Райский остров

Хэнк и сам точно не знал, как относиться к смятению своих чувств, поэтому он и плавал каждый вечер. А иногда, не в силах уснуть, опять шел на пляж среди ночи, опять плавал, одевался и возвращался в хижину.

Было уже далеко за полночь. На западе свесилась низкая луна. Он зашел в дом, закрыл за собой дверь и посмотрел на гамак Смитти. Но там никого не было. Хэнк принялся осматривать хижину, не успев привыкнуть к темноте. Наконец он различил контуры ее тела на полу, на самодельных циновках, в той части хижины, которую он недавно построил, там, где стояла кровать Аннабель.

Хэнк на цыпочках бесшумно подошел к ним. Она спала на боку, а на ее руке, спиной к ней, пристроила головку малышка. Другая рука Смитти обнимала Аннабель, как будто хотела чувствовать биение сердца ребенка.

Какое-то незнакомое чувство охватило Хэнка. Смущенный, он стоял, продолжая любоваться ими, и пустота, всегда томившая его, каким-то чудесным образом заполнилась. Затем он взглянул на Теодора и Лидию. Они тоже спали глубоким сном. Переведя взгляд на Смитти, он вдруг вспомнил, что всю жизнь его удивляло, как это и почему людям хочется рожать детей, давать им жизнь. Он никогда раньше не мог себе этого представить. Только сейчас он начал понимать.

Глядя на них в темноте, он осознал, что знает их гораздо лучше, чем всех людей, вместе взятых, с которыми сталкивала его судьба. Раньше у него не было ни времени, ни особого желания. Он как будто слышал властный призыв и не понимал, что с ним происходит. Хэнк не мог перестать смотреть на них. Он не знал, сколько времени так простоял.

Но наконец лег, вытянулся, заложил руки за голову и уставился в потолок. Ночь была уже на исходе, хотя кругом и стояла кромешная тьма, та чернота, которая спускается на землю перед рассветом.

Где-то снаружи луна поспешно скатывалась вниз. Хэнк был хорошо знаком с темнотой. Он носил ее в душе годами. Только теперь рядом со Смитти и Аннабель, Теодором и Лидией он чувствовал, что она еще может рассеяться.

Глава 25

Огромный голубой глаз смотрел на Мадди сверху, через отверстие его бутылки. Джинн улыбнулся и помахал рукой. Глаз отодвинулся, и вдалеке стали различимы черты лица Лидии. Колокольчики, как всегда, звякнули, когда Мадди спустил ноги с полосатого дивана на пол, встал, проверил, свободно ли на самом деле пространство над бутылкой, поднял руки и вылетел. Ему, как всегда, хотелось рассмешить детей, доставить им удовольствие, поэтому он сделал три курбета в воздухе, сальто-мортале и медленно приземлился, как орел, торжественно паря над их головами и звеня своими бубенцами.

Лидия закрыла рот рукой и захихикала. Теодор был, как всегда, в восторге.

– Священная корова! – произнес он громким шепотом.

Мадди оглянулся. Оказывается, они были внутри хижины.

– А почему шепотом?

– Аннабель спит. Видишь?

В уголке, свернувшись калачиком, спала малышка. Мадди заулыбался, растрогался и зачмокал губами. В спящих малышах – не важно, дети это, крольчата, котята, щенки, утята, цыплята, поросята или слонята, – всегда есть что-то такое, что умиляет того, кто на них смотрит.

Физиономия расплывается в умильной улыбке, сердце сжимается от необъяснимого удовольствия. Да, почти каждый взрослый глупеет на глазах, когда восторженно глазеет на спящих младенцев. Это истина, не требующая доказательств вот уже две тысячи лет в любой части света.

Мадди сразу вспомнил одного ребенка, маленького мальчика, рожденного в конюшне. На его колыбельку, сделанную из яслей, пришли любоваться мудрецы из других далеких стран. Они смотрели, как он лежит на сене, так же умилялись, и сердца их таяли. Чистота и невинность могут растрогать и куда более циничных, чем Мадди.

Впрочем, можно сказать об одном исключении, которое подтверждает правило. Новорожденные верблюды. Они противные, размером меньше, чем взрослые, а плюются так же часто и метко.

– Нам скучно, – заявил Теодор со вздохом, от которого вздрогнуло все его маленькое тело.

Мадди взглянул на него, потом на Лидию.

– Хотите побывать внутри?

– И я? Правда? Я могу войти внутрь?

– Это «да»?

Дети кивнули. Он протянул им руки:

– Держитесь крепче и закройте глаза.

Через мгновение они скрылись в бутылке.

Хэнк собирал орехи, вернее, так он называл эти плоды. По виду они были похожи на каштаны, а внутри наполнены каким-то маслом. Он открыл, что они прекрасно горят. Если повесить несколько штук на веревку, сплетенную из волокон кокоса, и поджечь снизу, то орехи начинали гореть как свечки и в течение нескольких часов могли освещать хижину голубоватым мерцающим светом. По мнению Хэнка, они нуждались в освещении. Даже днем в хижине было темновато, а ночью – темно, как в яме. Горючее в лампе давно кончилось, Смитти и так удалось растянуть его на неправдоподобно длинный срок. А по ночам Хэнку не хватало света, чтобы смотреть, как они спят.

Каждую ночь он стоял в центре хижины, как будто думал, что они могут исчезнуть, ожидал, что вот-вот ему скажут, что все случившееся было чьей-то искрометной шуткой: «Ха-ха! Дурак ты, Хэнк Уайатт! Ты что, думал, что тебе все это отколется? Вот так ни за что ни про что? Ха-ха!»

– Хэнк, Хэнк! Смотри, смотри скорее!

Хэнк вздрогнул, но быстро вспомнил, где находится, повернулся на возбужденный голос Теодора и застыл на месте.

– Смотри, у меня бейсбольная бита и перчатки. Мадди разрешил нам с Лидией взять с собой то, что нам нравится, чтобы мы играли и нам не было скучно. Я взял все для игры в бейсбол! – кричал Теодор.

Чуть-чуть не добежав до места, он споткнулся, и кепка слетела у него с головы. Теодор быстро подобрал ее, стряхнул с нее песок, нахлобучил обратно и опять припустил бегом. Остановившись перед Хэнком, он выглянул из-под длинного козырька.

– Смотри! – Лицо ребенка сияло от возбуждения, он протягивал Хэнку биту и мяч. – Помнишь? Мы видели это в бутылке. Ты научишь меня играть, Хэнк? Пожалуйста!

Сразу ожили все забытые тени и призраки прошлого, они плясали и пели, заставляя вспоминать все, что он хотел забыть. Хэнк стоял в растерянности, потеряв контроль над собой.

Ну почему еще и это? Ему и со Смитти забот хватает. Он все еще продолжал бороться сам с собой, недоумевая, почему ушел тогда.

Сверхъестественная глупость, дешевый героизм победили тогда все инстинкты, кричавшие: «Болван! Иди возьми ее. Баран, она – твоя. Только протяни руку».

Вместо этого он, как последний слюнтяй, любуется ею по ночам. Кто бы мог подумать, что он на это способен...

Теперь еще и это.

– Ты научишь меня играть в бейсбол, Хэнк?

Хэнк отвернулся к дереву и стал срывать орехи, чтобы себя занять.

– Я сам не умею.

– Не умеешь?

– Нет. – Хэнк боялся посмотреть мальчику в глаза.

Молчание.

– Неужели ты никогда даже не видел, как играют?

– Извини, не могу тебе помочь.

Опять гробовое молчание. Хэнк не хотел оборачиваться, но пришлось сдаться. Теодор стоял и смотрел на ненужные ему теперь принадлежности с таким видом, как будто они сломались у него в руках.

– Ну, знаешь, давай я завтра научу тебя рыбу ловить. – Хэнк дотянулся до очередного ореха, взял его. – Но когда речь идет о бейсболе, тут я не могу тебя ничему научить.

– Ох, – протяжно вздохнул ребенок, у Хэнка и у самого все внутри оборвалось – столько разочарования было в голосе мальчика, в одном возгласе.

Хэнк бросил орех в кучу, не глядя на мальчика, и опять обернулся к дереву.

– Иди домой. Становится темно. Ты не можешь болтаться один в джунглях.

– Но ты же здесь. Можно, я останусь?

– Вот возьми несколько штук и отнеси Смитти, – проговорил Хэнк, не отвечая на вопрос. – Скажи ей, чтобы она зажгла их. Они как свечки, каждый горит около пятнадцати минут. Я скоро приду.

Теодор нахмурился, разглядывая коричневые кругляшки и перекатывая их на ладони.

– Что это такое?

– Орехи.

– А что такое орехи?

– Смитти разберется.

Теодор бросил на него странный взгляд. Но Хэнк был слишком поглощен своими воспоминаниями, чтобы помнить об игре в слова.

– Дружище, иди снеси орехи.

Паренек стоял неподвижно, видимо, собираясь спорить.

– Мы с тобой друзья? Так?

Теодор вздохнул, наполнил свои карманы «свечками», поднял биту, бросил последний взгляд, полный тоски и недоумения, на Хэнка и побежал к хижине.

А Хэнк остался стоять, вглядываясь в прошлое.

Мадди пролетал низко над деревьями, делая стремительные виражи, когда ему нужно было обогнуть особенно высокие деревья. Залюбовавшись огромным баньяном, крону которого можно было сравнить разве что с куполом большой мечети, он почти наткнулся на высокого мужчину с черными волосами, который стоял у подножия раскидистого дерева неподвижно, как статуя. Не привлекая внимания, джинн вернулся немного назад, осмотрелся, увидел в верхних ветвях одного из растущих неподалеку деревьев удобную развилку и устроился там, как на балконе.

В конце концов Хэнк все-таки сдвинулся с места, поднял с земли короткую, но крепкую палку, взвесил в руке, положил на плечо и опять застыл. Вид у него был сердитый и серьезный. На кого, интересно, он сердится?

Затем неожиданно он схватил один из орехов, лежащих у его ног, подбросил вверх и ударил по нему палкой. Орех полетел с такой бешеной скоростью, что Мадди от души порадовался, что наблюдает за этим сверху и не рискует встретиться с этим снарядом ни в джунглях, ни в небе.

Он взял второй орех и послал его на восток. Третий полетел исследовать южное направление. Хэнк с такой скоростью подбрасывал орехи в воздух и так профессионально бил по ним, что от груды его снарядов скоро не осталось ни одного. Хэнк оперся о свою биту и минуты две восстанавливал дыхание. Пот блестел у него на лбу и щеках.

В это время Мадди услышал какой-то шум. неподалеку. Он оглянулся: у подножия дерева, где он сидел, стояли Маргарет и Теодор. Мадди смотрел на них, гадая, что они будут делать. Маргарет взяла маленькую ручку мальчика в свою, а палец приложила к губам, делая ему знак молчать. Потом они отошли немного назад, чтобы Хэнк их не заметил, и принялись наблюдать за ним.

Хэнк не двигался. Он стоял, опираясь на ветку, и был подобен дереву, сломанному слишком сильным ветром.

Теодор смотрел на него так, как будто потерял лучшего друга. Очень тихо он прошептал Маргарет:

– А Хэнк сказал мне, что не умеет играть в бейсбол.

Маргарет притянула мальчика поближе к себе и к стволу дерева.

– Давай оставим его одного, ладно?

– Но он сказал, что не может научить меня. Он сказал, что не умеет играть.

– Знаю, дорогой.

– Как в прошлый раз он сказал, что не умеет быть папой.

В ответ Маргарет только крепче прижала мальчика к себе.

– Он даже забыл нашу игру в слова. Все забыл.

– Теодор, ты же видишь, что Хэнку сейчас плохо. Я уверена, он сделал это не нарочно.

По лицу ребенка было видно, что он ничего не понимает. Он последний раз обернулся на Хэнка, взял Маргарет за руку, они повернулись и ушли. Мадди видел, как они исчезали из виду в густом лесу, за деревьями. Они отошли совсем недалеко, когда джинн услышал, что Теодор заплакал.

Глава 26

На следующее утро Лидия вдруг объявила им, что до Рождества осталось четыре дня. Они сидели около хижины после завтрака и все как один воззрились на нее, открыв рты. Хэнк учил Теодора вязать узлы на веревке, которую они будут использовать как леску, когда пойдут на рыбалку. Аннабель съезжала, как с горки, с ног Маргарет, а та, в свою очередь, одновременно пыталась очистить сковородку. В руках у Лидии был странный предмет. Она прихватила его с собой для развлечения из бутылки Мадди. Это было нечто, отдаленно напоминающее часы-лабиринт из сосудов небольшого размера с водой и песком, из блоков и шестеренок. Время от времени оттуда раздавались странные, непонятные звуки, пересыпался песок, поворачивались зубчатые колеса, что-то передвигалось.

– Я догадалась, что это такое, – продолжала Лидия, – это календарь. – Она указала на колесо с рычагами. – Смотрите.

Хэнк и Теодор бросили свои снасти и подошли поближе.

– Вот это часы. Здесь, на этом колесе, – цифры от одного до тридцати одного. Понимаете? Они вращаются вокруг двенадцати делений.

Хэнк внимательно рассматривал чудной прибор, потом с удивлением взглянул на девочку.

– Да, она права. Выходит, сегодня 21 декабря.

– Через четыре дня – Рождество? – Теодор, ликуя, стал прыгать на месте. – Ура! Скоро придет Санта-Клаус!

Маргарет обменялась с Хэнком быстрым взглядом.

– Санта-Клаус! Санта! Ура! – Теодор вдруг перестал прыгать и нахмурился, разглядывая свои босые ноги. – Нам же нужны носки. – Он вопросительно посмотрел на них: – А Санта придет, если нам некуда будет положить подарки?

Маргарет оглянулась на Хэнка, чтобы он ответил на этот важнейший вопрос, но он струсил и отошел назад, предоставив ей право выпутываться самой.

Она посмотрела на Теодора. У нее перед глазами все еще стояло его заплаканное личико. Вчера вечером она пыталась объяснить ему, что Хэнк вовсе не хотел его обидеть. Но маленькие мальчики не очень-то стремятся понять сложные настроения взрослых.

Дети делят все на черное и белое. К счастью, они способны быстро восстанавливать свои силы, как душевные, так и физические, и не склонны раздумывать над прошлым, если встретились с чем-то новым. Вчера Теодор утешился обещанием половить рыбу, а сегодня Санта-Клаус затмил все остальное. Маргарет обняла мальчика за плечи.

– Не расстраивайся заранее, по-моему, я видела какие-то шерстяные носки в одном из сундуков.

– Правда? – Лицо его снова загорелось надеждой.

Она торжественно кивнула, взяла Аннабель на руки и сказала:

– Пошли посмотрим.

После обеда в тот же день Хэнк учил Теодора ловить рыбу.

– Дай я тебе покажу, как это делается. Держи повыше. – Хэнк подмигнул мальчику и встал за его спиной. – Легче поймать рыбу длинной удочкой. Течение уводит в сторону бечевку, которая не привязана.

– Но ты поймал таким образом много рыбы.

Этот ребенок никогда за словом в карман не полезет.

– Только потому, что у меня не было времени сделать нормальную удочку.

Буквально через минуту они увидели, что у них клюет. Ребенок завизжал от радости и, как всегда, сопроводил это продолжительными прыжками. Хэнк взял леску, обмотал ее вокруг запястья и подставил мальчику:

– Тащи!

И они вытащили. Через несколько минут здоровенный окунь бился на песке рядом с двумя, которых поймал Хэнк.

– Как называется моя рыба? – Теодор еще не закончил прыжки.

– Окунь.

– Это большая рыба?

– Да, ты поймал прекрасную рыбу.

Хэнк стоял на песке на коленях и вынимал крючок. Внезапно Теодор обнял его за шею и крепко поцеловал, чем застал его совершенно врасплох. Он продолжал стоять на коленях, а ребенок висел у него на шее. Хэнк похлопал мальчика, а тот, захлебываясь от восторга, закричал:

– Спасибо, Хэнк! Я сделаю тебе самый лучший рождественский подарок на свете. Вот ты увидишь и убедишься.

– Подарок? – повторил он, как бы не понимая.

– Ну да! Смитти говорит, что мы должны сделать друг другу рождественские подарки. Можно, я пойду и расскажу им о рыбе? Об окуне?

– Конечно, что ты спрашиваешь! Иди.

Теодор побежал по пляжу со всех ног.

«Рождественский подарок», – подумал Хэнк. Проклятие! Он даже не помнит, когда еще у него были подобные заботы. Он долго стоял с удочкой в руке, делая вид, что рыбачит. На самом деле он думал.

Смитти и дети собирали раковины. Может, готовились к Рождеству? Слышался их смех, чистый, звонкий и свежий. Лидия несла в подоле собранные сокровища, а Теодор показывал им все, что ему удалось найти. Аннабель толкалась около Смитти, которая сидела в центре веселой компании, рылась в песке и болтала так же возбужденно, как и все. Она была больше похожа на девчонку, чем на умудренного профессионала.

Хэнк отбросил удочку и уселся на камень, нисколько не интересуясь временем. Он исподтишка наблюдал за ними, как будто это было самое важное занятие на земле.

Через несколько минут (или часов?) он взглянул на океан, который все так же гнал свои волны, они накатывались на берег и отступали, оставляя пену и мокрый песок – все те же кокосовые пальмы покачивались под ветром. Те же птицы летали в поднебесье. Ничего не изменилось. Так будет продолжаться всегда, и через тысячу лет. В то же время он знал, что многое в нем и для него переменилось. Он чувствовал теперь по-другому, он сам изменился и не мог решить, нравится ему это или нет.

Хэнк спиной почувствовал, что Смитти посмотрела в его сторону. Он ощущал ее теплый и ласковый взгляд, такой же свежий и приятный, как прохладный бриз. Он повернулся как раз тогда, когда она поднялась на ноги. Она сказала что-то Лидии, та кивнула и взяла малышку. Смитти направилась к нему своей грациозной, исключительно женственной походкой, в таких случаях он всегда думал, почему он не сидит сзади нее и не любуется этими длиннющими ногами.

Подойдя поближе, она улыбнулась:

– Мы собираем ракушки.

– Я вижу.

Смитти отбросила волосы со лба.

– Не хочешь присоединиться?

Он покачал головой.

– Мне надо ловить рыбу, чтобы тебе было что кремировать на обед.

– Да, общеизвестно, что я последовательна. – В голосе ее был слышен смех. Она взглянула на лежащую рядом с ним рыбу. – Тебе как подать, в виде угля или головней?

Он засмеялся вместе с ней.

– Я намерена усовершенствовать свое мастерство, – произнесла она с напускной важностью, и они снова расхохотались.

За последние несколько дней их отношения переменились, особенно это касалось манеры их общения. С самого начала, сначала в спасительной шлюпке и потом на острове, они дразнили и подначивали друг друга, каждый старался досадить другому. Теперь они больше шутили, меньше говорили колкостей, больше смеялись. Хэнк считал, что вряд ли где-нибудь есть женщина, с которой так легко разговаривать и которую можно было бы поддразнивать, а она бы не обижалась и умела смеяться над собой, подобно Смитти. Она стояла, заложив руки за спину. Ветер прижимал тонкую ткань к телу, развевал разорвавшийся подол юбки так, что были видны загорелые ноги. Маргарет смотрела вниз и в своей обычной манере зарывала ноги в песок. Хэнку же непреодолимо захотелось охладиться, поплавать. Он с тоской взглянул на океан. Что же он будет делать дальше? Все время сидеть в воде? Как он будет справляться с желанием? Он хотел ее, но не только его тело так отчаянно реагировало, он хотел ее и умом. И когда он был рядом с ней так близко, как сейчас, он только еще четче, яснее понимал это.

Тут Смитти откашлялась, склонила голову набок и одарила его одним из своих прямых взглядов.

– У нас есть одна трудность.

Он спокойно ответил:

– Да, думаю, есть.

– Хорошо, я рада, что ты понимаешь. Нам надо подготовиться к встрече Санта-Клауса.

Это была не совсем та трудность, о которой он думал, поэтому он, пытаясь скрыть удивление, коротко спросил:

– Как?

– Нам нужно сделать какие-то подарки, игрушки, чтобы положить им в носки. – Она помолчала, потом добавила: – После всего того, что они пережили, мы должны постараться и устроить им настоящий праздник.

Хэнк слушал ее и видел само совершенство. Прекрасная линия рта, золотые глаза, гладкая кожа цвета меда. Рядом с ней можно умереть и посчитать это за счастье.

– Я подумаю, что я могу сделать, – с трудом произнес он.

– Я тоже. – Она улыбнулась, потом повернулась и пошла к детям.

Хэнк смотрел как завороженный ей вслед, теперь он мог бы любоваться ее походкой, но перед его глазами стояла ее улыбка.

В тот вечер все были удивлены, а Маргарет больше всех, когда Хэнк притащил в хижину огромную, больше его самого, сосну. Дерево было очень стройным, пышным и зеленым, даже с оттенком голубизны, как те благородные ели, которые всегда приносил домой ее отец после Дня благодарения.

Маргарет и дети с восторгом наблюдали, как он протаскивает здоровое дерево через дверь. Теодор на радостях начал не просто прыгать, а исполнил настоящую джигу вокруг Хэнка и его добычи. Вместе с сосной в хижину пришел острый и чистый запах Рождества. Несмотря на жару, на тропическую влажность, на жгучее солнце, хижина сразу наполнилась давно забытыми, но знакомыми запахами.

Маргарет поймала себя на мысли, что она сама с трудом верит, что перед ней тот же человек, который был с ними на шлюпке. Но внезапно ее охватило острое чувство вины перед ним: она вдруг поняла, как сильно ошибалась. То, о чем она сейчас подумала, было чудовищно несправедливым. Хэнк спас им жизнь сразу, как только увидел их, до того, как они попали собственно в лодку. Она относилась к нему точно так же, как общество всегда было настроено по отношению к ней.

Предубеждение к человеку, основанное на первом, поверхностном отношении к нему, без стремления заглянуть к нему в душу – вот как бы она это назвала. А ведь внешняя оболочка, как правило, не определяет сути личности. Ей ли этого не знать! Если Хэнк суров, то у него не может быть сердца, а если она хорошенькая, то явно не умна. Он беден, значит, не достоин уважения, она богата, значит, у нее в жизни все очень хорошо. Раз он заключенный, то ничего собой не представляет, ну а раз она – женщина, то ей не быть адвокатом. Она всегда боролась с этими предрассудками, стремясь к совершенству во всем, а он пытался доказать всему белому свету, что он являет собой именно то, чего от него все ожидают, – воплощение всяческих неприятностей.

– Где ты хочешь ее установить?

Маргарет заморгала, она не сразу отвлеклась от своих мыслей, кроме того, этот глубокий голос, как и всегда, взволновал ее, потом уж она сообразила, о чем он спрашивает. Хэнк придерживал дерево, интересуясь ее мнением. Она чуть не засмеялась, подумав о том, как все изменилось.

– Прямо тут и ставь, очень хорошо. – Она встала, подошла поближе, провела рукой по иголкам, потом повернулась к нему: – Где ты ее раздобыл?

Он пожал плечами:

– Там, подальше от берега, на холмах, их много.

Маргарет посмотрела на возбужденные лица детей, коснулась его руки и сказала с глубоким чувством:

– Спасибо тебе, Хэнк.

Он был слегка смущен, но ничего ей не ответил, только позвал детей с собой. Они вышли из хижины, но вскоре вернулись, прикатив бочонок с мокрым песком. Хэнк установил в нем сосну. Они дружно смеялись и весело болтали, а он рассказывал им о деревьях, о том, где и как они растут. Дети, толкаясь, поддерживали дерево, изо всех сил желая помочь. Малышка Аннабель крутилась рядом, то хлопая в ладоши, то взвизгивая от радости, смеялась, трогая хвою.

Маргарет наблюдала за всем этим, наслаждаясь душевным покоем. У нее было очень тепло на душе. Этот высокий мужчина с огромными сильными плечами и руками, спина которого была исполосована кнутом, в начале их знакомства был нежен и деликатен, как сошедший с рельсов поезд, но теперь она понимала: у него есть душа и он заслуживает уважения, даже если сам делает вид, что оно ему не нужно. Маргарет уже поняла, что у него есть сердце, как он ни старается это скрыть.

Глава 27

Незаметно, без фанфар и литавров, подошло утро сочельника. На небе не было ни облачка, солнце одиноким странником сияло с высоты, легкий ветерок шелестел в листьях, смягчая жару и принося прохладу. В сотне метров от полосы прибоя, там, где джунгли уже достаточно густы, около маленького ручейка была полянка, в то утро превратившаяся в фабрику по изготовлению игрушек, от которых запросто мог бы раздуться мешок Санты, если бы этот последний не забыл заглянуть на затерянный тропический остров. Там были мячи, кубики из благородных пород дерева, огромная юла из раковин, украшенная разноцветными перьями, трещотки из половинок кокоса и листьев. Самой дорогой вещью в коллекции была деревянная доска с углублениями, заполненными жемчужинами вместо мраморных шариков. Они со Смитти попытались создать новую игру, нечто среднее между шахматами и шашками. Два дня они ныряли, чтобы набрать достаточное количество фишек-жемчужин разных цветов. При этом Хэнк, который нырял самым усерднейшим образом, не нашел ни одной жемчужины, а Смитти достала все, некоторые даже оказались слишком велики для игры. Последним был огромный, очень редкий розовый шарик размером с его ноготь. Она усмехнулась и подкинула его вверх, а он закрыл лицо руками и застонал от своего невезения и ее удачи.

Рано-рано утром Маргарет принесла ему то, что изготовила сама для детей: головной убор индейца с колоссальным количеством перьев, томагавк из плоского причудливого камня и две самодельные куклы. Головы куклам она сделала из кокосов, глаза, носики и улыбающиеся рты – из раковин, волосы – из волокон. Туловища смастерила из мешочков с песком. Щепочки заменяли руки и ноги. Конечно, эти куклы не шли ни в какое сравнение с фарфоровыми созданиями из игрушечных магазинов, но они были сделаны с трепетной любовью и желанием принести радость делом своих рук, рук высокообразованного адвоката, чьи таланты ценились в суде, а не в мастерской.

Хэнк достал мешок, наполнил его игрушками, забросил за плечо, подошел к большому камню, где были спрятаны его изделия, и достал удочку для Теодора. Подумал немного, взвесил на руке, осмотрел леску, добавил еще один узел. Для Аннабель он сам сконструировал волчок, который крутился очень долго и издавал необычные звуки: шуршал, свистел, завывал и дребезжал. Для Лидии Хэнк вырезал набор расчесок и гребней из черного дерева. Детскими подарками он был, вообще говоря, доволен. Смитти он тоже вырезал набор гребней, но, даже закончив его, он все-таки сомневался. Он должен был придумать что-то другое, подсказывало ему шестое чувство. Он снова посмотрел на гребни, но ничего не приходило в голову. Он пожал плечами, закинул мешок за спину и пошел к пляжу.

Недалеко от доморощенной фабрики игрушек, на полпути к пляжу, стояло огромное цветущее дерево. С первого взгляда казалось, что это гигантский красный зонтик, покрытый огромными алыми бантами.

Пышные цветы вдруг раздвинулись, и из-за них показался пурпурный тюрбан. Мадди сидел верхом на толстой ветке и смотрел вниз. Там Хэнк ходил взад и вперед перед серебряной бутылкой и что-то бормотал себе под нос. Пробка валялась рядом, видимо, Хэнк этого не заметил. Наконец он остановился и взял бутылку. Он был очень напряжен. Казалось странным, что искры не летят от него во все стороны.

– Эй, ты! – Хэнк поднял бутылку к самым глазам, выругался, оглянулся по сторонам и пролаял туда: – Какого черта ты не выходишь?

Мадди, беззвучно рассмеявшись, осторожно, чтобы не звякнули колокольчики, пересел, поставил локоть на колено, подпер подбородок ладонью и принялся ждать дальнейших событий.

– Эй ты, джинн!

Нет ответа.

– Эй, Мадди!

Джинн на ветке выжидал.

– Черт меня побери. – Хэнк нахмурился и приставил глаз к отверстию.

– Не меня ищешь?

Хэнк дернулся как ужаленный, посмотрел на дерево, насупился, бросил бутылку и с неохотой признал:

– Да.

Пауза длилась долго. Наконец Хэнк прервал затянувшееся молчание:

– Проклятие, ты спустишься когда-нибудь?

Мадди покачал головой.

– Мне и здесь хорошо.

Хэнк подошел к дереву и посмотрел наверх. Еще минуту он что-то жевал, боролся с собственной челюстью, в итоге из него вырвались слова:

– Сделай мне одолжение.

– Никакого исполнения желаний.

– Это не имеет ничего общего с желанием.

– Я не собираюсь приглашать тебя к себе.

– Можно подумать, я этого хочу, бол... – Он сдержался. – Нет, спасибо.

Мадди погладил свою бородку.

– Тогда о каком благодеянии речь?

Хэнк забегал по поляне.

– Смитти считает, что для детей было бы очень хорошо, если бы нас сегодня посетил Санта-Клаус.

Джинн не собирался облегчать ему задачу. Пускай произнесет все до конца.

Хэнк отошел от дерева к тому месту, где увидел бутылку, взял там мешок, вернулся к Мадди и бросил подарки у подножия.

– Я бы хотел, чтобы ты положил все это им в носки и походил бы по крыше, ну, знаешь, чтобы был слышен шум.

– Как от оленей Санты?

– Ну да. Я сам не могу этого сделать. Я слишком тяжелый, сразу провалюсь сквозь крышу вместе с мешком.

Мадди подождал, потом, ловко скопировав голос и одну из фраз Хэнка, сказал:

– Подожди, правильно ли я тебя понял? Ты хочешь, чтобы я взлетел на крышу, сделал вид, что я Санта и его олени, и разложил подарки по носкам?

– Да.

Джинн выждал и решил продлить себе удовольствие: нельзя было упускать такой случай.

– Сделал бы одолжение тебе?

– Нет, детям.

Мадди глубоко вздохнул и скрестил руки на груди.

– Я сделаю.

– Хорошо.

– При одном условии.

Хэнк прищурился.

– Каком?

– Ты должен научить Теодора играть в бейсбол.

Хэнк грязно выругался и снова стал ходить взад и вперед.

– Я достану биту и мяч, а ты будешь тренером.

Хэнк остановился и ожег джинна взглядом:

– Ах ты подлец, подглядывал за мной?

– Я? – Мадди надулся от важности и стукнул кулаком себя в грудь, потом просто пожал плечами и сказал: – Я только хочу видеть счастливым своего хозяина.

– О, хорошо, что ты не заставляешь меня съесть это дерево. – Хэнк постоял в глубокой задумчивости, засунув руки в карманы, и посмотрел на мешок. – Хорошо, ты победил. Я согласен.

– Когда ты хочешь услышать оленей?

– Я подам тебе знак.

– Какой?

– Буду насвистывать «Джингл беллз».

Мадди отсалютовал:

– Есть... болван.

Хэнк хотел что-то ответить, но покачал головой и пошел И только на краю поляны проворчал: