1

Большая кальдера вулкана – Аскья – прекрасное место, но только не в бурю. Далеко внизу ветер гнал волны в кратер-ном озере, и кто-то, возможно старик Один, вынул на небе затычку, и теперь дождь падал на землю сплошной пеленой и колыхавшимся от ветра занавесом. Было невозможно спуститься к озеру до тех пор, пока не высохнет ставший скользким от дождя пепел, и поэтому я съехал с дороги, и мы остановились возле внутренней стены кратера.

Некоторых людей, я знаю, начинает бить дрожь при одной мысли о том, чтобы оказаться внутри кратера того, что в конце концов являлось живым вулканом; но Аскья последний раз громко заявил о себе в 1961 году и теперь некоторое время должен оставаться тихим, исключая возможные мелкие извержения. Если верить статистике, мы находились в полной безопасности. Я поднял верх "лендровера", увеличив внутреннюю высоту кузова, и теперь здесь на гриле жарились отбивные из молодого барашка, на сковородке потрескивала яичница, и мы, оставаясь сухими, пребывали в тепле и комфорте.

Пока Элин жарила яичницу, я проверил ситуацию с горючим. В баке оставалось шестнадцать галлонов, и еще восемнадцать галлонов хранилось в четырех канистрах – достаточно для того, чтобы проехать шестьсот миль по хорошим дорогам. Но хорошие дороги здесь полностью отсутствовали, и в Обиггдире галлона нам в лучшем случае хватит на десять миль. Постоянные изменения уклона поверхности и ее общая неровность означают частое включение нижних передач, которые жадно поглощают горючее, а ближайшая заправочная станция находилась далеко на юге. И все же, по моим расчетам, мы имели достаточно топлива, чтобы добраться до Гейзера.

Жестом фокусника Элин извлекла из холодильника две банки "карлсберга", и я, испытывая к ней глубокую благодарность, наполнил свой стакан. Глядя на то, как она поливает топленым жиром яичницу, я заметил, что ее лицо стало бледным и осунувшимся.

– Как твое плечо?

– Онемело и болит.

Этого и следовало ожидать.

– После ужина я наложу тебе новую повязку, – сказал я и выпил из своего стакана, почувствовав во рту острое покалывание холодного пива. – Мне хотелось бы, чтобы ты находилась подальше отсюда, Элин.

Она повернула голову и слабо улыбнулась.

– Но тебе не удалось этого сделать. – Ловким движением лопаточки она перебросила яичницу на тарелку... – Хотя не могу сказать, что я испытываю здесь большое удовольствие.

– Удовольствия тут не предусмотрены, – заметил я.

Она поставила тарелку передо мной.

– Почему тебя заинтересовали алкогольные пристрастия Кенникена? Это звучало бессмысленно.

– Тут следует вернуться в далекое прошлое, – сказал я.

– Совсем молодым человеком Кенникен сражался в Испании на стороне республиканцев, и после того, как война была проиграна, он на некоторое время поселился во Франции, где активно работал на Народный фронт Леона Блюма, но я думаю, уже тогда он вел двойную жизнь. Как бы то ни было, именно там он распробовал вкус кальвадоса – нормандского яблочного бренди. У нас есть соль?

Элин передала солонку.

– Как мне кажется, вскоре у него возникли проблемы с алкоголем, и он решил избавиться от них раз и навсегда, поскольку по сведениям, имеющимся в Департаменте, Кенникен не пьет. Ты слышала, что сказал Таггарт.

Элин начала резать хлеб.

– Я совсем не понимаю, в чем здесь дело, – пожаловалась она.

– Я уже приближаюсь к самому главному. Как большинство людей, у которых существуют проблемы с алкоголем, Кенникен способен не пить в течение многих месяцев, но когда дела начинают складываться неудачно и возрастает внешнее давление, он прикладывается к рюмке. И Бог свидетель, в нашей работе достаточно нервного напряжения. Но дело в том, что он тайный пьяница; я узнал об этом, только когда сблизился с ним в Швеции. Я нанес ему неожиданный визит и застал его с глазами собранными в кучу и прикованными к бутылке кальвадоса – это единственный напиток, который он признает. Он был достаточно пьян для того, чтобы рассказать мне и об этом тоже. Короче говоря, я уложил его в постель и тактично удалился, после чего он никогда мне не напоминал про этот инцидент.

Я взял кусочек хлеба и обмакнул его в яичный желток.

– Когда агент возвращается в Департамент после выполнения задания, его тщательно допрашивают различные эксперты. Так произошло и со мной, когда я вернулся из Швеции, но поскольку я поднял шум из-за того, что случилось с Джимми Биркби, допросы, возможно, были проведены не столь тщательно, как следовало, и тот факт, что Кенникен пьет, так и не попал в его досье. Как я недавно убедился, он до сих пор там отсутствует.

– Я по-прежнему ничего не понимаю, – сказала Элин беспомощно.

– Я как раз подошел к самому главному. Когда Слейд приехал повидать меня в Шотландию, он рассказал о том, каким оказался характер ранения, которое я нанес Кенникену, и пошутил по поводу того, что Кенникен скорее захочет поработать надо мною с острым ножом, чем предложить мне распить с ним бутылку кальвадоса. Откуда Слейд мог узнать про кальвадос? Он никогда не приближался к Кенникену ближе, чем на сто миль, и данный факт не указан в досье, хранящимся в Департаменте. Эта мысль долгое время сидела в моем подсознании и только сегодня днем вышла на поверхность.

Элин вздохнула.

– Это весьма шаткое доказательство.

– Ты знаешь, как в суде разбираются дела об убийстве? Доказательство, на основании которого человека могут повесить, порою бывает очень шатким. Но добавь сюда следующее – русские получили сверток, который, как они впоследствии выяснили, оказался фальшивкой. Следовало ожидать, что, узнав об этом, они придут за подлинной вещью, не так ли? Но кто пришел за ней с глазами налитыми кровью? Не кто иной, как наш приятель Слейд.

– Ты пытаешься доказать, что Слейд русский агент, – сказала Элин. – Но это невозможно себе представить. Кто несет основную ответственность за ликвидацию агентурной сети Кенникена в Швеции?

– Слейд задумал всю операцию. Он направил меня в нужном направлении, а затем нажал на курок.

Элин пожала плечами.

– Ну так что? Стал бы русский агент делать такое со своими?

– Слейд теперь большой человек, – сказал я. – Следующий за Таггартом в очень важной сфере британской разведки. Порою он даже обедает с премьер-министром – он говорил мне об этом. Насколько важно было бы для русских иметь своего человека на таком посту?

Элин посмотрела на меня так, словно я сошел с ума. Я спокойно продолжил:

– Тот, кто спланировал эту операцию, имел мозг сухой, как заплесневелая баранка, но дело сейчас совсем не в этом. Слейд находится в высшем эшелоне британской разведки, но как он туда попал? Ответ – разрушив русскую организацию в Швеции. Что более важно для русских? Сохранить свою шведскую агентурную сеть, которую при необходимости можно восстановить? Или продвинуть Слейда туда, где он теперь находится?

Я постучал по столу рукояткой ножа.

– Хы повсюду можешь столкнуться с таким же извращенным мышлением. Слейд приблизил меня к Кенникену, принеся в жертву Биркби; русские приблизили Слейда к Таггарту, принеся в жертву Кенникена и его организацию.

– Но это глупо! – воскликнула Элин. – Зачем Слейду затевать такую сложную операцию с Биркби и с тобой, когда русские и так с ним сотрудничали?

– Потому что все должно выглядеть, как следует, – сказал я. – Ход операции внимательно изучали люди с наметанным взглядом, и здесь требовалась настоящая кровь, а не томатный кетчуп – чтобы все было без обмана. Кровь обеспечил бедняга Биркби – и Кенникен добавил сюда свою долю.

Внезапная мысль поразила меня.

– Интересно, знает ли Кенникен, что произошло на самом деле? Его организация буквально взлетела под ним на воздух – несчастный не мог даже заподозрить, что хозяева предадут его, чтобы вывести Слейда на ударную позицию. – Я потер подбородок. – Неужели он до сих пор погрязает в невежестве?

– Это все теория, – сказала Элин. – В реальной жизни такого не бывает.

– Неужели? Бог ты мой, да тебе стоит только почитать опубликованные отчеты о ходе судебных разбирательств над шпионами, и ты поймешь, что в жизни порой происходят весьма забавные вещи. Ты знаешь, почему Блейк был приговорен к сорока двум годам тюрьмы?

Она покачала головой.

– Я не читала про это.

– Ты не нашла бы этого в печати, но по Департаменту ходил слух, что сорок два года тюрьмы соответствовали количеству наших агентов, пришедших к печальному концу из-за его предательства. Я не могу знать всей правды, так как он работал в другой организации, – но ты только представь себе, что способен натворить Слейд!

– Так, значит, ты никому не веришь, – сказала Элин. – Какая тяжелая у тебя жизнь!

– Все совсем не так плохо. Я верю Таггарту, до определенной степени, – и я верю Джеку Кейзу, человеку, которого встречу у Гейзера. Но Слейд – это совсем другое дело; он стал неосторожным и совершил две ошибки – одну насчет кальвадоса, а другую, когда лично пришел за свертком.

Элин иронически засмеялась.

– И ты веришь Таггарту и Кейзу только потому, что они до сих пор не совершили ошибок, как ты это называешь?

– Позволь, я изложу все немного иначе, – сказал я. – Я убил Грахама, агента британской разведки, и значит, теперь я в трудном положении. Я смогу из него выбраться, только доказав, что Слейд русский агент. Если я это сделаю, то стану героем и снова буду чист. И мне сильно помогает то, что я ненавижу Слейда всей душой.

– Но что, если ты ошибаешься?

Я вложил в свой голос всю уверенность, на которую был способен.

– Я не ошибаюсь, – сказал я, надеясь на то, что это правда. – У нас был длинный, тяжелый день, Элин; но завтра мы сможем отдохнуть. Дай мне перевязать твое плечо.

Когда я уже заканчивал накладывать повязку, она спросила:

– Как ты думаешь, что сказал Таггарт перед тем, как началась буря?

Я не хотел думать про это.

– Мне кажется, – произнес я осторожно, – он сказал, что Кенникен в Исландии.

2

Несмотря на то, что я смертельно устал после целого дня, проведенного за рулем автомобиля, спалось мне плохо. Ветер, дувший с запада через кратер Аскья, с завыванием ударялся в наш "лендровер", заставляя его покачиваться на рессорах, а тяжелые дождевые капли беспрестанно барабанили по крыше. Однажды я услышал какой-то грохот, словно упало что-то металлическое, но выбравшись наружу, не обнаружил никаких последствий и только насквозь промок, усугубив тем самым свои страдания. Наконец я провалился в тяжелый сон, разбавленный дурными сновидениями.

И все же наутро, поднявшись и оглядевшись вокруг, я почувствовал себя лучше. Солнце сияло вовсю, в водах озера отражалось темно-голубое безоблачное небо, и в чистом, промытом дождем воздухе противоположная сторона кратера казалась удаленной на какой-то километр вместо имевшихся десяти. Я набрал воды, чтобы сварить кофе, и когда он был готов нагнулся и мягко ткнул Элин в ребра.

– Умф! – произнесла она нечленораздельно, еще глубже зарывшись в спальный мешок. Я толкнул ее еще раз, после чего один голубой глаз открылся и с ненавистью посмотрел на меня сквозь растрепанные белокурые волосы.

– Прекрати!

– Кофе, – сказал я и пронес чашку у нее под носом.

Она вернулась к жизни и вцепилась в чашку обеими руками. Взяв свой кофе и кружку горячей воды, я вышел наружу, где разложил свои бритвенные принадлежности на капоте машины и начал намыливать лицо. Я подумал, что после бритья было бы неплохо спуститься к озеру и искупаться. Я начал чувствовать себя грязным – Обиггдир очень пыльное место, – и мысль о чистой воде показалась мне совсем неплохой.

Закончив скрести свое лицо и смыв с него остатки пены, я стал перебирать в уме те действия, которые мне было необходимо предпринять, самое важное из которых – это связаться с Таггартом, как только наступит время, удобное для того, чтобы застать его в офисе. Я собирался изложить ему детальное обвинение против Слейда.

Элин вылезла из машины с кофейником в руках.

– Еще?

– Спасибо, – сказал я, передав ей свою чашку. – Нас ждет праздный день. – Я кивнул в сторону озера на дне кратера. – Хочешь поплавать?

Наморщив лоб, она пошевелила своим раненым плечом.

– У меня не получится плыть кролем, но, возможно, я смогу загребать одной рукой. – Она посмотрела на небо и произнесла с воодушевлением: – Какая прекрасная погода!

Я увидел, как выражение ее лица изменилось.

– Что случилось?

– Радиоантенна, – сказала она. – Ее нет на месте.

Я повернулся.

– Проклятие!

Это было совсем некстати. Я залез на капот и осмотрел повреждение. Не составляло никакого труда представить себе, что произошло. Неровные дороги Центральной Исландии способны разболтать любое соединение, не закрепленное сварочным швом; гайки, которые невозможно сдвинуть с места ключом, каким-то образом раскручиваются сами и слетают с болтов; шплинты отскакивают, и даже заклепки не держатся на месте. Постоянно раскачивающаяся гибкая антенна особенно уязвима; я знал одного геолога, который терял их по три штуки в месяц. Вопрос заключался в том, когда именно мы ее потеряли.

Это случилось несомненно после моего разговора с Таггартом, возможно, во время сумасшедшего броска к Аскье, когда мы убегали от бури. Но потом я вспомнил металлический грохот, который слышал ночью; антенна могла разболтаться настолько, что ее снесло сильным порывом ветра. Я сказал:

– Может быть, она где-то здесь – достаточно близко. Давай посмотрим.

Но мы не успели начать наши поиски, потому что я услышал знакомый звук – гул маленького самолета.

– Ложись! – скомандовал я быстро. – Не шевелись и не смотри вверх.

Мы бросились на землю возле "лендровера" как раз в тот момент, когда из-за стены кратера появился легкий аэроплан, летящий на низкой высоте. Перевалив через край, он нырнул в кратер слева от нас. Я сказал:

– Что бы ты ни делала, не поднимай головы. Ничто так не привлекает внимание, как белый овал лица.

Самолет на бреющем полете миновал озеро, а затем развернулся и, перемещаясь по спирали, начал осмотр внутренней поверхности кратера. По взгляду, брошенному мельком, я понял, что это четырехместная "цессна". "Лендровер" стоял среди нагромождения больших камней, расщепленных на блоки водой и льдом, и, возможно, с воздуха заметить его будет непросто, при условии, что мы будем по-прежнему неподвижны.

Элин сказала тихо:

– Ты думаешь, это ищут нас?

– Ничего другого тут нельзя предположить, – ответил я. Это мог бы быть чартерный аэроплан, полный туристов, осматривающих Обиггдир с воздуха, но сейчас еще слишком рано – туристы редко просыпаются раньше девяти часов.

Тут я совершил открытие, которое раньше не приходило мне в голову. Черт возьми! Слейд был прав, у меня слишком долго отсутствовала практика. Дорог в Обиггдире имелось совсем немного, и было несложно держать их под наблюдением с воздуха, направляя наземный транспорт по радио. Тот факт, что мой "лендровер" имел длинную колесную базу, существенно облегчал идентификацию – такие машины встречались здесь нечасто.

Самолет закончил облет кратера и, снова набрав высоту направился на северо-запад. Я проводил его взглядом, но не сдвинулся с места. Элин спросила:

– Думаешь, нас заметили?

– Пока не знаю. Перестань задавать бессмысленные вопросы – и не шевелись, поскольку он может сделать еще один заход.

Я дал ему пять минут и использовал это время для того, чтобы обдумать наше положение. То, что купание в озере отменяется, было совершенно ясно. Аскья являлась уединенным местом, как всякое другое во внутренней части Исландии, но здесь имелся один существенный изъян – колея, ведущая к кратеру, отходила от главной дороги и обрывалась здесь, образуя тупик, – и если кто-нибудь блокирует выход, мы не сможем его миновать, по крайней мере на "лендровере". А я не испытывал иллюзий насчет возможности добраться куда-нибудь пешком – таким путем в Обиггдире можно легко прийти к смерти.

– Нам нужно побыстрее убираться отсюда, – сказал я. – Я хочу как можно быстрее оказаться на главной дороге, где у нас будет некоторая свобода действий. Давай, собирайся!

– Завтрак?

– Завтрак подождет.

– А радиоантенна?

Я замер в нерешительности. Нам нужна эта антенна – я должен поговорить с Таггартом, но если нас заметили с воздуха, тогда сейчас в сторону Аскьи на полной скорости движется машина, набитая людьми с пушками, и я не знал, сколько времени осталось в нашем распоряжении. Возможно, антенна лежит где-то поблизости, но, с другой стороны, она вполне могла отвалиться где-нибудь на дороге в нескольких милях отсюда.

Я принял решение.

– Черт с ней! Поехали.

Кроме кофейных чашек и моих бритвенных принадлежностей нам было нечего собирать, и через две минуты мы выбрались из кратера по узкой колее. Нам предстояло проехать десять километров до главной дороги, и пока я вел машину, у меня на лбу выступили капельки пота от страха перед тем, что нас могло там поджидать, но все обошлось. Я повернул направо, и мы устремились на юг.

Через час я остановился возле развился дорог. Слева от нас протекала Иекулса а Фьеллум, теперь близкая к своему истоку и лишенная той могучей силы, которую она демонстрировала у Деттифосса. Я сказал:

– Здесь мы и позавтракаем.

– Почему именно здесь?

Я показал на развилку впереди.

– Тут у нас есть выбор из трех возможных вариантов – повернуть назад, либо воспользоваться одной из этих дорог. Если самолет вернется и заметит нас, я предпочел бы, чтобы это произошло именно здесь. Он не может находиться в воздухе вечно, поэтому мы будем оставаться на месте, пока самолет не улетит, заставив его гадать, каким путем мы направились.

Пока Элин готовила завтрак, я взял карабин, который был изъят мною у Грахама, и проверил его. Первым делом я его разрядил и заглянул в ствол. Я не почистил карабин после стрельбы, а так не следовало обращаться с хорошим оружием. К счастью, современный порох не обладает сильной коррозионной активностью, и один день задержки с чисткой не способен причинить такой непоправимый вред, как в былые времена. Ввиду того, что у меня отсутствовали ружейная смазка и специальный растворитель, я воспользовался машинным маслом.

Закончив чистку, я проверил наличие боеприпасов. Грахам зарядил карабин из пачки, содержащей двадцать пять патронов; один выстрел произвел он, и три пули израсходовал на Слейда я – итого остался двадцать один. Я установил прицельную планку на сто ярдов, так как если дело дойдет до стрельбы, мне вряд ли придется вести огонь по целям, удаленным на большее расстояние. Только киногерои, имеющие при себе невиданное оружие, снаряженное неизвестными боеприпасами, способны поражать своих недругов с пятисот ярдов.

Я положил карабин туда, откуда мог его легко достать, и поймал неодобрительный взгляд Элин.

– Хорошо, что по-твоему я должен делать? – спросил я оборонительным тоном. – Начать бросаться камнями?

– Я ничего не говорила, – сказала она.

– Да, не говорила, – согласился я. – Пойду искупаюсь в реке. Крикни, когда у тебя все будет готово.

Но сначала я взобрался на маленький бугорок, откуда мог окинуть взглядом окрестности. До самого горизонта не было заметно никакого движения, и такая картина являлась обычной для Исландии. Успокоившись, я спустился к реке, вода которой имела серо-зеленый цвет и была обжигающе холодной, но после первых мучительных секунд я почувствовал себя совсем неплохо. Освеженный купанием, я вернулся к машине и с жадностью набросился на свой завтрак.

Элин посмотрела на карту.

– Каким путем ты собираешься направиться?

– Я хочу проехать между ледниками Хофсйекюдль и Ватнайекюдль, – ответил я. Значит, от развилки мы повернем налево.

– Эта дорога с односторонним движением, – сказала Элин и передала мне карту.

Совершенно верно. Зловещий красный пунктир, изображенный вдоль линии дороги, означал следующее: Adeins faert til austurs – проезд только в восточном направлении. Нам же было необходимо проехать на запад.

Я нахмурился. Некоторые люди думают, что если ошибочно названная Гренландия[5] вся покрыта льдом, то в Исландии льда на самом деле совсем немного. Они глубоко заблуждаются. Тридцать шесть ледников покрывают одну восьмую часть всей территории страны, и один из них – Ватнайекюдль – занимает большую площадь, чем все ледовые поля Скандинавии и Альп взятые вместе.

Холодные просторы Ватнайекюдля лежали к югу от нас, и дорога, идущая на запад, огибала его справа по задней части массивного конуса Тредладингьи, – Замка Троллей, – огромного щитового вулкана. Я никогда не ездил этим путем, но прекрасно себе представлял, почему движение по дороге было односторонним. Она проходила по самому краю отвесных утесов и изобиловала слепыми поворотами, на которых можно было легко столкнуться с кем-нибудь лбами, далее не успев поспорить, кому проехать первым.

Я вздохнул и взвесил другие возможности. Правая дорога увела бы нас на север, в направлении, противоположном тому в котором я хотел ехать. Вернуться назад было бы для нас еще более губительно, поскольку это означало тройное увеличение километража. География Исландии имела свою безжалостную логику, которая сильно ограничивала выбор маршрутов.

Я сказал:

– Попробуем проехать по кратчайшему пути, уповая на bora, что по дороге никого не встретим. Сезон еще только начался, и наши шансы совсем не плохи. – Я улыбнулся Элин. – Не думаю, чтобы поблизости нашелся хотя бы один полицейский, который смог бы выписать нам квитанцию о штрафе.

– И здесь нет скорой помощи, чтобы подобрать нас со дна ущелья, – заметила Элин.

– Я осторожный водитель, такого никогда не случится.

Элин спустилась к реке, а я снова взобрался на холм. Все было тихо. На дороге, протянувшейся назад к Аскье, не было заметно облачка пыли, которое сказало бы о преследующем нас автомобиле, в небе не жужжали загадочные аэропланы. Я подумал, не позволил ли я своему воображению сыграть над собою злую шутку. Возможно, я убегал от фантома, порожденного моим мозгом.

"Виновный бежит от собственной тени". А я был виновен, да еще как! Я утаил сверток от Слейда, основываясь только на чистой интуиции – подозрении, которое Таггарт счел безосновательным. И я убил Грахама! Что касалось Департамента, то там меня уже предали суду, сочли виновным и вынесли приговор, и мне было интересно, какой окажется позиция Джека Кейза, когда я встречусь с ним у Гейзера.

Я увидел, что Элин возвращается к "лендроверу", поэтому последний раз окинул взглядом окрестности и, спустившись с холма, направился к ней. Ее волосы были влажными, а щеки становились все розовее по мере того, как она вытирала лицо полотенцем. Я подождал, пока она поравняется со мной, а затем сказал:

– Теперь ты влипла в это дело так же, как и я, следовательно, тоже имеешь право голоса. Что, по-твоему, я должен делать?

Она опустила полотенце и посмотрела на меня задумчиво.

– Я бы сделала то, что делаешь ты. Ты уже составил план. Встреться с тем человеком у Гейзера и отдай ему эту... штуку, чем бы она ни являлась.

Я кивнул.

– А что если кто-нибудь попытается остановить нас?

Она заколебалась.

– Если это будет Слейд, тогда отдай ему устройство. А если Кенникен... – Она остановилась и медленно покачала головой.

Я понял, в чем причина ее сомнений. Я мог договориться со Слейдом и, отдав ему то, что он хотел, уйти невредимым, но Кенникен этим не удовлетворится – он жаждет моей крови. Я сказал:

– Предположим, это будет Кенникен – что тогда я должен делать?

Она упала духом.

– Я думаю, ты захочешь с ним сразиться – использовать свою винтовку. Ты захочешь его убить. – В ее голосе было отчаяние.

Я взял ее за руку.

– Элин, я не убиваю людей без разбора. Я не психопат. Я тебе обещаю, что не будет убийств, пока этого не потребует самооборона; пока моя жизнь не окажется в опасности – или твоя.

– Мне очень жаль, Алан, – сказала она. – Но такая ситуация мне совсем незнакома. Я никогда не сталкивалась ни с чем похожим.

Я махнул рукой в сторону холма.

– Я кое о чем подумал, пока там стоял. Мне пришло в голову, что, возможно, моя оценка ситуации полностью ошибочна – что я неверно сужу о людях и их поступках.

– Нет! – сказала она твердо. – У тебя есть серьезные обвинения против Слейда.

– И все же ты хочешь, чтобы я отдал ему устройство?

– Зачем оно мне? – вскричала она. – Или тебе? Отдай его ему, когда придет время, – и снова будем жить своей собственной жизнью.

– Я бы хотел сделать все именно так, – сказал я. – Если только мне позволят. – Я посмотрел на солнце, которое стояло уже высоко. – Садись в машину, нам пора отправляться в путь.

Когда мы подъехали к развилке, я взглянул на застывшее лицо Элин и вздохнул. Я хорошо понимал ее позицию, которая ничем не отличалась от позиции любого другого исландца. Давно прошли те дни, когда викинги наводили страх на всю Европу, и исландцы столько лет прожили в изоляции, что дела остального мира стали для них чуждыми и непонятными.

Свою единственную битву за политическую независимость от Дании они выиграли путем мирных переговоров. Изолированное положение Исландии вовсе не означает, что ее экономика выключена из мировой торговли – разумеется, это не так, но торговля есть торговля, а война, неважно открытая или тайная, являлась занятием для других сумасшедших народов, но не для трезвых, разумных исландцев.

Они были абсолютно уверены в том, что никто не позарится на их страну, и поэтому не имели собственных вооруженных сил. В конце концов если исландцы со своим тысячелетним опытом до сих пор с трудом вырывали у этой земли средства для существования, то кто еще в здравом уме захочет себе того же?

Миролюбивый народ, лишенный опыта ведения войны. Не было ничего удивительного в том, что Элин находила ту подпольную борьбу, в которую я оказался вовлечен, отвратительной и грязной. Я и сам чувствовал себя не особенно чистым.

3

Дорога была плохой.

Она была плохой уже в месте нашей последней остановки и постепенно становилась все хуже по мере того, как мы, миновав реку, начали карабкаться в гору под ледяными полями Ватнайекюдля. Я полз на пониженной передаче и полном приводе по дороге, петляющей по склонам отвесных утесов, которая так часто меняла направление и поворачивала назад, что порой мне казалось, будто я еду по собственным следам. Ее ширины было достаточно только для одного автомобиля, и, огибая каждый угол, я искренне надеялся на то, что не столкнусь за поворотом со встречной машиной.

Однажды нас занесло в сторону, и я почувствовал, что "лендровер", вращая в воздухе задними колесами, медленно сползает к краю пропасти. Я до упора нажал на газ и понадеялся на лучшее. Передние колеса зацепились за грунт и вытащили нас. Вскоре после этого я остановился на относительно прямом участке, и когда снял руки с руля, обнаружил, что они влажные от пота.

Я вытер их насухо.

– Это был чертовски рискованный трюк.

– Может быть, я поведу немного? – спросила Элин.

Я покачал головой.

– Только не с твоим больным плечом. Кроме того, это не вождение – это постоянное ожидание встретить кого-нибудь за каждым углом. – Я посмотрел через край утеса. – Одному из нас пришлось бы оттуда выбираться, а это совершенно невозможно.

Остаться внизу навсегда было наилучшим из того, что могло с нами случиться, о худшем же не хотелось и думать. Неудивительно, что движение по дороге было односторонним.

– Я пойду впереди, – сказала Элин. – Я буду смотреть, что за поворотом, и направлять тебя.

– Так мы потеряем целый день, – возразил я. – А нам предстоит проехать долгий путь.

Она ткнула пальцем вниз.

– Это лучше, чем оказаться там. Кроме того, мы едем ненамного быстрее, чем я хожу пешком. На прямых отрезках я смогу садиться на передний бампер и буду спрыгивать с него перед поворотами.

У этой идеи были свои достоинства, но она не вызывала у меня особого энтузиазма.