Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь замечательных людей (№255) - Черчилль

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Бедарида Франсуа / Черчилль - Чтение (стр. 10)
Автор: Бедарида Франсуа
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Жизнь замечательных людей

 

 


Так, впервые собрав своих офицеров, Уинстон без обиняков объявил им: «Господа, мы ведем войну со вшами!» И принялся читать лекцию о происхождении и повадках «Пулекс европеус» — чем они питаются, какие имеют привычки и какова их роль в войнах прошлого и современности[119]. В считанные дни обаяние Черчилля распространилось на подчиненных. Его чары снискали ему возраставшую с каждым днем популярность как среди офицеров, так и среди простых солдат, которые в большинстве своем были родом из графств Эйршир и Гэллоуэй, что в Лоулэндсе. А связного французского офицера, прикомандированного к батальону Уинстона, звали Эмиль Эрзог, он же Андре Моруа.

Сто дней, которые Черчилль провел во Фландрии, командуя своими шотландскими стрелками, заметно его изменили. После короткого подготовительного периода батальон принял участие в сражении в конце января 1916 года. Шотландским стрелкам достался участок длиной в один километр в уголке Бельгии, еще остававшемся в руках союзников. Линия фронта проходила по самой границе с Францией, к северу от Армантьер. Передовая база батальона располагалась в деревушке Лоранс, которую бойцы переименовали в «Плаг-Стрит» (отангл. plug — затвор, пуля). Шпиль местной церкви был сорван вражеским снарядом еще в марте, но, несмотря на бомбежки, в деревушке еще оставалось несколько мирных жителей. На передовой позиции противников разделяла нейтральная территория шириной в сто пятьдесят — триста метров. По ту сторону границы, на французской земле разместился штаб командования батальоном — в монастыре, окрещенном «богадельней». Там проживали две монахини, к которым Черчилль проникся искренней симпатией. А вокруг простирался унылый пейзаж — «жалкие фермы, затерявшиеся в океане размокших полей и в грязи дорог»[120], — как писал Уинстон.

«Полковник Черчилль» изо дня в день объезжал свой участок, проверял оборонительные сооружения, осматривал мешки с песком, ведь немецкие артиллеристы без работы не сидели — однажды они метким выстрелом разворотили комнату, служившую Уинстону спальней. А ночью он патрулировал окопы, сопровождаемый верным Синклером. На фотографиях того времени Черчилль запечатлен в длинном плаще, широких сапогах, с револьвером и электрическим фонариком у пояса, в серо-голубой французской каске, подаренной одним генералом, соседом по фронтовому участку. Щеголь-Уинстон предпочитал ее плоской каскеtommiesи шотландской шапкеglengarry.

Уинстон был известным человеком и не мог оставаться незамеченным, тем более что время от времени его посещали высокие гости. Впрочем, иначе и быть не могло. Не мог он слиться с безликой массой офицеров экспедиционного корпуса. Его высокое общественное положение давало ему право на неоспоримые привилегии: широкий таз для омовений, дорогое белье, сигары, шампанское и коньяк — все это заботливо пересылала ему из Лондона Клемми. Однако Уинстон никогда не давал окружающим повода почувствовать свое превосходство. Когда он покидал батальон, все искренне сожалели о его уходе, ведь он был добрым, гуманным командиром. Уинстон завоевал себе авторитет с первых же дней пребывания в батальоне. Один из офицеров шутливо заметил: «Мы ночи напролет гадали, какой же приказ он отдаст на следующий день, а днем исполняли его приказы»[121].

Перед лицом опасности Черчилль по обыкновению не обращал внимания ни на пули, ни на снаряды. Конечно же, его авторитет в батальоне возрастал соразмерно его мужеству, только вот Клементина в Лондоне заливалась слезами, беспокоясь о своем храбром муже. Ее вовсе не успокаивали его складные эпистолы, в которых он писал, будто бы для него это всего лишь «большие каникулы (...), вроде путешествия в Африку»[122]. Жена всегда готова была к худшему. В письмах, которые они писали друг другу ежедневно, были и семейные, и фронтовые, и политические новости. Изгнанник с «Плаг-Стрит» изливал Клементине свое сердце и в то же время без конца давал ей всевозможные инструкции, наказы, не скрывая своего смятения, охватывавшего его всякий раз при мысли о разбитой карьере. «Солдаты, которые меня окружают, видят только мою улыбку, — признавался он, — мое спокойствие и удовлетворенный вид. Мне становится легче на душе оттого, что я могу открыть тебе свое сердце. Прости меня». Несколько дней спустя он снова написал об обманутых надеждах, о своем бессилии: «Я должен молча ждать нового поворота злосчастных событий. Уж лучше пусть тебе затыкают рот, чем позволяют давать советы, которые никто не слушает». Дальше следовали новые наказы Клементине поддерживать регулярную связь с его друзьями и псевдодрузьями: «Мне больше не на кого положиться. Только ты можешь похлопотать вместо меня»[123].

И Клементина без устали хлопотала в высших слоях лондонского общества. Она собирала достоверную информацию и всевозможные слухи, принимала все приглашения, пыталась угадывать мысли друзей и недругов — для того, чтобы направить в правильное русло политические расчеты мужа.

Ведь и на фронте он следил за маневрами британских властей не менее ревностно, чем когда сам их представлял. Между тем на Лондон неотвратимо надвигался глубокий правительственный кризис. Тогда Уинстон укрепился в мысли, что ему необходимо было вернуться в Вестминстер. Воспользовавшись отпуском в начале марта, он таки произнес в палате общин речь, но, увы, выступление его закончилось полным провалом. Боже мой, какие мелочи! Уинстон со свойственным ему нетерпением и верой в будущее уже воспрянул духом и вспомнил, что надежда — одна из основополагающих добродетелей человека. Удобный случай представился ему в апреле: тогда было решено реорганизовать полк Шотландских королевских стрелков, в результате чего 6-й батальон объединили с другим батальоном и Черчилль лишился своего командного поста. С решением он не затягивал. Отныне с фронтом было покончено. 9 мая 1916 года Черчилль вернулся в Лондон.

Министр снабжения армии: 1917—1918

В Лондоне Черчилль оказался совершенно один. Оставив резиденцию военного министерства, он вместе с семьей обосновался в элегантном квартале Саут Кенсингтон (в этом же квартале Уинстон провел последние годы своей жизни), по адресу Кромвель роуд, 41, напротив Музея естественной истории. Предубеждение против Уинстона было по-прежнему живо, злоба, враждебность не ослабевали. В политических кругах в его адрес постоянно сыпались желчные замечания. Выступления Уинстона в палате общин принимались враждебно, о чем бы он ни говорил. В декабре 1916 года в сформированном Ллойдом Джорджем новом коалиционном правительстве, необходимость в котором возникла после того, как консерваторы взбунтовались против некомпетентности Асквита, вновь не нашлось местечка для Черчилля. Новый премьер-министр также столкнулся с яростным сопротивлением лидеров партии тори, которых в правительстве оказалось подавляющее большинство. Уинстон был в ярости, он снова пал духом. Когда ему стало известно, что он оказался не у дел, с ним даже случился приступ бешенства. Черчилль все больше и больше убеждался в том, что постепенно скатывается в пропасть и пути назад нет. Единственным утешением в 1917 году для него стал рапорт специальной комиссии, выяснявшей причины поражения в Дарданеллах. У Уинстона появилась слабая надежда на прощение. Пусть с бывшего первого лорда никто не снимал вины за катастрофу, унесшую жизни тысяч англичан, но, по крайней мере, теперь упреки были справедливо распределены между всеми виновными.

Ситуация в конце концов изменилась в июле 1917 года. Ллойд Джордж, лучше чем кто бы то ни было знавший Уинстона и все его достоинства, рассудил, что целесообразнее было бы заручиться поддержкой Черчилля, нежели внести его в список своих врагов, и предложил ему пост министра снабжения армии. Со стороны консервативной партии раздался вопль негодования, послышались угрозы подать в отставку, исходившие сразу от нескольких министров, но Ллойд Джордж выдержал удар. Он переждал грозу и объяснил свой поступок тем, что этот министерский портфель не давал своему владельцу большой власти, а главное, новый министр не являлся членом военного кабинета. Как бы то ни было, а Уинстон приближался к концу чистилища. Нужно сказать, что он немало удивился такому враждебному к себе отношению и так и не увидел всей глубины пропасти, разделявшей его с товарищами по цеху, — странное простодушие со стороны Черчилля[124].

Уинстон двадцать месяцев ожидал искупления, и вот теперь, вернувшись к власти, он чувствовал прилив сил и бодрости. Его переизбрание в Данди 29 июля было пустой формальностью, и он тут же самозабвенно принялся исполнять свои новые обязанности. Учитывая его «безобидную» слабость вмешиваться в дела своих коллег по кабинету, одна из тетушек Уинстона дала ему мудрый совет: «Крепче держись за снабжение армии и не пытайся руководить правительством!» Таким образом, возобновились партнерские отношения между Ллойдом Джорджем и Черчиллем, однако в условиях, заметно отличавшихся от прежних. На этот раз первый стоял во главе государства, а второй, возглавляя второстепенное министерство, являлся его подчиненным и не имел права голоса в решении стратегических вопросов, касавшихся военных действий. И, тем не менее, полупогасшие огни рампы были Уинстону куда больше по вкусу, нежели мрак полного забвения.


Созданное в 1915 году и поначалу возглавляемое Ллойдом Джорджем министерство снабжения армии отвечало за ключевой сектор вооружения. Когда Черчилль вернулся в правительство, назрела необходимость коренной реорганизации министерства. С момента своего основания оно росло как на дрожжах, и к 1917 году численность его бюрократического аппарата составляла двенадцать тысяч человек. К тому же координировать деятельность разрозненных и разнородных его отделов не представлялось возможным. А потому одной из первых мер, принятых новым министром, была перегруппировка решающих органов министерства и учреждение верховного совета снабжения армии, председателем которого являлся сам Уинстон. В целом его деятельность, отмеченная той же энергией и той же эффективностью, что и несколько лет назад, развивалась в двух основных направлениях: с одной стороны, его внимание поглощала новая материально-техническая база, необходимая для победы, с другой — положение трудящихся и отношения, возникающие в процессе производства.

Что касается первого направления, то в представлении Черчилля существовала тесная связь между вооружением и стратегией. Он с первых же дней вооруженного конфликта высказывал свое крайне негативное отношение к «войне на истощение», которая велась на Западном фронте. Уинстон резко осуждал кровавую бойню, учиненную на Сомме в 1916 году и во время «третьего Ипрского сражения», длившегося с августа по ноябрь 1917 года. Он говорил, что вести «войну на истощение» — значит «губить ужасающее, доселе неслыханное, но все же недостаточное для убедительной победы количество человеческих жизней»[125]. Уинстон ратовал за «войну вооружений», призывал заменить людей машинами.

Теперь в руках у союзников было два стратегических козыря. С одной стороны, в войну вступили Соединенные Штаты, и в скором времени ожидалось прибытие в Европу значительного контингента американских солдат, с другой стороны, с появлением новой военной техники основная ставка делалась именно на нее, а не на солдат. Тогда Черчилль превратился в «человека с Запада». Весной 1917 года он заявил: «Машины могут заменить людей. (...) Различные механизмы способны сделать человека сильнее, служить опорой венцу творения»[126]. Вот почему Черчилль, долгое время не веривший в возможность прорыва на французском фронте, теперь надеялся осуществить его путем массового производства вооружения, в частности, новых видов техники — танков, самолетов и химических снарядов. Потому-то он так враждебно встретил предложение Красного Креста запретить использование отравляющих веществ, ведь «человеколюбивый» Уинстон намеревался пустить их в ход еще в Дарданеллах.

Что же касается второго направления деятельности Черчилля — производственных отношений и условий труда на заводах, выпускавших вооружение, то в этой области у него был большой опыт, приобретенный им еще в бытность свою министром торговли. С тех пор как Великобритания превратилась в один большой склад оружия, готовясь к тотальной войне, в отношении рабочего класса предстояло решить две основные, взаимосвязанные задачи. Необходимо было осуществить так называемое «разбавление» и определить соответствующие размеры заработной платы. Для того чтобы не препятствовать призыву мужчин в армию и в то же время обеспечить нужды производства, руководителям заводов пришлось наряду с профессиональными рабочими нанять неквалифицированных новичков, как мужчин, так и женщин. Такую практику и стали называть «разбавлением». Однако это вызвало недовольство у квалифицированных рабочих металлургической и кораблестроительной отраслей. Они были обеспокоены назначением новичков на должности, не соответствовавшие их квалификации, а также выравниванием заработной платы квалифицированных и неквалифицированных рабочих. Кроме того, количество женщин, занятых в производстве боеприпасов, с двухсот тысяч в 1914 году увеличилось до одного миллиона в 1918 году. А их заработная плата принципиально была значительно ниже заработной платы мужчин.

В лоне рабочей аристократии, опасавшейся за свое положение и приобретенные льготы, главным образом на заводах, производивших оружие, зародилось движение воинственно настроенных цеховых старост, что привело к крупномасштабным забастовкам весной 1917 года. Черчиллю понадобились вся его ловкость и умение, чтобы не в ущерб нуждам войны исполнять директивы правительства и удовлетворять требования трудящихся, которые сильно различались в зависимости от категории рабочих, их выдвигавших.

Справиться с народным недовольством, вызванным удорожанием жизни и скандалами, связанными с побочными доходами, полученными в ходе войны, было тем труднее, что русская революция служила примером и вдохновляла активистов Независимой лейбористской и Британской социалистической партий. Тем не менее, правительство было начеку, политическое чутье подсказывало руководителям государства, что нужно заручиться поддержкой наиболее организованных и решительных представителей рабочего класса, а именно квалифицированных рабочих. И тогда Черчилль согласился повысить им заработную плату. Однако, несмотря на это, забастовки возобновились летом 1918 года — сказались пацифизм большевиков и дух пораженчества, которым повеяло из России.

Прозорливый министр заранее позаботился о будущем. Так, в ноябре 1917 года он создал комитет по демобилизации и реконструкции внутри своего ведомства, с тем, чтобы наметить долгосрочные решения на послевоенный период в социальной сфере, чреватой всевозможными осложнениями. Одновременно, собрав у себя в министерстве представителей женских профсоюзов, Черчилль рассказал им о своих планах относительно будущей организации женского труда. «Мы пионеры в области женской занятости в промышленности и даже в военном производстве», — заявил он, сославшись на «ход истории, предоставившей женщине место в производственной жизни Великобритании, возможно, на весь век». Ведь было бы ошибкой рассматривать их вклад в производство как «всего лишь эпизод Первой мировой войны». «Пришло время, — уверял он, — определить принципы, которыми грядущие поколения будут руководствоваться, используя женский труд в промышленности»[127].


Несмотря на все обязанности и нелегкие задачи, в которых у Черчилля не было недостатка в министерстве снабжения армии, он зорко следил за ходом военных действий. Под различными предлогами приблизительно пятую часть своего времени Черчилль проводил во Франции — либо в Париже, где он регулярно встречался с министром вооружения Луи Лушором, либо в штабах, либо на фронте. Он даже выхлопотал для своих нужд замок неподалеку от Этапля. Благодаря этим частым путешествиям ему посчастливилось стать свидетелем решающих этапов военных операций. 21 марта 1918 года он присутствовал при трагически окончившемся для союзников наступлении германской армии. Под огненным дождем и градом свинца британский фронт был прорван, и французская армия была поставлена под удар. Тогда Черчилль встретился с Фошем, который дал ему поручение к Клемансо. Вместе они поспешили на передовую линию осмотреть оборонительные сооружения союзников — и «тигра», и «бульдога» фронт притягивал как магнит[128].

Уинстон вновь оказался в центре событий в апреле, когда противник нанес сокрушительный удар армии союзников во Фландрии. Враг наступал на большой территории, включавшей и деревушку «Плаг-Стрит», в окопах которой некогда сражался Черчилль. День 8 августа 1918 года стал черным днем для немецкой армии, как говорил Людендорф. Черчилль с чувством глубокого удовлетворения присутствовал при танковой атаке союзников, которая наконец увенчалась успехом. Вражеский фронт был прорван (а первый убедительный смотр новой техники, задействованной в атаке, состоялся еще в ноябре 1917 года близ Камбре).

Отныне долгожданная победа была уже не за горами. В «Мировом кризисе» Черчилль рассказал, как в момент подписания перемирия он открыл в министерстве выходящее на Трафальгарскую площадь окно и с глубоким волнением, совсем не похожим на то, которое он испытывал в четырнадцатом году, слушал бой Биг-Бена, отмерившего одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца 1918 года. Бой часов подхватили колокола всех лондонских церквей.

Во главе военного министерства и министерства по делам колоний: 1919—1922

Теперь, когда не слышно было звуков выстрелов и грохота орудийных залпов, когда вдали уже показался голубь мира, у жителей Европы появилась надежда вернуться, наконец, к нормальной жизни, которую они вели до войны («back to 1914» — «вернуться к 1914 году» —англ.). Что же касается Черчилля, он не разделял этих иллюзий, хотя активно поддерживал Ллойда Джорджа, когда тот пообещал бойцам подарить им по возвращении «дома, достойные их героизма».

Пока же, прежде всего, нужно было подумать о выборах, поскольку в последний раз они проводились аж в 1910 году. Перед правительством стоял ключевой вопрос, ответ на который необходимо было дать как можно скорее: сохранить или нет коалиционное правительство, ведь от этого зависела предвыборная тактика партий. Начиная с 1915 года управление Соединенным Королевством под предлогом защиты родины было доверено коалиционному правительству. Во главе с либеральным премьер-министром Асквитом, а затем во главе с Ллойдом Джорджем либералы и консерваторы, к которым присоединились ратовавшие за священный союз лейбористы, вершили судьбу Британии. Вопрос заключался в следующем: должна ли и может ли быть сохранена в мирное время эта коалиция, вызванная к жизни войной?

Нерешительность политиков усугубилась новыми факторами. Произошел раскол в старой либеральной партии, разделившейся на два враждебных лагеря. Большинство либералов поддерживали Ллойда Джорджа и выступали за коалицию. Черчилль был одним из лидеров этого либерального крыла. По другую сторону баррикад оказались сторонники Асквита, в марте 1918 года проголосовавшие в палате общин против коалиции, но голосующих теперь стало втрое больше. В 1918 году был принят закон, согласно которому право голоса получали все мужчины, начиная с двадцати одного года, и все женщины, начиная с тридцати лет.

В конце концов, рожденный в годы испытаний альянс был сохранен, и возглавил его снова Ллойд Джордж. Черчилля это несказанно обрадовало, ведь он всегда мечтал о центристском коалиционном правительстве, которое руководило бы страной в мирное время. 14 декабря 1918 года выборы в законодательное собрание на территории Великобритании проходили при наличии трех «кандидатов». Первым «кандидатом» был лагерь депутатов, выступавших за коалицию. Они получили две трети мест в парламенте, и победа осталась за ними, причем львиная доля голосов досталась консерваторам, также поддерживавшим коалицию. Ко второму лагерю принадлежали либералы Асквита, потерпевшие жестокое поражение. Что же до третьего лагеря — лагеря лейбористов, то он с честью прошел это испытание, заполучив двадцать два процента голосов. В своем округе Данди Черчилль одержал блистательную победу, намного опередив остальных претендентов.

В ходе избирательной кампании Уинстон не пошел вслед за модой и поостерегся клеймить Германию. Он не требовал предать суду Вильгельма II («Hang the Kaiser»[129]), не призывал отомстить Германии («сдавить апельсин так, чтобы из него выскочили все косточки», как говорил Ллойд Джордж). Черчилль, напротив, мечтал о примирении победителя и побежденного, проявив тем самым великодушие и широту души. Само собой, здесь не обошлось и без политического расчета, ведь хитроумный Черчилль ничего не делал просто так, по одному лишь велению сердца. Он ненавидел прусских солдафонов, он хотел и впоследствии не скрывал этого, «чтобы победители обходились с немцами гуманно, прилично кормили, а их заводы поделили между собой»[130].

Что же касается внутренней политики, то здесь Черчилль ратовал за смелые социальные реформы. У него появился шанс раздуть тлеющие угли своего былого радикализма, по-прежнему посягая при этом на права лейбористов. И он снова затянул старую песню во славу реформ и благосостояния. «Необходимо, — объяснял он Ллойду Джорджу, — объединить все просвещенные силы страны и повести их по пути науки и дисциплины на помощь бедным горемыкам». «Так, — говорил Черчилль, — мы сможем обеспечить „процветание и стабильность империи“»[131].

Однако министерский портфель, который Ллойд Джордж предложил Черчиллю в новом коалиционном правительстве, — портфель министра военного ведомства — при всей своей значимости не предполагал его участия в решении внутриполитических вопросов. Черчилль больше двух лет совмещал руководство военным министерством и министерством авиации, которое ему поручили «в нагрузку». Это продолжалось с 10 января 1919 года по 13 февраля 1921 года — тогда Уинстон перешел в министерство по делам колоний, однако министром авиации он оставался еще в течение двух месяцев. С 1 апреля 1921 года по 19 октября 1922 года в его ведении находилось лишь министерство по делам колоний. Таким образом, Черчилль блестяще справился с проблемой снабжения армии в 1917—1918 годах, благодаря чему был помилован и вновь стал одним из главных действующих лиц на политической сцене. На посту министра по делам колоний Уинстон оставался четыре года и за это время показал все, на что он был способен. Однако его старание не дало ему никаких гарантий на будущее, как показали дальнейшие события.

Демобилизация оказалась первым испытанием, с которым новому министру необходимо было справиться как можно скорее. Ведь не успели полководцы подписать перемирие, а солдаты уже начали проявлять нетерпение. Они требовали лишь одного: отправить их по домам немедленно, раз сражаться больше не с кем. Но чиновники военного министерства, разрабатывавшие еще во время войны замысловатые, долгосрочные планы демобилизации, совершенно упустили из виду подобный поворот событий. Среди солдат стало расти недовольство, которое, не дай бог, могло привести к участию армии в социальных волнениях, сотрясавших Англию.

В этой тяжелой ситуации, когда страсти накалялись с каждым днем, нужно было реагировать незамедлительно, погасить волнения, пока они не вылились во всеобщее восстание. А ведь в Кале пять тысяч военных уже подняли мятеж, в Лондоне — три тысячи, и этот список можно было бы продолжить. Правительство и военные чиновники испугались не на шутку. И тут находчивый Уинстон объявил о мерах, которые намерен был принять и которые успокоили бы недовольных, обеспечив их скорейшее возвращение к родным очагам. Не забыл он и о необходимости оставить на службе часть личного состава, достаточную для поддержания порядка на оккупированных территориях и в неблагонадежных районах, будь то на европейском континенте, на Ближнем Востоке или в Ирландии. Говоря словами самого Черчилля, он собирался «отпустить троих солдат из четверых и платить четвертому двойное жалованье»[132]. В целом два миллиона шестьсот тысяч солдат были в спешном порядке демобилизованы, а девятьсот тысяч остались на действительной службе. В начале 1922 года стало возможным упразднение обязательного призыва в армию, отнюдь не пользовавшегося популярностью у народа, и возвращение к военной службе на добровольных началах. Ведь теперь армия вполне могла обойтись и добровольцами. Итак, Черчилль записал в свой актив первый громкий успех на новом посту.

Тем не менее, не все было так гладко в военном министерстве. Большую часть времени и энергии у Уинстона отнимали две «головные боли» — большевизм в России и беспорядки в Ирландии. Черчилль так самозабвенно трудился над разрешением этих проблем, что пренебрегал другими своими обязанностями. В первую очередь пострадала оборона, которую необходимо было реорганизовать сразу после окончания военных действий. Министр упустил возможность модернизировать армию, исходя из уроков только что закончившейся войны и используя новые технологии. К тому же Черчилль обделил вниманием авиацию, несмотря на огромный интерес, который он всегда к ней проявлял.

Конечно же, не стоит забывать о том, что министр авиации, уступив доводам тогда еще генерала Тренчарда (ставшего впоследствии маршалом), отца-основателя военно-воздушных сил Великобритании, сумел придать авиации статус независимого рода войск, наравне с сухопутной армией и военно-морским флотом. Уинстон был убежден в главенствующей роли авиации в обеспечении безопасности на огромных территориях Британской империи, главным образом на Ближнем Востоке. И именно он ввел знаменитое «правило десяти лет». ЭтоTen Years' Rule— «правило десяти лет», предложенное Черчиллем и утвержденное коалиционным правительством в августе 1919 года, касалось принципов разработки военного бюджета. Его автор в очередной раз доказал свою прозорливость, выдвинув гипотезу (или тезис) о том, что в ближайшие десять лет ни Великобритания, ни Британская империя не будут участвовать в каком-либо крупном вооруженном конфликте. Следовательно, и предусматривать статью расходов на крупный экспедиционный корпус было ни к чему.

Доблестным защитникам родины пришлось затянуть пояса на многие годы, отмеченные небывалым сокращением расходов на военные нужды. К концу 1920 года личный состав армии сократился до трехсот семидесяти тысяч человек, тогда как на момент подписания перемирия военных в Британии было три миллиона. В военно-воздушных силах Великобритании насчитывалось двадцать четыре эскадрона вместо ожидавшихся ста пятидесяти, из них только два обеспечивали безопасность непосредственно Соединенного Королевства. А бюджет британской ближневосточной авиации сократился с сорока пяти миллионов до одиннадцати миллионов фунтов.

* * *

Глава военного министерства Уинстон Черчилль и маршал Уинсом инспектируют британские войска в Рейнланде.1919.


На протяжении всего 1919 года и в начале 1920 года Черчилля больше всего беспокоила ситуация в большевистской России. Отметим, что он не имел права голоса на мирных переговорах в Париже, и передел карты Европы осуществили без его участия. Позиция, которую занял пылкий глава военного ведомства, была проста. Ссылаясь на достойные конца света ужасы, совершенные большевиками, он настоятельно советовал Ллойду Джорджу, невзирая на ожесточенное сопротивление последнего, начать широкомасштабную военную интервенцию в Россию. И в свете грядущего вторжения, на которое он так надеялся, Черчилль проводил две последовательные линии в своей политике.

В конце 1917 года в Россию были посланы значительные силы союзников с тем, чтобы помешать немцам воспользоваться развалом царской армии. Около тридцати тысяч британских солдат было сосредоточено на севере, в районе Мурманска и Архангельска, другая часть британского контингента переправилась во Владивосток. По мысли Черчилля эти силы следовало использовать для стремительной интервенции, согласовав свои действия с русской контрреволюционной армией, и свергнуть диктатуру большевиков. Однако в своем страстном порыве Черчилль не нашел поддержки у министров. Коллеги без особого труда убедили неугомонного Уинстона в том, что за четыре года еще не успели зарубцеваться раны, полученные в ходе последней страшной войны, а потому никто не согласится ввязываться в новую[133]. И тогда Уинстон сосредоточил свои усилия в другом направлении. Раз англичане не желали огнем и мечом уничтожить большевистскую гидру, это надлежало сделать белой армии. Следовательно, нужно было поддержать царских офицеров, оказать им всестороннюю помощь — оружием, деньгами и техникой. В Гражданской войне, бушевавшей в России, необходимо было оказать содействие, прежде всего генералу Деникину на юге и адмиралу Колчаку на востоке, отправив им на выручку британских добровольцев. Однако премьер-министр и другие члены правительства вновь остались глухи к доводам Уинстона. Напрасно он метал громы и молнии, пытаясь растопить флегму своих коллег. Черчилль никак не мог понять, что война с Германией отняла у британцев все силы и что расшевелить их теперь не было никакой возможности. Поэтому-то брошенный тогда клич «Kill the Bolshie, kiss the hun»[134]не нашел отклика в сердцах англичан.

Тем более что британские рабочие с большим сочувствием отнеслись к революции в России, в Англии даже был создан комитет «Hands off Russia»[135]. Заря, занимавшаяся на Востоке, заворожила левые силы Соединенного Королевства. Ведь там утопия становилась явью. События в России побудили Герберта Уэллса написать в 1923 году сатиру «Люди как боги». Лейбористская пресса во главе с «Дейли Геральд» усердно клеймила Черчилля, выставляя его агентом и, более того, образцовым воплощением капитализма, милитаризма и империализма. В конечном счете, воинственная позиция Уинстона вкупе с его отчаянным неприятием коммунизма, коренившимся в социальных конфликтах 1910—1911 годов и в ожидании всеобщей забастовки в 1926 году, крепко поссорили его с лейбористами и тред-юнионами. За ним на долгие годы закрепился образ врага рабочего класса.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38