Тем не менее идет уже 1935 год! Расстояния очень быстро сокращаются. Англия пересчитывает свои острова, благоустраивает их. Приходит конец как долгим междуцарствиям «посланников и чиновников Ее Величества», которые были учителями, секретарями, а при случае, вооружившись щипцами, и дантистами, так и власти преподобных отцов. Это конец эпохи, когда на крик «Пароход пришел!» — сигнал, ожидаемый иногда так долго, что он давал десятилетнему ребенку возможность считать это событие приходом мессии, — на берег высыпал весь Тристан. Островитянам, которые сто одиннадцать лет — из них только восемнадцать на Тристане присутствовали пасторы — сами управляли собой, пришлют «советников». Это мало что изменит, так как долго обходившаяся без «советника» община будет считать его представителем трона, на котором он царствует, но, по сути, не управляет. Этот администратор не влиял на события реальной жизни: рыбную ловлю, земледелие, животноводство, постройку дома или лодки. Занятый писаниной и отношениями с Внешними странами, он в общем-то унаследовал земную долю власти пасторов, уделом которых осталась только власть духовная. Каждые два-три года заметки в «Сазерн пост» сообщали об отъезде советников или священников, сопровождаемых впоследствии то врачом, то агрономом, «работниками ручного труда» с точными и очень ценными для тристанцев познаниями. Правда, письма по-прежнему идут на Тристан три месяца. С островом нет ни телеграфной, ни телефонной, ни радиосвязи. Но начинается вторая мировая война…

Хью просматривает досье. Вот статья из газеты «Таймc»: «В 1942 году Тристан под именем „Атлантик Аил“ перешел в ведомство адмиралтейства. Морская часть с помощью жителей построила на острове метеорологическую станцию и радиостанцию… После отъезда военных моряков эти станции, чьи бюллетени важны для фермеров Кейптауна, содержит южноафриканское правительство».

От «Таймc» эстафета переходит к «Сазерн пост», но за двенадцать лет газета не опубликовала ничего, кроме заметок и кратких сообщений в рубрике «Заморские территории».

В 1949 году:

В 1952 году:

В 1954 году:

В 1957 году:

В 1959 году:

В 1960 году:

Хью собирает свои заметки. Две последние фамилии упоминаются в той телеграмме, что начинается словами «Землетрясение на Тристане». Эпопея совпала с хроникой происшествий. Хью переменил свое мнение: в конце концов рай — это все то, что мы считаем раем, если даже для других он только чистилище. Пятьдесят строк, чтобы умолчать об этом рае, слишком много, а чтобы о нем рассказать, слишком мало. Хью снимает колпачок с авторучки. И строчит, строчит, все больше увлекаясь. Он быстро написал сто восемьдесят строк, которые ему придется скрепя сердце показать патрону.

— Ты с ума сошел, так много! — рычит патрон, «вырубая» добрую треть заметки.

Но это не поможет. Хью, воспылавший дружескими чувствами к этой эпопее в южных широтах, пойдет и тайком от патрона восстановит свой текст.

Суббота, 23 сентября. Джеймс Кей, кочегар с траулера «Тристания», высоченный и белобрысый, в компании Джосса Твена — своей полной противоположности — задержался перед объявлением, наклеенным на стене среди прочих при входе в Зал принца Филиппа.

— Здорово они морочат вас, эти ученые головы! — ворчит он.

Сейсмологи и вулканологи действительно делают вид, что ничего не случилось. Вот уже семь недель все тристанцы останавливаются, чтобы перечитать, хмуря брови или блаженно улыбаясь — смотря по темпераменту, — ответ этих оракулов:

«Специалисты, мнение которых по поводу недавних подземных толчков мы запросили, считают, что имело место простое оседание почвы вдоль линии сброса. Итак, ничто не дает оснований предположить, будто это грозит опасностью. Однако, поскольку подобные вибрации еще могут привести в движение непрочные скалы, мы рекомендуем всем быть внимательнее, проходя под прибрежными утесами или вблизи осыпей»,

— Трясет нас действительно что надо! — воскликнул Джосс. — За последние десять дней тряхнуло раз девяносто! Если бы ты был в церкви святой Марии прошлое воскресенье, сам бы убедился.

Джеймс Кей, зачисленный, как и Джосс, в состав экипажа «Тристании», но в отличие от него на постоянную, а не на сезонную работу, первый раз вступил на остров Отчаяния, где земля теперь соперничает в «гостеприимстве» с морем. Неделю назад «Тристания» пришла сюда на лов рыбы. Джеймс стоял на вахте в воскресенье, 17-го, когда вечером, в самый разгар службы, церковные стены задрожали, хотя преподобный Клемп как ни в чем не бывало не прерывал службы, лишь на секунду обернувшись, чтобы сказать пастве:

— Братья мои, сегодня не будет проповеди и оглашений. Да хранит вас господь!

В понедельник Кей даже не заикнулся о том, чтобы сойти на берег. Капитан «Тристании» Тэд Лэш, старейшина общины Уолтер, администратор и все должностные лица острова единодушно решили, что совершенно необходимо выяснить, только ли на Тристане происходят подземные толчки или они распространяются на соседние островки: Неприступный, Стольтенхоф, Мидл, Соловьиный и даже более удаленный Гоф, все они тоже вулканического происхождения, но заселены лишь тюленями и птицами. «Тристания» на пять дней снялась с якоря и наблюдала за архипелагом, таская за собой трал.

— Знаешь, — сказал Джеймс, — правильно сделали, что вывесили эту потеху. Нервы людей надо беречь.

— Конечно, — ответил Джосс, — ведь на островах все тихо. На Найтингейле в гнездах не разбилось ни яйца. Я зашел в хижину, где мы пережидаем непогоду, когда приезжаем туда собирать пух и гуано. У стенки стояла лопата, ее можно было бы столкнуть щелчком. Но она даже не шелохнулась. Лишь Тристан ходит ходуном.

— Оно и видно! — засмеялся Джеймс.

Зал принца Филиппа полон. Гнусавит патефон. Вся молодежь вальсирует в большой зале, где подолы дам волчком вертятся на пышных нижних юбках, где порхают галстуки-бабочки чопорных кавалеров, столь же твердые, как и их накрахмаленные сорочки. Днем Сандра Трэнч, дочь директора консервного завода, пригласила своих дружков, то есть всех подростков деревни. Вечером Майк Трэнч с женой созвали на танцульки взрослых. Кроме стариков и больных, здесь все жители Тристана; каждый пришел со своей тарелкой и стаканом. Праздник на Тристане подобен пожару, свадьбе, трауру — деться от него некуда.

Но вот старый патефон, что-то прохрипев, умолкает. Какой-то малыш сразу бросается к нему, чтобы покрутить ручку и поменять пластинку. Из ящика слышатся покряхтывания, затем — первые слова старой шотландской песни. И вдруг молодежь разбегается и, хлопая в ладоши, образует круг: это Патрик «бросил подушечку» Рут, которая опускается на колени и целует его. Джоссу очень хотелось, чтобы ему выпало счастье в этой старой, иногда бесконечно долгой игре, во время которой от щеки к щеке рикошетом отскакивает часто нечто большее, чем дружеский поцелуй. Рут встает и с подушечкой в руках идет по кругу, глазами ища, кому бы передать поцелуй в губы и право выбрать себе затем другую партнершу. Она явно в замешательстве… Джосс подается вперед, пытаясь пробиться сквозь своих прилипших друг к другу кузенов. Он даже бормочет сквозь зубы поговорку: «Каждая раковина воображает, что в ней жемчужина». Но Рут, не заметившая его, чмокает Нельсона, который прикасается к Лу, а та бросает подушечку к ногам Тони, вынужденного тем самым покориться и оторваться от Бланш, своей милой, до тех пор, пока он снова сможет ее подхватить, утроив на сей раз дозу поцелуев… Ну ладно, дело ясное! Джосс отворачивается и прислушивается. Слева от него сидят, потягивая из жестяных банок пиво, почти все члены Совета, и среди них его отец Бэтист Твен, который рассуждает:

— В некотором смысле это даже хорошо, что на Найтингейле спокойно. Если у нас дела ухудшатся, мы сможем перебраться туда.

— На время, пока здесь все утихнет, — уточняет Нед Глэд.

— Триста человек в пятнадцати хижинах! — прибавляет Уолтер.

— Ты бредишь! — говорит Агата Лоунесс. — Одно дело на неделю отправить туда парней, другое — поселить там, без воды, продуктов и дров, женщин и малышей.

— Ну и что, — возражает ей Симон Лазаретто, — наши отцы с этого начинали и все дожили до старости. Правда, бежать туда, даже ради спасения, не стоит. Неужели вы в самом деле думаете бежать? Едва подумаю об этом, чувствую, будто меня заживо хоронят.

25 сентября. Шесть человек, включая Ральфа Глэда, отправились в ужасную погоду взглянуть, что стало с полуодичавшим скотом, который кормится чем бог послал по другую сторону горы, ближе к мысу Стони. Это всегда настоящая экспедиция, ведь, чтобы туда добраться, надо идти в обход, шагать по холмам, выглядящим словно ледяные джунгли, пересекать водомоины — узкие овраги, по склонам которых дюжинами низвергаются потоки. Напуганные подземными толчками быки и коровы с телятами совсем загоняли парней, вынужденных иногда прятаться от скота в «котлах» — заросших травой или залитых водой кратерах. Буря, а затем густой туман заставили парней, которые не могли вернуться прежним путем, переночевать на месте, под одной из перевернутых лодок, что издавна разбросаны на всех пляжах острова, служа укрытиями или спасательными шлюпками. Матери уже начали беспокоиться за них, отцы говорить о неосторожности. Быть может, в тех местах почва оказалась коварнее и подземные толчки сотрясают ее сильнее, чем здесь, в колонии? Но вот они — промокшие, смертельно уставшие, обросшие щетиной — явились и сидят за столом Неда и Уинни Глэд, родителей Ральфа, перед дымящимся гоголем-моголем, приготовленным из собранных в гнездах яиц.

— Осторожнее с чашками, ребята! — в один голос предупреждают мать и бабка.

— У нас их почти не осталось, — уточняет Дороти.

— А мы тут пережили настоящее D , — послышался чей-то чужой голос.

Это сказал Дон. Он зашел сюда не случайно; он думал о своем и ждал возвращения экспедиции. Вот уже неделя, как он, за неимением сейсмографа, придумал метод измерения силы толчков. Амплитуда колебаний отвеса и воздействие толчков на хрупкие предметы, которые дрожат, трясутся, передвигаются с места на место или разбиваются, могут дать шкалу: А — слабый, В — средний, С — сильный, D — очень сильный; E — разрушение дома — еще не наблюдалось. Однако вся колония теперь знает, что такое D . Вчера попадали с каминов подсвечники. В шкафах побилась посуда; треть всех сложенных из камней изгородей рассыпалась, когда неожиданно пронесся стремительный ураган, после которого долго дрожала земля.

— А как на мысе Стони? — спросил Дон. — Тоже трясет?

Покусывая ногти, Ральф с удивлением смотрит на него.

— Нет, там тихо, — отвечает он. — Ничего похожего!

30 сентября. Целых два часа земля непрерывно трясется мелкой, ощутимой в ногах дрожью. Привыкшие к этому и потому спокойные администратор, врач, пастор, директор консервного завода, Уолтер, Агата, Симон и другие члены Совета сидят кружком. Сидят, понятное дело, на улице: лучше не подвергать себя капризам какого-нибудь подземного толчка силой в Е, который может внезапно раздавить всю группу под обломками офиса администрации и тем самым оставить колонию без руководства.

— Мы не должны никого пугать, — подытоживает ситуацию Симон. — Но отсутствие толчков на Найтингейле, как и в южной части Тристана, наводит на размышления. Мы провели, как вам известно, проверку, поставив одних наблюдателей на востоке, в гоpax, выше Блэк-ин-хоул, а других на западе, вдоль потока Джипси. Сегодня утром они едва почувствовали толчок. Но отец Клемп и я, стоявшие на краю долины, возле картофельных полей, оценили его силу в D, так же как оставшийся дома Уолтер. Отсюда вывод: земля дрожит только в колонии, только тут, где мы живем…

Мужчины сидят не шелохнувшись. Агата нервно развязывает косынку, словно та не дает ей дышать. Подул ветер, он полощет флаг, поднятый на стоящей на берегу моря мачте.

— Лондон перестал оптимистически смотреть на вещи, — продолжает разговор администратор. — Мы вправе спросить себя, не начинает ли прибрежная полоса суши сползать в море. Ведь тогда…

Он подымает взгляд на вершину Королевы Мэри, снявшую сегодня в виде исключения свою корону из облаков. У него нет никакого желания говорить вслух, о чем он думает. Пербуатан, наверное, был похож на этот конус, когда он мгновенно разорвался, стерев с лица земли остров Кракатау; и вулкан Багондо, чье подземное озеро чудовищным смерчем кипящей воды снесло вокруг все живое; и Лысая гора, которая раскололась, выбросив раскаленное облако, что в минуту стерло с карты город Сен-Пьер-де-ля-Мартиник на острове Мартиника.

— Лондон верит в пробуждение вулкана, — в тишине бормочет Уолтер.

— Но почему именно здесь? — спрашивает Роберт Глэд, ризничий местной церкви.

— Потому что здесь, — отвечает Дон, — несомненно, точка наименьшего сопротивления. В конце концов холмики, которые вы называете Нокфолли, или Хиллс, суть не что иное, как следы слабых извержений: это — маленькие осыпавшиеся кратеры, каких повсюду на острове множество. Извержение уже произошло.

— Сплюнь в другую сторону, дурак, у тебя есть место к югу! — вдруг кричит Бэтист Твен, ругая вулкан с тем же пылом, с каким островитяне осыпают бранью сломанную мотыгу или расхваливают свои наполненные рыбой сети.

— Ну, перестанешь ты дрожать или нет? — ворчит Нед Глэд, стуча каблуком о землю. — Не думаешь ли ты, что мы разбежимся, как крысы?

Землю действительно трясет не переставая; иногда она резко, словно состав при сцепке вагонов, дергается. Дон встает, сдерживая улыбку: он прекрасно понимает, что «речь» Глэда обращена и к нему. Но как и все, он вдруг замечает облако пыли, которое поднимается, разрастаясь, на повороте у скалы, откуда доносится, несмотря на большое расстояние и встречный ветер, глухой шум обвала.

— Консервный завод! — простонал Майк и бросился бежать туда.

Через десять минут он увидит, что завод цел, но вышел из строя водопровод — его жизненная артерия. Отвалились громадные обломки скалы, и сотни камней самой разной величины усеивают большой пляж. Бараны, что паслись поодаль, на спускающихся к реке Уотрон склонах, успели разбежаться. Убило лишь одну корову. Но чудо, что при этом не погиб никто из людей. Впервые по-настоящему напуганные, обескураженные, рассерженные рыбаки и рабочие — одни в мокасинах, другие — в резиновых сапогах, одни в фартуках, другие — в зюйдвестках — бродят по заводскому двору среди сетей, бочек с маслом и соленой рыбой, разбитых ящиков. Это, правда, поправимое несчастье, но не предвещает ли оно самого худшего?

— Ну, давай же, — кричит Нед Глэд горе, — решайся! Ведь должны мы знать, что делать.

Мужчины наконец успокаиваются, начинают расчищать вокруг консервного завода наиболее заваленные места. Члены Совета обследуют эту неразбериху.

— Если подключить временный водопровод к деревенскому, то цех сможет работать, — делает вывод Симон.

5 октября. Сесиль, роды у которой принимала ее тетка Джилла — должность акушерки в семье Гроуеров передается по наследству, — родила дочку Маргарет. И, словно празднуя это событие, весна расцветила траву маргаритками. Стелющееся по земле «дерево островов» — так называют здесь согнутые ветром карликовые ивы, что растут лишь по краям деревни, — вновь оделось листвой. Чахлые яблони, чьи плоды сгрызут крысы, попавшие — увы! — на остров после крушения «Генри Поула», роняют дождь розовых лепестков на «сад Джой», долину в южной части Тристана, зажатую между ущельем Кэйв, пенистым потоком, и ущельем Дип — настоящим каньоном, где под отвесными берегами высотой 60 метров клокочет невидимая вода, которая потом каскадами выплескивается к ногам пингвинов на гнездовье Трипо. Вовсю цветут лен, голубика, лебеда, щавель, кейптаунский смородинник, колючий дрок. Лютики распустились возле дома Бетти — единственное место, где их можно видеть, — и, без сомнения, они обязаны этим какому-нибудь семечку, завезенному сюда в багаже из далекой Европы. Через несколько недель и южную герань сплошь усеют розовые цветы…

Но скалы в полукилометре на восток от деревни продолжают раскалываться. По ночам слышно, как они трещат, словно горящие поленья. Изредка от них отламывается большой камень, мчится вниз, скатываясь к подножию горы. Наспех сооруженный временный водопровод работает, однако и к нему со всех сторон уже угрожающе подбираются камни.

6 октября. Слишком затянулось это испытание, слишком неясен его исход. Измученные жены резидентов, чье мужество разлетелось в прах, подобно всей их посуде, ночи напролет дрожат от страха за своих детей, накрывая их кроватки колпаками из досок, и вскакивают при малейшем шорохе. Они больше не в силах выносить этого. Никто не называет имя той, что вбежала в комнату администратора, когда там пили чай, крича:

— Мы и так все время подыхаем здесь от скуки! А если еще придется подыхать и от страха, то с меня хватит, я уезжаю. Нигде не стали бы ждать, пока от нас останется мокрое место, а уже давно бы эвакуировались.

О том же неотступно думает и сам Дон. Жестокий смысл приобретает старая поговорка: «Тристан словно жизнь: каждый знает, когда в нее входишь, одному богу известно, когда из нее выйдешь». Парохода нет. И каким образом, почему, во имя чего организовать отъезд наперекор решению Совета, который выражает чувства цепляющихся за свой остров тристанцев? Для них подземные толчки — это всего-навсего ненастье на суше, которое нужно перенести так же, как шторм на море. Нет никакой возможности обойти Совет административным путем без решающего повода, разрушения нескольких домов, например. Но они держатся, эти чертовы дома, именно потому, что построены без извести, а просто сложены из камней, пазы между которыми замазаны глиной. Неужели потребуются жертвы, чтобы принудить к эвакуации живых? Однако даже в этом нельзя быть уверенным. Озабоченный тем, чтобы не получить отказ, который лишил бы его полномочий, но зная, что после Уолтера Симон — самый влиятельный на острове человек, Дон тайком поручил врачу склонить последнего к эвакуации. Заручиться поддержкой учителя, который некогда был воспитанником пастора Роджерса, затем школы в Кейптауне и поэтому принадлежал к немногим образованным старикам островитянам, сломить его «оборончество» — это главное. К Симону, прозванному «говорун», по-прежнему весьма прислушиваются все, кто, кажется, не принадлежит к тем, кого в Англии какой-нибудь политик из кофейни назвал бы «кланом Беретти». Однако все это были слишком или, вернее, не слишком тонкие расчеты. Прежде всего община. А кто поколеблет эту стену? Во всеоружии неотразимых доводов Симон лишь вспоминал о своем деде, сицилийце, выброшенном на южный берег, и твердил:

— Да, в этом, разумеется, веселого мало, это даже весьма опасно. Но, в конце концов, потери не так уж и велики. Ну и что, если произойдет извержение! Насколько я знаю, в Мессине до сих пор живут люди.

7 октября. Поль и Ти, зайдя к Тони и Бланш, которые должны обвенчаться 15-го, а сейчас отмечают установку замка на двери своего дома, наконец-то построенного, пришли, взявшись за руки, к месту, выделенному им для будущего жилья. Неподалеку валялся огромный обломок скалы.

— Он мне пригодится для угла фундамента, — заметил Поль перед тем, как они, обнявшись, улеглись под кустом.

Воскресенье, 8 октября. 11 часов. Во время церковной службы 500 метров скалы всей своей массой двинулись, совершенно неожиданно, на второй штурм, на сей раз в направлении деревни. Грохот этого каменного водопада замер у изгороди крайнего дома — того самого, где жил Элия Гроуер. Прежде чем на месте убедиться в этом, пастор, вышедший из церкви, чтобы вымыть руки, угадал катастрофу: из новехонького кухонного крана не текло ни капли. Должно быть, снесло насосную станцию, которая подает воду из реки Уотрон. Теперь консервный завод будет бездействовать, и лов рыбы, таким образом, прекратится до тех пор, пока из Кейптауна не прибудет на остров новая группа специалистов. А деревенские хозяйки снова будут вынуждены черпать воду из Уотрона ведрами и стирать так, как в течение полувека стирала жена капрала, колотя на гладких камнях белье своих шестнадцати детей.

Полдень. Молодое солнце, ласковый ветерок, нежное море. С одного края острова на другой протягиваются к востоку, возникая и исчезая, длинные трещины. Два барана провалились в одну из них, и она бесшумно сомкнулась. Чуть пониже, среди нагромождения обломков скал и валунов, Элия, его жена Эстер и малышка Селина никак не решатся оставить свой соскользнувший сантиметров на десять в сторону дом, где больше не закрываются двери. Доктору Дамфризу, примчавшемуся на помощь, удалось отвести их в коттедж толстяка Гордона. Но и это убежище оказалось ненадежным: паркет потрескался, стены покосились.

— Устраивайтесь у меня, — предложил им доктор.

15 часов. Трещины сближаются, извиваются, перерезают тропинки. Дрожь опять охватила землю, вызвав дождь из камней, надоедливый, вконец выматывающий нервы тех, кто пережидает его, забившись в дома, десяток из которых более или менее основательно растрясло.

20 часов. И моральный дух наконец дает трещину. В темноте, прорезываемой светом факелов, в треске камней, что сыплются все гуще, одна половина жителей деревни укрывается у другой или располагается лагерем в Зале принца Филиппа.

22 часа. Преподобный отец, помогавший пастве таскать чемоданы и устраиваться на ночлег, снова облачился в рясу, надел стихарь и епитрахиль, пока его ризничий Роберт, сам оставшийся без крова, зажигал керосиновые лампы. Сесиль Гроуер решила во что бы то ни стало окрестить своего первенца «до катастрофы». Крещение состоялось. Крестный отец Элия с Маргарет на руках, Сесиль, поддерживаемая мужем Бобом, ушли, приговаривая:

— По крайней мере, если мы взлетим на воздух…

Роберт тоже ушел. Отец Клемп через голову стягивает свой стихарь, который взъерошил его седые волосы. Жалкое, торопливое крещение! Мгновение он стоит не двигаясь в этой церквушке, где пять разных народов перемешивали свои молитвы, вовсе не подозревавшие — даже итальянцы, — что они при этом меняют веру. Он с грустью смотрит на алтарь, где шесть оловянных подсвечников обрамляют дарохранительницу, перед которой раскачивается подвешенная к резной перекладине лампада. Вышитое покрывало, подарок королевы — фисгармония, на которой долгое время никто не умел играть, хоругвь, колокольчик, поставленный в оконном проеме, скамья причастия со спинкой, вырезанной кортиком, стулья с вязаными подушечками, сам этот храм с потолком, обшитым плавуном, откуда, как бывало в старину, приходилось вынимать доски, чтобы сколотить гроб, — станет ли все это когда-нибудь вновь служить людям?

Пора идти, надо задуть лампы. Отец Клемп открывает дверь и выходит в темноту. На востоке резкие, словно удары бича, щелчки разрывают тишину, над которой с холодным сочувствием высятся звезды.

Если бы не волнение насмерть перепуганных птиц и скота, то утром 9 октября могло показаться, что остров приходит в себя. Семьи Элии, Неда, Бэтиста, Боба (на Тристане, где всего семь фамилий, но более двухсот набранных со всех языков имен, фамилией становится имя отца) смогли вернуться в свои дома, где — любопытное дело — они увидели, что двери не завалены камнями, а трещины в стенах сомкнулись. Скала забрасывала камнями окрестности менее энергично, земля перестала трястись, и к полудню произошел всего-навсего один толчок, который сменило необычное затишье.

Это было лишь временное улучшение. Сразу же после завтрака, когда Уинни ловко орудовала посудной щеткой, а ее дочь Рут — половой тряпкой, послышался легкий шум: сперва плавный, потом все более прерывистый, довольно похожий, если усилить его в тысячу раз, на тяжелое дыхание борца в решающий момент схватки. Затем раздался, оставив громкое эхо, треск, никогда прежде не достигавший такой силы.

— Опять все сначала! — простонала Уинни.

Около трех часов Нед, Ральф и Билл вышли взглянуть в чем дело и пошли по дороге, ведущей к консервному заводу. Скоро они заметили впереди Бэтиста, Джосса и Метью, движимых теми же намерениями и даже не побоявшихся захватить с собой дочек — Эми, Дженни и младшую, Стеллу.

— А я-то собрался полоть картошку! — крикнул Нед, слегка прибавляя шагу, чтобы догнать Бэтиста.

Бэтист, опережавший их шагов на десять, вдруг остановился, властным жестом преградив путь своим детям. Когда Глэды подошли к Твенам, им не надо было ничего объяснять: потрясенные, они тоже остолбенели. На их глазах повторилась та же страшная картина, которую довелось увидеть двум мексиканским крестьянам: земля внезапно породила Паракутина[5], этого сына дьявола. Склон горы более чем на 300 метров перерезала трещина. Края этой зияющей дыры медленно расходились. Но один край оседал, а другой неумолимо поднимался, силой чудовищного внутреннего давления вздыбливая тонны горной породы.

— Джосс, — скомандовал Бэтист, — беги за Уолтером. А вы, девочки, ступайте-ка скорей и передайте матери, что можно укладываться.

Затем, обернувшись к Неду, сказал:

— Видел? Скоро в птичьих гнездах испекутся яйца.

Когда прибыли Уолтер, Дон, а за ними целая процессия, участники которой тщетно старались прогнать надоедливого коротышку Нэйла и его неизменного прихвостня Кирила, Глэды и Твены уже вынуждены были отойти от края трещины. Вздутие достигло высоты коттеджа и, превратившись в похожий на луковицу холм, разбрасывало вокруг жидкую грязь с щебнем, из которой выпирали обломки скалы, медленно выползавшие наверх и соскальзывавшие набок, освобождая место другим, неутомимо лезшим из недр. Эта каменная рвота сопровождалась каким-то хрюканьем, и с каждым ее новым приступом холм разрастался. Дон не стал медлить.

— На этот раз всем ясно в чем дело, — заявил он.

И, втянув носом воздух, чтобы определить запах, в котором начинала чувствоваться сера, приказал:

— Все назад, в долину! Не будем подражать Плинию, задохнувшемуся из-за любопытства.

Уолтер уже бежал к гильзе-колоколу, чтобы ударить в набат. Через пять минут в сборе были все мужчины острова, кроме нескольких стариков и двадцати рыбаков, в память о которых на сигнальной мачте, установленной на возвышающемся над пристанью холме, недавно подняли траурные флаги. Едва они успели рассесться кружком, как Дон без обиняков объявил:

— Это конец. Колония обречена. Вулкан проснулся, образовав на ее территории второй кратер, который с минуты на минуту может начать выбрасывать лаву и даже взорваться. Мы остались без работы, у нас нет больше пресной воды. Теперь оставаться на острове уже опасно. Эвакуация неизбежна.

Испуганные, почти враждебно настроенные мужчины переглядывались, затем смотрели на Уолтера, который трижды поднимал и опускал руки жестом бессилия отчаявшегося мима. Покориться необходимости еще не значит примириться с ней. Никто не прокричал «нет», но никто не прокричал «да». Пробираясь сквозь толпу, подоспел опоздавший отец Клемп. Администратор отвел его и Уолтера в сторону, о чем-то пошептался с ними и, не прибавив к своей речи ни слова, побежал на радиостанцию. Все поняли: если передатчик окажется разрушенным, то отрезанный от мира Тристан не сможет даже передать в эфир сигнал бедствия SOS. Но уход Дона развязал языки.