Глава 33

— Похоже, я поторопился, сказав, что магия колец ушла, — задумчиво произнёс Гхажш, глядя, как ярится и старается вырваться из своего решётчатого убежища клубящееся над нами пламя.

— А если там САУРОН?! — эта мысль внезапно пришла мне в голову и изрядно напугала.

— Вряд ли, — усомнился Гхажш. — Он мог существовать, только пока существует его Кольцо. А уж оно-то точно сгорело.

— Кто это, вообще, такой? — вмешался Огхр.

— Это колдун, — пояснил Гхажш. — Такой же, как Белый, только Чёрный. Его именем Девять упырей управляли всем в Лугхбуурзе. А он вроде жил в магическом пламени Огненного Ока.

— Магия, магия… — проворчал Огхр. — Далась вам эта магия. Я тут никакой магии не вижу. Пламя и пламя, в Кханде, в печах, где жгут земляное масло, почти такое же.

— Масло, говоришь, земляное? — Гхажш посмотрел на Огхра. — Как ты это можешь определить? Сам что ли наливал?

— Я, шагхрат, — Огхр, похоже, обиделся, — могу различить четыреста оттенков огня. Это только тех, что имеют общепринятые названия, и с полсотни таких, для которых названия ещё не придумали. Я по цвету пламени могу сказать, откуда привезли уголь, какой металл греют, и какие в руде примеси. И, в отличие от тебя, я, увидев что-то работающее, не кричу сразу «Магия, магия!», а думаю, как это может быть сделано. Если я говорю, что в этом медном шаре горит земляное масло, значит, это земляное масло. Может, не кхандское, но это точно оно.

— А откуда ты знаешь, что шар медный?

— Он зелёный был, пока не загорелся. Медь на воздухе зеленеет.

— Так он же решётчатый, чаши никакой нет. Куда масло-то налито было? И кто его налил?

— Масло, скорее всего, в столбах, они наверняка полые. Греются за день на солнце — масло испаряется. Пар мы и зажгли.

— А искры откуда берутся?

— Не знаю. Но ты же искрам от огнива не удивляешься и магию не вспоминаешь. Может, мы кольцами нажали на что-нибудь, может, ещё как-то. Это внутрь надо лезть и разбираться. Но магии здесь никакой нет. Я уверен.

— Хорошо бы, — вздохнул Гхажш. — Только колдовства нам для прочих удовольствий тут не хватало. Того, что руками сделано, я не боюсь, а с колдовством мне как-то дел не приходилось иметь. Опасаюсь я.

— Ты бы лучше сказал, как мы внутрь полезем.

— Я думал, ты скажешь. Ты у нас в таких вещах разбираешься.

— Надо шар гасить. Давай кольца достанем.

— В надписи сказано «зажгут и войдут». Наверное, вход через один из столбов, если они, действительно, полые. И, скорее всего, вход закрывается, когда шар не горит. Подождём пока гасить.

— Ты думаешь, они прямо через огонь входили?

— А кто их знает… Призраки. Могли и через огонь.

— Я, знаешь, что думаю, — Огхр потёр подбородок. — Надо будет столбы простукать, если они полые, и один предназначен для входа, то звук будет отличаться. Тот, что пустой, мы взломаем. Долго возиться со свёрлами придётся, но просверлим. А если там окажется какой-нибудь затвор, то Жёлтой пылью рванём.

— Понятно, — Гхажш выглядел озабоченным. — Неплохая мысль, с утра и начнём.

— А Око?

— Пусть горит. Боюсь я кольца вынимать. Вдруг потом не зажжём? Если это не магия, то тут всё сто лет простояло. Кто его знает, какой там запас этого масла? Вдруг это устройство больше не сработает? Пусть горит…

Я этот разговор о свойствах огня и возможном устройстве Ока слушал в пол-уха. Занимало меня совсем другое. Я очень сомневался, что Призраки входили в башню через огонь. Кто может быть убит мечом, может быть обожжён огнём. Призраки живого огня боялись, это я знал точно. Достаточно было вспомнить, как с помощью огня отгонял их Арагорн на Заверти. Вход был где-то в другом месте. Он должен быть где-то рядом, если надпись не врала. Но про Багровое Око она не солгала. Нужно было найти что-то, что можно было бы назвать «зеницей ока». Что это могло быть, я не представлял, да и не пытался представить. Я просто внимательно смотрел по сторонам.

На столбах ничего особенного заметно не было. Только с них начала облетать ржавчина, наверное, от нагрева. Тогда я подумал, что вход может быть под одним из зубцов, не зря же на них высечены глаза-знаки. Но ни один из начертанных на камне глаз тоже ничем не выделялся. И тогда я посмотрел под ноги…

Тёмный блестящий камень под ногами отражал пламя, и вся площадка башни, словно колдовское, злое зеркало, блистала черно-багровыми сполохами. Только в самой середине её, точнёхонько под шаром, осталось тёмное, не освещённое огнём, пятно. «Зеница ока». Так это и выглядело: чёрным зрачком в багровом пламени. Я даже удивился, что не заметил этого сразу же.

Словно во сне, медленно я двинулся к пятну. «Пусть горит», — сказал Гхажш, когда я ступил на чёрную поверхность «зеницы».

Дрогнула под ступнёй каменная плита. Внутри башни что-то длинно и противно заскрежетало, и вокруг меня начали оседать другие плиты. Сначала проявились невидимые раньше щели, потом щели расширились, превратились в проёмы, проёмы превратились в провалы, и, наконец, оказалось, что я стою на верхней площадке широкой винтовой лестницы. Лестницы, уводящей вниз, к основанию Чёрной башни Барад-Дура. Из лестничного проёма дуло, как из трубы. Даже холодно стало, несмотря на то, что пламя над головой заревело с удвоенной силой.

Гхажш с Огхром стояли, открыв рты, и смотрели в меня, как в пустоту. «Что там у Вас? — проорал снизу Гхай. — Чего там скрипит? Хоть сказали бы чего. Сижу тут один, дурак дураком».

Я обогнул открывшийся вход, подошёл к Гхажшу с Огхром и помахал рукой у них перед глазами. Ни тот, ни другой даже бровью не повели. «Ладно, — подумал я, — очухаются». И крикнул Гхаю: «Вход открылся». Гхай сел на песок. «Так быстро?..» — растерянно произнёс он и тоже замолчал.

Надо отдать должное самообладанию шагхрата. Он пришёл в себя первым и очень быстро.

— Что это с вами со всеми? — спросил его я, когда он тряхнул головой и очнулся от своего оцепенения.

— Мне не объяснить, — ответил он, помогая сесть тихо плачущему Огхру. — Понимаешь, это Лугхбуурз. Об этом столько песен, легенд. Здесь был самый большой город. Тысячелетний город. Об этом нам колыбельные пели. А сейчас мы пришли и открыли вход. Вот так просто, даже одной ночи здесь не проведя. Я… Не знаю я, как об этом говорить.

Он махнул рукой: «Кажется, сам сейчас заплачу. Огхр, ты чего ревёшь?»

— Парней жалко, — ответил Огхр мальчишеским, высоким голосом. — Знаешь, сколько парней взорвалось, пока мы Жёлтую пыль делали? Всё зря… Даже не понадобилась…

— Не надо — сказал я. — Они же знали, зачем рисковали. Может, она ещё понадобится…

— Для такого дела уже точно нет, — ответил Огхр. — Открыть вход в Лугхбуурз, такого дела больше не будет. Да я сам не знаю, чего я плачу. Пробило вдруг на слезу…

— Гхай! — крикнул вниз Гхажш. — Ты как там?

— Жив, — откликнулся голос снизу. — Только захолодело чего-то всё внутри. Мы когда внутрь полезем?

— Мы — завтра утром, — ответил Гхажш. — А ты снаружи будешь.

— А чего я? — раздался возмущённый вопль Гхая. — Все пойдут, а я — скотину сторожить? Сам бы оставался!

— Хватит спорить, — попытался я их успокоить. — А почему завтра, Гхажш?

— Успокоиться надо, — ответил он. — Подготовиться. Мало ли что там внутри. Ты не знаешь, и я не знаю. Отдохнём, соберёмся силами и пойдём. Спешка важному делу только вредит. Завтра…

Завтра… Не знаю, как я смог уснуть, дожидаясь этого «завтра». Остальные, похоже, чувствовали то же самое.

Утром Гхажш с Гхаем опять поссорились. Гхай ни в какую не хотел оставаться. Он хотел идти вместе с нами. Гхажш возражал. В конце концов, я решил, что ничего страшного от того, что Гхай пойдёт с нами, не случится. Бактры могут попастись на колючках и одни. Волков вокруг нет. Мы набили продуктами сухарные сумки, залили баклаги свежей водой, напились вдоволь, запаслись факелами и отправились на первую разведку.

Признаться, я изрядно трусил спускаться в подземелье. Хоть и не показывал вида. Может быть, я и Гхаю разрешил идти вместе с нами, потому что считал нелишним его меч. Однако опасности, что поджидали нас внутри, не требовали меча. Легче всего в этих бесконечных тёмных проходах было заблудиться. Зыбкий свет наших факелов освещал лишь несколько шагов пути да грубо обтёсанный камень стен.

Но Гхажш вёл нас уверенно. Когда у основания лестницы обнаружилось несколько расходящихся в разные стороны проходов, он нисколько не растерялся, достал откуда-то свиток пергамента, сверился с ним, нашёл на стене одного из проходов высеченную руну и сказал, что нам туда. Кроме того, он вбил в трещину на стене крюк и привязал к нему нить паутянки.

— Неси, — сказал он, отдавая паутянку Гхаю. — Хоть какой-то толк от тебя будет. Не порви только.

— Сам знаю, — огрызнулся Гхай, принимая моток шнура, но больше, к моему удивлению, ничего не сказал.

— А надолго хватит? — спросил я.

— На лигу, — ответил Гхажш, — если всё до нитки расплести.

— А потом?

— Потом возьмём следующий моток, если не хватит и его, достанем шнуры из буургха. Не хватит их — расплетём на нити сами буургха. Не волнуйся, не заплутаем.

Так и пошли: Гхажш, то и дело на каждом пересечении проходов сверяющийся со свитком, шёл впереди, а Гхай, ворчащий и время от времени останавливающийся, чтобы привязать очередную нить, позади.

Тёмные стены нависали со всех сторон, давили до ощущения тесноты в груди, и я уже начал думать, что зря поддался любопытству и отправился вместе со всеми. Надо было остаться наверху вместо Гхая и спокойно ждать на вольном воздухе.

— Гхажш, — толкнул я его в спину. — Куда мы идём?

— В книгохранилище, — ответил он, не оборачиваясь. — Куда же ещё?

— А ты знаешь, где оно? — удивился я.

— Нет, — ответил он. — Но предполагаю. Сейчас мы идём по главному проходу, с юга на север. Судя по времени, мы почти дошли до середины города, скоро начнутся большие залы. Там и будем искать книгохранилище.

— А что у тебя за свиток?

— Ничего особенного, — отмахнулся он. — Просто запись знаков и надписей на стенах. В Гхазатбуурзе обозначают проходы и двери рунами Тёмного наречия, так же, как здесь. Это ещё с древних времён идёт. Я это всё наизусть заучивал, но в таких делах на память лучше не полагаться.

В свете факелов впереди обозначилась дверь. Внушительного вида деревянная дверь, перекрещённая толстыми железными полосами. До сих пор ничего такого нам не встречалось.

«Огхр», — махнул рукой Гхажш. Огхр выдвинулся из-за моей спины, осмотрел преграду и сказал: «Простой засов, ничего особенного». Он достал какую-то кривую железяку и вставил её одним концом в щель между дверью и косяком: «Ну-ка вместе!» Втроём мы навалились на свободный конец, качнули его пару раз, за дверью звякнуло, и она отворилась. «Сгнило всё, — произнёс Огхр, переступая невысокий порожек. — Всего за сто лет. Странно».

Под ногами у него захрустело, и мы все одновременно посмотрели вниз. Это были кости, кости человеческого скелета. Или орочьего. Уж больно были малы. Может быть, они принадлежали ребёнку. Поодаль валялся ещё один скелет. А ещё поодаль — ещё один. И ещё один. И ещё. Всё пространство, насколько его охватывал свет факелов, было завалено костями. Наверное, сотни скелетов лежали здесь.

«Гхай! Будешь стоять у входа в зал! — распорядился Гхажш. — Мы пока осмотримся, что к чему! Держаться всем вместе! Не отходить друг от друга дальше двух шагов!» Гхай молча кивнул и вставил свой факел в железную подставку на стене. Мы, втроём, медленно, стараясь не ступать на разбросанные повсюду кости, двинулись вперёд. Не всегда удавалось найти для ступни пустое место, и тогда под подошвами снова раздавался противный хруст.

— Отчего они все умерли? — оглядываясь, спросил я, когда мы уже довольно далеко отошли от двери. Свет факела на стене выхватывал тёмный проём и сидящего в нём на корточках Гхая.

— Воздух, — ответил Гхажш. — Воздух здесь был отравлен, когда произошло извержение Роковой горы. Скорее всего, они все задохнулись. Из городских жителей выжили лишь те, кто был далеко от города. Когда они вернулись, на месте города была пустыня.

— А мы? — испугался я. — Мы тоже можем задохнуться! Вдруг воздух всё ещё отравлен?

— Не похоже, — возразил Гхажш. — Сколько прошли и никакого запаха не чувствуется. Огхр! Что скажешь?

— Чего говорить? — произнёс Огхр, озираясь. — Не нравится мне это. В воздухе я ничего не чувствую, пыль одна. Если был яд, то выветрился. Не зря же на лестнице как в печной трубе свистит. Где-то воздух ещё поступает, кроме Башни. Раз тела до скелетов истлели, значит, и влага какая-то была.

— Ты уверен? — спросил его Гхажш.

— Ни в чём я не уверен, — покачал головой Огхр. — Жуткое местечко. Но сквознячок небольшой есть. На факелы посмотри. Мы стоим, а огонь колышется. Пламя факелов, и верно, слегка отклонялось к выходу.

— Что делать будем? — спросил я.

— Возвращаться, — ответил Гхажш. — Для первого раза достаточно. Только найдём дверь на противоположной стороне и откроем её. Чтобы сквозняк побольше был. Раз уж дует, пусть дует посильнее. Безопаснее для нас будет. Найдём, откроем, и назад.

Мы немного не дошли до следующей двери. Она уже была видна. Такая же массивная, как и предыдущая. Огхр уже начал обгонять меня, на ходу доставая свою кривую железяку, но вдруг споткнулся, замахал руками, пытаясь удержать равновесие, и рухнул навзничь, уронив факел. Я наклонился над ним, чтобы спросить, в чём дело, и почувствовал, как вдруг закружилась голова. Стремительно придвинулся к глазам камень пола, и я ткнулся носом в пыль, вдохнув её полный рот. Послышался звук ещё одного падения. Это где-то рядом свалился Гхажш.

«Эй! — хотел крикнуть я. — Гхай! На помощь!!!» И не знаю, крикнул ли. Во всяком случае, я своего голоса не услышал. Но зов мой не пропал втуне. Отклик пришёл почти сразу.

В нескольких дюймах от моего лица лежал череп. Запылённый, лысый, с щербиной в нижнем ряду зубов, весь он был какой-то обыденный. Остальных костей скелета рядом почему-то не было. Только пряди каштановых волос валялись рядом с ним. Череп подмигнул мне пустой глазницей левого глаза, выдул из пустоты, на месте носа, облачко коричневатой пыли и сказал насмешливо:

— Голлм!..

— Голлм?! — поразился я. — Почему Голлм? Ты хочешь сказать «Горлум»?

— Голлм! — возгордился череп. — Голлм!

— Ты лжёшь, — попытался я возмутиться. — Он умер, он упал в расщелину Ородруина и там сгорел вместе с Кольцом Власти.

— Голлм… — погрустнел мой странный собеседник. — Голлм… Бедный, бедный Смеагол…

— Смеагол? — я не ошибся, в голосе черепа, действительно, слышалась грусть. — Ты помнишь это имя?

— Смеагол… — задумчиво повторил череп. — Бедный, бедный, маленький Смеагол…

— А Деагол был плохой, — вдруг заявил он. — Плохой, мерзс-с-с-кий. Мерзс-с-с-кий, противный хоббитец. Он хотел забрать у Смеагола Прелес-с-с-ть. Мою Прелес-с-с-ть!

— Расскажи, — попросил я и затаил дыхание, страшась и желая услышать ответ.

— Прелес-с-с-ть! — волновался череп. — Моя Прелес-с-с-ть! Мне подарили! На День рождения! Моя Прелес-с-с-ть! Деагол! Мерзс-с-с-кий хоббит! Он сказал: «Отдай!» Сказал: «Подари мне! Зачем?! Зачем тебе?!» Так он сказал. Сказал: «Твой День рождения! Надо дарить подарки гостям!» И забрал. Забрал Мою Прелес-с-с-ть! Отнял. Моя Прелес-с-с-ть! Мне подарили! На День рождения! Мне!!!

— А дальше? — продолжал выпытывать я.

— Он ушёл… — пожаловался череп. — Отобрал Мою Прелес-с-с-ть и ушёл. Он был сильный. Сильнее меня. Он меня бил. Всегда. Забрал и ушёл. А я крикнул ему: «Задавись! Надень его и задавись!» А он смеялся. Они все смеялись. Мерзс-с-с-кие, противные хоббитцы. Они смеялись надо мной. Смеялись! На моём Дне рождения… «Жадюга! — так они мне кричали. — Жадюга, пожалел подарка Деаголу!» Жрали и пили на моём Дне рождения. И смеялись…

— А Деагол? — череп видно задумался о прошлом, и мне снова пришлось поторопить его.

— Он умер, — равнодушно сказал череп. — Он пошёл на берег реки, где деревья, надел кольцо и повесил сам себя. На своём поясе. Я видел. Я следил. Я забрал Мою Прелес-с-с-ть и убежал. От всех них убежал. От всех мерзс-с-с-ких, противных, жирных хоббитцев. И я запретил им всем смеяться. Навсегда. Они перестали. И тоже умерли…

— А ты?

— Я жил. Я долго жил. Моя Прелес-с-с-ть… — откуда-то из-под камня вынырнула чёрная полупрозрачная рука с перепонками между пальцев.

— Плавать удобно, — сообщил череп. — Сам придумал, Моя Прелес-с-с-ть…

— А Бильбо? — спросил я. — Бильбо Бэггинс? Ты его помнишь?

— Вор!!! — завопил вдруг череп, и в пустых глазницах багровыми комками заполыхало пламя. — Вор! Мерзс-с-с-кий вор! Ворюга! Украл Мою Прелес-с-с-ть! Бэггинс — вор! Мерзс-с-с-кий взломщик! Украл! Украл Прелес-с-с-ть! «Сдохни, мерзс-с-с-кий вор! Сдохни! — я кричал ему. — Сдохни!» А он не умер. Он убежал. Украл Мою Прелес-с-с-ть…

— Бэггинсы-воры… — череп захныкал. — Пусто… Пусто… Я пустой… Внутри пустой… Сгорело всё… Моя Прелес-с-с-ть… Колдун сказал: «Забери Прелес-с-с-ть! Подстереги маленького хоббитца в кустах! Когда будет один! Забери Прелес-с-с-ть! Снова будет твоя!»

— Колдун? — я весь обратился в слух. — Какой Колдун? Саруман? Или Саурон?

— Моя Прелес-с-с-ть… — череп не обратил внимания на мой возглас. — Предала… И колдун предал… Их двое было… Двое… Не один. Двое мерзс-с-с-ких хоббитцев… Они сказали: «Веди!» Не мог ослушаться. Моя Прелес-с-с-ть… Вёл… До самой горы вёл…

— Моя Прелес-с-с-ть! — вдруг снова гордо завопил череп. — Моя осталась. Навсегда! Моя!

И он перешёл на бессвязное бормотание, в котором если и можно было что-то разобрать, так только слова «Моя Прелес-с-с-ть!» Я пытался его расспрашивать. Я задавал ему вопросы, но он не отвечал и лишь продолжал однообразно, усыпляюще бормотать. Звуки бессмысленной речи обволакивали меня со всех сторон, проникали в уши, давили на разум и заставляли закрываться глаза.

— Магия, — подумал я, смежая тяжеленные веки. — Это магия…

— Магия? — рассмеялся кто-то внутри головы голосом Огхра. — Лучше догадайся, как это сделано, сразу вся магия исчезнет!

— Морок! — строго произнёс в голове другой голос, похожий на Гхажша. — Это морок. Он его зачаровал, заморочил. Поговорили, и заморочил. Это морок. Чары. Не магия.

Они заспорили внутри моей головы: морок это или, может быть, сон.

«Сон, — подумал я. — Сон. Я сейчас усну и умру во сне. А потом истлею, и мой череп будет рассказывать сказки тем, кто придёт вслед за нами». В том, что кто-то придёт, я не сомневался.

Разлеплять веки было мучительно больно.

Череп всё также бубнил что-то неразборчивое, пламя в глазницах приугасло и тлело лишь по краям, оставляя середину чёрной пустоте зрачков.

«Не смотри в глаза, утонешь, — эти слова я уже, кажется, слышал. — „Вставай, малой, вставай! Делай хоть что-нибудь!“ — это я тоже уже слышал.

Как встать, когда не ощущаешь собственного тела? Когда не знаешь, где верх, где низ. Когда плывёшь по звукам, как по журчащей воде. По звукам, которых нет, ведь черепа не могут говорить. Как вырваться из поглотившего тебя морока? Как найти в этом мороке хоть что-то настоящее?! Хоть какую-то опору для ускользающего разума?

«Опору… — подумал я. — Я лежу на опоре. Я упал, когда всё это началось. Упал на камень. И я на нём лежу. На настоящем камне. Я должен его чувствовать. Хоть немного. Мне надо найти это чувство».

Холод. Холод камня. Камень тянул из меня живое тепло, приближая смерть. И он же давал мне знать, что я ещё жив.

— А выход? Как я найду выход?

— Там факел, факел Гхая.

— Нельзя верить глазам, они лгут. И уши тоже лгут.

— Значит, надо ползти вдоль стены, пока не наткнёшься на открытую дверь. Или пока не увидит Гхай. Или… Не важно. Надо ползти.

Это не так просто было, найти стену. Не просто было даже сообразить, где она может быть. Наверное, мне просто повезло. Мы ведь не дошли до неё всего нескольких шагов. Дорого мне стоили эти шаги. Я полз и боялся, что сбился с направления, что ползу по кругу. Бесконечно длинному кругу.

Когда пальцы мои упёрлись в стену, и когда я осознал это, я не позволил себе насладиться ложным ощущением первой победы. Я знал, что это ещё далеко не победа. Даже не тень её. Морок, пленивший меня, продолжал жить. И он разрастался. Тёмный зал наполнился гулом множества непонятных голосов. Багровые призраки плясали перед моим взором и подмигивали мне чёрными провалами глазниц.

Я не обращал на них внимания. Мне хватало забот следить, чтобы левое плечо и живот чувствовали камень.

Сейчас мне страшно вспоминать об этом. И ещё страшнее думать о том, что в зале могло быть открыто несколько дверей. Но, к счастью, была открыта одна. Та, через которую мы вошли.

Когда я ощутил, что плечо моё ни во что не упирается, я сначала испугался, потом обрадовался, а потом начал шарить руками, пытаясь найти Гхая. Не сразу, но я его нашёл. Гхай лежал, завалившись набок. Не шевелясь. Зажав в ладони шнур паутянки.

Пусть вспомнит Единый того, кто открыл, что из паутянки можно вить нервущиеся нити и верёвки. Если бы не эта нить, мне ни за что бы не выбраться из мрака подземелий Барад-Дура.

В себя я пришёл у лестницы. В какое-то мгновение вдруг понял, что лежу на спине, и надо мной ревёт и силится вырваться из клетки Багровое Око. И что это не морок. Трясущимися руками я сорвал с пояса баклагу с водой, зубами выдернул пробку и влил половину содержимого в пересохшую глотку. Меня тут же вырвало. Вырвало жестоко. С кровью и жёлчью. Вывернуло наизнанку, как свиную кишку для набивки колбас. Я попытался напиться мелкими глотками, но и это мне не удалось. Как только что-то попадало в желудок, рвота возобновлялась.

Не знаю, сколько часов я просидел под лестницей. За пламенем Ока из темноты подземелья не видно неба, и я даже не мог сказать, день снаружи или ночь. Мало по малу тошнота прошла и я смог выпить воды и подкрепиться сухарями. О том, что мне нужно делать дальше, я не задумывался. Я и так это знал. Друзей не бросают. Даже мёртвых.

О том, как я вытаскивал их, я помню лишь обрывки. Я был слаб настолько, что едва мог стоять на ногах, и всё внутри меня кричало: «Не ходи!» Но не пойти было нельзя. Я помню, как, отчаянно ругаясь и плача, волок по проходу бесчувственное тело Гхая, как привязывал верёвку к поясу Огхра. Как Гхажш шептал: «Оставь. Уходи. Расскажи там…»

Но мне было не до его горячечного бреда. Я не мог его оставить. Это было бы ещё противнее, чем бросить его умирать в Хмурых горах.

Говорят, любой ужас рано или поздно кончается, иногда вместе с жизнью. Этот, к счастью, кончился раньше. Правда, нас ждал следующий. Когда обессилевшие, мы выбрались наверх, оказалось, что вокруг ясный, жаркий день. А от подножия башни доносится оживлённый визг.

«Только их нам не хватало», — устало проворчал Гхажш. Внизу, вокруг валяющихся туш наших бактров, копошились десятки огненно-рыжих зверьков.

— Кто это? — спросил я, хоть и не нуждался в ответе. Но надо же было что-то сказать.

— Уу-шагхрат, — ответил Гхажш. — Твари. Нельзя было бактров без присмотра оставлять. Они сюда, наверное, со всей округи сбежались. На дохлятину.

— Это они их?

— Не знаю. Не каждый шагхрат может бактра завалить. Это молодняк. Рыжие ещё. Матёрые — цветом совсем как огонь. Они стаями не живут. Одиночки. Видно, пришёл ночью один, порвал бактрам глотки, пока спали, нажрался и ушёл. А потом эти прискакали. Говорю же, нельзя было бактров оставлять.

— Я-то бы что сделал, — начал оправдываться Гхай, — против такой стаи. Самого бы ещё загрызли.

— Никто тебя не винит. Думать надо было раньше, — при этих словах я тоже почувствовал себя виноватым.

— Что делать будем? — спросил Огхр. — Внизу вода и продовольствие. Эти твари разбегутся, если слезем?

— Я проверять не буду, — ответил Гхажш, доставая из сбруи знакомые трубки и плошки. — Значит, так, сейчас зайдём с наветренной стороны, зажжём это всё и сбросим. Только не дышите, когда дым пойдёт. Один раз уже траванулись, хватит.

— А подействует? — это встрял Гхай.

— Подействует, — пообещал наш шагхрат. — Не убьём — так разгоним. Взяли!

Горели сброшенные плошки недолго. Минут пять или десять. Но когда зелёный дым рассеялся, всё место нашей стоянки было усеяно рыжими тельцами.

— Слышь, шагхрат, — оживился Гхай, увидев это. — А почему эту штуку в бою не используют?

— Делать долго, — ответил Гхажш. — И опасно: те, кто делает, потом быстро умирают. Против остроухих раньше применяли, против бородатых иногда тоже. Но это в лесу или в пещерах. Там ветра нет. А на вольном воздухе скоро рассеивается, ты же видел.

— А у тебя откуда? — не отставал Гхай. — Если те, кто делает, потом умирают?

— Вопросов много задаёшь! — обозлился Гхажш. — Пошёл вниз! Сначала воду наверх, потом продовольствие!

— Так есть! Воду, продовольствие! — и Гхай скрылся за краем площадки. Почему он не стал дожидаться ответа, я тогда не понял.

Воды после нашествия огненных крыс осталось немного. Во вспоротых острыми клыками мешках её осталось едва по полбаклаги на брата. С продовольствием было лучше. Вяленому мясу, твердокаменным сухарям и гхуурууту крысы предпочли свежатину. Ещё уцелели запасы шагху и зелёного мёда.

— Возвращаться надо, — высказал своё мнение Огхр, когда мы обозрели спасённое. — Без воды не протянем.

— Не сможем, — покачал головой Гхажш. — Две баклаги на четверых. Пешком, пять дней ходу, ну четыре. По летней жаре. Не дойдём.

— Одного послать в деревню, за помощью.

— Всю воду ему придётся отдать. Остальные не выживут. А мы дела своего ещё не сделали. И неизвестно, что там сейчас в деревне.

— Бегом ночью, — предложил Гхай. — На мёде.

— Для мёда тоже вода нужна, — возразил Гхажш, — иначе сгоришь. А после ночи — день. Что днём делать? Тут тени нет — прятаться негде. Один день под буургха выдержим без воды. Второй — нет. Внутрь надо идти, должна быть вода. Был город, были колодцы.

— А опять упадём? — спросил Огхр. — Не заметим даже, как первый раз не заметили. Там же воздух отравленный.

— Ты сам сказал, что небольшой сквозняк есть, — ответил шагхрат. — Из башни который день тянет. Второй или третий? Будем идти парами, одна — впереди, вторая — позади. Если первые упадут, вторые вытащат. Двери будем открывать, может, протянет воздух. Очистится. Можно ещё повязки мокрые на рот и нос сделать. От дыма ядовитого слабо, но помогает. Может, от яда в воздухе тоже.

— Не нравится мне это, — сказал Огхр.

— А что предложить можешь?

— Ничего. Ладно, приказывай.

— Ты и Гхай — впереди. На длину большой паутянки. Оба на привязи. Когда будете что-то делать, говорите. Замолчите надолго, будем вытаскивать.

— Когда пойдём? — спросил Гхай.

— Утром, — ответил шагхрат. — Надо хоть немного силы восстановить. Пить только по моему приказу.

— Понятно, — мотнул головой Гхай. — Я ещё вот что подумал. Зачем всем сразу идти? Я самый молодой, лучше будет, если я один впереди пойду. За мной — Огхр, а уж за ним — вы с Чшаэмом. На две верёвки. Если я не загнусь, то может и Огхр идти. А упаду, так втроём одного проще вытаскивать, чем вдвоём двоих.

— Принято, — согласился Гхажш.

— А может, лучше мне первым идти? — я чувствовал свою вину в произошедшем с бактрами и водой. — Я выносливый.

— Нет, — возразил шагхрат. — Ты пойдёшь последним. Именно потому, что самый выносливый. Из всех четверых только ты смог выбраться самостоятельно. Если ты упадёшь, кто будет вытаскивать нас? Последним! Я сказал.

— Хорошо, — согласился я. — А есть мы сегодня будем? Я всегда есть хочу, когда волнуюсь.

Гхажш лишь рассмеялся вместо ответа.

Первое, что сделали утром, взломали выходную дверь в Гибельном зале. Это заняло довольно много времени, потому что мы теперь опасались на каждом шаге. Однако ни в самом зале, ни в проходе за ним, ни в зале следующем никому из нас не стало плохо. Видно, воздух успел всё же очиститься. К концу второго дня мы и совсем осмелели. Настолько, что сократили расстояние между идущим впереди и остальными и начали продвигаться по главному проходу уже быстрее. Тому способствовали два обстоятельства. Как не берегли мы воду, её становилось всё меньше, и после вскрытия нескольких встретившихся нам дверей сквознячок стал очень ощутимым. И влажным.

Мы миновали четвёртый или пятый встретившийся нам зал, когда вместо ставших уже привычными дверей обнаружили ворота. Здоровенные ворота из переплетённых полос кованого железа. Размером они были таковы, что в них запросто прошёл бы олифант. Вот только они были заперты.

Я, было, решил, что сейчас от меня потребуют проявить искусство взлома, но тут закричал Огхр:

— Дайте их мне! — требовал он. — Я их в пыль разнесу!

— Погоди, — попытался урезонить его Гхажш. — Может, ещё так откроем.

— Чего годить! — кричал Огхр. — Добро пропадает! Знаешь, сколько так возиться будем? Дней пять, не меньше. А на воротах написано, что за ними Зал Воды и Огня!

— Да? — Гхажш несколько задумался.

— Стой здесь! — приказал он мне. — Я схожу, посмотрю.

Сходив и прочитав, что написано на воротах, Гхажш посовещался о чём-то с Огхром, спросил, справится ли он один, получил утвердительный ответ и приказал Гхаю отойти ко мне. Чем занимался огхр у ворот, я не видел, слишком далеко от него мы находились, но продолжалось это долго. Настолько, что мы успели даже поспать по очереди. Наконец, раздался предостерегающий крик, а вслед за ним и топот сапог.