В Берлине, в свою очередь, пытались придумать объяснение для Советского Союза относительно вступления войск Германии на финскую территорию. 30 августа, после возвращения Велтьенса из Финляндии был подготовлен специальный документ, в котором говорилось, что «факт оказания Германией помощи Финляндии должен стать известен русским, поскольку фюрер полагает, что тогда русским будет сложнее предпринять ответные шаги». Однако предавать гласности такого рода информацию все же не спешили, понимая, что это нарушало секретное приложение к советско-германскому пакту о ненападении 1939 г. И только когда уже заканчивалась подготовка к высадке немецких войск в Финляндию, 16 сентября ушла в Москву соответствующая инструкция послу Шуленбургу. В телеграмме Риббентропа давалась установка, чтобы тот во второй половине дня 21 сентября посетил Молотова и сообщил ему, «как бы между прочим», что немцы вынуждены «усилить оборону некоторых объектов, прежде всего на севере Норвегии» в связи с продолжающимся проникновением английской авиации в воздушное пространство Германии. И далее, чтобы придать безобидный характер германской акции, требовалось сообщить, сколь несущественной будет транспортировка в Норвегию немецких войск через Финляндию. «Частью такого усиления, — сообщалось послу, — является переброска туда артиллерийского зенитного дивизиона вместе с его обеспечением. При изыскании путей переброски выяснилось, что наименее сложным для этой цели явится путь через Финляндию. Дивизион будет предположительно 22 сентября выгружен около Хаапаранты, а затем транспортирован в Норвегию, частью по железной дороге, частью по шоссе. Финское правительство, принимая во внимание особые обстоятельства, разрешило Германии эту транспортировку. Мы хотим заранее информировать советское правительство об этом шаге…»
      Таким образом в Германии постарались максимально исказить содержание достигнутого с финляндской стороной соглашения. Как затем заметил по этому поводу профессор А. Корхонен, в немецкой «информации правда была дана с такой бережливостью, что это скорее вызывало желание посмеяться».
      Одновременно германский МИД решил уведомить и финское руководство о той информации, которая была направлена в Москву. 16 сентября И. Риббентроп направил своему посланнику в Хельсинки инструкцию: «Пожалуйста, сообщите министру иностранных дел Финляндии, в полдень 21 сентября, о том, что мы информировали Москву по этому поводу (т. е. по вопросу переброски немецких войск в Финляндию. — В. Б.)». Таким образом, с финнами в рейхе особенно не церемонились: их теперь ставили просто в известность.
      Но было понятно, что советское руководство не удовлетворится подобного рода объяснениями. Поэтому пришлось также дать указание, исходившее от штаба оперативного руководства верховного главнокомандования Германии, управлению военной разведки и контрразведки, где говорилось о необходимости «создавать впечатление, что… концентрация войск сравнительно невелика».
      Более того, необходимо было, хотя бы задним числом, придать заключенному тайному соглашению официальный характер. Это сделали 22 сентября, т. е. на следующий день после выгрузки в Финляндии первой партии немецких войск. Финляндский посланник в Берлине Кивимяки на основании данного ему (по телеграфу) правительством распоряжения подписал так называемое «соглашение о транзите». Следовательно, между Германией и Финляндией фактически были заключены два соглашения по одному и тому же вопросу. Историкам пришлось изобретать для них названия. И одно — негласное — стали именовать «техническим», а другое — «политическим».
      Официальное подписание второго, «политического» соглашения делало его более или менее легитимным. Поэтому в Хельсинки решили уже официально сообщить об этом договоре. Посланники Советского Союза, Англии и Швеции в Финляндии получили от министерства иностранных дел короткую информацию относительно соглашения о «транзите». Кроме этого, из МИДа в Стокгольм и Лондон ушла также весьма краткая телеграмма, в которой для посланников Финляндии пытались несколько прояснить произошедшие события. В ней говорилось: «Исключительно доверительно: Германия запросила разрешение на временный транзит через Северную Финляндию в Северную Норвегию и обратно. Мы согласились. Касается людей и материалов. Данное соглашение о перевозках, возможно, уместно в принципе сравнивать с договором о Ханко».
      Таким образом, финским дипломатам предлагалась краткая информация и давалась рекомендация, о чем следует говорить и что нужно учитывать в процессе переговоров с представителями западных стран. Более того, из содержания телеграммы следует, что в Финляндии тогда была предпринята попытка поставить знак равенства между соглашением с Германией о «транзите» немецких войск и соглашением с СССР «о пропуске железнодорожных поездов на полуостров Ханко и обратно», подписанным 6 сентября 1940 г. Движение поездов в соответствии с этим соглашением началось через 10 дней и могло стать удобным прикрытием при объяснении в Финляндии сущности событий, происходивших на севере страны, где в это время уже начался процесс сосредоточения немецких войск.
      Однако обойтись лишь общими фразами и весьма незатейливыми аналогиями финским посланникам за рубежом было крайне сложно. Безусловно, что любые сведения о прибытии немецких войск в Финляндию и начало их размещения там не могли не вызвать крайне негативную реакцию СССР и Великобритании, причем ответ пришлось уже держать и в самом МИДе Финляндии. Советский посланник в Хельсинки лично встретился с министром иностранных дел и пытался выяснить, почему вообще финское руководство согласилось на пропуск немецких войск на свою территорию. Зотов прямо поставил вопрос о том, не выдвигала ли Германия по отношению к Финляндии каких-либо «угрожающих требований». Ответ Виттинга, естественно, носил уклончивый характер. Он лишь заявил, что «так далеко дело не зашло». Что же касалось англичан, то они по данному поводу выразили решительный протест. В тексте срочной телеграммы, мгновенно поступившей из Лондона, содержалось заявление о том, что Финляндия грубо нарушила свой нейтралитет. Однако все это уже не могло каким-то образом повлиять на финское руководство. Более того, о реакции на переданное официальное сообщение Финляндия сразу же оповестила Германию.
      24 сентября, т. е. спустя два дня после появления первых германских солдат в Финляндии, весь состав правительства страны, наконец, был проинформирован о том, что «у немцев есть разрешение на прибытие» в Финляндию. Уже 28 сентября об осуществлявшемся германском «транзите» в финской печати были помещены первые короткие сообщения, хотя, как отмечает профессор М. Ёкипии, значительно раньше «слухи об этом быстро распространились по стране».
      Для Хельсинки было важно, как германо-финское соглашение освещалось за рубежом и прежде всего в Берлине. Кивимяки в своем обзоре прессы для МИДа передавал наиболее характерную ее информацию: «На этих днях в соответствии с ранее установленным порядком и определенным местным распоряжением, начал осуществляться негласный транзит немецких отпускников и германских материалов между Северной Финляндией и Северной Норвегией». Подобные сведения, как видно, вполне удовлетворяли финляндское руководство своей неконкретностью и полным соответствием официальным сообщениям.
      Тем временем в Финляндию стали прибывать части германской армии, которые высаживались в финских портах, а затем следовали по железной дороге на север до Рованиеми, губернского центра Лапландии. В течение нескольких недель — с конца сентября до середины октября 1940 г. — через Финляндию проследовало до 5 тысяч немецких солдат. Более того, уже тогда на различных этапах такого «транзита» в стране осталась чуть ли не половина прибывших в Финляндию германских военнослужащих. На разных участках «транзита» «задержалось» более двух тысяч немецких солдат, которые должны были теперь обеспечивать «охрану» пути передвижения германских войск. Чуть позже немецкие войска стали также направляться в Финляндию и из Норвегии. В результате, как совершенно верно заметил А. Корхонен, «немцы тогда, несомненно, начали уже полагать, что теперь в ходе развития процесса транзита можно, если обстановка потребует, перебрасывать и большее количество войск».
      Фактически шло постепенное сосредоточение немецких частей в Северной Финляндии. Эту ситуацию достаточно объективно оценивал депутат парламента К. О. Фрич: «Каждый, кто хотел, — писал он, — без труда мог убедиться в том, что происходившее в губернии Похьенмаа и Лапландии было не транзитом, а прямой оккупацией. Немецкие войска находились в стране совсем не в порядке транзитного движения, их размещали погарнизонно, они строили склады, дороги, бараки и тому подобное».
      Одновременно с этим начался процесс оживленных германских военных поставок в Финляндию. Первые транспорты с германским вооружением прибыли 26 сентября 1940 г. С этого момента в страну хлынуло большое количество военного снаряжения, причем официальная договоренность об этих крупных поставках была достигнута лишь 1 октября (только тогда подписали специальное секретное соглашение, которое определяло конкретные образцы боевой техники, необходимой для финской армии). Финское Министерство обороны закупило в Германии вооружение и горючее на 1,5 млрд. марок. В порты Финляндии стали поступать полевые, противотанковые и зенитные орудия — около 600, самолеты — 53, противотанковые ружья — 200, мины — 150 тыс., различные снаряды — 540 тыс. и другие виды оружия и боеприпасов. Одновременно для обеспечения своих собственных войск на Севере Европы из Германии было направлено до 100 тыс. тонн различных грузов, которые также стали доставляться в финские порты. Как справедливо отметил профессор М. Менгер, эти поставки «были составной частью программы подключения Финляндии к операции, которая открывала для каждой из сторон выгодные перспективы».
      В этой связи возникает вопрос, что было известно советской разведке о начавшемся активном военном сотрудничестве Финляндии и Германии, а также о постепенной концентрации немецких войск на Севере? Безусловно, прежде всего выяснением характера происходившего занималось дипломатическое представительство СССР в Хельсинки. Тогда полпред Зотов лично решил отправиться на север Финляндии — «на рыбалку в Петсамо». Проехав на автомобиле по Лапландии, он натолкнулся на германскую военную колонну, состоявшую из 60 машин, которая следовала вдоль побережья Ледовитого океана. Это наблюдение являлось ценным для Москвы, поскольку позволяло понять суть осуществлявшегося в Финляндии «транзита». Архивные документы свидетельствуют, что далее сведения об этом процессе поступали регулярно. Имелась также абсолютно точная информация и о перемещении немецких подразделений, боевой техники из Норвегии на финскую территорию, в Лапландию. В одном из донесений из Финляндии указывалось, что из Норвегии «большинство солдат и вооружения перебрасывается в Финляндию» и, в частности, уже в районе Киркенеса сосредоточено для этого «около пехотной дивизии и 150 танков».
      По поводу транспортировки немецких войск в Финляндию через порты на побережье Ботнического залива советская военно-морская разведка сообщала: «В сутки перебрасывается один эшелон войск. 23.09.40 в порту Вааза высадилось 1500 германских солдат и некоторое количество в Оулу и Пори. Часть германских войск оседает в Финляндии с целью подготовки театра военных действий и подготовки финской армии. В Хельсинки продолжает поступать (из Германии. — В. Б.) военное снаряжение… Часть поступающих военных грузов упакована в ящики с наклейками «лимоны» и "апельсины"».
      Естественно, все эти сведения в обобщенном виде докладывались советскому правительству. Берия, в частности, письменно информировал Сталина, что, по агентурным данным немцы «ежедневно, начиная с 22 сентября, отправляют на север по три состава, имеющих 30–35 вагонов каждый». Этому нельзя было не придавать важного значения. По поводу поступающей тогда из Финляндии тревожной информации требовалось от правительства Германии получить соответствующие объяснения.
      В таком направлении предлагал действовать еще ранее нарком Военно-Морского Флота Кузнецов. 7 августа 1940 г. он, обращая внимание Молотова на происходивший процесс усиления «ориентации Финляндии на Германию», на факты милитаризации и военного строительства на финской территории, высказывался за необходимость прямо поставить перед Германией соответствующие вопросы.
      Известно, что Сталин избегал каких-либо обострений отношений с Германией. В ряде случаев закрывались глаза на такие сведения, которые требовали конкретного выяснения и ответа по существу со стороны Берлина. Прежде всего они касались проблемы безопасности СССР. Как вспоминает Н. С. Хрущев об этом периоде времени, Сталин «не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера».
      Такая линия продолжала, как и прежде, оказывать соответствующее воздействие как на высшее государственное руководство, так и на советскую дипломатическую деятельность. В начале сентября 1940 г. В. М. Молотов дал полпредству в Финляндии неожиданное указание: «Незамедлительно организовать праздничный обед с дипломатами немецкого посольства в Хельсинки по поводу годовщины подписания советско-германского договора о ненападении». Все те, кто непосредственно был связан с дипломатической работой в финской столице, были поражены таким распоряжением, поскольку лично наблюдали, с какой активностью германские представители ведут обработку финляндского руководства. Анализ немецкой деятельности в Хельсинки являлся чуть ли не центральным в ходе повседневной работы советского полпредства. Как вспоминает Е. Т. Синицын, «все разведчики резидентуры и ведущие дипломаты представительства были заняты сбором информации» о германском проникновении в Финляндию. Объяснить распоряжение Молотова можно было только одним: в Москве стремились продемонстрировать Германии неизменную доброжелательность и верность всем тем обязательствам, которые были приняты прежде.
      Однако трудно было надеяться, что подобные действия могли иметь хоть какой-либо успех. Более того, в ходе проведения в полпредстве приема глава советской резидентуры в Финляндии узнал сенсационную новость. Полковник Бонин, бывший немецкий военный атташе в Москве, в ходе конфиденциальной беседы сообщил тогда совершенно секретную информацию государственного значения: Гитлер «поручил генштабу начать разработку плана подготовки Германии на случай войны с Советским Союзом». Эта информация сразу же, естественно, была передана в Москву.
      Такие сведения приобрели для Советского Союза особую значимость в контексте реализовывавшегося германо-финляндского соглашения о «транзите». Осуществление этого «транзита» являлось для СССР именно таким звеном в разведывательной деятельности, которое привлекало особое внимание. На основе анализа уже имевшихся фактов в Наркомате иностранных дел сделали вывод о «прогерманской ориентации Финляндии» и считали, что «политика финляндского правительства по отношению к Германии выглядит крайне заискивающей и лакейской».
      По вопросу о «транзите» с советской стороны дипломатическим путем были переданы Финляндии соответствующие запросы, адресованные Виттингу и Паасикиви. Полученные ответы ничего не прояснили. Показательным в данном случае являлось то, что содержание беседы, произошедшей между Паасикиви и Молотовым относительно «транзита», сразу же телеграфировалось в финляндские представительства в Стокгольме и Берлине. Это свидетельствовало о том, что финские посланники в Швеции и Германии достаточно подробно были осведомлены МИДом по вопросу о «транзите» немецких войск.
      Вместе с тем советское руководство все же никак не могло в официальном порядке получить интересовавшие его сведения относительно «транзитной проблемы». Тогда 26 сентября Молотов запросил об этом временного поверенного в делах германского посольства в Москве В. Типпельскирха. Сразу же немецкий дипломат телеграфировал Риббентропу: «Советское правительство получило сообщение, относящееся к высадке германских войск в Ваасе, Оулу и Пори, без того чтобы быть информированным Германией. Советское правительство желает получить текст соглашения о проходе войск через Финляндию, в том числе и секретные части».
      Подозрения Молотова о возможном существовании секретных пунктов соглашения между Германией и Финляндией можно понять, поскольку в процессе заключения советско-германских договоров 23 августа и 28 сентября 1939 г. были подписаны дополнительные секретные протоколы. Но если это через уже несколько десятилетий в конце концов стало известно, то с германо-финляндским соглашением о «транзите» и предполагаемыми в нем секретными положениями до настоящего времени вопрос остается не ясным. Может быть они и были?
      Размышления по поводу возможно существовавшего, но оставшегося неизвестным, соглашения Финляндии с Германией, высказывал в своих мемуарах премьер-министр Финляндии периода 1943–1944 гг. Э. Линкомиес. «О возможном соглашении между Финляндией и Германией у меня в настоящий момент (1948 г. — В. Б.) нет никаких сведений. Вполне вероятно, что имелась какая-то предварительная договоренность о присоединении Финляндии к войне. Это соглашение, которое, естественно, не имело характера обязывающего государственного договора, не было заключено только между военными должностными лицами, а об этом знало и руководство внешней политикой. Свидетельством тому является, во всяком случае, весомое доказательство, что Виттинг заблаговременно сказал мне об этом».
      По крайней мере 25 сентября, спустя три дня после подписания так называемого «политического» соглашения о транзите, Кивимяки отправил донесение в Хельсинки, из которого можно понять, что речь шла о совместных действиях, рассчитанных на перспективу. Он выражал надежды на то, что Германия не будет уже так равнодушна по отношению к Финляндии, что наблюдалось в недавнем прошлом. В частности, им конкретизировалось, что в случае возникновения новой войны между Финляндией и Россией германские войска, расположенные в Северной Норвегии (в Киркенесе), «должны будут поддержать оборону Петсамо», т. е. действовать на финской территории. Впоследствии, как известно, это так и происходило.
      Однако возвратимся к телеграмме Типпельскирха. Как и следовало ожидать, в Берлине не спешили с прямым ответом на запрос Молотова. Только 2 октября из Германии в посольство в Москве был отправлен текст так называемой «копии» финско-германского соглашения. Советское руководство также следовало уведомить относительно отсутствия секретных приложений к данному соглашению. Вообще МИД Германии пытался убедить советское руководство, что само соглашение носит чисто «технический характер».
      4 октября В. Типпельскирх встретился с Молотовым в Кремле, чтобы передать полученную из Германии информацию. Как было запротоколировано в Наркомате иностранных дел, немецкий дипломат сообщил, что между Германией и Финляндией по просьбе Хельсинки был произведен обмен нотами. Затем он зачитал копию ноты финского правительства относительно транзита немецких войск через территорию Финляндии. Немецкий дипломат при этом заверил, что «все германские войска следуют в Киркенес и не остаются на территории Финляндии».
      Это была заведомая неправда, и в Москве не могли ее не замечать. Поэтому спустя неделю Типпельскирх вынужден был опять отвечать Молотову на вопрос «насчет информации, которую он запросил по поводу Финляндии». Германскому дипломату ничего не оставалось делать, как уклониться от ответа, сославшись на то, «что эту информацию, очевидно, привезет с собой посол, который вернется в Москву, через несколько дней». Но и Шуленбург ничего нового после своего приезда в СССР не сообщил. Таким образом, в Берлине ограничились лишь представлением, в котором сообщалось относительно того, что появление немецких войск в Финляндии не заслуживает специального обсуждения с советским руководством.
      Подобным же образом вели себя и финские дипломаты, поскольку Москва параллельно с выяснением сущности «транзита» у Германии начала также выяснять суть происходивших событий и у финляндских представителей. 27 сентября Молотов пытался добиться от Паасикиви ответа на вопрос, «сколько перевозится немецких военнослужащих и в какую местность». Этот запрос сразу же был доведен до сведения премьер-министра, министра иностранных дел, военного министра и наконец самого маршала Маннергейма. Только 4 октября, наконец, ответ был подготовлен. В нем Паасикиви давалось следующее указание: «Можете сообщить Молотову о подведомственной перевозке двух тысяч солдат через Северную Финляндию, но в какой район от границы они транспортируются мы, конечно, не знаем». Иными словами, финское руководство стремилось придать происходившим на Севере Финляндии событиям чисто «технический» характер, который не выходит за рамки обычных действий периода войны, занизив при этом число «транзитников» более чем наполовину.
      Однако только спустя пять дней, 9 октября, Ю. К. Паасикиви довел содержание этого ответа финляндского руководства до Молотова, причем всякие попытки выяснить еще что-либо у финского посланника ни к чему не приводили — Паасикиви опять пытался уклоняться от каких-либо пояснений, давая лишь обещание запросить по этому поводу свое правительство. Щекотливое положение Паасикиви в данном случае было достаточно очевидным. Он об этом даже не преминул заметить в своих мемуарах: «О транзите немецких солдат много раз говорили в Кремле. Но никаких протестов Молотов не выдвигал. Он хотел только получить точные данные о численности перевозившихся войск, о чем я мог сообщить лишь в общих чертах». Таким образом, представитель Финляндии в Москве подчеркивал, что в СССР в это время еще не занимали по данному вопросу крайне жесткой позиции.
      Все же не следует думать, будто в Хельсинки не понимали, что так долго продолжаться не может и, безусловно, догадывались какую реакцию вызовет у Москвы дальнейший процесс расширения «транзита». К тому же в МИД Финляндии поступали сведения, что имеющееся подозрение у СССР к финнам будет тем труднее преодолевать, «чем все больше станет усиливаться Германия в военном отношении», поскольку в Москве уже могли тогда предполагать, что «Финляндия начнет искать помощи у Германии, чтобы вернуть утраченные территории». Осенью 1940 г. в МИД из финляндского представительства в Москве была направлена информация о сообщениях, содержащихся в советской печати и радио, о финляндской политической линии. В ней явно отмечалась негативная реакция Москвы на те процессы, которые происходили в соседней стране.
      Действительно, в то время в советском военном руководстве опять обратились к составлению нового общего оперативного плана на случай возникновения войны. Связано это было с тем, что в Москве пытались предусмотреть перспективы нанесения противником главных ударов по территории СССР и определить соответствующие направления в операциях советских вооруженных сил.
      18 сентября 1940 г. Генеральный штаб представил новые соображения «об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940–1941 годы» для обсуждения советским руководством. Из сравнения этого нового плана с предшествующим видно, что в отношении перспектив развития военных действий на северо-западном направлении он мало в чем изменился — фактически слово в слово повторялся предшествующий вариант. Опять главная задача советских вооруженных сил на северо-западе должна была быть подчинена, «независимо от решения по развертыванию на Западе… в первую очередь обороне Ленинграда». Единственной серьезной поправкой, которая была внесена в новый план, было уточнение, предусматривавшее увеличение численности войск на границе с Финляндией. На Карельском перешейке теперь предполагалось усилить на три дивизии всю советскую группировку войск.
      Этот план 5 октября был доложен непосредственно И. В. Сталину в присутствии некоторых членов политбюро ЦК партии. Он рассматривался в течение нескольких часов. После получения «дополнительных указаний» над этим планом продолжали соответствующую работу, и 15 октября главный военный оперативный документ был утвержден. Вызванные затем в Генштаб командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов округов занялись разработкой конкретных оперативных документов по соответствующим направлениям. Особое внимание уделялось мерам, связанным с защитой страны с воздуха и моря.
      Важно заметить, что в оперативном плане противовоздушной обороны Ленинграда указывалось следующее: «Наиболее вероятным противником в будущей войне с СССР на северо-западном театре войны явится Германия в возможном союзе с другими капиталистическими странами, с использованием малых Скандинавских стран — Норвегии, Швеции и Финляндии — как плацдарма для нападения на СССР». То, что скрывалось за так называемым «транзитом» немецких войск через финскую территорию, убеждало, какая опасность может исходить с северного направления, поскольку германские военно-воздушные силы тогда еще не были в состоянии действовать против Ленинграда и не имели соответствующих баз на севере Европы.
      В целом советское военное командование весьма чутко реагировало на изменение оперативной обстановки на севере Европы. Подтверждением тому явилось рассмотрение возможных новых активных военных действий на территории Финляндии. Наряду с общим планом «стратегического развертывания» в случае начала отражения нападения на территорию СССР вооруженных сил большой коалиции государств командование Красной Армии приступило к разработке целой системы мер превентивного характера. Исходя из вероятности очевидного участия в войне против СССР на стороне Германии финских войск советское военное руководство также перешло к планированию активного варианта ведения боевых действий на северо-западном направлении.
      С этой целью, за подписями наркома обороны и начальника Генерального штаба, в сентябре 1940 г. в адрес Сталина и Молотова была направлена записка «О соображениях по развертыванию вооруженных сил на случай войны с Финляндией». В обосновании изложенного в записке обращалось внимание на существование на финской территории крупной группировки войск, наличие которой не исключало со стороны финских войск в первые дни войны возможности захвата Выборга, а также выход к Ладожскому озеру у Кексгольма и Сортавалы с целью решить ряд оперативных задач и, в частности, «создать угрозу Ленинграду». В предложенных «соображениях» учитывался уже вариант наступательных военных действий на финской территории и предполагалась возможность «вторгнуться в центральную Финляндию, разгромить здесь основные силы финской армии и овладеть центральной Финляндией». Кроме того, наряду с этим главным ударом советское командование рассчитывало начать наступление с территории Карелии и Мурманской области с целью «отрезать северную Финляндию и прервать непосредственные сообщения центральной Финляндии со Швецией и Норвегией». Для проведения всей этой операции предполагалось сконцентрировать весьма значительное количество войск на границе с Финляндией (общей численностью до 46 стрелковых дивизий), создав сразу два фронта.
      Однако это были именно только предложения, которые отражали лишь обеспокоенность советского военного командования складывающейся общей обстановкой на севере Европы. Нет оснований в этой связи для появившегося в периодической печати утверждения о том, что уже тогда «Сталин рассчитывал повторить нападение на Финляндию». Без дополнительного исследования документальных источников относительно последующих указаний советского руководства пока невозможно сказать, насколько вообще реальным являлось то, что в Москве, как это было на пороге зимы 1939 г., опять решили начать сосредотачивать все свои усилия для подготовки новой войны против Финляндии. Осенью 1940 г., по крайней мере, стало очевидно, что Советский Союз еще просто не был в состоянии мгновенно приступить к реализации столь масштабных предложений без их соответствующей проработки.
      Представленные в сентябре Сталину «соображения» являлись фактически лишь доказательством того, что в Генштабе действительно рассматривались различные версии возможного начала войны. Также из этого документа следует и то, что финско-германские военные связи вызывали обеспокоенность советского руководства. Более того, само появление указанной «записки» только в начале осени 1940 г. свидетельствовало о том, что до этого Финляндия вообще обособленно не «разрабатывалась» высшим советским командованием, хотя оперативные варианты различных планов боевых действий обычно заблаговременно готовятся и существуют в штабах любого государства с учетом «потенциального противника». Безусловно, и само появление обращения высшего командования к руководству страны отнюдь еще не означало, что здесь обязательно и немедленно возникнет война. Тем не менее факт более пристального внимания Москвы к северо-западному региону был, несомненно, показателен.
      Обеспокоенность уязвимостью позиций на границе с Финляндией проявляли и на флоте. На это указывает внимание, с которым тогда относились в Главном морском штабе к проблеме обеспечения защиты дальних подступов к Ленинграду с моря. Переброска через Ботнический залив в Финляндию немецких войск и военных грузов не могла не вызывать соответствующих ответных контрмер. В частности, советское командование обращало особое внимание на необходимость укрепления обороны входа в Финский залив и предотвращения возможности использования Аландских островов в агрессивных целях. Оперативным планом, составленным штабом Краснознаменного Балтийского флота в сентябре 1940 г. предусматривалась возможность в случае возникновения войны десантирования одной дивизии на Аландские острова и овладения ими. Как теперь уже хорошо известно, в таком подходе к оценке перспектив действий КБФ чуть ли не угадывались противоположные замыслы, поскольку в ноябре 1940 г. Р. Рюти сделал предложение Германии оккупировать Аландские острова.
      Конечно, если оперативный план КБФ относительно Аландских островов рассматривать изолированно от той обстановки, которая складывалась в связи с концентрацией немецких войск в Финляндии и превращением ее в трамплин для нанесения удара по Советскому Союзу, то можно представить все так, будто СССР имел особые агрессивные замыслы против Финляндии, а также и Швеции. Именно такое представление можно было составить из опубликованной в феврале 1992 г. газетой «Хельсингин Саномат» беседы с профессором О. Манниненом, который ознакомился с указанным оперативным планом в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота в Санкт-Петербурге. Это интервью Маннинена было опубликовано под заголовком «Советская Армия готовила захват Аландских островов в 1940 году», что не оставляло сомнений в спланированной со стороны СССР агрессии.