Странно. Ему-то на кого обижаться?

К старости граф Толстой Лев Николаевич, тот самый, что написал знаменитый на весь мир роман «Война и мир», полюбил ходить «в народ». Соберет, бывало, в воскресенье крестьян, человек этак десять, и идет в лес.

В костре печется картошечка, украденная крестьянами на полях помещика Зюзюкина, а граф Толстой толкует с мужиками о том, о сем. Душевно так толкует. Потолкует, потолкует, а потом использует мужицкие словечки в своих произведениях, дабы на настоящую жизнь было похоже.

Хитромудрые мужики охотно делятся со Львом Николаевичем своими насущными проблемами, зная слабость графа, частенько вставляют в разговор трехэтажные выраженьица, что приводит Толстого в восторг, а сами все ждут, когда барин достанет из-за пазухи большую бутыль самогона.

Наконец, картошечка поспевает. Длинной палкой граф Толстой выкатывает из костра пахнущие дымом румяные картофелины и раздает своим собеседникам. Не забывая благодарить доброго барина, крестьяне перекидывают горячие картофелины из ладони в ладонь, чтоб остыли, и смотрят, как Лев Николаевич достает долгожданную бутыль и граненый стакан.

Налив до краев, граф Толстой выкушивает ясной, как слеза, жидкости, крякает и передает стакан и бутыль крестьянам. Те пускают их по кругу, по очереди опорожняют стакан, крякают, как господин граф, и утирают рот рукавом. К графу бутыль возвращается уже пустая. А он кушает вкусную рассыпчатую картошку и с гордостью думает:

«Нет, чтобы не говорили разные там господа из Санкт-Петербурга, а все-таки русский народ – великий народ! И я – часть его!»

Граф Толстой любил русский народ. И русский народ любил графа Толстого. Особенно по воскресеньям!

– Товарищи! – объявил Генеральный Секретарь ЦК КПСС товарищ Горбухин. – В связи с перестройкой и новым мышлением я хочу сообщить вам новость: ЦК КПСС в полном составе едет на картошку в подмосковный колхоз «Заветы Ильича». Вопросы есть?

– Есть, как не быть! – приподнялся член Политбюро ЦК КПСС товарищ Плюньков. – И Политбюро едет?

– Я же сказал: в полном составе! Политбюро – в первую очередь!

– А у меня грыжа, – протянул Плюньков, хватаясь за бок, как будто его прихватило.

– И у меня! – вскочил еще один член Политбюро товарищ Ширинкин, размахивая длинными руками. – А также дистрофия в острой форме!

– И у меня! И у меня! – закричали другие товарищи.

– Товарищи! – проникновенно сказал Генеральный Секретарь. – У меня тоже печень больная и еще импотенция. Ну, и что? Никаких отговорок не принимается! Завтра к Кремлю подгонят «Икарус» и нас отвезут на поля. Всем одеться по-походному, не забыть резиновые перчатки, чтобы собирать картофелины…

– Товарищ Зайчиков, вы опять заснули на заседании Политбюро Центрального Комитета?! Товарищ Зайчиков, что с вами?

Вы думаете, Зайчиков спал? Нет, он умер.

Мы вышли из метро. Мой спутник огляделся по сторонам и устремился к тихо стоящему в уголке бритому под бобрик типу в кремовой рубашке с красным галстуком.

– О! Вот он.

Я последовал за ним. Рядом с типом, делая вид, что просто так гуляют, прохаживались разнообразно одетые юноши и девушки.

– Привет!

– Привет, – буркнул бобрик, пожимая руку моему приятелю и сверля меня взглядом серых внимательных глаз. – Это еще кто?

– О! Это свой чувак.

– Не стукач?

– Не! Журналист. Хочет о нас написать!

– А, – успокоился бобрик. – Ну, ну. Очередная толпа вывалилась с эскалатора и подкатила к нам.

– Привет! Привет! – все пожимали друг другу руки. – Куда идем?

– Тс-с! – бобрик осмотрелся по сторонам. – Сейчас должен прийти проводник.

– А сегодня точно ОН будет выступать?

– Говорят…

– А я слышал, ЕГО недавно в Питере менты свинтили?

– Не, это был не ОН…

Такие разговоры велись и слева и справа. Дабы не выделяться, я спросил у стоящей рядом девушки с ярко накрашенными губами:

– ОН – это правда тот самый ОН?

– А кто же еще?! – девушка смерила меня презрительным взглядом. – Ну, конечно же, ОН!

– А вы ЕГО уже видели?

– Только на фотографии. И записи слышала. А живьем – первый раз. Но я от НЕГО тащусь!

На лице девушки был прямо-таки религиозный восторг.

– Проводник! – пронеслось по уже достаточно внушительной толпе.

– Наконец-то! – воскликнул бобрик. – Сколько можно ждать? Нас тут уже такая толпа, что того и смотри менты заинтересуются!

Проводником оказался долговязый очкарик, обмотанный шарфом. Он поздоровался с бобриком, кивнул еще нескольким знакомым.

– Собрались? Все проверенные? Ментов переодетых нет?

– Все свои, – заверил бобрик.

– Пошли!

Вслед за проводником мы долго блуждали по глухим закоулкам и подворотням, прятались при виде милицейских машин, проходили несколько раз по одним и тем же улицам. «Конспирация», – уважительно подумал я. Наконец, все залезли в какой-то подвал.

Подвал был полностью забит народом. Лишь в углу под замшелыми канализационными трубами имелось некое подобие сцены, или, вернее, помоста. Толпа взволнованно дышала и ждала.

Вдруг открылась незаметная дверь и под радостный гул на сцену вышел ОН – тот, чей портрет я видел в старой газете – объявленный вне закона, преследуемый милицией, руководитель ушедшей в подполье партии – Михаил Сергеевич Горбачев.

– Товарищи! – ОН поднял руку в приветственном жесте. – Предлагаю тридцатый съезд Коммунистической Партии Советского Союза считать открытым!

В это утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать поэтом. Он плюнул и не пошел на работу, заготовил три больших тетради для стихов и начал сочинять.

–Э… Э…

В голову ничего не лезло, кроме «Я вас любил», но это, как казалось Сильвуплюеву, уже кто-то написал.

Он походил по комнате из угла в угол, полежал на диване, ковыряя шариковой ручкой в ухе, посидел за столом.

Стихи не писались.

Сильвуплюев взял с полки томик Лермонтова, пролистал.

«Белеет парус одинокий…»

Инженер долго вглядывался в фотографию поэта. Потом встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Лермонтов выглядел хуже.

– Чего же не хватает? – размышлял Сильвуплюев. – Почему он может, а я – нет? Может, надо сочинять стихи гусиным пером?

Гусиного пера у него не было. Инженер Сильвуплюев выскочил из дома и поехал в деревню ловить гуся.

Прошло два часа. Новоявленный поэт сидел в хате деда Пахома и объяснял, зачем ему нужно гусиное перо. Дед Пахом явно ничего не понимал, курил самокрутку и время от времени отхлебывал из оловянной кружки первоклассный первач.

– Ну, хорошо, – сказал он, наконец. – Гусь, так гусь.

Они долго бегали по двору за гусем. Гусь, видимо, решил, что из него хотят сварить лапшу, и бегал вдоль ограды, как скаковая лошадь. Разгорячившийся дед Пахом пытался накрыть гуся пиджаком, окружал его со всех сторон, но гусь выворачивался.

– Вот анафема! – кричал дед Пахом.

Инженер Сильвуплюев пригорюнился. День подходил к концу, а поэтом он так и не стал.

– А куриное не подойдет? – спросил дед Пахом, держа в руке курицу.

– Плевать! – сказал инженер.

Они свернули курице голову, сварили лапшу. Дед Пахом налил Сильвуплюеву стакан, они с аппетитом поужинали, и инженер поехал домой.

Дома он еще раз посмотрел на Лермонтова, потом на себя в зеркале и, решив, что поэтом становиться не стоит, ибо ему и так хорошо, лег спать.

На следующее утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать писателем…

Это дежурство прошло на редкость спокойно, несмотря на то, что Наполеон всю ночь требовал расстрела генерала Моро, а бедный свихнувшийся Леший из лесов Тверской губернии бродил по коридорам лечебницы и пытался вспомнить какое-то заклинание, которому его научил в свое время сам Кощей Бессмертный. У старика Лешего был склероз, и заклинание никак не вспоминалось.

Мы с Васей Самойловым любили дежурить в ночную смену. Большинство психов спит, а ты сидишь себе спокойно, попиваешь чаек или еще чего покрепче и играешь в подкидного. Ну, чем не жизнь? Нет, бывали, конечно, казусы. Лаврентий Палыч однажды вдруг решил, что пришла пора заклеймить нас, как врагов народа и шпионов иностранных разведок, отломал ножку от стула и, пугая ею, хотел конвоировать на Соловки. Когда его захотели связать, долго бегал от нас по палатам, орал: «За Родину! За Сталина!», всех разбудил и сломал дверь в туалете. Александр Матросов начал отстреливаться от наступающих фашистов, Гастелло опять повел самолет на таран, в общем, поднялся такой шум, что в пору было вызывать главврача и роту санитаров. И ничего! Справились! Вася уложил связанного Лаврика на кровать, заткнул ему пасть грязным носком Наполеона. Я успокоил Матросова, заявив, что подарю ему завтра утром ракетную установку, а Гастелло врезался во вражеский поезд и на время затих, как мертвый.

В эту ночь мы пили пиво, купленное Васей накануне. Угостили страдающего бессонницей Лешего, и тот пообещал, что когда вспомнит свое грозное заклинание, то нам ничего плохого не сделает, а вот главврача превратит в отвратительную жабу. Захмелев с непривычки, лесной житель ударился в воспоминания о своих исторических встречах с Кощеем, Бабой Ягой и Змеем Горынычем, причем о последнем отзывался с особым уважением, так как тот, видимо, умел соображать на троих сам с собой.

Вообще, в психушках сейчас весело работать. Вася высказал теорию, что чем дальше мы идем по пути социализма, тем меньше у нас становится иностранных психов. Под «иностранными» Вася понимал тех, кто воображал себя кем-то нерусским. В данный момент у нас их осталось всего три: Александр Македонский, Наполеон Бонапарт и Галилео Галилей. Был еще американский президент Джимми Картер, но когда он узнал, что его не оставили президентом на очередной срок, обиделся и стал Юрием Гагариным, чудом спасшимся из терпящего бедствие самолета. Великие полководцы прошлого в настоящем воюют в шахматы, а Галилей кричит, что «она все-таки вертится, зараза!» и смотрит по ночам на спутники Юпитера в самодельную подзорную трубу, свернутую из газеты. Остальные наши клиенты – свои, советские. Есть цари Иван Грозный и Николай II, поэт Маяковский, целых два Брежнева, которые никак не могут между собой договориться, кто из них настоящий, а кто узурпатор. Короче, много у нас достойных личностей. В соответствии с Васиной теорией, родных советских психов становится все больше и больше.

Правда, пару дней назад поступил экземпляр, который не укладывался в теорию моего приятеля – пришелец с далекой планеты Хрум. На новичка сбежалась смотреть вся больница, хотя, честно говоря смотреть было не на что. Обычный плюгавый гражданин, в плохо сидящем советском пиджачке и коротких брючках. Как рассказывал санитар Гоша, этот пришелец пытался прорваться в Кремль, чтобы поговорить с правительством Советского Союза о том, как сильно у нас в стране портят природу. Наивный! Будто в Кремле об этом не знают! Знают! Просто всем плевать! Дальше милиционера у Кремлевских ворот незадачливый инопланетянин не прошел, его отвезли сначала на Лубянку, потом, как и следовало ожидать, к нам. Мужичок размахивал руками и пытался втолковать ржущим санитарам и главврачу, что он самый настоящий пришелец, что прилетел на летающей тарелке.

Убедившись, что пришелец не собирается сильно буянить, главврач решил смирительную рубашку на него не одевать, новичка поместили в палату к Наполеону и забыли.

Итак, в эту ночь мы пили пиво. Очистив последнюю воблу и открыв по последней бутылке, мы рассказали друг другу по бородатому анекдоту, что не помешало нам весело поржать. И вдруг в коридор вышел этот пришелец.

– Здравствуйте, – сказал он, прошлепав босиком к нашему столику.

– Здравствуй, здравствуй, – ухмыльнулся Вася. – Не спится, что ли? Или ты в анабиозе выспался?

– Да нет, – горько молвил инопланетный гость. – Я решил покинуть вашу планету. Раз вы сами не хотите позаботиться о своей экологии, что могу сделать я? К тому же, никто не верит, что я прилетел из космоса. Даже психи смеются. Наполеон всерьез советовал мне переквалифицироваться в генерала Моро, тогда он меня сможет расстрелять.

– Да, – кивнул Вася. – Народ у нас недоверчивый. Пивка выпьешь?

– Спасибо, не пью.

– Каким же образом вы покинете нашу Землю? – поинтересовался я.

– Как и прилетел – на тарелке. Осталось, – пришелец глянул на часы, – три минуты, и она за мной прилетит.

– А, – Вася допил пиво. – Ну, ну!

– Мне бы дверь открыть во двор, – попросил пришелец. – Не хотелось бы у вас тут ничего ломать…

– Обрадовался! – возмутился Вася. – У нас тут и по коридору-то нельзя по ночам ходить, а ему еще и во двор захотелось! А ну пошел спать, псих долбанный!

Псих глянул на Васю, инопланетные глаза вдруг ярко вспыхнули на какую-то долю секунды, здоровяк Вася сполз на пол и захрапел.

«В натуре, пришелец!» – не на шутку перепугался я.

– Пошли, – предложил пришелец и с ожиданием посмотрел на меня.

Я открыл дверь во двор и остолбенел. Мигая разноцветными лампочками, перед зданием лечебницы стояла настоящая летающая тарелка, прям как на картинке из фантастической книжки.

– Прощайте, – сказал космический гость. – Ваша цивилизация пока не доросла до общения с собратьями по разуму. И, возможно, не дорастет из-за вашего отношения к экологии. Засранцы вы, сами в дерьме живете и все вокруг загадить стараетесь!

– Это не я, – шепотом произнес я. – Я даже не курю!

– Молодец, – похвалил пришелец. – К нам хочешь слетать?

– Куда к вам?

– На планету Хомм. У нас хорошо! Воздух чистый, птички поют!

– Спасибо, – я покачал головой. – Я уж как-нибудь… Привык я тут…

– Зря, – пришелец отворил дверцу и залез в тарелку. – Ну, бывай! Извини, если что не так!

– Это вы нас извините, – попросил я прощенья за всех землян. – Вы к нам – с визитом, а мы вас – в психушку!

– Счастливо оставаться! – дверца захлопнулась, тарелка стремительно взмыла в небо и исчезла.

Когда я утром все рассказывал главврачу, ни он, ни окружающие, в том числе и Вася Самойлов, который, проспавшись, абсолютно ничего не помнил, мне не поверили. Да я и сам бы себе не поверил, если б выпил чуть-чуть побольше! После моего пятого пересказа ночных событий в глазах главврача зажегся огонек профессионального интереса.

– Похоже, у тебя крыша поехала, братец! – внушительно произнес он. – Поместите-ка его к Наполеону…

И меня тоже определили в психи. Наполеон поинтересовался, не генерал ли я, узнав, что не генерал, расстроился и не стал со мной разговаривать. А я, махнув на все рукой, завалился спать, благо санитары – свои ребята, знали, что я после ночной смены, – меня не трогали.

Так я стал психом. Но, к счастью, не надолго.

Поздно ночью старик Леший наконец-то вспомнил свое заклинание! Стены психиатрической лечебницы затряслись, пошли трещинами и со зловещим треском начали рушиться на головы очередной ночной смены санитаров. Леший стоял с поднятыми руками, над его головой сверкали молнии, а в глазах светилось торжество справедливости.

Психи разбегались, кто куда.

Ушел и я, тем более, что оформить меня, как сумасшедшего, еще не успели.

Работаю я теперь лесником. Ухаживаю за деревьями, защищаю животных от разных ублюдков. Часто ко мне заходит старый Леший, и мы, сидя за бутылочкой пивка, вспоминаем былое…

Может прилетит еще когда наш псих-пришелец. Не в Кремль ему надо идти тогда, а к нам, в лес! Я так мыслю, мы сумеем договориться!

Рафик Харитонович – большой начальник. Он сидит в своем кабинете, в мягком кресле, курит сигары «Сокол» и пьет «Цинандали». Рафик Харитонович – сам как сокол. Гордо и строго смотрят его прищуренные глаза.

Стук в дверь.

– Войдите! – разрешает Рафик Харитонович тем изумительно-начальственным тоном, которым отличаются большие начальники.

– Вай! Рафик Харитонович, дорогой! – восклицает вошедший, бросаясь пожимать протянутую руку. – Уважаемый, родной, любимый! Ты же мне совсем как брат!

– Да, да, – кивает важно Рафик Харитонович.

– Да какой там брат! – млеет от восторга посетитель. – Роднее брата! Благодетель ты наш! Отец родной!

– Да, да…

– Дорогой, мне бы вот бумажку подписать…

– Да, да… А! Что?

– Бумажку…

– Какую такую бумажку?

– Вот…

– Слушай, дорогой, – проникновенно говорит Рафик Харитонович, – мы же с тобой почти как братья… Ну, давай не будем ничего подписывать!

– Но, Рафик Харитонович…

– Милый мой! Уважаемый! Ну, зачем тебе моя подпись? Мы же и так как братья, а ты хочешь бюрократией все между нами испортить? Нехорошо, слушай!

– Рафик Харитонович…

– Нет! Не должны разные бумажки портить отношения между такими уважаемыми людьми, как мы! Нет!

– Но…

– Иди, дорогой! Ты же мне совсем как брат родной! Даже лучше! Как сын! Иди, сынок, сходи к Ибрагиму Ренатовичу, пусть он подпишет. И печать поставит.

– Но без вас…

– Э! Скажи, я согласен! Ведь почти как брат! Иди, дорогой, иди!

Понурившись, посетитель покидает кабинет.

Рафик Харитонович качает головой и допивает большой бокал «Цинандали». Со стены на него одобрительно смотрит портрет Владимира Ильича Ленина.

Рафик Харитонович – большой начальник.

Электропоезд был переполнен народом, как бочка протухшей селедки. Шестеро мужчин сидели друг напротив друга и читали газеты. Внезапно, один из них начал читать вслух. Кто знает, что ему приспичило, может на ногу кто наступил, а может в туалет захотелось. Он читал громко, с выражением, как на трибуне.

Сидящий рядом с ним гражданин справедливо возмутился:

– Товарищ! Вы тут не один!

– Не нравится – в такси надо ездить! – нагрубил тот.

Гражданин обиделся и тоже начал читать вслух. Возмутился еще один пассажир:

– Вы что, с ума сошли? Люди вокруг, вы ведь мешаете.

– В такси надо ездить! – хором ответили двое, и третий, злобно поправив очки на носу, тоже зачитал вслух.

Двое сидящих напротив вежливо попросили:

– А потише нельзя?

– В такси надо ездить!

И уже пять человек читали вслух. Шум стоял, как дым коромыслом.

Шестой отложил газету, открыл рот и…

– В такси надо ездить!!! – заорали все пятеро.

– Сам знаю, – сказал шестой и процитировал: – «Руководители братских партий обсудили кардинальные проблемы развития и совершенствования сотрудничества между социалистическими странами…»

Пятеро переглянулись, встали и хором произнесли:

– Товарищи! Подписывайтесь на газету «Путь к социализму»!

– Почему вы разбили камнем лобовое стекло у машины товарища Пенькова? – строго спросил милиционер у Сидорова.

– Случайно, – ответил Сидоров.

– Ни фига себе «случайно»! – завопил Пеньков. – Еду, понимаешь, на машине, а этот гад камнем в стекло!

– А почему он меня обрызгал? – поинтересовался Сидоров.

– Случайно, – пояснил Пеньков. – Недавно дождь был, лужи, понимаешь… Ехал мимо и случайно облил…

– Ни фига себе «случайно»! – возмутился Сидоров. – Лужа была маленькая, около тротуара, запросто можно было ее объехать, так нет! Этот гад специально в нее заехал, чтоб меня облить!

– Да нет же! Это у меня совсем случайно получилось!

– И у меня случайно! – радостно воскликнул Сидоров. – Нес домой камень, этот Пеньков меня облил, я камень и выронил…

– И попал в лобовое стекло?

– Ага, попал. Но абсолютно случайно!

Гоша ехал в метро с девушкой Наташей. Он с ней познакомился совсем недавно – с неделю назад – им нравилось общаться друг с другом, и они весело болтали, не обращая внимания на окружающих.

Вдруг Гоша заметил, что сидящий напротив него седой старичок уже давно напряженно рассматривает его и Наташу. Но на следующей надо было выходить, и Гоша тут же забыл про старичка, тем более, что Наташа, весело поблескивая глазками, рассказывала какую-то милую чушь.

Однако, оглянувшись у эскалатора, Гоша опять обнаружил старичка. Тот шел вслед за ними, не сводя глаз с Гоши и его девушки.

«Странный какой-то, – подумал Гоша. – Маньяк что-ли?»

У выхода из метро старичок подошел к ним и вежливо приподнял шляпу.

– Извините, что я навязываюсь, – сказал он. – Вы мне понравились. Много лет назад мы с моей женой вот так же весело смеялись в метро… Я хочу угостить вас кофе. Я знаю, вы не откажетесь.

Наташа пожала плечами.

– Не откажемся, – неожиданно для самого себя согласился Гоша, и они зашли в кафе.

Официант принес меню.

– Заказывайте, – предложил старик. – Что хотите, все заказывайте! Не стесняйтесь.

– Ну, – предупредил Гоша. – Мы голодные. Разоритесь на наших заказах.

– Ничего, – усмехнулся старик. – Как-нибудь переживу. Заказывайте!

– Ну, раз вы настаиваете, – кивнул головой Гоша и назаказывал.

Пока молодые люди ели, а в молодости не надо долго упрашивать вкусно поесть, да еще и за чужой счет, щедрый старикан так же с интересом смотрел на них.

– Вы писатель? – поинтересовалась Наташа.

– В некотором роде…

– Заметно. По тому, как вы за нами наблюдаете. А потом опишете все это в романе?

– Нет, – смутился старик. – Это не поэтому…

– Ничего, – заявил Гоша, поглощая бутерброд с ветчиной. – Наблюдайте себе на здоровье! Мы потерпим.

– Вы напоминаете мне мою молодость, – задумчиво произнес старик.

Официант принес кофе. Старик отпил маленький глоток, и тут часы на его руке проиграли незнакомую мелодию.

– Официант! – позвал старик. – Сколько с нас? Пожалуйста. Сдачи не надо.

– Э… – набитым ртом пробубнил Гоша. – А мы еще не все доели… И кофе не попили…

– А вы не торопитесь. Спасибо, ребята, за компанию. Мне пора.

– Вам спасибо, – вежливо сказала Наташа. Старик пожал Гоше руку и шепнул на ухо:

– Отличная девушка! Женись на ней!

– Женюсь, – пообещал Гоша.

– Ну, счастливо, – и старик ушел, оглянувшись напоследок у выхода из кафе.

– Какой странный, – проговорила Наташа.

– Шизик, – определил Гоша.

– Ой, он какую-то бумажку на столе забыл! Фотография! Ой, а это мы!

– Да? – удивился Гоша. – Действительно. Вот я, вот ты…

– Где это он нас сфотографировал? Мы же всего неделю знакомы…

– Да, странный старик… А мы ничего вместе смотримся! Может нам пожениться?

А Георгий Александрович возвращался домой. Поездка в далекое прошлое обошлась ему недешево, но сбылась его мечта. Он видел молодыми себя и свою жену…

Я умер.

Я лежу в гробу, в белых тапочках. Интересно, почему тех, кто умер, всегда обувают в белые тапочки? Я бы, например, предпочел кеды.

Рядом рыдает моя жена. А сосед Федор ее утешает. Тоже мне, стакан валерьянки. Ну, куда полез! Впрочем, мне все равно, я же умер.

А правый тапочек жмет. Пока похоронят, наверно, мозоль натру. Не могли в кеды обуть. Помню, в 77-м году у Сан Саныча отличные кеды выиграл в преферанс. А тут взяли и тапочки напялили! Привстать бы сейчас из гроба, и им бы тоже тапочки понадобились!

Ага! Вот и родственники понабежали. Соболезнуют жене. Ей-то что! Это мне надо соболезновать! Мало того, что умер, так еще и в тапочки обули!

И дворник Сидор пришел. На поминках надеется погулять. Стоит со скорбным лицом, как будто пяти рублей на бутылку портвейна не хватает. Опять нажрется, на лестнице нагадит, а на утро, убирая, будет ругаться, что, мол, сволочи нагадили, а ему, Сидору, убирать. Ему хорошо! Он в кедах! А ты тут лежи в белых тапочках…

О! Взяли, понесли! Небо какое синее! При жизни все тучи, тучи, а тут красотища-то какая стала!

И оркестр ничего себе! Душевный похоронный маршик… Сразу понятно, что кого-то провожают в последний путь.

А старушка-то чего плачет? Ей самой скоро так, а она надрывается! От зависти что ли? Чему тут завидовать, когда тапочек жмет?! Знал бы, что умру, кеды бы купил и завещание написал, чтобы только в кедах хоронили.

Кладбище. Давно не был на кладбище. А тут ничего! Деревья, травка, ограды, крестики… Как у Левитана!

Мужички копают, стараются. Сосед Федор им бутылку пообещал. И чего он во все вмешивается? Без него бы обошлись! Помощничек!

Надгробное слово. Ну, наш цеховой мастер Иван Абрамыч, как всегда, загнул. «В то время, как вся страна, как один человек…»

Ты что, на собрании?

Вот это правильно. Да, теряем таких людей. Да, отличный был парень. Да, рано умер. Жене можно не сочувствовать. Ей Федор сочувствует.

Хорошо мастер сказал. Даже слесарь дядя Вася слезу пустил.

Ну, наконец-то! Опускают. Тесновата могилка! И тапочки жмут. Уже оба!

Застучали комья земли по крышке гроба. Похоронили. Меня. Наконец-то отдохну от вас всех! Жаль закурить нельзя, фоб мешает руку поднять, да и дышать нечем. А вообще, и не надо, я ведь умер.

Твердой рукой он взял со стола очередную зачетку.

– Иванов, – прочитал он. Из-за стола поднялся долговязый студент в очках и направился к нему. Физиономия студента ему не понравилась. «Наверно списал», – решил он и сказал:

– Отвечайте.

Студент бодро затараторил:

– Первый вопрос – такой-то, такой-то, второй вопрос – такой-то, такой-то, – и начал отвечать. «А ведь правильно!» – подумал он и огорчился, но потом вспомнил: «Ах, да, он же списал!». И, мстительно улыбнувшись, он спросил:

– Это все хорошо, а вот это как будет?

– А вот так-то и так-то.

«Правильно», – удивился он и опять спросил:

– А это?

– Вот так и сюда.

«Кошмар!» – Дрогнувшей рукой он вытер пот со лба и посмотрел на студента. Тот сидел с каменным выражением лица и ждал очередного вопроса. «Ну, погоди, – подумал он. – Я сейчас тебе задам вопросик!..»

– Ну, а вот то-то и то-то куда и зачем?

– Туда и затем.

«Верно, – поразился он, – и откуда он это знает? Очкарик!»

Он попытался вспомнить то, что в свое время сам не понял. «Ну уж, почему это так, он не ответит ни за что!»

– Почему это так?

– Поэтому, – не задумываясь, ответил студент. Он схватился дрожащей рукой за сердце, но пересилил себя и задал самый хитрый вопрос.

– А вот, – начал студент, и он понял, что и на этот вопрос есть ответ. В глазах у него потемнело и, почувствовав, что падает со стула, он проснулся.

Переведя дух, преподаватель понял, что это только сон. «Приснится же такое!» Он встал, оделся и пошел на работу принимать очередной экзамен.

Нестор Бегемотов бродил по четвертому этажу общежития и размышлял о том, где бы ему пообедать. Денег, на которые можно было бы купить еды, у Нестора не было, девушки, которая могла бы накормить, тоже, и голодный Нестор, бурча животом, заглядывал то в одну комнату, то в другую. Заглянул он и на кухню и от неожиданности чуть не упал. У плиты стоял жизнерадостный Паша Асе и, насвистывая незатейливую мелодию, варил вермишелевый суп из пакетика. Запах, витающий по кухне, сообщил Нестору, что суп будет очень вкусным.

– Павел Николаевич, – поинтересовался голодный Бегемотов, – как насчет угостить супчиком?

– О чем разговор! – согласился Асе. – Заходи через десять минут к нам в комнату.

Ровно через десять минут, тщательно помыв руки и причесавшись, надев новый с иголочки фрак, пунктуальный Нестор вошел в комнату, где жили Паша Асе и его друг Витя Москалев.

– Нестор! – воскликнул Витя. – Садись, дорогой!

Паша налил Бегемотову полную тарелку. Нестор присел, ухватился за ложку и, попробовав, застыл с раскрытым ртом.

– Как вы это едите? Это же не суп, а огонь! Вы что, туда килограмм перцу вбухали?

– Да ты что? – удивился Паша. – Перец еле чувствуется!

– Совсем не чувствуется, – подтвердил Витя. – У меня отец живет на Кавказе, вот там у них перец, действительно, чувствуется! Ты ешь, Нестор.

– Нет уж, – сказал Нестор. – Ешьте сами.

– Как хочешь, – Витя налил добавки, а Паша подвинул к себе тарелку Нестора. – Больше нам достанется!

С тех пор Нестор Бегемотов не пытался напрашиваться на угощение к Паше Ассу. И к тому же начал всем рассказывать, что Асе варит такой перченый суп, чтобы никто, кроме них с Москалевым, есть его не мог.

Зато после этого супчика Нестор Бегемотов подружился с Пашей Ассом и Витей Москалевым и даже переселился к ним в комнату. А еще через некоторое время и к перчику приучился. И говорил очередному гостю, наливая полную тарелку супа:

– Да ты что? Перца тут почти нет!

К 2000-му году литератор Нестор Онуфриевич Бегемотов стал широко известным, маститым писателем. Его книги пользовались огромной популярностью как в стране, так и за рубежом. Он стал настолько знаменит, что не обязательно стало называть его по имени, достаточно просто сказать «НБ» – и всем понятно, о ком идет речь! Со дня на день ожидалось награждение Нестора Бегемотова Нобелевской премией. Всерьез поговаривали о том, чтобы переименовать город Пушкино, где жил и творил великий Нестор в честь знаменитого писателя. Вот только вокруг названия никак не утихали споры: Бегемотово, Бегемотовск или Бегемотовград?

В своем родном городе Пушкино (пока еще Пушкино!) Нестор Бегемотов был главным редактором толстого литературного альманаха «Пан Бэ», который с удовольствием читал весь цивилизованный мир.