Падение

В начале мая 1945 года мир праздновал долгожданную победу. Уже несколько недель подряд войска союзников маршировали по Германии. 4 мая маршал Монтгомери в своей штаб-квартире, размещенной посреди песчаных равнин Люнебурга, принял капитуляцию северо-западной немецкой армии. Уже 7 мая Уайтхолл заполонили толпы ликующих людей. Черчилль, оглушенный приветственными криками и рукоплесканиями, с трудом пробился сквозь людское море к зданию парламента. Народное ликование навеяло на него воспоминания о том, как 11 ноября 1918 года он появился на балконе Букингемского дворца в сопровождении самого короля и всей королевской семьи. Целых три дня освещенный праздничной иллюминацией Лондон пребывал в эйфории — изнуренные войной жители больше пяти лет ждали этого великого момента. В те дни вся Европа ликовала и радовалась победе. Однако война еще не была закончена, хотя кампания против Японии никогда не вызывала такого энтузиазма, как борьба с гитлеровской Германией. Несколько дней спустя во время большого приема на Даунинг стрит Черчилль со слезами на глазах поблагодарил всех присутствовавших, работавших вместе с ним на протяжении всей войны, приближая победу. «На ваших касках засияют лучи славы», — пообещал им премьер-министр[364].

Не успели стихнуть торжества по случаю победы, а Черчилль уже решил положить конец военной коалиции. Несколько раз посоветовавшись с лидерами лейбористской партии, 23 мая он подал в отставку, чтобы создать правительство переходного периода. Новый кабинет министров, в который вошли в основном консерваторы, должен был управлять страной до выборов в законодательное собрание, не проводившихся уже два года. Это правительство, просуществовавшее два месяца, окрестили «правительством-сиделкой» (Caretaker Government).

Цель Черчилля была проста: он пришел к власти в 1940 году без поддержки парламентского большинства и депутатского мандата и поэтому теперь хотел, чтобы его право занимать высокий пост премьер-министра было подтверждено законной процедурой народного голосования. Тогда он возглавил бы правительство на демократических основах и в качестве лидера партии консерваторов, самой большой фракции парламента на тот момент, — таким образом, все традиции были бы соблюдены. В конце концов на протяжении пяти тяжелейших лет Черчилль руководил страной с удивительной для его лет активностью, а потому у него были все шансы сохранить за собой статус Лидера нации, Лидера вдохновенного, с большой буквы «Л», невосприимчивого к мелочности и ограниченности большой политики. Кроме того, Черчилль считал себя не только одним из трех гигантов антигитлеровской коалиции, он был уверен в том, что его опыт и умение сослужили бы хорошую службу новому президенту Соединенных Штатов Трумэну, совершенно незнакомому с кухней международных отношений. Одним словом, вместо того чтобы отойти от дел, Черчилль, не принимая в расчет ни своего возраста, ни своего здоровья, решил сражаться и одержать победу на выборах. Жажда власти пылала в нем с той же силой, что и полвека назад.

Помеха политического свойства, возникшая на его пути, состояла в том, что, придавая такое значение симпатии избирателей, Черчилль не уделил должного внимания разработке своей программы. В результате названия предвыборных манифестов двух крупнейших партий Британии представляли собой разительный контраст, говоривший, увы, не в пользу консерваторов. Они озаглавили свой манифест самым банальным образом: «Декларация м-ра Черчилля о политике для избирателей». Лейбористы же сделали акцент на будущем, которое предстояло строить совместными усилиями: «Посмотрим в лицо будущему без страха!» Пришло время реформ, победа поселила в сердцах граждан надежду на справедливое и гармоничное будущее. Пора было покончить с безработицей и трущобами — вот что ни у кого не вызывало сомнений. У многих слово «реконструкция» ассоциировалось с планированием. После войны все больше британцев высказывали пожелание, чтобы государственное регулирование экономики, эта уступка обстоятельствам, обернулось настоящим планированием в целях создания разумного, основанного на консенсусе общества.

Помимо этого, агитация лейбористов строилась на оптимистическом обыгрывании старых требований: «Хлеб, работа, жилье». В то же время партия лейбористов не побоялась напомнить о военных неудачах, признать свою вину и попытаться ее загладить, охарактеризовав свою программу как «реальное выражение сути событий в Дюнкерке и противостояния Блицкригу» и сделав акцент на политике постепенных реформ. Лейбористы утверждали, что только плавные, постепенные реформы способны дать хорошие результаты. Ключевыми словами их многообещающей программы, составленной вполне в духе времени, были «прогресс», «социальная справедливость», «мир», «согласие народов», они нашли живой отклик в сердцах людей, окрыленных победой и ждавших от будущего только хорошего.

Консерваторы же, напротив, никак не могли избавиться от межвоенных пережитков, точнее, от пережитков тридцатых годов, когда в правительстве безраздельно властвовали тори. Однако то время оставило горький осадок в сердцах граждан, недаром его окрестили «дьявольским десятилетием», десятилетием, на протяжении которого Англия была «страной снобизма и привилегий, управляемой стариками и идиотами», как сказал Джордж Оруэлл. Конечно, Оруэлл чересчур сгустил краски, и сегодня его высказывание сочли бы «мрачной гиперболой», однако в 1945 году большинство британцев было с ним согласно.

По обыкновению, Черчилль не щадил живота своего ради достижения очередной цели. На специально предназначенном для этого поезде он колесил по стране, рассчитывая на свою огромную популярность. Конечно, премьер-министр был чрезвычайно популярен в Англии, но при этом его считали старым реакционером и человеком из прошлого. Он еще усугубил свою репутацию скрытым неодобрением плана Бевериджа и явным безразличием к внутренним проблемам, предпочитая заниматься международными делами. Тем не менее национальный герой пользовался значительными привилегиями. Так, из десяти радиовыступлений, предусмотренных для двух ведущих партий — консерваторов и лейбористов, премьер-министр воспользовался четырьмя, а Эттли ограничился одним. Кроме того, годы не охладили горячности Черчилля, и он допустил немало политических просчетов, неосмотрительно и чересчур усердно нападая на своих противников. Один такой случай стал широко известен — речь идет о случае с гестапо. Во время одного из своих выступлений в начале июня 1945 года Черчилль принялся доказывать, что между социализмом и тоталитарным режимом нет никакой разницы, затем — что социализм не может существовать без строгого политического надзора. Из этого оратор сделал следующий вывод: если лейбористы придут к власти, им придется организовать «нечто вроде гестапо»[365]. Такие слова вызвали всеобщее негодование.

Мысли о возможном поражении у Черчилля даже не возникало, между тем он шел против течения и не осознавал, насколько сильна была в народе жажда обновления. Об этом свидетельствовали опросы общественного мнения, проводимые журналом «Масс обсервэйшн» и сулившие победу партии лейбористов. Уже в 1944 году Том Гаррисон, проведя тщательное исследование под красноречивым названием «Кто победит?», доказал, что Черчилль, прославившийся как «военный лидер» и даже получивший прозвище «бойцовый бульдог», не был наделен талантом руководить страной в мирное время и решать внутренние проблемы государства[366]. Как-то между Черчиллем и маршалом авиации Гаррисом произошел любопытный разговор, Черчилль спросил Гарриса, за кого проголосуют его бомбардировщики, на что последний не задумываясь ответил, что восемьдесят процентов из них будут голосовать за лейбористов. Раздосадованный Черчилль заметил: «На мою долю остается двадцать процентов». — «Вовсе нет, — возразил Гаррис, — эти двадцать процентов воздержатся».

5 июля состоялись выборы. Несмотря ни на что, их результаты, обнародованные лишь 26 июля (находившиеся за морем военные тоже голосовали), стали неожиданностью для всех и полностью изменили расклад политических сил. Блестящая победа лейбористов означала личное поражение Черчилля: из 25 миллионов избирателей за консерваторов проголосовали лишь 10, но главное — соотношение сил в парламенте также полностью изменилось: 393 места досталось лейбористам, 213 (всего!) — консерваторам, 12 — либералам и около 20 — остальным партиям. И это было еще не все: в избирательном округе Вудфорд, в котором баллотировался Черчилль и в котором лейбористы и либералы, решившие не создавать ему конкуренции, не были представлены, никому не известный и ничем не примечательный кандидат набрал аж 10 тысяч голосов против 28 тысяч, отданных Черчиллю!

Существует много версий о том, как повел себя Черчилль, внезапно сброшенный в пропасть с вершины политического олимпа. По словам одного из его приближенных, тогда уже бывший премьер-министр принимал ванну, когда ему сообщили печальную новость, и вот что он сказал: «Что бы там ни было, а избиратели имеют полное право сыграть с нами такую штуку. В этом и заключается демократия. За нее-то мы и сражались. А теперь дайте мне, пожалуйста, мой халат»[367]. Жена Черчилля была единственным человеком в его окружении, кого полученное известие в какой-то степени обрадовало. Клементина пыталась утешить мужа. «В конце концов, — говорила она ему, — в этом можно найти скрытое благо». На что муж ей с горечью ответил: «Если в этом есть скрытое благо, то скрыто оно так хорошо, что мне его вовек не отыскать!»

Глава восьмая

ЗАКАТ 1945—1965

Политический лидер, снискавший мировую славу, между прошлым и будущим

Все лето 1945 года Черчилль тяжело переживал свою неудачу. Оттого, что он сам впервые придал выборам ярко выраженный личностный характер, поражение было еще горше. Черчилль впал в глубокую депрессию. Ему казалось, что он утратил навсегда и свой авторитет, и свою популярность. Кроме того, оглушительный успех лейбористов означал, что новые выборы состоятся не раньше 1950 года. Иными словами, на пять или шесть лет национальный герой оказался не у дел.

Конечно, Черчилль уже не раз доказывал, что у него достанет мужества перенести любое несчастье. Поэтому, несмотря на подавленное настроение, он старался побороть охватившее его отчаяние. Бывший премьер-министр оставил Уайтхолл и поселился в самом центре Лондона, недалеко от Гайд-парк Гейт, — в южной части Кенсингтонского квартала. Там он провел последние двадцать лет своей жизни, там и в Чартвелльском поместье.

Однако горечь пережитого Черчиллем поражения отравила и его семейную жизнь. В доме царила тяжелая атмосфера. Вконец измученная Клементина страдала от раздражительности и агрессивности супруга. Она чувствовала, что их разделяет стена непонимания, ведь она одна воспринимала провал Черчилля на выборах как милость Божью. Об их размолвках свидетельствует письмо, написанное взволнованной Клементиной дочери Мэри: «Нам сейчас приходится нелегко, а мы, вместо того чтобы поддержать друг друга, то и дело ссоримся. Конечно, это я во всем виновата, но такая жизнь слишком тяжела для меня. Он очень подавлен, поэтому с ним так трудно»[368].

Дети один за другим разочаровывали родителей. Рандольф вел скандальный образ жизни, одно время отец даже запретил ему переступать порог своего дома. Это случилось после того, как блудный сын избил Сару, вернувшись как-то домой пьяным и себя не помня от гнева. Брак Дианы с Дунканом Сэндисом рухнул, а супруга Сары Черчилль на дух не выносил. И только Мэри была родителям утешением и отрадой. В 1947 году она вышла замуж за блистательного гвардейского капитана Кристофера Сомса, будущего депутата и дипломата, и лишь смерть лорда Сомса в 1987 году положила конец их счастливому союзу.

Другим поводом для печали было постепенное осознание того, что влияние Великобритании в мире ослабевает. За какой-нибудь десяток лет соотношение сил на мировой арене заметно изменилось, и социальное превосходство Англии, равно как и дальнейшее существование Британской империи были поставлены под сомнение. Англия была единственной страной, участвовавшей во Второй мировой войне от начала и до конца, с первого дня и до последнего, и единственной страной в Европе, чья территория не была ни завоевана, ни оккупирована. Однако если Британии и удалось ценой героических усилий и во многом благодаря Черчиллю выйти из этой войны победительницей, наступивший мир не принес ей ощутимого облегчения. Наступили суровые времена, не оправдавшие радужных надежд англичан, — страна обеднела, потеряла часть территорий и, хотя многие этого еще не осознавали (и в первую очередь великий старец, олицетворявший британское величие), опустилась до уровня обычной среднестатистической державы. Конечно, Соединенное Королевство являлось членом Великого альянса, но разве могло оно сравниться с двумя сверхдержавами, поделившими между собой послевоенный мир? Британия могла лишь равняться на одну из этих стран.

Из войны Соединенное Королевство вышло обескровленным, понеся тяжелые потери: 365 тысяч человек были убиты (из них около 100 тысяч — мирные жители), 250 тысяч домов разрушены, четыре миллиона — повреждены, пятая часть школ и больниц не работала. Что же касается материального ущерба, то Великобритании пришлось пожертвовать четвертью своей казны, а именно семью с половиной миллиардами фунтов стерлингов.

Однако Черчилль, возглавивший партию консерваторов, а следовательно, и оппозицию, мало интересовался внутренней политикой. Поэтому он не мог справляться с возложенными на него обязанностями лидера оппозиции. Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что на протяжении шести лет Черчилль плохо справлялся с этой ролью. Прежде всего потому, что он очень много ездил, без конца брал на себя новые обязательства и часто отсутствовал. Во-вторых, вместо того чтобы подготавливать очередную парламентскую «баталию», согласуя свои действия с коллегами, он предпочитал сражаться с противниками в одиночку. Его речи были, как всегда, блистательны, но мало эффективны там, где гораздо больше пользы принесли бы выступления сводного хора, а не одинокого солиста. Черчилль не критиковал общий курс правительства, не предлагал альтернативных решений, он лишь с удовольствием изобличал недостатки и оплошности отдельно взятых министров, вгоняя их этим в краску. Наконец, ораторский стиль Черчилля уже давно вышел из моды, и его речи трудно было назвать «выступлениями на злобу дня».

Впрочем, у лидера консерваторов практически не вызывали сочувствия усилия более молодых и честолюбивых членов партии, таких, как Гарольд Макмиллан или Р. А. Батлер, твердо решивших модернизировать идеологию тори. Их «неоконсерватизм» резко отличался от изжившего себя консерватизма двадцатых — тридцатых годов и отвечал чаяниям послевоенного британского общества. Тем не менее созданный в 1945 году Отдел изучения консерватизма, главный орган обновления партии, которым руководил Батлер, не вызвал ни малейшего интереса у Черчилля. Однако, хотя главного консерватора часто упрекали в отсталости взглядов и неспособности понять новую Англию и новое поколение, причина его равнодушия к внутрипартийным преобразованиям крылась совсем в другом. Политическое чутье Черчилля, не притупившееся с годами, и его завидный практицизм подсказывали ему, что нужно оставить в покое «государство всеобщего благосостояния», восстановить свободу предпринимательства («сделать народ свободным») и придерживаться центристской линии в политике. Впрочем, «центристская линия» означала сочетание социального патернализма и либерализма в экономике, к которому всегда стремился старый аристократ. Зато чувство юмора у Черчилля было по-прежнему отменным, о чем свидетельствует такой случай, поведанный одним из его соратников. Встретив как-то своего шефа, рассказчик посетовал ему, что жизнь-де нынче не такая увлекательная, как прежде. На что Черчилль ответил: «Что вы хотите? Не может же война продолжаться вечно!»[369]

Лишь когда речь заходила о делах империи или затрагивался вопрос деколонизации, лидер оппозиции вновь становился необыкновенно активным и воинственным. Особенный интерес Черчилль проявлял к ситуации в Индии. Он упрямо стоял на своем, хотя и чувствовал, что пытается догнать вчерашний день. В 1942 году под давлением Рузвельта и лейбористов ему пришлось пообещать предоставить Индии после войны право самоопределения. Однако Черчилль рассчитывал, что ему удастся отложить обсуждение деталей и сроков реализации договора на неопределенное время. После войны лукавому аристократу пришлось взглянуть правде в глаза: правительство Эттли окончательно и бесповоротно даровало Индии независимость 15 августа 1947 года. Для старого империалиста потеря «жемчужины» империи была настоящей трагедией, он горячо осуждал это постыдное ренегатство. «С глубокой скорбью, — восклицал он в палате общин, — смотрю я на это ничем не оправданное отступничество от Британской империи, от ее славы, от ее прошлого, подаренного человечеству. (...) Немало найдется достойных людей, готовых защитить Великобританию от врагов, но никто не сможет защитить ее от нее самой»[370]. Временами его охватывало отчаяние, он не верил в свой народ, у которого, по его мнению, не было внутреннего стержня и который ожидало безрадостное будущее. Так, в конце 1947 года верный Ковилл заметил: «Уинстону сейчас приходится нелегко. Он убежден в том, что страна обречена на глубочайшую экономическую депрессию. По его словам, тревога, которую он испытывал во время битвы за Англию, по сравнению с тем, что он испытывает сейчас, была лишь легким беспокойством, которое обычно испытываешь, заслышав „лай шавки“. Он считает, что выбраться из этого бедственного положения нам помогут лишь сила духа и единение народа, которых нам сейчас так не хватает. Мы должны избавиться от зависти, недоброжелательства, прекратить все ссоры. Черчилль говорит, что за всю свою жизнь он никогда еще не был в таком отчаянии»[371].

Однако в силу своего сложного и противоречивого характера Черчилль все же сохранял надежду, хотя надеяться уже, с его точки зрения, было не на что. Так, приблизительно в это же время он написал следующие строки, проникнутые глубоким патриотизмом: «Британский народ еще поднимется с колен, быть может, прежнего величия ему уже не вернуть, но, по меньшей мере, он сумеет снова сделать свою страну сильной и крепкой державой»[372].

Лишь осенью Черчилль начал понемногу выходить из депрессии, продолжавшейся все лето 1945 года. Он отправился отдыхать на озеро Комо, известное своими живописными пейзажами. Там Черчилль вновь взялся за кисть, что было хорошим знаком. «Благодаря занятиям живописью, — сказал он как-то своему врачу, — я снова обрел душевное равновесие. Чувство свободы наполняет меня радостью». И прибавил: «Остаток своих дней я посвящу живописи. Никогда еще я так хорошо не рисовал!»[373]

Однако характер не переделать. Политика не отпускала Черчилля. С 1940 года он возглавлял партию консерваторов и вовсе не собирался расставаться со званием лидера оппозиции. Не потому, что его так уж увлекало исполнение возложенных на него обязанностей, заключавшихся в основном в отрицании и оспаривании инициатив правительства, — это Черчиллю было вовсе не по душе. Дело в том, что, несмотря на возраст, патриарх британской политики по-прежнему видел смысл жизни во власти и действии. А ведь в силу английских политических традиций обладание званием лидера оппозиции было единственным средством получить или вернуть себе пост премьер-министра (в случае, если бы в результате новых выборов соотношение сил в палате общин снова изменилось). Вот почему Черчилль ни за что не расстался бы с этим козырем. Его друг Бренден Брекен шутливо высказывал ту же мысль: «Уинстон в отличной форме и твердо намерен продолжать исполнять обязанности лидера партии тори до тех пор, пока в один прекрасный день вновь не станет премьер-министром на земле или министром обороны на небе»[374].