- Служи, моряк. Попутного ветра в твои паруса и семи футов под килем.
      Вернувшись в строй, Непрядов долго не мог согнать с лица блуждающую счастливую улыбку. Впрочем, невольно улыбались все, кто возвращался в строй, крепко сжимая в руке погоны и кортик. Кузьма прямо-таки сиял. Лишь Вадим оставался серьёзным, исполненным собственного достоинства и немного печальным.
      На переодевание отпускалось двадцать минут. Уже произведённые лейтенанты, по-курсантски бесшабашно подталкивая друг друга и весело подначивая, бегом устремились по лестнице в свой класс. Там их поджидала аккуратно разложенная поверх конторок офицерская форма. Переодевались всё ещё шумно и весело. Но вскоре как-то присмирели. Новая одежда с непривычки казалась немного жестковатой, стеснявшей движения. Шею, привыкшую к свободному проёму форменки, теперь обхватил тугой воротничок накрахмаленной сорочки, поджатой чёрным галстуком. Тужурка с накладной ватой давила плечи, а сбоку ощущалась тяжесть кортика.
      Поторапливаемые Свиридовым, лейтенанты спускались по лестнице уже посерьёзневшие и не столь разговорчивые, как бы с трудом узнавая друг в друге прежних своих товарищей-однокашников, с которыми прожили годы, от первого и до последнего курса, под одной крышей.
      Непрядову казалось, что он видел совсем других, почти незнакомых людей. Решительные, собранные, исполненные собственного достоинства и чести мужчины в морской офицерской форме поочерёдно выходили из строя и, припав на колено, целовали шёлковое полотнище своей родной "альма-матер". Припал к нему и Непрядов - с чувством такого же благоговения и ненасытной жажды, как он припадал к воде кристально-чистого родничка, что бьёт из недр земли на окраине Укромовки.
      - К торжественному маршу! - раздалась команда. - Повзводно! На одного линейного дистанции!..
      "Вот и настал он, - с грустью подумал Егор, - мой последний парад в этих стенах..."
      Под звуки знакомого марша, навек застрявшего в ушах, штурманская рота последний раз взяла с места чёткий шаг. Молодые лейтенанты шли стройными шеренгами, равняясь поворотом головы на старого адмирала, который провожал их пристальным, добрым взглядом в моря и океаны, в немыслимые пределы дальних глубин.
      А вечером грянул прощальный бал. Снова в актовом зале шум, смех, весёлые голоса друзей-однокашников и знакомых девушек. Кузьма появился вместе с Региной, ставшей к этому времени его женой. Егор и Вадим тотчас начали наперебой приглашать её, ангажируя каждый раз очередной танец. К друзьям Обрезков свою супругу не ревновал и в душе даже остался доволен, что его спутница жизни пользуется на балу "светским" успехом.
      Дружки весь вечер не отходили друг от друга, предвидя скорое расставание и желая напоследок вдоволь наговориться. Всем троим предстояло служить на разных флотах. Егору выпала Балтика, Кузьму ждал Север, а Вадиму предстояло отправиться на Юг.
      Перед тем как прибыть к месту новой службы, всем выпускникам полагался месячный отпуск. Непрядов никуда не хотел ехать, кроме как в Укромово селище. Дед с нетерпением ждал его. Можно было бы, конечно, попытаться разыскать Катю и объясниться с ней, только обида и гордость не позволяли Егору сделать этот шаг. Закрадывалась мысль, что для разрыва между ними ей потребовался всего лишь какой-нибудь пустячный повод, а иначе давно бы ответила на одно из его писем...
      Горько стало на душе у Егора от невесёлых размышлений. Он погрустнел, в разговоре начал отмалчиваться, больше слушая других, нежели говоря сам. Хотелось выбраться из зала и побродить напоследок по улицам.
      Вечер был в самом разгаре, когда Непрядов заметил в толпе Лерочку. Чижевский, как ни удивительно, стоял поодаль и даже не пытался к ней приблизиться.
      Момент был подходящий. Непрядов ринулся к Лерочке и снисходительным кивком головы, как бы между прочим, пригласил её на вальс. Она медлила. Он упрямо ждал. Наконец девушка надменно скривила губы, мол, так и быть, если уж тебе больше не с кем танцевать... В роскошном, цвета нежной сирени, вечернем платье, с причудливой заколкой в волосах, Лерочка казалась капризной принцессой, которой наскучили придворные балы. Они легко, согласно закружили по залу.
      - А тебе к лицу чёрная форма, - заметила она вскользь. - Ты в ней похож на монаха.
      - С твоим нарядом быть тебе сегодня королевой бала, - польстил не без умысла Егор.
      - Едва ли, - возразила Лерочка. - Партнёра нет.
      - А Чижевский?..
      - Фи!
      - Не понял.
      - Вот разве что ты... - и уточнила: - Если постараешься. Не находишь, что этот вариант пока остаётся в силе?
      - Стар я и немощен, сударыня, - слукавил Непрядов, вздыхая. - Мне ли в рысаки...
      - Пой, ласточка, пой...
      Вальс кончился. Лерочка взяла Егора под руку, всем своим видом давая понять, что желает продолжить начатый разговор. Они прошли в вестибюль. Поискав взглядом укромное место, Непрядов кивнул на диван, стоявший в углу под размашистой пальмой. Они присели, чувствуя взаимную неловкость. Егор, сам не зная для чего, пнул слегка пальмовую кадушку, точно она ему мешала. Его так и подмывало спросить, что Лерочка наговорила Кате в тот злополучный день, когда расстроилась его свадьба. Но он решил всё же не торопиться, тем более что откровенного объяснения всё равно не избежать. Егор, насколько мог, принял скучающий и равнодушный вид - пускай знает, насколько безразличен он к женщинам вообще...
      - Странно, - сказала она, комкая в руках маленький платочек. - Вот мы опять встретились. И судьба снова дарит нам шанс.
      - Но зачем?.. - Егор сокрушённо качнул головой, выдерживая взятую на себя роль. - Мы ведь, кажется, обо всём договорились.
      - Нет, Егор, - в глазах у неё проступила отчаянная решимость, желание во что бы то ни стало добиться своего. - Я буду за тебя драться, сколько смогу...
      Непрядов изумлённо глянул на Лерочку, не сразу сообразив, что на такую откровенность следует ответить.
      - Да, да, да! - с жаром повторила она, не давая Егору опомниться. Неужели ты не видишь, не чувствуешь, как я люблю тебя, дурачок ты мой. Мне совсем не стыдно, что я расстроила твою легкомысленную женитьбу на этой циркачке.
      - Зачем же так пренебрежительно говорить о человеке, которого ты совсем не знаешь, - сразу посуровев, ответил Егор. - Дело ведь не в том, что она циркачка. Представь, что ведь и я тоже люблю её.
      - И напрасно, ничего из этого не выйдет. Я знаю, что в труппе у неё есть жених. У него вполне серьёзные виды, я ничуть не удивлюсь, если они поженились.
      - Вот как!.. Но почему ты так думаешь?
      - На другой день, после твоей драки, я сама разыскала Катю. Она очень трогательно ухаживала за тем блондином, которому ты изукрасил физиономию...
      - Это её дело, - уязвлённо буркнул Егор и, наконец, спросил: - О чём же ты с ней говорила, если не секрет?
      - О разном... Конечно же и о тебе. Ты знаешь, она согласилась, что я имею на тебя больше прав. Мне совсем не было стыдно, когда я придумала, что у нас ребёнок, что ему полтора года...
      - Ну, ты даёшь! - только и мог вымолвить Егор. - Знаешь, как это называется?..
      - Прости. Но я и в самом деле не соображала тогда, что говорю.
      - И тебе поверили?
      - Во всяком случае, она испугалась... Пойми, Егор, ваш брак был бы самым несчастливым из всех, которые можно себе представить.
      - Не понимаю, как ты могла такое выдумать...
      Лерочка со слезами, почти умоляюще глянула на Непрядова, касаясь ладонью его руки.
      - Егор, мы не можем расстаться просто так. Об одном прошу, только не уходи навсегда. Я буду ждать твоего письма, буду тебя ждать, пока есть хоть капелька надежды. Оставь мне её, дурной ты мой, - она с жаром обхватила Егора за шею и поцеловала. Потом вскочила, испуганно глядя на Непрядова, будто изумляясь, что натворила, и устремилась к выходу.
      Непрядов не стал её догонять. Со смущением и досадой он глядел ей в след. Отчего-то жаль было Лерочку, хотя должен бы возненавидеть её, и горько за самого себя, - за то, что всё в его личной жизни шло так непутёво, скверно.
      У дверей зала Егор столкнулся с Чижевским. Тот был навеселе, в глазах злой огонь.
      - А-а, лейтенант Непрядов, - протянул, криво усмехаясь, точно встретил его к своему неудовольствию.
      Егор хотел пройти мимо, только Эдуард придержал его.
      - Ну, что тебе? - раздражённо спросил Непрядов.
      - А то... Вы, кажется, оскорбили женщину и должны за это, Егор Степанович, ответить.
      - Да неужели, Эдуард Владимирович!
      - Я не шучу.
      - И я тоже, - Непрядов сменил тон, в упор глядя на Чижевского. Никого и ничем я не оскорбил, а уж тем более женщину...
      - Не просто женщину, а самую прекрасную из всех женщин, которую я ни с кем не собираюсь делить. Потому что она моя. Понял, ты?!
      - Послушай, Чижевский: да не нужна мне она совсем, а уж ты - тем более. Неужели до того нализался, что ничего не можешь понять!
      - Но ты же целовал её!
      - Это спорный вопрос кто кого: скорее она меня, надо полагать, на прощанье.
      - И всё же, всё же... - успокаиваясь, с тенью явившейся надежды произнёс Эдик.
      - Вообще-то, я предпочитаю другую, и ты это отлично знаешь, - выложил Непрядов последний довод. И он, по всей видимости, показался Чижевскому вполне убедительным.
      - Ну что, и у тебя обручальные кольца наперекосяк? - как бы ненароком, любопытства ради, осведомился Эдуард.
      - И у меня, - согласился Егор, - чтоб тебе одному не обидно было.
      Они постояли, грустно глядя друг на друга, оба удивлённые случайно излившейся откровенностью. Каждый из них ожидал каких-то других, таких же искренних, идущих от сердца слов, но только какое-то более глубокое чувство прежней неприязни и настороженности помешало продолжить начатый разговор. Чижевский с хитроватой иронией поклонился Непрядову, как бы говоря, честь имею, и своей излюбленной подрагивающей походкой направился в зал, где продолжались танцы.
      Поздно вечером друзья-однокурсники вышли попрощаться с городом. Утомлённые от дневной жары улицы затихали, до утра погружаясь в дремоту. В домах гасли огни. С речного простора веяло прохладой, приятно остужавшей разгорячённые весельем и танцами лица молодых офицеров и их юных подруг. Шли нестройными, тесными рядами, взявшись под руки. Не успевала отзвучать одна песня, как тут же возникала новая. И все разом подхватывали её.
      В эти минуты им принадлежал весь город. Тихо вздыхала под ветром листва на Бастионной горке, привычно журчал ниспадавший с её крутизны ручей, и призрачно пошевеливались под ивами обводного канала белые лебеди. Город оставался всё таким же прекрасным, неповторимым в своём древнем величии, только лишь подернулся в глазах ребят грустной тенью предстоящей разлуки. Хотелось вдосталь наглядеться на его улицы и бульвары, запомнить каждый камень в булыжной мостовой, чтобы потом, быть может, много лет спустя, греться теплом и светом своих воспоминаний о Риге.
      Простились друзья на другой день, обещав друг другу непременно писать. Скорые поезда увозили их в разные стороны за тысячи километров от города курсантской юности. Начиналась лейтенантская молодость, полная новых надежд, ожиданий, тревог. Океанская глубина и стальной отсек прочного корпуса, скупые на радости и щедрые на испытания, ждали каждого из них.
      ВОСХОЖДЕНИЕ НА МОСТИК
      1
      Встреча с подводной лодкой, на которой Непрядову предстояло служить, оказалась на удивление деловой, будничной. В экипаже Егора приняли так, словно все его давно знали и наконец-то дождались после затянувшейся побывки на берегу. Ему искренне обрадовались ещё и потому, что должность командира БЧ-1 долгое время оставалась не занятой: чтобы вести в море штурманскую прокладку, поневоле приходилось на каждый выход брать "варягов" с соседних лодок.
      С облегчением вздохнул командир корабля капитан третьего ранга Христофор Петрович Дубко, когда наконец-то предстал перед ним юный навигатор, только что прибывший в бригаду из училища. Не дав Егору опомниться, командир забросил его чемодан в свою канцелярию на береговой базе, а самого прямиком повёл на пирс.
      Дубко внешностью вполне оправдывал свою фамилию. Как лесной великан сутул и кряжист, с густой кроной курчавившихся рыжих волос. В расщелинах каменно-волевого лица будто вмёрзли неподвижные льдинки глаз. "Какой-то тролль, да и только", - невольно заметил Егор, поспешая за молчаливо и широко шагавшим командиром. Первым ввязываться в разговор Непрядов считал для себя верхом бестактности, и потому ничего не оставалось, как тоже молчать.
      За деревьями, размалёванными осенним разноцветьем листвы, за приземистыми, прокопчёнными от времени береговыми постройками завиднелось море - такое же неприветливое и стылое, как командирские глаза. Даже чаек нигде не было видно. От подёрнутого дымкой горизонта исходило давление надвигавшегося шторма. Крепкий ветер выскрябывал на воде мелкую нервную рябь. Дышало сырой рыбьей утробой глубины...
      К пирсу вела неширокая асфальтированная дорога, тянувшаяся от ворот береговой базы через густой перелесок. С обеих сторон к ней вплотную подступали невысокие кусты вереска, да по-солдатски пропылённые, жёсткие полчища татарника. Ощущалась первозданная дикость земли и моря, существовавшая как бы вне Егорова разумения. Охватив это всё единым взглядом, он ничего ещё не мог осмыслить, сообразуясь с собственным настроением. Так бывает, когда тебя ведут неведомо куда с завязанными глазами, а потом неожиданно сдергивают повязку, ошарашивая видом какого-то незнакомого и жуткого места.
      Под ногами загудел деревянный настил пирса. У трапа вытянулся вахтенный матрос, прижимая локтем висевший на плече автомат и приветствуя проходивших офицеров поворотом головы.
      - Прибыли, - глухо бросил Дубко, кивая на ошвартованную первым корпусом малую подводную лодку, или попросту "малютку", как их называли на флоте.
      Егор окинул её быстрым взглядом с носа до кормы. Узкое тело субмарины походило на запутавшегося в швартовых концах угря, на хребтине которого высоким плавником топорщилась рубка. "Малютка" оказалась далеко не новой постройки: судя по всему, старушка доживала свой век, продолжая служить верой и правдой в предчувствии неизбежной отставки. "Нечего сказать, молчком съязвил Егор. - Чудо корабельной архитектоники, гроза морей и мелких речек!.."
      - Что, лейтенант, думаешь: коробочка не подарочек, скорее гроб с музыкой? - насмешливо спросил Христофор Петрович, поймав на Егоровом лице тень разочарования и досады.
      - Угадали, товарищ командир, - сознался Непрядов, рискуя показаться нахалом. - Кому-то из наших ребят, надо полагать, больше повезло...
      Но Дубко ничуть не обиделся. Его тяжёлый, леденящий душу взгляд даже чуть оттаял, просветлел.
      - Не расстраивайся, Егор Степанович, - сказал запросто, как-то по-домашнему. - И на этой коробочке служить можно. Ты полюби её как женщину, как мать или как невесту. Ведь у каждой лодки своя глубинная душа и её надо понять. Суть не в том, чтобы она тебе приглянулась, а чтобы ты ей понравился. Конечно же, лучше заканчивать на ней службу, а не начинать, впервые его жёсткие губы чуть дрогнули в едва заметной улыбке. - Только вот что скажу я тебе: любая беспредельная глубина всегда ж начинается с малого отсчета. Прими суть этой истины пока что на веру, а сердцем и разумом, всем нутром после поймёшь, - и добавил, хитровато прищуриваясь, - если прежде, конечно, не попросишься на берег. И такое бывает.
      - Не дождётесь, не так воспитан, - уязвлённо бросил Егор.
      - Добро, ловлю на слове, - согласился командир, поначалу вскинувший было от удивления брови и в знак примирения широкой, сильной ладонью запросто подтолкнул Непрядова к трапу.
      Ещё недавно, подъезжая на электричке к маленькому прибалтийскому городку, Егор мечтал об этой минуте беспредельного торжества и волнения. Он загодя облачился в парадную форму и даже нацепил кортик, чтобы таким способом запечатлеть своё явление экипажу. Но устраивать в его честь ритуал торжественного построения команды по большому сбору было некогда и незачем. Подлодка готовилась к выходу в море на торпедные стрельбы. Предстояло тотчас принимать штурманские дела и без долгих размышлений "вживаться" в центральный отсек, попутно знакомясь с людьми. Как ни досадно, пришлось убедиться в полной нелепости собственных желаний. Новенькая чёрная тужурка в блеске золотых погон и шевронов, подчёркнутая белизна накрахмаленной сорочки теперь невольно тяготили, казались неуместными и даже вызывающими среди засаленных рабочих комбинезонов, поношенных кителей и роб.
      Выручил Теняев, помощник командира лодки. Он как бы между прочим, мимоходом сунул Егору свой хлопчатобумажный китель, хотя и далеко не новый, но вполне подходящий по размеру и даже с подшитым свежим подворотничком. Как и Егор, Теняев был таким же высоким, плечистым и худощавым. Пришлось только на погонах отцепить по две звездочки, чтобы не возвышать себя до капитан-лейтенантского звания, которого пока не выслужил.
      На лодке до Непрядова будто никому не было дела. Шло проворачивание механизмов. Люди проверяли приборы и агрегаты, готовили к действию различные системы, крепили к бортам по-походному отсечный инвентарь. И всё-таки Егор ощущал на себе чей-то изучающий, пристальный взгляд. Невозможно угадать, кто же именно уделял ему столь повышенное внимание в царившей на корабле предпоходной суматохе. Только ощущение стеснённости не проходило, заставляя постоянно держаться в напряжении.
      На "малютке" Непрядов оказался впервые. До этого случалось проходить практику на подлодках более современных и ёмких, нашпигованных новейшим оборудованием и умнейшими чудо-приборами.
      Даже в центральном отсеке теснота как в переполненном вагоне: в проходе можно едва боком разойтись. Шахты перископов и РДП будто в дремучем лесу частоколом стояли посреди отсека, по подволоку плющами проросли жилы электроцепей и трубопроводов. Ещё более тесня пространство, с бортов выпирали переходные коробки, маховики клапанов, туго перехваченные ремнями водолазные сумки. Отсечный сумрак с трудом разгонялся по углам тусклым светом гермоллафонов, прятавшихся где-то на подволоке между змеившимися трубопроводами и кабелями. Здесь устоялся неистребимый запах резины, краски и непросыхавшей влаги.
      Надо было осмыслить отсек таким, каков он есть, чтобы уже потом попытаться найти в нём какие-то достоинства и прелести, отвечающие представлениям о подводном корабле его мечты. Не он, Егор Непрядов, выбирал себе здесь службу, она сама нашла его как испытание судьбы. На этой лодке предстояло ходить в море и возвращаться к берегам, погружаться в неизведанные глубины и всплывать. Собственную судьбу следовало непременно соединить с судьбами всего экипажа, чтобы, как водится в подплаве, почувствовать себя своим среди своих.
      Егор сосредоточился, прочь отогнал сомнения и начал править на корабле штурманскую службу, как это столетиями делали до него и как во все года делать станут флотские навигаторы. Забравшись в тесную выгородку, Непрядов принялся разбираться в своём хозяйстве. Не потребовалось много времени, чтобы перетряхнуть содержимое выдвижных ящичков стола и маленького сейфа, привинченного к палубе у переборки. Штурманский инструмент, справочники, таблицы, лоции - всё оказалось на своих местах. Видно предшественник, штурмавивший здесь до Егора, хорошо знал и любил своё дело.
      Пока не нашлось повода придраться и к подчинённым: каждый из них, судя по всему, неплохо справлялся со своими обязанностями даже в отсутствие командира БЧ. Гирокомпас ещё загодя был запущен и приведён в меридиан. Эхолоты исправно отщёлкивали глубину под килем, и рули послушно перекладывались в пределах заданных секторов.
      Ощущение того самого постороннего взгляда, каким тяготился Егор, немного поубавилось, хотя и не исчезло совсем. Но он всё больше успокаивался, с головой уходя в работу. В штурманских обязанностях, как казалось, не было ничего такого, с чем бы невозможно справиться, чего нельзя хотя бы со временем постичь. Непрядов чувствовал к себе доброе доверие, и поэтому также хотелось всем отплатить ответным добром.
      Командир представлялся на корабле, конечно же, самым занятым человеком. И всё же он выкроил несколько свободных минут, чтобы лично объяснить Егору обстановку. Предстояло скрытно привести лодку в заданный квадрат и произвести поиск "неприятельского" транспорта, чтобы затем атаковать его практическими торпедами. Роль этого транспорта, как выяснилось, брала на себя плавбаза. Она вышла в море в сопровождении торпедолова на несколько часов раньше.
      Внимание Непрядову уделил и торпедист лейтенант Стригалов. Невысокого роста, худенький, он с крайне озабоченным, независимым видом прошмыгнул пару раз мимо штурманской выгородки, подчёркнуто не замечая Егора. Наконец, на третьем "галсе" остановился около выгородки и, как бы впервые заметив Егора, удивлённо спросил:
      - Так это ты и есть наш новый штурманец?
      - Я и есть, - подтвердил Егор бесстрастным голосом делового человека, которому недосуг болтать.
      - Нелегко тебе, дружище, придётся, - предупредил торпедист. - Ты уж не подкачай: стрельба зачётная.
      - Не подкачаю.
      - А вообще-то, я тебе не завидую, - не унимался Стригалов. - Зачёты на допуск придётся сдавать в темпе бодрого галопа. Кэп шибко не любит, когда с этим делом затягивают - поверь моему опыту.
      - Поверю, поверю, - буркнул Егор, затачивая карандаш. Покровительственный тон "торпедёра" был явно ему не по душе, и он спросил:
      - Сам-то давно на лодке?
      - Почти год.
      - Тоже мне, мореман! Вот с этого и начинал бы, - ухмыльнулся Непрядов. - Можешь со мной запросто, - и протянул руку, - Егор.
      - Толя, - ответил Стригалов слегка обескураженный, хотя и не теряя надежды сохранить в глазах штурмана свою торпедистскую значимость. Рукопожатие у Непрядова было до боли крепким, внушительным.
      Дали команду "По местам стоять, со швартовых сниматься". Стригалов сорвался с места, на ходу застёгивая оранжевый спасательный жилет. Егор вобрался внутрь просторной меховой куртки, предусмотрительно пожалованной боцманом, и зачастил по трапу ботинками, выбираясь на мостик. Тотчас пристроился у пеленгатора, выискивая ориентиры. Самым заметным из них оказалась кирха, высокий шпиль которой рыцарским копьём вознёсся над крышами домов. Кряжистый, усечённый конус проблескового маяка должен был открыться на мысу при выходе из бухты.
      Надвигавшийся шторм не сулил ничего хорошего. Небо всё мрачнее пошевеливало бровями мохнатых туч. Корпус и рубка залоснились от мелкого дождя-косохлёста, который временами просеивался небольшими зарядами.
      Дубко распоряжался на мостике не торопясь, основательно. Мощный голос позволял ему вполне обходиться без жестяного раструба: у всех, кто оказывался рядом с ним, порой даже уши закладывало. Егор страдальчески морщился, но помощник снисходительно улыбался, давая понять: "Ничего страшного, привыкнешь... Зато силища какая!"
      "Ему бы у моего деда в хоре петь, - всё-таки раздражённо думал Егор, цены бы ему не было..." В последнее время Егор всё чаще ловил себя на мысли, что начинает раздражаться по сущим пустякам. Он понимал, что виной всему, конечно же, оставался разрыв с Катей. Как ни старался, не мог он, да и не хотел выкинуть её из своего сердца и уж тем более - из памяти. Мысли о ней неотвязно преследовали всюду, где бы он ни находился. Эти мысли и во сне не давали ему покоя.
      И всё-таки Непрядов оставался человеком дела. Он мог заставить себя при необходимости мыслить и поступать вопреки собственной слабости. Во всяком случае, никто на мостике даже не догадывался о личных Егоровых невзгодах, тяготивших ему душу. Быть может, в его характере сухости прибавилось, ну так ведь надо было кому-то его знать прежним, чтобы сравнить с нынешним.
      Отдали швартовы. Электромоторы неслышно заработали на винт, взбаламучивая по бортам холодную, тугую воду. Лодка задним ходом начала отваливать от пирса. Берег со всеми постройками, кустами и деревьями нехотя подался в сторону, как бы с трудом отторгнув от себя собственную частицу, какой была ограждённая размахами бортов корабельная палуба.
      Посреди гавани лодка развернулась, гукнула напоследок ревуном и нацелилась острием форштевня в распадок боновых заграждений. Утробно кашлянув, заработали дизеля, подмешивая к промозглой сырости сладковатый запах солярового дыма. Егор взял первый пеленг на кирху и заученно, почти не касаясь ботинками перекладин, провалился в шахту рубочного люка. Через пару минут появилась тоненькая карандашная линия истинного курса лодки самого первого в самостоятельной штурманской жизни Егора Непрядова, за точность которого он теперь уже нёс личную ответственность.
      Сразу же за бонами дохнуло крепким ветром. Круче пошла ядрёная волна. Море начинало дышать тяжело и хрипло, будто простудившийся исполин, собиравшийся безудержным штормовым кашлем сотрясти могучую грудь. Лодку начало сильнее уваливать с борта на борт. Она будто примерялась, как ей поудобнее улечься на волне, чтобы перетерпеть начинавшуюся качку.
      Через полчаса хода мутная дымка наглухо запеленала отдалявшийся берег. Какое-то время подмигивали ещё тусклые проблески маяка, но и они вскоре исчезли. Непрядов повёл прокладку по счислению.
      Командир изредка заглядывал в его карту, но серьёзных замечаний не делал. Судя по всему, работа молодого штурмана пока что его устраивала. Но Егор понимал: главная для него проверка начнётся в момент поиска и торпедной атаки - вот когда всем станет ясно, на что он способен и стоит ли ему вообще доверять что-либо серьёзное.
      День прошёл незаметно. Непрядов не чувствовал особой усталости, потому что ещё с курсантской поры научился пересиливать качку. Она даже не влияла теперь на его аппетит, как это случалось раньше. В обед он не отказался от наваристого рассольника, съел приличную горку макарон по-флотски. А уходя из кают-компании набил карманы сухарями, по-привычке, во время шторма всегда хотелось чего-нибудь пожевать.
      Стоявшие на вахте матросы зауважали Егора, когда определили, что качка его не берёт. Без труда наладился контакт и с командиром отделения рулевых старшиной первой статьи Рустамом Бахтияровым. Стройный, приятно улыбающийся узбек с лёгким румянцем на смуглом лице сам подошёл и запросто представился. Они накоротке поговорили об отсечных делах и оба остались друг другом довольны. Рустам, судя по всему, был толковым специалистом. Сложнее оказалось с гидроакустиком Петром Хуторновым. Когда Егор заглянул в его рубку, тот блаженно дремал, сидя в кресле и прикрыв глаза ладонью. Аппаратура была включена, в динамике трещало и посвистывало.
      - Спите? - сказал Егор со сдержанной угрозой.
      - Ни в коем случае, товарищ лейтенант, - отозвался Хуторнов, не сразу отведя ладонь от продолговатого, смурого лица с узким подбородком. - Это мой особый метод поиска подводного супостата.
      - И всегда срабатывает этот ваш метод?
      - Фирма гарантирует, - и для убедительности оттопырил ладонями широкие лопухи ушей, пояснив: - Имеющий уши да услышит.
      - А имеющий глаза да увидит. Как вы думаете, во сколько же оценивается ваш почин?
      - Смотря в каком выражении,
      - Не в денежном, в дисциплинарном.
      - Тогда понятно, - с притворным вздохом признался акустик. - Если без особой фантазии, то до трёх нарядов.
      - Мало себя цените. От щедрот душевных можно и побольше.
      - А как у вас, товарищ лейтенант, с юмором?..
      - В порядке. Только на всякий случай прошу учесть: со мной такие штучки не проходят. Я на флоте с десяти лет от роду и, как "осаживать" кнехты кувалдой, знаю.
      - Тогда сработаемся, товарищ лейтенант.
      - Срабатываются на гражданке, а на флоте просто понимают друг друга.
      - Тогда как же насчёт нарядов?
      - Пока примите их как юмор. И начнём, как говорится, с чистого листа. Прежние ваши "грехи" я никогда вам не вспомню, если вы только не наделаете новых, - и протянул матросу руку. Тот пожал её, как показалось, не только с хитрецой в глазах, но и с некоторым смущением, оттого что лейтенант "раскусил" его, столь необычно отреагировав на подначку.
      Егор успел убедиться, что Хуторнов в команде далеко не подарочек, как и предупреждал его об этом помощник, когда характеризовал Егоровых подчинённых. По словам Теняева, акустик нарядам вне очереди счёт потерял, сидел даже на "губе", но только едва ли во всей бригаде можно было сыскать более толкового специалиста, настоящего мастера в своём деле.
      - Цены б Хуторнову не было, - говорил помощник,- если бы не его характер с претензией на исключительность.
      Но Егор попытался убедить себя, что и не таких видывал за годы собственной флотской службы. Ему ли отступать: характер на характер, чья возьмёт. Всё ж не салага он, Егор Непрядов, сын военного моряка и рыбацкий внук, если взять по материнской линии. Так вот запросто на испуг не возьмёшь, пузыри в луже пускать не заставишь!..
      К вечеру лодка прибыла в район, где предполагалась встреча с "противником". Откуда и когда именно появится плавбаза и следовавший за ней торпедолов, не знал даже командир. Можно было лишь гадать о времени этой встречи и возможных курсах, которыми корабль-цель могла пересекать намеченный квадрат.
      В сумерках волны стали ещё тяжелей и круче. Ни о какой атаке в штормовой обстановке и помышлять было нельзя. Дубко принял решение уйти на глубину, избрав единственно разумный в таком случае вариант долгого подводного ожидания.
      Стихли дизеля, перестав засасывать воздух через шахту верхнего рубочного люка. Всем надоевший сквозняк в центральном отсеке прекратился. Какое-то время лодка лежала в дрейфе, послушно раскачиваясь бортами на волне. Порой через незадраенный люк холодным душем ниспадали тяжёлые брызги. Верхняя вахта спустилась в центральный, но командир зачем-то всё ещё оставался на мостике - то ли о чём-то размышлял, то ли курил в рукав напоследок...
      Наконец глухой стук задраиваемой крышки рубочного люка явил в Егоровой душе ощущение замкнутости от внешнего мира, ещё большей отсечной стеснённости - то самое состояние, которое дед называл "затворничеством в обители подводных мореходов". И в самом деле, в подводной жизни что-то есть от монашества с его добровольным воздержанием и аскетизмом. Начинается иная жизнь, щедрая на тревоги подводного бытия и предельно скупая на обыкновенные земные радости.