Я не спросил его, как много он успел прочесть, и не поинтересовался его мнением относительно манеры изложения, равно как не удосужился ответить на его провокационный вопрос о правдивости повествования, ибо ему больше, чем кому-либо, была известна правда.
      Сначала мы обменялись объятиями, потом он предложил мне одну из моих сигар, от которой я отказался, после чего спросил, почему в доме так много женщин.
      — Мы бродили по дому в поисках свободной комнаты, — сказал он. — Но...
      — Кто это мы?
      — О, пошли, братец, — улыбнулся Галили.
      — Неужели Рэйчел? — удивился я, и он кивнул а ответ. — Она здесь?
      — Конечно, здесь. Думаешь, я смог бы избавиться от этой женщины после всего, через что нам пришлось пройти?
      — А где она?
      — Спит, — он указал взглядом в сторону моей спальни.
      — На моей кровати?
      — Надеюсь, ты не возражаешь?
      Я не мог сдержать довольной улыбки.
      — О нет, конечно, нет.
      — Рад, что смог доставить хоть кому-то удовольствие в этом проклятом доме, — сказал Галили.
      — Можно я посмотрю на нее одним глазком?
      — Зачем, черт побери?
      — Последние девять месяцев я о ней писал. Хочу наконец на нее взглянуть.
      Не знаю, что именно я хотел увидеть. Лицо? Волосы? Изгиб спины? Должно быть, меня внезапно охватило нечто вроде влечения к ней. Нечто такое, что я испытывал очень давно, но не отдавал себе в этом отчета.
      — Просто хочу на нее посмотреть, — сказал я.
      Не дожидаясь его разрешения, я встал и пошел к двери спальни. Купаясь в серебристых лучах лунного света, под старомодным стеганым одеялом лежала женщина моих грез. Я не мог поверить своим глазам, тем не менее это была она: Рэйчел Палленберг-Гири-Барбаросса. Ее нежные струящиеся волосы были раскиданы по той же подушке, на которой много ночей покоилась моя раскалывающаяся голова, день за днем рождавшая историю о ее жизни. Рэйчел в Бостоне, Рэйчел в Нью-Йорке, Рэйчел в Калебс-Крик... Рэйчел, прогуливающаяся по берегу в Анахоле. Рэйчел в отчаянии, Рэйчел в беде, влюбленная Рэйчел...
      — Влюбленная Рэйчел, — пробормотал я.
      — Что это значит?
      Обернувшись к Галили, я сказал:
      — Пожалуй, я был бы не прочь назвать книгу «Влюбленная Рэйчел».
      — А что, ты разве об этом писал?
      — Черт его знает, о чем я писал, — откровенно признался я. — Я думал, что пойму, когда напишу половину, но увы...
      Я вновь взглянул на спящую красавицу.
      — Боюсь, не пойму этого, пока не закончу писать.
      — А ты еще не закончил?
      — Еще нет, — ответил я.
      — Надеюсь, ты не думаешь, что нас ждет какая-нибудь большая драма, — сказал Галили. — Это совершенно не вписывается в мои планы.
      — Пусть будет, что будет. Я отвожу себе роль скромного наблюдателя.
      — Ну уж нет, — возразил он, вставая из-за стола. — Я рассчитываю на твою помощь.
      Я смотрел на него непонимающе.
      — Я о ней, — он закатил глаза к потолку.
      — Она твоя мать, а не моя.
      — Но ты знаешь ее лучше, чем я. Все эти годы ты был с ней рядом, а меня здесь не было.
      — Думаешь, я все это время только и делал, что распивал с ней мятную настойку? И вел беседы о магнолиях? Да я ее почти не видел. Все это время она провела у себя наверху, погруженная в свои размышления.
      — Сто сорок лет размышлений?
      — Ей было о чем поразмыслить. О тебе. О Никодиме. О Джефферсоне.
      — О Джефферсоне? Но о нем она вряд ли еще вспоминает.
      — О нет, еще как вспоминает. Она сама призналась в минуту откровения...
      — Вот видишь? Значит, ты говорил с ней. Так что даже не пытайся отпираться. Ты с ней общаешься.
      — Ладно, ладно. Иногда у нас случались беседы. Но я не собираюсь выступать в роли твоего адвоката.
      Галили пожал плечами.
      — Что ж, в таком случае тебе никогда не удастся заполучить концовку своего романа, — сказал он. — Все очень просто. Будешь долго мучиться в раздумьях, пытаясь догадаться, что происходит наверху, и никогда этого не узнаешь. Тебе не останется ничего, кроме как сочинить финал книги самому.
      — О боже... — пробормотал я.
      — Так ты поможешь мне или нет?
      Он видел меня насквозь. Что могло быть хуже, чем притащить к Цезарии Галили и стать свидетелем их встречи? Пожалуй, только остаться внизу и никогда не узнать, что произошло между ними. Что бы ни случилось между матерью и сыном, представшими друг перед другом, мне надлежало увидеть это воочию, и если я пропущу это, то на мне как на писателе можно будет поставить крест. А этого я допустить никак не мог, ибо слишком много было поставлено на карту.
      — Ладно, — согласился я. — Ты меня уговорил.
      — Вот и отлично, — в порыве чувств он так сильно прижал меня к себе, что я ощутил себя несостоятельным писакой, ибо, по всей вероятности, не смог отразить даже на четверть силу его страсти, которую женщинам Гири, должно быть, не раз доводилось испытывать в его объятиях.
      — Пойду разбужу Рэйчел, — сказал он, отпуская меня из своих объятий и направляясь в сторону спальни. Я ждал на пороге, наблюдая, как он, сидя на корточках у кровати, осторожно пытался растормошить Рэйчел.
      Очевидно, она глубоко уснула, потому что Галили не сразу удалось ее разбудить, но когда она наконец открыла глаза и увидела Галили, ее лицо осветилось улыбкой. О, сколько в ней было любви! Сколько счастья от того, что он был рядом с ней!
      — Пора вставать, красавица моя, — сказал Галили.
      Ее взгляд упал на меня.
      — Привет. А вы кто? — спросила она.
      Ее вопрос меня немного удивил, ибо за долгие месяцы, пока я старательно описывал ее жизнь, Рэйчел мне стала очень близка, и поэтому факт того, что она видит меня в первый раз, оказался для меня неожиданным.
      — Я Мэддокс, — ответил я.
      — И ты спала на его кровати, — добавил Галили.
      Она села, простыня сползла вниз, и Рэйчел поспешила натянуть ее на себя, чтобы прикрыть свою наготу.
      — Галили мне много рассказывал о вас, — сказала она, чтобы нарушить неловкое молчание.
      — Но я оказался не таким, как вы себе представляли?
      — Не совсем.
      — Сейчас ты выглядишь куда стройнее, чем тогда на болоте, — заметил Галили, похлопывая меня по животу.
      — Я работал не покладая рук. И почти ничего не ел.
      — Вы пишете книгу? — спросила Рэйчел.
      Кивнув, я рассчитывал, что вопросов больше не последует, ибо мне никогда даже не приходило в голову, что она может захотеть прочесть то, что я о ней написал. При этой мысли у меня взмокли ладони.
      — Знаешь, — обратился я к Галили, — если мы собираемся идти к Цезарии, то лучше поторопиться. Ведь она наверняка знает, что ты приехал.
      — Думаешь, чем дольше мы тянем, тем больше она утверждается в подозрении, что я боюсь к ней идти? — спросил Галили.
      Я с ним согласился.
      — Мне хотелось бы, по крайней мере, умыться, — сказала Рэйчел.
      — Ванная комната там, — с этими словами я удалился, предоставив ей возможность привести себя в порядок.
      — Она такая красивая, — шепнул я Галили, когда он вслед за мной вышел из спальни. — Ты на редкость счастливый человек.
      Вместо ответа Галили вновь закатил вверх глаза, как будто собирался с духом перед предстоящей ему встречей.
      — Что ты надеешься от нее получить? — спросил я.
      — Наверное, прощение. Хотя нет, не только, — он посмотрел мне в глаза. — Я хочу вернуться домой, Эдди. Хочу привести в «L'Enfant» любовь моей жизни. Хочу жить здесь с ней в любви и счастье до конца своих дней.
      Теперь я не нашелся, что сказать.
      — Ты не веришь в возможность счастливой жизни? — удивился он.
      — Для нас?
      — Вообще для людей.
      — Но ведь мы не такие, как все. Мы Барбароссы. И живем по другим законам.
      — Разве? — Он посмотрел на меня стеклянным взором. — Я в этом далеко не уверен. Боюсь, нами правят такие же глупые вещи, как всеми остальными. Мы ничем не лучше тех же Гири. Должны были стать лучше, но не стали. В минуты растерянности мы бываем такими же жалкими и беспомощными, как и они. К тому же пора задуматься о нашем будущем.
      — Странно слышать от тебя такие речи.
      — Я хочу детей от Рэйчел.
      — Лично я этого делать не стал бы, — сказал я. — Полукровки самые никчемные люди на земле.
      — Я тоже так раньше думал, — произнес он, положив руку мне на плечо. — К тому же какой из меня отец, говорил я себе. Но пришло время, Эдди, — улыбнулся он, — и мне захотелось наводнить этот старый дом детьми. Я хочу, чтобы они узнали о всех тех чудесных вещах, которыми нас наградила природа.
      — Боюсь, в этом доме осталось не так уж много чудес, — возразил я. — Если вообще осталось.
      — Осталось, — уверил меня он. — Чудеса всегда вокруг нас. Они у нас в крови. В земле. И даже там, рядом с ней.
      — Возможно.
      Взяв меня за подбородок, он слегка поднял мою голову.
      — Посмотри на себя. И будь счастлив. Я вернулся домой.

      Итак, мы втроем направились по тихому, погруженному в ночной сон дому в покои Цезарии. Пока я переходил от одной двери к другой, всякий раз осторожно стучась, прежде чем заглянуть внутрь, меня все сильней одолевало подозрение, что мачеху следует искать не здесь, а этажом выше в комнате под куполом. Круг неотвратимо замыкался — место, с которого все началось, где меня впервые посетили видения, ждало нас.
      Едва мы собрались покинуть пустую спальню Цезарии, как меня привлек странный звук, напоминающий царапанье когтей по полу, и тотчас из-под кровати выскочил дикобраз, в котором я узнал Тэнси, любимца мачехи. Присев на корточки, я подхватил его на руки, и он не только не воспротивился, но отнесся к моему жесту не без удовольствия, как, впрочем, и я, ибо его присутствие, честно говоря, подействовало на меня успокаивающе.
      — Куда мы идем? — спросил Галили, когда я, миновав его и Рэйчел, направился к выходу.
      — Наверх, в комнату под куполом.
      — Что она там делает? — взволнованно осведомился он.
      — Сейчас узнаем, — ответил я, направляясь через коридор к узкой лестнице. Чем ближе мы подходили, тем большее беспокойство охватывало Тэнси, из чего явствовало, что мы на правильном пути и Цезария на самом деле ждет нас наверху.
      У двери я остановился и, обернувшись, спросил у Галили:
      — Ты когда-нибудь здесь был?
      — Нет...
      — Тогда вот что. Если мы потеряемся...
      — Господи, о чем ты говоришь? Как это потеряемся? Не такая уж это большая комната.
      — Это не комната, Галили, — сказал я. — Возможно, глядя снаружи, она может показаться обычной комнатой. Но стоит войти внутрь, как понимаешь, что ты попал в другой мир — мир Цезарии.
      От моих слов Галили явно стало не по себе.
      — И что нас там может ожидать? — поинтересовалась Рэйчел.
      — Боюсь, что бы я вам ни сказал, все окажется совсем иначе. Поэтому просто позвольте случиться тому, что должно случиться. И ничего не бойтесь.
      — Она не из робкого десятка, — заверил меня Галили, наградив Рэйчел неуверенной улыбкой.
      — Итак. Как я сказал, если мы потеряемся....
      — То пойдем сами по себе, — договорил вместо меня Галили. — Идет?
      — Идет.
      По-прежнему не выпуская из рук дикобраза, прильнувшего ко мне, я повернулся к двери и, взявшись за ручку — должен признать, не без осторожности, — повернул ее. В этот миг некой частицей своего существа я дерзнул предположить, что со мной может произойти еще одно чудо. Если мое первое посещение этой комнаты привело к тому, что я исцелился, то что же теперь может случиться? Как бы Галили ни превозносил достоинства полукровок, лично я ничего завидного в своем положении не находил, скорее наоборот, и поэтому в глубине души питал робкую надежду когда-нибудь избавиться от своего гибридного состояния. Не может ли произойти так, что, оказавшись в самом сердце мира Цезарии, я наконец обрету полностью божественную природу?
      Подстрекаемый столь соблазнительной перспективой, я почувствовал себя храбрее и, мельком взглянув через плечо на своих спутников, вошел в комнату. Поначалу она производила впечатление совершенно пустой, но я знал, что это обманчивое ощущение, ибо был уверен, что Цезария внутри, а стало быть, в любой миг мы можем стать свидетелями видений и превращений. Это был лишь вопрос времени.
      — Вот так комната! — воскликнул у меня за спиной Галили. — Хороша, нечего сказать!
      Его замечание, вне всяких сомнений, прозвучало не без иронии. Очевидно, Галили решил, что я переоценил чудодейственную природу данного места, но я даже не попытался его переубедить и, не сказав ни слова, просто затаил дыхание, а дикобраз притих у меня на руках, словно зачарованный. Наконец я позволил себе осторожно впустить в легкие воздух, но вокруг по-прежнему ничего не происходило.
      — Ты уверен... — начал Галили.
      — Тише, — шикнула на него Рэйчел.
      Я слышал ее шаги и краем глаза видел, как она вошла в комнату. В другой раз я обернулся бы и назвал Галили трусом, но, боясь отвлечься и пропустить что-нибудь важное, делать этого не стал, лишь безотрывно следил за Рэйчел, направившейся к центру комнаты. Ее обращенный к Галили возглас означал, что она что-то услышала, но что? До меня доносились только наше дыхание и стук шагов Рэйчел по голому полу. Но ведь что-то привлекло ее внимание? Слегка вскинув голову, будто желая удостовериться, не почудилось ли ей что, она вся обратилась в слух. И тут раздался едва различимый скрип, настолько тихий, что я мог бы принять его за удары собственного сердца, если бы помимо меня его не услышала Рэйчел.
      Она посмотрела вниз, и я последовал за ее взглядом. Скрип усилился, половицы под ней стали смещаться, и Рэйчел, очевидно, ощутила кончиками пальцев ног некое движение, направленное к ней от центра комнаты. Теперь и я понял, что странный звук сопровождает происходившие у нас под ногами изменения: доски пола превращались в песок, который поднимался вверх под действием слабого, но беспрерывного тока воздуха.
      Когда Рэйчел обернулась ко мне, то по выражению ее лица я понял, что происходящее не столько ее беспокоит, сколько забавляет.
      — Смотрите! — воскликнула она и, обращаясь к Галили, добавила: — Все хорошо, милый.
      Она протянула к нему руки, и он, взволнованно взглянув на меня, медленно приблизился к ней. Ветер усилился, и доски вскоре совсем исчезли из виду, уступив место песку, который, перекатываясь, поблескивал под нашими ногами.
      Я посмотрел на Галили, который поспешил схватить Рэйчел за руку, и прочел в его глазах вопрос: что это еще за чертовщина и что Цезария собирается с нами сделать? Стены комнаты растворились, обратившись в серо-голубую дымку, а сводчатый потолок, несмотря на то что был сделан из толстых, покрытых слоем штукатурки досок, как будто испарился, и над нами появилось черное небо со звездами, свет которых становился все ярче и ярче. В какой-то миг мне показалось, что я лечу к ним с головокружительной быстротой, и, не дожидаясь, пока иллюзия полностью завладеет мной, я перевел взгляд на своих спутников, которые крепко держали друг друга за руки.
      Внезапно я ощутил на себе легкий толчок, и Тэнси спрыгнул на песок. Встав на колени, я оглядел дикобраза, чтобы убедиться, что он не ушибся. Комната вокруг нас трансформировалась, и в заботе о животном я, как ни странно, находил для себя некоторое успокоение. Однако Тэнси, как оказалось, в опеке не нуждался и прежде, чем я успел к нему прикоснуться, стремительно заковылял прочь. Проводив дикобраза взглядом, я вновь посмотрел наверх и увиденное окончательно отвлекло меня от всего.
      Нет, представшая моему взору сцена не была концом света — ни пылающего повсюду огня, ни мечущихся в панике зверей. Напротив, передо мной был удивительный и вместе с тем до боли знакомый пейзаж, который я никогда не видел воочию, но издавна рисовал в своем воображении, что, верно, делало, его ещеболее родным.
      Справа от меня возвышался дремучий лес, слева шумели воды Каспийского моря.
      Две старые как мир души прибыли к морю в ту далекую ночь...
      Это было то самое место, откуда брала начало жизнь святого семейства и куда забрел после драки рыбак Зелим. Та встреча не только переменила всю его дальнейшую человеческую жизнь, но даже жизнь после смерти. С этого места все начиналось.
      Тут мне ничто не угрожает, говорил я себе, ведь это просто ветер, песок и море. Я посмотрел на дверь, вернее, туда, где должна была находиться дверь, но ее уже не было, я не мог вернуться в дом. Цезарии также нигде не было видно. Оглядывая окрестности, я попытался отыскать среди дюн чьи-нибудь следы — например, нового или прежнего Атвы — и вдали обнаружил останки корпуса лодки, которые казались черными при свете звезд, но никаких признаков женщины, ради которой мысюда пришли, не заметил.
      — Куда, черт побери, нас занесло? — выругался Галили.
      — В этом месте ты принял крещение, — пояснил ему я.
      — Правда? — он окинул взглядом безмятежные воды Каспия. — Значит, именно здесь я пытался сбежать в море?
      — Верно.
      — И как далеко ты заплыл? — спросила его Рэйчел.
      Ответа я не расслышал, ибо вновь увидел Тэнси, который к тому времени, очевидно взяв чей-то след, удалился на довольно большое расстояние и направлялся к лодке. Посреди пути дикобраз издал гортанный звук и, вздернув голову, уверенно устремился к лодке, где, как я заподозрил, учуял ту самую особу, что поджидала нас.
      — Галили? — тихо обратился я к брату.
      Он оглянулся в мою сторону, и я указал ему в сторону берега. Укутав голову темным шелковым шарфом, в лодке сидела та самая женщина, что умела вызвать бури и сама была подобна им.
      — Видишь ее? — спросил я.
      — Вижу, — еле слышно ответил он и еще тише добавил: — Иди первым.
      Я не стал спорить, ибо умиротворенность пейзажа не сулила ничего страшного и я окончательно успокоился. Хотя, с другой стороны, подобная безмятежность ставила крест на моих надеждах расстаться с моим полукровным состоянием, и мне ничего не оставалось, как утешать себя тем, что окружающая обстановка не чревата для меня опасностями.
      Идя по следам Тэнси на песке, я направился к лодке. Свет звезд немного померк, но его было вполне достаточно, чтобы видеть, что Цезария, сидевшая на обломках лодки, словно посреди темного цветка, смотрит на меня.
      — Дети мои, — обратилась она к нам, — настал ваш час.
      Тем временем Тэнси доковылял до своей хозяйки, и Цезария, наклонившись, позволила ему взобраться на руки, где он сразу заурчал от удовольствия.
      — Мы искали тебя внизу, — начал объяснять я.
      — Туда я больше не вернусь, — сообщила она нам. — Там я выплакала слишком много слез. Теперь с этим покончено навсегда.
      Все это время она не сводила с меня глаз, вероятно потому, что не могла осмелиться посмотреть на сына, опасаясь обнаружить те самые слезы, с которыми, как она только что нас заверила, было покончено навсегда. Но я видел, что Цезарию буквально обуревают чувства, казалось, еще немного — и слезы вырвутся наружу.
      — От меня требуется что-нибудь еще? — спросил я у Цезарии.
      — Нет, Мэддокс, — произнесла она торжественно. — Спасибо. Ты и так сделал больше чем достаточно, дитя мое.
      Дитя. Помнится, в былые времена, обращаясь ко мне с этим словом, она вкладывала в него весь свой гнев. Но теперь оно прозвучало так восхитительно, что я снова ощутил себя ребенком, у которого впереди целая жизнь.
      — Тебе пора идти, — сказала она.
      — Куда?
      — Той самой дорогой, которой шел Зелим.
      Несмотря на то, что я явственно расслышал ее указания, с места я сдвинуться не мог. После всех предварявших эту встречу треволнений мне хотелось ее продлить на миг, два, три, дабы сполна насладиться ласковым взглядом Цезарии и изливающим бальзам на душу голосом. Наконец, не без усилий заставив ноги повиноваться себе, я направился в сторону леса.
      — Счастливого пути, — пожелала она мне вслед.
      Господи, с каким трудом мне давался каждый шаг! Несмотря на то что в некотором смысле я был слегка опьянен ощущением свободы, доставшейся мне ценой этой книги, в которой всякая изложенная мною мысль служила залогом будущего освобождения, уходить мне было очень и очень грустно.
      Снедаемый любопытством, сделав десятка два шагов, я решился оглянуться. Держась за руки, Галили и Рэйчел приблизились к Цезарии.
      — Теперь, чадо мое, твой черед, — слова Цезарии предназначались ее сыну.
      — Я заблудился, мама, — начал он. — Заблудился в этом мире. Но теперь я вернулся домой.
      — Тебе ничего другого не оставалось, кроме как вернуться домой, — сказала Цезария. — Все остальное ты разрушил.
      — Тогда позволь мне построить все заново, — взмолился Галили.
      — Тебе не достанет ума, дитя мое.
      — Но я буду не один, — не унимался Галили, — а вместе с моей Рэйчел.
      — С твоей Рэйчел... — голос Цезарии смягчился, и, поднявшись со своего места, она подала знак возлюбленной своего сына, чтобы та подошла ближе.
      Отпустив руку Галили, Рэйчел приблизилась к лодке. Переступив через борт бывшего судна, Цезария шагнула ей навстречу и оглядела с ног до головы. Я был слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение лица мачехи, но ясно представил, какое действие оказал на Рэйчел ее пронзительный взгляд, ибо не раз испытывал его на себе. Должно быть, Цезария хотела проникнуть в самую душу Рэйчел, чтобы в последний раз удостовериться в том, что она не ошиблась в этой особе.
      — Ты уверена, что желаешь получить именно это? — наконец спросила Цезария.
      — Это? — переспросила Рэйчел.
      — Этот дом? Эту семью? Моего сына?
      Рэйчел посмотрела через плечо на Галили, и воцарилась такая тишина, что мне почудилось, будто я слышу спокойное, уверенное движение звезд над головой.
      — Да, — сказала Рэйчел. — Именно этого я и хочу.
      — Тогда оно твое, — решительно заявила Цезария, распахнув свои объятия.
      — Значит ли это, что я прощен? — спросил Галили.
      — Если не сейчас, то когда еще? — рассмеялась она. — Иди же ко мне скорей, пока ты не успел в очередной раз разбить мне сердце.
      — О, мама!
      Подойдя к ней, он припал лицом к ее плечу, и она крепко прижала его к себе.

1