Высокая цитадель

– Послушайте, – сказал О'Хара. – Знаете, что я думаю? Я думаю, что вот я, стоящий здесь перед вами, погибший человек. У нас нет ни малейшей надежды помешать этим негодяям пересечь реку. Мы можем только задержать их, но не остановить. И, когда они перейдут по мосту сюда, они устроят настоящую охоту за нами и перережут нас, как поросят. Вот почему я считаю себя уже погибшим. Я не могу сказать, что мне как-то особенно нравится Агиляр, но он нужен коммунистам, и я готов выступить на его защиту, поэтому я так забочусь о нем.

Виллис побледнел, как полотно.

– А что же Форестер и Родэ?

– Я считаю, что и они погибли, – холодно отрезал О'Хара. – Вы представляете себе хоть сколько-нибудь, что там такое, наверху? Знаете, Виллис, я возил альпинистов с их оборудованием – две американские группы, одну немецкую. И при всей их экипировке они, как правило, не достигали своих целей – в трех случаях из четырех. – Он махнул рукой в сторону гор. – Половина этих вершин даже не имеет названий, настолько они недоступны.

Армстронг не выдержал:

– Что-то уж больно мрачная картина у вас получается, О'Хара.

– Но это правдивая картина, не так ли?

– Боюсь, что да, – сокрушенно согласился Армстронг.

О'Хара нетерпеливо покачал головой.

– Знаете что, мы только зря теряем время. Давайте-ка доставим это сооружение вниз. – И он отошел, оставив Виллиса, в недоумении смотрящего ему вслед.

II

Спустить вниз требуше оказалось не так трудно, как вначале думал О'Хара. Виллис хорошо потрудился, чтобы поставить его для транспортировки на колеса, и весь путь занял у них только три часа. Главной проблемой было выруливание неуклюжей машины на крутых поворотах серпантинной дороги. На каждом повороте ему казалось, что вот-вот появится мисс Понски с сообщением о наступлении коммунистов, но все было спокойно, и за это время до них не донеслось ни единого винтовочного выстрела. "Быть может, у них не хватает боеприпасов, – подумал О'Хара. – Во всяком случае, беспорядочного огня, который можно вести с того берега все это время, сегодня не было".

Они подкатили требуше к месту, указанному Виллисом, в стороне от дороги. О'Хара сказал отрешенным голосом:

– Бенедетта, пойдите смените Дженни и пришлите ее сюда.

Она взглянула на него с удивлением, но он уже отвернулся, чтобы помочь Виллису и Армстронгу перемонтировать требуше. Они собирались соорудить его на небольшом возвышении, чтобы путь короткого плеча, на который будет падать вес, был большим.

Подошла мисс Понски и сообщила, что у моста ничего нового не произошло. Он, немного помолчав, спросил:

– Слышали ли вы шум грузовиков?

– Нет, с тех пор, как увезли джип, не слышала.

– Видимо, мы ударили по ним сильнее, чем нам показалось.

– Как вы думаете, они еще там?

– Да, конечно, – воскликнула она. – У меня у самой была такая же мысль. И я решила проверить. – Она зарделась. – Я надела мою шляпку на палку и помахала ею. Я видела такое в кинофильмах.

Он улыбнулся.

– Ну и что, пробили они ее?

– Нет, но были близки к тому.

– Вы делаете успехи, Дженни.

– Вы, должно быть, проголодались. Я приготовлю поесть... – Ее губы дрожали. – Знаете, я так развлеклась... – Она повернулась и отошла, оставив его в состоянии некоторого потрясения. "Развлеклась!" Ничего себе!

Сборка требуше продолжалась часа два. Когда работа подошла к концу, Армстронг, перепачканный, но счастливый, сказал:

– Ну вот. Никогда не думал, что увижу это орудие в действии. – Он обратился к О'Харе. – Когда я изготавливал чертеж для Виллиса, ко мне подошел Форестер и спросил, не готовлю ли я весы правосудия. Я сказал, да. Он, наверное, счел меня сумасшедшим, но на самом деле он был недалек от истины.

Он закрыл глаза и продекламировал, словно читал статью словаря:

– От латинского "требушетум", старофранцузское "требуше". Пара весов, взвешивание. – Он открыл глаза и протянул руку к машине. – Видите сходство?

О'Хара видел. Требуше действительно выглядел как весы-коромысло, только одно плечо было больше другого. Он спросил:

– Эта штука сильно брыкается? Какова отдача?

– Она почти незаметна, поглощается землей.

О'Хара еще раз посмотрел на всю эту сумасшедшую систему веревок и блоков.

– Вопрос теперь состоит в том, будет ли это животное работать?

В голосе Виллиса чувствовалось раздражение:

– Ну, разумеется. Давайте попробуем. – И показал на большой камень размером с человеческую голову.

– Хорошо, – сказал О'Хара. – Давайте пульнем. Что надо делать?

– Сначала надо изо всех сил потянуть за эту веревку.

Веревка через трехчастный блок соединялась с концом длинного плеча. В то время как Виллис и О'Хара тянули, длинная балка пошла вниз, а короткая, на конце которой был укреплен груз, вверх. Грузом было старое ржавое ведро, наполненное камнями. Когда длинная балка коснулась земли, Армстронг дернул за какой-то рычаг, и на нее опустилось деревянное блокирующее устройство, прижавшее ее к земле. Виллис нагнулся, поднял камень и положил его на диск автомобильного колпака, служившего снарядоприемником.

– Мы готовы, – объявил он. – Я уже сориентировал эту штуку в общем направлении на мост. Надо послать кого-нибудь туда вниз, чтобы оценить результат выстрела.

– Я пойду, – сказал О'Хара. Он спустился туда, где лежала Бенедетта, и опустился рядом с ней. – Они собираются запустить эту машину, – сказал он.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на требуше.

– Неужели что-нибудь получится?

– Посмотрим. – Он состроил гримасу. – В чем я наверняка уверен, так это в том, что мы ведем войну черт знает чем.

– Мы готовы! – прокричал Армстронг.

О'Хара сделал отмашку, и Армстронг дернул за рычаг спуска. Вес полетел вниз, а длинное плечо взметнулось кверху. Ведро с грохотом бухнулось о землю, и О'Хара увидел, как камень помчался по дуге над его головой. Он долго был в воздухе, набрал большую высоту и с верхней точки траектории стал падать, с каждым мгновением стремительно набирая скорость. Он упал на той стороне моста, далеко за дорогой и сожженным грузовиком, на склоне горы. На месте, где он грохнулся о землю, вырос фонтан пыли.

– Господи! – прошептал О'Хара. – Вот это дальность! – Он отполз назад и подбежал к требуше. – Перелет тридцать ярдов, пятнадцать – вправо. Сколько весил этот камень?

– Около тридцати фунтов, – моментально ответил Виллис. – Нужно побольше? – Он навалился на требуше. – Подвинем его немного вправо.

На другом берегу раздались голоса и несколько одиночных выстрелов. Засмеявшись, О'Хара хлопнул Армстронга по спине.

– Поздравляю с успехом! – проревел он. – Мы разнесем этот мост в щепки.

Это, однако, оказалось не таким уж легким делом. Целый час ушел на то, чтобы сделать шесть первых выстрелов, и ни один из них не попал в цель. Следующие два прошли совсем близко, а третий задел один из канатов, отчего мост зашатался из стороны в сторону.

Странным было то, что никакой осмысленной реакции со стороны врага не было. Было много беготни и стрельбы после каждого выстрела, но толкового ничего не сделано. "С другой стороны, чем они могут ответить? – подумал О'Хара. – Камень в полете уже ничем не остановишь".

– Почему мы не можем так долго пристреляться? Что с этой чертовой машиной? – раздраженно спросил он.

Армстронг ответил спокойно.

– Требуше вообще не очень точное оружие. В теории я это знал, а теперь вижу и на практике. Действительно, разброс имеет место.

Виллис выглядел встревоженным.

– Метательное плечо немного вихляет, – начал объяснять он. – Мы не могли закрепить его прочнее. Потом у нас нет стандартных снарядов. От этого то недолет, то перелет. А из-за вихляния они разлетаются вправо-влево.

– Можно что-нибудь с этим сделать?

Виллис покачал головой.

– Подошла бы стальная балка, – сказал он иронически.

– Нужно найти способ нахождения стандартного веса.

Тогда изобретательный Виллис соорудил нечто вроде грубых весов, которые, как он сказал, смогут уравнивать камни с каким-нибудь одним с точностью до половины фунта. И они начали снова. Через четыре выстрела им удалось сделать их лучший выстрел.

Требуше заскрежетал, ведро грохнулось о землю, вздымая кучу пыли, балка взметнулась вверх, и камень взвился в небо, забирая все выше и выше. Над головой О'Хары он достиг своей высшей точки и начал падать, стремясь па этот раз к цели.

– Ну же, ну! – проговорил О'Хара в нетерпении. – Кажется, теперь он должен бабахнуть куда надо.

О'Хара затаил дыхание. Камень под воздействием силы тяжести летел быстрее и быстрее. Он пролетел между тяговыми канатами моста и, к ужасу О'Хары, прошел точно сквозь проем в середине и скрылся в кипящей воде, вызвав столб брызг, оросивших нижнюю поверхность досок.

– Боже всемогущий! – вскричал О'Хара. – Такой прекрасный выстрел и какая досада – не по мишени!

Но в то же время он вдруг ощутил, что слова, которые он говорил Виллису в лагере, могут оказаться и неправдой. Нет, он не был еще мертвецом, и враг не пройдет через мост – у них появился хороший шанс на успешную борьбу. По мере того как росла в нем надежда, что-то сжималось у него в груди. Когда же надежды не было, нервная система была в порядке и готовности, но появившаяся возможность выжить сделала саму жизнь более ценной, с ней труднее было бы расстаться, и О'Хара немного занервничал. Человек, считающий себя уже мертвым, не боится умереть, страх приходит только с надеждой.

Он пошел обратно к требуше.

– Ну вы и артиллерист, черт возьми! – сказал он Виллису с горькой иронией.

Тот вспыхнул:

– Что вы имеете в виду?

– То и имею, что сказал, – какой вы прекрасный артиллерист. Последний выстрел был замечательным. К сожалению, в этот момент там не оказалось моста. Камень прошел через проем.

Виллис усмехнулся и был, кажется, доволен.

– Что ж, кажется, мы пристрелялись.

– Давайте продолжать, – сказал О'Хара.

Требуше, содрогаясь и стуча, метал каменные бомбы весь оставшийся день. Они работали, как рабы, натягивая веревки, поднося камни, взвешивая их на весах, которыми заведовала мисс Понски. Постепенно им пришлось довольно точно научиться определять вес камня на глазок – тащить сорокафунтовый камень на пару сотен ярдов только для того, чтобы мисс Понски его забраковала, было занятием не из веселых.

О'Хара все время поглядывал на часы и регистрировал выстрелы и их частоту. Он обнаружил, что за два часа скорострельность возросла до двенадцати камней в час. Попаданий было семь – одно в час. Сам О'Хара видел лишь два из них, но этого было достаточно, чтобы убедиться в том, что мост не мог выдержать долго такой бомбардировки. К сожалению, удары по нему шли вразброс – бить в одну точку было бы лучше, но все же проем увеличился на две доски, и несколько досок надломилось. Конечно, это не могло помешать человеку перебраться по мосту пешком, но на автомобиле сделать это вряд ли кто-нибудь рискнул.

Он был удовлетворен главным образом тем, что противник бессилен сейчас что-нибудь предпринять. Действительно, предотвратить постепенное размолачивание моста в щепки мог бы только минометный огонь по требуше. Сначала с той стороны раздавались винтовочные выстрелы, но вскоре и они прекратились. Теперь там были слышны одни лишь крики – радостные возгласы, когда камень пролетал мимо, и раздосадованные стоны, когда удар приходился по мосту.

За полчаса до наступления темноты к О'Харе подошел Виллис и сказал:

– Мы не можем так мучить это животное. Оно уже еле на ногах стоит и может развалиться на куски. Еще два-три выстрела, и ему придет конец.

О'Хара выругался и посмотрел на стоящую перед ним серую фигуру – Виллис был с головы до ног покрыт пылью.

– А я надеялся, что мы сможем заниматься этим всю ночь, чтобы к утру от моста ничего не осталось.

– Нет, мы не сможем, – без лукавства сказал Виллис. – Требуше сильно расшатался, в одной из балок появилась трещина. Если мы не отремонтируем машину, она развалится и превратится в груду хлама, из которого и возникла.

О'Хара почувствовал в себе прилив бессильной злобы. Он резко повернулся и сделал несколько шагов, но тут же вернулся.

– Вы можете поправить дело?

– Я могу попытаться, – сказал Виллис. – Надо посмотреть.

– Не надо пытаться, не надо смотреть, надо сделать! – рявкнул О'Хара и зашагал прочь не оборачиваясь.

III

Ночь. Луна окружена туманной дымкой, но О'Хара все же без особого труда лавировал между камнями. Наконец он нашел укромное местечко и сел, привалившись спиной к скале. Перед ним был плоский камень, на который он осторожно поставил бутылку. В ее глубине мерцал тусклый отблеск лунного света, словно там хранилась перламутровая жемчужина.

Он долго смотрел на нее. Он страшно устал, в последнее время спал урывками, и напряжение этих дней сказывалось. Правда, теперь на ночное дежурство становились также мисс Понски и Бенедетта, так что стало немного полегче. Вблизи моста Виллис и Армстронг возились с требуше. О'Хара сначала решил пойти и помочь им, но передумал. "Ну его к черту! – пронеслось у него в голове. – Может же О'Хара хоть час уделить самому себе!"

Противник – этот странно безликий противник – раздобыл еще один джип. Его подогнали к мосту, и он теперь вновь был освещен. Они явно не хотели, чтобы в ночное время кто-нибудь подобрался к мосту и поджег его. О'Хара никак не мог понять, чего они там ждут. Прошло уже два дня, как был сожжен грузовик, а никаких наступательных действий на том берегу не предпринимали, если не считать бесполезной и беспорядочной винтовочной стрельбы. "Что-то они все же готовят, – подумал он. Это, видимо, окажется сюрпризом".

О'Хара задумчиво разглядывал бутылку. Форестер и Родэ к утру будут уже на пути из рудника к перевалу.

Интересно все-таки, удастся ли им пройти? Он был честным в разговоре с Виллисом: он действительно сомневался в том, что есть хоть какая-то надежда на них. Если они не перейдут на ту сторону, а может, даже если и перейдут, – противник одержит победу. Бог войны – на его стороне, потому что там народ.

Протяжно вздохнув, он взял бутылку, откупорил ее, сдаваясь на милость сидевшим у него в душе бесам.

IV

Мисс Понски сказала:

– Вы знаете, мне все это нравится. Правда.

Бенедетта посмотрела на нее с беспокойством.

– Нравится?

– Да, нравится, – повторила мисс Понски с удовлетворением. – Я никогда не думала, что мне выпадут такие приключения.

Бенедетта сказала осторожно:

– Вы знаете, что нас всех могут убить?

– Да, дитя мое. Я знаю. Но теперь знаю, почему мужчины воюют. По той же причине они любят игры. Только на войне ставка более высока – их собственные жизни. Это придает переживаниям определенную остроту. – Она плотнее запахнула пальто и улыбнулась. – Я учительствую в школе уже тридцать лет. И я знаю, что обычно думают об училках – они скучны, ворчливы, прозаичны. Но я такой никогда не была. Пожалуй, я была слишком романтична, в ущерб себе. Я рассматривала жизнь через призму старинных легенд, исторических романов, а она ведь совсем другая. Однажды я встретила человека... – Бенедетта молча слушала, не желая прерывать эти удивительные откровения. Мисс Понски запнулась и затем взяла себя в руки. – В общем, вот такой я и была – романтической девушкой, постепенно взрослевшей, продвигавшейся по службе. Я стала старшим учителем – своего рода драконом для школьников. Но в свое свободное время я по-прежнему чувствовала себя немного романтиком. Я, кстати, неплохо фехтовала, когда была помоложе, а позже стала упражняться в стрельбе из лука. Но мне всегда хотелось быть мужчиной, уехать куда-нибудь, испытать острые чувства от приключений. Мужчины все же намного свободнее нас, знаете ли. Я почти оставила все свои надежды, когда случилось все это. – Ее лицо расплылось в счастливой улыбке. – И вот сейчас, когда мне уже почти пятьдесят пять, я попала в такую отчаянную переделку. Я знаю, что меня могут убить, но это стоит того. Я за многое вознаграждена.

Бенедетта в недоумении смотрела на нее. То, что происходило с ними, угрожало разрушить все надежды ее дяди на будущее страны, а мисс Понски видела все в романтическом свете какого-нибудь романа Стивенсона, как пряную приправу к ее пресной жизни. Совсем недавно она была в состоянии паники, когда ей пришлось убить человека, а теперь, когда руки ее уже окрасились кровью, ее взгляд на человеческую жизнь изменился. И теперь, когда или если она вернется домой, в свой любимый, безопасный Саутбридж, он ей будет казаться слегка нереальным, а реальностью будут мрачные склоны гор, над которыми витает смерть, и чувство скоротечности жизни оттого, что опасность заставила сильнее биться в жилах ее старую девичью кровь.

– Но я что-то разболталась, – проговорила быстро мисс Понски. – Пойду к мосту. Я обещала мистеру О'Харе. Такой мужественный молодой человек, не правда ли? Но временами он выглядит таким печальным.

– Я думаю, что он несчастлив, – тихо ответила Бенедетта.

Мисс Понски важно кивнула в знак согласия.

– В его жизни было большое горе, – сказала она.

И Бенедетте стало ясно, что она видит О'Хару в качестве мрачного байронического типа, соответствующего тому мифу, в котором она жила. "Но он же не такой, – воскликнула она про себя. – Он нормальный человек из плоти и крови и глупый, конечно, потому что не хочет, чтобы ему кто-нибудь помогал, чтобы кто-то разделил его переживания". Она думала о том, что произошло с ними в лагере, о его поцелуе, о том, как он взволновал ее, и о том, как он стал необъяснимо холоден к ней после этого. Если он не хочет никому отдавать частицы своей души, то такой человек – не для нее, но ей так хотелось в этом ошибиться.

Мисс Понски подошла к выходу из убежища.

– Смотрите, какой туман! – воскликнула она. – Надо быть еще более внимательными на дежурстве.

Бенедетта отрешенно сказала:

– Я спущусь через два часа.

– Хорошо! – жизнерадостно отозвалась мисс Понски и застучала каблучками по камням на пути к мосту.

Некоторое время Бенедетта сидела молча и штопала прореху в своем пальто. Иголку она всегда носила с собой, воткнутой во внутренний карман своей сумочки. Закончив эту небольшую домашнюю работу, она подумала, что рубаха у Тима тоже порвана и она смогла бы заштопать ее.

Он был мрачен и отчужден за ужином и после сразу же ушел вдоль берега вправо от моста. Что-то было у него на уме, но она не остановила его, а только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь она накинула пальто, вышла из убежища и направилась на его поиски, осторожно обходя камни.

Она нашла его неожиданно по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и напевает какой-то мотив. Бутылка была уже наполовину пуста.

Заметив ее, он повернулся и протянул ей бутылку.

– Выпейте, это полезно для здоровья. – Он говорил хрипловато и невнятно.

– Нет, спасибо, Тим. – Она села рядом. – У вас порвана рубашка. Я ее заштопаю, пойдемте в убежище.

– Ах, маленькая женщина, дом в пещере – это прекрасно. – Он невесело рассмеялся.

Она показала на бутылку.

– Вы думаете, сейчас это так необходимо?

– Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, все равно мы все умрем. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.

Она взяла ее и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздраженным тоном:

– Для чего это вы сделали, черт возьми?

– Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.

– Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдернул руку. – Черт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.

Она увидела, как из пальца действительно текла черная в лунном свете кровь.

– Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.

О'Хара разразился хохотом.

– Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает все, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.

Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на ее темную головку и сказал:

– Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришел я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, все это чепуха.

– Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.

Он взял ее за подбородок, поднял ее лицо, посмотрел в глаза:

– Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведете борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во все. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.

Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:

– Мы можем попытаться.

– Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют.

– Я в это не верю, – сказала она.

Он коротко засмеялся.

– Неужели? А что же мы здесь делаем, черт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.

Она ничего не ответила. Он обнял ее одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повел вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на нее, потирая щеку, с выражением полного недоумения.

Она закричала:

– Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам все время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.

– Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, пораженный ее презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем ее сострадание.

– Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаетесь легко слабоволию. Вы все время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.

– Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.

– Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжет. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?

Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нем надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.

Он сказал придушенным голосом:

– Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.

– Коммунистам?

Он кивнул.

– Что они вам сделали?

И он рассказал ей все – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.

– Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.

Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по ее щекам текли слезы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.

– Все хорошо, – приговаривала она. – Теперь все хорошо, Тим.

Он был опустошен и благодатно облегчен от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всем другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало ее. Она не знала, что ей делать дальше.

Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:

– Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.

Он с трудом улыбнулся.

– Вы были правы, я вел себя как законченный негодяй.

– У вас были на то свои причины.

– Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.

Она осторожно сказала:

– Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определенную проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.

О'Хара вздохнул.

– Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришел в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.

– Лучше всего было бы помочь ему.

Он кивнул.

– Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул ее от себя. Ему казалось, что никакая женщина, узнавшая то, о чем он рассказал, не сможет его полюбить. Но Бенедетта широко улыбнулась, и он с облегчением понял, что все будет хорошо.

– Пошли, – сказала она. – Я пойду с тобой до убежища. – Она чувствовала, что в ее груди поднимается волна огромного, беспричинного счастья. Она теперь знала, что ошибалась, когда думала, что Тим не для нее. Нет, это был человек, с которым она была готова разделить собственную жизнь до конца своих дней.

Она поцеловала его, и они разошлись неподалеку от убежища. Когда его темная фигура почти скрылась за камнями, она вдруг вспомнила о его порванной рубашке и крикнула:

– А когда же заштопать дырку?!

– Завтра! – почти весело крикнул он в ответ и зашагал туда, где не покладая рук работал Виллис.

V

Рассвет был туманным, но поднявшееся солнце быстро сожгло серую пелену. Они провели утреннее совещание у требуше, чтобы решить, что же делать дальше.

– Что вы думаете? – спросил О'Хара у Виллиса. – Сколько еще времени нужно, чтобы починить эту штуку?

Армстронг, закусив мундштук трубки, с интересом посмотрел на О'Хару. С этим человеком явно что-то произошло, что-то хорошее. Он бросил взор туда, где находилась на дежурстве Бенедетта. Она невероятно сияла в это утро. Казалось, от нее исходили почти видимые лучи света. Армстронг улыбнулся – эти двое были просто неприлично счастливы.

Виллис сказал:

– Сейчас работа пойдет побыстрее. Теперь мы хотя бы видим, что делаем. Еще часика два. – Его лицо выглядело похудевшим и уставшим.

– Давайте продолжим, – сказал О'Хара.

Он хотел что-то добавить, но вдруг замер, наклонив голову. Через несколько секунд Армстронг понял, к чему прислушивался О'Хара, – это было завывание стремительно приближавшегося реактивного самолета.

Он появился совершенно внезапно в бреющем полете над руслом реки. Звук его быстро вырос до рева, потом пробежала его тень, и он, пронесясь над их головами, круто взял вверх и влево. Виллис завопил:

– Нас нашли, они нашли нас! – И он начал подпрыгивать и возбужденно размахивать руками.

– Это "Сейбр"! – прокричал О'Хара. – Он возвращается.

Они наблюдали за тем, как самолет дополз до высшей точки разворота и пошел на них по плавной линии. Мисс Понски начала кричать изо всех сил, делая руками знаки летчику, но О'Хара вдруг напрягся:

– Мне это что-то не нравится. Ну-ка все – врассыпную и в укрытие!

Он знал эту тактику по войне в Корее – в поведении летчика были все признаки подготовки к штурмовой атаке.

Они разбежались в разные стороны, как цыплята при виде коршуна, и снова самолет промчался над ними, но пулеметной очереди не последовало – лишь затихающий вдали рев. Еще дважды он совершал этот маневр, заставляя трепетать жесткие стебли травы под напором воздушной волны. И затем, взлетев почти вертикально вверх, он пошел на запад через горы.

Они выбрались из укрытий и, сгрудившись, долго смотрели на вершины гор. Первым очутился Виллис.

– Черт бы вас побрал! – набросился он на О'Хару. – Зачем вы заставили нас спрятаться? Этот самолет, наверное, искал нас.

– Вы так думаете? – с иронией сказал О'Хара. – Бенедетта, есть у Кордильеры "Сейбры" в военно-воздушных войсках?

– Это был истребитель, – сказала она. – Но не знаю, из какой эскадрильи.

– Я не успел разглядеть знаки, – сказал О'Хара. – Кто-нибудь их заметил?

Оказалось, что никто.