Авантюрист

Барбара Картленд

Авантюрист

© 1937 by Barbara Cartland

© Павлычева М., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2013

Издательство Иностранка^®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Глава первая

¹⁹⁰²

В конце улицы слышалось заунывное пение шарманки, наигрывающей популярную мелодию. Звуки музыки смешивались с отдаленным гулом транспорта.

Фрэнк Суинтон сидел возле открытого окна и писал. Рядом с камином, пустая топка которого была скрыта за экраном в виде веера, расположилась с вязанием молодая женщина. Тишину комнаты нарушал лишь мерный перестук спиц.

Внезапно с улицы крикнули: «Эмили!» – и женщина, отложив вязание, встала и вышла из комнаты.

Фрэнк зевнул, потянулся и выглянул в окно.

В двадцать один год он все еще продолжал, как говорят, «держаться за маменькину юбку», однако зажить самостоятельно ему мешала не только нежная и искренняя привязанность к матери, но и бедность.

Неожиданно он с отвращением отодвинулся от стола и, вскочив, оглядел комнату. Его взгляд упал на зеркало над камином, и он увидел свое отражение на фоне угрюмых серых стен. Сумерки не позволяли рассмотреть черты лица во всех деталях, но Фрэнк прекрасно представлял, как выглядит: темные всклокоченные волосы, обрамляющие высокий лоб, широкий рот с чувственными губами, твердый подбородок.

Не красавец, но довольно привлекателен, заключил Фрэнк, если учесть, что он высок и строен.

«Однажды я совершу нечто значительное», – пообещал он своему отражению.

Дверь открылась, и в комнату вошла мать с лампой в руке.

– Прости, что так долго держала тебя в темноте, сынок, – ласково проговорила она. – Я забыла утром наполнить лампы, поэтому залила масло сейчас.

Она поставила лампу с круглым матовым абажуром в центр стола на вышитую салфетку, затем подошла к окну, опустила жалюзи и задернула тяжелые бархатные шторы с бахромой.

– Как продвигается работа? – спросила она, увидев на столе раскрытые книги и исписанные листы бумаги.

– Я не собираюсь сдавать экзамен, – прямо заявил Фрэнк.

Услышав печальные нотки в голосе сына, миссис Суинтон резко повернулась. Она была невысокой, худенькой женщиной, неухоженные руки свидетельствовали о том, что ей приходится много трудиться. Ее седеющие волосы были забраны под обруч.

– В чем дело, дорогой? – спросила она.

– Просто мне до смерти надоело заниматься тем, что, я уверен, никогда мне не понадобится, – ответил Фрэнк. – Я не создан для бизнеса, во всяком случае, для бизнеса такого рода.

Вздохнув, миссис Суинтон села на стул.

– Но если ты не хочешь заниматься этим, – вновь заговорила она, – то что ты собираешься делать? Фрэнк, дорогой, я согласна, что эта работа не подходит тебе. Если бы ты мог поступить в университет, все сложилось бы иначе.

Фрэнк горько улыбнулся: сколько раз он слышал от матери эти слова!

– Но возможности поступить в университет не было, верно?

– Тебе же известно, что нет, – покачала головой мать. – Если бы твой отец…

– Кстати, где он? – осведомился Фрэнк.

– Он еще не вернулся, – ответила миссис Суинтон, опустив глаза на руки, чтобы не встречаться взглядом с сыном.

– Ну что ж, в этом нет ничего необычного, – хмыкнул Фрэнк.

– Давай не будем обсуждать это, – попросила мать. – Возможно, сегодня ничего не произойдет. Давай поговорим о тебе, дорогой. Чем бы ты хотел заниматься… я имею в виду, если бы у нас были деньги?

– Какой смысл даже думать об этом? – довольно грубо произнес Фрэнк. – У нас нет денег и, вероятнее всего, никогда не будет.

– О сынок, мне больно от мысли, что я не сумела обеспечить тебе достойную жизнь.

Во взгляде матери явственно читалось страдание, и Фрэнк, поддавшись порыву, обнял ее за плечи.

– Не беспокойся, – сказал он. – Однажды случится нечто, что кардинально изменит нашу жизнь, вот увидишь.

Звук открывшейся двери заставил их вздрогнуть и повернуться. На пороге стояла Эмили. Они всегда старались скрывать от нее свои чувства друг к другу и поэтому сейчас устремили на девушку виноватые взгляды.

Эмили была на пять лет старше брата. В то время как Фрэнк прилагал хоть какие-то усилия, чтобы вырваться из бедности, его сестра к двадцати семи годам смирилась со своей участью, и ее угрюмый вид служил постоянным укором для миссис Суинтон.

Фрэнк поспешно отодвинулся от матери и принялся собирать книги на столе.

– Послушай, мама, – сказала Эмили, – ты могла бы подождать, пока я сама принесу лампу. Ты же знаешь, что говорят доктора, у тебя слабое сердце, а лестница из кухни слишком длинная.

Вполне возможно, что девушкой двигала искренняя забота о матери, но недовольный и осуждающий тон противоречил смыслу ее слов.

– Все в порядке, – успокоила ее миссис Суинтон. – Ты была занята. Я прекрасно справилась.

– И зачем только приглашать к тебе врача, раз ты не выполняешь его указания! Если хочешь знать мое мнение, это бесполезная трата денег.

– Как бы то ни было, тебя никто не просит платить ему, – вмешался Фрэнк.

– О да, за лечение платишь ты, – саркастически заметила Эмили, – только жаль, что ты не желаешь работать чуть больше, чтобы помочь семье справиться с финансовыми проблемами.

– Дети, дети, – устало произнесла миссис Суинтон, – не надо ссориться. Вы же знаете, как я не люблю этого.

– Вся проблема Эмили в том, – усмехнулся Фрэнк, – что ей хочется иметь свой дом, но она не может найти глупца, который согласился бы предоставить ей его.

– Мама, я не потерплю, чтобы Фрэнк так разговаривал со мной! – покраснев, возмутилась Эмили.

Увидев негодование сестры, Фрэнк расхохотался, и та, выбежав из комнаты, хлопнула за собой дверью.

– Фрэнк, – нарушила затянувшееся молчание миссис Суинтон, – дорогой, ты же знаешь, как она ранима. Она понимает, что превращается в старую деву, и страшится этого.

– Но почему, о боже, мы все должны страдать от этого! Она невыносима, мама. Она нудит с утра до вечера. Не представляю, как ты выносишь ее постоянное брюзжание.

– Бедняжка Эмили, – вздохнула миссис Суинтон. – Возможно, это я виновата в том, что она такая, потому-то я и хотела, чтобы ее судьба сложилась не так, как моя.

– Чепуха! – воскликнул Фрэнк. – Вы с отцом жили довольно обеспеченно и счастливо, когда она родилась. Ведь ты была счастлива в первый год замужества?

– Да, дорогой, конечно, я была счастлива, – быстро ответила миссис Суинтон, но Фрэнк знал, что она лжет.

Часы на камине пробили десять.

– Уже поздно, – проговорила миссис Суинтон, бросив обеспокоенный взгляд на часы.

– Можно спокойно убирать отцовский ужин, это уж точно, – заметил Фрэнк.

– Верно, – согласилась миссис Суинтон и направилась к двери.

Через полчаса раздался мелодичный бой, и все трое, посмотрев на часы и убедившись, что сейчас половина одиннадцатого, вернулись к своим занятиям. Еще через полчаса повторилось то же самое, но никто из членов семьи, расположившихся в гостиной, даже не думал о том, чтобы идти спать.

Было около двенадцати, когда стук лошадиных копыт по мостовой и бряцание уздечки заставили их насторожиться. Через некоторое время экипаж остановился у двери дома и снаружи послышался звук, похожий то ли на рыдание, то ли на стон. Миссис Суинтон поспешно покинула комнату и по тускло освещенному чадящей лампой коридору направилась в холл.

Эмили было последовала за ней, но остановилась у двери. На ее лице отражалась тревога, к которой примешивалось любопытство. Казалось, она проверяет, подтвердятся ли ее опасения.

Только Фрэнк остался сидеть. Он прислушивался к происходящему, сохраняя при этом полное равнодушие.

Миссис Суинтон открыла входную дверь. До тех, кто был в гостиной, донеслись голоса, затем незнакомый мужчина воскликнул:

– Осторожнее, сэр! Вот так! Помогите нам, мэм.

По шуму нетрудно было догадаться, что кого-то куда-то ведут.

Лишь когда пьяный голос сердито произнес: «Что вы, черт побери, делаете?», Фрэнк медленно поднялся и обратился к Эмили:

– Как ты думаешь, им нужна моя помощь?

– Конечно нет, – отрезала Эмили и еле слышным шепотом добавила: – Ты же знаешь, что твое присутствие приведет его в бешенство.

– Пошли, Эдвард, мы должны уложить тебя в постель, – раздался неестественно спокойный голос миссис Суинтон.

Вместо мужа ей ответил извозчик:

– Вот и правильно, мэм. Я помогу вам.

Очевидно, отвести пьяного наверх и уложить его в постель оказалось нелегким делом. Вся процедура сопровождалась стонами, стуком и проклятиями. Наконец грохот наверху возвестил о том, что отец добрался до спальни.

Несколько секунд спустя в холл, тяжело дыша, спустился извозчик. Он дождался миссис Суинтон, которая расплатилась с ним за услуги и добавила небольшую сумму на чай.

Лишь когда за извозчиком закрылась входная дверь, когда вдали стих стук подков, Эмили дала волю эмоциям и, громко разрыдавшись, бросилась в свою комнату на самом верху, а Фрэнк заспешил ко все еще стоявшей в холле матери.

В одной руке миссис Суинтон продолжала сжимать потертый кожаный кошелек, а другую прижимала к груди, словно пытаясь унять боль.

– Как ты, мама? – встревожился Фрэнк.

Лоб матери покрывали капельки пота, она тяжело дышала и не могла говорить.

Фрэнк обнял ее за плечи и повел в гостиную.

– Я должна пойти к отцу, – с трудом вымолвила миссис Суинтон, когда Фрэнк насильно усадил ее в кресло.

– Сначала отдышись, – потребовал он. – Какой же я дурак, зачем я допустил, чтобы ты волокла его по лестнице! Ведь доктора запрещают тебе напрягаться.

– Он расстраивается, когда кто-нибудь из вас видит его в таком состоянии, – напомнила миссис Суинтон. – Твое присутствие только ухудшило бы ситуацию. А так он спокойно заснет.

– О да, – с горечью произнес Фрэнк, – уж ему-то ничто не помешает заснуть.

Он знал, что мать будет бодрствовать всю ночь рядом с напившимся до полусмерти мужем.

– Хочешь воды? – спросил он, увидев, что ее щеки слегка порозовели и дыхание выровнялось.

– Со мной все в порядке, сынок, – похлопала его по руке мать. – Не беспокойся.

– Сколько пришлось заплатить извозчику? – осведомился Фрэнк.

Миссис Суинтон заглянула в кошелек.

– Пять шиллингов и шесть пенсов, – с отчаянием в голосе ответила она.

– Так не может больше продолжаться! – вскричал Фрэнк.

– Ничего не поделаешь, дорогой, – грустно произнесла мать, медленно поднимаясь на ноги. – Нужно как-то протянуть до первого числа.

Фрэнк лежал в своей кровати без сна и вслушивался в нарушавшие тишину звуки. Снизу донесся бой часов. Он откинул одеяло в надежде, что прохладный воздух поможет успокоиться.

Тяжкие раздумья не давали ему уснуть. События сегодняшнего вечера уже давно перестали быть главной причиной его тревог, так как превратились во вполне обычное явление.

Запои отца случались почти каждый месяц. Он напивался до бессознательного состояния, ухитряясь при этом спустить все деньги, имевшиеся в доме.

Фрэнк давно привык видеть своего отца либо спящим, либо пьяным, привык он и к тому, что происходило на следующее утро, когда Эдвард Суинтон принимался каяться в содеянном и пытался вымолить прощение у домочадцев.

Больше всего тревожила Фрэнка мать. Три месяца назад они с Эмили узнали то, что миссис Суинтон уже давно скрывала от них: что она тяжело больна.

У нее была болезнь сердца, усилившаяся из-за переживаний, недоедания и тяжелой работы. Припертый к стене, доктор вынужден был открыто признать, что жить ей осталось недолго.

В течение всего своего замужества мать трудилась, как служанка, но без зарплаты и привилегий, полагающихся слугам.

Она была сиротой, когда ее взяли к себе дядя и тетя. После их смерти она осталась одна и решила, что ей крупно повезло, когда на нее обратил внимание Эдвард Суинтон, красивый офицер из знаменитого полка.

Меньше чем через год после свадьбы этот самый офицер был уволен за то, что в пьяном виде ударил командира. К счастью, у него имелся небольшой доход, на который можно было безбедно существовать. Однако очень скоро от денег не осталось и следа, так как Эдвард Суинтон, страдая от унижения и раскаяния, искал забвения в выпивке. Весь капитал ушел на то, чтобы покрыть его долги, и семья вынуждена была жить на жалкие гроши, доставшиеся Эдварду в наследство от матери. К счастью, этим наследством управляли опекуны, поэтому он не мог воспользоваться всей суммой.

Первого числа каждого месяца Эдвард получал чек, который и спасал семью от работного дома. Когда родился сын, Суинтон, оправившись от ужаса перед тем, что придется кормить еще один рот, взял себя в руки и попытался найти работу. Но вскоре он снова поддался отчаянию и, казалось, впал в летаргический сон. Время от времени он выходил из этого состояния и, столкнувшись с действительностью, начинал искать утешение в выпивке.

Уговоры, слезы и мольбы жены с каждым днем оказывали на него все меньше влияния. Протрезвев, он искренне сожалел о том, что напился, но основная причина раскаяния лежала в невыносимой головной боли и резях в желудке.

Единственным признаком того, что у него сохранились некоторые представления о благопристойности, было то, что он приходил в ярость, когда кто-нибудь из детей видел его пьяным. В нормальном состоянии он искал общества сына, хотя прекрасно понимал, что чувства, которые тот испытывает к нему, не имеют ничего общего с привязанностью.

С первого дня жизни Фрэнк стал всем для своей матери. Он родился в очень тяжелый момент. Миссис Суинтон не хотела второго ребенка и пришла в отчаяние, когда убедилась в том, что беременна.

В семье не было денег, а Эдвард с каждым днем доставлял все больше неприятностей. Незадолго до рождения Фрэнка у него была белая горячка, и жена с доктором два дня и две ночи не отходили от него, опасаясь, что он что-нибудь сотворит с собой.

Всю свою нерастраченную любовь миссис Суинтон обратила на Фрэнка. Как ни странно, несмотря на все волнения, выпавшие на долю его матери во время беременности, он был крепким и здоровым ребенком, довольным жизнью и всегда готовым улыбаться. Неудивительно, что мать обожала его.

Еще меньше удивления вызывало то, что Эмили сразу же невзлюбила брата. А малыш чувствовал антипатию сестры и упорно отвергал ее редкие попытки завязать дружбу.

Оба ребенка получили хорошее образование благодаря самопожертвованию их матери. Бывали времена, когда продавалось все что можно, даже мебель, и мать с нетерпением ждала заветного чека, который приносили первого числа каждого месяца.

Питание никогда не отличалось обилием и разнообразием, так как проще всего было экономить на продуктах. Однако семья жила бы неплохо, если бы не постоянные запои ее главы, превращавшие существование миссис Суинтон в непрерывный кошмар. В течение многих дней после очередного запоя мужа она вздрагивала при каждом звонке в дверь или стуке дверцы почтового ящика. Присылаемые счета наводили на нее ужас, они казались ей чудовищами, отнимавшими еду, свет и тепло у ее детей.

«Что будет с нами?» – в сотый раз мысленно спрашивал себя Фрэнк.

С детства, с того момента, когда он понял, что именно представляет собой отец и до какой степени несчастна мать, он искренне молил Бога о том, чтобы отец умер. Повзрослев, он, несмотря на многолетние внушения матери, пришел к выводу, что Бога не существует, если на свете творятся подобные вещи.

Дома на Эдвард-стрит, хотя и обшарпанные и настоятельно нуждающиеся в ремонте, были построены основательно и имели толстые стены, поэтому Фрэнк, спавший в комнате, соседней со спальней родителей, лишь изредка слышал громкий храп. Не мог он различить и голоса родителей, за исключением только тех случаев, когда отец впадал в ярость и начинал скандалить.

Сегодня в доме было тихо. Наверху, в мансарде, в комнате рядом с кладовкой, где хранилось всякое старье, которое, как считала миссис Суинтон, может когда-нибудь пригодиться, спала Эмили. Фрэнк думал о матери. Как часто он мечтал о том, чтобы заработать огромную сумму или получить большое наследство! Он представлял, как они с матерью будут тратить эти деньги. Мама получит все, что пожелает, – нежная, женственная, она создана для роскоши. Себя же Фрэнк видел модно и дорого одетым важным господином, который много путешествует, посещает различные собрания, общается с интересными людьми и своими выдающимися способностями пробуждает интерес у всех, с кем знакомится. А еще развлекается и тратит деньги направо и налево.

Его размышления прервал грохот. Он прислушался, но больше ничто не нарушало тишину.

«Наверное, что-то упало», – решил он.

Может, отец проснулся и снова начал буянить? Ну что ж, такое случается не впервые. Он уже не раз крушил все вокруг и наводил ужас на мать.

Внезапно Фрэнк сообразил, что грохот раздался вовсе не из спальни родителей, а со стороны ванной, располагавшейся между этажами на лестничной площадке. «Наверно, хлопнула дверь», – подумал он.

Он снова погрузился в мечты, но вскоре почувствовал необъяснимое беспокойство и, встав с кровати, зажег свечу. Желтый свет на мгновение ослепил его, осветив небольшое пространство и оставив углы во мраке.

Фрэнк на цыпочках приблизился к двери. В доме царила тишина, и он после непродолжительного колебания – у него не было желания столкнуться с отцом, если тому зачем-то понадобилось выйти из спальни, – повернул ручку.

Оглядев нижний лестничный пролет, Фрэнк сначала не заметил ничего необычного, но потом увидел, что на ступеньках что-то есть.

Он широко распахнул дверь и бросился вниз.

На лестнице лежала его мать.

Очевидно, она упала, когда выходила из ванной. Свеча, которую она взяла с собой, выпала из подсвечника. С первого взгляда было ясно, что она в глубоком обмороке. Фрэнк поднял ее на руки и понес в свою комнату. Ее голова безвольно лежала у него на плече.

Фрэнк опустил мать на кровать, подошел к умывальному столику и налил воды в стакан. Повернувшись, чтобы идти обратно, он обратил внимание на то, что лицо у матери неестественно бледное. Одна ее рука упала с кровати и висела, едва касаясь пола.

Поддавшись безотчетному порыву, Фрэнк закрыл дверь в свою комнату. Он сам будет ухаживать за мамой, он не станет звать Эмили!

Приподняв голову бедной женщины, он попытался влить ей в рот несколько капель воды, но его усилия не увенчались успехом. Тогда он оставил ее в покое и спросил себя, а не стоит ли вызвать врача.

Что-то заставило Фрэнка послушать ее сердце. Прижавшись ухом к груди матери, он со всей отчетливостью понял, что она мертва…

Почти три часа спустя бледный утренний свет проник в комнату через тонкие шторы, слившись со светом свечи.

Фрэнк, все это время простоявший на коленях возле кровати, встал, выпустил похолодевшие руки матери и попытался сложить их у нее на груди, но не смог, так как ее тело уже успело окоченеть. Он подошел к окну и раздвинул шторы. Утро было ясным и предвещало солнечный день. Он повернулся спиной к окну и оглядел комнату. Его глаза были сухи и горели, как будто под веки насыпали песку.

Несколько секунд он размышлял, затем торопливо оделся и снял со шкафа чемодан, за долгие годы успевший покрыться толстым слоем пыли. Вывалив хранившуюся в нем старую одежду, он сунул туда содержимое ящиков комода, а сверху положил зимнее пальто. Все заняло менее четверти часа.

Закончив, Фрэнк поцеловал мать в холодный лоб.

– Прощай, мамочка, – вслух произнес он.

Его хриплый голос странно прозвучал в тишине комнаты.

Фрэнк подхватил чемодан, покинул спальню, даже не оглянувшись назад, спустился вниз и вышел на пустынную улицу.

Глава вторая

¹⁹¹¹

На массивной мебели красного дерева стояли огромные вазы с цветами, и лишь инкрустированный письменный стол, занимавший середину комнаты, украшала крохотная вазочка с белыми розовыми бутонами.

То и дело Хельга отрывалась от своей работы и с полуулыбкой поглядывала на цветы, а потом снова склоняла голову к высокой стопке конвертов, которые ей предстояло надписать уверенным и четким почерком, который свидетельствовал о твердости характера. Ее золотистые волосы, заплетенные в толстую косу и уложенные вокруг головы, сверкали в лучах солнца. Одета она была в черное платье с белыми воротником и манжетами. На очаровательном личике отражалась решимость.

Дверь открылась, и Хельга подняла глаза.

– В чем дело, Уильям? – обратилась она к вошедшему лакею.

– Прибыл посыльный от сэра Альфреда, мисс, – ответил тот.

– Он опоздал, – строго проговорила Хельга. – Будь добр, попроси его поторопиться. Сэру Альфреду срочно нужны эти бумаги, – добавила она, протягивая ему большой запечатанный конверт.

Когда лакей ушел, она заперла ящик стола, из которого достала конверт, и для вящей безопасности прицепила ключ к старомодной золотой цепи, свисавшей с широкого черного ремня лакированной кожи, обхватывавшего ее тонкую талию.

Однако надеждам Хельги на уединение так и не суждено было сбыться. В дверь постучали, и она крикнула: «Войдите!» На пороге появилась толстая женщина в ситцевом платье с белым накрахмаленным передником.

– Что-то случилось, миссис Доукинс? – спросила Хельга у той, которая железной рукой заправляла всем на кухне.

– Да, мисс, – ответила кухарка.

Ее недовольно поджатые губы свидетельствовали о том, что на кухне действительно возникли серьезнейшие проблемы.

– Опять судомойка? – обеспокоенно осведомилась Хельга.

– Именно так, – подтвердила миссис Доукинс. – Я больше не желаю мириться с наглостью у себя на кухне. Я не потерплю подобного поведения. Вчера вечером Эллен вернулась в половине одиннадцатого. Когда я заговорила с ней об этом сегодня утром, она сказала, что это меня не касается. – Фыркнув, она продолжила: – Ее нужно уволить, мисс. Простите, что затрудняю вас своими заботами. Признаю, Эллен хорошая работница, но она еще слишком молода. Девушки должны знать свое место, а иначе им здесь нечего делать – таково мое мнение.

– Не понимаю, миссис Доукинс, как такое могло произойти, – успокоительно произнесла Хельга, – если учесть, что вы потратили на нее столько сил. Ведь она начала исправляться и обещала стать хорошей поварихой. Вы согласны дать ей еще один шанс, если я поговорю с ней и она извинится?

– Думаю, это ни к чему не приведет, – ответила миссис Доукинс. – Я уже не раз говорила с ней.

– И все же позвольте мне попробовать, – попросила Хельга. – Я знаю, что требую от вас слишком многого, но вы всегда славились своей добротой. В родной семье девочка была очень несчастна, и, если вы прогоните ее, одному богу известно, что с ней станется. Я с ней серьезно поговорю, и она за все попросит прощения, обещаю вам.

Миссис Доукинс всплеснула руками, и Хельга поняла, что одержала победу.

– Хорошо, мисс, – пробурчала кухарка, – но в последний раз. Объясните ей, что другого шанса у нее не будет.

– О миссис Доукинс, как вы великодушны! – воскликнула Хельга. – Думаю, все дело в том, что вы балуете девушек, и они пользуются вашей добротой.

– Меня это совсем не удивляет, – проворчала миссис Доукинс.

– Во второй половине дня пошлите Эллен ко мне, – сказала Хельга. – Я преподам ей хороший урок.

– Спасибо, мисс, – поблагодарила кухарка и с достоинством зашагала к двери.

Хельга вздохнула. Не каждая девушка ее возраста – а ей было двадцать пять – способна управлять домом, в котором служат шестнадцать слуг, но она успешно справляется с этой задачей в течение почти трех лет.

Она знала, что сэр Альфред Стин доволен ее работой. Он был уверен, что она сумеет не только правильно управлять хозяйством, но и обеспечит мир между слугами.

Но в первые дни ей казалось, что она взвалила на себя непосильный груз.

Три года назад, приехав из Германии, Хельга обратилась к сэру Альфреду за помощью. В прошлом он был знаком с ее отцом и не раз останавливался у них в доме. Они познакомились в те дни, когда барон Хильдегард был богат и являлся значимой фигурой в немецкой промышленности, и стали не только деловыми партнерами, но и друзьями.

Но внезапно отец умер, а его имя превратилось в символ позора. И тогда Хельга отдалилась ото всех, кого знала с детства? – и от тех, кто выражал ей сочувствие, и от тех, кто демонстрировал свое презрение.

К счастью, она хорошо говорила по-английски и провела несколько сезонов в Лондоне. Однако это ни в коей мере не упростило поиски работы, и в конце концов она оказалась в тупике.

Было пасмурное январское утро, когда Хельга пришла на Парк-Лейн. Момент был выбран неудачно, так как в доме разразился сильнейший кризис. Сэр Альфред, справлявшийся с любыми проблемами у себя в конторе, оказался неспособным усмирить разбушевавшийся вокруг него шторм.

Хельге пришлось долго ждать, прежде чем сэр Альфред ее принял. Рассказывая ему о своих злоключениях, она заметила, что он совсем не слушает ее, и пала духом.

Внезапно сэр Альфред спросил:

– Кто управлял хозяйством в вашем доме в Германии? Насколько я помню, там все было хорошо налажено, и между слугами не возникало никаких конфликтов.

– Я вела дом с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, – ответила Хельга, озадаченная вопросом, который, казалось, не имел отношения к делу. – После смерти мамы с нами поселилась сестра моего отца, а когда я выросла, она вернулась в Баварию, так как очень скучала по горам и не любила город.

– Слуг нанимали вы? – продолжал расспросы сэр Альфред.

– Естественно, – улыбнулась Хельга. – Меня научили управлять хозяйством. В Германии все женщины должны уметь вести дом. К тому же я помогала в работе своему отцу. Он говорил, что я не хуже профессиональных секретарей.

Сэр Альфред молчал.

– Вы полагаете, – вдруг неуверенно произнесла Хельга, в душе которой затеплилась надежда, – что в Англии я могла бы устроиться на должность экономки? Подобная мысль не приходила мне в голову, возможно…

– Конечно, – перебил ее сэр Альфред, – причем в моем доме. С этого дня, дорогая девочка, вы будете моей экономкой-секретарем.

– Вы действительно этого хотите?! – радостно воскликнула Хельга и вскочила.

Бархатная широкополая шляпа с перьями чрезвычайно шла ей, она выглядела такой очаровательной и юной, что другой человек на месте сэра Альфреда усомнился бы в правильности своего решения. Однако у сэра Альфреда не возникло никаких дурных предчувствий. К тому же он привык принимать решения быстро. Именно таким образом он сколотил свое огромное состояние.

С видом человека, который испытывает облегчение, когда перекладывает неприятные обязанности на чужие плечи, он похлопал Хельгу по руке и, заверив ее в том, что она полностью устраивает его, легко взбежал по лестнице, чтобы побеседовать со своей дочерью.

Эдит Стин, мало походившей на англичанку некрасивой девочке с желтоватой кожей, казавшейся переростком из-за излишней худобы, было пятнадцать. В ее душе поселилась стойкая нелюбовь ко всем гувернанткам, которых нанимал для нее отец. Тогда за дело взялась леди Стин. Пока она была жива – она ушла в мир иной всего полгода назад, – она прилагала все силы к тому, чтобы подобрать дочери достойных учителей, однако потерпела в этом такую же неудачу, как ее муж.

Несчастным гувернанткам было запрещено жаловаться хозяину дома на плохое поведение воспитанницы, поэтому сэр Альфред жалел дочь и считал, что не смог заменить ей мать и стать для нее хорошим отцом. В этом, полагал он, причина всех проблем с девочкой.

По необъяснимой иронии судьбы Эдит с первого взгляда полюбила Хельгу, и с годами эта любовь переросла в обожание. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла молодость и живость Хельги. Всю жизнь Эдит окружали пожилые дамы, сухие, строгие, требовательные. Им так и не удалось расположить к себе девочку, хотя, возможно, они и обладали высочайшими душевными качествами. На их фоне златовласая Хельга с бархатистой кожей, нежным румянцем и темно-голубыми глазами стала для Эдит олицетворением феи из детских сказок. По сути, новая помощница отца была первым красивым человеком, которого девочка встретила в роскошном особняке на Парк-Лейн.

Перед смертью леди Стин несколько лет болела, поэтому Эдит возненавидела погруженную в полумрак спальню матери, где постоянно витал запах лекарств и антисептиков. С тех пор все, что имело отношение к болезни, отталкивало Эдит, и Хельга привлекала ее своим здоровым видом. В молодой немке чувствовалась жизненная сила – то, чего девочка не видела в тех, кто бывал у них в доме. Даже Седрик, ее брат, единственный человек, к кому была искренне привязана Эдит, никогда не выглядел здоровым и крепким.

Седрик был довольно привлекательным юношей, но из-за худобы, желтоватого оттенка кожи и длинных волос, ниспадавших на лоб, казался слабым и немощным. Он стал самым большим разочарованием для своего отца, так как не проявлял ни малейшего интереса к финансам. Главным его увлечением было искусство, однако его знания оставались поверхностными, и он не стремился глубже вникнуть в предмет. Он бездельничал в кругу приятелей, которых сэр Альфред считал неподходящей компанией для своего сына, и тем самым вызывал недовольство у всех домочадцев, кроме своей младшей сестры.

Хельгу удивила атмосфера, царившая в доме. Сэр Альфред обычно уходил сразу после завтрака и возвращался лишь к ужину. Свободное время он проводил на холостяцких вечеринках в обществе воротил Сити. Тех же самых людей он приглашал в поместье в Ньюмаркете, которое не так давно купил.

Сэр Альфред часто совершал крупные покупки, но они быстро переставали радовать его. Он любил делать деньги, ему доставлял удовольствие сам процесс, однако его совершенно не интересовало, как их можно потратить. По духу он был истинным игроком и испытывал тот же азарт, что и человек, сидящий за игорным столом в Монте-Карло и трепетно прислушивающийся к стуку шарика, скачущего по колесу рулетки. Игра превратилась для него в смысл жизни, а достоинство фишек, которые он получал в случае выигрыша, его не заботило. Им двигало желание выиграть, ему нравилось противопоставлять судьбе свои ум и интуицию.

Очевидно, именно интуиция игрока и была причиной того, что ему всегда сопутствовала удача. За это в Сити его стали называть «златопалым Стином». Он не упускал ни единого шанса приумножить свой капитал, и судьба благоволила к нему. То, что другим казалось невозможным, в его руках приносило прибыль.

Иногда, заходя поздно вечером в библиотеку, Хельга заставала его сидящим с закрытыми глазами и опущенной головой. Рядом с ним стоял нетронутый стакан с виски, а между пальцами была зажата потухшая сигара. Он выглядел изможденным.

– Простите, – в первый раз извинилась Хельга. – Я не знала, что вы здесь.

– Проходите, моя дорогая, проходите, – устало произнес сэр Альфред.

– У вас был трудный день? – сочувственно спросила Хельга.

– Трудный, но удачный, – ответил сэр Альфред.

При воспоминании о своем триумфе он оживился, его глаза загорелись, усталость как рукой сняло. Он принялся с энтузиазмом рассказывать Хельге о том, как интуиция в очередной раз помогла ему одержать победу.

Она мало понимала из того, что он говорил: во-первых, финансы ее не интересовали, а во-вторых, даже сведущему в финансовых вопросах человеку не так-то просто было разобраться в бизнесе, которым занимался сэр Альфред. Но она чувствовала, что своим вниманием, своими попытками понять объяснения помогает ему и немного скрашивает его одиночество.

А в том, что сэр Альфред одинок, Хельга не сомневалась. Эдит слишком молода, а Седрик слишком далек от него, чтобы быть интересным собеседником. Леди Стин, судя по тому, что Хельга узнала от челяди, тоже не стала ему добрым другом, хотя девушка не находила в этом ничего удивительного. Она не раз задавалась вопросом, как складывались отношения между сэром Альфредом и его женой, и сама же себе отвечала, что измученная многолетней болезнью женщина, которой известно, что ее конец близок, не может быть опорой и помощником для такого энергичного человека.

Вероятно, сэр Альфред пытался изменить ситуацию и поэтому заваливал жену подарками. Однажды он показал Хельге целую гору обитых бархатом футляров с драгоценностями, которые должны были перейти к Эдит, когда та вырастет. Но Хельга знала: любой подарок теряет свою ценность, если он не подкреплен любовью. Она подозревала, что по крайней мере последние десять лет сэр Альфред не испытывал никаких чувств к своей жене. Возможно, такое положение вещей устраивало леди Стин. Хотя она прожила с мужем многие годы, ее присутствие не наложило свой отпечаток на атмосферу дома. Суровая обстановка свидетельствовала о том, что при обустройстве особняка обошлись без женского участия.

Лишь комнаты Седрика сохраняли некоторую индивидуальность. С первого взгляда было ясно, что здесь обитает унылая личность с болезненным воображением. Седрику нравились розовато-лиловые портьеры, а книги он подбирал так, чтобы у них были пурпурные переплеты с золотым тиснением на корешке. Он не любил цветы и возмущался, когда видел их на своем столе. Одним из увлечений юноши были домашние животные, но и в этом он проявил странный вкус: в его комнате жила пара попугайчиков и крохотная обезьянка с черной мордочкой, позволявшая прикасаться к себе только хозяину.

Через два года ежедневного общения с Седриком Хельга пришла к выводу, что знает его не лучше, чем случайного знакомого. Когда он погиб в автомобильной аварии, она почувствовала себя предательницей по отношению к сэру Альфреду из-за того, что не стала для Седрика ни другом, ни наперсницей.

Сэр Альфред воспринял смерть единственного сына философски, но Эдит была неутешна. Миновало почти девять месяцев, прежде чем Хельге удалось убедить девушку снять траур и начать готовиться к первому выходу в свет, который должен был состояться через некоторое время после того, как ей исполнится восемнадцать.

Хельга понимала, что теперь к ее многочисленным обязанностям прибавилась функция дуэньи. Внутренний голос подсказывал ей, что она не сможет достойно сыграть эту роль. И дело заключалось вовсе не в сэре Альфреде и Эдит, которые привыкли полагаться на нее и были довольны всем, что бы она ни сделала. Просто она знала, что родители или родственники дебютантки должны устраивать разнообразные развлечения для молодежи. Но, как оказалось, у Стинов, несмотря на их богатство, было мало друзей и знакомых, а сверстниц Эдит среди них можно было по пальцам пересчитать. От Хельги же требовалось решить практически невыполнимую задачу: составить длинный список гостей, которых пригласят на первый бал дебютантки.

Она вынудила сэра Альфреда назвать имена тех его друзей, у кого были дочери и сыновья, и воспользовалась случаем пригласить побольше сверстников Эдит. Хотя Хельга и опасалась, что те либо примутся задирать нос, либо просто проигнорируют бал, она делала ставку на то, что Эдит – единственный ребенок и наследница одного из богатейших дельцов Сити. Кроме того, она стала довольно миловидной. За последнее время она очень похорошела, и уже ничто в ней не напоминало нескладного жалкого ребенка, сжавшегося в комочек перед дымящим камином в классной, – именно такой Хельга впервые увидела девочку, когда сэр Альфред привел ее знакомиться с дочерью.

К сожалению, волосы у нее так и остались тонкими и прямыми, и ни один парикмахер с Бонд-стрит не мог заставить непослушные пряди хорошо лежать в прическе. Несмотря на все старания Хельги, дорогая одежда плохо сидела на костлявых плечах Эдит и не скрывала острых, торчащих локтей.

Хельга, привыкшая быть честной с самой собой, прекрасно понимала, что служит неудачным фоном для своей воспитанницы. С годами ее красота расцвела, а положение, которое она занимала в доме, придало ей уверенности в своих силах. Теперь она чувствовала себя защищенной, и затравленное выражение, то и дело появлявшееся в ее взгляде, когда она приехала в Англию и отчаянно нуждалась в деньгах, исчезло.

Как ни странно, в отношении Эдит к Хельге не было ни намека на ревность. Девушка обожала ее, восхищалась каждым ее поступком и радовалась, когда кто-то оказывал ей знаки внимания. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем услышать, как за глаза превозносят молодую немку, а затем пересказать комплимент своей наставнице.

Появление Хельги в доме можно было смело считать благословением для Эдит, потому что в противном случае она излила бы свою любовь на менее достойного человека.

Хельга понимала, что рано или поздно обожание воспитанницы создаст ей большие сложности. Ее тревога росла с каждым днем и не покидала ее даже тогда, когда она писала приглашения на первый бал Эдит.

Девушка заполнила уже сотню карточек, когда дверь отворилась и опять вошел Уильям.

– Простите, мисс, там какой-то джентльмен. Он хочет видеть сэра Альфреда. Я сказал, что его нет, и он попросил провести его к мисс Эдит.

– К мисс Эдит? – изумилась Хельга.

– Он назвался мистером Суинтоном, – продолжал Уильям. – И извинился за то, что у него нет визитной карточки.

– Мистер Суинтон, – проговорила Хельга и наморщила лоб, стараясь сосредоточиться. – Уверена, что это имя мне незнакомо. Ты уверен, что он джентльмен, Уильям? Может, он коммивояжер?

– О нет, мисс. Он действительно выглядит как джентльмен, – заверил ее Уильям.

– Тогда не знаю, кто это, – пожала плечами Хельга. – Лучше проводи его ко мне. Я встречусь с ним первая. Мисс Эдит все равно скоро спустится. Если понадобится пригласить ее сюда раньше, я позвоню.

– Слушаюсь, мисс, – улыбнулся Уильям и скрылся за дверью. Минуту спустя он снова появился в библиотеке и громко объявил: – Мистер Фрэнк Суинтон.

Незнакомец медленно прошел в комнату. Он был одет в визитку, в петлице которой алела огромная гвоздика. Тщательно завязанный черный галстук украшала булавка. На вид молодому человеку было чуть больше тридцати, и его с полным основанием можно было назвать привлекательным. Кончики его усов слегка загибались вверх, а темные блестящие волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб.

Он держался очень уверенно, и чувствовалось, что этот человек знает: главное в жизни – верить в свои силы, потому что с этой верой можно не бояться неожиданностей.

Потертые, в глубоких трещинах кожаные ботинки, начищенные, однако, до зеркального блеска, свидетельствовали о том, что он живет в бедности. Тщательно отутюженная визитка и брюки с острой, как бритва, стрелкой выглядели элегантно, и мало кто догадался бы, что одежда выношена почти до дыр.

Как и многие женщины до нее, Хельга устремила взгляд на лицо молодого человека и обнаружила, что не может противостоять его обаянию. В дружелюбной улыбке Фрэнка Суинтона, в его загадочном и в то же время задорном взгляде, даже в том, как собирались морщинки в уголках его глаз, было нечто, от чего сердце Хельги забилось быстрее.

Фрэнк протянул руку.

– Вы Эдит Стин? – спросил он глубоким приятным голосом.

– Нет, я секретарь сэра Альфреда, – покачала головой Хельга. – Мисс Стин находится на моем попечении. Надеюсь, вы сообщите мне о причине вашего визита.

Благодаря природному очарованию Хельги ее слова прозвучали не слишком официально, и Фрэнк с улыбкой проговорил:

– Признаться, я хотел видеть сэра Альфреда.

– Да, я знаю, – сказала Хельга. – Сэр Альфред в Сити. Он вернется домой вечером, и, если вам нужно встретиться с ним, можете заехать попозже.

– Позвольте мне сесть? – попросил Фрэнк, указав рукой на диван у камина.

– О, конечно, – встрепенулась Хельга. – Простите меня.

Самоуверенные манеры Фрэнка смущали ее. Он сильно отличался от всех, кто когда-либо бывал в доме, и она, как ни старалась, не могла догадаться о причине его визита.

Друзья сэра Альфреда никогда не приезжали без приглашения, к тому же этот молодой человек мало походил на тех, кому сэр Альфред назначал встречи у себя дома.

За прошедшие годы Хельга привыкла иметь дело с людьми разного сорта. Большинство из них предпочитало ждать, когда их примет сэр Альфред, но некоторые пытались снискать расположение его секретаря. Однако никто не настаивал на встрече с Эдит и не обладал манерами и внешностью Фрэнка Суинтона.

Продолжая гадать, кто бы это мог быть, Хельга пересела на обитый бархатом диван.

– Я оказался здесь, – заговорил Фрэнк, – по очень печальному поводу. Возможно, вы догадываетесь, по какому именно? Я был другом Седрика. К сожалению, я узнал о его гибели в аварии только на прошлой неделе, когда вернулся в Англию из-за границы. Это было сильнейшим ударом для меня.

«Друг Седрика!» – ошеломленно подумала Хельга.

Подобное предположение даже не приходило ей в голову. Как и у Эдит, у Седрика было мало знакомых, и лишь некоторые из них появлялись в доме. Почти все они были его сверстниками и принадлежали к среде художников, поэтому их интересы не пересекались с интересами остальных членов семьи.

«Суинтон, – мысленно повторила Хельга. – Суинтон. Это имя мне ни о чем не говорит».

Однако она знала, что вряд ли запомнила бы это имя, даже если бы и слышала его.

– Несчастье с Седриком стало для нас сильнейшим ударом, – сказала Хельга. – Но он умер мгновенно и не мучился.

– Я с трудом верю в его смерть, – пробормотал Фрэнк. – Он был слишком молод для того, чтобы умереть.

– Да, – согласилась Хельга, – вы правы.

После короткой паузы Фрэнк продолжил:

– Я пришел сюда не только для того, чтобы поговорить о нем, но и чтобы выразить свои соболезнования его отцу и сестре. Представляю, как тяжело они переживают потерю.

– Эдит совсем разбита, – призналась Хельга. – Мне лишь недавно удалось уговорить ее снять траур: ведь скоро она начинает выезжать.

– Седрик так любил ее, – заявил Фрэнк. – Он часто рассказывал о ней.

– Вот как? – удивилась Хельга.

То, что Седрик обсуждал свою сестру в кругу приятелей, выставляло его в новом свете.

– Вы удивлены, – убежденно произнес Фрэнк.

– Немного, – согласилась Хельга. – Здесь, дома, он почти не обращал на нее внимания.

Она покраснела и замолчала, сообразив, что нельзя нелестно отзываться о бедном мальчике в присутствии незнакомца.

Фрэнк заметил ее смущение.

– Продолжайте, – попросил он. – Не бойтесь открыто высказывать свое мнение о нем. Я действительно очень любил Седрика, но все же считаю, что даже близкие друзья способны увидеть недостатки друг друга, не так ли?

– Значит, Седрик был вашим близким другом? – с ноткой недоверия в голосе спросила Хельга.

Ей казалось, что она видит сон. Странно слышать, как этот светский молодой человек в модном костюме заявляет о своей дружбе с угрюмым и мрачным Седриком. Ведь он его полная противоположность, он напорист и целеустремлен, он полон жизненных сил.

Хельга вспомнила, как Седрик почти до обеда слонялся по дому в халате, объясняя это склонностью к восточной культуре. Она, если честно, считала его неисправимым лентяем, которому просто повезло родиться в семье достаточно богатой, чтобы он мог потакать своей лени. Возможно, подумала девушка, она неправильно оценивала Седрика, возможно, он чувствовал себя несчастным, а она, ослепленная неприязнью к нему, не увидела в нем главного?

Поддавшись порыву, Хельга повернулась к Фрэнку:

– Вы должны простить мне мое удивление. Хотя мы и жили с ним бок о бок в этом доме, я почти не знала его.

– А мне трудно представить, что у человека, живущего бок о бок с вами, может не возникнуть желания получше узнать вас.

Хельга не ожидала подобного комплимента и, покраснев, опустила глаза.

– Наверное, мне тоже следует извиниться, – продолжал Фрэнк. – Уверен, он рассказывал о вас, но я просто забыл.

– Не понимаю, с какой стати он мог рассказывать обо мне, – пробормотала Хельга.

– Вот тут я с вами не соглашусь, – галантно заметил Фрэнк. – Мне причина ясна.

И опять Хельга покраснела.

– Прошу вас, назовите свое имя, чтобы подстегнуть мою ленивую память.

– Хельга Хильдегард, – ответила Хельга.

– Да! – воскликнул Фрэнк, прижав руку ко лбу. – Я действительно слышал, как он называл это имя. Но я изумлен, я потрясен! Если вы не ожидали, что друг Седрика может выглядеть так, как я, то почему вы не допускаете, что ваш вид тоже вызвал у меня удивление?

Хельга поспешно встала.

– Полагаю, мистер Суинтон, вам хотелось бы встретиться с Эдит.

– Я не спешу, – беспечно заявил Фрэнк, вставая.

В этот момент в комнату вошла Эдит.

На ней была широкополая соломенная шляпка, выбранная для нее Хельгой. Шляпку украшали желтые розы, сочетавшиеся с желтым кушаком шифонового платья, украшенного кружевом. Наряд очень шел девушке.

– Ты готова, Хельга? – спросила Эдит. – Ты же знаешь, что мы приказали подать экипаж к двенадцати. О, простите, – проговорила она, заметив Фрэнка. – Я не знала, что ты занята.

– Иди сюда, дорогая, – позвала ее Хельга. – Я как раз собиралась послать за тобой. Это мистер Фрэнк Суинтон, он пришел к тебе. Он был другом Седрика.

Последняя фраза словно послужила для Эдит толчком, и она нерешительно двинулась навстречу Фрэнку. Ее темные глаза наполнились слезами, как случалось всегда, когда упоминали имя Седрика.

– Вы были его другом? – медленно спросила она.

– Да, и даже близким, – ответил Фрэнк. – Поэтому я и зашел к вам. Я узнал о его смерти несколько дней назад.

– Несколько дней назад! – изумленно воскликнула Эдит.

– Я находился за границей, – снова объяснил Фрэнк.

Эдит вытащила из-за кушака носовой платочек.

– Это было ужасно, – дрожащим голосом, в котором слышались рыдания, проговорила она.

– Пожалуйста, простите за то, что расстроил вас, – взмолился Фрэнк. – Я бы не пришел сюда, если бы знал, что заставлю вас так страдать.

– О, ничего подобного, – встрепенулась Эдит. – Это я веду себя глупо. Мне всегда хотелось поговорить о Седрике с его друзьями. Известно ли вам, что вы первый, кто зашел к нам после его смерти? Где вы встретились с ним? – спросила она. – И как давно вы познакомились? Расскажите нам, мистер Суинтон. Вы не представляете, как мне интересно узнать, чем он занимался вне дома.

– Мы познакомились очень давно, – начал Фрэнк. – Не помню, где мы встретились. Наверное, на вечеринке у какого-нибудь общего знакомого. С тех пор мы виделись довольно часто. Он приходил ко мне домой и в мой клуб. Иногда мы ужинали вместе, а потом ехали в театр.

– Но Седрик всегда утверждал, что ненавидит театр, – вмешалась Хельга.

– Возможно, они с мистером Суинтоном предпочитали другие, действительно интересные постановки, – заметила Эдит.

– Признаюсь, что здесь инициатором был я, а не Седрик, – улыбнулся Фрэнк. – Мне нравится смотреть хорошую игру, я люблю музыкальные представления.

– И я тоже, – согласилась Эдит. – Мы с Хельгой часто ходим в театр, не так ли?

– Надеюсь, вы когда-нибудь позволите мне сопровождать вас, – заявил Фрэнк.

Казалось, предложение Фрэнка заставило Эдит позабыть о Седрике, и она, вновь превратившись в робкую скромницу, едва слышно пробормотала:

– Благодарю вас.

Воцарилось молчание.

– Не хотели бы вы взглянуть на комнаты Седрика? – нарушила тишину Хельга. – Там все осталось так, как было при нем: книги, картины, его личные вещи.

– Спасибо, – сказал Фрэнк, – с удовольствием.

Все трое поднялись на второй этаж и прошли в комнаты Седрика, окна которых выходили в расположенный за домом сад.

Фрэнк придал своему лицу почтительное выражение – именно с таким лицом люди проходят в церковь. Глаза Эдит вновь наполнились слезами. Впервые Хельге удалось убедить девушку взглянуть на то, что когда-то принадлежало ее брату, или коснуться его вещей. Она иногда предлагала ей пройти в его комнаты, полагая, что таким образом воспитаннице удастся разорвать оковы отчаяния, охватившего ее со дня смерти брата, но Эдит упорно отказывалась. Она не могла спокойно говорить о Седрике даже с Хельгой – с человеком, которого очень любила, – так как знала, что та никогда не испытывала к несчастному особой привязанности.

И вот сейчас, когда Эдит оказалась в комнатах Седрика вместе с Фрэнком, на нее волной нахлынули эмоции. Касаясь книг в пурпурных переплетах и разглядывая картины, украшавшие отделанные панелями стены, она чувствовала, что тяжесть, лежавшая на сердце, исчезла. Она плакала, но уже без раздирающей душу горечи.

Седрик мертв, она больше никогда его не увидит, но она не одинока в своей тоске, потому что на свете существует еще один человек, который тоже любил его. Ведь всем, кроме нее, несчастный был безразличен – и отцу, и Хельге. Никто из его друзей не прислал ей открытку с соболезнованиями. Отец получил несколько писем от его приятелей, остальные послания пришли от знакомых сэра Альфреда, которыми двигали обычная вежливость или тонкий расчет.

Несмотря на свою робость, Эдит внезапно захотелось взять Фрэнка за руку и вместе с ним войти в мир, который не понял ее брата, но она не отважилась на это и продолжала стоять посередине комнаты, в то время как Хельга рассказывала Фрэнку о жизни Седрика.

Все, что когда-то любил и ценил юноша, осталось на своих местах, за исключением попугайчиков, которых перенесли на кухню, где за ним ухаживала кухарка, и обезьянки, которую отдали в зоопарк, где она и умерла через три месяца, так и не привыкнув к незнакомой обстановке.

– Кики умерла, – неожиданно произнесла Эдит.

– Кики? – переспросил Фрэнк.

– Обезьянка Седрика, – объяснила Хельга. – Она всегда была с ним. Сэр Альфред отдал ее в зоопарк. Думаю, она умерла от тоски.

– Она умерла от разбитого сердца, – проговорила Эдит. – Надо было оставить ее здесь.

Услышав горечь в словах Эдит, Хельга догадалась, что девушка до сих пор не может простить ей и сэру Альфреду, что они не посоветовались с ней, когда решали судьбу животного.

– Твой отец решил, что так будет лучше, – неуверенно сказала она.

Эдит сердито взглянула на Хельгу.

Почувствовав, что атмосфера накалилась, Фрэнк негромко проговорил:

– Думаю, сейчас бедная зверюшка счастлива. Ведь никто не смог бы занять место хозяина в ее сердце.

Эдит улыбнулась ему сквозь слезы.

– Вы все понимаете, – прошептала она.

Когда они спустились на первый этаж, Фрэнк указал на массивные двери красного дерева, которые вели в бальный зал.

– Какая красота! – воскликнул он. – Уверен, за ними располагаются приемные покои.

Хельга ответила «да» и собралась пройти дальше, но Эдит распахнула двери.

– Двадцать пятого числа здесь состоится мой первый бал, – объявила она. – Вы придете, не так ли, мистер Суинтон?

– Сочту за честь, – поклонился Фрэнк.

– Хельга отправит вам приглашение, хорошо, Хельга? – возбужденно проговорила Эдит.

В ответе Хельги не слышалось особого энтузиазма. По какой-то необъяснимой причине ей стало страшно. Против своей воли она почувствовала странное недоверие к Фрэнку.

– О, я вижу, вы как раз пишете приглашения! воскликнул Фрэнк, когда они прошли в библиотеку. – Могу я получить свое? Я еще не знаю, где буду жить в Лондоне, поэтому приглашение вряд ли найдет меня, если вы отправите его по почте.

Хельга села за стол и взяла ручку.

– Но мне не хотелось бы ждать до двадцать пятого, чтобы вновь увидеться с такими очаровательными дамами, – продолжал Фрэнк. – Вы позволите мне прийти к вам, скажем, послезавтра на чай?

И вновь у Хельги появилось недоброе предчувствие. Но она не успела ответить, так как ее опередила Эдит, тихо проговорив:

– Будем рады, мистер Суинтон.

Глава третья

Фрэнк сидел в ресторане «У Рауля» и ждал Хельгу.

Он выбрал столик у стены, который с одной стороны был отгорожен от зала плюшевыми портьерами. На стене висели фотографии королевского семейства в позолоченных рамках.

Ресторанчик был крохотным, но в нем отменно кормили. Маловероятно, решил Фрэнк, что Хельга встретит здесь кого-нибудь из своих знакомых.

Когда он предложил ей встретиться наедине, Хельга испугалась и сказала, что за три года пребывания в Англии и работы у сэра Альфреда ни разу не ходила на обед или ужин без Эдит.

– Тогда пора начинать, – властно заявил Фрэнк, и она позволила ему уговорить себя.

Она опаздывала, и Фрэнк усомнился в том, что у нее хватило храбрости сдержать обещание. Он то и дело посматривал на дверь, удивляясь собственному нетерпению.

В его жизни было много женщин, и, оглядываясь на девять лет, минувшие со дня смерти его матери, он спрашивал себя, как сложилась бы его судьба, если бы женщины не считали его привлекательным. Именно благодаря их интересу он всегда был накормлен и одет и имел крышу над головой.

Среди них были хозяйки меблированных комнат, без особой надежды ждавшие от него квартирной платы, женщины неопределенного возраста, влюблявшиеся в него до самозабвения и пополнявшие его гардероб, когда он закладывал все, кроме последнего костюма.

Ни одна женщина – независимо от возраста и социального положения – не могла устоять перед ним. С годами он в совершенстве овладел искусством обольщения, убедившись, что оно является грозным оружием.

Он ни разу не пожалел о том, что в ночь смерти своей матери поддался безотчетному порыву и ушел из дома.

Он больше никогда не возвращался туда. Лишь однажды, почувствовав себя более подавленным и одиноким, чем обычно, и не зная, к кому обратиться за помощью и где раздобыть еду, он потратил последние пенсы, чтобы доехать до кладбища Кенсал-Грин, в надежде, что мать похоронена там. Ему удалось разыскать ее могилу, и он долго простоял с непокрытой головой, уставившись на дешевое надгробие, на котором было выбито ее имя и дата смерти.

Он спрашивал себя, что сказала бы мама, если бы увидела его сейчас. Три года независимости изменили его характер и ожесточили его. Он узнал мир и познал, что такое горечь. Он прошел школу, в которой выживают сильнейшие.

Он никогда не вспоминал об Эмили и отце. Сестру он не любил, а отца презирал, обвиняя его в несчастьях, обрушившихся на семью. Ему было безразлично, живут они все еще на Эдвард-стрит или переехали в другое место. Он уже не считал себя членом семьи. Он превратился в одиночку, который собственными силами и умом пробивает себе дорогу.

Постепенно в его сознании выкристаллизовалась главная цель жизни: рано или поздно добиться успеха. Под успехом он подразумевал безопасное существование и достаточное количество денег, чтобы ни от кого не зависеть и самому распоряжаться своей судьбой.

Это было все, к чему он стремился: не бояться будущего и спокойно встречать завтрашний день.

Он с детства познал нищету и уже тогда понял, что будущее наполнено тревогой: завтрашний день может принести долги, которые они не смогут оплатить. Позже, оставшись один на один с жестокой действительностью, он множество раз оказывался на грани голодной смерти, и его спасали только молодость, умение очаровывать окружающих и отчаянная надежда найти выход.

Сначала Фрэнк познакомился с представителями «дна», но вскоре обнаружил, что у него мало общего с ними, и переместился в бары и танцевальные залы, где, как выяснилось, можно было без особого труда наняться на случайную работу или убедить какую-нибудь дамочку, у которой здравого смысла меньше, чем денег, в том, что она заинтересована в нем.

Однако не всегда его отношения с женщинами были построены на корысти. С одной из них, женой врача с Харли-стрит[1], он познакомился во время благотворительной акции в Ист-Энде. Фрэнк сразу же понравился этой доброй женщине, которая годилась ему в матери, и она с первого взгляда поняла, что он знавал лучшие дни.

Она нашла для него временную работу секретаря и дала в долг денег на одежду и квартиру. Фрэнк снял крохотную и плохо освещенную комнатушку в Блумсбери. Некоторое время он чувствовал себя счастливым, но вскоре работа стала его утомлять – уж слишком она походила на ту работу, от которой он сбежал. Он вынужден был отсиживать в конторе определенное количество часов и выполнять скучнейшие поручения. Сначала зарплата показалась ему огромной, но после нескольких месяцев необходимости экономить и разумно тратить деньги он пришел к выводу, что ему платят ничтожно мало.

Он уже подумывал о том, чтобы уволиться, когда контора закрылась и надобность в его услугах отпала. Таким образом все решилось само собой, что безмерно обрадовало Фрэнка, сомневавшегося в том, что у него после всех выпавших на его долю трудностей хватит смелости отказаться от гарантированного дохода. К тому же он еще не успел отдать долг жене врача и расплатиться с ней за одежду.

Когда он пришел к ней, намереваясь объяснить сложившуюся ситуацию и попросить о помощи, ему сообщили, что ее только недавно прооперировали и поэтому в настоящий момент она не в состоянии принимать посетителей. Фрэнк заключил, что таким способом судьба дает ему понять, чтобы он больше не беспокоил бедняжку, и уехал, так и не вернув деньги, которыми она его снабдила.

Он не раз сталкивался с удачей на своем жизненном пути. Однажды компания обеспеченных молодых людей пригласила его в гости в Остенде, где все много пили и играли по-крупному. Фрэнку хватило ума не только остаться трезвым, но и воспользоваться представившейся возможностью, поэтому в Лондон он вернулся с пятьюдесятью фунтами в кармане. Кроме того, ему удалось завязать дружеские отношения с некоторыми из этих щеголей и тем самым обеспечить себе бесплатное питание на несколько месяцев.

К тому времени, когда дружба с компанией из Остенде закончилась, он научился поворачивать любую ситуацию, даже самую безнадежную, в свою пользу и уже вынашивал идею посетить отца Седрика Стина.

Сам он никогда не встречался с юношей, но один из его приятелей в Остенде рассказывал о нем, а газеты использовали несчастный случай, произошедший, по всей видимости, по вине самого Седрика, как предупреждение для водителей.

– Забавный парень этот Стин, – как-то заявил приятель Фрэнка. – Мой папаша говорит, что сэр Альфред – один из богатейших людей Сити.

– Ты знаком с ним? – поинтересовался Фрэнк.

– О боже, нет, конечно! – ответил тот. – Сомневаюсь, что кому-то из нас посчастливится познакомиться со «златопалым Стином». Его сынок учился в Итоне, но потом его выперли из Оксфорда после двух семестров. Естественно, моя мать вряд ли захотела бы видеть его у нас в доме.

– А кто унаследует деньги старика? – вмешался в разговор второй приятель.

– Кажется, у него осталась дочь, – ответил первый.

Фрэнк запомнил услышанное, а позже раздобыл «Таймс» и «Морнинг пост» со статьями о гибели единственного сына сэра Альфреда.

Как сообщалось в газетах, жена сэра Альфреда уже давно покоилась в могиле, и после смерти сына у сэра Альфреда осталась дочь Эдит.

Фрэнк решил зайти в особняк на Парк-Лейн. Если сэр Альфред любил своего сына, он, без сомнения, будет рад познакомиться с его другом. Это одна из человеческих слабостей – говорить о тех, кто ушел в мир иной. К тому же вряд ли можно будет доказать, что Фрэнк никогда не встречался с Седриком.

Кто в состоянии предугадать, думал Фрэнк, к чему приведет знакомство с одним из богатейших дельцов Сити?

После всего услышанного его приятно удивили и роскошь особняка, и доброжелательность Эдит. Девушка оказалась довольно приятной, но все же его сердце замирало, только когда он думал о Хельге.

Как же она очаровательна! Какая приятная неожиданность – встретить столь замечательного человека среди массивных фолиантов, запертых в стеклянных шкафах в библиотеке! Такую девушку, как Хельга, можно встретить на залитой солнцем лесной поляне или в саду среди цветов, которые не выдерживают сравнения с ее красотой.

Мысль о том, что Хельга работает секретарем, казалась абсурдной. Эта должность чересчур чопорна для прекрасного создания с очаровательными ямочками на щеках, с длиннющими загнутыми ресницами и огромными голубыми глазами.

После первого визита к Стинам Фрэнка как магнитом тянуло в особняк на Парк-Лейн. Он выискивал различные предлоги, чтобы заехать в те часы, когда сэр Альфред находился в Сити, а Эдит – в школе.

Хельга протестовала; она с трогательным упорством прилагала все силы, чтобы не встречаться с ним, но ее попытки оканчивались ничем. И неизбежное произошло: она поддалась чарам Фрэнка и в один прекрасный день встретила его улыбкой. По ее взгляду сразу становилось ясно, что она рада встрече.

Прошло десять дней, прежде чем Фрэнк познакомился с сэром Альфредом, которому его представила Эдит. Сэр Альфред счел его довольно приятным молодым человеком, непохожим на других друзей своего сына, и увидел в нем замечательного собеседника, готового слушать его рассуждения на финансовые темы.

Трудно сказать, одобрял ли сэр Альфред постоянное присутствие Фрэнка в доме. Скорее всего, он просто не знал о том, что его визиты столь часты. Однако, встречая молодого человека за ужином, он не проявлял никакого недовольства.

Эдит считала Фрэнка своим другом и не предполагала, что тот бывает в доме в ее отсутствие и предпочитает проводить время с Хельгой, а уходит задолго до ее возвращения.

А Хельга страшилась близости, возникшей между ней и Фрэнком, и чувствовала, что не может контролировать ситуацию. Она не имела права отдать приказ, чтобы его не пускали в дом, а он был достаточно хитер, чтобы не просить слуг проводить его прямо к ней. Он лишь осведомлялся, кто дома в настоящий момент.

Слуги полюбили Фрэнка и жарко спорили о том, к кому из двух девушек он питает склонность.

Прошло почти две недели со дня появления Фрэнка в доме сэра Альфреда. Был жаркий полдень. Хельга сидела в библиотеке, ожидая, когда закончится урок музыки, чтобы вместе с Эдит поехать в Рэйнли-гарденс. Так как жалюзи были опущены, в комнате царил полумрак. Хельга в белом муслиновом платье простого фасона напоминала прекрасную сказочную фею.

Слуга объявил о приходе Фрэнка, и Хельга, спустившись вниз, обнаружила, что тот беспокойно ходит взад-вперед по холлу.

– Как вы долго, – с упреком произнес он.

– Но я не ждала вас, – удивленно проговорила она.

– Я знаю, – сказал Фрэнк. – Я выяснил, что в три вы собираетесь ехать в Рэйнли-гарденс. Если позволите, я поеду с вами. Но я пришел пораньше, чтобы застать вас одну.

– Зачем? – с деланым равнодушием осведомилась Хельга. – Что-то случилось?

Рассмеявшись, Фрэнк приблизился к ней.

– Вы действительно не понимаете зачем? – спросил он.

Что-то в его взгляде лишило Хельгу дара речи. Она выставила перед собой руки, как бы защищаясь, но было поздно. Фрэнк заключил ее в объятия и приник к ее губам. Он отпустил ее только тогда, когда почувствовал, что ее сопротивление ослабело и она полностью в его власти. Хельга едва устояла на подгибающихся ногах. Не в силах произнести ни слова, она прижала ладони к пылающим щекам. Фрэнк снова обнял ее.

– Я люблю тебя, дорогая, – проговорил он. – О Хельга, ты сводишь меня с ума.

Часы пробили три раза, и оба ошеломленно уставились на циферблат.

– Я хочу увидеться с тобой наедине, – заявил Фрэнк.

– Я не могу, – дрожащим голосом прошептала Хельга.

– Завтра же, – настаивал Фрэнк. – Ты должна пообедать со мной. Приходи к «Раулю» в час.

– Это невозможно, – пыталась протестовать Хельга, но Фрэнк продолжал молить ее до тех пор, пока она не сдалась.

В это мгновение в холле появилась Эдит, отличавшаяся особой пунктуальностью. Она уже была одета для поездки в Рэйнли-гарденс и держала в руке зонтик от солнца. Узнав о том, что Фрэнк поедет с ними, она пришла в восторг и не заметила, что Хельга повела себя странно: избегая встречаться с воспитанницей взглядом, она поспешила прочь из холла.

Поездка в Рэйнли-гарденс оказалась приятной. Против обыкновения, Эдит была чрезвычайно разговорчива, весело смеялась шуткам Фрэнка и, совершенно очевидно, была довольна тем, что полностью завладела его вниманием.

Лишь дважды Фрэнку удалось улучить момент, когда Эдит на что-то отвлеклась, и обратиться к молчавшей всю дорогу Хельге. Он коснулся ее руки и прошептал:

– Моя дорогая, любимая.

В ответ она покраснела, и он увидел, что ее губы дрогнули.

Во второй раз, прощаясь с девушками у дверей особняка, он проговорил:

– Завтра, в час. Не обмани меня.

Было десять минут второго, когда дверь ресторанчика открылась и на пороге появилась Хельга. Вскочив, Фрэнк поспешил ей навстречу. Она села за столик и принялась снимать лайковые перчатки.

– Ты уверен, что мы никого здесь не встретим? – обеспокоенно спросила Хельга. Фрэнк заверил ее, что им ничего не грозит. – Я сказала, что иду к зубному врачу, – продолжала она, – что он просто не мог назначить мне на другой час. Как же это трудно – лгать. Впервые в жизнь я так много лгу. Я вынуждена была нанять экипаж. Ни Эдит, ни слуги не поняли бы моего желания прогуляться. О дорогой, не знаю, почему я позволила тебе уговорить меня.

– Тебе объяснить? – ласково предложил Фрэнк.

Хельга подняла на него глаза и покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Не объясняй. Ты не должен говорить об этом, во всяком случае, здесь.

– Почему? – спросил Фрэнк. – Ты боишься полюбить кого-то? Разве это необычно?

– Для меня – да, – призналась Хельга и поспешно добавила: – Но я еще не сказала, что люблю тебя. Это невозможно. У меня есть работа, я должна заниматься Эдит. Сэр Альфред полагается на меня.

Фрэнк улыбнулся и поднес ее руку к губам.

Хельга выглянула из окна своей спальни на верхнем этаже дома. Сквозь листья деревьев был виден пруд, сверкавший в свете луны. Вокруг царила тишина, и казалось, что огромный город мирно дремлет.

У Хельги сложилось впечатление, будто весь мир вместе с ней ждет начала великих событий. То, что происходит сейчас, лишь увертюра, намек на нечто большее.

«Это жизнь», – сказала она себе.

Девушка ощущала, что изменилась не только она сама, но и окружающий ее мир. Все, что было привычным и знакомым, преобразилось.

Оставшись одна, Хельга почувствовала, что эмоции, прятавшиеся в глубине ее души, вырвались наружу и осветили все вокруг странным светом. Да, это жизнь, когда тело наполнено неясным трепетом, когда глаза видят прекрасное в обыденном, когда сердце поет и когда кажется, что звезды светят ярче.

«Мне двадцать пять, – подумала Хельга, – и я никогда прежде не испытывала ничего подобного».

В то мгновение, когда Фрэнк впервые переступил порог библиотеки, она поняла – хотя всеми силами боролась против этого, – что он займет очень важное место в ее жизни. Она гнала от себя эмоции, которые он пробуждал в ней, она пыталась избегать его, заставляла себя ненавидеть его. Еще до того, как его губы коснулись ее губ, она уже чувствовала, что принадлежит ему, хочет он того или нет.

Но лишь сейчас, узнав о его любви, она осмелилась признаться себе, что тоже любит его. А признавшись, осознала, что стала другой, непохожей на ту девушку, какой считала себя прежде.

Хельга была ласковым и жизнерадостным ребенком, так как отец старался все свое свободное время проводить с дочерью. Как и большинство его знакомых, он очень любил детей и прилагал массу усилий, чтобы быть для дочери не просто отцом, но и другом и наставником. Он разговаривал с ней на равных и нередко посвящал ее в свои тайны. Хотя большая часть того, что он говорил, была непонятна девочке, она очень дорожила теми часами, что они проводили вместе.

В отсутствие отца Хельга занималась домашними делами и продолжала брать уроки у учителей, обучавших ее языкам, музыке и всему прочему, что, как считалось, должна знать образованная девушка. Но на этом ее обучение не заканчивалось. Она училась готовить под мудрым руководством своей тетки. Джемы, варенье, пироги – ко всему этому Хельга относилась как к сложной и важной задаче и понимала, что от нее ждут усердия и прилежания. К тому же приходилось следить за своей одеждой, которую шила домашняя швея, штопать столовое и постельное белье, вышивать.

Приехав в Англию, Хельга с удивлением обнаружила, что английские девушки не имеют ни малейшего представления о том, что считается самым важным в образовании немецких девушек. Позже, когда на нее обрушилось несчастье, она возблагодарила Господа за то, что прошла такую суровую школу, потому что полученные навыки помогли ей устроиться на работу к сэру Альфреду. То, чему ее научили учителя, которым отец платил немалые деньги, оказалось менее важным, чем умение дать четкие указания кухарке или отчитать ленивую горничную за плохо выглаженное полотенце.

В Лондоне Хельга привлекла к себе внимание нескольких молодых холостяков, занимавших видное положение в обществе, поэтому не было ничего удивительного в том, что хозяйки модных салонов относились к ней с некоторой прохладцей.

– Не спеши выходить замуж, дорогая, – напутствовал Хельгу отец перед ее первым сезоном.

Он зря тревожился: у нее не было ни малейшего желания связывать себя узами брака. Она с чисто детским энтузиазмом радовалась жизни, не догадываясь о том, что ее эмоции еще спят. Тетка и другие родственники считали ее необычайно спокойной, на самом же деле Хельга принадлежала к тому типу людей, которые взрослеют очень медленно. Так как ничто в детстве не пробудило ее чувственности, никто не знал, насколько силен ее темперамент.

Внезапная смерть отца и известие о том, что выпущенные им ценные бумаги оказались необеспеченными, разрушили безмятежный мирок, в котором жила девушка. Трагедия оказалась для нее слишком тяжелым ударом, чтобы испытывать какие-то иные чувства, кроме страха перед будущим. Ей претила мысль о том, что придется зависеть от доброты и благотворительности тех, кого она знала всю жизнь.

Хельга ехала в Англию не только потому, что с этой страной были связаны самые счастливые воспоминания. Она была твердо убеждена, что англичане – во всяком случае, те, с кем она была знакома, – не проявят особого интереса к ее несчастью и, следовательно, ей не придется подробно объяснять причину отъезда из Германии.

Три года – это долгий срок, особенно для того, кто оборвал все связи с прошлым. Но сейчас Хельге казалось, что и эти три года потеряли свою значимость перед важностью настоящего.

К ней пришла любовь.

Неужели все мужчины, с жаром шептавшие ей о своей любви во время танца и молившие прислушаться к их словам, – неужели они испытывали то же самое? Тогда она отмахивалась от них, а оставшись одна, долго смеялась над ними. Тогда мужчины не интересовали ее, сейчас же все, что касалось Фрэнка, стало для нее главным.

Хельга вновь и вновь переживала те минуты, что они провели вместе – и в ресторане, и когда ждали Эдит. Она вспоминала, как Фрэнк смотрел на нее, как он дотрагивался до ее руки. Она мысленно, словно на фотографии, видела перед собой его лицо, обрамленное темными волосами.

Размышления Хельги прервал стук в дверь, и она вздрогнула.

«Кто это может быть в такой поздний час?» – спросила она себя.

– Войдите, – откликнулась она и поплотнее запахнула халат.

Дверь открылась, но она различила в проеме лишь смутный силуэт.

– Кто там?

Вместо ответа в комнату вошла Эдит и закрыла за собой дверь.

– Ты не спишь, Хельга? – сказала она. – Прости, что беспокою тебя, но я не могу уснуть. Я подумала, что, может, ты согласишься немного поболтать со мной.

– Конечно, – заверила ее Хельга. – Проходи, дорогая. А я-то гадала, кто это может быть!

– Почему ты стоишь у окна? – поинтересовалась девушка.

– Любуюсь луной, – ответила Хельга. – Прекрасная ночь.

Эдит села на кровать и подогнула под себя ноги. Она казалась совсем крошечной и напоминала воздушного эльфа. Ее волосы были зачесаны назад и собраны в хвост.

– У тебя когда-нибудь бывало такое, что какие-то мысли все крутятся и крутятся в голове, а ты никак не можешь избавиться от них? – спросила Эдит.

Подобный вопрос удивил Хельгу. Эдит редко откровенничала с ней.

«Если девочка чем-то обеспокоена или чувствует себя несчастной, – подумала Хельга, – надо проявить максимум такта, чтобы не спугнуть ее, иначе она больше никогда не обратится ко мне за помощью».

– Да, – после непродолжительного колебания ответила она. – Полагаю, так иногда бывает у всех, особенно если человек несчастен.

– Я вовсе не чувствую себя несчастной, – последовало заявление, еще сильнее удивившее Хельгу. – Дело в другом.

Решив, что у Эдит вновь начался приступ тоски по Седрику, Хельга села на кровать рядом с ней.

– Расскажи мне, – попросила она. – Я не люблю говорить намеками и предпочитаю сразу переходить к главному. Так что же тебя беспокоит, Эдит?

– Меня ничего не беспокоит, – твердо заявила Эдит, опять натянув на себя маску сдержанности.

«Я напугала ее», – рассердившись на себя, мысленно заключила Хельга.

И в то же время она чувствовала, что в своем нынешнем состоянии не смогла бы выслушивать жалобы на несчастную судьбу.

Вдруг Эдит нарушила затянувшееся молчание:

– Хельга, почему тебе не нравится Фрэнк Суинтон?

Хельга, не ожидавшая подобного вопроса, едва не рассмеялась.

«Надо же, мне не нравится Фрэнк, – усмехнулась она про себя. – Если бы Эдит только знала!»

– Но он нравится мне, – возразила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно беспечнее: ведь любое упоминание о Фрэнке вызывало в душе бурю эмоций. – Эдит, почему у тебя возникло такое впечатление?

– Ты его отталкиваешь, – ответила Эдит. – Ты видишь, что ему хочется приходить к нам, что он ждет приглашения, и в то же время всеми способами даешь ему понять, что его присутствие нежелательно.

– Мне очень жаль, – проговорила Хельга. – У меня и в мыслях не было ничего подобного.

– Ведь он друг Седрика! – с горячностью напомнила Эдит. – Единственный, насколько мне известно, кто действительно любил его. Я хочу, чтобы папа пригласил его за город на следующей неделе. Мы устраиваем пикник, и, если ты предложишь папе пригласить Фрэнка, он послушается тебя.

– Ты думаешь, что Фрэнк… что мистер Суинтон приедет? – поинтересовалась Хельга.

Она с трудом сдерживала свою радость. Неделя с Фрэнком! Ну почему ей раньше не пришла в голову такая великолепная идея? В это время года в загородном поместье сэра Альфреда в Ньюмаркете устраивались не только приемы в честь скачек, но и ежегодные пикники, на которые приглашались соседи и арендаторы.

Хельга уже распорядилась насчет подготовки пикника, но и сейчас еще оставалось время, чтобы известить прислугу о том, что приглашенных окажется на одного больше. Так почему же эта идея не пришла ей в голову?

– Уверена, он с радостью приедет, – ответила Эдит. – Как бы то ни было, я хочу, чтобы папа пригласил его.

По голосу воспитанницы Хельга догадалась, что та не отступится от своего. Ее возражения лишь укрепят Эдит в стремлении добиться желаемого.

– Завтра же приглашу его, даю слово, – пообещала Хельга. – Это отличная идея, не понимаю, почему я сама не сообразила.

Эдит встала.

– Спокойной ночи, Хельга, – ласково проговорила она и бесшумно выскользнула в коридор.

Когда радость от мысли, что Фрэнк приедет в Ньюмаркет, улеглась, Хельга задумалась о визите Эдит. Девушка утверждала, что ей якобы не спится и что ей хочется поболтать. Однако она пробыла всего десять минут! Вывод, заставивший Хельгу поежится, напрашивался сам собой. Фрэнк вызывает у Эдит интерес не только потому, что он друг Седрика.

Глава четвертая

Уильям, высокий привлекательный парень двадцати двух лет, служивший в доме сэра Альфреда почти пять лет, разобрал одежду Фрэнка, затем положил рожок для обуви рядом с отполированными до блеска, но сильно поношенными коричневыми ботинками и приготовил галстук, носовой платок и свежий воротничок для рубашки. Фрэнк же неторопливо пил чай и наблюдал за молодым человеком, который двигался по комнате с удивительной для такого крупного мужчины легкостью.

– Уильям, – позвал он, – я должен тебе кое-что сказать.

– Да, сэр, – повернулся к нему Уильям, изобразив живейший интерес.

– Мне нужен твой совет, – медленно, словно подбирая слова, продолжал Фрэнк. – Наверное, тебе покажется странным, что я обращаюсь к тебе, но у меня такое чувство, что мы с тобой станем друзьями и что тебе можно доверять.

– Конечно, сэр, – откликнулся Уильям. – Всегда к вашим услугам.

– Итак, дело обстоит следующим образом, – сказал Фрэнк, откидываясь на подушки. – Я здесь впервые, но мне немало рассказывали о приемах, устраиваемых сэром Альфредом, и о некоторых его друзьях. Они все очень богаты, Уильям, и, как все богачи, любят играть в азартные игры.

– Это верно, – подтвердил Уильям. – На подобных приемах из рук в руки переходят довольно большие суммы.

– Вот и я об этом слышал, – признался Фрэнк. – Поэтому-то мне и нужна твоя помощь.

– Моя, сэр? – удивился Уильям.

– Полагаю, тебе известно, какова подготовленность лошадей к скачкам. Мне же нет. Вчера вечером я играл в бридж. Я играл очень осторожно, но все же остался в проигрыше. Скажу тебе со всей откровенностью, Уильям, я не могу позволить себе проигрывать. Завтра утром, как я понял, состоятся скачки, и гости будут заключать между собой пари на новых лошадей сэра Альфреда. Так вот, мне нужна кое-какая информация, та, которая для внутреннего, так сказать, пользования. Если я выиграю, ты в обиде не останешься. Но знай: я не могу позволить себе проиграть.

Договорив, Фрэнк радушно улыбнулся. Очевидно, эта улыбка затронула какую-то струну в душе Уильяма, потому что он весело улыбнулся в ответ. В одно мгновение между двумя молодыми людьми возникло взаимопонимание, какое может существовать лишь между равными.

Через полчаса Фрэнк знал о друзьях и лошадях сэра Альфреда больше, чем удалось бы узнать самому сэру Альфреду за сто лет.

Удовлетворенный результатами утренней работы, Фрэнк спустился к завтраку лишь в десять. Хельга и Эдит предупреждали его, что на загородных приемах никто не отличается особой пунктуальностью, но все равно оказалось, что он пришел завтракать последним.

Хельга, на которой лежали все хлопоты по организации пикника, назначенного на вторую половину дня, естественно, позавтракала в восемь. К счастью, погода была великолепной, и к десяти часам на лужайке уже возвышался огромный шатер. Слуги носили из дома тарелки, бокалы и серебряные блюда и расставляли их на покрытых скатертями столах.

В столовой заканчивал завтракать один канадский финансист. Это был необщительный, а временами даже грубый человек. Оторвавшись от «Таймс», он буркнул Фрэнку: «Доброе утро» – и вновь уткнулся в газету.

Фрэнк приблизился к буфету, на котором стояли серебряные блюда с едой, наполнил свою тарелку и налил себе кофе. Едва он расположился за столом, как из сада через стеклянные двери вошла Эдит. На ней была белая блузка с вышивкой и полосатая юбка. За пояс она заткнула две распустившиеся розы, а в руке держала темно-красную гвоздику.

– Ради вас я ограбила оранжерею, – смущенно проговорила она и протянула Фрэнку гвоздику.

Фрэнк поблагодарил ее, и она села рядом с ним. Видимо, он смущал ее своим присутствием, потому что она все время молчала и лишь односложно отвечала на его вопросы. Она неотрывно следила за ним и нервно теребила несчастные розы до тех пор, пока не оборвала все лепестки, рассыпая их по полу.

Примечания

1

Улица в центре Лондона, где располагаются приемные известных врачей.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.