Звонил Прескотт, трудившийся на кухне, где занимался выполнением заказов и руководством маленькой бригадой поваров.

— Я надеялся, что вам удастся спокойно позавтракать, — сказал он извиняющимся тоном, — но, похоже, не получится. Думаю, всем нам надо приготовиться к плохим новостям. Через пять минут с Жиро желает говорить Сальтини. Он сказал, что разговор могут слушать все желающие.

Что ж, как минимум это означало, что он не собирается заключать со мной никаких приватных сделок. Я решил, что это неплохо, выпил еще чашку кофе и развернул экран интеркома так, чтобы он всем был виден.

— Я так и думал, что застану всех вас вместе, — кисло проговорил Сальтини. Я впервые не увидел на его физиономии извечной мерзкой полуулыбочки. — Хотя, признаться, удивлен, что все вы так рано поднялись.

«Наверное, — подумал я, — он так говорит, потому что пуритане всех времен и народов считают, что рано поднимаются только праведники». Мне ужасно хотелось сказать, что мы и не ложились, а всю ночь предавались содомским грехам, но я сдержался и полюбопытствовал:

— У вас ко мне какое-то срочное дело?

— О, речь всего лишь о маленьких изменениях в стратегий, которые вступят в силу через шесть часов после нашего с вами разговора. Мы полагаем, что многие из тех людей, которые поселились в Центре, весьма вероятно, представляют собой отрицательные, мятежные, иррациональные и антихристианские элементы в своих семействах. Как вам известно, из-за того что многие из этих людей не смогли получить высшего образования, до последнего времени они жили с родителями, хотя по возрасту уже давно должны были бы жить самостоятельно. Думаю, это типично для социальных неудачников. Как бы то ни было, нам представляется, что поскольку многие из этих семейств были ослаблены вредоносным присутствием данных элементов, сложившаяся ситуация не должна вызывать у нас возражения.

Самому провидению было угодно, чтобы они были удалены из своих жилищ. Поэтому мы решили — и судьи наше решение одобрили — составить перечень людей, которым впредь будет воспрещены любые контакты с родственниками и переезд в былые жилища. Поэтому я начну с того, что поздравлю вас с приобретением постоянных, а не временных жильцов.

— Что ж, — ответил я, — если позволите, я скажу исключительно как бизнесмен: никогда не стоит отказываться от дополнительного дохода. — А еще я подумал: «Размышляя как человек, я бы страсть как хотел остаться с тобой, скотина, наедине на пять минут и посчитать, сколько раз за это время я успею тебя стукнуть».

На самом деле я был потрясен мелочной мстительностью Сальтини. Она была под стать той, с которой Маркабру пытал поверженного противника.

— Если позволите, сэр, у меня есть вопрос, — вступил в разговор Торвальд.

— Минуточку… Торвальд Спендерс, я полагаю? Против вас выдвинуто обвинение в учинении беспорядков во время представления в так называемом «Временном передвижном кабаре»?

— Обвинение было связано с неоправданным вмешательством полиции в процесс проведения легального публичного развлекательного мероприятия. Да, сэр, вы верно назвали мое имя. Кроме того, здесь присутствует мой напарник по организации этого мероприятия. — Он указал на Пола. — Но мой вопрос не касается непосредственно этого события.

— В таком случае, если речь не идет о судебном обвинении, председатель Совета Рационализаторов может на легальной основе дать вам совет по любому поводу. Но не забывайте о том, что в данное время я очень занят.

— Хорошо, сэр. У меня в Центре тоже очень много работы.

Торвальд держался вежливо, но несколько официально и скованно — как и подобает, собственно, в разговоре с человеком, годившимся ему в отцы. Я старался не смотреть в сторону экрана, боясь, что мое лицо выдаст восхищение манерами Торвальда.

— Вопрос у меня вот какой; я никак не могу найти правил, регламентирующих верную процедуру регистрации в органах власти нового творческого объединения. Следует ли мне обратиться с прошением в главный консультативный комитет или оформить запрос в Совет Рационализаторов, дабы вы рассмотрели его как частное постановление?

Только потом Аймерик объяснил мне, насколько блестящим был заданный Торвальдом вопрос. Главный консультативный комитет представлял собой множество кибернетических компьютеров — тех же самых, которые частенько диктовали стратегию нашего Центра и решали, какая деятельность является рациональной, а какая — нет. Что-либо изменить в этом плане можно было только через какое-то время. Если бы Сальтини удалось долго продержаться у власти, затем компьютеры главного консультативного комитета непременно были бы перепрограммированы в соответствии в политикой новых властей. Пока же эти умные машины любой вопрос могли рассмотреть исключительно в рамках традиционных законов Каледонии, а это означало, что в их памяти можно было изыскать такой пункт закона, какой бы никак не удовлетворил Сальтини. Однако при том, что этот закоренелый бюрократище всегда так рьяно отстаивал букву закона, он по идее не должен был отсоветовать Торвальду обратиться в вышеупомянутый консультативный орган.

С другой стороны, если бы он дал согласие на рассмотрение запроса в свете принятия частного постановления, он бы тем самым создал прецедент, и с этих пор деятельность художественных объединений стала бы чем-то таким, что можно либо разрешать, либо запрещать, и тогда главный консультативный комитет начал бы автоматически действовать согласно этому прецеденту. Более того: если бы он ответил на запрос отказом, он обязан был бы указать причину отказа, каковую можно было бы затем обойти, имея дело с главным консультативным комитетом.

Посему у Сальтини был такой выбор: либо рискнуть направить Торвальда в консультативный комитет в надежде на то, что компьютеры ему сразу откажут, но тогда он лишал себя любой возможности вмешаться в процедуру принятия решения, либо он был вынужден придумать какую-то стратегию, полагаясь на то, что мы не сумеем обернуть все дело против него.

Хитрющий старик пастор ни за что не добился бы своей цели, если бы грешил растерянностью. Он улыбнулся, хотя улыбочка его скорее напомнила гримасу человека, мучающегося от зубной боли, и проговорил:

— Гм-м-м… Я понимаю, что вы имеете в виду. Прецедентов нет. Ну что же, давайте поступим так: обратитесь в главный консультативный комитет. Если возникнут какие-либо проблемы, тогда подумаем о варианте частного постановления.

Как потом объяснил мне Аймерик, это был откровенный риск. Если бы главный консультативный комитет Торвальду отказал, Сальтини бы выиграл, а если бы не отказал, то у Торвальда были бы развязаны руки. Просто-напросто Сальтини поспешил отделаться от этого малоприятного дела.

— Благодарю вас, сэр, — сдержанно улыбнулся и вежливо кивнул Торвальд. Что-то в наклоне его головы напомнило мне о том, чему я его учил во время занятий боевыми искусствами.

— Если вопросов больше нет…

Вопросов больше не было. Сальтини учтиво кивнул всем нам, и его физиономия исчезла с экрана. Теперь нам предстояло сообщить сотне с лишним молодых людей о том, что им официально запрещено общаться с родственниками. Естественно, я очень обрадовался, узнав, что Маргарет еще вчера вечером додумалась оповестить семьи всех учащихся Центра о том, где они и что с ними. Теперь родители хотя бы знали, что их дети пребывают в относительной безопасности.

Первый час после наступления Первого Света показался мне просто безумным. Я искренне жалел о том, что не наделен десятью лишними ушами и как минимум четырьмя лишними мозгами. Не сомневаюсь: если бы мне не помогала Маргарет, я бы в конце концов наверняка заперся у себя в комнате, забрался бы под одеяло и рыдал бы от отчаяния.

Во-первых, очень скоро выяснилось, что никто за пределами Центра не знал, что мы оповестили все семьи о том, где находятся их отпрыски. Поэтому на нас обрушились с вопросами не менее сотни каледонцев, у которых пропали без вести родственники. Утешить их нам было положительно нечем, поскольку мы, естественно, понятия не имели о том, где они находятся. Некоторые из пропавших без вести на самом деле являлись нашими студентами, но в Центре их не было. Четверо из них утром были найдены мертвыми. У кого-то был пробит череп, а кто-то валялся в луже, убитый дубинкой-парализатором. Мы не очень удивились, узнав о том, что они погибли «при попытке ограбления неизвестными преступниками во время недавних кратковременных беспорядков». Среди погибших была женщина по имени Элизабет Лавлок. Нам предстояло организовать ее похороны, поскольку ее родители категорически отказались этим заниматься.

С ней обошлись наиболее жестоко. Ее изнасиловали — возможно, не один человек, а несколько, и выбили ей зубы «тупым предметом» (так изысканно была названа дубинка).

В довершение всего ее избили дубинкой, и она захлебнулась кровью.

— Что же она такого им сделала? Почему им понадобилось так жестоко избить ее? — воскликнула Маргарет, когда нам стали известны подробности. Ну а «псипы», естественно, сообщали, что в данное время ведут следствие и пытаются выяснить, кто из муниципальных полицейских виноват в этом преступлении. А муниципальная полиция вообще никаких сведений не сообщала.

Тело Элизабет должны были доставить в Центр позднее в этот же день. Высокопреподобный Питер Лавлок прислал нам короткое сообщение, в котором говорилось следующее:

«В связи с тем, что именно вы привили моей дочери отвратительное непослушание, вы и разбирайтесь с тем мерзким мусором, который от нее остался». Вот так откликнулись родственники Элизабет на ее смерть. Я на всякий случай запомнил этого Лавлока, чтобы отомстить ему, если доведется с ним встретиться, но судьба так и не свела меня с этим мерзавцем. Хотелось бы написать о том, что он плохо кончил, но при том, что он служил пастором на маленьком острове у северного побережья материка, почти наверняка он заработал себе пенсию и дожил до конца дней уважаемым и полноправным членом общества. Увы, справедливое возмездие не всегда настигает тех, кого бы ему следовало настигнуть.

Кроме того, выяснилось, что теперь, когда Центр превратился в учреждение типа общежития с полным пансионом, нам нужно было срочно заключить контракты с поставщиками продовольствия. Довольно скоро стало ясно, что такие переговоры — дело исключительно политическое, и Брюс, который знал, как оказалось, всех и каждого, свел нас с поставщиками, отличавшимися либеральными взглядами и потому готовыми сделать для нас скидки, и наоборот, оградил от реакционеров, которые замучили бы нас проволочками и заломили бы немыслимые условия кредита.

Только к полудню Первого Света я наконец сумел улучить свободную минутку, сбегать наверх и посмотреть, чем занимаются остальные. Меньше всего я ожидал увидеть Торвальда и Пола, занятых оттачиванием пунктов «Манифеста минималистов». Я постарался сдержать возмущение, охватившее меня при виде этих идеологов. Не нашли более полезного занятия в то время, как Маргарет буквально с ног сбивалась внизу, заботясь о Бог знает каком количестве народа. «Минималисты»? Что ж, мне показалось, что это очень даже верное определение для партии из двух человек.

— Companho, — проговорил я, изо всех сил стараясь держать себя в руках, — а с этим никак нельзя подождать?

— Ну, — задумчиво проговорил Пол, — пожалуй…

Торвальд покачал головой.

— Пол, — сказал он укоризненно, — если я тебе не могу втолковать свои идеи, то, наверное, мне просто стоит отказаться от этой затеи. Жиро, пойми, если мы составим манифест так, как надо, мы получим легальное прикрытие для всего нашего диссидентского движения. Если же этого не будет, Сальтини постепенно уничтожит нас. Будет нас поодиночке арестовывать или затыкать рты. А если мы обзаведемся манифестом, мы в конце концов добьемся того, что его можно будет дискредитировать и убрать с поста председателя. Я понимаю, что ты перерабатываешь и недосыпаешь, companhon. Я тоже, и Пол тоже, а бедняжка Маргарет, наверное, вообще с ног валится от усталости. Но если через пару часов я не представлю этот манифест главному консультативному комитету, Сальтини загонит меня в угол, и у нас будут отключены все каналы связи — раз и навсегда.

Я поймал себя на том, что смотрю на Торвальда, выпучив глаза. Ведь он был, можно считать, подростком, и на этой неделе не раз вел себя именно как подросток, то и дело теряя выдержку и нарушая дисциплину. Но вот наступили тяжелые времена — и он повзрослел на глазах. Мне бы такое вряд ли удалось за сто лет. Поэтому он заслуживал с моей стороны уважения, подобающего верному другу.

— Если ты считаешь, что это необходимо, — сказал я, — то я тебе верю. Но должен сообщить вам обоим кое о чем, что вам нужно знать.

Я коротко рассказал им о том, что случилось с Элизабет Лавлок, а потом был вынужден рассказать об этом сначала, потому что пришел Аймерик, который ничего не знал. С каждым разом, рассказывая об этой трагедии, я распалялся все сильнее. Видимо, меня, аквитанца, в данном случае особенно поразила та жестокость, с которой была убита donzelha. Но Торвальд и Пол были потрясены не меньше меня. Холодная ярость, вспыхнувшая в их глазах, яснее ясного сказала мне, что очень многое каледонское в душах моих новых друзей претерпело изменения.

— Я должен обязательно рассказать об этом Кларити и отцу, — заявил Аймерик. — Быть может, это поможет Кларити возмутиться и выйти из ступора. А у отца, пожалуй, могут возникнуть какие-то идеи, как быть с такими проявлениями насилия. Я только что говорил по интеркому с ПСП. Судя по всему, большая часть высокопоставленных политзаключенных в ближайшее время будет отпущена под домашний арест. Это означает, что я смогу навещать отца и Кларити, но им из дома отлучаться будет нельзя. Кроме того, в ближайшее время я намерен позвонить послу Шэну. Думаю, нужно ему все рассказать как есть.

Мы дружно кивнули. Пока Гуманитарный Совет был целиком и полностью на нашей стороне.

— Что ж, пойду звонить. — Аймерик медленно поднялся и кивнул Полу и Торвальду. — Постарайтесь сделать ваш манифест таким, чтобы к нему невозможно было подкопаться. А я… при нынешнем положении вещей я лишен слова, но зато имею возможность делать все, что пожелаю нужным, пользуясь привилегиями дипломатического иммунитета.

Пол и Торвальд вернулись к прерванному делу, а я спустился вниз. Оказалось, что образовалось сразу пять кризисных ситуаций, и Маргарет уже успешно разобралась со всеми, но тут возникла очередная заморочка.

— Нам нужно как можно скорее возобновить занятия, иначе «псипы» начнут вынуждать людей требовать обратно деньги, уплаченные за обучение. У тебя найдется время подумать над тем, как снова превратить Центр в учебное заведение из крупнейшего в Утилитопии Дома Еретиков?

Можете считать, что я проявил чистейшей воды милосердие. Можете также считать, что я решил потренироваться в искусстве флирта, дабы не утратить навыки оного. Но я сказал Маргарет, что о чем бы она меня ни попросила, я просто не в силах отказать ей. Она по обыкновению зарделась и от-. вела глаза, но была явно рада такому проявлению внимания с моей стороны. Я вдруг понял, что мне нравится доставлять ей радость. Когда она радовалась, внешне она становилась почти симпатичной.

Почти.

Я сидел наверху, за компьютером, пытаясь придумать, как же нам разместить всех таким образом, чтобы начать занятия в соответствии с обычным расписанием, как вдруг послышался робкий стук в дверь.

— Venetz, — рассеянно проговорил я.

Робко вошла запыхавшаяся Валери.

— Вы… ты занят?

— Невероятно, midons, но для тебя у меня всегда найдется минутка.

— Я просто хотела… хотела узнать, как у тебя дела.

Разница между Валери и Маргарет состояла в том, что обе они одинаково хорошо владели каледонской манерой кокетства (вернее было бы сказать, что эта манера никакого кокетства вообще не предусматривала), но при том, что Маргарет со мной вообще не кокетничала, а просто, в меру сил, общалась, Валери кокетничать пыталась, но это у нее не получалось. И все же я с удовольствием смотрел на ее чистую кожу, громадные сверкающие глаза и думал о том, что даже простое общение с такой красавицей может доставить удовольствие.

— Как у меня дела… — рассеянно проговорил я. — Устал, потому что то и дело недосыпаю, а работы столько, что непонятно, как с ней справиться. Но пока хотя бы «псипы» не могут ничего плохого сделать лично мне, так что положение у меня лучше, чем у кого-либо из вас, и поэтому я стараюсь выжать из него все, что только можно.

Тирада получилась еще более усталая и деловая, чем мне хотелось, и даже, если хотите, более каледонская.

Валери тепло улыбалась. Она опустила глаза и приобрела несколько загадочный вид. Для девушки-аквитанки такая попытка пококетничать была бы грубой и неумелой, но здесь, в Каледонии, многого стоила даже такая попытка.

— Я знаю, как ты много делаешь для всех нас. Но я хотела спросить тебя… Ты, случайно, не думал о нашем… джеме?

Слово «джем» она произнесла так, чтобы напомнить мне о его местном значении. Но зря она опасалась — я не забыл этого.

— Честно говоря, пока это было самым приятным, что мне здесь довелось пережить, — признался я. — Ты хотела что-то конкретное обсудить?

— Просто мне бы хотелось еще раз выступить с тобой.

Пол и Торвальд очень решительно занимаются манифестом нашего творческого объединения. Если все получится, то будет больше возможностей выступать, и… Ну, ты понимаешь.

Мне просто хотелось удостовериться в том, что ты не против.

— Будем считать, что мы осваиваем риторические вопросы?

Сам не знаю, с чего это мне вздумалось шутить. Может быть, я опасался того, что она вот-вот сделает мне более конкретное предложение, а может быть, совсем наоборот — того, что она мне такого предложения не сделает, и тогда я останусь один на один со своей дерзостью. Конечно, мне не хотелось, чтобы она уходила, и мне безумно нравилось любоваться легким румянцем, залившим ее щеки. При этом мне было положительно все равно, чем вызван румянец — смущением или волнением.

— Но пока Пол и Торвальд не доработают манифест, как мы, не побоюсь этого слова, истинные художники, сможем понять для себя, минималисты ли мы?

Если у «псипов» еще остались в Центре «жучки», то, думаю, от нашей беседы с Валери у них должны были дико разболеться головы.

— О, но… В общем, я думаю, что все художники и артисты — минималисты. Пол мне рассказывал об этом. У него глаза просто горели. Если бы ты его слышал… Он говорил о том, что искусство не имеет цели, что оно само — это цель. Вот это единственное, что я точно запомнила.

У нее глаза тоже горели. Но упоминание имени Пола заставило меня кое о чем вспомнить. Прежде всего мы находились в самой гуще тяжелейшего и опаснейшего политического кризиса. Пол был нужным и полезным работником, а Валери — увы, нет. Кроме того, судя по тому, о чем обмолвилась Маргарет, Валери отличалась способностью создавать вокруг себя хаос и являлась лишним источником переживания для Пола.

Вторая мелькнувшая у меня мысль меня самого потрясла до глубины души. Да, мне безумно нравились ее лицо и фигурка, чистота ее голоса и страстная манера игры на гитаре, но при всем том я ее очень мало знал, а то, что я знал о ней, мне не очень нравилось.

Мне и в голову никогда не приходило, что donzelha мне может нравиться или не нравиться. Пожалуй, и вправду Mapкабру в последнее время получал письма от «незнакомца по имени Жиро».

Даже не знаю, чем я занимался, пока думал об этом, — наверное, рассеянно взъерошивал волосы, но, видимо, я добился того, что Валери поняла, что ничего от меня не добьется. Через пару минут разговора ни о чем она извинилась и ушла.

Проблем было по горло, и решать их надо было немедленно. Итак… Если на время работы второй смены всех уложить спать в зале для занятия боевыми искусствами, то нагрузка на кухне станет меньше, но с другой стороны…

Зашла Маргарет, принесла мне второй завтрак. Она сообщила мне, что после того как мы внесли залог за десять арестованных учащихся, они тоже размещены в Центре. Кроме того, у нас появился еще один новый жилец.

— Десять человек погоды не меняют, — вздохнул я.

Прежде чем ответить, Маргарет налила мне кофе и протянула сандвич.

— Понимаю, есть еще рано, но потом просто времени не будет — должны доставить тело Элизабет.

А я чуть не забыл.

— Нам нужно похоронить только Элизабет Лавлок? — спросил я.

Маргарет кивнула.

— По крайней мере нет сложностей с тем, чтобы искать пастора. Председатель… то есть отец Аймерика… Он уже не председатель, но…

— Для меня он тоже всегда будет оставаться председателем. По крайней мере по сравнению с тем, что сейчас заняло его место. Так он согласился провести отпевание? Это умный политический ход с его стороны — если, конечно, из-за этого он не угодит в тюрьму.

— Даже если угодит, — проговорила Маргарет, торопливо прожевав кусок бутерброда, — все равно с точки зрения политики это очень разумно. Но дело не только в том, что он согласен провести отпевание. Я хотела спросить тебя: нельзя ли переоборудовать еще какое-нибудь помещение и снабдить его туалетом и ванной комнатой? Мне бы хотелось предоставить председателю Каррузерсу отдельную комнату.

— Он уже здесь?

— Да. Записался на курсы аквитанской кулинарии, аквитанской поэзии и основ аквитанского языка. Говорит, что воля Бога ему хорошо известна, поэтому он не станет заниматься живописью и музыкой, и что танцы и фехтование ему не годятся по возрасту.

— Гм-м-м… Насчет фехтования я бы не стал утверждать. Видимо, он решил в качестве помещения для домашнего ареста избрать Центр. Но как же, спрашивается, мы сможем устроить все так, чтобы он вместе с нами пошел на кладбище. Или отпевание он проведет здесь?

— А что такое «кладбище»?

Это было терстадское слово, поэтому меня очень удивило то, что Маргарет его не знает.

— Ну, это такое место, где хоронят людей.

— Ты хочешь сказать… в буквальном смысле?

Она была потрясена до глубины души.

У меня возникло сильное подозрение, что через пару мгновений до глубины души буду потрясен я.

— В Аквитании мы опускаем тела умерших в землю, — пробормотал я. А вы что здесь делаете с покойными? Кремируете или…

— Мы… — Маргарет потупилась.

— Не бойся, говори. Я взрослый человек.

— Я только что поняла… Ведь мы же смотрели видеозапись похорон твоего друга… Рембо?

— Рембо, — подтвердил я. — Ты говоришь о его похоронах на Сьерра Валор. Понимаю, у вас здесь, наверное, все иначе…

— Да, но если ты узнаешь, насколько иначе, ты просто в ужас придешь. Жиро, ты мне очень нравишься, но порой ты настолько все усложняешь…

— Минуточку, минуточку, companhona. Согласен, иногда я плохо воспринимаю ваши обычаи, но уж дай мне, пожалуйста, сделать это самостоятельно.

Казалось, в следующее мгновение она испепелит меня взглядом, но она все же сумела сдержаться и кивнула — по всей видимости, решила, что моя просьба оправданна.

— Хорошо. Здесь у нас никаких кладбищ нет, поскольку у нас нет обычая сохранять тела после отпевания. После отпевания несколько близких друзей Элизабет — кстати, я пока таких не нашла — должны будут отнести ее тело к ближайшей регенерационной системе и опустить туда вместе с ее личными вещами.

— Это отвратительно.

— Ну вот, я же знала, что ты так скажешь.

Я встал со стула, но из-за дополнительных кроватей в комнате стало так тесно, что даже походить из угла в угол было невозможно. В итоге я уселся на край стола, поставил ноги на стул, прожевал кусок бутерброда.

Через какое-то время Маргарет проговорила:

— Прости. Но рано или поздно ты все равно узнал бы об этом.

У меня неприятно разыгралось воображение. Все здесь попадало в систему регенерации — кухонные отбросы, мусор с пола, грязная посуда, фекалии! Потом ультразвуковые устройства превращали все это в водорастворимую форму, а получившаяся в итоге кашица перекачивалась по трубам в городскую систему сжигания. Фактически все отходы до последнего атома перерабатывались. Только теперь я понял смысл стихотворения Анны и порадовался тому, что не понимал этого, когда слушал его на концерте. Несчастное, изуродованное тело Элизабет будет расщеплено на ионы и подвергнуто масс-спектрографии. Большая часть ее тела превратится в удобрения или просто в свежую проточную воду, отдельные частицы будут использованы как ценные легкие металлы… а все остальное приравняется к городскому мусору…

Наконец я вздохнул. Мумифицированное тело Рембо покоилось в каменной гробнице — водонепроницаемой, так как она была расположена на той стороне Сьерра Валор, которая граничила с сухой пустыней. Мы поместили в гробницу маленький, но мощный источник кратковременной радиоактивности, который должен был сработать через час-. два после того, как гробница была закрыта, поэтому мумии в буквальном смысле ничто не грозило. Если Высочайшая Академии принимала решение о канонизации покойного деятеля искусства и гробницу вскрывали на предмет обретения мощей, то никто не мог сомневаться в том, что мумии превосходно сохранились. Моя собственная лютня обошлась мне в годовой доход, поскольку три ее колка были изготовлены из фаланг пальцев святой Агнессы (уточню, что эта святая Агнесса была художницей — мощи музыкантов были мне не по карману, и я никогда не смог бы их приобрести, если бы только в обозримом будущем меня не произвели в пэры).

Я задумался о том, как бы на это отреагировали каледонцы, если бы узнали. Решили бы, что такой подход представляет собой разумную систему переработки? Или испытали бы такой же леденящий сердце ужас, какой испытал я, узнав об Их системе обращения с покойниками?

— Я переживу, — со вздохом проговорил я. — Просто мне нужно какое-то время, чтобы свыкнуться с вашими обычаями. Порой я, конечно, буду содрогаться или удивляться, но со временем привыкну.

Наверное, Маргарет такого ответа не ожидала. Она усмехнулась и сказала:

— Хорошо, Потому что во время похорон нам с тобой скорее всего придется играть роль друзей Элизабет. Может быть, даже придется произнести надгробные речи.

— И сколько должно быть речей?

— По традиции — три. Одну произносит пастор, одну — кто-то из родственников. Нужно будет что-то рассказать пастору Каррузерсу об Элизабет… а из родственников есть только троюродный или четвероюродный брат, который даже не может вспомнить, разговаривал ли он хоть раз в жизни с Элизабет. К счастью, это Торвальд. Тебе или мне, или кому-то еще надо будет выступить как ее другу. Потому что друзей у нее не было.

— Бедная девочка, — поежился я. — И она занималась в Центре?

— Она записалась одной из первых. И насколько мне известно, это было единственное проявление неповиновения с ее стороны, если только не считать посещения нашего концерта. У нее была постоянная работа. Она посещала класс поэзии, который вел Аймерик, и занималась основами аквитанского у Биерис, которая помнит ее в лицо, но не больше. Говорит, что они с Элизабет почти не разговаривали лично. Еще она ходила к тебе на курс слушания музыки.

Я мысленно перебрал тридцать учащихся, посещавших эти занятия, и в конце концов решил, что Элизабет была одной из тех троих, что всегда сидели в заднем ряду, очень внимательно слушали, но никогда не разговаривали.

— Что еще мы знаем о ней?

— Она была единственным ребенком. По всей вероятности, была очень стеснительной. Расписание ее занятий в Центре совпадает с расписанием одного парня, ее сотрудника по работе, в которого она, возможно, была влюблена, но он не был на концерте и является одним из тех немногих, которые обратились с просьбой вернуть им сумму, уплаченную за обучение. После восемнадцати лет она не делала копий своего псипикса — именно в это время их прекращают изготавливать, так что получается, что ее последний псипикс устарел на три года. Найти кого-нибудь из близких ей людей, кто согласился бы принять ее псипикс, пока не могут. Может быть, я соглашусь, а может быть, попробую уговорить Валери, если она прекратит свои истерики и согласится сделать хоть что-нибудь полезное.

— Она, между прочим, ко мне заглядывала. Ничего особенного я не заметил. Валери как Валери — по-моему, в порядке.

Маргарет вздохнула и почесала макушку. В это мгновение она показалась мне жутко похожей на обезьянку.

— Ну, тогда, значит, есть прогресс, — изрекла она.

— Она ничего от меня не добилась, — сообщил я негромко. Мне было интересно посмотреть, как Маргарет воспримет эту новость.

Она усмехнулась. Это мне понравилось.

— Так ты тоже заметил, как ее тянет ко всему аквитанскому?

— Это похвально, и признаюсь, я готов был бы ответить на эту ее тягу, но Пол намного…

— Намного полезнее? Это точно. А она в последнее время ухитрилась его просто замордовать.

— Между прочим, он ей в этом помогает, — заметил я. — На самом деле мне давно пора привить ему аквитанский подход к делам такого рода. С точки зрения enseingnamen ему бы следовало давно проучить ее. Дело в том, что в finamor мы становимся очень уязвимы друг для друга, но, кроме того, у нас существует высокоразвитое искусство выходить из себя, если так можно выразиться.

— Пожалуй, он смог бы этим искусством воспользоваться, — согласилась Маргарет, но мысль эта ее явно изумила.

Она смущенно улыбнулась, но я решил удержать ее от глупого вопроса и поспешно проговорил:

— Значит, получается, что несчастная Элизабет Лавлок — человек ниоткуда? Но все-таки как же с ней могло случиться такое?

Выражение лица Маргарет изменилось именно так резко, как я рассчитывал.

— Похоже, тут классический случай: она оказалась в неудачном месте в неудачное время. На улице неподалеку от ее дома происходила маленькая антисальтинистская демонстрация, организованная какими-то ультраортодоксальными верующими. Их было не более двадцати человек. Муниципальные полицейские пытались защитить их от «псипов». Когда «псипы» обрушились на них, погибло не менее четверых полицейских. Некоторые из демонстрантов до сих пор находятся в больнице. Элизабет Лавлок возвращалась домой после концерта. Судя по времени происшествия, она была среди тех, кто помогал нам наводить порядок в зале, но и тогда никто из нас не обратил внимания на нее, бедняжку. Ее схватили, когда она шла от трекера к двери своего дома. Думаю, вряд ли нам удастся узнать больше. Кое-какие детали вскрытия поистине ужасны, Жиро, — я имею в виду то, что судебный пристав назвал «длительными пытками, целью которых было сексуальное унижение». Думаю, пристав — из либералов, и он надеялся, что будет проведено тщательное расследование. Бедная девочка. Наверное, ей казалось, что ее страдания длились целую вечность, прежде чем ее в конце концов убили.