В финском военном архиве в данной связи удалось обнаружить лишь лаконичные телеграммы финляндского военного атташе из Берлина. 9 и 17 декабря в них был один и тот же текст: «Ставка. Маршалу. Хельсинки. Генерал Талвела действует»,
но не более того. Вместе с тем посланец маршала не счел возможным приоткрыть в своих мемуарах суть происходившего на встречах и переговорах с представителями германского командования. Переговоры, кстати, проходили уже совместно с прибывшим тогда в Берлин бывшим командующим финскими войсками на Карельском перешейке в «зимнюю войну» генералом Хуго Эстерманом. «Переговоры Талвела и Эстермана, — заметил X. Сеппяля, — наверняка могли бы заинтересовать нас, как и оставшиеся неизвестными беседы в ресторане, но, увы!»
При всем том, надо полагать, самыми важными были встречи Талвела с Гальдером. В памятной записке, которую составил финский генерал по случаю произошедших переговоров имеется весьма лаконичная запись: «Обсудили дело, о котором ген. — полк. Г. (генерал-полковник Гальдер. —
В. Б.) не захотел делать письменных заметок и о котором разрешил сообщить только финскому генштабу».
На том этапе тогда в руководстве вермахта впервые рассматривались уже чисто оперативные вопросы, связанные с проблемой боеготовности финской армии и планами проведения Финляндией мобилизации, а также временем, необходимым для скрытой подготовки к наступлению ее войск в юго-восточном направлении.
Причем, как справедливо заметил немецкий историк М. Менгер, все эти проблемы как раз «могли иметь значение только при неожиданном нападении» на СССР.
В ходе той встречи Гальдера особо интересовали районы финского Заполярья, где должны были размещаться немецкие войска. В этой связи Талвела в своих мемуарах писал: «Взяв карту Финляндии, Гальдер отметил, что мы правильно делаем, заботясь об этом направлении… Он поинтересовался, как мы сами оцениваем нынешнюю границу, проходящую по Карельскому перешейку».
Таким образом, германское руководство уже обстоятельно изучало вопросы, связанные с осуществлением нападения на СССР с территории Финляндии. И, судя по всему, позиция финского политического и военного руководства, изложенная Талвела в германском генштабе, была учтена при окончательном определении места Финляндии в ходе разработки оперативного плана похода на Восток.
Через день после этой беседы, 18 декабря, Гитлер подписал уже известную директиву № 21, содержавшую общий замысел и исходные указания об агрессии против СССР (ей было дано условное наименование — план «Барбаросса»). «На флангах нашей операции, — говорилось в этом плане, — мы можем рассчитывать на активное участие Румынии и Финляндии в войне против Советской России… Основным силам финской армии будет поставлена задача, в соответствии с успехами немецкого северного фланга, сковать как можно больше русских сил путем нападения западнее или по обе стороны Ладожского озера, а также овладеть Ханко».
С завершением визита Талвела у финляндского руководства уже не возникало особых сомнений относительно перспектив будущей германской политики. Как отметил О. Маннинен, предположение о возможности войны Германии против «России, не могло получить иного истолкования у Талвела, поскольку немцы хотели иметь сведения для своих военных планов».
Следовательно, можно предполагать, что после поездки Талвела в Германию в ноябре в финской ставке и в генштабе только еще пытались согласовывать намечавшиеся составителями плана «Барбаросса» перспективы участия Финляндии в войне, а уже в декабре, перед подписанием Гитлером директивы № 21, о согласии финского руководства, с определенными уточнениями, было доложено в Берлин. Иными словами, по мнению профессора Мауно Ёкипии, между Финляндией и Германией была все-таки достигнута принципиальная договоренность. Эту точку зрения он высказал в мае 1977 г. на семинаре в Хельсинки, проводившемся совместно с немецкими историками из Грейфсвальдского университета. Затем свою позицию М. Ёкипии подтвердил в обстоятельном исследовании «Рождение войны-продолжения». В обосновании сделанного им вывода в качестве источника он приводил телеграмму фельдмаршала В. Кейтеля от 15 июня 1941 г., адресованную находившемуся в Финляндии начальнику штаба немецкой армии «Норвегия» полковнику Эриху Бушенхагену, которого уполномачивали сообщить, «что выдвинутые Финляндией требования и условия предстоящих мероприятий следует рассматривать как выполненные».
Более того, в ходе своей последней поездки в Германию Талвела получил возможность дважды встретиться с Герингом. Это произошло 18 и 19 декабря. Наиболее примечательной при этом была первая предоставленная ему аудиенция. Тогда во время часовой беседы Талвела зачитал заранее подготовленный текст, одобренный до этого К. Г. Маннергеймом. В нем значительное место отводилось необходимости военного сотрудничества Финляндии с Германией и ряду конкретных оперативных вопросов. «…У Германии в конфликте с Россией, — сказал он, — едва ли есть более естественный союзник, чем Финляндия… Стратегическое положение Финляндии является также таким, что в ходе крупной войны с севера можно нанести серьезный удар по жизненным коммуникациям Северной России. В этой связи следует помнить, что уже в последней войне с Россией Финляндия сковала 45 русских дивизий…»
В ответ на это Геринг заверил в твердой позиции рейха осуществлять военное взаимодействие с Финляндией. После того, как «Финляндия оказалась в сфере интересов Германии», — заявил он, — «Вы можете, генерал, сказать маршалу, что Финляндии больше нечего бояться». В заключение Геринг особо подчеркнул, что Финляндии «надо идти вместе с Германией последовательно и неколебимо» и когда «она одержит победу, то также победит и Финляндия».
На следующий день Геринг счел необходимым вновь встретиться с Талвела. Эта беседа была важной в том отношении, что в ходе ее рейхсминистр упомянул, что сам Гитлер получил информацию об этих неофициальных переговорах.
Тем самым он уведомил финляндское руководство, что их «вопросом» уже занимались в рейхе на самом верху.
Позднее, возвратившись в Финляндию, Талвела сделал в своем дневнике довольно красноречивую запись: «Надеюсь, что в наступающем году мы вместе с Германией разобьем рюсся (презрительная кличка русских. —
В. Б.) и тогда осуществится моя давняя мечта о Карелии».
Действительно, в 1920-е годы он неоднократно высказывал вожделенную мечту о присоединении к Финляндии Советской Карелии. Следовательно, его замыслы были далеко не только об одном реванше.
Рассматривая события и факты, связанные с выполнявшейся миссией в Германии доверенным лицом Маннергейма, уместно поставить вопрос: имелись ли у Финляндии первоначальные сведения относительно плана «Барбаросса»? На это пока трудно ответить. Известно, что Гитлер проявил большую осторожность при сохранении в глубокой тайне директивы № 21. Из девяти изготовленных ее экземпляров три были вручены главнокомандующим видами вооруженных сил, а шесть закрыли в сейфе верховного главнокомандования.
Вместе с тем вряд ли для финляндского руководства оставалось секретом, что в возможном плане германского нападения на СССР уже должна была фигурировать Финляндия. Как по этому поводу отметил О. Маннинен, тогда «фактически Финляндия обладала достоверными данными о том, что в ОКВ (Высшем военном командовании. —
В. Б.) составлялся план нападения на Советский Союз».
Посланник в Берлине Кивимяки при своих встречах с немецкими дипломатами этого вовсе не скрывал. Так, 31 декабря 1940 г. он прямо сказал статс-секретарю Э. Вайцзеккеру, что «на его родине люди теперь успокоились, так как они знают, что в следующем конфликте с Россией они не будут одни».
Наивно бы было сомневаться в том, что финское руководство, согласовав через Талвела вопрос об участии Финляндии в агрессии против СССР, не представляло себе, как могли развиваться дальнейшие события. По этому поводу, безусловно, имел даже сведения и финляндский посланник в Берлине Тойво Кивимяки. В январе 1941 г. он сообщил в Хельсинки: «Что касается перспектив войны с Россией, то, по-видимому, имеется уже замысел операции, которая, весьма возможно, будет осуществляться в этом году…»
Очевидно, что определенную ориентацию в отношении срока начала войны против Советского Союза получала и финская сторона. Не случайно Талвела называет 1941 г. в качестве времени вероятного «разгрома рюсся».
Докладывал же он финскому руководству о результатах своей поездки в Берлин 20 декабря. Прежде всего его отчет заслушал К. Г. Маннергейм. По традиции вновь в ресторане (но теперь уже в «Сеурахуоне») П. Талвела с удовольствием рассказывал о своей поездке Маннергейму, Вальдену и Хейнриксу. Маршал был доволен своим эмиссаром. Теперь начатое им дело должен был вести дальше непосредственно начальник генерального штаба. 7 января в письме к Герингу Маннергейм «благодарил рейхсмаршала» за то, что тот пошел «навстречу надеждам, выраженным Финляндией».
О том, что на основе данных ему указаний Талвела удалось достигнуть конкретного результата в переговорах с высшим немецким руководством, свидетельствует тот факт, что на следующий день после его доклада начинаются, в духе замыслов германского командования, серьезные изменения в финском военном планировании. Уже 21 декабря в оперативном отделе генштаба были составлены первые наброски относительно возможного нападения Финляндии на Советский Союз.
Вопрос стоял о решительном наступлении с финской стороны к северному побережью Ладожского озера и расчленении там советских войск. Что же касалось овладения Карельским перешейком, то это «должно было произойти до того, как продолжится продвижение в глубь ладожской Карелии».
Столь серьезное изменение в планах финского военного командования могло произойти только при учете того обстоятельства, что война против СССР будет проходить при условии уже готовящегося нападения Германии на Советский Союз. Иными словами, период, когда выяснялись перспективы германо-финляндского сотрудничества, закончился. Начиналась новая стадия развития отношений между двумя странами, которая выражалась в осуществлении конкретного военного планирования общих наступательных боевых действий, направленных против СССР.
В ПРЕДЧУВСТВИИ УГРОЗЫ
На ранней стадии подготовки Германией по плану «Барбаросса» войны против СССР, в Москве, естественно, еще не располагали какими-то четкими и достоверными данными о той роли, какую может играть Финляндия с точки зрения перспектив участия в советско-германской войне. Тем не менее существовали достаточно основательные признаки того, что финская армия весьма активно начинает к ней готовится.
В специальном сообщении разведывательного управления Генштаба Красной Армии о проводившихся на рубеже 1940–1941 гг. «мобилизационных мероприятиях в сопредельных с СССР капиталистических странах» указывалось, что в Финляндии уже был отмечен определенный рост численности армии. В частности, по агентурным данным и сведениям разведывательного отдела штаба Ленинградского военного округа, в Финляндии в декабре был проведен «частичный призыв резервистов», а в конце декабря и начале января отмечался «скрытый частичный призыв рядового и унтер-офицерского состава». По оценкам советской разведки, финская армия насчитывала уже около 222 тыс. человек.
Эта цифра не соответствовала реальной действительности — тогда общая численность финских вооруженных сил достигала лишь 109 тыс. человек.
Но даже и такое число в три раза превышало количество финских войск в мирное время.
Что же касается скрытого призыва солдат для прохождения воинской службы, то эта информация недалека была от действительности. В то время часто практиковался призыв на так называемые чрезвычайные сборы определенных категорий резервистов. Кроме того, в финской армии тогда приступили к развертыванию дополнительных подразделений и на этой основе в течение зимы 1940–1941 гг. началось увеличение численного состава дивизий, а также происходила их переподготовка и обучение новым военным специальностям. Более того, в январе 1941 г. был увеличен и срок срочной службы для призывников, что, естественно, вело к увеличению войск.
Советская разведка своевременно стала получать сведения о начавшемся увеличении войск финской армии. Но что могло знать советское руководство о более важном: об активизировавшемся процессе сближения Германии и Финляндии в военном плане, а также вообще об их совместных замыслах в отношении СССР? Имелись ли такие сведения, которые бы являлись неоспоримым доказательством того, что уже следовало брать курс на переход советских войск к повышенной боевой готовности для своевременного отражения возможного нападения противника?
Информация о тайных военных приготовлениях, проводившихся в тесном взаимодействии Германии с Финляндией, поступала в Москву. Значительные усилия по выявлению таких данных предпринимали военные атташе, что не ускользало от внимания финских дипломатов в Берлине. 21 января 1941 г. Кивимяки докладывал: «…Русские чувствуют, что политика Германии в отношении Финляндии изменилась, и это проявляется во многих обстоятельствах, из которых упомянем только, что русские военные атташе выясняют у других стран, в первую очередь, у военного атташе Швеции, намерения Германии по отношению к России и то, почему Финляндия… оказалась теперь в сфере интересов Германии».
Действительно, подобного рода сведения интересовали советское руководство и их обобщали по мере поступления.
Заслуживает особого внимания, в частности, донесение, направленное Молотову из полпредства СССР в Берлине 7 декабря 1940 г. В нем содержалась информация, поступившая 5 декабря из анонимного источника. «Гитлер намеривается будущей весной напасть на СССР…» — говорилось в этом сообщении. И далее: «Тайное соглашение с Финляндией. Финляндия наступает на СССР с севера. В Финляндии уже находятся небольшие отряды немецких войск». Отмечая разрешение Швецией транспортировки германских частей через ее территорию, подчеркивалось, что таким образом Берлин «предусматривает быстрейшую переброску войск в Финляндию в момент наступления».
Забегая вперед, скажем, что летом 1941 г. 163-я немецкая пехотная дивизия действительно была переброшена через Швецию для ведения наступления в Карелии.
В целом такого рода сведения вызывали большую озабоченность советского руководства. Не случайно только что назначенный на пост полпреда в Берлин В. Г. Деканозов уже при первой встрече с И. Риббентропом 12 декабря сразу же поставил перед ним вопрос о финско-шведских контактах и об «отношении к этому германского правительства».
Тем самым руководителю внешнеполитического ведомства Германии давалось понять о том, что в СССР с пристальным вниманием следят за ситуацией, которая развивается в Северной Европе.
Деканозов на этой встрече также сделал намек на готовящееся шведско-финляндское «соглашение о подчинении политики Финляндии Стокгольму», которое «состоит в том, чтобы высвободить Финляндию из-под влияния Германии».
Заявляя это, естественно, полпред пытался выяснить реакцию Риббентропа на это с тем, чтобы уточнить степень влияния на скандинавские проблемы Германии. Однако немецкий дипломат уклонился от обсуждения данного вопроса, заявив, что «ему ничего подобного не известно».
Заметим, и при встрече Деканозова с Гитлером предпринимался соответствующий зондаж и у него.
На том же этапе по проблеме финско-шведского сотрудничества состоялся обстоятельный разговор и Молотова с Паасикиви. Нарком иностранных дел при этом пытался выяснить у финского дипломата, «не участвует ли Германия в этих переговорах».
Таким образом, Советский Союз предпринял разностороннюю дипломатическую разведку тех планов, которые могли быть у Германии в отношении стран Северной Европы.
Вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом пристального внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжал вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940–1941 гг. в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией».
В этом смысле ничего на деле, однако, не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям.
Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были передано высказывание фюрера о том, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса».
Отрицательное отношение Берлина к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку для Германии это лишь усложнило бы дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения Финляндии и Швеции тогда было просто нереально осуществить.
Советские дипломаты, работавшие в Финляндии, продолжали процесс интенсивного сбора информации о главном — относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 г. началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 г. и о немцах в Финляндии».
Эта работа закончилась в начале 1941 г. и, по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза».
Этот документ был направлен по двум адресам: в наркоматы иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е. Т. Синицына, также докладывали и Сталину.
Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии В. М. Молотова, Л. П. Берия, а также начальника разведки НКВД П. М. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения он заключил: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР».
В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию, что так называемый «транзит» является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, — говорилось в переданной информации, — ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром… является Рованиеми».
В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 г. определяется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск — 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939–1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии».
То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. Сообщалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… “воспряли духом”, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…».
На самом деле, советские разведывательные органы четко фиксировали и докладывали сведения о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальным сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне фашистской Германии — весна или лето 1941 г.
Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему соскальзыванию Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, — отмечал Ю. К. Паасикиви, — не чувствовалось агрессивных намерений против нас. “Правда” и “Известия” не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так, во всяком случае, заверял наш военный атташе».
В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Президент К. Каллио после перенесенного им инсульта, серьезно болел, и в связи с этим 27 ноября 1940 г. подал в Государственный совет прошение о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря.
За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе беседы нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что в СССР категорически возражают против таких кандидатур, как В. Таннер, К. Г. Маннергейм или П. Э. Свинхувуд. При этом все замечания финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом»,
никак не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство совершенно определенно выразило свою позицию.
Более того, как отмечается в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента».
В результате очевидно, что в Москве в какой-то степени определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог стать тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, сказанные еще летом 1940 г.: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…» Известны также и общие представления о Паасикиви, сложившиеся у Молотова. «По-русски говорил кое-как, — отмечал он впоследствии, — но понять можно. У него дома была хорошая библиотека, он читал Ленина. Понимал, что без договоренности с Россией у них ничего не получится».
Пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 г. свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность повлиять на внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. По этому поводу он заметил, что «отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций».
Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру тогда в Германии считали весьма подходящей. Еще 14 сентября 1940 г. В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем, уже в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов».
Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти — наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.
В условиях, когда по предложению правительства, избрание президента страны должно было быть осуществлено путем голосования выборщиков 1937 г., вопрос фактически был уже заранее предрешен. Рюти стал очередным президентом страны сразу же после первого тура голосования и, как было отмечено, «результаты выборов показали редкое единство».
Таким образом, человек, которого поддержала Германия, стал новым финским президентом. В Советском Союзе же по этому поводу Молотов выразился так: «Вы можете избирать, кого хотите, но у нас право делать свои заключения».
В итоге избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 г. формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Ю. К. Паасикиви.
Однако Р. Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством, сложившиеся на базе экономического сотрудничества с немецкими представителями по использованию петсамского никеля.
В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно усилились. Это еще больше сближало правительство с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Р. Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень — государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.
В начале января 1941 г. посланник в Берлине Кивимяки, а также X. Р. Васашерна, финский дипломат, работающий в Стокгольме, и П. Ю. Хюннинен, являвшийся помощником Ю. К. Паасикиви в Москве, получили информацию о результатах переговоров Талвела в Берлине.
Это означало, что ряд важных для Финляндии дипломатических представительств уже имели определенные сведения о результатах начавшихся военных переговоров с Германией. Данная информация являлась весьма важной, поскольку она уже четко ориентировала эти представительства относительно направленности и перспектив германо-финляндского военного сотрудничества.
Следует думать, что именно финское представительство в Москве обладало информацией о ясно обозначавшемся ходе военного взаимодействия с Германией. Более того, сведения, которые передали П. Ю. Хюннинену, не могли не быть известны и Паасикиви, поскольку между ними установились весьма доверительные отношения. Они часто обсуждали «все важнейшие дела и политическое положение», и здесь «не было разногласий».
Таким образом, финский посланник в Москве на данном этапе также мог иметь определенные представления о развитии германо-финляндского сотрудничества. Обращая внимание на это, в то же время следует учитывать, что П. Ю. Хюннинену было запрещено иметь при себе какие либо письменные документы, содержащие передаваемую ему информацию для Паасикиви. Посланник же пришел к убеждению, что в случае начала войны между Германией и СССР, «если немцы потребуют активного участия финнов, то Финляндия без колебания станет на ее сторону». Более того, тогда же он сделал вывод, что «в руководящих финских кругах царило весьма легкое настроение» по сравнению с осенью 1940 г.
В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность — стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940 г. и начале 1941 г. на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в северной Финляндии и вопроса об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо».
Естественно, что эти переговоры имели не только экономическую направленность, а явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. 10 февраля 1941 г. немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову, что Берлин еще раз просит СССР «принять во внимание германские интересы в Петсамо».
Иными словами, советское руководство, очевидно, предпринимало попытки усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.
Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми свое вице-консульство.
Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.
Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами в январе 1941 г. возник достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться.
18 января 1941 г. полпред И. С. Зотов неожиданно покинул Хельсинки и выехал в Советский Союз. Таким образом Москва фактически продемонстрировала, что в СССР действительно не нравится ход развития отношений с Финляндией.
К тому же в Наркомате иностранных дел с Паасикиви неоднократно
обсуждался вопрос о том, что полицейские власти в Финляндии создали для работников советского полпредства, «под видом охраны» его, «совершенно недопустимый режим изоляции наших работников от внешнего мира и от общественности». Касаясь этого, заместитель наркома А. Я. Вышинский пояснил: «Финская полиция терроризирует посетителей советского полпредства, подвергая их всякого рода полицейским неприятностям. Полпред Зотов заявлял об этом ранее Виттингу, но положение к лучшему не изменилось».
В Москве стремились подчеркнуть то, что в СССР весьма пристально следят за событиями, которые происходили в Финляндии.
Более того, в это время Паасикиви просили проинформировать о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была проходить по северной Финляндии и соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом.
