Блокада Ленинграда и Финляндия. 1941-1944

Королевское правительство вынужденно будет рассматривать Финляндию членом оси, поскольку невозможно отделить боевые действия этого блока от войны, которую ведет Финляндия против России». В документе содержалось предостережение: «Если Финляндское правительство будет считать возможным и далее продолжать вести наступление на чисто российской территории, то возникает обстановка, когда Великобритания окажется вынужденной рассматривать Финляндию в качестве своего противника».
      Совершенно очевидно, что такое официальное заявление английского правительства являлось неожиданным и вызвало обеспокоенность у финляндского руководства. Как отметил по этому поводу председатель комиссии парламента по иностранным делам В. Войонмаа, английская нота стала для многих «сенсацией». Причем в Хельсинки, вероятно, не представляли себе, как ответить Великобритании на нее. Поэтому, по словам Войонмаа, рассматриваемый ответ выглядел, как «обычная, страшно растянутая софистика», где главная мысль заключалась в том, что «наша война не агрессия, а оборона». Естественно, что подобная констатация все же требовала конкретных подтверждений, которые, однако, так и не приводились. Размышляя о произошедшем, Войонмаа писал: «Серьезный практический вопрос нынешнего момента заключается в том, каковы будут последствия нашего ответа Англии, а принципиальный вопрос — каковы цели нашей войны и кто эти цели ставит, парламент или же ставка».
      Вместе с тем на дипломатическом фронте обстановка для Финляндии продолжала усложняться. В тот же день, когда была получена нота из Лондона, пришло сообщение от посланника в США Прокопе. В нем передавалась информация относительно его переговоров в Госдепартаменте, касавшихся военно-политического положения Финляндии. Было очевидно, что американцы так же,как и англичане, были раздражены и весьма недовольны развитием событий на советско-финляндском фронте и соответственно — позицией финского руководства. Прокопе вынужден был, как бы оправдываться за действия вооруженных сил Финляндии. Он даже стал утверждать, что якобы «русские продолжают наступать на перешейке», говоря об обстановке на ленинградском направлении. По поводу хода боев на этом фронте заверил, что огонь финской артиллерии «не достает до Петербурга» и что вообще «Петербург нас не интересует».
      В Хельсинки в результате осложнения внешнеполитического положения, складывавшегося вследствие продолжавшихся боевых действий финских войск под Ленинградом, хотели как-то сохранить прежние связи с Западом. Однако трудно было опровергнуть очевидные факты захвата значительной советской территории. В Берлине же раздавались восторги по поводу действий вооруженных сил Финляндии. Как доносил своему руководству Кивимяки, германские представители, побывавшие в Финляндии, выражали явное удовлетворение увиденным и «говорили, что вклад финских солдат в борьбу против Советского Союза вызывает среди немцев прямо таки удивление тем, какой он был огромный».
      К тому же в беседах Кивимяки с высокопоставленными германскими военными представителями подчеркивалась мысль, что «война будет продолжаться и тогда, когда цели Финляндии окажутся уже достигнутыми». Да и сам посланник был согласен с тем, что вопрос о достижении Финляндией своих целей в войне еще преждевременно ставить, поскольку ей «требуется длительное время для того, чтобы окончательно овладеть Восточной Карелией». Нечто подобное услышал и германский посланник в Хельсинки Блюхер, которому в начале октября Рюти высказал имевшееся у него соображение, что «численность финской армии можно было бы сократить, но лишь только тогда, когда окажутся достигнутыми поставленные задачи и Ленинград будет взят».
      Запад, не получая из Хельсинки ясных ответов на свои дипломатические акции, продолжал оказывать на политику Финляндии давление в прежнем направлении. Финскому посланнику в Вашингтоне Прокопе постоянно приходилось вести переговоры в Госдепартаменте США по существу всю первую декаду октября. Дважды состоялись встречи с госсекретарем Хэллом, в ходе которых тот подчеркнул, что «интересы Соединенных Штатов теснейшим образом связаны с устремлениями Англии». Тем самым финскому дипломату давалось понять о поддержке американцами английской ноты, полученной накануне руководством Финляндии. Более того, заместитель Хэлла Уэллес в свою очередь заметил, что Финляндия должна быть готова к «очень серьезным изменениям в общественном мнении в Соединенных Штатах».
      В ходе прошедших бесед Прокопе обратил внимание на вызвавшее в Госдепартаменте США удивление тем, «как далеко уже продвинулись финские войска» на Карельском перешейке, в Карелии, а также то, что они перерезали Мурманскую железную дорогу. Американцы пытались выяснить «намериваются ли финны идти дальше», поскольку их армия и так «значительно продвинулись вперед от той линии, о которой говорилось, как о действительно реальной границе между Финляндией и Советским Союзом». Однако официальным лицам США давались со стороны Прокопе весьма невнятные разъяснения. Им было заявлено, что «вопрос этот, естественно, военный, на который он не может в данном случае ответить».
      Финскому посольству в Вашингтоне в этот период приходилось все чаще направлять в Хельсинки информацию о том, что «в Госдепартаменте продолжают оставаться в центре внимания финляндские дела». Трижды, начиная с 20 октября, Прокопе встречался с помощником госсекретаря США А. Борисом, который в ходе состоявшихся бесед подчеркивал, что «при сложившихся обстоятельствах, Россия не угрожает Финляндии и вряд ли это может проявиться и в перспективе». В будущем судьба Финляндии, по мнению американского дипломата, может стать весьма печальной при двух обстоятельствах. Во-первых, если окончательно «русский фронт рухнет», поскольку тогда, «через пять минут после этого Финляндия фактически превратится в немецкую провинцию». Или же, наоборот, «.. если Германия лопнет, то потянет за собой и Финляндию в ходе своего поражения».
      Все попытки Прокопе объяснить Борису, что «война Финляндии это не немецкая война», вызывали у собеседника только недоумение, поскольку с этим можно было согласиться лишь, «если бы не было того, что происходило на фронте».
      Затем уже в частной беседе чиновника Госдепартамента Хиггса с финляндским представителем Тойвола американский дипломат напрямую сказал ему, что «в ближайшее время Финляндию ожидают «роковые решения»». Это прозвучало не иначе, как неофициальное предупреждение. Однако, что имелось в виду конкретно, трудно было определить. Тем не менее, по наблюдениям финских дипломатов, в Вашингтоне все это совпало с тем, что «печать США продолжала освещать события, касающиеся Финляндии, в невыгодном для нее свете».
      В дальнейшем, 27 октября, спустя месяц после вручения английской ноты финскому правительству, американский посланник Шоенфельд передал президенту Финляндии памятную записку, в которой выражалось пожелание США получить все-таки от Финляндии ответ, как руководство страны изучает возможность достичь мира с СССР. При этом отмечалось, что если военные действия финских войск за пределами границ Финляндии будут продолжаться, то в таком случае в отношениях с нею «сразу же возникнет кризис». Такое предупреждение, по мнению американского исследователя А. Шварца, уже «могло привести и к разрыву отношений между двумя странами». Не случайно американскому посольству в Хельсинки Госдепартамент давал указание «о процедуре, которую следует соблюсти в случае разрыва дипломатических отношений с Финляндией».
      30 Октября, Шоенфельд передал Рюти еще и дополнение к ранее переданной памятной записке, где ведение Финляндией военных действий рассматривалось «как военная помощь агрессии нацистов в мировом масштабе». А на следующий день к этому документу прибавилась еще и телеграмма от Хэлла, в которой предлагалось поспешить с ответом на американские запросы. Естественно, все это в совокупности требовало соответствующей конкретной реакции с финской стороны.
      Как и следовало ожидать, в Хельсинки не посчитали возможным принять такие решения, которые бы удовлетворили США. По наблюдениям Шоенфельда результат встречи с Рюти показал лишь бесплодность попыток убедить его согласиться с американским предложением об отводе финской армии с советской территории. В целом, посланник заключил, что «нет никаких признаков того, что Хельсинки были готовы принять американскую точку зрения».
      Естественно, подобный ход развития событий в переговорах с Финляндией несколько раздражал американское руководство. Поэтому 3 ноября Хэлл на специальной пресс-конференции обнародовал ход финско-американских переговоров и особо привлек внимание к тому, что президент Рюти и другие должностные лица Финляндии информировались уже 18 августа о готовности России «обсудить мирные условия, но эта инициатива проигнорирована».
      На публичное заявление Хэлла не последовало, однако, отклика в Хельсинки со стороны официальных кругов. Правда, Рюти провел встречу с американскими журналистами, в ходе которой изложил задачу, решавшуюся финскими войсками в ходе продвижения их к намеченному рубежу. Но где же он должен был проходить? На это Рюти ответил так: «О том, где пройдет граница, конечно же, является военной тайной».
      Тем не менее, об этой «тайне» Рюти обстоятельно вел речь с высокопоставленным представителем Третьего рейха К. Шнурре, прибывшим в Хельсинки в конце октябре 1941 г. С ним конкретно обсуждались контуры будущих границ Финляндии. Германский дипломат оказался удовлетворенным прошедшей встречей. По его оценке, «Рюти говорил в этом отношении очень определенно, из чего становились очевидными цели Финляндии в войне».
      Как же следовало понимать такое заключение? Оно касалось непосредственно Ленинграда. Именно в то время негласно продолжался в Финляндии, в близких к правительству кругах процесс обсуждения вопроса об установлении новых «стратегических границ» на востоке. Тогда, в частности, бывший министр иностранных дел и будущий премьер А. Хакцель предлагал после разгрома СССР «переселить из внутренней России тверских карел, также как и мордву, черемисов и других, принадлежащих к финским соплеменникам», к границам Финляндии, т. е. на невские берега. Надо было «разместить их вместо русских» в качестве «дружественных соседей». Об идее «переселения» стали информировать Берлин уже заблаговременно. Туда, в частности, из МИДа Финляндии были направлены сведения с «картой окрестностей Петербурга и территории Ингерманландии». Имелось в виду, с учетом изменения мест проживания финнов разрешить вопрос, связанный с перемещением населения. В свою очередь посланник Т. Кивимяки развивал также и идею насильственного изменения христианской веры у населения приграничных с Финляндией районов России. Он считал, что православие не до конца удовлетворяет задачам безопасности страны на востоке, тогда как «лютеранская вера формирует из народа политически надежных и укрепляющих общество людей».
      Захватнические планы относительно советской территории и продвижения финских войск в глубь ее вели все более Финляндию к опасной черте в отношениях с Англией и США. Председатель комиссии парламента по иностранным делам Войонмаа писал 10 ноября своему сыну (финскому дипломату в Швейцарии): «Дела отечества именно на данный момент находятся в весьма опасной стадии. Америка ведь заявила, что еще один даже маленький шаг со стороны финнов, угрожающий Мурманской железной дороге, заставит США выступить против Финляндии на стороне ее противника».
      В такой обстановке 11 ноября и появилась нота Финляндии, адресованная США в качестве официального ответа на многочисленные запросы Вашингтона относительно ее позиции в войне. Как отметил потом в воспоминаниях Рюти, «правительство Финляндии в своей ноте от 11 ноября 1941 г. основательно прояснило указанное дело». Действительно, такая попытка была сделана. По сохранившимся черновикам этого документа в Архиве МИД Финляндии можно судить, как он мучительно вырабатывался. В нем пытались объяснить чуть ли не весь ход советско-финляндских отношений, начиная с окончания «зимней войны», чтобы доказать «агрессивные» намерения, неизменно вынашивавшиеся якобы руководством СССР в отношении Финляндии. Тем самым делалась попытка обосновать невозможность урегулировать мирным путем конфликты с Советским Союзом. В силу этого утверждалось, что «Финляндия стремится обезвредить и занять наступательные позиции противника, в том числе лежащие далее границ 1939 года». И затем делалось совершенно невероятное заявление: «Было бы настоятельно необходимо для Финляндии и в интересах действенности ее обороны предпринять такие меры уже в 1939 г. во время первой фазы войны, если бы только силы были для этого достаточны». Это содержание документа теперь финские историки стараются не замечать. Оно ведь разрушает всю концепцию о характере войны 1939–1940 гг.
      В ноте показательным являлось, что отвергалась необходимость «проводить различие между возвращенными и захваченными районами». В ходе же обсуждения ее текста в комиссии парламента по иностранным делам с участием Рангеля и Виттинга никто не предложил согласиться с требованиями США об отводе финских войск с территории СССР.
      Из содержания ноты ясно вырисовывалась позиция финского руководства относительно Ленинграда, у стен которого по реке Неве должна была проходить линия «стратегической границы», призванной стать «гарантией постоянной безопасности» Финляндии.
      Нота, направленная в США, сразу же приобрела широкую гласность, поскольку 12 ноября была опубликована финской печатью. Перевели ее на немецкий и французский языки и направили в представительства Финляндии в Германии, Италии, Японии, Венгрии, Румынии, Франции, Испании, Швеции, Швейцарии и Турции. Все это, естественно, сделало ее известной в полном объеме в международном масштабе.
      Таким образом, 11 ноября финляндское правительство впервые совершенно определенно широковещательно заявило об имевшихся у него далеко идущих целях в войне. Проявленную им при этом решительность весьма восторженно встречали в Германии. 15 ноября Кивимяки поспешил сообщить в Хельсинки из Берлина, что в немецком Министерстве иностранных дел считают «ответ Финляндии исключительно хорошим и со своей стороны Германия им удовлетворена». Иными словами американская настойчивость дала своеобразный результат — Финляндия четко подтвердила неизменность позиции в дальнейшем ведении войны, т. е. не изменять тактики, продемонстрированной в ходе наступления. Это, естественно, конкретно относилось и к занятой позиции жесткого блокирования Ленинграда с севера своими войсками.
      Как же отреагировали на финляндскую ноту в Вашингтоне? Уже на следующий день, после получения ее Хэлл, выступил на пресс-конференции, где констатировал, что наступление финских войск на ленинградском направлении продолжится также и за пределы старой границы. Отчасти при этом проскальзывало даже определенное понимание финской позиции. Показательным в данном случае было и сообщение Прокопе в Хельсинки в секретной телеграмме от 18 ноября о том, что Гендерсон, являвшийся одним из видных чиновников Госдепартамента США, курирующих восточноевропейские дела, откровенно сказал ему, что «финский кризис облегчится, если положение на севере прояснится с овладением немцами Петербургом». Следовательно, в той ситуации, отметил историк Шварц, должностные лица Госдепартамента смогли заключить, что не целесообразно давать официальный ответ на финскую ноту от 11 ноября».
      Одновременно действия Финляндии и в политическом плане становились все более прогерманскими и угодническими по отношению к Гитлеру. В тот самый день, когда в Хельсинки уже был готов развернутый ответ на серию американских нот, министр иностранных дел Германии И. Риббентроп направил своему посланнику в Финляндии В. Блюхеру телеграмму с указанием выяснить у финского правительства мнение относительно возможности присоединения Финляндии к Антикоминтерновскому пакту. Руководствуясь этим указанием, Блюхер 13 ноября беседовал с Рюти и изложил существо выдвигавшегося немецкой стороной предложения.
      Ситуация для Финляндии опять становилась весьма щекотливой. Все прежние разговоры об «обособленной» от Германии войне против СССР оказывались сразу очевидным блефом при вступлении Финляндии в сообщество агрессивных держав. В Хельсинки хорошо понимали, что с присоединением к Антикоминтерновскому пакту Финляндия официально заявила бы тем самым о вхождении в политический союз с Третьим рейхом и всеми его сателлитами. Действительно, как отметил в своих мемуарах Кивимяки, «правительством неоднократно пояснялось, что финский народ ведет войну, не имея на то соответствующего договора, в силу чего в таком случае трудно было бы объяснить, почему все же страна присоединяется к Антикоминтерновскому пакту».
      Германия между тем была заинтересована, чтобы удалось устранить само понятие «обособленности» Финляндии в ведении войны. В Берлине постарались придать намеченной акции наибольшую торжественность, показав тем самым развитие процесса «объединения государств в борьбе против коммунистической опасности».
      С 18 ноября вопрос о присоединении к Антикоминтерновскому пакту начали обсуждать финские парламентарии. И хотя среди взглядов, которые тогда ими высказывались, звучала мысль о том, что эта акция означает «безоговорочное присоединение Финляндии к линии Германии» и полный «переход под германские знамена», всем становилось ясно, что «дело было, по сути, уже решено».
      Действительно, на следующий день министр иностранных дел Финляндии Виттинг официально сообщил Блюхеру, что «комиссия по иностранным делам единогласно поддержала присоединение к Антикоминтерновскому пакту». Не прошло после этого и пяти дней, как Виттинг прибыл в Берлин на персональном самолете Гитлера уже для представления страны на церемонии подписания акта о вступлении Финляндии в политический союз с Германией и ее сателлитами.
      Финскую делегацию встречали очень торжественно. Виттинг получил возможность обменяться мнениями со своим немецким коллегой Риббентропом и встретиться с Герингом. 25 ноября, в пятилетнюю годовщину создания Антикоминтерновского пакта, состоялось уже официальное оформление присоединения Финляндия к этому договору. В тот же день Виттинга принял Гитлер, который особо подчеркнул свое понимание необходимости перемещения финских границ как можно дальше на восток и даже согласился на то, чтобы Финляндия после окончания войны смогла владеть еще и Кольским полуостровом. Тогда же, вечером, в честь нового союзника по Антикоминтерновскому пакту был организован торжественный ужин, на котором все свои речи Виттинг произносил исключительно на немецком языке.
      С происшедшим присоединением Финляндии к Антикоминтерновскому пакту абсолютно все стало на свои места. Как тогда отмечали в США, финны «совершили уже бракосочетание с нацистами», в силу чего Германии стало более удобно использовать финскую армию «для того, чтобы наносить удары по русским запределами отошедших от Финляндии территорий в период зимней войны».
      Подписанный в Берлине договор к тому же означал окончательно сделанный финским руководством выбор в балансировании между нацистами и враждебным Германии Западом. Заметим в этой связи, что в канун визита Виттинга в Берлин, 23 ноября, Сталин направил премьер-министру Великобритании письмо, в котором говорилось: «Что касается Финляндии, то СССР… ничего другого и не предлагал, как прекращение военных действий и фактический выход Финляндии из войны». Однако советский лидер при этом напомнил Черчиллю его обещание жестко ответить на продолжающуюся со стороны Финляндии войну и заключил так: «я считаю объявление Великобританией состояния войны с Финляндией целесообразным и необходимым».
      Англия отреагировала на это буквально мгновенно. Уже на следующий день, 24 ноября, советский посол в Лондоне был приглашен в министерство иностранных дел, где ему сообщили, 'я о правительство Великобритании направит через США в Хельсинки ноту-ультиматум, в которой сказано: «Если к 3 декабря Финляндия не прекратит военные действия против СССР и фактически не выйдет из войны… то Англия объявит о состоянии войны между ней и Финляндией». Более того. Майскому сообщили следующее: «У Черчилля есть желание в дополнение к официальной ноте переслать через норвежцев личное обращение к Маннергейму, которого он персонально знает, примерно такого же содержания, как нота».
      Но у финского руководства теперь не оставалось даже времени на выбор: продолжать войну, закрепив это решение Антикоминтерновским пактом, или пойти на принятие предложения, исходящее из Лондона, и постараться выйти из войны. Виттинг находился уже тогда в Берлине, где требовалось поставить только подпись под пактом от имени Финляндии.
      Последующие события развивались так. 28 ноября в Хельсинки прошло весьма важное правительственное совещание, на котором присутствовали: президент, премьер-министр, 14 министров, а также Маннергейм. В ходе этого совещания конкретно рассматривалось наличие возможностей для продолжения Финляндией войны. В результате было решено, несмотря на уже обозначающиеся для страны проблемы, еще больше мобилизовать экономику и общество в целях ее продолжения.
      Относительно английской ноты решили «не поддаваться» ее воздействию и в ходе боевых действиях «продолжать сотрудничать с Германией». Эта позиция закрепилась затем на заседании комиссии парламента по иностранным делам, где раздавались голоса, что «гак или иначе Англия объявит войну». Высказывалось к тому же мнение, что все могло бы быть иначе, «если бы Питер пал» и тогда «это изменило бы ситуацию».
      29 ноября, Маннергейм получил личное послание премьер-министра Великобритании. В этом обращении к финскому маршалу Черчилль весьма сдержанно писал:
      «Ваши войска, несомненно, продвинулись достаточно далеко для обеспечения безопасности страны и могли бы теперь остановиться». Он советовал Маннергейму прекратить на этом войну. В обращении отмечалось: «Можно просто выйти из боя, немедленно прекратить военные операции… и выйти из войны де-факто».
      Однако, как вынужден, был затем признать в своих мемуарах Маннергейм, у финского руководства «не было достаточной свободы действий для того, чтобы последовать рекомендации премьер-министра Черчилля и выйти из войны». Спустя всего два дня, в Лондоне был получен ответ на личное послание Черчилля. В нем Маннергейм довольно категорично заявил: «Я не могу прекратить свои нынешние военные операции пока мои войска не достигнут позиций, которые, по моему мнению, обеспечат нам безопасность».
      Как отметил по этому поводу Черчилль, было очевидно, что полученный ответ содержал «вежливый отказ». В своих же мемуарах он несколько конкретизировал: «Этот ответ показал, что Финляндия не собиралась отводить свои войска к границам 1939 г., и поэтому английское правительство начало готовиться к объявлению войны». Действительно, после того, как в Лондон поступило официальное правительственное заявление Финляндии, направленное 4 декабря в ответ на ноту-ультиматум с отказом принять английское предложение, Великобритания 6 декабря объявила ей войну. По этому поводу Маннергейм признавал, что ему было горько осознавать, что отношения Финляндии с Англией, «которая во время зимней войны так сильно поддерживала… были окончательно разорваны». Но, как свидетельствовал немецкий посланник в Хельсинки Блюхер, финский министр иностранных дел сделал ему сообщение об этом «спокойно». И это было вполне понятно.
      Реально боевые действия между Великобританией и Финляндией так и не начались, а финское руководство не сделало для себя никаких серьезных выводов, как из английской декларации, так и из общей военной ситуации. Тем не менее, перемены все же наступили. Спустя десять дней после объявления Англией войны Финляндии, 16 декабря 1941 г., в Москве состоялись переговоры Сталина и Молотова с Иденом. В ходе них Сталин заявил об изменении советской позиции в вопросе, касавшемся будущего мирного договора с Финляндией. Он заявил: «Советский Союз считает необходимым восстановление своих границ, как они были в 1941 году… Это включает советско-финскую границу, установленную по мирному договору между СССР и Финляндией 1940 г.». Здесь же он добавил: «Восстановление старых границ абсолютно необходимо. Лучшим примером тому является Ленинград». Имелось, очевидно, в виду, как повлияло бы это на судьбу города, случись война вновь. Тогда граница опять бы проходила вблизи Ленинграда. То, о чем вел речь Сталин, существенно отличалось уже от позиции, занимавшейся им летом 1941 г. Великобритания поддержала его позицию, что нашло отражение непосредственно в дополнительном протоколе к советско-английскому договору о совместных действиях во Второй мировой войне.
      В целом к этому времени вырисовывались уже определенные итоги, о чем справедливо сказал историк Сеппяля: «война, которую финны готовили и включились в нее с серьезными замыслами, закончилась поражением уже в декабре 1941 г., но она продолжалась еще и дальше против Советского Союза с приносимыми большими жертвами, служа стратегическим целям Германии».
      Вместе с тем в Финляндии не забывали о своих целях. Так, еще в самом начале, упоминалось о существовании у высшего руководства страны стремления установить государственную границу по реке Неве. Таких взглядов продолжали придерживаться, в частности, президент Рюти и премьер-министр Рангель. Мысль о том, что государственная граница Финляндии должна проходить по Неве никак не оставляла Рюти и в 1942 г. Ее наметки были нанесены и на соответствующую карту. На ней, по словам профессора Войонмаа, линия границы шла «из района Питера прямо на Восток, южнее Вологды до Урала».
      Провал гитлеровского плана молниеносной войны вызвал некоторые перемены во взглядах Рюти по поводу судьбы Ленинграда. В беседе с Войонмаа 19 мая 1942 г. Рюти высказывал мысль о том, «чтобы Питер стал свободным городом наподобие Данцига», но при этом считал все же «важным ликвидацию в Питере крупной, особенно военной промышленности». Управлять же городом, по его мнению, должна была «международная комиссия, в которой участвовали бы Финляндия, а также Швеция».
      Какими же представлялись «стратегические границы» Финляндии в их конкретных очертаниях? В начале они виделись в ставке проходящими по реке Неве, южному берегу Ладожского озера, реке Свирь, восточному побережью Онежского озера и далее к Белому морю с включением Кольского полуострова. Но с изменением военно-политической обстановки и перехода Финляндии к позиционной войне попытались затушевать намерение установить новые «стратегические границы». С этой целью стало употребляться более общее понятие: граница «трех перешейков» (Карельского, Олонецкого и Беломорского). 7 января 1942 г. из ставки поступило указание Государственному информационному ведомству о том, что «не следует говорить» о присоединении к Финляндии захваченных территорий. При употреблении же понятия «стратегические границы» предлагалось иметь в виду уже достигнутые рубежи, которые «требовалось защищать». Еще более четкие установки давались по линии ведения просветительной работы в войсках. В инструкции, подписанной в штабе группы «Карельский перешеек» 24 мая 1942 г., говорилось: «Не следует заниматься выяснением политических целей войны, а достаточно на этом этапе показать задачи нашей войны: граница «трех перешейков» (Карельский перешеек. Олонецкий перешеек и Беломорский перешеек), куда должна быть выдвинута наша оборона для успешного ведения оборонительной войны против восточного соседа».
      Тенденция замалчивания конкретной сути границы «грех перешейков» наблюдается и у современных финских историков. Примером тому может служить книга Т. Вихавайнена «Сталин и финны». В ее русском переводе автор делает специальную сноску о том, что же надо понимать под этой «границей». Может ли читатель разобраться в следующем его пояснении: «Предполагаемая граница проходила бы, как и прежде (?), из Финского залива в Ладогу, а затем в Онежское озеро и, наконец, в Белое море».
      Однако вернемся к вопросу о целях Финляндии в последующее время. Они устойчиво сохранялись. Это отчетливо видно из тех указаний, которые направлялись для руководства в финляндские представительства за рубежом. 21 апреля 1942 г. из Хельсинки ушло, в частности, такое разъяснение перспективных задач продолжения войны: «Из нашего ответа Соединенным Штатам 11.11.41 г., а также из обзора правительства 1941 г. и из многих других документов ясно, что законным является включение в состав государства утраченных нами территорий». Далее же подчеркивалось, что для Финляндии являются необходимыми и «присоединенные в ходе военных действий территории противника», поскольку они «насколько возможно обеспечат военную безопасность Финляндии». Из этого документа видно, что нота, которая была отправлена в США 11 ноября 1941 г. являлась одной из основополагающих с точки зрения «большой политики» Финляндии, и именно в ней, как раз, и указывалось на необходимость захвата части советской территории.
      Симптомы утраты перспективы ближайшего продвижения «стратегической границы» к Неве финское руководство смогло почувствовать довольно ясно уже в начале 1942 г. Это конкретно проявилось в том, что происходило со специальной немецкой командой «Хэла», которая прибыла на территорию Финляндии в канун войны — 19 июня 1941 г.
      Особое формирование «Хэла» возглавил капитан 2-го ранга Бартхольд, который должен был со своими подчиненными решать задачи военно-хозяйственного характера на оккупированной Германией северной части Советского Союза и прежде всего в Ленинграде после его захвата. Команда «Хэла», размещавшаяся первоначально в Рованиеми — губернском центре Лапландии, была затем перемещена почти в полном составе в Хельсинки. 2 августа 1941 г. в Финляндии уже стало известно, что Бартхольд будет «комендантом Петербурга». Но ожидавшееся взятие Ленинграда не состоялось, и 13 октября 1941 г. эта команда была отозвана в Германию, а в январе 1942 г. распущена.
      Когда в Финляндии ожидалось падение Ленинграда в начале сентября, то высказывалось предположение, что финны будут привлечены к выполнению в городе оккупационных функций. Как отмечал председатель комиссии парламента по иностранным делам Вой-онмаа, существовало мнение, «что Германия может потребовать от Финляндии 30 тысяч человек для несения полицейской службы в Питере, после того, как он будет захвачен». И далее, со ссылкой на ряд авторитетов — члена правительства и лидера социал-демократической партии Таннера, а также председателя парламента Хаккила, — указывалось: «Есть и такие, которые считают, что никакой полиции там не потребуется, поскольку Питер будет стерт с лица земли. 06 этом мне всерьез говорил, в частности, Таннер, а Хаккила даже в восторге от такой перспективы».