и он действительно торговый агент в Южной Америке. ЦРУ такими мелочами не пренебрегает, мистер Форестер.

– Что? ЦРУ?! – воскликнул Форестер. – О чем вы говорите, черт возьми?!

Коельо сделал широкий жест руками.

– О шпионаже, о подрывной деятельности, о подкупе официальных лиц, об антинародной пропаганде. Выбирайте любое – это все ЦРУ. И вы тоже.

– Вы сумасшедший! – горячо сказал Форестер.

– А вы сующий нос не в свои дела америкашка! – вдруг рявкнул Коельо. – Вы приспешник буржуазии, капиталистический лакей! Вас можно было бы простить, если бы вы не ведали, что творите. Но вы все хорошо понимаете и делаете свои грязные делишки вполне сознательно. Вы прибыли в Кордильеру, чтобы помочь осуществить империалистическую революцию и привести к власти этого негодяя Агиляра!

– Кого? – спросил Форестер. – Нет, вы все-таки сумасшедший!

– Оставьте, мистер Форестер. Хватит притворяться. Мы все знаем о компании, где вы якобы работаете. Это просто крыша для американской империалистической разведки. Мы все знаем и о вас, и об Эддисоне в Сантильяне. Но его уже вывели из игры. И вас тоже.

Форестер криво ухмыльнулся.

– Говорите по-испански, но определения – московские. Или, может, пекинские? – Он кивнул в сторону самолетов. – Кто здесь на самом деле сует нос не в свои дела?

Коельо улыбнулся.

– Я служу правительству генерала Лопеца. Я уверен, что он будет просто счастлив, когда узнает, что Агиляр мертв.

– Но вы ему об этом не скажете, держу пари. Я знаю, как работают ваши ребята. Вы используете имя Агиляра как угрозу Лопецу, а потом в подходящий момент вытурите и самого Лопеца. – Он сделал паузу. – Интересно, как вы узнали, что мы с Родэ в госпитале Грудера?

– Вы хотите казаться более наивным, чем вы есть на самом деле? – спросил язвительно Коельо. – Мой дорогой Форестер, мы связаны по радио с нашими силами по ту сторону гор. – Внезапно в его тоне появилась горечь. – Конечно, они действуют не очень эффективно, но радио у них работает. Вас видели у моста. Это во-первых. Во-вторых, неужели вы думаете, что если кто-то спускается с перевала, об этом здесь никто не знает? Господи, весь Альтемирос говорит о сумасшедшем американце, который совершил невозможное.

"Но они не знают, почему я это сделал, – подумал Форестер. – И никогда не узнают, если этот негодяй осуществит свои планы". Коельо взял в руки фотографию.

– Мы подозревали, что ЦРУ может послать кого-нибудь вместе с Агиляром. Теперь мы знаем об этом точно. Этот снимок был сделан в Вашингтоне полгода тому назад.

Он перевернул фотографию и показал ее Форестеру. Он увидел на ней себя, разговаривающего со своим начальником на ступенях какого-то здания.

– Отпечатано в Москве? – поиронизировал Форестер.

Коельо улыбнулся и, не отвечая, спросил:

– Можете ли вы мне назвать причины, по которым вас не следует расстрелять?

– Могу, – парировал Форестер. – Не много, но могу. – Он приподнялся на локте и постарался придать вес своим словам. – По ту сторону гор вы убиваете американцев, Коельо. Правительство США вправе потребовать объяснений и расследования.

– Вот как? Так была же авиакатастрофа. Мало ли их случается, даже в Северной Америке? А уж о местных маршрутах, обслуживаемых такими дрянными доморощенными компаниями, как Андская авиалиния, и говорить не приходится. Какой-то допотопный самолет, пьяный пилот – все более чем естественно. Тел никаких не обнаружено, в Соединенные Штаты послать нечего. Ужасно прискорбно, не правда ли?

– Вам многое неизвестно, – сказал Форестер. – Данным случаем мое правительство заинтересуется. Не катастрофой как таковой. Дело в том, что я был в этом самолете, и возникнут очень серьезные подозрения. Дядя Сэм добьётся того, что Международная авиационная ассоциация организует расследование. Разумеется, параллельно будет вестись и негласный разбор этого дела, можете не сомневаться. Агенты все разнюхают – скрыть улики вам окажется не под силу, и правда выйдет наружу. Правительство США не станет ее утаивать, оно с удовольствием сделает ее достоянием мировой общественности. – Он закашлялся, по лицу его струился пот. Кажется, все прозвучало убедительно. – Из этого положения есть выход, – продолжал он. – Есть у вас сигареты?

Глаза Коельо сузились. Он достал из ящика пачку, вышел из-за стола, подошел к носилкам.

– Должен ли я понимать все так, что вы предлагаете мне сделку? Хотите купить свою жизнь?

– Вы абсолютно правы. – Он постарался придать своему голосу жалобную интонацию. – Вы ж понимаете, у меня нет никакого желания ложиться в деревянный ящик. А я знаю, как ваши ребята поступают с пленными.

В задумчивости Коельо щелкнул зажигалкой, поднес ее к сигарете Форсстера.

– Ну?

– Послушайте, полковник. Предположим, я – единственный оставшийся в живых в этой катастрофе. Ну какая-то чудесная сила меня спасла. Такие случаи тоже бывают. И тогда я мог бы подтвердить, что действительно самолет потерпел аварию. Никакой там диверсии или чего-то еще. Просто несчастный случай. Мне поверят. Я у них на хорошем счету.

Коельо кивнул.

– Не сомневаюсь. – Он улыбнулся. – А какая гарантия того, что вы это сделаете для нас?

– Гарантия? Вы же прекрасно знаете, что я никакой гарантии дать не могу. Но я вам вот что скажу, приятель. Вы здесь не самый большой начальник, далеко не самый большой. А у меня в голове хранится много информации, связанной с ЦРУ: районы операций, имена, явки, тайники. Вам это нужно? У меня это есть. Если ваш босс узнает, что вы упустили такой шанс, вам не поздоровится. Что вы теряете? От вас требуется лишь сообщить начальнику, а уж он скажет – да или нет. Если он в чем-то засомневается, пусть доложит еще выше. Вы не несете никакой ответственности.

Коельо пощелкал ногтями свои зубы.

– Я думаю, что вы просто тянете время, Форестер. – Он задумался. – Если вы дадите мне удовлетворительный ответ на один вопрос, я, может быть, поверю вам. Вы сказали, что боитесь умереть. Зачем же вы тогда рисковали жизнью, идя на перевал?

Форестер вспомнил Пибоди и рассмеялся.

– Слушайте, это же так понятно. У этого чертова моста в меня стреляли. Разве можно вести разумные переговоры с тем, кто каждую секунду готов пустить тебе пулю в лоб? А вы не стреляете в меня, полковник. Я могу разговаривать с вами. В любом случае, я счел, что пойти в горы безопаснее, чем оставаться у моста. Как видите, я оказался прав. Я здесь и пока еще жив.

– Да-а, – протянул Коельо. – Пока еще живы. – Он вернулся к столу. – Вы можете проявить свою добрую волю прямо сейчас. Мы посылали туда на разведку самолет, и пилот сделал снимки. Что бы вы могли о них сказать?

Он высыпал груду фотографий на ноги Форестера. Тот привстал, пытаясь до них дотянуться.

– Помилосердствуйте, полковник, – сказал он задыхаясь. – Я же весь переломан, я не могу их достать.

Коельо взял линейку и ею подтолкнул фотографии поближе. Форестер сложив их веером, стал рассматривать. Качество было весьма неплохим. Из-за большой скорости изображение было чуть-чуть смазанным, но тем не менее все детали были различимы сносно. Он увидел мост, повернутые вверх лица – бледные овалы на темном фоне, и требуше. "Значит, они перетащили-таки его из лагеря", – подумал он.

– Интересно, – произнес он вслух.

Коельо подался вперед.

– Что это? – спросил он. – Наши специалисты никак не могут понять.

Он ткнул пальцем в изображение требуше.

Форестер улыбнулся.

– Ничего удивительного, – сказал он. – Там есть один чокнутый. Один малый по фамилии Армстронг. Он уговорил других построить этот механизм для бросания камней, называется требуше. Он говорил, что эта штуковина в последний раз использовалась, когда Кортес осаждал Мехико-сити, и особого успеха не принесла. Так что оснований для беспокойства нет.

– Нет?! – воскликнул Коельо. – Но они с его помощью чуть не разбомбили мост.

Форестер внутренне возликовал, но ничего не сказал. У него руки чесались вытащить револьвер и всадить пулю в этого Коельо, но он знал, что толку от этого не будет. Его самого подстрелит стража прежде, чем он сможет совершить что-нибудь более существенное.

Коельо собрал фотографии, сложил их в папку и похлопал его по кисти рук.

– Хорошо, – сказал он. – Мы вас не расстреляем. Пока. Вы выиграли для себя час жизни, а может быть, и больше. Я посоветуюсь со своим начальством, и оно решит, что делать с вами.

Он пошел к двери и там обернулся.

– Не делайте никаких глупостей. Вас хорошо охраняют.

– А что я могу предпринять в моем положении? – проворчал Форестер. – Я весь перебит, забинтован и слаб, как котенок. Можете не беспокоиться.

Когда Коельо вышел, Форестер перевел дух. Он решил, что ему удалось вбить в его голову три пункта: то, что его можно купить, – это был выигрыш во времени; то, что он не может двигаться, – тут Коельо ждал большой сюрприз; и то, что самому Коельо терять нечего – кроме своей жизни, как надеялся Форестер.

Он потрогал рукой револьвер и посмотрел в окно. Вокруг самолетов началось движение. Подъехала машина, и из нее вылезли три человека в полном летном обмундировании. Они о чем-то поговорили, затем пошли каждый к своему самолету и с помощью механиков быстро сели в кабины. До Форестера донесся рев моторов – тягачи начали один за другим вывозить самолеты в сторону летной полосы. Через некоторое время эта процессия скрылась из виду, и на площадке остался один истребитель. Форестер понятия не имел о знаках отличия в кордильерской военной авиации, но решил, что три полосы па хвосте самолета, видимо, важный символ. "Вероятно, эта помеченная особо машина – того бравого полковника", – подумал он.

V

"Вот уж неожиданность, что такой человек, как Рамон Сегерра, может быть связан с отчаянной борьбой против правительства", – думал Грудер, пробираясь задами и закоулками Альтемироса к конторе Сегерры. Что общего e этого благополучного купца с революцией? Хотя несомненно, режим Лопеца очень даже сказывается на его делах: доходы поглощаются взятками, рынок все более ограничивается, а общее плачевное состояние экономики при Лопеце плохо влияет на бизнес. Революция не всегда бывает телом голодающего пролетариата.

Он вышел к зданию, где располагался центр многообразной деловой активности Сегерры, с тыла и открыл заднюю дверь. Парадный вход был, конечно, исключен? так как прямо напротив находились почта и телеграф? которые наверняка контролировались силами восьмой эскадрильи. Проходя мимо секретарши, он, как обычно, приветливо помахал ей рукой. Сегерра сидел за столом и смотрел в окно на улицу.

Увидев Грудера, тот весьма удивился:

– Что привело вас ко мне?! – воскликнул он. – Для шахмат еще рано, мой друг. – В этот момент на улице взревел грузовик, и внимание Сегерры быстро переключилось на него. Грудер заметил, что Сегерра чем-то обеспокоен.

– Я не буду тратить зря ваше время, – сказал он, вынимая из кармана конверт. – Прочитайте это, так будет быстрее.

Сегерра стал читать, и лицо его побледнело.

– Это невероятно, – сказал он наконец. – Вы уверены во всем этом?

– Они забрали Форестера и Родэ из миссии. Силой.

– Этого Форестера я не знаю, а Мигель Родэ должен был быть здесь два дня назад, – сказал Сегерра. – В его обязанности входит взять под контроль горный район, когда...

– Когда начнется революция?

Сегерра поднял глаза.

– Хорошо, называйте это революцией, если хотите. Как еще мы можем избавиться от Лопеца? – Он повернул голову в сторону окна. – Теперь мне понятно, что происходит на улице. – Он поднял трубку белого телефона. – Пришлите ко мне Хуана.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Грудер.

– Пользоваться этим, – он ткнул пальцем в черный аппарат, – бесполезно, поскольку почта и телеграф заняты. Так что вся связь в горном районе под их контролем. Я пошлю своего сына Хуана через горы. Путь далекий, потребуется время. Знаете сами, какие здесь дороги.

– Да, нужно будет часа четыре или больше, – согласился Грудер.

– Все же я пошлю его. Но мы кое-что предпримем непосредственно. – Сегерра подошел к окну и посмотрел через улицу. – Мы должны взять отделение связи.

Грудер вскинул голову.

– Вы что, собираетесь бороться с восьмой эскадрильей?

Сегерра повернулся:

– Да. Тут не только в связи дело. Видите ли, доктор Грудер, мы всегда знали, что если начнется революция и восьмая эскадрилья будет здесь, ее надо вывести из строя. Но как это сделать – вот проблема. – Он слегка улыбнулся. – Решение оказалось до смешного простым. Полковник Родригес заминировал все важнейшие точки на авиабазе. Мины электрические, и провода, замаскированные под телефонный кабель, идут в Альтемирос. Один поворот рукоятки – и восьмая эскадрилья вне игры. – Он стукнул кулаком по столу. – Запасную рукоятку должны были установить в моем кабинете сегодня утром. Но этого не получилось, и единственный выход теперь – взять почту силой. Там выходит нужный нам провод.

Грудер покачал головой.

– Я не разбираюсь в электротехнике, но мне кажется, что можно сделать отводку за пределами почты.

– Понимаете, инженеры четырнадцатой эскадрильи занимались этим в большой спешке, так как восьмая эскадрилья появилась тут неожиданно. – Там полно всяких проводов, и никто не знает, который из них нам нужен. А где он выходит внутри помещения, я знаю, мне показал Родригес.

Раздался вой реактивного самолета, пролетевшего над Альтемиросом, и Сегерра сказал:

– Надо действовать быстро, нельзя допустить, чтобы восьмая эскадрилья поднялась в воздух.

И он начал действовать. Грудер был поражен размахом его приготовлений. Через некоторое время весь дом был наполнен людьми, и, как по мановению волшебной палочки, отовсюду стало появляться оружие – из невинных ящиков с чаем, из тюков со шкурками и прочих мест. Тут были не только винтовки, но и автоматы. Лицо Грудера вытянулось, и он сказал Сегерре:

– Я не буду принимать участие в этом, вы знаете.

Сегерра похлопал его по спине.

– Мы в вас и не нуждаемся. Одним человеком меньше, одним больше. Да и вообще, североамериканцам незачем вмешиваться в наши дела. Но после для вас может найтись работа, придется кого-нибудь подлатать.

Однако особой битвы в отделении связи не произошло. Нападение на него было столь стремительным и неожиданным, что находившийся в здании отряд восьмой эскадрильи быстро и почти без сопротивления отступил. Сегерра вошел внутрь.

– Хайме! Хайме! Где этот дурак Хайме?! – закричал он.

– Я здесь, – электрик Хайме появился, держа под кишкой большой ящик.

Сегерра повлек его в главную аппаратную. Грудер нашел за ними.

– Третий блок тумблеров – пятнадцатый справа, девятнадцатый снизу, – сказал Сегерра, посмотрев на клочок бумаги.

Хайме тщательно сосчитал.

– Вот он. Тут сначала надо отвинтить пару винтов. – Он вынул отвертку. – Сейчас, это минуты две.

Пока он работал отверткой, над городком пронесся самолет, потом другой, третий.

– Надеюсь, мы не опоздаем, – прошептал Сегерра.

Грудер положил ему руку на плечо.

– А что же насчет Форестера и Родэ? – спросил он с тревогой. – Они же на авиабазе.

– Госпиталь не планируется к уничтожению, – сказал Сегерра. – Заминированы только самые важные объекты – топливные и оружейный склады, ангары, взлетная полоса, контрольная вышка. Нам важно нейтрализовать эскадрилью, а не уничтожить ее – в ней все-таки кордильерцы.

Хайме сказал:

– Готово.

И Сегерра положил руку на тумблер.

– Это мы должны сделать, – сказал он и резко двинул рукой.

VI

Коельо, по-видимому, должен был возглавлять ударную группу. Когда он появился во второй раз, то был в полном полетном обмундировании и при парашюте. Вид у него, однако, был кислый.

– У вас будет больше времени, Форестер, – сказал он. – Решение по поводу вас еще не принято. У меня есть сейчас дела поважнее. Тем не менее, я хочу вам кое-что продемонстрировать. Дать вам наглядный урок, так сказать.

Он щелкнул пальцами. Вбежали два солдата и схватили носилки.

– Какой урок? – спросил Форестер, когда его выносили наружу.

– Я покажу вам, насколько опасно отсутствие патриотизма, – ответил улыбаясь Коельо. – То, в чем вас может обвинить ваше правительство, мистер Форестер.

Форестер пластом лежал на носилках и никак не мог понять, что происходит. Его вынесли из здания, пронесли мимо контрольной вышки, мимо последнего истребителя. Коельо на ходу бросил механику:

– Десять минут.

Механик отдал честь, а Форестер подумал: "Может быть, эти десять минут – все, что ему осталось. Не так уж и много".

Гул турбин усилился, и, повернув голову, он увидел, как первый самолет оторвался от земли, за ним – второй и третий. Они быстро исчезли из поля зрения, и Форестер не мог понять, куда они полетели. Если их задачей было разбить отряд О'Хары, то направление, в котором они скрылись, было не то.

Тем временем их небольшая процессия приблизилась к одному из ангаров. Его большие ворота были закрыты, и Коельо вошел внутрь через маленькую дверь. За ним вошли солдаты с носилками. В ангаре было пусто, и их шаги гулко отдавались в пространстве между металлическими стенами. Коельо открыл дверь небольшой комнаты и жестом приказал внести носилки. Солдаты вновь положили их на стулья и удалились.

Форестер посмотрел на Коельо.

– Что все это значит, черт возьми? – спросил он.

– Увидите, – будничным тоном сказал тот и включил свет.

Подойдя к окну, он задернул занавеску. На другом, внутреннем, выходившим в ангар окне, занавеска оставалась открытой.

– Ну вот. Урок сейчас начнется, – сказал он и наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.

Форестер тоже услышал этот звук – леденящий душу вой турбины приближающегося истребителя. Он становился все громче и громче, – казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. С резким свистом самолет пронесся над ангаром, едва не задев его, как профессионально определил Форестер.

– Начинаем, – сказал Коельо и показал рукой на внутреннее окно.

Почти одновременно с пролетевшим самолетом, словно по его сигналу, в ангаре появился взвод марширующих солдат, по команде офицера остановившийся против окна. У каждого из них на плече была винтовка и Форестера укололо предчувствие того, что должно было произойти.

Он с ненавистью посмотрел на Коельо и хотел заговорить, но в это время на ангар обрушилась новая звуковая волна от второго самолета. И в этот момент он увидел Родэ.

Родэ не мог идти сам и его полунесли, полутащили два солдата. Ноги его волочились по бетонному полу. Коельо постучал карандашом по стеклу, и Родэ поднесли ближе к окну. Его лицо было в кровоподтеках, глаза почти не видны, но он был в сознании. Он посмотрел на Форестера тусклым взглядом, открыл рот и произнес несколько слов, по их не было слышно. Форестер заметил, что у него было выбито несколько зубов.

– Вы его били! – взорвался он.

Коельо засмеялся.

– Этот человек – подданный Кордильеры! И он – предатель, заговорщик против законного правительства. Что вы делаете с предателями вашей страны, Форестер?

– Вы сукин сын, лицемер! – горячо бросил Форестер. – А что вы делаете, как не боретесь против законного правительства?

Коельо осклабился.

– Ну, это другое дело. Во-первых, меня не поймали, как этого. Во-вторых, я сейчас на стороне сильного, а сильный всегда прав, не так ли? Мы раздавим всех этих гнилых либералов, хлюпиков вроде Мигеля Родэ и Агиляра. – Он оскалил зубы. – Родэ мы раздавим прямо сейчас, а Агиляра минут через сорок – сорок пять.

Он махнул рукой, и Родэ оттащили от окна. Форестер произнес проклятия в адрес Коельо, но оно потонуло в реве третьего самолета, прошедшего над ангаром. Он подождал, пока стихнет шум, и спросил:

– Зачем вы все это делаете?

– Как зачем? Чтобы преподать вам урок, – тут же ответил Коельо. – А также и предупредить. То же может произойти и с вами, если вы нас обманете.

– Мне сдается, вы что-то не очень уверены в своих подчиненных, – сказал Форестер. – Вы не решились на публичную казнь, боитесь, что она произведет впечатление, обратное тому, на которое вы рассчитываете. Собрались скрыть выстрелы в шуме самолетов.

Коельо с раздражением отмахнулся.

– Бросьте эти ваши буржуазные психоаналитические штучки.

Он начал говорить еще что-то, но к ангару в очередной раз приближался истребитель. Форестер в ужасе смотрел на Коельо. Он не знал, что делать. Он мог бы застрелить Коельо, но это не помогло бы Родэ. Там было около дюжины солдат, некоторые смотрели прямо в окно.

Коельо засмеялся и показал рукой на Родэ.

– Этот дурак не может стоять. Бедняжка. Придется его застрелить в сидячем положении.

– Бог вас накажет, – с трудом выдавил Форестер. – Он отправит вашу душу в ад.

Один из солдат принес откуда-то обыкновенный кухонный стул и поставил его у стены. На него усадили Родэ. Одна нога его не двигалась и была неуклюже выставлена вперед. Солдат привязал Родэ веревкой к спинке стула и отошел. Офицер рявкнул какую-то команду и поднял вверх руку. Солдаты разом вскинули винтовки и стали целиться.

Форестер беспомощно смотрел на все происходящее, не в силах отвести глаз от жуткого зрелища.

Следующий самолет начал свой заход, и когда рев достиг апогея, офицер резко махнул рукой. Огоньки выстрелов заплясали вдоль шеренги солдат. Тело Родэ несколько раз дернулось и повалилось на сторону вместе со стулом. Офицер с пистолетом подошел поближе, чтобы убедиться, что Родэ мертв.

Коельо дернул за шнурок, и занавеска на окне задернулась, закрывая ужасную сцену.

– Ублюдок! – прорычал Форестер.

– Ругань вам не поможет, – сказал Коельо. – Хотя, как человек чести, я не могу оставить без внимания ваши оскорбления и предприму соответствующие шаги. – Он улыбнулся. – Теперь я скажу причину этого спектакля. Из ваших отнюдь не вежливых замечаний я делаю вывод, что вы симпатизируете этому неудачнику Родэ – увы, бывшему Родэ. Я провел этот опыт по указанию моего начальника и должен с сожалением вам сообщить, что вы не выдержали испытания. По-моему, вы вполне доказали, что предложение, сделанное вами, не искренне. Боюсь, что вам придется проделать тот же путь, что и Родэ. – Его рука нащупала пистолет на поясе. – А после вас – Агиляр. – Он начал вынимать пистолет. – Нет, в самом деле, Форестер, вам следовало бы знать, что...

Его слова потонули в реве турбины следующего истребителя, и именно в этот момент Форестер дважды выстрелил – холодно и расчетливо. Пули изрешетили живот Коельо, и он, не успев полностью вытащить пистолет, прострелил кобуру. От удивления и боли закричал, схватившись руками за живот, но грохот над крышей ангара заглушил все звуки. Форестер выстрелил еще, на этот раз в сердце. Коельо отбросило назад, он упал на стол, затем медленно сполз на пол, увлекая за собой чернильницу и пресс-папье. Его глаза уставились в потолок, казалось, он прислушивался к шуму удалявшегося самолета.

Форестер слез с носилок и с револьвером в руке подошел к двери. Мягко повернув ключи, он запер себя изнутри, потом осторожно выглянул в окно. Расстрельный взвод, сопровождаемый офицером, уходил из ангара. Только двое солдат покрывали брезентом тело Родэ.

Форестер подождал, пока они ушли, осторожно приблизился к двери и прислушался. Снаружи слышались мерные шаги. Приставленные к нему солдаты были на месте и ждали приказа Коельо. Надо было действовать, причем очень быстро.

Он начал снимать одежду с трупа, неуклюже двигаясь в своем панцире из липкого пластыря. Грудная клетка все еще болела, но эту боль можно было терпеть, и его тело после долгого лежания предвкушало радость движения. Он был благодарен Грудеру за тот стимулирующий укол.

Форма Коельо хорошо подошла Форестеру. Он надел ботинки, прикрепил парашют и, положив тело убитого на носилки, накрыл простыней так, чтобы его лицо было еле видно. Затем он надел тяжелый полетный шлем с кислородной маской и взял револьвер.

Выходя из кабинета, он поднес одну руку к лицу, изображая, что с трудом застегивает маску. Небрежно махнув солдатам револьвером, он сказал им по-испански:

– Отправляйтесь обратно к штабу. – Его голос был приглушен маской.

Он готов был стрелять сразу же, если бы те заподозрили что-то неладное. Но Форестер уповал на их послушание и на страх перед офицером. Один из них, вытянувшись и отдавая честь, гаркнул:

– Слушаюсь, мой полковник! – и оба направились строевым шагом к выходу. Форестер подождал, пока они скрылись, запер кабинет, сунул револьвер в карман и тоже двинулся к выходу.

Оказавшись снаружи, он взглянул на небо. Три истребителя кружили над аэродромом, но вскоре, построившись в линию, повернули на восток к горам. "Они не ждут Коельо", – подумал Форестер и бросился бежать.

Наземная команда, ждавшая у самолета, завидев его, пришла в движение.

– Быстрее! – крикнул он, приблизившись к ним, и, не останавливаясь, стал карабкаться в кабину, стараясь держать лицо повернутым в сторону. Один из механиков, помогая залезть ему в кабину, сильно толкнул его под зад, чего Форестер никак не ожидал.

Он уселся на место пилота, взглянул на приборы и рычаги. Все было, в общем, знакомым и мгновенно странно чужим. Подъехал тягач, и сидящие в нем смотрели на кабину самолета, ожидая сигнала. "Черт, я ведь не знаю команд по-испански", – подумал вдруг. Он закрыл глаза, руками нащупал нужные тумблеры, затем сделал отмашку.

Это, по-видимому, оказалось достаточным. Из тягача выскочили двое, отсоединили кабель питания, взяли самолет на буксир. Еще кто-то хлопнул Форестера по шлему и задвинул прозрачный кожух кабины. Форестер махнул второй раз, показывая, что надо разблокировать шасси. Мотор тягача взвыл, и они медленно тронулись с места.

На полосе тягач отцепили и укатили, а Форестер продолжал движение на собственной тяге. Доехав до конца полосы, он развернулся и включил радио, надеясь, что связь с контрольной вышкой установлена заранее. Он вовсе не собирался слушать их проклятые инструкции, но должен был погашать, что происходит. В наушниках раздался хриплый голос:

– Полковник Коельо?

– Угу, – пробурчал он.

– Можете взлетать.

Форестер улыбнулся и погнал истребитель вдоль полосы. Только он оторвался от земли, как ему показалось, будто под ним разверзся ад. Взлетная полоса буквально взлетела на воздух. Самолет сильно тряхнуло. Он заложил крутой вираж и посмотрел вниз. То, что он увидел, привело его в изумление. По всему аэродрому вспыхивали огни взрывов. На его глазах контрольная вышка, поколебавшись, рухнула и превратилась в груду развалин. В небо взметнулся столб густой пыли.

– Кто начал боевые действия?! – прокричал Форестер в микрофон.

Но в наушниках раздался лишь треск. Вышки, где сидели диспетчеры, уже не было.

Форестер понял, что никакого ответа не получит. Что бы там ни было, он остался невредимым, а восьмая эскадрилья, вероятно, надолго вышла из строя. Он бросил последний взгляд на удивительный фейерверк, свидетелем которого стал, и, направив самолет на запад, стал искать по радио три других самолета. Два канала были незанятыми, а по третьему он поймал неторопливый разговор летчиков, явно не знавших о событиях на земле.

Он посмотрел вниз. Под ним проплыл перевал – место, где он чуть было не умер, и с улыбкой подумал, что летать все-таки лучше, чем ходить пешком. Затем он стал вглядываться вперед, отыскивая самолеты. Из переговоров летчиков он понял, что они кружили в каком-то условленном районе, ожидая Коельо. Ему необходимо выяснить, информировал ли Коельо своих летчиков относительно операции или собирался сделать это в полете. Надо подготовиться к тактике, которой придется придерживаться при встрече с ними.

Наконец он увидел их кружащими над одной из горных вершин. "Сейчас эти три молодчика-коммуниста получат сюрприз", – подумал он, уверенно направляя самолет в их сторону.

I

– Они приближаются, – сказал Армстронг, услышав рокот шедших по дороге машин и выглянув из-за каменной стенки.

Туман, казалось, рассеивался, были видны сараи и то место дороги, где кончался подъем. Грузовики еще не показывались, но свет их фар уже был заметен в виде светлых, движущихся туманных шаров.

Подбежала Бенедетта и легла рядом.

– Вам лучше уйти. Вы тут все равно ничем не поможете. – Он поднял пистолет. – Одна пуля. Вот и вся наша борьба.

– Но они-то этого не знают, – сказала она.

– Как дядя? – спросил он.

– Вообще-то лучше, но высота действует на него плохо. – Она поколебалась. – Меня беспокоит Дженни. У нее высокая температура. – Он промолчал: что значит температура и воздействие высоты, когда не больше чем через час все они, вероятно, будут мертвы! Бенедетту удивило молчание Армстронга. Глубоко вздохнув, она перевела разговор: – Мы их задержали в лагере часа на три.

Она говорила, не придавая словам никакого определенного значения, просто чтобы не молчать. Все ее мысли были об О'Харе.

Армстронг искоса взглянул на нее:

– Прошу прощения за то, что я такой пессимист, – сказал он, – но я думаю, это последний акт. Мы действовали удачно, если принимать во внимание, чем нам пришлось сражаться, но так долго продолжаться не может. Наполеон был прав: победа бывает на стороне многочисленной армии.

Ее голос прозвучал злорадно:

– Но мы все же утащим еще кого-нибудь с собой. – Она схватила его за руку. – Смотрите, вот они!

Первая машина выкатывалась на ровную часть дороги. Она была небольшой, и Армстронг решил, что это джип. За ним показался грузовик, потом еще один. Они доехали до сараев и остановились. Послышались крики командиров, и солдаты стали спрыгивать на землю, гремя коваными ботинками о камни.

Джип проделал большую дугу, словно косой, проведя лучами фар по скалам. "Он ищет туннели", – догадался Армстронг. В ту же секунду сноп света ослепил его, и, ныряя в укрытие, он услышал радостный звериный рев заметивших его врагов.

– Черт! – воскликнул он. – Глупо с моей стороны.

– Какая разница! – стиснула зубы Бенедетта. – Рано или поздно нас все равно бы нашли. – Лежа, она вынула из стенки небольшой камень. – Вот тут можно все видеть. Не надо высовываться.

Сзади послышался звук шагов. Это подошел Виллис.

– Пригнитесь, – сказал Армстронг. – И ведите себя тихо.

Виллис подполз поближе.

– Ну, что там?

– Они нас заметили. Сейчас, видимо, готовятся к атаке. – Он натужно рассмеялся. – Если бы они только знали, чем мы обороняемся...

– Приближается еще один грузовик, – сообщила Бенедетта. – Наверное, подкрепление. Думают, чтобы сокрушить нас, требуется целый полк.

– Дайте-ка я посмотрю, – попросил Армстронг. Бенедетта отодвинулась от отверстия, и Армстронг заглянул в него. – Странно, он идет с выключенными фарами. Идет быстро. Меняет направление, движется к скалам. Скорость не снижает.

Теперь отчетливо слышался рев мотора. Армстронг вдруг завопил:

– Он набирает скорость! Он сейчас врежется в них! – Его голос сорвался. – Может, это О'Хара?

О'Хара в это время, крепко вцепившись в прыгающий руль, изо всех сил давил на акселератор. Он нацелился на джип, но затем его внимание привлекло нечто более существенное. При свете фар одного из грузовиков группа людей устанавливала станковый пулемет. Он резко крутанул руль, грузовик бросило в сторону, и он опасно накренился – два боковых колеса оторвались от земли, но тут же с силой ухнулись обратно на камни. О'Хару бешено подбросило на сиденье, но он, не выпуская руля, вел машину по новому курсу. Включив фары, он увидел белые лица людей, вскинутые вверх руки, защищающие глаза от яркого света. Затем они бросились врассыпную, но двое из них замешкались, и О'Хара почувствовал, как бампер машины ударился обо что-то мягкое. Но люди его сейчас не интересовали, его целью был пулемет. Наехав на него, грузовик слегка приподнялся, качнулся – послышался скрежет вдавливаемого в камень металла – и понесся дальше. Сзади началась беспорядочная и запоздалая стрельба.

О'Хара опять резко вывернул руль и теперь вновь устремился к джипу. Грузовик, подскакивая, летел вперед, как снаряд. Водитель джипа, сообразив, в чем дело, рванул вперед, но О'Хара, неожиданно включив дальний свет, легко настигал его. Русский в джипе выхватил пистолет и выстрелил. Ветровое стекло перед лицом О'Хары покрылось густой сетью трещин. Он инстинктивно пригнулся.

Водитель джипа отчаянно развернул машину вправо, но уперся в каменную стенку. Его ошибка облегчила задачу О'Харе. Он направил грузовик прямо в бок джипа, и тот, перевернувшись, с грохотом и скрежетом отлетел в сторону. О'Хара затормозил и дал задний ход. Оглянувшись, увидел, как от грузовиков к нему бегут люди. Быстро поднял лежавший на полу кабины автомат, высунул его в окно и нажал на спусковой крючок. Он произвел три очереди, меняя направление огня, и видел, как группа рассеялась, и люди заметались в поисках укрытия.

В это время пуля прошила кабину, за ней другая, но он, не обращая на них внимания, снова пустил грузовик вперед, и, словно бульдозером, толкая перевернутый джип перед собой, протащил его до стены и безжалостно расплющил об нее.

Но этот акт гнева и возмездия оказался для него почти роковым. Когда удалось развернуться, он уже был под обильным обстрелом. Противник, расположившись полукругом, вел прицельный огонь. К тому же из-за разбитого ветрового стекла О'Хара ничего не мог видеть впереди.

Бенедетта, Армстронг и Виллис вскочили на ноги и начали что есть силы кричать. Но по ним никто не стрелял – сейчас О'Хара был намного опасней для врагов. Они видели, как грузовик мотался из стороны в сторону, словно пьяный, а пули высекали искры из стальных пластин, которыми Сантос распорядился прикрыть баки.

– Он в опасности! – закричал Виллис, и раньше, чем кто-либо смог остановить его, перемахнул через стенку и побежал к грузовику.

О'Хара держал руль одной рукой, а другой пытался прикладом автомата выбить бесполезное ветровое стекло. Виллис ловко вспрыгнул на подножку, и в этот момент О'Хару ранило. Пуля попала в плечо и бросила его на дверь. Он закричал от неожиданной боли и обмяк на сиденье. Виллису, который чуть не сорвался с подножки, удалось уцепиться за руль.

– Держите ногу на акселераторе! – закричал он, и О'Хара, несмотря на адскую боль в плече, услышал его.

Виллис, стоя, с трудом повернул руль и попытался направить машину в сторону туннеля. Вдребезги разбилось зеркало заднего вида, и он понял, что пуля прошла между ним и грузовиком. Но сейчас это было неважно, главное, надо было добраться до укрытия.

Армстронг увидел, как грузовик повернул и направился к туннелю.

– Бежим! – крикнул он Бенедетте и, схватив ее за руку, побежал вглубь.

Виллис правил в сторону темного зияющего отверстия, стараясь теснее прижаться к кабине. Когда нос грузовика врезался в защитную стенку, ее камня, как при взрыве, полетели в туннель гигантской шрапнелью.

И тут пуля угодила Виллису в поясницу. Он выпустил руль, и, как только грузовик с ревом вошел в тоннель, надвинувшаяся каменная стена смела его с подножки, и его тело изломанным комом упало перед самым входом.

Пуля щелкнула о камень прямо над головой, и Виллис слегка пошевелился, протянул вперед руки. Его пальцы беспомощно заскребли по холодному камню. Затем две пули одновременно вошли в него, он дернулся один раз и застыл.

II

В кажущейся оглушающей тишине Армстронг и Бенедетта внесли О'Хару в тоннель, с трудом вытащив его тело из кабины грузовика. Стрельба прекратилась, и в туннеле было слышно только потрескивание остывающего мотора да еще что-то звякнуло под ногой Армстронга в кабине. Они действовали в полной темноте, чтобы не привлечь внимания какого-нибудь стрелка снаружи.

Наконец им удалось дотащить О'Хару до безопасного места за поворотом туннеля, и Бенедетта зажгла фитиль на последней бутылке с керосином. О'Хара был без сознания, рана оказалась очень серьезной: рука безжизненно моталась, а плечо представляло собой месиво из разорванной плоти и разбитой кости. Лицо было сильно изрезано осколками разбитого ветрового стекла, когда грузовик врезался в стенку туннеля. Бенедетта смотрела на О'Хару полными слез глазами, не зная с чего начать помощь.

Подошел Агиляр и тяжело, с присвистом дыша, еле слышно проговорил:

– Ради Бога, скажите мне, что там произошло?

– Дядя, ты здесь помочь не можешь, иди ложись, – обратилась к нему Бенедетта.

Агиляр посмотрел на О'Хару, и глаза его округлились от ужаса. Он в первый раз видел перед собой жертву настоящей кровавой бойни. Затем спросил:

– А где сеньор Виллис?

– Я думаю, он мертв, – ответил Армстронг. – Он не вернулся.

Агиляр тяжело опустился на пол тоннеля радом с О'Харой.

– Позвольте, я помогу.

– А я пойду там покараулю, – согласился Армстронг. – Хотя не вижу никакого смысла. Скоро совсем стемнеет. Они, наверное, этого и ждут.

Он направился к выходу из туннеля, а Бенедетта начала осматривать плечо О'Хары. Беспомощно взглянув на Агиляра, она простонала:

– Чем мы можем ему помочь? Нужен врач и – госпиталь. Здесь мы с этим не справимся.

– Надо сделать все, что можно, – ответил Агиляр, – прежде чем он придет в себя. Пододвинь-ка свет поближе.

Он стал собирать кусочки разбитой кости. Потом Бенедетта перевязала рану, сделала повязку. Когда она закончила, О'Хара пришел в себя и стиснув от боли зубы, с трудом произнес:

– Где Виллис?

Она медленно покачала головой, и О'Хара отвернул лицо. В нем росла какая-то отчаянная злоба. Это было так несправедливо – начать вновь ощущать пульс жизни и тут же потерять всякую надежду на спасение. И как – закупоренным в холодной и мокрой каменной трубе, ожидая налета волчьей стаи в человеческом обличье. Рядом слышалось какое-то неясное бормотание:

– Кто это? – спросил он.

– Дженни, – ответила Бенедетта. – Она бредит.

Они уложили О'Хару поудобнее, и Бенедетта, вставая, сказала:

– Я должна идти помочь Армстронгу.

Агиляр, взглянув на нее, увидел, что ее лицо сильно осунулось. Она посуровела, в усталых глазах сверкали искорки гнева. Он негромко вздохнул и пальцами затушил фитиль...

Армстронг скорчившись сидел около грузовика.

– Я ждал кого-нибудь, – сказал он.

– Кого же вы ждали? – саркастически спросила она. – Мы с вами только и остались дееспособными. – Затем тихо прибавила: – Извините меня.

– Ничего, – сказал Армстронг. – Как Тим?

Ее голос был полон горечи:

– Он будет жить. Если ему позволят, конечно.

Армстронг долго молчал, как бы ожидая, что гнев и досада у нее пройдут, потом сообщил:

– Пока здесь все спокойно. Они ничего не предпринимают, и я не пойму почему. Когда совсем стемнеет, я пойду посмотрю, что там происходит.

– Не делайте глупостей, – с беспокойством проговорила она. – Вы же совершенно беззащитны.

– Но я ничего не собираюсь делать, – возразил Армстронг. – И, кстати, я вовсе не беззащитен. У Тима ведь есть автомат и несколько полных магазинов к нему. Я, правда, не умею с ним обращаться, но ничего, сейчас пойду разберусь. А потом, у нас остался ведь еще и арбалет с парой стрел.

Бенедетта коснулась его рукой:

– Не уходите пока, не оставляйте меня одну.

Он почувствовал тоску в ее голосе и согласился.

– Кто бы мог подумать, что Виллис способен на такой по-настоящему смелый поступок? – сказал он. – Я от него не ожидал ничего подобного.

– Кто знает, что находится внутри человека? – сказала Бенедетта тихо, и Армстронг догадался, о ком она сейчас думает.

Он посидел рядом с ней, а когда почувствовал, что она немного расслабилась, вернулся в туннель и зажег фитиль. О'Хара посмотрел на него полными боли глазами.

– Что там с грузовиком? – спросил он.

– Не знаю. Я еще не смотрел, – ответил Армстронг.

– Я думал о том, что, может быть, нам удастся выбраться отсюда с его помощью.

– Я осмотрю его. Мне кажется, он не очень поврежден. Эти ребята хороню его укрепили против наших болванок. Но пули – совсем другое дело.

Агиляр подвинулся ближе.

– Может, нам воспользоваться темнотой? Чтобы уйти от них, я имею в виду?

– Куда? – резонно возразил Армстронг. – Мост они охраняют, да к тому же ехать по нему в темноте равносильно самоубийству. Хотя, впрочем, они наверняка его освещают. Да и здесь они безусловно держат на мушке выход из туннеля. – Он почесал в затылке. – Все же не понимаю, почему они не входят сюда и не берут нас здесь запросто, как слепых котят.

– По-моему, я убил их начальника. Надеюсь на это, во всяком случае. А Сантос, я думаю, не решится на атаку. Он боится напороться на какую-нибудь неожиданность, – еле слышно проговорил О'Хара.

– Кто это Сантос? – спросил Агиляр.

– Кубинец. – О'Хара слегка улыбнулся. – Я чуть не достал его там, внизу.

– Вы и так наделали тут шороху, – заметил Армстронг. – Видимо, они и впрямь нас опасаются. Может, они вообще отступят?

– Нет, – уверенно ответил О'Хара. – Они слишком близки к успеху. В конце концов они могут просто разбить тут лагерь и заморить нас голодом в этой дыре.

Долгое время все молчали, размышляя над сказанным, затем Армстронг оживился:

– Я лично предпочитаю погибнуть со славой. – Он взял автомат в руки и обратился к О'Харе. – Как работает эта штуковина?

О'Хара показал, и он отправился на свой пост. Агиляр нежно посмотрел на О'Хару:

– Я страшно огорчен вашим ранением, сеньор.

О'Хара обнажил зубы в короткой усмешке:

– Я огорчен им еще больше. Болит, как дьявол. Но это неважно. Полагаю, что скоро пройдет.

Агиляр на мгновение затаил дыхание.

– Как вы думаете, нам конец?

– Да.

Агиляр даже вздрогнул от столь резкого ответа. Но вспомнил латынь: пока живу – надеюсь.

– Очень жаль, сеньор. Вы бы еще могли неплохо послужить новой Кордильере. Мне будут нужны хорошие люди. Их так мало, можно пересчитать по пальцам. – Агиляр говорил так уверенно о своем будущем, будто и не слышал этого резкого "да".

– Какой толк в летчике-неудачнике? Таких, как я, навалом.

– Не думаю, – серьезно ответил Агиляр. – В этой ситуации вы проявили себя смелым, деятельным человеком, такие качества в наши дни – редкость. Кордильерская армия слишком заражена политикой, и мне понадобятся люди, которые очистят ее от скверны. Особенно это касается авиации. Если бы вы захотели остаться в Кордильере, я бы предложил вам высокий пост.

На мгновение О'Хара, забыв, что минуты его жизни уже сочтены, а может, умирать не хотелось вовсе, произнес:

– Я бы согласился.

– Рад этому. Но, пожалуйста, не думайте, что ваша задача станет более легкой из-за женитьбы на дочери президента. – Он коротко засмеялся, заметив, как дернулся О'Хара. – Я хорошо знаю свою племянницу, Тим. Она никогда не испытывала к мужчинам таких чувств, какие питает к вам. Я надеюсь, вы оба будете счастливы.

– Да-а... – протянул О'Хара и замолчал. Реальность вновь навалилась на него со страшной силой. Через некоторое время он с тоской в голосе проговорил: – Все это пустые мечты, сеньор Агиляр. Жизнь слишком жестока. Но я действительно хочу...

– Но мы же пока живы, – перебил его Агиляр. – И пока в жилах течет кровь, для человека нет ничего невозможного.

Он больше ничего не сказал, и О'Хара слышал лишь одно его тяжелое, хриплое дыхание.

III

Подойдя к Бенедетте, Армстронг посмотрел в сторону выхода из туннеля и увидел, что снаружи стало совсем темно, и только ярко горели автомобильные фары. Он напряг зрение:

– По-моему, туман опять сгущается, как вы думаете?

– Да, – ответила Бенедетта безучастно.

– Настало время посмотреть, как обстоят наши дела?

– Не делайте глупостей. Они же вас заметят.

– Думаю, что нет. Туман отражает их свет. Наружу я выходить не собираюсь, а в туннеле им ни черта не видно.

– Хорошо, – неуверенно согласилась Бенедетта. – Но будьте осторожны.

Армстронг улыбнулся. Слово "осторожно" звучало в их ситуации просто смешно. Это было равносильно крикнуть "осторожнее!" вдогонку человеку, прыгнувшему из самолета без парашюта. Тем не менее, ползком продвигаясь вперед, он старался не шуметь. Ярдах в десяти от входа он остановился, решив, что дальше идти рискованно, и стал вглядываться в сверкающую пелену тумана. Сначала он ничего не видел, но постепенно, защитив рукой глаза от яркого света, смог кое-что разобрать. Два грузовика стояли под углом к скальной стене, нацелив свои фары на тоннель. Иногда свет мигал, значит, кто-то проходил мимо.

Он полежал некоторое время, затем стал собирать камни и сложил из них небольшое укрытие, высотой всего лишь дюймов в восемнадцать. Это было немного, но достаточно для того, чтобы защитить лежащего человека от винтовочного огня. Опасался, что его движения смогли заметить снаружи, но этого не произошло. Раз или два там кто-то кашлянул, донеслись обрывки разговора, но в общем все было спокойно.

Армстронг отошел назад к грузовику, Бенедетта прошептала откуда-то из темноты:

– Ну что, как обстановка?

– Черт их знает, – ответил он, оборачиваясь назад. – Там что-то слишком уж тихо. Смотрите внимательнее, а я займусь грузовиком.

Армстронг пожал ее руку и, пройдя к грузовику, залез в кабину. Насколько мог судить, с грузовиком вроде бы все было в порядке. Он сидел на месте шофера и размышлял над ситуацией. Надо искать выход.

Начать с того, что вести грузовик будет он, больше некому. Придется выводить его из туннеля задом. В кабину сядет еще один человек, а остальные разместятся в кузове.

Он на ощупь обследовал машину снаружи. Колеса, кажется, в порядке. На двух из них покрышки порезаны пулями, но каким-то чудом они оказались не пробиты. До баков, защищенных металлическими листами, пули не добрались.

Армстронг опасался за радиатор, но, опустившись вниз и ощупав его руками, убедился, что вода из него не течет. Неясно было с рулевыми тягачами, которые могли выйти из строя от последнего удара о стену, но проверить это можно было только на ходу. А сейчас заводить машину он не хотел, чтобы до поры до времени не привлекать внимание врага. Он опять подошел к Бенедетте.

– Так, – сказал он удовлетворенно. – Машина, кажется, в порядке. Я побуду здесь, а вы сходите посмотрите, как там с остальными.

– Хорошо, – быстро согласилась она, и Армстронг понял, что ей все это время страшно хотелось вернуться к О'Харе.

– Подождите-ка. Давайте заранее договоримся о том, что делать в случае, если придется срочно двигаться. Вы сможете стрелять из автомата?

– Не знаю, – протянула она.

Армстронг усмехнулся.

– По правде говоря, я сам не умею с ним обращаться. Но, по словам О'Хары, это просто. Нажимаете крючок, и все. Нужно только крепче держать его в руках. Ну и, конечно, снять его с предохранителя. Так. Я буду за рулем. Рядом со мной будет ваш дядя – он будет сидеть на полу. Тим и Дженни будут лежать в кузове. Там же будете и вы – с автоматом. Это небезопасно, если будете стрелять, придется немного привстать.

– Я буду стрелять. – Ее голос был тверд.

– Молодец, – сказал Армстронг и потрепал ее по плечу. – Если будете целовать Тима, поцелуйте его и за меня.

Бенедетта ушла, а он, подобравшись к построенной им стенке, лег и приготовил автомат. Сунув руку в карман, он нащупал там трубку и обнаружил, что она сломалась пополам.

– Черт! – выругался он вполголоса и, сунув в рот кусок мундштука, стал его посасывать, не спуская глаз с выхода из туннеля.

Ночь прошла спокойно.

IV

Утро было туманным, вход в туннель был окутан молочно-белой пеленой. Армстронг в сотый раз менял позу, стараясь лечь поудобнее. Все кости у него ныли. Он поглядел на О'Хару и подумал, что тому хуже, чем ему.

Когда О'Хара узнал о новой каменной стенке у входа, он настоял на том, чтобы его перенесли туда.

– Я ведь все равно не засну, – сказал он. – Из-за боли в плече. Могу подежурить. Со мной полностью заряженный пистолет. Не все ли равно, где мне лежать? А там я могу быть полезным, хотя бы тем, что остальные смогут передохнуть...

Но Армстронгу не удалось заснуть, хотя он в жизни не чувствовал себя таким усталым. Когда стало светать, он жизнерадостно улыбнулся О'Харе и, осторожно приподняв голову, выглянул из-за стенки.

Он ничего не увидел – только белый, клубящийся, подобный плотному занавесу туман. Негромко спросил:

– Тим, почему они не набросились на нас ночью?

– Потому что они знают, что у нас есть автомат, – ответил О'Хара. – Я бы на их месте тоже не рискнул сунуться в этот туннель, тем более ночью.

– Угу, – произнес Армстронг не очень-то уверенно. – Но почему они не открыли винтовочный огонь? Они же понимают, что любая пуля здесь вдвойне опасна из-за рикошета о стены туннеля. – О'Хара ничего не ответил, и Армстронг продолжал свои рассуждения: – Интересно, остался ли там вообще кто-нибудь?

– Не будьте дураком, – проворчал О'Хара. – У нас нет возможности это проверить, пока. Кроме того, кто-то ведь выключил фары с наступлением рассвета.

– Это верно, – согласился Армстронг и повернул голову на легкий шум в туннеле.

Подползла Бенедетта со свертком в руках.

– Это последние продукты, – сказала она. – И у нас совсем нет воды.

Армстронг поджал губы.

– Это скверно, – сказал он.

Когда он и О'Хара ели, снаружи послышались невнятные голоса.

– Смена караула, – прошептал О'Хара. – Я слышал эти звуки четыре часа тому назад, когда вы спали. Они по-прежнему там, не сомневайтесь.

– Я? Спал?! – воскликнул Армстронг недовольным тоном. – Да я и глаз-то не сомкнул этой ночью.

– Значит, вы спали с открытыми глазами, – улыбнулся О'Хара и уже серьезным тоном добавил: – Если нам понадобится вода, можно будет взять ее из радиатора, но только в случае крайней необходимости.

Бенедетта с беспокойством смотрела на О'Хару. У того на щеках играл лихорадочный румянец, и он был слишком возбужден для человека, которого чуть не застрелили. У мисс Понски были те же симптомы, и вот теперь она была в забытьи. Она ничего не ела и все время просила пить.

– Я думаю, вода нам нужна уже сейчас, – сказала Бенедетта. – Нужна для Дженни.

– В таком случае придется вскрыть радиатор, – сказал Армстронг. – Надеюсь, что антифриз не опасен для жизни.

Вместе с Бенедеттой он отполз к грузовику и отвернул нижнюю пробку радиатора. Нацедив полбанки, он протянул ее Бенедетте.

– Я думаю, этого пока достаточно, – сказал он. – Больше брать нежелательно, грузовик нам понадобится для отхода.

Время шло, но по-прежнему ничего не происходило. Туман под лучами яркого солнца рассеивался, и пространство перед туннелем теперь было открыто. Армстронг, к своему разочарованию, увидел у сараев группу людей, которые, судя по всему, были в полной боевой готовности.

– Интересно, они нас видят? – спросил О'Хара. – Думаю, что нет. Этот туннель должен выглядеть снаружи, как Черная пещера под Калькуттой.

– Что они там делают?! – воскликнул Армстронг, выглядывая из-за стенки.

О'Хара тоже стал наблюдать и через некоторое время с удивлением сказал:

– Они складывают камни на землю, только и всего.

Они еще долго следили за действиями противника, но ничего нового не увидели. Солдаты собирали камни и укладывали так, что они образовали длинную полосу, тянущуюся в сторону от туннеля. Потом, видимо, устав, они разбились на небольшие группки и стояли, болтая и куря. Казалось, они чего-то ждали, но зачем они натаскали столько камней, ни О'Хара, ни Армстронг не могли разгадать.

В полдень у Армстронга сдали нервы.

– Ради Бога, давайте делать хоть что-нибудь, что-нибудь конструктивное.

– Предлагайте, – откликнулся О'Хара вялым и уставшим голосом.

– Если мы будем прорываться на грузовике, нам все придется делать очень быстро. Я предлагаю положить Дженни в кузов прямо сейчас, а старика посадить в кабину. Кстати говоря, ему там на мягком сиденье будет гораздо удобнее.

О'Хара кивнул.

– Ладно. Только оставьте мне автомат.

Армстронг ушел в туннель, не пригибаясь. "К черту это змеиное ползание на животе, – подумал он, – пройду хоть раз как человек".

Снаружи его либо не видели, либо не обратили внимания. Он перенес мисс Понски в кузов, а затем проводил до машины Агиляра. Агиляр чувствовал себя очень плохо, гораздо хуже, чем накануне. Речь его была сбивчивой, дыхание затрудненное, он был в полузабытьи и, кажется, не понимал, где он находится. Бенедетта, бледная и встревоженная, осталась с ним.

Армстронг вернулся к О'Харе и, ложась за камни, сказал:

– Если мы не выберемся отсюда в ближайшее время, эта проклятая банда одержит верх.

О'Хара вскинул голову в удивлении.

– Почему?

– Агиляр, по-моему, на грани сердечного приступа. Если его не спустить ниже, туда, где он сможет свободно дышать, он запросто сыграет в ящик.

О'Хара еще раз выглянул наружу и сделал жест здоровой рукой.

– Сейчас в поле зрения человек двадцать. Если мы попытаемся вырваться прямо сейчас, они перестреляют нас к чертовой матери. Посмотрите, что произошло со мной, а ведь тогда был туман, видимости почти никакой. Сейчас все как на ладони, у нас нет ни малейшего шанса. Надо выждать.

И они ждали. Ждал и враг. Солнце перевалило за середину дня. В три часа О'Хара беспокойно пошевелился, приподнялся и стал прислушиваться.

– Мне кажется... – пробормотал он, – нет, нет...

Он опять улегся, но мгновение спустя снова поднял голову.

– Да нет, точно... Слышите?

– Что?

– Самолет, или самолеты, – произнес О'Хара взволнованно.

Армстронг напряг слух, и тут же отчетливо зазвучал, быстро нарастая, вой реактивного самолета. Он промчался прямо над ними, и вой стал постепенно стихать.

– Господи, вы правы, – сказал Армстронг, взглянул на О'Хару неожиданно округлившимися глазами. – Наш или их?

Но до О'Хары уже дошло, какая жуткая опасность нависла над ними. Он с ужасом смотрел из туннеля в небо. Там, в рамке, образованной аркой входа, виднелся самолет, несшийся прямо на них. Вдруг от каждого его крыла что-то оторвалось, и образовались два дымных облака.

– Ракеты! – закричал он. – Ложитесь!..

V

Набрав высоту, Форестер направил свой "Сейбр" к трем другим самолетам. Увидев его, они построились в линию. Он зашел сзади и взял на прицел хвост одного из них. Сняв предохранители, он поднес большой палец к кнопке огня. "Этот малый никогда не узнает, кто его подбил", – подумал он, поглаживая кнопку.

Все это время в наушниках звучал голос летчика, вызывавшего Коельо. Наконец решив, что связь с Коельо по какой-то причине нарушена, он сказал:

– Поскольку вы молчите, мой полковник, я поведу атаку.

Тогда Форестер понял, что эти летчики получили инструктаж на земле, и нажал кнопку.

Он снова, как и раньше, почувствовал знакомое содрогание самолета, почти остановку, и увидел, как понеслись к цели трассирующие снаряды.

Вражеский истребитель заплясал в воздухе, вспышки огня от разрывающихся снарядов вспороли его корпус, и тут же он взорвался облаком черного дыма с красным пламенем в центре.

Форестер сманеврировал, чтобы не столкнуться с обломками, сделал резкий разворот и пошел вверх. В наушниках раздались возгласы ужаса двух оставшихся летчиков. Они захлебываясь что-то говорили, затем один из них сказал:

– Тише! Я займусь им.

"Быстро он сообразил", – подумал Форестер, всматриваясь в небо. Холодок пробежал у него по спине. Ему придется иметь дело с молодыми, быстрыми и тренированными ребятами. А он толком не летал уже десять лет. Несколько часов в год, необходимых для того чтобы формально подтвердить свою квалификацию, разумеется, были не в счет. И теперь он мрачно думал о том, сколько времени он сможет продержаться.

Появились недруги. Один из них нырнул вниз, другой пошел резко вверх, обходя его сзади по крутой дуге. Форестер следил за ним и увидел, как тот выпустил ракеты.

– Э, нет, мерзавец, так ты меня не поймаешь, – сказал Форестер вслух.

Он понял, что летчик избавился от ракет, чтобы уменьшить вес самолета и прибавить в скорости. В какой-то момент он хотел сделать то же самое и выйти на прямой бой в чистом небе. Но прекрасно осознавал, что тут у него шансов нет. Кроме того, надеялся использовать ракеты с гораздо большей для себя пользой.

Форестер надавил на рулевую колонку, самолет с воем помчался вниз. Это было опасно: противник был быстрее, а потеря высоты в бою – вещь вообще недопустимая, это уж он знал назубок. Он напряженно вглядывался в зеркало, и скоро "Сейбр" появился сзади и стал быстро его догонять. Он ждал до последнего момента и когда почувствовал, что тот вот-вот выстрелит, снова двинул колонку вперед. Самолет вошел в почти вертикальное, смертельное пике. Противник, никак не ожидавший столь рискованного маневра так близко от земли, промахнулся. Форестер, зная, что ему удалось оторваться лишь на время, сосредоточился на пилотировании, – теперь ему нужно быть предельно внимательным, чтобы не врезаться в горы. Самолет задрожал, подбираясь к звуковому барьеру, и металл его корпуса застонал, когда Форестер вытащил самолет из пике. Беспрестанно молил Бога, чтобы не отвалились крылья.

Он уже несся параллельно земле, скалы и снег футах в двухстах под ним слились в сплошную серую массу. Резко поднялся вдруг ввысь и по широкой дуге отвел самолет от гор, глазами отыскивая внизу ущелье и мост. Ущелье заметил сразу же – оно было характерной деталью рельефа, а через минуту увидел и мост. Он сделал над ним разворот, внимательно изучая землю, но около моста никого не было. Тогда он направил самолет над до боли знакомым серпантином дороги, где было истрачено столько сил.

Форестер резко переменил курс, намереваясь подойти руднику параллельно горному хребту, и в этот момент, взглянув вверх, увидел, как в тысяче футов над ним "Сейбр" выпускает две ракеты. "Я опоздал", – мелькнуло в мозгу.

Опять повернул и пронесся низко над рудником вдоль посадочной полосы. Он увидел сараи, несколько машин и огромную, составленную из камней стрелу, упиравшуюся в основание горной стены. И на ее острие – клубящееся облако дыма и пыли, там, где разорвались ракеты.

– Господи! – вырвалось у него. – Только б они остались живы!

Он сделал разворот, собираясь совершить новый заход, и тут обнаружил висевшего на своем хвосте противника. Летчик, от которого он ушел на высоте, обнаружил его и уже нажимал на пушечную гашетку. Но расстояние было слишком велико, и стрельба была явно преждевременной, что говорило о неопытности противника. Это дало Форе-стеру некоторую надежду, однако он убедился, что тот истребитель был быстрее, и ему следовало бы тотчас же расстаться с ракетами.

Он уже нашел для себя ничего не подозревавшую цель, но чтобы поразить ее, нужно было гладко спикировать, а это было связано с опасностью подставиться противнику. Тогда он, оскалившись от напряжения, нацелил самолет на сараи, грузовики и группку людей, стоявших рядом с ними, и нажал на кнопку. Восемь ракет залпом устремились к грузовикам и людям, которые, задрав головы, радостно махали руками. Только в последний момент они осознали, что смерть с неба несется прямо на них, бросились врассыпную, но было уже поздно. Ракеты взорвались прямо среди них, и Форестер, с воем пролетев над рудником, заметил, как взрывной волной в воздух подбросило грузовик. Он громко расхохотался. Разумеется, для ракеты, способной остановить танк, грузовик был просто игрушкой.

Без ракет самолет моментально стал лучше управляемым, и его скорость значительно увеличилась. Форестер шел вдоль посадочной полосы на бреющем полете, не оглядываясь на причиненные им разрушения. Он очень надеялся, что ему удастся уйти от своего преследователя, держась, насколько возможно, ближе к земле. В конце полосы, словно соскальзывая с обрыва, нырнул еще ниже, туда, где лежали обломки "Дакоты", и заложил отчаянный вираж.

Посмотрев в зеркало, увидел, что его преследователь пошел по более гладкой и высокой траектории. Форестер ухмыльнулся. "Негодяй не решился повторить мой маневр, – подумал. – Он не смог стрелять и потерял дистанцию. Теперь надо с ним покончить".

Он опять пошел вверх вдоль горного склона футах в двадцати от поверхности. Это было очень рисковано, так как при малейшем просчете какой-нибудь торчащий каменный зуб мог распороть самолету все брюхо. За считанные секунды, потребовавшиеся ему, чтобы достичь чистого неба, его лоб покрылся испариной.

Над горами противник опять ринулся на него, но Форестер сделал "горку" и ушел в другом направлении. В зеркало видел, как тот делает широкий разворот, чтобы повторить атаку, с ехидцей улыбнулся: проэкзаменовал своего врага и узнал, чего тому не хватает. Молодой летчик боялся рисковать, и Форестер теперь убедился, что наверняка справится с ним.

Все произошло быстро и хладнокровно. Форестер сделал разворот и направил свой самолет навстречу вражескому, показывая, что идет на таран. Они стремительно сближались, и противник, как и предполагал Форестер, дрогнул и свернул в сторону. Не успел он опомниться, как Форестер уже сидел у него на хвосте. Конец был почти мгновенным и безжалостным – залп с близкого расстояния, взрыв в воздухе, разлетевшиеся обломки. Резко сворачивая в сторону, чтобы избежать столкновения с ними, Форестер подумал, как много все же значит в жизни боевой опыт, а оценка личности противника – еще больше.

VI

Армстронг совершенно оглох. Эхо от чудовищных взрывов все еще прокатывалось по проходу туннеля, но он не обращал внимания на гул. К тому же ничего не видел из-за облаков густой пыли, клубившихся вокруг. Он лежал ничком, судорожно вцепившись руками в каменный пол. Сознание его померкло.

Первым пришел в себя О'Хара. Обнаружив, что он еще жив, он поднял голову и посмотрел в сторону выхода. Свет едва брезжил там сквозь густую завесу пыли. "Мимо, – подумал он рассеянно. – Ракеты не попали в цель, но были очень близки к ней". Он помотал головой, словно стряхивая с себя наваждение, с трудом встал и, пошатываясь, сделал несколько шагов к тому месту, где лежал Армстронг. Потормошив его, он прокричал ему в ухо:

– Быстро к грузовику! Надо выбираться отсюда. Во второй раз он не промахнется.

Армстронг приподнял голову и непонимающе уставился на О'Хару, который, показывая на грузовик, руками покрутил в воздухе воображаемое рулевое колесо. Он поднялся и направился за О'Харой, все еще оглушенный взрывом.

О'Хара крикнул Бенедетте:

– Быстро в грузовик! – и передал ей автомат.

С ее помощью он влез в кузов и лег рядом с мисс Понски. Снаружи послышалось буханье новых взрывов.

Армстронг вскарабкался в кабину и приказал сидевшему там Агиляру опуститься на пол. Подталкивая его одной рукой, другой включил зажигание. Стартер взвизгнул и противно завыл. Он давил и давил на педаль, и когда был уже близок к отчаянию, мотор закашлял и заурчал.

Поставив рычаг на заднюю передачу, он посмотрел назад и отжал сцепление. Грузовик дрогнул и, царапая бортом стену, пополз назад. Судя по всему, рулевое управление все же было в порядке, и он старался держать машину на прямой линии к выходу из туннеля. За метр до него остановился, готовясь к прорыву наружу.

Бенедетта до боли в пальцах сжимала непривычный для нее автомат и, сидя на корточках у заднего борта, готовилась к бою. О'Хара, зная, что в случае необходимости он не сможет быстро подняться, заранее сел, держа в руке пистолет. Мисс Понски была в блаженном неведении того, что происходит. Она что-то бормотала, но когда грузовик при выезде из туннеля сильно качнуло, она замолчала.

О'Хара ожидал, что их встретит плотный винтовочный огонь, но снаружи все было тихо. Он огляделся и в потрясении замигал глазами, ничего не понимая. Картина, которая предстала его взору, была знакома, но сейчас он никак не ожидал увидеть нечто подобное. Сараи и грузовики все были разбиты в щепки, кругом валялись тела убитых и раненых. Лишь двое людей шатались, как пьяные, и, явно ничего не соображая, брели неизвестно куда. Он оценил обстановку с точки зрения профессионала и понял, что самолет выпустил восемь ракет по данной цели и напрочь уничтожил все.

– Армстронг! – закричал он что есть мочи. – Выбираемся отсюда к дьяволу! Поскорее, пока есть возможность! – и, обращаясь к Бенедетте, сказал: Один из этих ребят-истребителей допустил, вероятно ошибку и ударил по своим. Достанется ему, когда вернется на базу.

Армстронг одной рукой выбил остатки ветрового стекла, чтобы иметь возможность смотреть вперед, развернул грузовик и направил его вперед мимо разрушенных сараев. С трудом оторвав глаза от ужасного зрелища, он целиком сосредоточился на управлении незнакомой громоздкой машиной, тем более что горная дорога с ее многочисленными крутыми поворотами была опасной. Через некоторое время над их головами послышался рев авиационной турбины, и он сжался, ожидая новой атаки. Однако ее не последовало – самолет, пролетев низко над ними, скрылся вдали.

Форестер сверху увидел движущийся грузовик. "Один из них еще остался", – с удивлением подумал он и начал пикировать, держа палец на орудийной кнопке. В последний момент он заметил в кузове женщину с развевающимися волосами и быстро убрал палец. "Боже мой, – воскликнул он, – это же Бенедетта, они раздобыли себе грузовик!"

Он вывел машину на крутой подъем и огляделся. Где-то был еще третий истребитель, но пока его не было видно, и он сильно надеялся на то, что летчик просто струсил и удрал. Это было бы весьма кстати, потому что он уже начал чувствовать какую-то странную, растекающуюся по всему телу истому, – действие стимулятора доктора Грудера, кажется, начало подходить к концу. Возобновилась боль в груди.

О'Хара смотрел на кружащий истребитель.

– Что-то я не понимаю этого парня, – сказал он. – Он же знает, что мы здесь, и ничего не предпринимает. – Он поморщился при очередном толчке машины. – Нам все-таки надо быть готовыми к тому, чтобы быстро покинуть грузовик, если он вздумает атаковать нас. Бенедетта, спросите Армстронга, как нам остановить его в случае необходимости.

Бенедетта пробралась к кабине и, свесившись к открытому боковому окну, прокричала:

– Нас, возможно, будут атаковать с воздуха! Как нам остановить вас?

Армстронг притормозил перед очередным крутым поворотом.

– Колотите по кабине что есть мочи, я сразу же остановлюсь. Нам все равно придется остановиться перед лагерем. Там может быть засада.

Бенедетта передала все О'Харе, и он кивнул в ответ.

– Жаль, что не могу сейчас работать с этой штучкой! – сказал он, показывая на автомат. – Если тебе придется стрелять, держи его крепче и дави его вниз. Он брыкается, как необъезженный жеребчик, и ты можешь пустить всю очередь в небо.

Он посмотрел на Бенедетту. Ветер развевал ее длинные черные волосы, трепал платье, плотно облегающее ее фигуру. На коленях у нее был автомат, и она, запрокинув голову, вглядывалась в небо. "Бог мой, – • подумал он с восхищением, – это же просто какая-то амазонка! Она выглядит, словно на рекламных плакатах, призывающих записываться в армию!" Ему вспомнилось предложение Агиляра о работе в авиации, и вдруг он почувствовал необъяснимую уверенность в том, что весь этот кошмар скоро кончится и кончится очень удачно для них.

Бенедетта вскинула руку и голосом, полным отчаяния, закричала:

– Еще один, еще один самолет!

О'Хара посмотрел наверх и увидел, как закладывает вираж еще один истребитель, а другой поднимается вверх, чтобы приблизиться к нему. Бенедетта проговорила с горечью:

– Как же они любят охотиться стаями. Даже если знают, что их противник безоружен.

Но О'Хара, внимательно наблюдавший за маневрами самолетов, оценил ситуацию совсем иначе.

– По-моему, они собираются вступить в поединок между собой, – сказал он с удивлением. – Сейчас каждый старается занять лучшую позицию для боя. Боже! Они действительно атакуют друг друга! – закричал он, когда до них донеслись резкие очереди автоматических пушек.

Форестер уже находился в какой-то полудреме и чуть было не попал под удар неприятеля. Он заметил его самолет, когда тот оказался в опасной близости, и сделал отчаянную попытку уйти вверх. Раздались выстрелы, самолет Форестера содрогнулся, и на его крыле, словно по волшебству, появилась большая рваная пробоина. Ему все же удалось увернуться от залпа, и он продолжал набирать высоту.

Внизу О'Хара возбужденно кричал, колотя кулаками по крыше кабины:

– Форестер и Родэ пришли-таки через горы! Наверняка прошли!

Грузовик резко остановился, из кабины, как испуганный кролик, вылетел Армстронг и бросился к обочине. С другой стороны медленно слез Агиляр и пошел к камням. Но, услышав крики в кузове, остановился и стал смотреть в небо, где дрались два истребителя.

Бой постепенно смещался к западу, и вскоре оба самолета скрылись за горы, оставив в синем небе белые, быстро тающие полоски.

Армстронг вернулся к грузовику.

– Что за черт! Что вообще происходит? – с некоторым раздражением спросил он. – Когда вы стали дубасить по кабине, я перепугался до смерти.

– А черт его знает! – ответил О'Хара. – Но такое впечатление, что некоторые из этих самолетов на нашей стороне. Вон пара сейчас дерется. – Он показал рукой в небо. – Смотрите, они возвращаются.

Два истребителя теперь шли ниже, один преследовал другого. На крыльях заднего замелькали вспышки орудийных выстрелов, передний вдруг выпустил шлейф жирного черного дыма и резко пошел вниз. От него отделился маленький черный комок. Летчик катапультировался.

– Все, – сказал О'Хара. – Вышел из игры.

Агиляр внимательно наблюдал за происходящим. Когда победитель стал по широкой дуге делать разворот, он с тревогой в голосе сказал:

– Все это хорошо, но кто же все-таки взял верх?

– Всем выходить из грузовика, – скомандовал О'Хара. – Армстронг, помогите Бенедетте снять Дженни.

Но было уже поздно. Самолет появился над их головами, медленно покачивая крыльями. О'Хара, здоровой рукой поддерживавший голову мисс Понски, с шумом выдохнул из себя воздух.

– Кажется, наша сторона победила, – сказал он. – Но хотелось бы знать, кто же такой – эта наша сторона, черт возьми! – Он посмотрел на вновь возвращающийся истребитель. – Это не может быть Форестер. Это невероятно. А жаль. Он так хотел стать асом, сбить свой пятый самолет.

Истребитель нырнул немного ниже, потом повернул и направился в сторону лагеря. Вскоре оттуда послышалась пушечная стрельба.

– Все в машину! – скомандовал О'Хара. – Он стреляет по лагерю. Мы можем спокойно направляться туда.

Армстронг, садитесь за руль и не останавливайтесь, пока мыне окажемся на другом берегу. – Он вдруг рассмеялся. – Похоже, что мы теперь имеем прикрытие с воздуха.

Наверху Форестер видел, как грузовик подошел к мосту и медленно проехал по нему. Видимо, там было ветрено, так как мост дрожал и раскачивался. Впрочем, может быть, это был обман зрения. Глаза его безумно устали, все тело словно налилось свинцом, и сильная боль пронизывала его. Он посмотрел на приборы. Горючего оставалось мало, надо было где-то садиться, и ему оставалось только надеяться, что он, несмотря на свое состояние, сможет приземлиться в целости и сохранности.

Последний раз пролетев над мостом и убедившись, что внизу все в порядке, он направился дальше вдоль дороги и через несколько минут увидел группу машин. Некоторые из них были под знаком Красного Креста. "Ну вот и хорошо", – подумал он и стал высматривать подходящее для посадки место.

Агиляр заметил, что лицо Армстронга явно просветлело, когда колеса грузовика сошли с моста и оказались на твердой почве по другую сторону реки. "Отличные ребята, – подумал он". А сколько замечательных людей погибло – Кофлины, сеньор Виллис. Мисс Понски тяжело ранена, а О'Хара? Но с О'Харой все образуется! Бенедетта уж постарается, можно быть уверенным. Он улыбнулся, думая о них, об их счастливых годах, которые еще впереди. А другие! Мигель и двое американцев – Форестер и Пибоди. Кордильера не забудет их, наградит всех, даже Пибоди, но в особенности – Мигеля Родэ.

О том, что случилось с Пибоди и с Родэ, он узнает много позже.

О'Хара посмотрел на мисс Понски.

– Она поправится? – спросил он.

– Рана не воспалилась, она не так уж опасна, как твоя, Тим. Вам обоим придется лечь в госпиталь. – Бенедетта помолчала. – Что ты собираешься делать дальше?

– Наверное, вернусь в Сан-Кроче, подам Филсону заявление об уходе. Ущипну его за нос. Нет, пожалуй, не буду. Он даже этого не заслуживает.

– Значит, ты собираешься уехать в Англию? – ее голос звучал уныло.

О'Хара улыбнулся.

– Будущий президент одной южноамериканской страны предложил мне интересную работу. Я думаю, что смогу из-за этого задержаться. Конечно, если зарплата меня устроит.

Он охнул, когда Бенедетта внезапно прильнула к нему.

– Тише! Осторожнее – плечо! И брось ты этот дурацкий автомат, не дай Бог случайно выстрелит.

Армстронг, ведя машину, бормотал вполголоса. Агиляр, недоверчиво поглядев на него, спросил:

– Вы что-то говорите, сеньор?

Армстронг рассмеялся.

– Да, насчет одной средневековой битвы. Довольно известной. Там шансы того, кто победил, вначале были ничтожны. У Шекспира есть об этом, я стараюсь вспомнить. Вообще-то я его недолюбливаю. Много неточностей в деталях. Но общий дух он, впрочем, схватил удачно. Это звучит примерно так. – Он откашлялся и начал декламировать:

Да, тот кто этот день переживет, жить будет долго.

И каждый год, в его канун друзей собрав на угощенье,

Он будет говорить: "Ведь завтра день святого Криспина".

И, отвернув рукав, покажет свои шрамы и добавит:

"День Криспина – тогда я ранен был".

Забывчивы обычно старики, и он забудет все,

– Лишь этот день все ярче будет в памяти сверкать

И подвиги, какие совершил тогда он.

Нас мало, тех счастливцев, мало, и братьями себя мы называем.

Он замолчал. Несколько минут спустя сказал с усмешкой:

– Я думаю, что Дженни Понски будет учить этот отрывок со своими учениками с особым удовольствием. Как вы думаете, она будет засучивать рукав, чтобы показать шрамы?

Оба счастливо улыбнулись.

Машина, кренясь на ухабах, мчалась по дороге навстречу свободе!