Об этом следовало просить папу и Святую церковь. Они не могли также согласиться с тем, что орден ничем себя не опорочил, ибо в папских буллах утверждалось иное. Мнение, высказанное Жаном де Монреален относительно того, что орден не подлежит юрисдикции светских и инквизиционных судов, также совершенно ошибочно, ибо инквизиция получила папские санкции на возбуждение судебных процессов в тех случаях, когда подозревается ересь. Что же касается сказанного по адресу великого магистра, то, как подчеркнули члены комиссии, его приглашали на допрос несколько раз, однако же он лишь твердил, что его дело папа отложил для собственного рассмотрения, а потому он станет давать показания лишь самому Клименту. По остальным пунктам комиссия отвечала не так подробно, заявив просто, что «эти вопросы вне их компетенции, однако они охотно попросят тех, кто за это отвечает, сделать все возможное для улучшения жизни указанных братьев». А в заключение они сообщили, что намерены перейти непосредственно к следствию и готовы выслушать любого из защитников в любое время, «вплоть до самого последнего часа работы комиссии». В следующую субботу, 11 апреля, члены комиссии определили практические детали процедуры. Пьер де Болонья, Рено де Провен, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж должны выступать от имени всего братства. Эти четверо, таким образом, становятся официальными представителями ордена вне зависимости от собственного желания и с этого времени должны присутствовать на допросах свидетелей и, таким образом, могут сыграть важную роль в процессе45. Несмотря на то что защитникам ордена не удалось убедить комиссию в справедливости большинства своих аргументов, тем не менее, их выступление послужило встряской для многих тамплиеров, выведя их из состояния пассивности и дав возможность надеяться, что вынесенный приговор еще не окончателен. Более того, защитники продолжали — и с огромным мастерством! — расшатывать явственно неустойчивую правовую основу процесса — начиная с арестов и содержания в заключении, а также последующего расследования. За первые две недели апреля 1310г. положение дел арестованных тамплиеров кардинально переменилось и выглядело куда более обнадеживающе, чем когда-либо в течение двух с половиной лет следствия.

Невзирая на строго иерархическую природу ордена, именно эти четверо — два священника и два рыцаря — играли теперь в процессе центральную роль, тогда как Жак де Моле и другие руководители ордена, тщетно надеясь на молчавшего папу, стали неспособны к решительным действиям и активного участия в защите ордена не принимали. Пьер де Болонья, 44-летний священник, состоял в ордене уже 26-й год. Он был допрошен в Париже 7 ноября 1307 г. и назван в протоколе «выразителем общего мнения всего рыцарского состава ордена», что, похоже, послужило комиссии основанием рассматривать его как человека, уже получившего необходимые санкции от великого магистра, дабы действовать в качестве выборного представителя, хотя и в несколько ином контексте. Его принимали в члены ордена в Болонье под руководством Гийома де Нори, тогдашнего приора Ломбардии. Возможно, Пьер де Болонья был итальянцем, получившим образование в одной из высших юридических школ Болоньи46. Эти школы выпускали дипломированных юристов высшего качества, что, вполне возможно, послужило основанием для выбора Пьера де Болоньи в качестве прокуратора в римскую курию. Высокой образованностью, безусловно, объясняется и последовательная логичность его аргументации, и то уважение, с которым члены комиссии отнеслись к сделанным им заявлениям. Однако в Париже в ноябре 1307 г. он признал, что отрекался от Христа и плевал на Святое распятие, и что приор сказал ему, будто совершить акт мужеложства с другими братьями не есть грех, но сам он никогда гомосексуальных связей не имел, и что его во время приема в орден целовали в губы, в пупок и «в срамное заднее место». Во время того допроса Пьер де Болонья поклялся спасением души, что говорит чистую правду47. Второй же священник, Рено де Провен, во время парижских слушаний (его допрашивали в один день с Пьером де Болоньей) проявил поистине высокое тактическое искусство, ибо умудрился избегать прямых признаний, хотя, в общем-то, допустил возможность того, что в ордене практиковались некоторые отступления от ортодоксального Устава48. Видимо, он также был весьма образованным человеком, ибо, давая показания в Париже, рассказал, что долго колебался, выбирая, в какой орден ему вступить, предпочтя сперва орден доминиканцев, но потом все же вступив в орден тамплиеров. Он был немного моложе Болоньи, примерно 36 лет от роду, и прослужил ордену пятнадцать лет с момента своего вступления в бальяже Бри49. Два рыцаря, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж, напротив, во время епископального расследования в июне 1309 г. не признали за собой никакой вины, хотя их допрашивал сам епископ Клермонский50. Оба служили приорами ордена — де Шанбонне в Б ладье, в провинции Овернь, а де Сартиж в Карлате, в провинции Рузрг; оба побывали и на Востоке, Сартиж даже в орден вступил на Тортосе, и принимал его тогдашний великий магистр ордена Гийом де Боже. Если им и не хватало образованности, которой в достаточной мере обладали оба священника, то они компенсировали это долгим опытом, связанным с пребыванием во Франции, в Палестине и на Кипре. Оба эти человека отдали ордену по тридцать лет своей жизни51.

В тот же день — в субботу 11 апреля — принесли присягу первые свидетели, двадцать четыре человека, из которых четверо тамплиерами не были. Примечательно, что именно в тот момент, когда защита ордена была на взлете, к следствию срочно были «подключены» явно враждебные ордену лица. Трое из тех свидетелей, что не являлись тамплиерами, дали весьма неблагоприятные, хотя и неубедительные показания против ордена. Рауль де Пресль назван в протоколе «адвокатом при королевском дворе» и. видимо, принадлежал к той группе юристов, которыми окружил себя Филипп IV52; Никола Симон, armiger (оруженосец), был помощником Пресля53; а Гишар де Мар-сийяк был прежде сенешалем Тулузы, и его дом в Париже использовался как тюрьма для тамплиеров. Известно, что он приказывал пытать заключенных, дабы вырвать у них признание54. 15 из 20 тамплиеров принадлежали к тем же 72 избранным свидетелям, которые были представлены папе по приказу короля в Пуатье в июне 1308 г., включая небезызвестного Жана де Фоллиако55. Один из пяти оставшихся, Жан де Сиври, священник, правда, предлагал себя некогда в качестве защитника ордена56. Но более никто защищать орден даже не намеревался, и все они признались ранее по крайней мере в двух из главных грехов: в отречении от Христа и в плевании на распятие или же попирание его ногами, а также в непристойных поцелуях и идолопоклонстве. Жерар де Пассажио, один из этих пяти, вышел из ордена за пять лет до описываемых событий «из-за творившихся там беззаконий»57. Можно, видимо, интерпретировать столь однобокий подбор свидетелей действиями истца, хотя в протоколах слушаний не осталось никаких свидетельств в поддержку подобной точки зрения. Более того, если и существовало намерение первым предоставить слово обвинению, то, по всей видимости, намерение это успехом не увенчалось, ибо в данном случае комиссия решила не слушать показания 15 «избранных» тамплиеров, поскольку они уже давали их перед папой58, — решение, вполне соответствующее указаниям папы относительно целей комиссии, содержавшихся в письме, написанном в мае 1309 г.59. Однако приходится подчеркнуть еще раз, что Филипп Красивый полностью контролировал пррцесс тамплиеров, и выбор конкретно этих 20 человек, тогда как в Париже находилось более 590 других, выразивших желание защищать орден, следует однозначно рассматривать как попытку «подбросить» комиссии «неподходящих» свидетелей, дабы сдержать все нарастающую мощь защиты. Свидетели-миряне, выступившие перед комиссией первыми, могли бы отчасти и у других вызвать более враждебное отношение к ордену.

Рауль де Пресль сообщил, что, проживая в Лане лет за пять-шесть до начала арестов, очень дружил с Жерве де Бове, приором местного представительства тамплиеров. Этот брат часто — буквально сотни раз! — говорил ему, что у тамплиеров есть некая тайная цель, но он скорее даст отрубить себе голову, чем кому-нибудь расскажет о ней. Общие собрания ордена имели порой настолько тайную повестку, что если бы он, Рауль де Пресль, или даже сам король Франции что-нибудь узнали об этом, то руководители ордена непременно убили бы его, невзирая на должности. Жерве говорил ему также, что у тамплиеров есть Устав — маленькая книжка, которую он готов показать Раулю; однако существует и другой Устав, тайный, который он ему не покажет ни за что на свете. Затем Жерве попросил Пресля помочь ему получить допуск на общее собрание ордена, потому что был уверен, что вскоре станет великим магистром. Пресль оказал ему эту услугу и попросил руководителей ордена допустить Жерве на общее собрание братства. Это было ему позволено, и вскоре «он (Пресль) увидел, что Жерве у тамплиеров в большой чести, и к нему с почтением относятся даже руководители ордена, как Жерве и предсказывал». Пресль ничего не мог сказать по поводу других статей обвинения, за исключением той, что имела отношение к способам принуждения, используемым внутри ордена. Он и прежде часто слышал рассказы Жерве и других тамплиеров о поистине ужасных тюрьмах ордена, где непокорные, осмелившиеся возражать приорам, проводят порой всю свою жизнь. Звучало это не слишком убедительно. Никола Симон, оруженосец Пресля, ничего не смог добавить к этому рассказу и ограничился тем, что сказал, что ничего не знает о предъявленных ордену обвинениях, «однако давно подозревал, что Упомянутый орден нехорош», — подозрения эти явно основаны на тех же «источниках», что и у Рауля де Пре-сля60.

В понедельник и во вторник на следующей неделе комиссия слушала показания Гишара де Марсийяка. Его история, подобно рассказанному Преслем, была почти полностью основана на слухах, однако ей недоставало даже той доли правдоподобия, которая имелась в показаниях Пресля. Марсийяк утверждал, что слышал о статье обвинения номер тридцать, касающейся поцелуев в срамные места, еще лет сорок назад, и в различных городах и странах — в Тулузе, Лионе, Париже, Апулии и Арагоне, — от рыцарей, горожан и многих других. Об этом давно ходили слухи, которые он определил как «то, о чем говорят все и повсюду». Он не знал источника этих слухов, однако заявил, что они, по всей вероятности, исходят от «людей хороших и достойных». Однако большая часть его показаний была посвящена рассказу о том, как в орден принимали рыцаря по имени Гуго, одного из его родственников, а также о последствиях этого. Гуго вступал в орден в Тулузе; после торжественной церемонии его отвели в некую комнату, где были предприняты самые изощренные меры, чтобы никто не подглядывал, даже дверь изнутри была закрыта плотным занавесом, чтобы любопытствующие ничего не смогли увидеть в дверные щелки. Они очень долго ждали возвращения Гуго, и наконец он появился, облаченный в плащ тамплиера и выглядевший «очень бледным и словно чем-то взволнованным, даже ошеломленным» , хотя до того был полон радостного воодушевления. На следующий день Гишар де Марсийяк спросил Гуго, что случилось, и тот ответил: никогда больше не знать ему радости ц душевного покоя, — но более ничего не прибавил. Когда же другие, по наущению Гишара, попытались расспросить его, это также ничего не дало и лишь растревожило юношу. Наконец одному из его друзей, Ланселоту де Паспрет, канонику из Орлеана, все-таки удалось выяснить, что Гуго сделал себе круглую печать, на которой были вырезаны слова «Sigillum Hugonis Perditi» — т. е. «печать погибшего Гуго». Каноник полагал, что Гуго из-за этого был в полном отчаянии, и Гишар попытался заставить своих родственников уговорить Гуго сломать эту печать. Однако ему удалось лишь получить отпечаток приведенных слов, сделанный Гуго на красном воске, но о предназначении печати он так ничего и не узнал. Пробыв в ордене два месяца, Гуго вернулся в родной дом, прожил там полгода, а потом заболел и умер, перед смертью исповедавшись у одного францисканца, которого пригласил к нему Гишар. На второй день допроса, т. е. во вторник 14 апреля, члены комиссии спросили Гишара, как он думает, почему Гуго называл себя «perditum>>(„погибшим“). Сперва Гишар ответил: видимо, потому, что Гуго погубил свою душу тем, что вменялось в вину тамплиерам. Потом он передумал и заявил, что, скорее всего, это произошло из-за чрезмерной строгости Устава ордена. Более ему практически нечего было добавить; еще он сообщил, правда, об одном своем знакомом тамплиере, который впоследствии перешел в орден госпитальеров; а также до него доносились слухи, что великий магистр Гийом де Боже водил чересчур близкую дружбу с сарацинами и дружба эта принесла христианам немало вреда, однако вряд ли это достойно судебного расследования, ведь всем известно, что великий магистр отважно сражался и погиб при защите Акра в 1291 г.61. Гишар де Марсийяк так и не объяснил — да его, по всей видимости, и не спрашивали, — почему все же десять лет назад этот Гуго вступил в орден, о прегрешениях которого, по словам самого Гишара, в народе давно уже ходили такие упорные слухи, причем особенно много говорилось о непристойных поцелуях в срамные места при вступлении в орден.

В тот же день перед комиссией предстал первый из свидетелей-тамплиеров — 25-летний брат Жан Тайлафер Де Жен из диоцеза Лангра. Одет он был, правда, не в плащ тамплиера, а в платье из грубой серой шерсти, и борода его была сбрита. Допрос шел по накатанному пути: комиссия последовательно предъявила ему все 127 статей обвинения, хотя обычно не было необходимости рассматривать каждое обвинение по отдельности, поскольку статьи группировались вполне определенным образом. Цель этого была ясна: комиссии хотелось получить как можно больше подробных показаний по каждому из вопросов, задававшихся еще во время парижских слушаний осенью 1307 г., и тем самым как бы невзначай подсказать тамплиерам нужные ответы. До начала арестов Жан Тайлафер состоял в ордене около трех лет. Во время вступления он по приказу Этьена, капеллана Мормана, где и происходила церемония, единожды отрекся от Христа, хотя лишь на словах, но не в душе, и еще плюнул рядом с распятием, но не на сам крест — крест был старинный, из расписного дерева. Ему угрожали тюремным заключением, говоря, что, «если он этого не сделает, его поместят в такую (темницу), где он своих ног и рук не разглядит». Все это происходило уже перед рассветом при свете всего лишь двух свечей, так что в часовне было темновато. Ему сказали, что впоследствии ему будут прочитаны подробные наставления относительно целей и задач ордена, но никто ничего ему так и не рассказал, поскольку в собраниях он не участвовал, хотя его часто за это упрекали. Он также ни разу не видел, как принимали в орден других, однако полагает, что примерно так же, как и его самого, хотя, когда его спросили, почему он так считает, он ответил, что и сам не знает. Один из братьев, теперь уже покойный, не раз бывал в заморских странах и рассказывал ему, что тамошние тамплиеры попирают крест ногами, однако прямых сведений на сей счет он не имел. В ответ на дополнительное обвинение, входившее в состав 127 статей, относительно практики отпущения грехов тамплиерами-мирянами на собраниях братства, Жан Тайлафер заявил, что, вообще-то, слышал разговоры о том, что великий магистр имеет право отпускать братьям грехи, как и капелланы ордена, однако ничего не знает насчет других руководителей. Во время вступления в орден его целовали в губы, в пупок и пониже спины; наверное, это делали и с другими новичками. Его заставили дать клятву, что он не покинет орден и никому ничего не будет рассказывать о его тайнах, и все вообще происходило за запертыми дверями, и присутствовали при этом только тамплиеры. Он полагает, что «ужасные подозрения» среди мирян возникли именно в результате этой излишней секретности, однако не уверен, кто, что и когда ему говорил, но помнит, что это было еще до начала арестов. В день его вступления в орден в той самой часовне на алтарь была помещена «некая голова», и ему велели выразить ей свое глубочайшее почтение. Он не знал, из какого материала она была сделана, поскольку ему нечасто доводилось находиться поблизости от нее, однако помнил, что это было изображение красного человеческого лица такой же величины, как настоящее. Строго говоря, он никогда не видел, чтобы кто-то действительно поклонялся этой голове, и не знал, в честь кого она сделана. Во время приема ему дали белую бечевку, которой, как ему сказали, обвязывали эту голову, и велели носить ее поверх рубахи денно и нощно, но он эту бечевку выбросил. Он признал, что поклонение голове происходило и во время вступления в орден других новичков. Ему было запрещено что-либо рассказывать о процедуре приема, и этот запрет усугублялся тем, что он слышал от братьев: тот, кто нарушит запрет, попадет в тюрьму, его закуют в кандалы и оставят в темнице навеки. Единственный его благоприятный отзыв об ордене заключался в том, что во всех приорствах тамплиеров, где ему довелось бывать, всегда раздавали милостыню, и он считает, что многие братья были очень щедры и гостеприимны. Он слыхал, что все греховные правила, установленные великим магистром в заморских странах, соблюдаются и по ту сторону моря. Он неоднократно видел, как братья покидали орден, хотя и не знал, по какой конкретно причине. Что же касается его самого, то ему орден не нравился «из-за тех отвратительных вещей и заблуждений, о которых он уже рассказывал». Он сказал, что даже обрадовался, когда его тоже арестовали, надеясь рассказать правду, хотя теперь особой радости уже не испытывает, ибо слишком долго просидел в тюрьме. Из-за недовольства орденом он недавно решил выйти из него и спрятал свой плащ тамплиера62.

У комиссии хватило времени выслушать еще лишь часть не слишком отличавшихся от предыдущих показаний тамплиера из диоцеза Лондона по имени Жан де Хинкемета — из той же группы, которая давала присягу 11 апреля, — после чего решено было отложить дальнейшие слушания до Пасхи, а вновь собраться 23 апреля, во вторник. 23 апреля епископ Байё сообщил, что в течение следующего месяца не сможет участвовать в работе комиссии, поскольку ему необходимо присутствовать на совете провинции в Руане63. Он, таким образом, не слышал нового мощного залпа показаний, данного четырьмя защитниками ордена, очевидно хорошо подготовившимися за время перерыва в заседаниях и, скорее всего, рассчитывавшими нанести ответный удар враждебно настроенным оппонентам, выступавшим первыми. Присутствие на всех слушаниях дало возможность главным защитникам ордена полностью быть в курсе событий в отличие от тех времен, когда они сидели в тюрьмах, и это до некоторой степени помешало французскому правительству манипулировать выступлениями тамплиеров перед папской комиссией.

И вновь основным выразителем мнений стал Пьер де Болонья. В риторическом запале два основных противника — Пьер де Болонья и Гийом де Ногаре — использовали самые разнообразные гиперболы для характеристики королевской канцелярии, что, судя по стилю и богатству языка, ярко свидетельствовало о высокой культуре и образованности обоих. Процесс против тамплиеров, по словам Пьера де Болоньи, носил характер «стремительной, яростной и неожиданной атаки, совершенно несправедливой и беззаконной» и в то же время «оскорбительной, исполненной тяжкого насилия и невыносимого невежества», ибо не было сделано ни одной попытки соблюсти нормы юридической процедуры, но, напротив,

Все эти жестокости лишили тамплиеров «способности мыслить свободно, которой в полной мере должен обладать всякий достойный человек». Стоит отнять у человека эту способность, и он лишается всех своих добродетелей — «знаний, памяти и разума». А потому, какие бы показания ни давали братья, будучи в таком состоянии, показания их не могут и не должны рассматриваться как достоверные. Некоторые же братья легко поддались лживым посулам, потому что «им были показаны письма с печатью господина нашего короля, обещавшего, что плоть и жизнь их останутся в неприкосновенности, а также им были обещаны свобода, избавление от всех наказаний и хорошее содержание, которое якобы станут им выплачивать ежегодно в течение всей жизни. Но в первую очередь их всячески старались убедить, что орден тамплиеров уже уничтожен». Поэтому, что бы эти братья ни говорили против ордена, все это вызвано лживыми посулами, их совратившими с пути истинного. «Все вышеизложенное уже хорошо известно и стало достоянием гласности, а потому никакие увертки тут не помогут». Далее защитники ордена предложили незамедлительно доказать свои утверждения.

Защитники смогли и далее вести свои доказательства с позиций «презумпции невиновности» ордена, «показаниям против которого вообще не следовало бы верить», — разве нашлось бы столько «глупцов и безумцев, которые, не боясь погибели души своей, не только вступили бы в подобный орден, но и остались в нем», если бы все эти обвинения были правдой? А ведь многие благородные и могущественные люди из достойных семей, из самых разных стран давали ордену обет и оставались в нем до конца своей жизни. Если бы отвратительные и постыдные обвинения по адресу ордена оказались правдой, то эти люди, узнав о подобном позоре и особенно об оскорблении Господа нашего Иисуса Христа и прочем богохульстве, «кричали бы об этом на весь свет».

Затем защитники попросили показать им документы дела: копию документа о полномочиях комиссии, копию списка всех статей обвинения, имена всех свидетелей, уже принесших присягу и намеревающихся это сделать. Последний пункт был выделен особо, ибо они заявили, что намерены «выступить с опровержением и собственных показаний», видимо желая оправдать тех, кто сделал свои заявления по принуждению. Они также попросили комиссию изолировать от остальных тех свидетелей, которые уже дали показания, и потребовать, чтобы они поклялись под присягой не разглашать тайны свидетельских показаний. Члены комиссии также должны держать в тайне все, что говорится на слушаниях, из опасений скандала, и заверить каждого свидетеля, что его показания будут сохранены в тайне до тех пор, пока не попадут к папе римскому. Тюремщиков необходимо опросить относительно показаний тамплиеров, умерших в заключении, но успевших получить отпущение грехов, а те тамплиеры, которые отказались защищать свой орден, должны под присягой свидетельствовать, почему они отказались это делать.

Свое заявление защитники ордена завершили историей, призванной доказать чистоту и безгрешность тамплиеров. Ее героем был некий рыцарь Адам де Валленкур-Этот человек, желая вступить в такой орден, где были бы самые суровые законы, испросил разрешения и стал членом ордена картузианцев, однако вскоре, проявив значительное упорство, упросил разрешить ему вернуться в орден тамплиеров; его приняли обратно, совершив обряд по законам ордена, и он нагим, лишь в одной набедренной повязке, прошел от наружных дверей через весь зал, где состоялось собрание братства, на котором присутствовали многие знатные люди, а также его родственники, друзья и братья по ордену; затем он, упав на колени перед приором, который вел собрание, попросил о прощении и милосердии и снова со слезами стал молить, чтобы его приняли обратно в братство. Он понес суровое наказание — в течение одного года и одного дня ел с земли в будние дни, а по воскресеньям сидел на хлебе и воде; голым ходил к мессе и был побиваем священниками; и только после этого ему было вновь даровано общество братьев в соответствии с законами ордена.

Защитники ордена спросили, нельзя ли этого тамплиера доставить в суд, чтобы он тоже выступил в защиту братства, поклявшись на Библии говорить правду, «ибо вряд ли такой человек, принявший бесчестие для души своей и страдания для тела своего, пожелал бы принять такое наказание, если бы орден этот был так плох, поскольку всех отступников орден наказывает одинаково, прежде чем снова допустить их в лоно братства»64. Но настоять на этом защитники так и не сумели. Очевидно, незнакомый никому из них Адам де Валленкур был среди тех, кому удалось бежать от королевских чиновников в октябре 1307 г. и скрыться, так как нет никаких сведений о том, что он принимал участие в процессе65.

Парад «избранных» свидетелей между тем продолжался, однако было очевидно, что они оказывают минимальное и отнюдь не решающее воздействие на комиссию, тогда как напор четверых защитников ордена все возрастал; они, похоже, совсем перестали делать вид, будто процесс против них объясняется исключительно тем, что короля Филиппа просто ввели в заблуждение, и теперь начали прямую атаку на короля и его приспешников. Более того, список желающих выступить в защиту ордена продолжал расти; так в субботу 2 мая еще 25 братьев из Периго-ра присоединились к тем, кто собирался в саду епископа Парижского66. Между тем показания враждебно настроенных свидетелей по-прежнему выглядели неубедительно. Жак из Тру а, например, служитель ордена, представший перед комиссией в субботу 9 мая, признался в отречении от Христа, в оплевывании и попирании распятия, а также в непристойных поцелуях. По его словам, сам приор, принимая его в орден, разделся догола перед ним и другими братьями и велел Жаку поцеловать его в зад, однако тот отказался это сделать и поцеловал его в обнаженное плечо. Признаваясь, что вышел из ордена за год до начала арестов, он в первый раз заявил, что сделал это потому, что «был пленен одной женщиной», но потом сказал, что покинул орден «скорее из-за творившегося там разврата, чем из-за любви к женщине… поскольку и будучи в ордене, мог пользоваться и пользовался любовью этой женщины, когда хотел». Комиссия, в отсутствие двух наиболее стойких приверженцев короля — арихиепископа Нарбона и епископа Байё, — сочла, что этому человеку верить нельзя. Запись, сделанная судебным клерком, гласит, что этот свидетель «показался (комиссии) болтающим слишком легко и бесстыдно; к тому же он путался в деталях и рассказывал каждый раз по-разному и очень неуверенно»67.

Характерно для французских властей и использование нескольких способов борьбы с защитниками ордена. Весной 1308 г. король направил ряд вопросов магистрам богословия Парижского университета, дабы получить правовое обоснование избранной им позиции. То, что он получил далеко не тот ответ, на который рассчитывал, не смутило ни ere, ни его правительство и не заставило их отказаться от дальнейшего сбора подобных мнений. Так, например, существует ответ на четыре вопроса, явно исходивших от французского правительства и касавшихся правовых аспектов процесса тамплиеров. Ответы на эти вопросы даны анонимно и без даты, а потому не могут быть с уверенностью отнесены к началу 1310г., однако природа поднятых проблем, касающихся, например, легитимности признаний тех, кто отрекся от своих первоначальных признаний, или правовой обоснованности разрешения начать защиту ордена, указывает примерно на этот период. Большая часть историков относит этот документ к началу 1308 г.68, связывая его с семью вопросами короля магистрам богословия, заданными в это время, но вопрос о защите ордена тогда вообще не стоял, а решения, принятые в результате встречи в Пуатье и приведшие к созданию папской комиссии, еще не были достигнуты. Более того, в первом вопросе речь конкретно идет о том, как следует поступить с великим магистром, который сперва признал свою вину, затем отказался от признания и наконец вернулся к первоначальным показаниям, — такой ситуации не могло возникнуть до августа 1308 г., когда Моле вернулся к своему первоначальному признанию во время выступления перед кардиналами в Шиноне. Таким образом, этот документ никак не мог появиться ранее 1309 г., тогда как содержание вопросов предполагает значительно большую соотносимость и тематическую связанность с событиями начала 1310 г. Однако же не мог он появиться и позднее середины мая 1310 г., когда защита потерпела поражение, ибо это сводит его смысл к чисто академическим упражнениям, а в таком случае, если вопросы действительно были заданы по инициативе французского правительства, это было бы непозволительной роскошью, ибо королевская администрация была кровно заинтересована в «академических» аргументах лишь для того, чтобы применить их на практике.

В отличие от магистров богословия, в данном случае некий юрист (документ написан от первого лица), отвечавший на вопросы, весьма благожелательно настроен по отношению к правительству и занимаемой им позиции. Что касается первого вопроса — о колебаниях великого магистра, — то у автора ответов сомнении не возникает. Магистр не мог ослабить своими новыми показаниями впечатления от того, «в чем явственно и прилюдно признался». Мало того, его признания полностью подтверждаются показаниями многих других тамплиеров, а потому совершенно недвусмысленно свидетельствуют против него. Объяснения же его колебаний весьма просты. «Ибо в том-то и заключается тайный Божий промысел, чтобы этот великий богохульник, дурно и во грехе проживший свою долгую жизнь и столь многих вовлекший в проклятую секту (тамплиеров)… понес наказание, могущее послужить примером для всего света». Тот же аргумент применен и против Гуго де Пейро, «который, как известно, завлек тысячу братьев в пучину проклятой ереси». На второй вопрос — о том, должна ли быть осуждена как разврат суть обета «Клянусь блюсти законы и тайны ордена», — ответ опять же дается утвердительный. Новички не ведали сути взятых на себя новых обязательств и заблуждались, соглашаясь с требованием отречься от Христа и с прочими мерзостями. А если столь постыдны условия приема в орден, то и все в нем прогнило насквозь, и все обязательства перед ним кого бы то ни было следует отменить.

Третий вопрос самым непосредственным образом связан с оказанной ордену защитой. По мнению отвечавшего на вопросы юриста, нельзя позволить отдельным тамплиерам иметь защитников, однако всему ордену в целом — тут ему пришлось согласиться с возможностью защиты, тем более что великий магистр вести ее отказался — можно, во всяком случае prima facie, дать право на защиту, если весь остальной процесс проходит в рамках обычных правовых норм. Но в данном случае развращенность ордена для церкви совершенно очевидна благодаря множеству показаний тамплиеров, «а потому король здесь выступает не как обвинитель или одна из сторон в судебном процессе, но как слуга Господа нашего, как защитник веры и Святой церкви».